Еврейская традиция считает, что человек рождается наделенным знанием о мире, в который он вошел. Но при появлении младенца на свет ангел касается его рта — и тот все забывает. Правда, в будущем, начав изучать ТАНАХ, человек вспоминает то, что на самом деле знал с момента своего рождения.

Алекс Резников

Иерусалимская колонка

(продолжение. Начало в № 4/2017 и сл.)

Командир «Альталены»

Элиягу Ланкин

12 марта 1948 года из французского порта Пор-де-Бук поблизости от Марселя вышло в море судно «Альталена». Названное так по псевдониму одного из лидеров сионистского движения В. Жаботинского (это слово переводится с итальянского как качели) оно везло в Эрец Исраэль груз оружия, которое собрали для молодого государства европейские евреи, а именно: 5 тысяч винтовок и 4 миллиона патронов к ним, 50 автоматов, столько же минометов, 150 тяжелых пулеметов, 5 тысяч мин, а также взрывчатка. Кроме того, на судне находились 940 новых иммигрантов, многие из которых были уцелевшими узниками концлагерей и гетто.

Командиром корабля, который шел под флагом Панамы, был американский офицер Монро Файн. Общее командование операцией осуществлял один из ветеранов Эцела Элиягу Ланкин (1914–1994).

…Торговец пушниной из Гомеля Могилевской Губернии (ныне Беларусь) Моше Ланкин и его жена Хана в 1917 году окончательно покинули родные места и переселились в далекую Маньчжурию. Там, в Харбине, была большая еврейская община выходцев из бывшей Российской империи, так что Ланкины в определенном смысле чувствовали себя «как дома». Моше, неплохо зарабатывавший на покупке и продаже мехов, охотно жертвовал деньги на созданные в городе еврейские учебные заведения, так что его пятерым детям было где приобщиться к национальным ценностям.

В 1930 году Элиягу Ланкин вступил в Бейтар. Как и его товарищи по организации, не считал для себя зазорным трудиться на стройках, чистить колодцы, словом, выполнять так называемую грязную работу, только бы помочь семье. Когда в 1932 году разлились река Сунгари и ее прилив Хуаньхэ, Ланкин вместе с друзьями спасал людей из затопленных домов. Как всякий сознательный бейтаровец он мечтал совершить алию в Эрец Исраэль.

Спустя два года такая возможность представилась. На новом месте Ланкин первым делом примкнул к рабочему отряду Бейтара. Днем занимался строительством, а вечерами охранял еврейские поселения в Хадере, Рош Пине, Зихрон Яакове. Вскоре был назначен командиром отделения и не раз участвовал в стычках с арабскими бандами, стремившимися уничтожить плоды мирного труда его единоверцев.

1934–й год открывает новую страницу в биографии Ланкина. Он вступает в Эцел и быстро занимает видное место среди руководителей движения. Его задача — предотвращать еврейские погромы — становится особо актуальной в 1936 году, когда арабские волнения достигают своего пика. Британская полиция арестовывает его по подозрению в убийстве двух террористов, однако из-за отсутствия убедительных улик вынуждена освободить из заключения. Чтобы избежать повторного ареста, Ланкин едет в Польшу, где члены Эцела проходят военную подготовку, а после возвращения назначается военным комендантом бейтаровского поселения Тель Цур (ныне Нахелет Жаботински).

Когда началась Вторая мировая война, в рядах Эцела произошел раскол. Одна группа членов организации настаивала на поддержке Великобритании, выступившей против нацистской Германии, другая, во главе с А. Штерном, требовала продолжения борьбы с режимом британского мандата в Палестине. Сначала Ланкин примкнул было к группе Штерна, но вскоре счел ее излишне радикальной и вернулся в Эцел.

Хотя к тому времени Ланкин уже занимал престижную должность директора фабрики по огранке алмазов, тем не менее он не мог оставаться в стороне от проблем своих боевых товарищей. Участвуя в продолжительных переговорах между Хаганой, Эцелем и Лехи, он призывает их руководство преодолеть разногласия и сплотиться ради единой цели, но напрасно. Противоречия оказываются настолько непреодолимыми, что какое-то время бывшие товарищи по оружию сводят счеты друг с другом.

В итоге Ланкин, начиная с 1943 года, полностью сосредоточивается на делах Эцела. «Биньямина» (таков его рабочий псевдоним) сначала назначают начальником штаба Эцела в Тель-Авиве, а потом в Иерусалиме. Осенью 1944 года он организует военные операции и, в частности, операцию «Площадь», о которой стоит рассказать особо. Ее целью была атака на мозговые центры британской администрации и главным образом на Центральный департамент уголовных расследований и его филиалы. Предполагалось захватить и уничтожить всю разведывательную документацию по Эцелу и его бойцам и тем самым предотвратить возможные аресты. Всего в операции должны были принять участие 72 бойца. В ходе ее подготовки у местного плотника арендовали сарай в районе Нахалат Шива, где предполагалось хранить оружие.

Казалось бы, все было продумано до мелочей. Даже учтены сеансы в кинотеатрах «Орион» и «Цион», после которых участники операции соберутся в заранее оговоренных местах. Однако все планы нарушила досадная случайность. Когда двое ребят направлялись к складу, одна из жительниц Нахалат Шива заподозрила в них воров и вызвала полицию. Естественно, остальным бойцам дороги туда уже не было. Но Ланкин хотел знать, обнаружили ли полицейские месторасположение склада. Он попросил членов Эцела — юношу и девушку, незнакомых до того между собой, направиться в Нахалат Шиву. Им предстояло стать на перекрестке, изображать из себя влюбленных, целуясь на виду у полицейских, а когда те отвернутся, проверить замки на сарае. Столь щекотливая миссия все же удалась и, несмотря на провал операции в целом, Ланкин остался удовлетворен ее организацией. Спустя две недели Эцел все же нанес удар по Департаменту уголовных расследований на улице Мамилла. Здание было взорвано и не подлежало восстановлению. Много лет спустя Ланкин узнал еще об одном успехе операции «Площадь». Якобы «влюбленные», которые по его инициативе провели ту памятную ночь в Нахалат Шива, потом женились и жили долго и счастливо.

…С увеличением числа военных акций против английских властей бойцы Эцела подверглись сильнейшему моральному давлению со стороны Хаганы, которая в силу разных обстоятельств не желала обострения внутренней ситуации в подмандатной Палестине. В соответствующие органы был представлен список «террористов», где одной из первых шла фамилия Ланкина. Фактически с его поимки началась печально известная операция «Сезон» (так в Палестине называли лицензию на отстрел диких животных).

Как раз в это время Ланкин снимал маленькую комнату неподалеку от улицы Яффо в районе автобусной станции Эгеда. Однажды к нему в дверь постучал молодой человек. Он искал якобы жившего здесь архитектора. Ланкин сразу понял, что обнаружен, и за ним установлена слежка. Пришлось окольными путями добраться до станции и хитростью оторваться от преследователей. Переночевав у знакомых, Ланкин на следующий день поселился на съемной квартире в так называемом Бейт Маалот на улице Кинг Джордж. Но и там его выследили, и 15 декабря 1944 года Ланкин был арестован, передан британским властям и вскоре переправлен в концентрационный лагерь для бойцов Эцела и Лехи в Эритрее (Судан). В ноябре 1945 года он оттуда бежал, долгое время скитался по африканским пустыням, находился на нелегальном положении, часто оказывался в тюрьмах, пока, наконец, в январе 1947 года не достиг Парижа. Там он был сразу же востребован своими товарищами по оружию: назначен командиром отделения Эцела во Франции, а затем и в Европе. Когда был разработан план приобретения и доставки в Эрец Исраэль вооружений, необходимых для усиления борьбы с мандатной властью, Ланкин, не колеблясь, принял на себя командование операцией.

…Сначала «Альталена» тайно причалила к берегу у поселения Кфар-Виткин. Прибывший на место глава Эцела М. Бегин объявил, что оружие с судна будет передано Армии Обороны Израиля, однако небольшая часть поступит в Иерусалим отрядам Эцела, которых еще не расформировали, поскольку Святой город официально еще не относился к Государству Израиль. Однако правительство наотрез отказалось принять предложение Бегина.

После этого судно отправилось в Тель-Авив, но вблизи него село на мель. По приказу Д. Бен-Гуриона оно было обстреляно и сгорело вместе со всем грузом. Погибли также 16 человек пассажиров и команды, а еще 40 получили ранения.

Ланкин последним покинул горящее судно. На берегу он был немедленно арестован, через два месяца неожиданно освобожден и сразу мобилизован в Армию обороны Израиля в качестве офицера-артиллериста.

Дальнейшая его судьба сложилась вполне благополучно. Он вступил в партию Херут и в 1949 году был избран в депутаты кнессета 1-го созыва. Потом, уже в относительно зрелом возрасте, закончил юридический факультет Еврейского университета в Иерусалиме, занимался частной адвокатской практикой, входил в состав правления Израильского радиовещания, занимал ряд важных общественных должностей. В 1981–1985 годах был послом Израиля в ЮАР и много сделал для укрепления связей с тамошней еврейской общиной, весьма влиятельной на африканском континенте.

…У меня хранится приглашение на торжественную церемонию по случаю присвоения иерусалимской улице в квартале Тальпиот имени Элиягу Ланкина. Это событие произошло 27 июня 2000 года. На нем присутствовали сестра командира Эцела Нехама, его боевые товарищи, коллеги по работе на государственной службе. Я с некоторым даже изумлением узнал, что, оказывается, почетного гражданина Святого города многие звали на русский манер — Ильюшей. Он прекрасно говорил по-русски и активно содействовал возобновлению алии из бывшего Советского Союза в Израиль.

Фотограф Сара Росс, снимавшая всю церемонию, входила в ближнее окружение Ланкина, поскольку была знакома с ним еще со времен жизни в китайском Харбине. О своем друге она сказала мне так:

— Знаете, Бегин был прав, когда утверждал, что Ильюше нет нужды каяться в Йом Кипур. На совести этого замечательного человека не было грехов. Он любил людей, и они отвечали ему взаимностью. Что же касается «Альталены», то он как-то признался, что сердце его всегда разрывается при одном воспоминании о произошедшей тогда трагедии. Такое признание может позволить себе только воистину безгрешный человек.

Огненная дорожка

Дан Пагис

«Неожиданный гость в моей студенческой квартире: отец, а у меня ничего нет дома, никакого угощения.

«Я поехал в Бюро по торговле, но оно закрыто, и я вспомнил, что ты сейчас живешь поблизости оттуда, и заскочил. Я не мешаю?»

В последние месяцы он, кажется, еще пополнел. Рубашка подмышками в пятнах пота, и, действительно, сегодня в Иерусалиме жарко и влажно, больше, чем обычно. Ему когда-нибудь приходило в голову, что я его люблю? Он садится на кровать, кладет полиэтиленовый пакет на колени, достает из него коробку для конфет (сладости мне принес?), стягивает с нее скрученную резинку (я всегда ненавидел резинки) и снимает крышку:

«Ты помнишь, Данеле, мы искали фотографии, которые мама мне послала, когда тебе было четыре года, за месяц до ее смерти? Я нашел их в шкафу. Здесь тебе, наверное, пять лет, очень милый, в русской рубашке…»

Отец продолжает говорить, но сын уже не слушает его. Он рассматривает принесенные фото и видит среди них то самое:

За несколько недель до смерти она стоит в рамке окна,
молодая женщина с элегантной перманентной завивкой,
о чем-то думает, смотрит на улицу,
на коричневой фотографии.
Снаружи смотрит на нее облако из середины дня
тридцать четвертого года, нечеткое, не сфокусированное,
но с ней навсегда. Изнутри
смотрю на нее я, мне четыре года, почти,
останавливаю свой мячик,
медленно выхожу из снимка и старею,
Старею осторожно, тихо,
Чтобы не испугать ее.

Перевод А. Бараша

…Еврейская традиция считает, что человек рождается наделенным знанием о мире, в который он вошел. Но при появлении младенца на свет ангел касается его рта — и тот все забывает. Правда, в будущем, начав изучать ТАНАХ, человек вспоминает то, что на самом деле знал с момента своего рождения.

Поэт Дан Пагис (1930–1986) был уверен, что в младенчестве добрый ангел обошел его стороной. Он ничего не мог забыть, и тяжкий груз воспоминаний сопровождал его всю жизнь.

…В 1934-м, когда Дану исполнилось четыре года, его отец Йосеф отправился на заработки в Палестину. В городе Радауц на Буковине, где они тогда жили, инженеру иудейского вероисповедания, пускай и имеющему большой опыт, работу было найти практически невозможно. Вот и решился Йосеф попытать счастья далеко от родного дома, зато среди единоверцев. Если удастся быстро стать на ноги, можно будет вызвать жену Юлию с маленьким сыном.

Но едва глава семьи уехал, Юлия заболела и через несколько месяцев скончалась. Дан остался на попечении дедушки с бабушкой, людей обеспеченных, живущих в собственном доме, где отдельная комната выделена под библиотеку. Слезные письма от отца, умолявшего родственников переправить ребенка к нему в Эрец Исраэль, воздействия не имели. Как и напоминания о надвигающейся военной угрозе со стороны Германии. «Они нас не тронут», считали старики, еще помнившие Первую мировую, «мы прекрасно говорим по-немецки, мы, наконец, воспитаны в германской культуре».

Но в 1941 году, когда Румыния присоединилась к оси Рим-Берлин, местные власти под нажимом нацистов стали отправлять буковинских евреев в концентрационные лагеря. Одиннадцатилетний Дан вместе с дедушкой и бабушкой попал в Бельжец, недалеко от польского города Люблин. Он провел там несколько лет вплоть до освобождения лагеря частями советской армии.

Уничтожение евреев было поставлено в Бельжеце на поток. Только с марта 1942-го по декабрь 1943 года там погибли мученической смертью шестьсот тысяч человек. По некоторым сведениям, количество уцелевших узников Бельжеца составило несколько десятков человек. И Дан Пагис был среди них.

Позже он запишет свои «Свидетельские показания»:

Нет, нет, они совершенно точно
были людьми: форма, сапоги.
Как объяснить. Они были — по образу и подобию.
Я — был тенью.
У меня другой Создатель.
И он в своей милости не оставил во мне ничего, что умрет.
И я бежал к нему, летел — невесомый, голубой,
примиренный, я бы даже сказал — извиняющийся:
дым к всесильному дыму
Без тела и образа.

Перевод А. Бараша

Много лет спустя стихи Пагиса были выбиты на каменной стеле у входа на территорию бывшего концлагеря в память о его безвинных жертвах.

…В 1946 году отец разыскал Пагиса и послал ему вызов в Палестину. Однако к тому времен у Йосефа уже была новая семья, и старший сын предпочел поселиться в кибуце, где быстро освоил иврит и подготовился к сдаче вступительных экзаменов в Еврейский университет в Иерусалиме.

После окончания университета Пагиса ждала успешная академическая карьера. Он защитил диссертацию по средневековой еврейской поэзии, получил профессорское звание, но куда больше дорожил вышедшими из печати первыми сборниками своих стихов — «Теневые часы» (1959) и «Поздний досуг» (1964).

Важное место в поэтическом творчестве Пагиса занял Иерусалим. Но это был совершенно иной город, чем у его литературных предшественников. Это был Иерусалим, увиденный в «жизни после смерти», когда не так важны материальные свидетельства былой славы, как донесенные до наших дней духовные ценности.

Показательно в этом отношении стихотворение «Гробница Язона в Иерусалиме». Одна из местных достопримечательностей, представляющая из себя высеченное в скале захоронение периода Хасмонеев, находится в иерусалимском районе Рехавья возле дома № 10 по улице Алфаси. Открыта в ходе археологических раскопок в 1956 году. Предположительно относится ко второму веку до н. э. На стенах гробницы можно увидеть хорошо сохранившиеся рисунки весельных судов. Венчает ее купол в виде пирамиды с высеченной на нем надписью на арамейском языке. В ней оплакивается покойный по имени Язон.

Язон, старый хитрый мореход,
один из приближенных царя Янная,
притворяется, что он погребен
далеко от моря,
в этой прелестной усыпальнице в Святом граде.
Однако на самом деле, утверждает поэт, «могила пуста.
Только рисунок корабля выцарапан на стене».
Мудрый Язон перехитрил смерть:
…Он ускользает
снова и снова,
из гладкой стены
на быстром судне…
и с прибылью щедрой, как всегда провозит
свой дорогой товар:
солнечный свет волны,
шелковый шелест ветра,
мраморный перелив пены.

Перевод А. Воловика

Как писали литературоведы,

«с помощью библейских заимствований Пагис подчеркивает, что Иерусалим — просто воплощение древних речений, а нынешние реалии не заслуживают внимания хотя бы потому, что словесные образы — вечны, тогда как предметы за древностью лет стираются, исчезают или меняются до неузнаваемости».

…Жена Пагиса Ада вспоминала, что Дан всячески избегал поминания всуе своего прошлого. Когда его спрашивали о чем-нибудь, связанным с лагерями смерти,

«он неопределенно пожимал плечами и лицо его кривилось в брезгливой гримасе. Трудно даже представить, как дни изгнания и спасения отразились в душе Дана, и установить их родство с отчаянием и депрессией, которые атаковали его… и стали еще сильнее за несколько месяцев до его смерти».

Однажды Пагис написал:

…Я лечу так быстро, что становлюсь недвижим
И оставляю за собой
Прозрачный след прошлого.

Перевод А. Воловика

Яркой кометой пролетел поэт над Святым городом, и огненная дорожка его стиха отпечаталась в иерусалимском небе навечно.

От редакции:

Ещё о Дане Паргисе можно прочесть в нашем альманахе «Еврейская Старина», №1/2015:

«Рука упорно возвращается к творенью» (Поэт Дан Пагис, 1930-1986)

Что за цифрой

Роберто Баки

Русский историк В. Ключевский как-то сказал: «Статистика есть наука о том, как, не умея мыслить и понимать, заставить делать это цифры».

Столь парадоксальное определение относительно молодой науки явно пришлось бы по вкусу основателю израильской статистики и демографии Роберто Баки (1909–1995). Он тоже считал, что цифры надо заставлять работать на благо обществу. Правда те, кто этим занимается — т. е. статистики, в любом случае должны мыслить и понимать свои цели, иначе вместо «кардиограммы» современной действительности у них получится сплошной «балаган».

Отец будущего ученого — видный итальянский экономист Рикардо Баки привил сыну те методы научного анализа, которыми сам владел в совершенстве. После окончания в 1930 году факультета права Римского университета юноша преподавал в университетах Палермо и Генуи. В двадцативосьмилетнем возрасте он становится профессором.

Как всякий еврей, будучи человеком любопытным, Баки в 1933 году посещает Эрец Исраэль. Изучает положение дел со статистикой в подмандатной Палестине и приходит к выводу, что хотя англичане весьма педантично относятся к составлению разного рода отчетов, однако в целом цифры недостаточно работают на перспективу, не дают исчерпывающей информации о том, какими путями будет развиваться еврейский ишув.

Пройдет совсем немного времени, и у Баки появится возможность внести собственную лепту в развитие палестинской статистики. После введения в Италии антиеврейского законодательства его отстраняют от преподавательской деятельности. В октябре 1938 года ученый принимает решение переселиться в Иерусалим.

Первое время Баки работает в больнице Хадасса рядовым статистиком, но уже в 1941 году возглавляет Центральное бюро медицинской статистики. Одновременно в качестве профессора преподает в Еврейском университете. В 1945–1947 годах тесно сотрудничает с Департаментом статистики мандатного правительства.

После образования еврейского государства Баки в 1949 году основывает Центральное статистическое бюро Израиля и возглавляет его до 1971 года. Вместе с единомышленниками создает в Еврейском университете факультет социальных наук и работает его первым деканом с 1953-го по 1956-й год. В течение 1950-х годов стоит во главе отделения статистики и демографии, а в 1959–1960 годах исполняет обязанности проректора университета. Институт современного еврейства, в руководство которого входит Баки, постепенно становится международным центром по еврейской статистике.

При премьер-министрах Бен-Гурионе и Эшколе Баки председательствует в Комитете по демографической политике Израиля. Проводимые им исследования становятся предметом пристального изучения во всем еврейском мире.

Баки руководил подготовкой и проведением переписей населения Израиля 1949-го и 1962-го годов. Он — автор фундаментальных научных трудов и учебников, по которым и сегодня учатся студенты университетов всего мира.

В 1964 году Баки был избран членом Израильской Академии наук, а в 1982-м удостоен Государственной премии Израиля. Несмотря на мировую известность, он всегда оставался скромным, общительным человеком, не лишенным чувства юмора.

Когда журналисты уж слишком настойчиво допытывались, какой статистический показатель наиболее точно отражает современное состояние Израиля, Баки после небольшой паузы на полном серьезе говорил:

— Если мне не изменяет память, наша страна находится на втором месте по интенсивности занятий сексом. По данным опросов, лишь 43 процента израильских мужчин и 51 процент женщин вполне удовлетворены своей сексуальной жизнью. В Мексике, которая возглавляет список, эти цифры составляют соответственно 78 и 71 процент. Я думаю, что если сильно постараться, то мы вполне можем перегнать мексиканцев. Для них — это вопрос физиологического свойства, а для Израиля — еще и демографического. Потому что другого способа, как выполнять библейскую заповедь «Плодитесь и размножайтесь!», пока не придумано!

Спасенный архив

Георг Герлитц

Слово архив существует в различных вариантах и в древнегреческом языке, и на латыни. Переводится оно как присутственное место и подразумевает помещение, где хранятся документы — старинные и не очень. Работник, отвечающий за сохранность этих документов, зовется архивариусом.

В Берлине во Всеобщем архиве германских евреев в этой должности с 1911 по 1916 годы трудился Георг Герлитц (1885–1968). Его начальник Эужен Таублер ценил в молодом сотруднике не только творческое отношение к порученному делу, но и авантюрную жилку, позволявшую разыскать и превратить в «единицу хранения» какую-нибудь ветхую бумажонку с описью нехитрого домашнего скарба, изъятого у местечкового еврея еще в Средние века.

В 1919 году встал вопрос о создании в германской столице Центрального архива сионизма, где были бы сосредоточены стенограммы конгрессов, протоколы деловых встреч, переписка сионистских лидеров и другие важные документы, число которых постоянно росло. Единственным кандидатом на пост его руководителя оказался Герлитц. Тем более что на протяжении многих лет он был секретарем президиума Сионистских конгрессов. Такому человеку, как говорится, все карты в руки.

В новом научном учреждении (а именно таковым оно зарекомендовало себя с первых дней работы) был налажен образцовый порядок, в помещениях поддерживалась постоянная температура, сотрудники избегали пользоваться ярким светом, чтобы бумага преждевременно «не состарилась». Получить посетителю нужную справку по тому или иному вопросу не составляло никого труда.

Однако настало время, когда само существование Центрального архива сионизма оказалось под угрозой. Герлитц почувствовал это еще до того, как официально был провозглашен курс на окончательное решение «еврейского вопроса». В ноябре 1932 года, пока нацистские штурмовики только еще на улицах горланили свои антисемитские марши, директор архива уже переправил в Лондон двенадцать ящиков с документами, но сколько же их еще оставалось в Берлине под угрозой уничтожения! Надо было немедленно что-то предпринимать, и Герлитц 1 февраля 1933 года, буквально на следующий день после того, как в стране сменилась власть, пишет письмо доктору В. Лаутербаху, тогдашнему секретарю организационного отдела Центрального сионистского бюро в Лондоне.

…Лаутербах вскрывает конверт и с удивлением читает о том, что вследствие ухудшения климатических условий товары, которые были у него ранее приобретены, могут прийти в полную негодность. Какой климат, недоумевает Лаутербах, какие товары?! И вообще кто такой этот Майнеке, чья подпись стоит под письмом. И тут Лаутербаха осеняет. Майнеке — это ведь берлинская Майнеке-штрассе, где «прописан» Центральный архив сионизма, изменение «климата» — приход к власти в стране Гитлера, а «товары» — ну, конечно же, документы, которые Лаутербах уже много лет пересылает своему германскому коллеге. Предусмотрительный Герлитц, конечно же, допускал, что письмо может быть перлюстрировано, и оттого воспользовался вполне прозрачным для адресата камуфляжем.

Вплоть до июля того же 1933 года между Лондоном и Иерусалимом шли напряженные переговоры, где разместить архив и на какие средства его содержать, а Герлитц со все возрастающим нетерпением ожидал их результата. 4 августа было получено официальное сообщение из Лондона, согласно которому директору архива поручалось «предпринять все действия, необходимые для выполнения решения». Легко сказать — предпринять, а как это осуществить так, чтобы не вызвать у нацистов никаких подозрений?

К тому же здание, где находится архив, стоит как раз напротив казармы одного из местных отделений СС. Нет сомнения, что любой грузовик, тайно вывозящий бумаги, будет тут же засечен, а организаторы акции взяты под арест.

И тут жена дала Герлитцу дельный совет. А именно: вместо того, чтобы действовать втихомолку, рассчитывая усыпить бдительность казарменного начальства, наоборот — пойти вполне легальным путем и исполнить все необходимые формальности. Кто бы ни находился у власти, чиновник будет скорее всего руководствоваться не отмененными до этого момента инструкциями и положениями.

То же подтвердил и университетский друг Герлитца, работавший в Главном полицейском отделении Берлина: «Официальный путь — самый надежный, и грех им не воспользоваться».

Герлитц тут же поехал в районное отделение полиции, которому подлежал архив. Тамошний начальник встретил его весьма доброжелательно:

«Приятно слышать, что вы нам доверяете. Пишите запрос в Главное полицейское управление, а я снабжу его своим личным ходатайством. Что же касается опасений за судьбу архива, то соседи из казармы напротив его и пальцем не тронут».

Спустя месяц в кабинете Герлитца появился чиновник по особым поручениям Гестапо. Он сообщил, что разрешение на вывоз архива за границу может быть получено, но прежде надо удостовериться, о каких именно документах идет речь. Узнав, что большая часть их написана на русском, английском, французском, польском, древнееврейском и других языках, гость явно умерил свой пыл.

«Не поможете ли мне составить краткую опись», уважительно обратился он к Герлитцу. Через два часа «сопроводиловка» была готова.

Однако Главное полицейское управление приняло окончательное решение только месяц спустя. Поставив свою подпись под всеми бумагами, Герлитц, не мешкая ни минуты, начал готовить архив к «путешествию». Ранним утром 15 сентября к дому № 10 по Майнеке-штрасе подъехал грузовик с десятью пустыми контейнерами и тут же загрузился таким же количество полных, упакованных накануне. Так происходило вплоть до 1 октября, когда последний 154-й контейнер поступил на грузовое судно и морским путем отправился к берегам Земли обетованной.

Вскоре туда же прибыл Герлитц с семьей. В Иерусалиме ему предложили возглавить спасенный им архив. В должности директора он работал до 1955 года, после чего его сменил на этом посту не менее известный израильский архивист, автор первой научной биографии Т. Герцля доктор А. Бейн.

…Глубокий знаток еврейской истории и сионистского движения, Герлитц был хорошо известен в иерусалимских научных кругах, как автор сотен статей по актуальной тематике, напечатанных в германских и еврейских периодических изданиях. В 1927–1930 гг. в Берлине увидел свет пятитомный Еврейский лексикон, составленный и отредактированный Герлитцем.

В новых жизненных условиях эта работа получила блестящее продолжение. Директор архива выпустил сначала беспрецедентную по охвату редкого материала Хронологию сионистского движения (1949), а вслед за ней собственную автобиографию «Мой исход в Иерусалим» (1964), где подробно описал подробности «переезда» архива из Берлина в Святой город. На этот раз его детище обрело постоянное местожительство в «климате», наиболее подходящем для такого рода «товара».

(продолжение следует)