Уважение и доверие начинаются с искренности, а искренность с другими —  с искренности перед самим собой. Если сам ты себя не принимаешь таким как есть —  как же смогут принять тебя другие?

Анатолий Виц, Элла Грайфер

Про «наших» и «не наших»

Интервью

Тема «Наши» — центральная тема евреев диаспоры. Многопоколенно многие евреи стремились стать «Нашими» в обществе, в котором жили. Нет цены, которую они не были готовы заплатить. Многим казалось, что они достигли, заслужили… Холокост ответил на этот вопрос.

Книга Руты Ванагайте « Наши» освещает эту тему с литовской стороны. На наш взгляд, очень поучительно посмотреть на эту тему и со стороны еврейской. Мой собеседник много лет наблюдает и исследует еврейскую общину в Латвии. Вопросы/ответы Руты Ванагайте, по его мнению, близки к его позиции.

Итак, беседуем: я, Элла Грайфер (мои — вопросы) и Анатолий Виц (его — ответы).

Вопрос: Прежде всего, прошу вас представиться.

Ответ: Я принадлежу к потомкам немногочисленных выживших в Холокосте евреев Латвии. Проблематикой и историей Холокоста, прежде всего, в Латвии, интересовался с подросткового возраста. Просто жил в этой атмосфере, усваивал ее как ребенок усваивает язык. Со временем информационная мозаика сложилась в целостную картинку. Я научился анализировать, задавать вопросы, выделять достоверные элементы, видеть логику интересов (рациональную) и психологические (часто нерациональные) мотивы.

Шли годы, психологические травмы затягивались, память об ужасах Холокоста переставала непосредственно влиять на текущую жизнь. За исключением одного — память моих родственников и свидетелей-неевреев зафиксировала факт добровольного и активного участия соседей в убийствах.

Моей семье в 1941 удалось убежать. Несколько лет они прожили в российской глубинке. Как только стало возможно, в 1944 году вернулись в Латвию. Рассказывали, как плакали, узнавая знакомую сельскую архитектуру, подстриженные кусты вдоль железной дороги и т.д. Жить в эвакуации было неплохо, но родным домом все-таки была Латвия.

…А потом, узнали, что происходило по месту жительства в июле 1941 года. Выживших евреев было очень мало, основная информация шла от латышских соседей. Люди, которые воспринимались как свои, прямо или косвенно (обеспечивая процесс) участвовали в убийствах. Это невозможно было перенести. Мой дед перестал говорить на латышском языке, которым владел как родным, и ни разу не появлялся в деревне, где прежде чувствовал себя своим. Но иногда память настигала. Так, однажды, откликнувшись на просьбу настроить пианино, он открыл его и нашел еврейскую газету 40 года. Понял, откуда эти музыкальные инструменты… Перенес инфаркт, но его спасли.

Вопрос: Про выживших все понятно. Но вы-то уже из другого поколения и по профессии далеко не гуманитарий. Только ли семейные воспоминания — причина пристального многолетнего интереса к теме изысканий, пусть не научных, но достаточно глубоких и систематических?

Ответ: Естественно, не научных. У науки цели свои, достойные всяческого уважения, но, как правильно отмечал Лев Толстой, истины, которые она открывает, на главные вопросы человеческой жизни (цели, смысл и т.п.) ответа не дадут никогда. Даже если я использую методы историков, все равно то, что для них цель (вернее сказать, должно быть целью, хотя, к сожалению, не всегда это так) для меня в конечном итоге — средство. Тема Холокоста для еврея относится тем жизненно важным вопросам, на которые наука ответа не дает.

Вопрос: Хмм… не уверена, что все евреи так-таки согласятся с вами. Мне известно множество индивидов еврейской национальности, которые — скорее инстинктивно —   стараются от нее держаться подальше. Причем, встречались они мне не только в России, но и в Европе, и в Израиле. Да, знают, да помнят, и даже в соответствующих церемониях участвуют, поскольку требуют приличия, но в общем в их жизни эта тема проходит… ну, скажем, по касательной.

Ответ: Во-первых, далеко не все склонны к рефлексии. Очень многие несут в себе память Холокоста, переданную отцами и дедами, не задумываясь, в какой мере эта память определяет их решения и поступки. Во-вторых, существует человеческое — слишком человеческое — стремление отгородиться от страшной правды розовыми очками типа: это была, пусть трагическая, но случайность, это не может повториться, «они» уже раскаялись и стали совсем другими… И наконец, существует тип евреев, становившихся прежде выкрестами — те, кто всеми правдами и неправдами отмежевывается от преследуемых и набивается преследователям в друзья… впрочем, с переменным успехом.

Вопрос: Ну что же, вернемся к вашей личной… или семейной истории.

Ответ: Дочь деда, моя мать, знала все, но не переживала так остро как родители. Ее, как могли, берегли от психологической травмы. Меня также берегли. Но я был очень внимательным и настойчивым… В советское время еврейской темы как бы не было. Даже попытки, хотя бы отметить места расстрелов, жестко пресекались властями.

Но в начале девяностых прошлого века Латвия стала независимой, еврейская тема вышла из подполья. Стремясь соответствовать европейской норме, латышские профессиональные историки взялись за исследования Холокоста. Стали доступными обширные немецкие архивы сороковых годов. Многие факты были признаны, но…

Свидетельства выживших евреев игнорируются как неадекватные и заинтересованные. Информация из советских источников воспринимается как враждебная. Немецкие исследования принимаются выборочно. В результате тезис-постулат: самостоятельного латышского участия в событиях Холокоста не было. Отдельны латыши-участники находились под давлением и управлением немцев. Этот тезис подтверждается архивными документами, в основном, немецкими.

Цель этих манипуляций — снять всякую ответственность за Холокост с Латвии и латышей. Правда интересует их не больше, чем советскую власть — просто одну ложь заменяют другой ложью.

Вопрос: Так что же было на самом деле?

Ответ: На самом деле был период длительностью примерно в месяц, когда нацисты захватили Латвию, но реальная власть была в руках вышедших из подполья националистов, у которых не было ни желания, ни возможности документировать свою деятельность. Единственный источник информации — свидетели, которые умышленно не опрашивались латышскими историками. Я не согласен с их выводами не только потому, что они не соответствуют моим информационным источникам, но, главным образом, из-за методологической позиции исследователей —  позиции, позволяющей гарантированно получить тот результат, который очень хочется.

Не согласен с официальными описаниями Холокоста на территории Латвии, особенно в первый месяц. Легко проследить   аналогию с тем, что происходило в других странах: в Германии, в Польше, во Франции. В деталях различий много, но главное одинаково — «Не виноватые мы!». Эта позиция медленно и трудно меняется. Уверен —  со временем это произойдет и в Латвии.

Вопрос: Ну и при чем тут книга Руты Ванагайте?

Ответ: Для меня автор —  союзник, а книга —  событие (т.е. то, что имеет последствия), она включена в мой внутренний диалог со сторонниками официальной версии Холокоста. Литва и Латвия очень похожи. Изучая историю Литвы, можно многое понять в истории Латвии. Позиция г-жи Ванагайте во многом совпадает с моей. В Латвии, к сожалению, такого автора пока не нашлось, не нашлось человека, которого не остановит ни порицание своих, ни злорадство врагов.

Для самой Ванагайте весьма болезненным был процесс   поэтапного осознания широкого участия соплеменников в ужасах Холокоста. Эта книга написана литовским патриотом, прежде всего, для литовцев, в этом ее особая ценность. Но есть в ней многое, что оказывается ценным и для самопонимания евреев. Поэтому я считаю важным прояснить некоторые моменты с нашей, еврейской стороны. Надеюсь, что среди тех, кто заинтересовался книгой Руты Ванагайте, найдутся такие, кому будут интересны и наши мнения.

Вопрос: Итак, участие латышей и литовцев в Холокосте есть факт. Как вы его объясняете?

Ответ: Было несколько факторов, практически не связанных между собой, но действовавших в одном направлении. У нас в Латвии (возможно, и в Литве) немалую роль сыграла традиция исполнительности, подчинения властям не потому что было к ним уважение (как, например, в Германии), а для того, чтоб от их претензий отделаться, чтоб тебя оставили в покое. Не будем забывать и о привлекательности грабежа, особенно для людей небогатых, и о карьерных перспективах при новой власти, особенно для молодежи, и о естественном для каждого (особенно в малых нациях) страхе «оторваться от коллектива», но главное все-таки не в этом.

Националистическое подполье на всю катушку использовало обстановку междуцарствия — короткий промежуток между советской и немецкой оккупацией, когда непонятно было, что можно, что нельзя, и как прокормить семейство. Они определенно надеялись на помощь немцев в восстановлении независимости (как вскоре выяснилось — зря), и потому естественно стремились представить себя им как сформировавшуюся и функционирующую местную власть и одновременно убедить их с ходу в своей лояльности.

Последнее вовсе не разумелось само собой, ибо отношения между латышами и местными — как называли их в России «остзейскими» —  немцами в 20 веке были далеко не безоблачны. Немцы традиционно были высшей кастой. В 1905 году громили усадьбы именно немецких помещиков, во время кратковременной независимости у них конфисковали землю, в тридцатых годах — закрывали их газеты и школы, поощряли отъезд в Германию, обдирая на выходе как липку…

После года советских порядков в обществе безусловно были предпосылки для признания лидерства националистов, но… на все нужно время, а время поджимало. Надо было, чтобы признали все и притом сразу. Так существует ли более эффективный способ быстрого сплочения, чем «дружить против», и лучше всего — против тех, кого нацистская идеология объявила врагами? Можно ли было в той ситуации найти более подходящий объект для «пятиминутки ненависти»? Нет, не потому что евреи были более «просоветскими», чем латыши или литовцы, наоборот, «просоветскость» им приписали задним числом, потому что традиционному «козлу отпущения» приписывают вину за все актуальные проблемы, а эта была на тот момент несомненно всех актуальнее. В 14 веке —      чума, в 19 —  экономический кризис, ну а в 20-м…

Расправы были не тайными, а публичными, т.е. как бы «от имени всех присутствующих». Все были замазаны, все ощущали себя участниками, все понимали, что всякий, кто посмеет протестовать, обнаружит свою «ненашесть» и, вполне вероятно, разделит участь убитых.

Именно этот факт изо всех сил стремится затушевать официальная историография Латвии, «организатором и вдохновителем» Холокоста считающая исключительно немцев, в т. ч. и там, куда не ступал сапог немецкого солдата (какие-нибудь затерянные деревеньки) или пока власть немцев была только номинальной. (Рига в начале июля 1941 г.). Им приписывается «дистанционное управление» — по той же схеме, по какой евреям приписывается вина за террор советов.

Козырной туз в этой не слишком честной игре — фактическое отсутствие документальных «вещдоков» из краткого, но насыщенного периода «междуцарствия», что не удивительно: документы пишутся бюрократическими учреждениями, которые на тот момент еще только предстояло создать, и требуют времени, которого как раз было в обрез.

Вопрос: А почему общество так активно сопротивляется осознанию происшедшего?

Ответ: Есть объяснения, лежащие на поверхности: страх, что награбленное отберут, что власти России (и в лице державы, и в лице всяческих «интерфронтов») воспользуются памятью Холокоста как предлогом для репрессий или разжигания гражданской войны, что будет утеряна поддержка Запада.

Соответственно разворачивается информационное контрнаступление. Например, указания на то, что «Waffen SS», к которым принадлежал латышский легион — фронтовые солдаты, а не лагерная вохра и не расстрельные команды. Это правда, но… не вся. Да, были и фронтовые солдаты, и насильно мобилизованные, особенно в конце войны. Но поначалу личный состав набирался из т.н. «добровольческих батальонов», успевших к тому времени отметиться в акциях Холокоста, сжигании (вместе с жителями) деревень, заподозренных в помощи партизанам, и т.п. Или идеи «примирения» с евреями на манер Солженицына: мы в своих грехах покаемся… частично, а частично свалим их на вас, вы их своими признаете, за них покаетесь —  вот и получится пополам.

Но есть и причины более глубокие. В ответ на вопрос: «Кто ты», — среднестатистический хомо сапиенс спонтанно выдает: я — русский, я —  моряк, я — студент… Спонтанный ответ содержит информацию не только о факте принадлежности, но и о том, какая из многочисленных принадлежностей (русский ведь может быть заодно и студентом, а моряк, например, левшой) отвечающему важнее и дороже, и коль скоро принадлежность к определенному сообществу есть ценность, ценностью естественно является и само сообщество. Оно — нужное, полезное, нравственное и правильное. Если человек такого мнения не придерживается, возникает тяжелое нервное расстройство, известное под названием «самоненависть». Конечно, всякий знает, что у любого сообщества, включая и его собственное, есть свои скелеты в шкафу, но они —  исключение, а не правило, «отдельные нетипичные», а по большому счету все в порядке.

И если главная принадлежность у человека — принадлежность к нации небольшой, да к тому же сравнительно недавно основавшей собственную государственность, любая информация, ставящая под угрозу представление об ее «положительности», будет автоматически вытесняться, а с тем, кто вытаскивает на свет такую неудобную информацию, большинство «своих» поступать будет как с предателем.        

Вопрос: Так может быть, деятельность таких как Ванагайте при всей их субъективной честности объективно все же вредна?

Ответ: Скорее наоборот. Любовь к матери — естественна и необходима, в детсадовском возрасте нормально верить, что моя мама самая красивая, но ненормально всю жизнь сохранять интеллект четырехлетнего ребенка. Человек взрослеет, становится подростком, расстается с иллюзиями, причиняя боль себе и другим, и учится любить маму не за то, что она самая красивая, самая умная и всегда права, а за то, что она ЕГО мама, и всегда будет ему дороже всех, кто, возможно, и красивей ее, и умней, и даже поступает правильнее.

Ванагайте нисколько не страдает самоненавистью, она любит свой народ, гордится им, и записывать ее в противники литовского национализма —  несомненное заблуждение. Инициированный ею процесс — это уход из детства, обнаружение, что мир куда сложнее, чем думалось, подростковый бунт, причиняющий боль себе и другим, и очень многие за это на нее злятся, но не пройдя этот кризис — не повзрослеешь, а не повзрослевши — не выживешь в непростом этом мире, особенно будучи вот именно малым народом.

Ведь отказ от признания вины есть в данном случае отказ от свободы. Не станет Латвия самостоятельной, пока героями ее будут красные латышские стрелки или ветераны эсэсовского легиона, ибо те и другие в своем доме не хозяева, а слуги пришлых господ. Ведь были же в народе люди, сопротивлявшиеся (в том числе и с оружием в руках!) империи как Российской, так и Германской, и немало за это пострадавшие, но не стыкуется такой выбор с преобладающим в современном латышском обществе «образом себя» как жертвы: «Моя хата с краю, ничего не знаю, за меня всегда решали другие», — но другие решают в своих интересах, что с твоими совпадают далеко не всегда. Это отчетливо видно на примере нынешнего добровольного вхождения в еще одну империю —  ЕС. Она, конечно, образование куда менее людоедское, чем обе предыдущие, но и в ней свои опасности есть (взять хотя бы полную деиндустриализацию страны).

Вопрос: Да, конечно, знание правды в конечном итоге полезно и для литовцев, и для латышей, но вот… хорошо ли это для евреев? То есть, я лично склонна предположить, что на отношениях с нами открытие правды никак не отразится. Какие-то политкорректные жесты они уже и сейчас делают, какие-то трения (особенно по поводу имущества) конечно, остаются, но ведь правда-то эта не про нас, а про них самих.

Ответ: Ну, хотя бы потому что открытие правды о себе определенно понижает мотивацию сваливать на других (и прежде всего, конечно, на нас) ответственность за свои проблемы. Непризнание вины означает возможность (повышение вероятности) повторения. Следовательно, признание делает наше существование в диаспоре более безопасным.

Вопрос: Вы серьезно так думаете? Где, когда, кого убеждало фактическое опровержение юдофобских наветов? Ведь любой опровергнутый просто тут же заменяют другим, не менее диким.

Ответ: Примерно такой же вопрос можно задать относительно медицины: излечение от одной болезни не предотвратит появление другой, и в конце концов от какой-нибудь умирать все равно придется. Но редко кто из нас отказывается от таблеток и даже от операции.

Конечно, полностью предотвратить обострения юдофобии в будущем невозможно, и потому я с интересом изучал военное дело, боевые искусства. Помню японскую поговорку: «Надо всегда носить меч, даже если применить его придется один раз в жизни». Несомненно, воспитывая сыновей, я учитывал это.

Вопрос: …в отличие от поколения жертв Холокоста. Для многих из них как раз характерна психологическая травма обманутого доверия, личная обида типа: «Ну уж от тебя-то не ожидал!». По-моему, именно это имела в виду Ханна Арендт, говоря, что неожиданностью Холокост в Европе был, по большому счету, только для евреев. Ведь, казалось бы, историю свою знали, аналогичные ситуации встречаются в ней не раз и не два, и вот —      такая странная наивность… Как это понимать?

Ответ: Объяснение следует искать именно в истории. Еврей в диаспоре имеет моральные обязательства прежде всего перед своей общиной, но 19 — 20 век в Европе —  время распада общин (вообще, а не только еврейских) и слияния населения в массу. Обязательства перед общиной скукоживаются до заботы об обеспечении семьи и близких (прежде всего — родни). Обеспечение же напрямую зависит от умения найти (создать) свою «экологическую нишу» в чужом народе, государстве и обществе — надо быть нужным и удобным для взаимодействия. Взаимодействие, если удачное, предполагает и взаимопомощь — а любим мы, как утверждают психологи, не столько тех, кто нам помогает, сколько тех, кому помогаем мы, и возникает иллюзия как бы взаимных моральных обязательств, которых соседи на самом деле никогда на себя не брали. Стремление преодолеть их недоверие, доказать, что ты «свой», порождает известную привычку бежать впереди паровоза.

Постепенно на протяжении нескольких поколений происходит усвоение целей, языка (иногда в результате он и в самом деле становится родным, так возникли идиш, ладино, в СССР для многих евреев единственным родным стал русский) и культуры «почвенной нации». Люди становятся уже не просто, как предлагал Моисей Мендельсон, «евреями дома и немцами на улице», они с полной искренностью и дома как бы «немцы», и оттого имеют опасную тенденцию, считать, что застрахованы от юдофобии. Это, мол, все не про них, а про тех, что от «почвенной нации» замыкаются и отчуждаются, и потому сами виноваты, что их не любят, обижают и притесняют. К сожалению, в такое заблуждение с одинаковой легкостью впадает и латвийский лавочник, и американский профессор. Хотя «почвенные» словом и делом регулярно разрушают эти иллюзии, напоминая ассимилированному еврею, что он хотя и местный, но не свой, чем ввергают его в неприятное состояние когнитивного диссонанса.

Вопрос: А нет ли какого-нибудь подспорья, помогающего преодолеть его?

Ответ: Есть. Это — историческая память. Только не книжная, а живая: из рук в руки, от отца к сыну. В СССР многое, понятно, было запрещено, но ведь основное передается все-таки не словами, а действиями, реакциями, решениями взрослых, которые наблюдает и воспроизводит ребенок.

Куда хуже, когда родители молчат не из страха перед репрессиями, но из опасения передать детям по наследству то самое состояние раздвоенности, «местный, но не свой», в котором чувствуют себя некомфортно, и потому с наилучшими намерениями стремятся не травмировать наследников. Когда не передают свой опыт в надежде, что «у них все будет иначе». Помните присказку: «Им тут жить!»? Результат —  психологический коллапс у людей, воспитанных в убеждении, что они «как все» — взрослый, сформировавшийся человек обнаруживает, что его «образ себя» реальности не соответствует.

А ведь травмирующую реальность легче воспринять и приспособиться к ней в раннем возрасте, что, в частности, дает шанс на восприятие травмы как вызова, как провокации преодоления преграды. Да, я унаследовал психологическую травму моих предков, но я стремлюсь превратить ее в источник силы, жизнеспособности, для чего необходимы информированность и понимание. Вспомним хотя бы сюжет любимой оперы «Иоланта«.

Король Рене растит слепую дочь в «закрытом коконе», поддерживая у нее иллюзию, что она «как все». Он надеется, что со временем найдет возможность исцеления (точь-в-точь как те еврейские родители, что надеются на будущие перемены в обществе), но от врача слышит, что возможность (притом, не гарантированная!) связана с условием: «Она должна узнать свое несчастье«. Пережить травму, от которой ее так заботливо оберегал любящий папа, пойти на борьбу и страдания в надежде на победу.

Известно немало историй о том, как осознание слабости стало стимулятором силы: слабаки, побеждавшие на ринге, босяки, выбившиеся в миллионеры, трусы, ставшие героями. Но еще чаще — особенно в еврейской культуре — оно становилось стимулятором творчества, поиска и использования нетрадиционных решений.

Вопрос: То есть, еврей, живущий в диаспоре, должен с детства привыкнуть к тому, что он пусть далеко не всегда в смертельной опасности, но всегда «зимми» —    гражданин второго сорта? Да, он «местный», и, как любой другой человек, всегда будет чувствовать себя комфортно в тех местах, где прошло его детство, с их специфической природой и культурой, но «своим» не станет никогда и не должен стремиться к этому. Это — нормально, с этим надо жить?

Ответ: Да, это участь не только евреев, но и любого национального меньшинства. В каждом конкретном случае обстоятельства места и времени диктуют оптимальную линию поведения, но важно определять ее без иллюзий, не демонстрировать «почвенным» сверхлояльность, которая вызовет у них скорее недоверие, что, разумеется, не исключает возникновения любви и дружбы между отдельными людьми, но сближение с кем-то одним вовсе не влечет за собой изменения ситуации со всеми остальными. К сожалению, от этих иллюзий даже Холокост излечил далеко не всех.

Вопрос: Можно ли в порядке резюме постулировать, что мирное взаимовыгодное сосуществование между сторонами возможно только, если каждая сумеет примириться со своей исторической реальностью, с ситуацией, с объективным «образом себя»?

Ответ: Безусловно. Ни один здравомыслящий латыш не станет уважать еврея, который стремится ему уподобиться и изо всех сил отстаивать его (а не свои!) интересы, напротив — он ожидает от еврея взаимодополняющего сотрудничества, типа «я гайку делаю, а ты — для гайки делаешь винты». Ни один здравомыслящий еврей не поверит примирительным жестам, навязанным латышам европейской политкорректностью, напротив — нюхом почует опасность вынужденных «извинений» из уст того, кто на самом деле не чувствует за собой вины. Уважение и доверие начинаются с искренности, а искренность с другими —  с искренности перед самим собой.

Если сам ты себя не принимаешь таким как есть —  как же смогут принять тебя другие?

P.S.: Литовское издательство Alma littera в пятницу сообщило, что прекращает сотрудничество с писателем Рутой Ванагайте и изымает из продажи все ее книги из-за ее неприемлемых высказываний о боровшемся с советской оккупацией партизанском командире Адолфасе Раманаускасе — Ванагасе.

Литовская торговая сеть Maxima в пятницу также информировала о прекращении торговли книгами этого автора.

PPS.:  Выступление Руты Ванагайте на третьем заседании Интеллектуального клуба Светланы Алексиевич (открывается кликом):