Над Восточными немцами висит двойной груз. В то время, как их Западные братья таскают за плечами груз их страны, их семей за убийства «иностранцев» — евреев, цыган, геев, русских, Восточные таскают за собой еще в придачу и другой груз — убийства своих же братьев и сестер, предательство друзей, или помощь в отправке своих родных в тюрьмы.

Тувиа Тененбом

Один среди немцев

Перевод с английского Минны Динер

(продолжение. Начало в №4/2018 и сл.)

Глава 15

После того, как я прошел через просвечивание рентгеновскими лучами,  как в сегодняшних  аэропортах,  меня повели к нему в кабинет. Еще два джентльмена присоединяются к нашей встрече. Кто они — адвокаты? ЦРУ (центральное разведывательное управление США)? Моссад?  Нет, они просто приятные люди, которые хорошо говорят по-английски и зовут их Тобиас и Ульрих. Очень приятно познакомиться! Наступает время для беседы и Кай появляется в дверях. Волосы уложены гелем, белая рубашка без единой морщинки, очки в черной оправе, чисто выбрит, он приветствует меня и пожимает руку. Он садится напротив меня, позади него картина с названием газеты Билд и он готов к разговору. В руках у него большая тарелка с фруктовым салатом — вероятно, его ленчем. Он впивается в куски фруктов с таким азартом, что остается подумать, что этот человек не ел долгое время. Но в то же время его внимание не сфокусировано на продуктах, а скорее на предстоящем интервью. Он, по-видимому, приготовился к трудным вопросам и надолго. Наверно поэтому, как мне кажется, ему ассистируют эти два джентльмена из Берлина.

Чтобы не разочаровывать, я задаю ему наиболее персональный, даже интимный вопрос, с которого я начинаю:
— «Считаете ли Вы Германию нацией или собранием племен?»
Два Джентльмена из Берлина выглядят так, словно получили удар по непокрытой голове. Что это? Их глаза разбегаются в недоверии. Но Кай, соблюдая концентрированность, отвечает:
— «Конечно, нация. Особенно после Объединения, когда правительство переехало в Берлин».
— «Что делает немца немцем?»
— «Немцы великолепны в реставрации. Понимаете, что я имею ввиду? Но у нас есть проблема в сохранении её».
— «О, предстоит много восстановительных работ в Афганистане».
— «Вы приветствуете участие Германских вооруженных сил в Афганистане?»
— «Я думаю, что это хорошо, что наши вооруженные силы в Афганистане. Мы же сильнейшая экономическая держава в Европе».

Это взрывоопасная политическая тема в Германии. Не все единогласны в этом вопросе. Я бы хотел узнать, как Кай воспринимает различные политические партии. Поэтому я спрашиваю его:
— «В чем разница между консерваторами и либералами?»

— «В том, сколько свободы мы имеем».
— «Что?»
— «Консерваторы хотят иметь разные школы, иметь выбор, a левые хотят иметь одинаковые школы для всех. НО ЛЮДИ НЕ ОДИНАКОВЫ. Я бы не хотел, чтобы всех делали одинаковыми».
Это не совсем то, что я хотел узнать, но это тоже более-менее интересно. Независимо от наличия разницы между различными политическими партиями, Кай верит в консенсус.
— «Выработка консенсуса очень важна. И это может быть ответом на Ваш первый вопрос об определении характеристики страны. Это КОНСЕНСУС. Мы — общество консенсуса. Мы тратим большие деньги, чтобы сохранять консенсус. И это нелегко. Это единственная страна в мире, где большинство хочет повышения налогов. Почему? Да потому что налоги платит меньшинство. А я категорически против увеличения налогов. Более 50% людей получает от государства больше, чем платит ему».

Консенсус — это одно, а мультикультурализм — другое.
— «С мультикультурализмом у нас пошло неверно. Идея была: дать им (рабочим из Турции) возможность жить здесь так же, как они жили раньше. Но многие из турок, приехавших в Германию, были бедными людьми. Многие живут, как бы в каменном веке. Мы сделали недостаточно, чтобы заставить эмигрантов учиться и адаптироваться к местной культуре..»
Это приводит меня к моей любимой теме о моде — к хиджабу
— «Сегодня турецкие женщины чаще ходят в хиджабах?»
— «Нет. Все большее количество из их среды носят бикини».
Я захотел спросить, где бы я мог их увидеть, но решил быть вежливым и держаться политики.
— «Что это за история с Вашей газетой в отношении Израиля? Правда ли, что у вас есть обязательство защищать Израиль»?»
— «Более того. Каждый журналист, работающий у нас, должен подписаться на соблюдении 4-х принципов:

1. Противостояние всем видам тоталитаризма. 2.Поддерживать принципы свободной рыночной экономики. 3.Поддерживать Трансатлантический альянс. 4. Очень важно: способствовать примирению евреев и немцев и поддерживать жизненно важные права людей в Израиле.

— «По моему мнению, страна Израиль — это место, где оставшиеся в живых после Холокоста нашли прибежище. Я глубоко убежден в особой связи евреев и немцев после той катастрофы. Поэтому всегда, когда Израилю грозит опасность, мы обязаны быть на его стороне. Это наша обязанность — заботиться об Израиле. Но это не означает, что мы не критикуем Израиль. Мы это делаем.  Я всегда требую от журналистов всегда углубляться в проблемы, а не идти на поводу мейнстрима.»

— «Что Вы думаете об Обаме?»
— «Я думаю, он будет большим разочарованием. Он — президент одного срока. Он харизматичен, политически очень наивен и очень левый. Но прежде всего мне не нравится его отношение к Израилю. Он делал очень опасные заявления в своих речах, совершенно не понимая арабского мира».

Один из офисных работников Кая рассказал мне, что Кай с трудом соглашается на интервью и что в этом году он давал лишь еще одно интервью. Я заинтригован тем, что он выбрал именно меня в качестве интервьюера среди многих других претендентов. Но еще больше я заинтригован тем, как он руководит этой газетой и какой он видит свою задачу в этой работе. В конце концов, этот человек — одна из влиятельнейших фигур в Германии сегодня.

Я задаю ему тот же вопрос, что и Шейху Иенсу из газеты Ди Цайт:
— «Является ли газета Билд лучшей в Германии?»
— «Билд — самая успешная газета в Германии, самая успешная во всей Европе. 12 миллионов человек читает её ежедневно. В этой категории она — лучшая. Мы умеем объяснить политику и другие вещи людям, которые скорее всего бы не разобрались бы сами. У нас совсем другая читательская аудитория, чем в Ди Цайт».
— «Кто же ваш читатель?»
— «В основном типичный германский гражданин. Структура наших читателей очень похожа на демографическую структуру нашего государства. Они немного моложе и среди них больше мужчин. Мы оказываем большее влияние на более академичных, образованных читателей, чем FAZ (Frankfurter Allgemaine Zeitung). Если бы кто-нибудь разрешил бы мне читать лишь две газеты, то ими были бы FAZ и Bild».
— «А если бы разрешили читать лишь одну?»
— «Конечно, это была бы Bild. И знаете почему? FAZ — это газета, которая основывается на логических критериях, она просто сообщает о том, что происходит. У Билд же более эмоциональный подход. Мы не только сообщаем о происходящем, но и о том, как люди воспринимают эти события, их чувства, мысли, размышления. И часто это оказывается более важным, чем сами события. Ну, к примеру, в Нью Йорке, когда хотите узнать погоду, то вы получаете не только температуру «сколько градусов», но и сведения о направлении ветра и на сколько градусов на ветру воспринимается температура. В зависимости от этого вы знаете, надо ли одевать пальто, или не надо. Это то, что делает и газета Билд и что делает её такой нужной и важной. Нигде в мире нет подобной газеты».
— «Каков Ваш вклад в Билд?»
— «У меня всегда была одна стратегия, и это, как мне кажется, самое главное. Я всегда говорю, что Билд должна быть настолько «бульварной», что ни одна другая газета не могла бы атаковать нас снизу. Мы должны оставаться простой, развлекательной, неожиданной газетой — такой доходчивой для масс, как ни одна другая. Но чтобы получить новых читателей, нужно менять имидж газеты, быть привлекательной, как платформа для политиков, надо, чтобы им хотелось открыть газету, которая находится на самом верху. То, что мы делаем в последние 9,5 лет, это стремимся заставить людей, до того не открывавших Билд, сделать это сейчас. По-моему нам это удается».
— «А что значит «открыть»?
— «Очень просто. Заполнить газету контентом, который бы отличался от того, что в FAZ.  Он рассказывает мне о выставке, которую БИЛД устроила в музее: 60 самых важных произведений искусства за последние 60 лет. Редактор из FAZ даже позвонил, чтобы сказать, что FAZ очень жалеет, что не его газета сделала это. Он сказал, что еще 15 лет назад этого бы не произошло в БИЛД.
15 лет назад культура в Билд, знаете ли, была на таком уровне, как если бы на сцене упал прожектор и кого-то убил. Вот таким был бы репортаж о культуре. Сегодня мы — серьезные игроки. Я поднял стандарты. Единственное интервью президента Джорджа Буша, данное какой-либо немецкой газете, было с глазу на глаз газете Билд. На каждую важную книгу, которая нас интересует, мы получаем эксклюзивное право. Это невозможно было бы представить в прежние годы. И мы даже не платим за это. Это была моя идея. Если мы хотим увидеть Папу, мы едем в Рим, чтобы поговорить лицом к лицу. И другую вещь я привнес в газету — это политику. Вторая страница газеты посвящена политике. Вся страница».
Разговаривая о своем детище, Кай становится ближе и дружественней.
— «У нас работает 800 журналистов. Если вы хотите быть лучшей газетой в Германии, вам нужно 800 журналистов».
Лично он знаком с 300 из них. Только он имеет право принимать окончательные решения. И он это делает. Каждый день. И столько раз в день, сколько он считает нужным быть на связи и наверху. Короче, все, что печатается в Билд, любое издание должно быть одобрено им. Но самое важное для него, как ни странно, — это Израиль. Тут он входит раж:
— «Журналист, который против Израиля, не может работать здесь. Здесь ему нет места. Если он антисемитский гаденыш, он будет уволен немедленно». Интересно, что во время всего интервью, а оно длилось час, Кай проявлял намного больше страсти, говоря об Израиле, чем о Германии. Он только что вернулся из Лондона, где праздновал что-то с Элтоном Джонсом и поэтому немного устал. Но при упоминании Израиль он подскакивает, как лев для защиты его. Я пытаюсь вбросить коммент против некоторых экстремальных израильских поселенцев. Я сравниваю их философию с нацистской. Кай дает мне сказать, но абсолютно ни с чем не соглашается. Если бы я захотел когда-либо напечататься в его газете, мне бы пришлось забыть об этом. Никаких шансов! Этот человек, разумеется, не еврей. Но я вряд ли встречал такого преданного идее еврея, каким является Кай.  Будучи уверенным в его нееврейскости, а поэтому в том, что он не обрезан, я считаю, что наступило время поговорить об его… пенисе.  Я спрашиваю его правда ли, что он у него короткий. Это приводит его в бешенство. — «Это неправда! Вы можете посмотреть на ту стену».
И он поднимается и просит меня подойти к окну своего кабинета и указывает на здание напротив.
— «Видите красный флаг там? Это здание TAZ (Ди ТАГЕСЦАЙТУНГ). Видите желтый знак на стене? Слева от желтого знака верх моего пениса. Высотой в 4 этажа. Мой пенис. Это правда. Вы не верите? Это правда».

Да, он прав. Вытянутый вдоль всего здания — от низа до верха — находится изображение огромного пениса, предположительно Кая. И Кай Дикманн, этот человек рядом со мной, виден в самом низу. С огромными шарами, кстати. Как он гордо представляет свое хозяйство любому, кто хочет видеть! Это такая культура, как я догадываюсь. В Германском стиле. Какой-то художник, нанятый TAZ, создал этот шедевр. Я пытаюсь представить это произведение искусства в Нью Йорке: пенис издателя газеты на Empire State Building. Этого никогда бы не произошло, даже, если сам Б-г заказал бы. Но это Берлин. Это Германия. Сложная. Культурная.

Оказалось, что TAZ по невыясненным причинам опубликовал фиктивную новость о своем идеологическом противнике Кае Дикманне. Они написали, что Кай ложится в клинику на операцию по увеличению своего маленького органа. И описывали как сложна операция, в которой используются ткани умерших людей. Кай в ответ подал на TAZ в суд, где требовал 30000 Евро компенсации за клевету. Он проиграл суд. И тогда эти деятели наняли художника, чтобы создать этот «шедевр». Какое отношение подобное сообщение имеет к созданию новостей? Ровно такое же, как имел быпенис Барака Обамы . Кай покидает меня в моих размышлениях, вернее выходит из комнаты на момент, после чего возвращается с черной папкой. Там несколько документов. Это некоторые деятели из TAZ плюс поддельный номер TAZ, который Билд напечатал в то время. Да, они сделали это. Кай поясняет:
— «Они хотели спровоцировать меня. Они думали, что я потребую изъять это, но я сказал: «Прекрасно. Когда вы выходите из того здания и заходите сюда, в это, вы видите меня. Вот я — мое лицо и все остальное. Но я всегда буду говорить, что напротив висит предмет большого искусства, но изображен не я, а их адвокат. После этого они совсем спятили и начали это отрицать, мол это не их адвокат. Тогда я сказал, что это левацкий колумнист из Берлинер Цайтунг. И у них была большая дискуссия, т.к. там в основном работают феминистки. Их главным редактором тогда была новичок — молодая девица. Она напечатала публичное заявление, в котором объявляла, что не станет парковать свой велосипед в течении последующих двух лет под пенисом Кая Дикманна. Тогда мы тайно напечатали газету, которая похожа на TAZ с заголовком МЫ и ПЕНИС, где мы спорили о том, должно ли это панно остаться. А все думали, что газета настоящая. Мы здорово повеселились!»

Но Кай не тот человек, который отступает и признает поражения.
— «Когда TAZ отмечал свое 25-летие 4 года назад, они попросили своих любимых врагов напечатать свой юбилейный выпуск в их газете, а меня быть главным редактором на день. И я сделал это. И даже сегодня этот единственный выпуск является наиболее популярным за всю историю TAZ. Когда им исполнилось 30, они сделали ошибку, прислав мне письмо, как и многим другим, с предложением присоединиться к их корпорации. И я согласился. Теперь я хожу на их ежегодные собрания, задаю дурацкие вопросы и получаю огромное удовольствие».
Я тоже получаю удовольствие. Мы понимаем друг друга. Он приносит свой iPad и свой  iPhone, садится рядом со мной и показывает мне завтрашний выпуск газеты. Кстати, его iPad  — чистейшая и самая блестящая машинка, которую я когда-либо видел. Вы бы не получили её в таком состоянии даже прямо из Apple. Он начинает с первой страницы. Его Apple показывает завтрашнюю первую страницу, как она сверстана на сегодня. Ему не нравится её вид и впечатление. Даже шрифт, который использовали.
— «Почему нет?»
— «Это очень старомодно. Здесь нет ничего нового. Нам надо что-то другое. Это не пойдет в печать. Надо переделать. У нас лишь три человека, включая меня, имеют право составлять газету. Я тут с 9:00 и возглавляю все конференции. Я выбираю все фотографии».

Я встаю и благодарю этого любящего евреев христианина Кая Дикманна за уделенное мне время и говорю, что получил удовольствие от встречи с ним. Он окидывает меня взглядом и кидает:

— «Но Вы ведь не еврей, не правда ли?»
Он не имеет ввиду ничего плохого, просто он шокирован моим комментарием ранее. Перед тем, как уйти, я мысленно регистрирую его в своей копилке, как «Любитель евреев».

Кай удивил меня, я должен признать. Я ожидал встретить этакого быка, основываясь на том, что мне о нем рассказывали. Но я увидел верующего. Человека, настроенного делать то, во что он верит и считает верным. Мы можем не во всем быть солидарными в отношении тех или иных вещей. Там, где Кай видит Великолепного Еврея, я могу увидеть потенциального маленького нациста; где он видит бикини, я вижу хиджаб. Но он ведом идеалами и он говорит то, что думает, а это дорогого стоит.

Достиг ли я того, что наметил достигнуть? Раскрыл ли я немецкий характер? Нет. Кай может оказать влияние на 12 млн. человек в своей стране. Но он один такой. Человек с длинным пенисом на берлинской стене и с еще большей любовью к евреям в своем сердце. Он не Обычный Немец, по крайней мере я таких до сих пор еще не видел. Вероятно мне следует теперь пересечь линию политического деления и найти кого-нибудь слева. Ну, например, Ди Линке (Левая партия). Они впечатляют наличием образованных людей. Может, они знают что-то, что остальные смертные не знают. С кого же мне начать? Человек по имени Грегор Гизи был бы хорошим стартом, как мне кажется. Но как бы мне его раздобыть? Через его сестру.

Глава 16

Хочу представить вам Габриеле Гизи. Аплодисменты, пожалуйста. Габриеле также известна, как бывшая подруга и любовница Франка Касторфа, главного режиссера престижного театра «Фолксбюне» в Берлине. Она сделала его знаменитым, осуществила его пиар, они жили вместе 5 лет, пока он не стал знаменитым, после чего он увлекся другой женщиной. Тогда она решила покинуть его. Это было 30 лет назад. Она мне сказала:
— «Я знала такой тип мужчин. Мой отец был таким».

Много лет спустя, в 2006-м, Франк попросил её стать персональным главлитом в Фолксбюне в 2007, после чего, в 2009-м, он выкинул её вон.
— «Он самовлюбленный гад, думающий только о себе… У него в театре было много конфликтов, но там имеются люди, которых уволить невозможно, например, по германским законам, если человек проработал более 15 лет, его нельзя выгнать. Они не подчинялись ему и там были вечные скандалы. Он попросил меня прийти и помочь ему, и я пришла. Я защищала его от врагов, боролась за него. Тогда они потребовали от него уволить меня. И он подумал, что если он уволит меня, то ему сразу станет хорошо. Поэтому он уволил меня. Это — Франк».

Габриеле — сестра Грегора Гизи, парламентского лидера Левых в Бундестаге и наиболее узнаваемого в восточной Германии политика. Она — большой сторонник Левых и любит Обаму. Если бы Обама хотел избираться в Германии, она бы голосовала за него. Обязательно.
— «До Обамы Америка была плохой и относилась ко всему миру, как к своим индейцам».

Она попросила брата встретиться со мной, рассказывает она, но он выдвинул два условия: Он хочет встречи, чтобы поговорить о политике, но не хочет обсуждать ничего персонального. И, хотя я никогда не намекал на это, но он запрещает касаться в беседе его еврейского происхождения. Точка. Странно, но самый быстрый поиск на Гугл моментально бы выдал этот факт любому лицу. Но, поскольку это его желание, я не могу согласиться на такие условия. И наша встреча, следовательно, не состоится.
— «Каким образом, кстати, вы стали евреями?» — спрашиваю я Габи.
— «Мать моего отца была еврейка и бабушка моей матери тоже еврейка. Поэтому на студенческом билете нашей матери стояла буква J, как и на билете моего отца, из-за чего они не могли пойти учиться дальше, в докторантуру».
— «А Вы — еврейка?»
— «Мы росли безбожниками. Но мы также жили в контексте этого опыта».
— «К кому бы Вы скорее себя отнесли — к еврейской атеистке, или к христианской атеистке?»
— «К еврейской, конечно».   Она также информирует меня, что — «в Германии нет антисемитизма. В США его гораздо больше».
— «Откуда Вы знаете об Америке?»
— «Потому что больше евреев живет в США».
— «Что еще Вам известно об Америке?»
— «Гугл  — это милитаристский инструмент правительства США».
— «Что?!»
— «Да-да. А Вы что, так не думаете?»
— «Что случится, если Ди Линке выиграют?»
— «Это американский вопрос».
— «Почему?»
— «Потому что Ди Линке никогда не выиграют».
— «Почему?»
— «Потому что все медиа против них. И у них нет армии. Нет, этого никогда не случится. Никогда. Люди никогда не будут верить им».
— «Вы считаете, что Ваш брат думает так же?»
— «Я уверена, что Грегор не думает о том, что будет, когда его изберут канцлером…»
— «О чем Вы мечтаете в жизни?»
— «О жизни без ТВ».
Кстати, её огромный телевизор в соседней комнате все время включен. Время футбола.
— «У Вас есть какие-то претензии к ТВ. Каковы они?»
И она рассказывает, что перед войной в Ираке она ловила Американские г-ые телевизионные новости.
— «Там показывали, как американские корреспонденты гуляют вокруг частного дома Саддама Хусейна. Они заходили в его кухню, открывали дверцы холодильника и утверждали, что содержимое холодильника — это части оружия массового уничтожения. Американские репортеры производили пропаганду для Американского правительства».

Она и Андре Шиффрин, я думаю, должны организовать Ферайн. Итак, футбольный матч начался.
— «Вы болеете за Германию?»
— «Нет, я хотела бы, чтобы Северная Корея выиграла».
— «Габриеле, я хочу, чтобы Вы знали, что я записываю все, что вы говорите, и потом это будет в книге. Я хочу внести ясность: Вы на самом деле сказали, что хотите победы Северной Корее??»
— «Да».

 Что ж, это её желание. Политика и футбол связаны нерушимой проволокой. И у неё есть свои пристрастия. Габриеле — прекрасная хозяйка. Мы объединили здесь интервью с обедом. Баранина, которую она приготовила на сегодняшний обед, великолепна. Пожалуй, самая вкусная из когда-либо попробованных мною. И даже если я не всегда согласен с ней, или не понимаю её, но я все-таки вижу, чувствую, откуда она произошла. ОНА — ВЕРУЮЩАЯ. Но её религия — атеизм. Президент Ирана Ахманиджад верит в приход пророка Махди, который никогда не придет, а она ждет канцлера от Левых, которые никогда не придут к власти. Все Ожидают Божество, большой вклад в которого вложили древние Евреи и Христиане. Но она не слепая. Не важно, что она обожает Франка из Фолксбюне и вечно защищает его, как талантливого артиста, её глаза всегда видят его бесконечные игры.
— «Ни один режиссер не может иметь успех в Фолксбюне. Когда другие режиссеры работают там, он приходит к актерам и спрашивает у них, нравится ли им этот режиссер? «Нет, он вам на самом деле нравится??? Актеры понимают, чего от них хотят услышать и отвечают «НЕТ.  И режиссера выкидывают вон».

Габриела — выходец из элитного общества Германии, и она интегральная часть его. Но это не делает её любящей Германию. Её дом — Ди Линке, а её сердце — в Северной Корее. Она за мир, но почему-то её не волнует стремление последней к ядерному оружию. Она рассказывает мне, что её да волнует система образования в Германии.
— «Они переписывают историю для школ. Они говорят детям о 6 млн. евреев, но ничего не говорят о 23 млн. русских».

Мне думается, что Габриеле нужно встретиться с другими Берлинцами. С господином Липпманном, например. Я встретил этого 82-летнего человека в баре Парк Инн Отель на Александерплатц.
— «Мои родители в Аушвице», — сказал он мне, когда я попросил его рассказать о своей семье. Они были депортированы в 1943 году последним транспортом с берлинскими евреями.
— «Мы не знали, что они убивают евреев, пока не кончилась война».
Он скрывался еще 2 года. Таким образом он уцелел. Он не покинул Германию, когда война закончилась, потому что все здесь было дешевым.
— «И это все? Вы остались здесь из-за денег?»
— «Нет. После войны было просто ухаживать за девушками в Германии. Их было много, а мужчин немного».
Не в пример Габриеле, господин Липпман утверждает, что немцы — антисемиты.

— «Я знаю это потому, что живу здесь».
— «Почему они антисемиты?»
— «Это сидит в них. У людей есть тенденция, как страх, например. Почему? Это просто внутри них. Но я не покину эту страну. Я здесь родился».
Этот господин не имеет детей.
— «Я не захотел приносить детей в этот мир,» — говорит он мне.

До моего приезда в Германию я даже не представлял себе, насколько сложна и закомплексована эта страна.

Я продолжаю. У меня встреча с Холгером Франке, человеком, основавшим знаменитый театр Роте Грютце в 1972 году в Берлине. Он не желает победы германским футболистам на чемпионате мира, потому что победа принесет пользу нынешнему правительству, которое Холгер считает катастрофой.  Хотел бы он, чтобы, к примеру победила Северная Корея?
— «Это было бы хорошо, чтобы они выиграли, но они уже выбыли из игры».
Еще один любитель Северной Кореи тут. К какой партии он принадлежит?
— «Я голосовал за Левых». — говорит Холгер. А затем, следуя рефлексам, он допускает большой грех:
— «Но когда я смотрю игру, в своем сердце я все же хочу, чтобы немцы победили».
— «А что Вы чувствовали, когда люди кричали и пели «Дойчланд» на улицах после победы Германии?»
— «Мне было стыдно. У меня нет эротических чувств к германскому флагу. Холгер должен бы знать толк в эротизме. Главная идея его театра заключается в возбуждении эротизма, сделать эротику частью публичной дискуссии. Его театр стал известным в одночасье благодаря этому.

Я всегда открыт эротике. Я спрашиваю у Рикки, жены Холдера, на 30 лет моложе него, чтобы она раскрыла «всю кухню» того, что у них происходит в спальне с мужем.
— «У моего мужа очень сладкий зад и я целую его каждое утро»
отвечает мне Рикки».
— «Секс с ним случился на третий день после нашей встречи. Он был женат на тот момент на замечательной певице, но я села рядом с ним и мы держались за руки и я видела, как светилось его лицо. Мы сидели на террасе, было полнолуние, и я сказала ему: это — любовь. Его жены не было дома в то время. У дочери Холгера был мобильный дом на улице, и мы пошли туда. Мы заперли дверь и мы…»
Холдер вставляет ремарку:
— «Это не было увлечением, это была любовь. Для моей жены это был ужас, да и для меня это было тяжело, ибо я должен был решиться и выбрать — жена или любовница. Я любил мою жену тоже, но с Рикки все было как во сне, сне, который жил внутри меня и неожиданно превратился в реальность. Мы были словно двое детей».
— «ОК, Холгер, что же случилось после того, как вы с Рикки заперли за собой дверь внутри мобильного дома? Расскажите мне всё!»
— «Не хотите ли Вы красного вина?», — следует ответ. Он, возможно, верит в сказку и рассказывает об открытой эротике. Но рассказывать — это одно, а действовать — что-то другое. Холгер потратил многие годы, обучая и убеждая  в этом других, но забыл при этом включить туда и себя. Холгер, 67-летний мужчина, совсем не идиот. Он видит разницу между учениями, которые проповедовал десятилетиями,  и длящимся 10-минут действом при помощи «Искренне Ваш». Он предлагает мне прогуляться с ним, чтобы увидеть его замечательный район. В глубине души он надеется, что я прекращу свои расспросы об его интимной жизни.

Недалеко от дома Холгера находится городок караванов, расположенный на небольшом куске земли, раньше ничейном, между Восточным и Западным Берлином. В этом городке живут молодые люди с тягой к альтернативному образу жизни. Эти скватеры (самовольщики) решили, что ничейная земля принадлежит им. Они живут коммуной в маленьких постройках, которые выглядят очень примитивно, очень напоминающих те, в которых жили в ранние годы еврейские переселенцы. У них есть свой девиз, своя повестка дня — БИОЖИЗНЬ. У них нет электрических проводов, но они используют солнечную энергию для обогрева и готовки. У них нет водопровода. И они сажают подобие деревьев вокруг. К тому же у них есть какая-то коммунальная культура. Сегодня, например, у них музыкальное шоу. Когда шоу открывается, участники аплодируют. Кто же эти создания?

Франциска, или Франци — высокая блондинка с постоянной улыбкой на лице. Её отец — философ и психолог, рассказывает она. Мама в фармацевтическом бизнесе. Эта женщина не выглядит бедной. Но она вот выбрала для себя способ жить, не платя за квартиру.
— «Вы принимаете душ иногда?»
— «Да».
— «Где?»
— «В бассейне, недалеко отсюда».
— «Каждый раз, когда Вам надо помыться, вы идете в бассейн?»
— «Люди, живущие неподалеку, знают меня хорошо. Когда они видят меня, разгуливающей с полотенцем, они предлагают мне зайти».
— «Каким образом Вы оказались здесь? Вернее сказать, мог бы и я стать членом коммуны и въехать сюда?»
— «Прежде чем въехать, я поработала с этой общиной и помогала им в течении 1,5 лет».
— «Существует ли здесь какая-то социальная структура? Есть ли у вас босс?»
— «Последнее слово всегда за теми, кто живет здесь дольше других. Это в случае, если мы не можем что-то решить вместе».

Вот оно как. Еще один Ферайн. Она показывает мне свой домик — деревянное строение на колесах. Внутри тепло и добротно построено. Она строила его сама. Она архитектор. Она также поддерживает Левых.
— «Я росла в атмосфере ненависти к этой стране». — говорит она мне. Итак, я встречаю Левых одного за другим. Та ли это самая Германия, что и на юге? Ну, по крайней мере они пьют примерно так же, как баварцы. Об этом можно судить по валяющимся в огромном количестве пустым бутылкам вокруг караванов. Есть и другие сходства: студенты из Мюнхена хотели бесплатное образование, а эти люди хотят бесплатное жильё.

Итак, все, что я узнал до сих пор о немцах, заключается в следующем: Требуй бесплатное жилье и бесплатное образование. Пей батареи пива. Будь членом какого-нибудь Ферайна. Будь политкорректным.  Осуждай Израиль. Ешь Био. Приходи вОвремя. Люби  iPad своего соседа… Кричи «Дойчланд!», или болей за Северную Корею. Не имей понятия о том, что делали твои предки во время войны, или называй себя евреем. Будь Чистюлей или Грязнулей. Участвуй обязательно в какой-либо демонстрации. Дискутируй по каждому предмету и каждой детали этого предмета до тех пор, пока у другого не разболится голова. И ТОГДА ВЫ — НЕМЕЦ. Понял ли я это правильно? Кто его знает. Но у меня нет времени для размышлений, т.к. через минуту начинается матч между Германией и Англией, и я должен это увидеть. В то время, когда команды встречаются на поле Фанмайле (огромной площади в Берлине), 20 млн. германцев становятся как бы соучастниками. Я не могу определить точность этих цифр, но никогда в жизни я не видел такого скопища людей, стоящих в одном месте. Россмаркт по сравнению с этим похож на автобусную остановку.

 Нет, только посмотрите, что здесь происходит! Как только германская команда забивает гол (3:1), пиво начинает взмывать к небу.  Люди настолько возбуждены, что орошают берлинское небо пивом. Они прыгают, они поют, они орут «Дойчланд» во всю мощь своих легких.

Смешно, но в этой огромной толпе из 20 или 50 млн. немцев я замечаю трех арабов, которые стоят рядом со мной. Совсем как в истории с Мухаммедом и горой: если я не иду к ним, они идут ко мне. Но они собираются уходить. «Халас», говорят они друг другу.
— «Халас? — спрашиваю я у них».
— «Халас. Мы уходим».
— «Почему?»
— «Германия выигрывает», — говорят они обреченно. И уходят. А германцы забивают еще один гол. Вот так. Толпа — в раю! Когда игра заканчивается и все поют «Дойчланд», я пытаюсь выбраться из толпы. Но это не просто, т.к. все идут по разным направлениям. Я пересекаю улицу Ицхака Рабина — да-да, есть такая улица в Берлине. Иду через знаменитое здание   «Дем дойчен Фолке» (немецкому народу). Нет, я не вру, здесь есть такое здание, и это Рейхстаг. И я прокладываю себе дорогу к Центральному вокзалу Берлина.  Сажусь в поезд и выхожу на площади Розы Люксембург. В эти выходные, понимаете ли, в театре Фолксбюне специальное мероприятие под названием Идея Коммунизма. И я, которого лишь представили Левым, хочу разобраться в них поглубже. Театральное действо, когда оно сделано хорошо, способно объяснить нам то, что логика не может.

Я готов. Сегодняшний театр Коммунистической Конференции представляет «Лерштюк» (Учебную пьесу) Бертолда Брехта, в постановке Франка Касторфа. Габриела рассказывала мне, что Касторф — второй высокооплачиваемый режиссер в городе. Наверно, он настолько хорош. Пьеса начинается. В пьесе участвует около 20 актеров. Все поют. Потом все кричат. Когда эффект этого крика затихает, актеры ломают стулья и разрывают подушку на куски. Когда и с этим покончено, на сцену вносят чучело человека и два актера режут его на части ножом, одновременно крича на него. Если вы садист, то получите огромное удовольствие, глядя на этот спектакль. Но никто и не узнает, что вы садист, потому что это — культура. Здорово, правда? Затем неожиданно откуда-то слева появляется актриса, которая объявляет, что она — еврейка, и начинает читать на иврите стихотворение Х.Н. Бялика. Как мы пришли к евреям опять? Здесь нет ни настоящего начала, ни середины, ни конца этой пьесы. Никто из артистов не создал даже намёка на характер героя. Все они хорошо и дружно орущий Ферайн. Я и не заметил, как заснул… Проснулся я оттого, что один из артистов разбудил меня, подойдя ко мне. С открытыми глазами и навостренными ушами я заметил другого актера, который стоит с раскрытой книгой и громко читает куски из произведений Ленина. Ну конечно, эта пьеса ведь в конце концов и часть коммунистической конференции. Но на самом деле относится ли все это к коммунизму? Нет. К искусству? Тоже нет. Так что же это, кроме садизма? Иди пойми. Встречаются и вспышки гениальности, но их так мало и они так запрятаны. В лучшем случае, это класс детского голоса за кадром.

Единственное достижение спектакля — это представление человека как воинственного, уродливого, роботообразного идиота. Было ли это целью? В лобби театра, по дороге вовнутрь, или на выходе вы можете получить бесплатный подарок — коробок спичек. На нем большими зелёными буквами написано КАСТОРФ.  Этот человек, наверное, представляет себя Б-гом.

Я покидаю театр с более опустошенным сердцем, чем перед началом. Пока я прохожу по тротуарам, я анализирую вопросы огромной важности для будущего Германии и мне в глаза бросается картинка, где две 14-15-летние девочки фотографируют один из тротуаров.
— «Вам нравятся тротуары?» — Одна из них показывает на две маленькие позолоченные квадратные таблички.
— «Что это?», — спрашиваю я их. Они указывают на текст на табличках и говорят:
— «Это имена евреев, живших здесь до войны».
— «Почему их имена здесь?»
— «Они больше не живут здесь».
— «Почему нет?»
— Потому что мы их убили».
Я ошарашен ответом, обыденностью произношения этой фразы.
— «Вы когда-нибудь встречались с евреем лично?»
— «Я знаю одного еврея», — говорит одна из них.— У моей мамы есть подруга, а её бойфренд — еврей».
— «Ты уверена?»
— «Да. Он ходит в еврейскую церковь».

Всё вышеописанное мне трудно переварить… Я решаю сходить в Музей Немецкой Карривурст (Колбаса с кардамоном), чтобы вкусить что-то чисто немецкое.

Итак, это музей. Реальная культура. О, что за музей!  Здесь вы можете сами приготовить Карривурст, но виртуально. Вы приобретаете здесь знания. Без шуток. Здесь я узнал, что кардамон улучшает мужскую потенцию. В полную стоимость билета входит полпорции настоящей колбасы.

В ближайшем пропускном пункте Чарли ненастоящий солдат выдаст вам визу на куске бумаги и за несколько Евро даже поставит печать. Я вскакиваю на поезд, идущий прочь из Берлина.

Пришло время связаться с миром вне Германии. Вот главные новости ВВС: Турция запретила Израильскому военному самолету пролетать над турецкой территорией в связи с израильским нападением на конвой в Газу. Самолет должен был лететь в Польшу, а на борту находились израильские офицеры, которые направлялись на экскурсию в Аушвиц. Имеет ли это отношение к Германии? Нет. Или имеет?

Еду в Дортмунд. В то время, как половина Германии занята публичным смотрением, здесь в Дортмунде есть интересный художник, занятый публичным мышлением (общественным мнением). Да, именно публичным мышлением, которое преподносит вам Ролф Деннеманн, художник. Ролф является также режиссером, продюсером и кем-то между ними. Я знаю Ролфа уже несколько лет и даже работал с ним. Время от времени он связывался со мной в Нью Йорке для того, чтобы познакомить меня с очередной странной, но всегда освежающе оригинальной идеей, которая пришла ему в голову. Также и в этом году он познакомил со своим публичным мышлением. И у него даже есть для меня место, где можно остановиться — Югендгестехаус (молодежное общежитие) Адолф Колпинг. Должен ли я принять его приглашение? Думаю, должен. После того, как я был избалован в 4-х-5-звездочных отелях, возможно, я найду какую-то спокойную радость в опыте жизни в молодежном хостеле. Мои глаза приветствуют группу немецких подростков с примерно 40 бутылками пива на всех, когда я приближаюсь к месту моего пребывания. Увиденные бутылки заставляют меня сомневаться в правильности моего решения. Но уже поздно. Плакат в лобби Адолфа говорит: «Добро пожаловать в наш мир!» Мой новый мир заключается в закрытой комнате без кондиционера с неоткрывающимися окнами. Очень жарко и душно внутри в этот один из самых жарких дней года, а Адольфа нет нигде поблизости. Работающий здесь клерк никогда в жизни не слышал о 12 заповедях Ритц-Карлтон отеля. Это не Аутоштадт.

Появляется группа из Берлина, милейшие парни. Они — часть мероприятия Рольфа. Они исполняют одну из его песен. Становится очевидным, что Рольф решил одним ярким утром стать еще и автором песен. На английском, разумеется. Я прошу их прочитать мне слова песен. Вот они:

Время — не деньги, время — жизнь
Это не слишком весело,
Ведь в шапке моей нож.

Как-то сидел я в кафе,
А оно было жарким, кстати.
Мой мозг сгорал
В мыслях о моих маленьких играх.

Однажды я сидел на песчаном берегу,
Глядел на чаек в небе,
Целовал девушку с именем Элинор.
Я был горяч, а она смущена.

Припев: Я болтался вокруг в полдень,
Зная, что конец неминуем.
Я скорее был печален
Потому что разозлил многих людей.

Ныне общество безумно
Время для нас продержаться
Вся планета тонет в блевотине
Система мертва. Вы забудете её.

Делай, что хочешь,
Делай, что нравится,
Обнимемся и будем живы.

Вот тут певцы не совсем уверены в тексте. Может надо Hang around, а не Hand around… Но потом следует заключение:

Время — не деньги, время — жизнь.

Ребята из бенда хотят попить и покурить теперь. Проблема в том, что им не разрешено пить на улице и они не могут курить внутри. Интересно, как это возможно пить и курить в одно и то же время? Интересный вопрос. Они садятся на стол и пьют и курят все равно. Кто-то где-то сказал им что можно, т.к. уже поздно. Ио-Ио, басист говорит, что он любит «критиковать общество»
— «Почему?»
— «Потому что я могy.”

Глава 17

Постепенно мне становится ясно, что Публичное мышление станет актуальным через 2-3 дня. У меня появилось свободное время, чтобы его потратить. Я пью ночь напролет, а на следующий день направляюсь в мечеть. Мой давний друг Христоф предложил мне какое-то время назад посетить самую большую мечеть в Германии, если я буду в Дуйсбурге. Я люблю все большое. Сегодня пятница, а это для мусульман тот же Шаббат. Будет и моим заодно. Почему? А почему нет?

Аллах принимает молитвы своих созданий 5 раз в день в определенные моменты. Каждый день точное время разное. Сегодня, к примеру это: 5:29, 13:19, 17:20 и т.д. Я выбрал 13:19. Да, я проверил. Это точно. Евреи, уверен, не согласятся со мной. Часы, в которые Б-г внимает их молитвам совершенно другие. Но время 13:19 звучит удобно для меня и я направляюсь в мечеть. О, что за великолепное здание! Аллах по-видимому богат. Муэдзин начинает: время для молитвы. Мечеть переполнена. Наверно здесь тысяча человек. Как туркам удается получить такое количество людей, ведь это не выходной? Евреи не могут составить и малой доли от их количества, даже в самых своих лучших мечтах. Итак,13:19. Время пошло!

Если быть откровенным, не так-то просто быть мусульманином. Множество отжиманий во время молитвы. Если бы от евреев потребовали это делать, они бы протестовали. Отжимания! А когда эти мусульмане сидят после того, как они скинули свою обувь на входе, они сидят на полу. Только не задавайте вопросов. Так любит Аллах, а иначе нечего его беспокоить. Или поменяй религию. В прошлый раз, когда я посещал мечеть, это было в Аммане, Иордании. Там было веселей, сам не знаю почему. Но это — Германия. И все смотрят на меня, когда заходят сюда. Почему? Я пытаюсь затеряться в толпе, я становлюсь на колени, я кланяюсь, я поднимаюсь, я сажусь, делаю все, как они. Но все равно являюсь подозрительным для них. Мужчина проходит мимо и швыряет носки в мое лицо и говорит: айн Юро (один Евро).  Я спрашиваю у него по-арабски, в чем проблема. Видно, что он не понял ни слова из того, что я сказал, но до него дошло, что я араб. А с арабом не стоит спорить, всегда проиграешь… И он растворяется в толпе.

«Нет Б-га, кроме Аллаха и Мухаммеда, его пророка.» Это повторяется и повторяется и я повторяю с ними. Как и во многих церквях во время культурных мероприятий, здесь пускается шапка по кругу. Но здесь шапку заменяют пластиковые контейнеры. Люди засовывают туда деньги, но только бумажные купюры, не монеты. Очень быстро собирается солидная сумма денег. Богослужение вскоре кончается.

После поклонов, я иду нанести визит имаму. Его зовут Юсуф Инцегелис.
— «Каково это быть турком в Германии?» — спрашиваю я его.
— «Очень счастлив».
— «Более счастлив, чем в Турции?»
— «Невозможно чувствовать себя лучше, чем в Турции».
Затем он заявляет, что должен идти. Не может больше говорить, т.к. не владеет ни немецким, ни английским языками.
— «Вы говорите по-арабски? Мы можем поговорить на арабском».
Он улыбается и несет свою улыбку за дверь. Он выходит. Мохаммед Ал, президент общины, крутится вокруг. Он готов поговорить. Он говорит, что приехал в Германию, когда ему было 6 лет.
— «Турция для меня — это место для отпуска».
— «Ну, и каково это быть турком в Германии?»
— «Мы чувствуем себя хорошо, как мусульмане в Германии. Есть, конечно, дискриминация, но не такая сильная, чтобы можно было сказать, что нам здесь не нравится. В каждой стране есть дискриминация, но Германия теперь — страна эмигрантов, которые делают её лучше».
— «Что для Вас Турция?»
— «Мои корни».
— «Какие у Вас чувства к евреям, израильтянам, немцам? Можете как-то суммировать в одном предложении?»
— «Большинство турок в Дуйсбурге любят немцев, любят евреев, любят израильтян. И они счастливы, что живут в Германии».
— «Вы наверно шутите. Вы действительно так думаете?»
Я напоминаю ему о его ответственности. Он смотрит на меня недоверчиво, как на умалишенного турка, но быстро спохватывается и говорит:
— «Да, это то, что я думаю».
— «Кто-то мне сказал, что турецкий мужчина может жениться на немке, но турчанка не имеет этого права — выйти замуж за немца. Разве что она меняет веру. Это правда?»
— «Да. Мусульманин может взять в жены немусульманку, а мусульманская женщина не может выйти замуж за немусульманина».
— «Почему так?»
— «Это есть в Коране».
— «Где в Коране? Можете ли показать это место из Корана?»
— «Этого я не знаю. Я слышал о том, что это есть в Коране, но где именно я вам не скажу. Надо вам спросить теологов, мне кажется».
— «А кто у вас — теолог?»
И тут случается чудо — входит Хусейн. Он — теолог.
— «Здравствуйте, Хусейн. Не могли бы Вы сказать, где в Коране сказано о том, что мусульманин может жениться на немке-немусульманке, а мусульманка не может выйти замуж за немца-немусульманина».
— «Да, я могу».
— «Где же?»
У-у-пс…
— «Сегодня я не вспомню. Я забыл. У Вас есть е-мэйл?»
— «Да, конечно» .
— «Я пошлю Вам сообщение».
— «Отлично».
А пока, до того, как он пошлет мне все детали о разрешенных и неразрешенных браках, Хуссейн был бы рад показать мне мечеть и объяснить все её достоинства.
— «Мечеть стоит 7,5 млн. Евро, половину суммы выделил ЕС».

Огромная богатая люстра, на которой выгравировано все 99 имён Аллаха — это подарок турецкого правительства. Все эти деревянные части впереди, сделанные без единого гвоздя — подарок Анкары — турецкого правительства.
— «У нас 900 членов и каждый обязан давать 10 Евро ежемесячно. Бедные могут давать 5 Евро».

Хусейн вручает мне подарок, перед уходом. Это медная монета с изображением мечети, а также путеводитель по этому району. Какой-то мужчина обращается ко мне. Он представляется журналистом и спрашивает:
— «Вы — мусульманин?»
— «Да, конечно».
— «О, я молился рядом с Вами. Я почувствовал Вас во время молитвы. У Вас золотое сердце».

Я счастлив, что произвел на него впечатление во время молитвы. Может, мне почаще заходить? Кто знает, если все будет продолжаться в таком же духе, я стану следующим имамом Дуйсбурга. Без шуток. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне это нравится.

Но мне надо узнать о Дуйсбурге побольше, все различные уголочки его, прежде чем я сделаю следующий шаг. Кто бы мог помочь мне? Мне нужен кто-то из официальных лиц, больших шишек для разговора. Но как к ним пробраться? Опыт показывает, что получение интервью у высокопоставленных связано с большой головной болью. Я предпочитаю находить их в ресторанах, пабах, на специальных мероприятиях.

Итак, что сегодня готовят?

Здесь есть фестиваль, названный Трамцайт. Он проходит на севере от Дуисбурга, в парке с различными реликтами этого места в эпоху Индустриальной Эры Этот фестиваль спонсируется многими, в том числе Шпаркассе (сберегательной кассой). Мне нравится это слово Шпаркассе. Оно гораздо симпатичней, чем Банк. Банк ведь настолько капиталистичен…

И я еду туда. Прекрасное место! Очень много людей, преимущественно молодежи.

Есть ли здесь высокопоставленные люди? Да. Адольф Зауерланд — обербургомистр Дуйсбурга. Он член консервативной CDU (Христианско- Демократического Союза, лидирующая сейчас в Германии партия, во главе которой канцлер Ангела Меркель).

Адольф и я — оба мы люди культурные и любим посещать культурные мероприятия, особенно частные парти, следующие за этими проектами, данные для избранных. Во там как раз я и встретился и взял интервью у Его Превосходительства.

— «Вы — член CDU. Как это случилось, что Вы стали губернатором Дуисбурга, так скажем не слишком известного своими правыми политическими настроениями?»
Ответ выстрелил сразу:
— «Я был избран. Тут вопрос не в политических взглядах, а в деньгах».
Далее он развивает мысль о том, что выборы были прямыми.
— «Они голосовали именно за меня».
— «Какова Ваша мечта?»
— «Поменять структуру этого индустриального города.  Мы используем старые промышленные предприятия и трансформируем их в культурные институты. И это дает возможность создать другой вид занятий, других служащих.
—  «Значит ли это, что Ваша мечта — это превратить Дуисбург в Город Культуры?»
— «Да, именно так».

Я оглядываюсь вокруг этого места — будущей столицы Культуры. Сияющие лица людей. И все — белые германцы. В связи с этим возникает вопрос: Все люди здесь — это белое население. А где же турки?
— «На прошлой неделе у нас было мероприятие «Истамбул встречается с Рурским округом. Туда пришло много турок».
— «Приятно. Это было на прошлой неделе. А почему же их нет сейчас и здесь?»
— «Да они здесь повсюду вокруг. Вы не можете их отличить от остальных, они выглядят также. Когда вы находитесь в стране достаточно долгое время, даже ваше лицо меняется. У меня есть родственники в Америке, в Нью Джерси. Они родились в Германии, но они теперь выглядят по-другому. Их лица изменились».
Этот человек забавный. Он политик с чувством юмора. Мне это нравится!

— «Разрешите мне задать вопрос: количество женщин, носящих хиджаб здесь увеличилось по сравнению с прошлым годом?»
— «Процентуально количество женщин в хиджабах уменьшается, но и население Германии уменьшается еще быстрее. И это является причиной того, что вы видите больше хиджабов. Просто немцев вокруг стало меньше».

Его превосходительство упустил одно звание. Его бы следовало называть Теологом.

Адольф рассказывает мне, что он ходит в мечеть «два, или три раза в неделю».
— «Вы и поститесь в Рамадан?»
— «Нет, я католик».
Он ходит туда не молиться, объясняет он мне, а просто быть в контакте. ОК. Время, чтобы прощупать этого человека в деталях.

— «Я вам напомню предложение, а вы скажете, кто это сказал. Договорились?»
Он кивает с улыбкой.
— «Большинство турок, живущих в Дуисбурге, любит немцев, любят евреев, любят израильтян. Они счастливы в Германии. Сначала скажите, вы согласны с этим?»
Люди, сидящие рядом с нами, начинают хохотать. Адольф же говорит:
— «Нет, я не согласен».
— «Тогда скажите, кто дал мне такой ответ?»
— «Имам».
— «Нет, еще одна попытка».
— «Мухаммед Ал».
— «А как Вы узнали?»
— «Я знаю его».
— «Он — лгун?»
— «Да».
— «Что бы Вы сказали Мухаммеду, если бы он попробовал Вам впарить этот же текст?»
— «Вы — отчаянный лгун. Это неправда».

Некоторые люди из сообщества, собственно, независимые художники, пожаловались, что со следующего года Адольф будет сокращать их бюджет. Это грозит малым культурным организациям крахом. Он же отвечает, что у него не хватает на них денег, т.к. надо содержать оперу, Дуисбургский Театр, Филармонию. Поэтому очень мало остается.  Знаки происходящей борьбы бургомистра с малыми художественными организациями становятся явью, когда колоритная пара проходит мимо нас — он, с волосами, падающими до середины спины, она — с волосами, стоящими горизонтально, как куст.
— «Видите — вот это Культура».
А я все еще со своими турками:
— «Меняет ли культуру страны турецкое присутствие? Если да, то как?»
— «Двадцать лет назад никто не знал о существовании Дёнера (мясное специфическое турецкое блюдо), а сегодня это второе блюдо после Карривурст».

— «Что еще?»
— «Еда, блюда — это первый шаг в признании другой культуры».
— «А еще?»
— «Когда идешь на встречу с турецким человеком, не обязательно приходить вовремя».
— «Еще?»
— «Было принято, что тебе следовало стыдиться при опоздании. Сегодня люди приходят на 10-15 минут позже. Люди сегодня более расслабленные. В общем-то мы бы слышали о бOльшем количестве инфарктов сегодня, если бы не турецкая община».
— «А какие изменения происходят с ними? Чему они научились от вас? Нет ли у них большего количества инфарктов?»
— «Они научились тому, что, когда они опаздывают, надо извиняться. До того, как они пришли на 1/2 часа позже не стоит, а после надо сказать: «извините, что опоздал, но там было происшествие». Китайцы приходят даже раньше времени, немцы — вовремя, а гондурасцы приходят обязательно в тот же день…»
— «Вам следовало бы быть комедиантом…»

— «Политика — это та же комедия».
— «Что же ожидает Адольфа после Дуисбурга?»
— «Это все. Это — вершина».
— «Ну, послушайте… Сейчас Вы звучите, как Мухаммед Ал — неискренне. Дайте другой ответ — более правдивый».
— «ОК. Моя мечта — быть Папой. Единственная проблема в том, что тогда я не имел бы права на секс»

Адольфу нравится его город, он любит его. Он делает все, что в его силах, чтобы он был на карте. Культура — это его способ достижения. Он пытается во что бы то ни стало сохранить здесь мир. Поэтому он часто ходит в мечеть, чтобы сохранять дружеские отношения с общиной. Он считает, что они важны для его города. Они должны играть более важную роль в городе, ибо у них большие семьи, не как у немецких германцев. Молодежь принадлежит им, а значит, за ними будущее.

Ночь опускается на парк и вскоре начинается невероятное световое шоу, демонстрирующее волшебство. Все старинные стальные машины покрываются различными красками и тенями. Различные формы, в различных сочетаниях. И вся сталь невероятным образом превращается в сверкающие бриллианты. Просто фантастика! Огромное количество молодых людей танцуют. Громко. Потея. Они полны энергии. Адольф Зауерланд смотрит на толпу и улыбается. Множество людей делает его счастливым. Адольф спрашивает, как долго я буду в их краях. Я говорю, что я вобще-то в Дортмунде на мероприятии, а после этого я уезжаю. Он просит меня не уезжать и предлагает устроить меня в отеле Дуисбурга на пару дне после Публичных  Размышлений. Я соглашаюсь. Теперь у меня есть достаточно времени, чтобы исследовать этот район.

Я иду в Марксло — турецкий район, один из самых бедных. Рассказывает Мустафа:
— «Если вы хотите снять квартиру и скажете, что вы из Марксло, вам никто не сдаст ничего. Мустафа знает, т.к. сам был в такой ситуации. Он предложил хозяйке оплатить съем за год вперед, но она все равно не сдала, сказав, что знает, чем он будет торговать из своей комнаты…

У Мустафы есть подруга — светловолосая и голубоглазая.
— «Но это ничего, говорит он мне, — Она уважает мою культуру».
— «А как она это делает?»
— «Душ всегда готов для меня после наших занятий сексом».
— «Вы принимаете душ после секса?»
— «Да, конечно».
— «Почему КОНЕЧНО?»
— «Потому что так сказано в Коране».
— «Где именно в Коране?»
— «В суре».
— «А в какой именно?»
— «В суре, которая называется…»
— «Если я дал бы вам Коран, вы смогли бы показать мне это место?»
— «Да».
— «А у вас есть Коран здесь?»
— «Да».
— «Можем вместе посмотреть его?»
— «Мы можем, но не сейчас. Я очень устал сегодня».
Мустафа очень любит Марксло. Он со своими друзьями открыл кампанию под названием «Сделано в Марксло». Они поставляют открытки и наклейки с этим слоганом.

— «А что делают в Марксло?»
— «Тут дело не в деньгах, а в гордости быть из Марксло».
Кстати, если я не в курсе, то Мустафа сообщает мне, что его подруга частично еврейка.
— «Правда?»
— «Она мне рассказала».

Рабби Хелмут Шмидт, у Вас много детей здесь!

— «А если у вас двоих родится ребенок, то Вы поведете его в мечеть?»
— «Да».
— «И в синагогу, поскольку мать еврейка?»
— «Только, если я сам пойду с ним туда».
— «Вам идти с ним? Вы тоже хотите стать евреем?»
— «Нет. Но я пойду с ним, чтобы учить его что правильно, а что неверно».

Будет интересно посмотреть, станет ли такой ребенок, когда подрастет достаточно, чтобы разобраться, принимать душ после секса?

Мустафа поворачивается к сидящему неподалеку другу Халилю:
— «Помнишь тех женщин, которых мы видели тогда, особенно ту, в хиджабе? По-моему, она была очень сексуальна, правда?»
— «Погодите, женщины в хиджабе могут быть сексуальны?»
— «Да».
— «Более сексуальными, чем те — без хиджабов?»
— «Все зависит от того, как они их носят! Хиджаб может быть очень даже сексуален! Это, как ювелирное изделие».

Да. Это Дуисбург. Его виды, его предрассудки, его страсти, его слова без смысла, и некоторые тяжелые значения. Место, где люди могут иметь совершенно противоположные взгляды на одни и те же вещи. Но я знаю одно: мне нравится Мустафа. В нем чувствуется жизнь и много тепла.

Мустафа делится со мной тем, что не считает себя настоящим турком.
— «Турки — это погоня а деньгами. Это не про меня. И не про Германию. Моя идентичность — это Марксло, Дуисбург. Приходите еще. И я покажу Вам настоящих людей».

Но реальность заставляет подождать. Меня ждет Дортмунд. В Дортмунде — событие. Это 15-ая Интернациональная Конвенция по татуировке и пирсингу. Ну кто бы пропустил такое значительное событие? Не я конечно. Период времени между тем, как я узнаю об этом мероприятии, и тем, как я там оказываюсь, не длится долго. Место это заполнено людьми до отказа, что не особенная новость сама по себе. Многие мероприятия собирают огромное кол-во народу по моим недавним наблюдениям. Фактически всюду, где я бывал, за исключением синагог.

Такое количество татуированных и в пирсинге людей в одном месте, однако, довольно странное зрелище для глаза. Каждый из них считает, вероятно, что он, или она — уникальны в своем роде. Но для обозревателя — они все являются частью Ферайна, Сообщества чудаков.

Вот Тим, у которого полтела в татуировке. Он ждет своей очереди зататуировать вторую половину.
— «Какое удовольствие вы получаете от этого?»                              — «Сегодня я потрачу 200 Евро на мою левую руку. Это первая часть работы, которая в конце концов будет стоить мне 1500 Евро».
— «А почему вы это делаете?»
— «Я хочу модифицировать свое тело на свой вкус и в соответствии с моим мироощущением».
— «Не могли бы вы объяснить мне значение татуировки на вашей правой руке? Я что-то не пойму».
— «Один — бог Грома с двумя воронами — Хугином и Мунином. Плюс — сцена похорон викингов».

Ого! Этот человек — ходячая энциклопедия.
— «Чем Вы зарабатываете на жизнь?»
— «Я работаю в социально-страховой компании».
— «Ваша левая рука голая. Значит ли это, что это то, что вы чувствуете?»
— «Нет».
— «Тогда скажите, чего не хватает? Почему вы не оставляете свою кожу в покое?»
— «Это очень скучно, когда нет татуировки».
— «А что же в том скучного? Разве вы не красивый мужчина? Это то, что вы думаете?»
— «Татуировка делает еще красивее».
Он улыбается то ли мне, то ли себе. Иди пойми..
— «Это делает вас более сексуальным?»
— «Да, девушкам это очень нравится. Они любят образ плохого парня».
— «Вы это знаете наверняка?»
— «Да».
— «Ваша татуировка привлекает девушек?»
— «Да».
— «А у вас сейчас есть своя подруга?»
— «Нет».
— «Может вам нужно больше татуировок, чтобы очаровать дам? Так или не так?  Тим кивает».
— «А что насчет девушек, вы предпочитаете иметь подругу с татуировкой, или без?»
— «Да, с тату».
— «Давайте представим себе вместе. Какую татуировку вы представляете на женской груди?»
— «Что-то племенное».
— «Что значит племенное?»
— «Черный орнамент».

— «А что бы Вы хотели увидеть на девушкиной попке?»
— «Небольшое сердечко или поцелуй».
— «Очень симпатичный образ. А что бы вы хотели видеть на её интимных частях?»
— «Цветы и племена».
— «А что на вашем заду?
— «Ничего».
— «Значит ваш зад не слишком сексуален?»
— «Нет.
— «Что еще можете мне рассказать?»
— «Я бы хотел иметь татуировку на всем моем теле».
— «Это ваша жизненная миссия?»
— «Дa».
Тим не одинок в мире. Вот Ролф, человек с пирсингом. У Ролфа металлические штучки на всем лице. На верхней губе металлические пирсинги формируют металлические усы. Но не только здесь. Его нижняя губа отвисает от тяжести металла на ней. На всем лице в целом у него 50-60 пирсингов. Если вы отважились посмотреть на него, то вам гарантированы ночные кошмары три ночи подряд по крайней мере. Кто он? Беженец из ментального заведения? Надо посмотреть, способен ли он использовать свой рот для разговора?

— «Чем вы занимаетесь на работе?»
— «Компьютерами».
— «Компьютерный аналитик?»
— «Да».
— «Так много пирсинга, зачем?»
— «Татуировки не достаточно. Она не дает вам тех ощущений, что пирсинг».
— «А вы ощущаете их все время?»
— «Не ВСЕ время, но…»
— «Но вы чувствуете их сейчас?»
— «Да, ощущаю».
— «Их вес, металл?»
— «Я чувствую их».
— «Для чего Вы делаете это?»
—»Девушки это любят».
— «Вы уверены?»
— «Да, уверен.
— А у вас есть девушка?»
— «Нет еще».
— «Но вы уверены, что девушки в восторге от этого?»
— «Да».
Я останавливаю красивую девушку, проходящую мимо.
— «Не могли бы Вы подойти сюда поближе на минутку, пожалуйста?»
Она подходит.
— «Вы считаете, что это сексуально?»
— «Да».
— «ОК. Вы бы хотели встречаться с ним?»
— Да.
— «Как насчет сегодняшнего вечера? Я могу это организовать для вас».
— «Нет, не сегодняшним вечером, но…»
— «Ну, тогда завтра?»
— «Нет, нет».
— «Почему нет?»
Она отводит меня в сторону и умоляет кончить уговоры. Но Ролф все еще надеется. И Тим тоже.  И также другие люди из Дортмунда. У них имеется своя мечта. Сегодня противоположностью Германии стала Аргентина. Группа фанов идёт по улицам и поёт «Аргентина — гомосексуальна».  Я понятия не имею, где и как они получили такую информацию. Было бы очень мило, если бы Тим и Ролф оказались геями — они составили бы замечательную пару.

В первой половине матча Германия ведет в счёте 1:0 в игре с Аргентиной. И тут вдруг дождь безжалостно обрушивается на всех фанов на Фриденсплатц, где толпа следит за игрой. Вы думаете, что они ринулись искать какую-нибудь крышу? Нет. Они еще больше воодушевлены. Они вознаграждены. Флаги взвиваются на немыслимую высоту, они орут «Дойчланд, Дойчланд!» Еще и еще. И их лояльность одаривается победой Германии 4:0.Толпа ликует, когда видит на экране канцлера Ангелу Меркель и  кричит Бу-у-у, когда показывают тренера Аргентины Марадону. Игра закончена. Толпы заполняют улицы, машины и поезд, в который я сажусь. Группа облаченных в черное молодых людей выхватывает одного из пассажиров и собирается вступить в драку. Я не уверен, что тому есть причина. Но одна сторона — это нео-нацисты, а другая — нет. «Черные» ребята узнали парня, который был контр-демонстрантом во время их демонстрации. И теперь они хотят с ним рассчитаться. Женщина вскакивает и становится между сторонами, как бы говоря: бей меня, прежде, чем побьешь моего парня. Как эти нацистские вещи всплывают опять, в наше время?? Не могли бы мы отдохнуть от этого? Это Германия. Все выкрики и угрозы успокаиваются, когда поезд останавливается. Обе стороны выходят из поезда. Что следует за этим, я не знаю. Германия выиграла игру, но настоящая борьба похоже все продолжается.

По выходе из поезда я иду, чтобы встретиться с Ролфом Деннеманном, режиссером. Мы встречаемся в местном кафе. Я слушаю его.
— «Я люблю Рурскую область больше, чем всю остальную Германию» — говорит он.
— «Она — лучшая. И в то же время я ненавижу её, ибо она худшее место для жизни. Я люблю юмор здешних людей, но он очень провинциальный. Я предпочитаю, чтобы мои проекты были потертыми, потрепанными и эмоциональными, чем чистенькими и политически корректными. И я могу это делать лучше всего здесь, в Рурской области, чем где бы то ни было в Германии. Здесь приземленная личность как раз дома. Этот район никогда не был местом для буржуазии, которая платит 3,5 Евро только за кофе».
— «Я не знаю, заметили ли вы, сколько стоит мой маленький стаканчик коки здесь?»
Он смотрит на меня.
— «Какую сумму денег вы собираете за год — наименьшую и наибольшую?»
— «От 60 000 до 180 000 Евро».
— «Что вы пытаетесь сделать своей работой?»
— «Это моя жизнь. Я должен делать это. Да, это странный ответ. Я предпочитаю работать в открытом районе. Я хочу дышать, а не быть в черном ящике».
— «А чего вы хотите достичь? Просто дышать?»
— «Я работал на кладбище. Театр и танцы. Люди приходят на кладбище, ходят между могил и в каждом месте они встречают разных танцоров, разные театральные пьесы, две могилы как бы разговаривают друг с другом. Это очень хорошо. Люди, которые обычно не ходят в театр, приходят посмотреть на это. И они никогда не забывают этот опыт. Эта возможность давать людям искусство и возможность переживать его делает меня счастливым. Люди, которые посещают мои постановки, это не те средние театралы, приходящие в театр, чтобы поговорить после спектакля, вспоминая, когда они видели эту пьесу в последний раз и сравнивая с постановкой в Париже».
— «Вы делаете эту работу для себя самого? Или для людей?»
— «Я не могу делать это без них, а они не смогли это увидеть без меня. Я делаю это и для них и для себя».
— «А сколько людей приходит, чтобы посмотреть ваши постановки?»
— «Мы предполагали увидеть на этом фестивале 500 человек, но пришли лишь 20».
— «Так, дайте мне разобраться. Вы приходите к мэру Дортмунда и просите у него 180 000 Евро, т.к. планируете сделать выступление для 20 человек, правильно? — В Германии нет закона, который бы требовал определенного количества посетителей. Деньги даются, чтобы поощрять творчество. Это исторически сложилось в этой стране. Но разве это не расточительство?»

— «Нет.  Я считаю это абсолютно важным.  Думать только о деньгах, о коммерции — это то, что убивает искусство. Повсюду».
— «Что важно?»
— «Мне бы нравилось сидеть и наблюдать за людьми, когда они едят, пьют, гуляют. И мне нужны деньги на это».

Чарлз Шуманн, встречайте партнёра!
— «Давайте проверим, правильно ли я вас понял: вы хотите, чтобы город Дортмунд платил вам деньги, чтобы вы могли смотреть на рты и ноги людей??»
— «Да».
— «Правда?»
— «Да, потому что это привело бы меня к творческой работе…»

Это Ролф. Он ни черта не понимает в пиаре, он еле справляется с интервью, но его идеи всегда освежающи и блестящи. Его страна должна открыть его для себя, и очень грустно, что немецкие критики не знают его, т.к. они слишком ленивы, чтобы прийти и посмотреть, как этот человек работает в течении трех десятков лет. Это бОльшая потеря для них, чем для него.

Публичнoе размышление Ролфа вот-вот начнется. И вот таковы правила для этой игры: вы заходите и молодая девушка спрашивает у вас, о чем вы хотите думать. Вы можете выбрать из десяти данных вам топиков, либо самому придумать свой.  Стулья расставлены повсюду перед бывшим заводом и вы выбираете себе свой и Думаете Публично. Это значит, что вместе с людьми, которым вы понравились, будете думать и на их тему. Другими словами, это — своеобразный Ферайн людей, которые приходят думать рядом с другими людьми. В Германии, если вы до сих пор не знали этого, люди любят думать группами.

Прекрасно. Я выбираю свою собственную тему — ФУТБОЛ. Это освобождает меня от мыслей. Я смотрю на небо, где медленно плывут облака. (Кстати, я научился этому трюку у арабских торгашей в восточном Иерусалиме. В напряженные дни, когда торговля на нуле, они сидят перед своими лавками, курят свой гашиш и наблюдают за движением солнца. Попробуйте, это здорово!)

Сколько народу является на эти Коллективные Думания?  Это не имеет значения. Я ложусь и примерно час думаю о «футболе». Это время моей жизни. Впереди меня находится выставочная галерея. Много лет назад это здание было заводом, а теперь его используют как художественную выставку. В Нью Йорке старые заводы превращают в квартиры для богатейших слоев населения. Здесь же это превращают в художественные центры. Мне это нравится. Стальные люди взрастили упрямых детей без сомнений, которые предъявляют свои права творить. Это славно. Им бы повесить большой германский флаг наверху. Эта страна заслужила это.

В Дортмундский U, музейный и культурный центр, тоже не валят толпы посетителей. А здание наверняка стоит миллионы. Я решил сходить туда после моих публичных размышлений.

Сегодняшняя выставка посвящена политическим провокациям. Она называется Агенты-Провокаторы. Вы можете увидеть здесь различные виды политических демонстраций и акций в виде действий, слов и имиджа. Фотографии и видео демонстрируют суть наглядно. У меня с правой стороны идет фильм о трех прекрасных женщинах. Они находятся в бассейне, камера показывает их в воде, что придает им дополнительное очарование. Они раздевают друг друга медленно и сладострастно и затем продолжают свой танец в воде совсем обнаженными. Это эротический фильм, и я считаю, что Холгер Франке был бы в восторге. На противоположной стене идет видео, где человек разгуливает в горящей на нем одежде и фотография Милицы Томич, привязанной к фонарному столбу, как намек на то, как нацисты вешали антифашистов в Белграде.

Художники, которые создавали эту выставку, в каждый экспонат и изображение вкладывали какое-то значение — историческое, политическое, культурное. Но все, что я вижу на этой выставке посвящено двум темам — СЕКС и СМЕРТЬ. Опять.

Рурский район породил несколько интересных ребят. Один из них — Хелге Шнайдер, к которому я иду в гости в Мюлхайм. Самое первое, что он мне сообщает, это: «Я хотел приехать в Нью Йорк, но у них всё только на 110 вольт, а мой орган рассчитан на 220 вольт…»

Этот парень — знаменитый комедиант, пианист, развлекающий публику в этой стране. А я его совсем не знаю. Поэтому я спрашиваю его:
— «Кто вы?»
— «Я гражданин мужского рода из Рурской области и хочу им и остаться».
— «Почему?»
— «Моё место проживания сейчас находится в паспорте и слишком сложно его поменять. Но я хочу видеть и другие города, Нью Йорк, например».
— «ОК. Давай-ка я задам опять тот же вопрос:  Кто вы?»
— «Гражданин, мужчина, пианист, конечно…  Кто же еще?»
— «А более точно?»
— «Я пианист, заинтересованный в людях. И иногда мне удается рассмешить их. С самого детства я работал над этим».
— «А как вы это делаете?»
— «Это моя специфическая походка, возможно, мое лицо».
— «У вас смешное лицо?»
— «Нет».
— «А почему люди смеются?»
— «Я не знаю».
— «А когда вы были ребенком, люди тоже смеялись?»
— «Да. И когда я выхожу на сцену — они смеются».

Хелге всматривается в меня и говорит:
— «Это мое последнее интервью. Никаких разговоров больше. И, наверно, я изменю свое имя».
— «На Хелге Тененбом?»
— «Может быть».
— «Некоторые говорят, что у немцев нет чувства юмора. Что Вы думаете об этом?»
— «Мы живем в такое время, когда не модно женщинам улыбаться, ибо у них быстро появятся морщины. Люди, живущие более тяжелой жизнью смеются больше».
— «Давайте попробую тот же вопрос: имеют ли немцы чувство юмора? Да, или нет?»
— «Я не считаю, что у немцев нет этого чувства. Когда я еду в Швейцарию, им кажется, что они веселые, а мне так не кажется».
— «Швейцарцы считают себя веселыми? Серьезно?»
— «Я ничего не могу сказать больше о Швейцарии».
— «Что создает юмор?»
— «Часто юмор приходит из грусти. Ну, как на кладбище, если умирает пожилой человек. Если кто-нибудь засмеется, то обязательно кто-то откликнется смехом в ответ».
— «Итак, что же заставляет нас смеяться?»
— «Я не думаю о таких вещах. Юмор более сложен, чем агрессия. Это основная часть человеческого существа. Для меня существуют три вещи: Рождение, Юмор и Смерть».
— «Благодарны ли вы Германии за свою успешность в ней?»
— «Нет. Я благодарен своей судьбе, а не стране, нации. Я нигде не учился. Я даже не имею аттестата об окончании средней школы. Я просто играю музыку. И на меня не давят мысли о том, как Германия была так высоко, потом так низко, потом опять высоко».

Хелге говорит мне, что его совершенно не волнует кто выиграет кубок чемпиона на ЧМ. Он за всех. Хелге должен быть очень политкорректен. Он говорит, что он не националист, т.к. для него все люди одинаковы.

Я не знаю почему, скорее всего потому, что я сыт по горло политкорректными людьми в последнее время, но я сказал ему следующее:
— «Я понимаю, что Вы, как и другие художники повсюду и везде, являетесь миролюбивым человеком, эдаким «я за любовь, а не за войну».
Далее я продолжаю рассказывать ему, что слышал этот слоган в артистических и академических кругах так долго, что даже не помню с каких времен.
— «Да, все мы, люди театра, музыки, танца — хорошие люди. Нет среди нас плохих. А теперь, какой сюрприз, я слышу от Вас тот же слоган. Уф-ф! Но знаете что? Я больше не покупаюсь на него. Нельзя ли чего-нибудь более свежего? Ну пожалуйста! Смотрите, не кажется ли Вам, что все мы — большие вруны, пускатели пыли в глаза. Вся коммуна художников и артистов любит проповедовать против войны, ненависти, расизма, дискриминации так, словно мы единственные хорошие люди среди океана порока. Не являетесь ли Вы, или каждый деятель искусства эдаким сверхчеловеком, считающим себя лучше других?» — Его ответ был таков: — «Все мы врем — это верно. Выкиньте из головы все то, что я Вам только что наговорил».
— «О чем Вы мечтаете, Хелге?»
— «У меня нет мечты.  Я просто живу. Я хочу свободно мыслить, но у меня нет даже желания мечтать. У Мартина Лютера Кинга была мечта. Но, когда Ангела Меркель говорит, что у неё есть мечта, это звучит комично, совсем, как в комедиях на Германском ТВ «Колумбо».
— «О чем Вы сейчас думаете?»
— «О своем ребенке. О том, что нужно почистить подвал. О моем будущем шоу в Америке — не слишком ли рано, или не слишком ли поздно звонить туда. Я думаю о новостях, о тех, кто делает эти новости. Об Израиле и Палестине».

Еще один немец думает о Ближнем Востоке… Но я не говорю этого Хелге. Я только спрашиваю, что именно он думает об Израиле и Палестине.

— «Ну, например, я слышал о том корабле, который пришел из Турции. И я представил себе — каково это быть там в Израиле, в Палестине? Мне кажется, что повсюду мы погрязли в г-не. Мне интересна политика. Иногда я думаю об Ахманиджаде, об Иране, Ближнем Востоке… И думаю про себя: может мне поехать туда поговорить с людьми? Сказать, чтобы они друг перед другом извинились?»
— «Прекрасная идея! Почему вы этого не делаете?»
— «Может быть когда-нибудь и сделаю».
— «Как Рудолф Гесс?»
—»Кто?»
— «Ну, вы знаете, что Гитлер послал его с сольной миссией мира. Вы этого не помните?»
— «О, его? Да-да. А что я похож на него?»
— «Я готов поехать с Вами в Газу на следующей неделе. Договорились?»
— «Я бы предпочел поехать сам».
— «ОК. Прежде, чем Вы поедете, давайте представим, что вы уже прибыли в Газу. Я указываю на менеджера Хелге по имени Тилл, который сидит с нами: Ваш менеджер — палестинец, а я — израильтянин.  Уговорите нас помириться!»
— «Да».

Хелге принимает свою миссию серьезно и начинает входить в роль миротворца. —»Откройте границы. Я говорил с палестинцами и они очень дружественны. Все израильтяне и палестинцы, которые хотят работать, должны быть вовлечены в очистку этого мусора в тех местах. Каждый будет получать $ 20 в час, 35 часов в неделю. Это для начала.
— «А Вы предложите то же палестинцам? Менеджер не слишком активен здесь. Давайте поменяемся ролями с ним и я буду палестинцем. Какие-нибудь проблемы с этим, Хелге?»
Он соглашается и я играю роль палестинца.
— «Я не хочу евреев здесь. Вы, немцы, убивали их. Берите их себе. Я не посылал их в Аушвиц, это делали вы. Я родился здесь. Мой папа, мой дед и далее — отсюда. Забирайте евреев и платите им сколько хотите. Не нужны нам ваши $20!»

Хелге напуган. Это не то, что он представлял себе в своих миротворческих мечтах. Он говорит:
— «С меня хватит. Я сделал свою работу. Конец моего миротворчества на сегодня».

Но Ближний Восток по-прежнему занимает его мысли. Я спрашиваю его:
— «Почему?»
—»Вы видите новости и Ближний Восток там все время фигурирует. А также Гитлер. Каждый день можно увидеть Гитлера на ТВ, на одном канале, на другом…»
— «Говоря о Гитлере… Вы когда-нибудь спрашивали у родителей, или их родителей о военных годах?»
— «Я видел фотографию моего дяди в черной униформе СС.  Я также видел документ, принадлежавший мое тете, в котором печатями подтверждалось, что она арийка. Но я никогда не спрашивал своих родителей о войне. Мой отец имел горб и был коротышкой. Моя мать также имела дефект: у нее одна нога была короче другой. Я не думаю, что они были вовлечены в войну, поэтому я никогда и не спрашивал их. Будучи ребенком, я очень стеснялся своих родителей. Когда мы выходили на прогулку, я держался в ста метрах впереди них — так, чтобы люди не видели нас вместе. Лишь позже, лет в 14, я стал гордиться ими».
— «А если бы Ваши родители не были бы деформированы, были бы Вы другим?»

— «Наверно. Мой отец был коротышкой, а у меня были рыжие волосы и я был невероятно худым. В классе часто надо мной смеялись. Они называли меня Желток».
— «Родители с деформированными телами, самому быть дохлятиной с ярко-рыжими волосами плюс абсолютно кошерно-арийская семья. Довольно тяжелый багаж пришлось таскать, не правда ли?»
— «Да. Но это та жизнь, которую я знал, другой не было. Для моего горбуна-отца все люди были равны: те, что сверху и те, что снизу. И это я перенял от него».

Я попытался себе представить горбатого человека, который со своих позиций смотрит на мир и видит лишь передвигающиеся ноги. Разве что он задирает голову. Он не видит разницы между одной парой ног и другой парой ног. Я думаю это то, что Хелге хотел сказать, когда говорил о равенстве людей.

 Хелге ничего не может с этим поделать. Опять же он должен показать своим гостям свою политкорректность. Все люди равны. Да, я согласен с ним. Все люди должны иметь одинаковые шансы и возможности, и права. Но равны ли все? Нет. У некоторых вырос горб. Не у всех одинаковые способности. Не все мы прекрасны. И не все мы умны.

Я смотрю на Хелге, веселого человека с печальным началом жизни. Не это ли сделало его смешным, не суровая ли действительность семьи? Я не знаю. Здесь что-то общее между ним и его страной. Но Хелге не страна, а человек, он комедиант. Вы можете смеяться, слушая его, но если бы вам захотелось плакать, то это тоже было бы уместно.

Бавария проголосовала против курения на публике. Это один из самых трудных законов в Германии. В Дахау тоже запрещали курить. История развивается по спирали. В знак «празднования» этого запрета менеджер Тилл дарит мне маленький приятный подарок — Кубинскую сигару. Я смотрю на неё и думаю, сколько абсурда содержит в себе эта маленькая штучка. Запрет ввоза их в США. Эмбарго США против Кубы. Очень странный закон.

Итак, с сигарой в кармане я двигаюсь в Дуисбург.

Что мне делать в Дуисбурге? В торговом центре есть Туристическая Информационная точка. Может, мне обратиться к ним? Девушка за столом приветствует меня улыбкой. Она говорит, что жители Дуисбурга очень доброжелательные люди. Спрашиваю
— «Из Дуисбурга ли она?»

 Да, она живет здесь.
— «Что интересного в Дуисбурге?»
Очень приятная прогулка на катере, информирует она меня, но, к сожалению, последний сеанс уже начался.
— «Есть ли здесь хорошее место, где можно поесть? Я люблю турецкую еду. Какой турецкий ресторан — лучший в городе? Может в Марксло?»
— «Марксло в турецких руках. Там не на что смотреть, за исключением мечети, если она Вас интересует.
— «Мечеть — это хорошо. Но есть ли в Дуисбурге церкви, или синагоги?»
Она показывает мне фотографию синагоги, очень красивой, похожей на раскрытую книгу с разными страницами.
— «Могу ли я посетить там службу? Знаете ли Вы, когда они их проводят?»
— «У них служба только для членов общины».
— «А какие службы есть у них?»
— «Каждую пятницу вечером в 18:45».

Звучит интригующе. Схожу-ка я в храм. Придя на место, я увидел, что здание закрыто. Все двери заперты. Никого внутри. И, как в Мюнхенском Еврейском центре, мне приходится удивляться — что все это значит? Наличие синагоги без евреев. Я иду повидать мусульман. В Марксло, чтобы быть точнее. Я подключаю Мустафу и Халиля и встречаюсь с ними в Бункере. Они показывают мне фильм, сделанный местными людьми. Вот демонстрация в Марксло против G8. У людей в руках различные атрибуты для демонстрации своего протеста. Я читаю: «Освободить Палестину!» Я догадываюсь, — что освободить её от евреев. Во всяком случае такую интерпретацию я получил в прошлом году в Катаре. Они тоже хотели освобождения Палестины. Но мы не в Дохе. Каким образом палестинские проблемы пролезли в Марксло остается для меня загадкой. И, главное, какое это все имеет отношение к саммиту G8? Палестина разве часть G8? Или Израиль?

Я не знаю и поэтому хочу, чтобы мне объяснили.  Мустафа объясняет это таким образом, что Израиль объединяет людей Марксло, которые обычно разобщены. Здесь есть турки, но не только. В этом районе живут и курды. Обычно они даже не разговаривают друг с другом.
— «Человек может делить с тобой хлеб в какой-то момент, а уже в следующий момент даже не глядеть в твою сторону. Это в случае, если он узнает, что ты турок, а не курд.»
Но ненависть к Израилю объединяет турок и курдов Марсло.  Это та точка соприкосновения, которая объединяет их умы и эмоции и они становятся рядом, чтобы воевать с невидимым врагом. Все они объединились в своей ненависти к Израилю в связи с флотилией в Газу и вышли на улицы.

Опять евреи. Люди одержимы евреями. А мне неохота быть рядом с этой одержимостью. Я покидаю Рурскую область, которая стала в этом году Культурной Столицей Европы. Я еду в Дюссельдорф.

Разумеется, если я нахожусь в Дюссельдорфе, я должен посмотреть на Дом Гейне. Я люблю этого великого еврейско-немецкого поэта 19 века. Но Дом Гейне, как оказалось, это книжный магазин с таким названием. Настоящий дом Гейне был разрушен, потом восстановлен, но сейчас является частной собственностью, как мне объяснили. Теперь там находится кафе, которое открыто лишь для специальных событий. Я спрашиваю у дамы, сидящей у входа в Дом Гейне, не откроют ли они вход по случаю Чемпионата по Футболу для публичного просмотра матча? Женщина, видимо решает, что я переступил какую-то черту приличия, и даже не утруждает себя ответом. Я ухожу, но задерживаюсь у витрины магазина, где по всей видимости должны экспонироваться все лучшие книги, которые имеются в магазине. И что же я вижу? Книга о Палестине, книга о Холокосте, и книга израильского левого автора, который является большим критиком израильского руководства.

Страна одержимых!

Германия вскоре должна встретиться с Испанией в матче в Южной Африке. Я думаю, что мне надо посмотреть на этот поединок на Публичном просмотре. Лучше, чем Израиль против Палестины.

 Я выбираю для просмотра Эсприт Арену. Билеты стоят от 6 до 9 Евро. Зачем люди платят деньги, чтобы смотреть ТВ стоя, как это делает большинство здесь, остается для меня загадкой. Может, профессор по спорту смог бы ответить… У меня лично не хватает квалификации для этого.

Игра начинается. Сразу заметно, что испанские игроки сильнее в точных пасах. Они контролируют поле и мяч большей частью находится у ног испанских игроков. Они лучше в командной игре, т.к. координируют друг с другом свои действия. Аудитория (несколько тысяч человек), видимо, регистрирует этот факт и находится в упадке. Я ловлю себя на том, как ни странно, что надеюсь на выигрыш германской сборной. Господи, неужели я стал германцем? Но, к сожалению, игра заканчивается победой Испании и проигрышем Германии. Аудитория находится в депрессии. Они принесли с собой флаги, некоторые одеты в цвета флага, с ними специальные и разные инструменты для шума, а также реки пива — все это в надежде, что Германия выиграет… И этого не произошло.

Люди плачут. Некоторые прикрывают лица флагами, а некоторые просто ложатся, как подстреленные солдаты. Они воспринимают это очень лично, словно это они игроки. Даже более того: Германия проиграла, а Германия — это они. Весь лимит гордости попран. Их честь, их чувство значимости, стержень их существования разбит на части. Какой-то молодой человек в исступлении бьется об стену. Огромный телевизионный экран демонстрирует бесконтрольно плачущего ребенка. Это очаровательное белокурое существо, задрапированное в германский флаг, просто не может прекратить плакать… Тысячи людей наблюдают за этим. Они бы хотели успокоить ребенка, но не в силах успокоить самих себя. Передо мной на траве валяется большая группа подростков, которые обнимаются и утешают друг друга. Вся Арена выглядит так, словно это похоронное бюро. Когда я направляю свою камеру в их сторону, они просят меня не снимать их. Выкриков «Дойчланд!» тоже не слышно, за исключением какого-то лунатика, до которого не дошли новости. Направляясь назад вдоль улиц Дюссельдорфа, я увидел настоящее похоронное бюро, в котором все окна были задрапированы флагами и футбольными символами. По-видимому для покойников в гробах. Но, думается, до них эта новость тоже не дошла.

Мне интересно, что думают Хелге и его жена Мария обо всем этом. Ведь он — немец, а она — испанка. Как они воспринимают всю игру и её результат?

Мария — жена Хелге, хотя они официально не женаты. Она раза в два моложе мужа. Но когда слушаешь её речь, понимаешь, что она гораздо более зрелая для своих лет. Она мыслит вне своей коробки, у неё свои идеи. Например, она говорит мне, что Гитлер ненавидел Германию и это было причиной того, что он сделал.
— «Что?»
— «Гитлер был художником со своим складом ума. Художники не могут быть националистами».
— «Так ли?»
— «Гитлер не использовал свою власть, чтобы помогать людям, он думал лишь о себе любимом. Художники — самолюбивые создания».
Я никогда не думал об этом, но в этом есть резон. Мария — интересная женщина.

— «Я вспоминаю фотографию Обамы со слоганом «Да, Мы Можем!» Я подумала, глядя на благостные лица людей, глядящих на него с восторгом: вот, точно так же люди в Германии смотрели и благословляли Гитлера.  Людям нравится молиться на лидеров. Когда-то им был Гитлер, а теперь — Обама».
Согласен ли с ней Хелге?
— «Я не думаю, что Гитлер ненавидел Германию, или он её любил. Он делал, что делал, т.к. верил в то, что говорил — в свои идеи».
— «Вы играли Гитлера недавно в немецком фильме. Как Вы готовились к роли?» — «Я слушал запись, которая была сделана секретно в Шведском посольстве. И знаете — он звучал там странно и наивно. Он говорил довольно спокойно, потом быстро и много. Что-то, вроде того: У нас 20000 танков… Он не повышал голоса, он просто считал танки, самолеты… И именно так я и сыграл в фильме».

Я рассказываю ему историю с губной помадой, дезодорантом. То, что я рассказывал студентам во Франкфурте. Хелге сказал, что он знал об этом. Каким образом?
— «Я узнал тотчас же, как только Вы начали говорить».
— «Как?»
Он дает мне пространный ответ, но самая интересная часть его состояла в следующем:
— «Моя мама состояла в BDM — Bund Deutscher Madchen (Союз Немецких Девушек)».
Интересно. Когда я раньше спрашивал о его родителях, он не упомянул ни слова об этом.

 — «Может ли Германия стать нацистской опять?»
— «Нет».
— «Почему нет?»
— «Слишком много турок».

И вдруг меня осенило, и я сказал ему:
— «Я задаю вам вопросы о политике и других трудных вещах. Но между нами говоря, как вы можете это знать? Наше поколение делает богов из знаменитостей. Но ведь на самом деле не являемся ли мы полоумными? Я имею в виду, должен ли я ожидать от вас решения сложных математических задач только потому, что вы сыграли большого ученого в спектакле, или кино? То, что я делаю, бессмысленно, не правда ли? Вы не можете знать больше других. Вам так не кажется?»
— «Знаменитости и бизнесмены. В давние времена мы спрашивали у Канта и других философов, как Алфонс Зилберман. Теперь же мы спрашиваем у Парис Хилтон или Бастиана Швайнстайгера (футболиста)… Это причина того, что я вам говорил с самой первой встречи: Я больше не буду давать интервью. Вы — последний. Я не тот, у кого надо спрашивать. Ведь я один из немногих, кто знает ответы…»
—  «ОК. Тогда поговорим лично с вами. Рассказывала ли Ваша мать Вам о своих годах в BDM — Bund Deutscher Madchen?»
— «Нет. Они не говорят о тех годах. Я видел снимок, когда был мальчиком. На ней был весь Бунд, и в самой середине я узнал свою учительницу музыки. Я показал карточку ей и спросил — она ли там? Она ударила меня по лицу и выгнала вон. У меня были пятерки по музыке, но после этого инцидента стали единицы. — У вас тяжелый груз на плечах, у вас и всех немцев, не правда ли?»
— «Правда».

Мария кормит грудью их младенца. А затем она показывает мне их семейную овечку. Да, у них есть овца. Я люблю овец! И когда рядом овечка, я не разговариваю о Чемпионате по Футболу, хотя моей целью было именно это.

Менеджер Хелге находится тут же. У нас состоялся разговор. Тилл родился в Дрездене и провел годы своего становления в Восточной Германии, в ГДР. Он рассказывает мне, что провел 20 месяцев в тюрьме. Почему? Потому, что хотел переехать в Западную Германию. Тилл сказал мне, что живет настоящим и будущим, он не хочет оглядываться на своё прошлое. Но я слегка настаиваю.

— «Штази (КГБ в ГДР), можно сказать, имело большое досье на вас».
— «Да».
— «Видели ли вы его»?
—»Я ходил в правительственный офис, в котором оно было, и поизучал его в течении 2х часов».
— «Всего-то?»
— «Это очень толстое «Дело». Я не смог прочесть его целиком. Я попросил их прислать мне копию».
— «Они это сделали?»
— «Да, прислали».
— «И что же там?»
— «Я не читал».
— «Это в вашем доме, и вы ни разу не открыли документы??»
— «Да, не открыл».
— «Разве вы не были заинтригованы?»
— «Это все прошлое».
— «А не было ли там имен людей, которые доносили на вас?»
— «Да, были».
— «Ну, например?»
— «Мой сосед рассказывал Штази, что у меня в квартире бордель»
— «Еще раз, ЧТО??»
— «У меня было много друзей, которые приходили ко мне, молодых юношей и девушек. А он думал, что это бордель».
— «Вы разобрались с этим соседом?»
— «Нет».
— «Почему нет?»
— «Это все в прошлом».
— «А есть ли и другие доносы на Вас в том Деле?»
— «Может быть…»
— «И Вам не интересно?»
— «Это все в прошлом».
— «А были ли в Вашей семье и другие люди, которые имели неприятности со властью?»
— «Мой брат. Грегор Гизи был его адвокатом».
— «Вы знаете этого Гизи?»
— «Я говорил пару раз с ним на профессиональные темы. Вот, даже пару дней назад он предлагал, чтобы Хелге участвовал в его спектакле на сцене театра Фолксбюне. Я рассказал Тиллу о том, как Грегори не захотел, чтобы его еврейское происхождение упоминалось»
— «Разве он еврей?»
— «А Вы не знали?»
— «Нет, никогда не знал».

Его история звучит интересно для меня. Поэтому я иду на встречу с Томом Далом, братом Тилла. Он был музыкантом в ГДР, но хотел покинуть Восток. Он однажды пошел в Западногерманскую временную Миссию в ГДР, чтобы получить визу и тут же был арестован Штази. Он просидел 20 месяцев в тюрьме.
— «Я попросил Грегора Гизи быть моим защитником, т.к. он был знаменит. Грегор сказал, что уверен в моей невиновности, но, что у меня нет никаких шансов. Он появлялся в суде 4 раза, но это было Шоу…»
— «Со стороны Грегора тоже?»
— «Да, конечно. Гизи служил в Штази. Примерно через 5 лет после падения Стены Том получил свое «Дело», но в нем была информация только со времени ареста. Об остальных документах ему сказали, что, если он хочет, то они попытались бы найти их, но он не сделал запроса до сих пор. В течении пятнадцать лет, по словам Тома, у него не нашлось времени, чтобы сделать запрос. Оч-чень занятый человек».
— «А в вашей семье были доносчики?»
— «Я не знаю».
— «Может ваш отец предавал вас?»
— «Может быть».
— «Вы не знаете этого наверняка?»
— «Знаю».
— «Знаете?»
— «Да, знаю. Я уверен, что он доносил».
— «Уверены?»
— «После моего ареста он со мной не разговаривал».
— «Совсем?»
— «Он был коммунистом, а я — стал для него врагом».
— «Врагом?»
— «Да. Когда я был в тюрьме, мама приходила ко мне, а он (приемный отец) стоял на улице у машины. Он не хотел меня видеть. Я это хорошо запомнил».
— «Стена пала. Встречали ли вы с тех пор людей, которые посадили вас в тюрьму? Ну, судью, например».
— «Нет. А зачем?»
— «Чтобы выругаться, проклясть их. Сказать — Будьте прокляты!»
— «Нет. А для чего мне это делать?»
Я начинаю играть в небольшую игру с Томом:
— «Смотри, смотри! Вот он здесь! Ваш судья. Скажите что-нибудь этому человеку!

— «БУДЬ ПРОКЛЯТ!»
— «Итак, это то, что Вы реально чувствуете?»
— «Да».
— «Но вы все равно не запросите свое дело?»
— «Может быть. По причине… Я не знаю когда».

Том и Тилл, два восточных германца, заставляют меня осмыслить все, что я узнал о Германии и немцах. Теперь осталось поставить знак вопроса после предложения «Я знаю Германию».  А возможно следует все предложение выкинуть полностью в мусорник.

Над Восточными немцами висит двойной груз. В то время, как их Западные братья таскают за плечами груз их страны, их семей за убийства «иностранцев» — евреев, цыган, геев, русских, Восточные таскают за собой еще в придачу и другой груз — убийства своих же братьев и сестер, предательство друзей, или помощь в отправке своих родных в тюрьмы. Это нелегкий груз! Как же они справляются с ним?

Вероятнее всего, есть один способ справиться: это прочесть «дела». Это удивительно.

Через час или два Том высаживает меня возле Бункера в Марксло. Некая турецкая группа активистов предлагает мне остановиться в близлежащем отеле. Я принимаю предложение. Это дает мне возможность получше узнать людей Бункера, как и в общем всю турецкую общину в Марксло.

Здесь, на верхнем этаже Бункера, я нахожу группу молодых людей, которые имеют цель — возрождение бедных, безнадежных районов. Двигательный импульс исходит от Мустафы, Халиля и другого человека, которого сейчас нет здесь. Этот человек немецкий германец, а Мустафа с Халилем — турецкие германцы. И я сажусь еще раз с Мустафой, чтобы побеседовать.

— «Насколько важно для Вас быть турком?»
— «Совсем не важно. В последний раз, когда мы с Халилем были в Турции, мы встретились со знаменитым турецким режиссером. Он говорил о Германии. Он пытался объяснить, каким образом Германия стала такой могущественной страной после почти тотального разорения войной. Он сказал, что все это стало возможным потому, что немцы украли все деньги у евреев. А я ответил ему, что этого недостаточно для того, чтобы сделать страну успешной, что есть и другие причины для успеха. Я с ним не спорил, а лишь добавил к сказанному. Когда режиссер услышал это, его лицо резко изменилось. Он перестал говорить, и мне было брошено, что я тупоголовый».
— «Что вы хотите этим сказать?»
— «В Турции вы обязаны уважать человека с более высоким уровнем образования и вы не можете ему возражать. Это турецкая культура, но не моя».

Его культура — это Марксло.
— «Я — турецкий германец».
— «А что это значит?»
— «Я расскажу вам маленькую историю. Когда я был мальчиком, я нашел на улице 100 немецких марок. У меня был очень близкий друг и я потратил деньги на еду, сладости, мороженное и др. для нас обоих. Мы вместе потратили деньги в течении недели. А на следующей неделе мне понадобилось 50 центов для покупки чего-то, но у меня не было их при себе. Я попросил друга дать мне их — 50 центов. Он мне их дал, а на следующий день пришел и попросил меня вернуть их ему. Я был удивлен, потому что я потратил на него столько денег всего неделю назад! Вы понимаете? Он был немецким германцем. Другая культура. Мне не нужна такая культура. Поэтому хочу сохранить свою собственную». — «А вы не думаете, что турецко-германский ребенок бы поступил точно так же? — Нет. Никогда. Посмотрите на Турецкие жилые районы. Все друг с другом. Вам не надо договариваться о встречах с соседями. Вы просто стучитесь к ним в дверь и заходите. Понимаете меня?»

Я понял. Это — турецкая культура, это культура Среднего Востока, это — Восток. А почему бы не быть просто турком? Почему турецким германцем?
— «Мне нравится немецкий порядок! Поезда всегда вовремя. Полицейские, охрана работают исправно…»
— «А кто Вас восхищает больше — немецкие женщины, или турчанки?» — «Однозначно немки! Я не могу выдержать капризов турчанок».
— «А почему Вам не нравятся турецкие девушки?»
— «Когда Вы идете с турецкой девушкой на свидание, первое, что она ожидает от Вас — это, что Вы платите за неё. Потом уже можете с ней разговаривать. О чем? Весь разговор будет вестись о ревности, о женитьбах, что запрещено и как обходить запреты. Я терпеть этого не могу!»

Должен ли я рассказать Мустафе, что Ортодоксальные евреи ровно такие же? Может, в следующий раз…

(продолжение следует)