У покоящихся евреев отобрали не только памятник. Гранитное ограждение, установленное на месте захоронения красноармейца, тоже сооружено из еврейских надмогильных плит. У того, кто таким способом увековечивал имена погибших советских воинов, проблем не было. Надмогильными плитами на территории бывших артиллерийских складов усеяно всё — фундаменты бывших зданий, дороги.

[Дебют]Борис Бабилуа, Люсьена Бабилуа

 

Еврейский Кременчуг. «Седая печаль старинного кладбища»

Шёпот надгробных плит

Иудейская община сформировалась в Кременчуге более 200 лет назад.

В городе жили и творили замечательные светочи еврейского народа, среди которых следует упомянуть:

раби Лейба из Дубровны;
его сына-Ицхака Айзика
и его жену Сару — дочь великого раби Нахмана из Браслава, покоящегося в Умани.
Последователей и учеников раби Нахмана:
раби Хайкеля — кантора, провидца и чудотворца;
раби Шмуэля — сына раби Абы;
главного раввина города — раби Аарона Заславского, который был зятем раби Нахмана из Браслава и внуком основателя движения ХАБАД раби Шнеура Залмана из Ляд («Алтер Ребе», могила которого находится в городе Гадяч Полтавской области)
и его жену Хаю — дочь раби Нахмана из Браслава;
раби Буню Шпивиковского;
раби Хаима — сына раби Нахмана из Чигирина
и других праведников.

Еврейская община города развивалась и процветала настолько успешно, что город Кременчуг называли «Украинским Иерусалимом» и «Хасидским раем». В городе находилось множество синагог, ешив, хедеров (школ изучения Торы) и других еврейских заведений и организаций, впоследствии закрытых советской властью, после революции 1917 года. Наряду с другими общинами, в Кременчуге существовали большие общины Любавических, Браславских, Слободских и Чернобыльских хасидов, а после нескольких переездов в городе обосновалась известная ешива «Кнэсэт бэйт Ицхак» из местечка Каменец, во главе которой стоял раби Борух Бэр Лейбович, который начал исполнять обязанности городского раввина вслед за своим тестем — раби Авраамом Ицхаком Циммерманом (светлой памяти).

Раби Борух Бэр продолжал быть городским раввином вплоть до времени, когда вынужден был скрываться, в связи с усиленным преследованием со стороны НКВД.

В 1844 году приверженцами Хабада в городе была основана Любавическая ешива. Филиалы её, будучи уже на нелегальном положении, в советское время продолжали функционировать подпольно. Благодаря деятельности посланника любавического ребе, раввина Иосифа Тумаркина, движение Хабад стало в Кременчуге весьма влиятельным.

В начале двадцатого столетия обязанности городского раввина в Кременчуге исполнял кандидат права — Абрам Аронович Файденберг.

Во время погромов гражданской войны, раввин общины браславских хасидов реб Авроѓом Штернгарц с семьёй был вынужден бежать в Кременчуг из Чигирина. Браславские хасиды Кременчуга тут же сделали Реб Авроѓома лидером общины. В Кременчуге,как уже подчёркивалось, было много любавических хасидов. Один из них как-то обратился к Реб Авроѓому с вопросом, не мог бы тот дать небольшой урок по Торе. (Надо заметить, что Реб Авроѓом был потрясающим знатоком еврейской философии, и знал многие места из Писаний наизусть. Причём он не просто знал еврейские книги и книги основателей хасидизма — Баал Шем Това и Маггида, а буквально жил ими, поэтому не случайно его называли “Лебедикер Ликутей Моѓаран” — «Живым воплощением хасидского духа»). Реб Авроѓом согласился давать уроки, и в синагоге собралась большая хабадская аудитория. Во время урока по книге «Тания», реб Авроѓом приводил также соответствующие теме места из других источников и Ликутей Ѓалахот( свод законов еврейской жизни). Хабадников так воодушевил этот урок, что после его окончания, один из них подошёл к Реб Авроѓому и попросил давать такие уроки регулярно, добавив, что их надобно давать во всех хабадских общинах! (Его впечатлили практические выводы и применение хасидского учения в уроке реб Авроѓома).

Однажды на один из таких уроков попал какой-то приезжий старый хабадник, который не жил в Кременчуге. Не привыкший к такому подходу, где «Баал ѓаТания» чередовался с «Ликутей Моѓаран» и «Ликутей Ѓалахот», который давал браславский хасид, он резко выразил крайнее недовольство, заявив что, мол, нечего слушать такие уроки, которые ещё и не хабадники дают! После чего, выходя из синагоги, он, споткнувшись, упал с лестницы и сильно ушибся. Его состояние стало ухудшаться, и поняв, что это произошло из за его слов, он попросил срочно принести его к реб Авроѓому, где извинился, сказав, что не подозревал, что тот праведник. После этого он выздоровел, и с тех пор хабадники без проблем ходили на занятия к реб Авроѓому.

В городе Кременчуге было три синагоги: «Синагога Шнейдера», где молился известный регент Берл Ротман, «Синагога Хура» и «Поэль Цедек», где располагалась ешива (религиозное учебное заведение). В центре ее была большая печь, и она стала местом, которое часто студенты-ешиботники выбирали для сна.

Многие еврейские молитвенные дома были частными (дома Циперштейнов, Гольдштейнов, Вергуновских, напр.), либо принадлежали различным артелям (папиросников, шорников, извозчиков, бакалейщиков).

В Кременчуге некоторые из «балабатем» (хозяев) кормили учеников ешивы у себя дома, в то время как другие жертвовали деньги — 20 копеек — так что мальчики могли сами покупать себе еду. Не то, чтобы последние не хотели кормить учащихся у себя, просто они не имели места для этого.

Одним из домов, в котором по вторникам кормили студентов ешивы, был дом любавического хасида раввина Рапловица. По субботам семья городского промышленного магната Гурари часто принимала и кормила евреев.

Центральная ешива в Кременчуге была хабадской. О руководителе ешивы в истории почти ничего не сохранилось. Воспоминания евреев-кременчужан свидетельствуют, что он был высок и симпатичен, но, увы, мы не знаем даже его имени. В кременчугской ешиве не преподавали хасидут (хасидское учение), уровень изучения ниглех (талмудических произведений) был очень высок. По аналогии с просвещенной Литвой ешиву в Кременчуге можно было назвать «Иерусалимом Украины».

Большинство ребят праздновало бармицву (достижение 13-летнего возраста, когда мальчик считается совершеннолетним полноценным членом общины) со своими семьями, на торжественную церемонию они отпускались домой.

О жизни хасидского Кременчуга сохранились слишком откровенные воспоминания бывшего «ешибохера» — Генриха Дейча, умершего в США. Вот, что он пишет в своих «Записках для детей и внуков»:

«В связи с закрытием хедера, а также в связи с тем, что я уже достаточно подрос и усвоил азы Талмуда, отец решил отправить меня в ешиву, где в это время уже обучался мой брат Куся.

Смутно вспоминаю осенний день, когда отец провожал меня в Кременчуг, где тогда находилась ешива. Целый день накануне в доме царила напряженная атмосфера. Мама пекла, жарила и варила мне на дорогу, разговоры велись приглушенно, все домашние были явно взволнованы. Поздно вечером я попрощался с родными, и отец повез меня на вокзал. С трудом посадив меня на третью полку переполненного плацкартного вагона, отец крепко меня поцеловал и благословил в путь. Он был сильно взволнован и необычайно мягок, даже сентиментален. У меня сильно щемило сердце, я долго ворочался на своей полке, вздыхал и даже всплакнул.

Рано утром поезд прибыл в Кременчуг, где меня встретил Куся и еще какой-то мальчик лет 13-14. Денег на извозчика мы пожалели и пошли пешком, взвалив на плечи мои пожитки. Куся расспрашивал о домашних делах и наставлял меня, как себя следует вести ешиботнику. Когда я поднял камень и попытался запустить его в птичку, сидящую на дереве, он сказал, что ешиботнику этого делать не пристало.

В отличие от большинства кременчугских ешиботников, живших в синагоге и спав-ших там на столах и скамейках, Куся жил на частной квартире на Веселой улице, рядом с большой табачной фабрикой, кажется, «Гурари», и вблизи тюрьмы, расположенной на берегу Днепра. Я не помню фамилии домашних хозяев, припоминаю только, что глава семьи служил на табачной фабрике и часто уходил работать в ночную смену. Кроме хозяина и хозяйки в семье был еще мальчик моего возраста и девочка лет на пять старше меня. Ее звали, кажется, Фридой. Помню, что она частенько нас просвещала по части того, что такое мужчина и что такое женщина, чем приводила нас в трепет и смущение. Если я не ошибаюсь, Фрида работала ученицей на той же табачной фабрике и особым благочестием не отличалась. Хозяйка подрабатывала тем, что держала на постое несколько ешиботников, кормила их, стирала белье и предоставляла небольшую комнату для ночлега. Кроме Куси и меня, у нее жили еще два мальчика. Кормили нас той же пищей, что и всю семью — то есть довольно вкусно. Родители регулярно присылали хозяевам деньги на наше содержание.

В ешиве на таком положении как мы с Кусей были немногие мальчики. Большинство же, как я уже сказал, жили постоянно в синагоге и питались по очереди у разных хозяев в городе. Это называлось «тег»: ешиботника «прикрепляли» для питания каждый день к другому хозяину. Хозяева побогаче приглашали одновременно двух или даже трех ешиботников, или же одного, но на несколько дней кряду. Мальчики уже знали от своих предшественников, какие хозяева кормят хорошо, а какие плохо и, конечно, стремились попасть к первым. Как правило, ходили питаться три раза в день, но иногда хозяйка давала ужин «сухим пайком», особенно, если хозяева жили далеко от ешивы. Обычно каждый день после обеда ешиботники собирались в укромном месте синагоги и устраивали смотр “сухих пайков”. При этом то и дело раздавались жалобные вопли и проклятия в адрес жадных хозяек, и наоборот, крики радости, если в пакете оказывались какие-нибудь особые деликатесы. Тут же происходил обмен продуктами, дегустация, а иногда и полное поедание будущего ужина. Сейчас я понимаю, что приглашение ешиботников в семьи питаться раз или два в неделю имело своей целью не только участие в общинной благотворительности. Часто приходящие столоваться ешиботники занимались воспитанием хозяйских недорослей, которым тыкали — вот, мол, посмотрите, как живут ваши сверстники, берите с них пример. Иногда в семью просили присылать мальчиков постарше; хозяева рассматривали их как будущих женихов для своих дочек. Во всяком случае, в мое время неоднократно завязывались романы между ешиботниками и хозяйскими дочерьми.

Вообще, если послеобеденные встречи учеников ешивы посвящались обычно обсуждению и поглощению сухих пайков, то на вечерних встречах ешиботников часто звучали разговоры о девочках, которых они встречали в домах хозяев.

«Тег» были важнейшей составной частью жизни ешиботников, а, возможно, и жизни всей тогдашней еврейской общины города. Всеми вопросами организации «тег» в ешиве ведал специальный человек — один из наших наставников — Берл Кузнецов. У него была специальная книжка, в которую были записаны все хозяева, соглашавшиеся давать «тег», с указанием адресов, дней и другими данными. Когда нужно было пристроить очередного ешиботника, Берл брал свою книжку, долго листал ее, что-то бурчал про себя, и, наконец, давал мальчику адрес и краткую характеристику хозяев, строго наставляя ешиботника, как он должен себя там вести. Мы с Кусей ходили на «тег» только на субботу. И делали это не из нужды, а из желания уважить какую-нибудь семью, которая нас об этом просила. Я не помню, к кому обычно ходил на субботу Куся, я же ходил к близким родственникам своих хозяев.

Наша ешива находилась в одной из больших синагог города. Мы были на нелегальном положении, так как тогда ешивы были уже запрещены властями. Правда, в городе о существовании ешивы знали все, в том числе и местные власти, тем не менее, они долгое время смотрели на существование ешивы сквозь пальцы. В ешиве обучалось приблизительно сто мальчиков в возрасте от 10 до 16 лет. Они делились на три группы-ступени, во главе каждой из групп стоял учитель-ребе. Я был, кажется, в средней группе, а Куся — в старшей. В нашей группе вел занятия сравнительно молодой ребе по имени реб Мендл. О нем у меня не осталось ярких воспоминаний. Помню лишь, что был он весьма строг и особой любовью и уважением у нас не пользовался. Зато ребе Куси я запомнил на всю жизнь. Звали его реб Хаце Гимельштейн. Это был маленький горбатый еврей с поразительно блестящими живыми глазами, большим носом и жиденькой бороденкой. Он был ужасный непоседа, все время метался, кхекал и прищелкивал худыми длинными пальцами. Иногда он на ходу подбегал к кому-либо из мальчишек, хватал его двумя пальцами за щеку и тихонько дергал. Это считалось особой милостью и знаком внимания, и мальчики с восторгом воспринимали этот знак. Но по большей части, он был суров, и все боялись его чуть ли не панически. Он, видимо, чем-то болел и постоянно кхекал: «Кхе-кхе-кхе». По этому характерному покашливанию все узнавали о его приближении и принимали необходимые меры предосторожности. Несмотря на его строгость и, казалось бы, недоступность, ребе Хаце все очень любили и уважали. Страшней всего было подвергнуться наказанию с его стороны. Он не дрался, не щипался, а высмеивал, иронизировал, и бывало, доводил этим провинившегося ешиботника до слез. Мальчики особенно боялись смотреть на него в минуты его гнева. Казалось, глаза ребе мечут огонь и молнии. В особо серьезных случаях он еще притоптывал своими маленькими ножками, обутыми в стоптанные сапоги. И хотя со стороны это иногда производило несколько комичное впечатление, учеников это притопывание приводило в трепет. Он был женат, но бездетен, а детей явно любил. Теперь я понимаю, что эту любовь он перенес на нас — своих воспитанников. Человек искренне и безмерно преданный Богу и хасидизму, реб Хаце просто не обращал внимания на все, что не имело отношения ни к тому, ни к другому.

Помимо обычного для ешивы изучения Гемары, ребята из старшей группы начинали знакомиться с творениями хасидских ребе. Регулярно устраивались своеобразные вечеринки, посиделки, которые назывались «фарбрейнгенес». Обычно они приурочивались к каким-либо знаменательным событиям. Происходили они всегда вечером и часто затягивались до поздней ночи. Во время этих вечеринок на столе стояли очень скромные угощения и вино или водка. Фарбрейгенес начинались с своеобразной проповеди кого-либо из старших хасидов. Часто это были подробные повествования о деяниях какого-нибудь известного любавичского хасида: нравоучительные эпизоды его жизни, его толкования места из Торы и т.п. Если повествование было долгим, оратор делал небольшие перерывы, во время которых старшие пили из маленьких рюмок вино и закусывали печеньем или фруктами. Бывало, что вино подносили и мальчикам, это считалось знаком особого внимания и расположения к ученику. В перерывах также пели и танцевали. Пили не допьяна, но достаточно много, чтобы поднять настроение.

Вспоминая сейчас наши занятия, я поражаюсь тому, что нас, детей, вводили в курс сугубо интимных вопросов отношений между мужчиной и женщиной, поскольку эти вопросы довольно детально трактовались в Талмуде. Это было тем более странно, что вообще-то воспитание нам давалось очень пуританское. Я был еще слишком мал, чтобы эти уроки возбуждали во мне желание или грязные мысли, но были среди нас ребята, которые явно смаковали все детали. И совсем, конечно, не случайно среди ребят велись весьма откровенные разговоры о женщинах вообще и о некоторых конкретных девушках и женщинах, в частности. Мне кажется, что встречались и случаи гомосексуализма. Мне самому случалось быть свидетелем того, как великовозрастные ешиботники уводили в густую траву синагогального двора смазливых мальчишек-несмышленышей и через некоторое время являлись в растрепанном виде. Но, в общем, таких случаев было немного.

Нелегальность ешивы часто ставила это заведение в сложное положение в его отношениях с внешним миром (причем, не только с местными властями). Вот лишь один пример. В Кременчуге существовала довольно сплоченая хулиганская банда, бесчинствовавшая в отношении отдельных ешиботников и ешивы в целом. Зная о том, что ешива существует нелегально и не может обратиться к властям за помощью, банда эта время от времени учиняла дебоши с целью вымогательства. Делалось это так. В один из вечеров вдруг раздавался сильный звон разбиваемых стекол в разных помещениях синагоги. Первое время всех охватывал сильный страх и оцепенение. Позднее были организованы группы самообороны из крепких старшеклассников, которые бросались на улицу, как только появлялись хулиганы; одно время, было установлено постоянное наблюдение за улицей. Однако скоро стало ясно, что банда в свою очередь имеет своих шпионов в ешиве и совершает набеги именно тогда, когда самооборона по какой-либо причине бездействовала. Положение складывалось весьма сложное: ешиботники постоянно подвергались опасности получить камнем в голову, тратились большие деньги на ремонт окон, вносился сильный элемент нервозности в занятия и т.д. В связи с этим, руководство решило искать пути для вступления в переговоры с бандой. После длительных поисков был найден и человек, который мог бы служить и посредником в этих переговорах. Этим человеком был брат одного из местных ешиботников по фамилии Фрид (звали его, кажется, Янкель) — отчаянный хулиган и бездельник. Его пригласили в ешиву, где Берл Кузнецов вступил с ним в переговоры. Фрид сразу взял быка за рога и спросил, какую сумму ешива может ассигновать на откуп. Посовещавшись с руководством, Берл назвал сумму. Через некоторое время Фрид появился в синагоге и сказал, что ему удалось вступить в контакт с руководителем банды, который только рассмеялся, услышав предлагаемую сумму, и потребовал в три раза больше денег. Берл отверг это требование, и через несколько дней раздался знакомый звон разбиваемых стекол. Пришлось опять пригласить Фрида и дать согласие на грабительский договор. Деньги были переданы, и в течение какого-то времени все было действительно спокойно. Однако вскоре все началось сызнова. Было ясно, что банда будет продолжать шантаж, а посредник — идти у нее на поводу. Делать, однако, было нечего, и ешива вместо государственного подоходного налога регулярно платила налог гангстерский.

Несколько проще удавалось улаживать, до поры до времени, отношения с местной властью, представители которой периодически также делали «набеги», проверки, на ешиву. Но, обычно, дело кончалось тем, что во время проверок в синагоге никого не оказывалось, за исключением одного-двух ешиботников из местных, которые неизменно заявляли, что они здесь молятся по собственной инициативе и никакого руководства не знают.

Я почти уверен, что в советских «верхах» Кременчуга у руководства ешивы были свои люди, которые заблаговременно сообщали о предполагаемых проверках. Возможно, эти доброхоты действовали небескорыстно…

Порядки в ешиве были весьма суровыми. Формально, каждый из нас должен был находиться в полной изоляции от мира за стенами ешивы. Мы не должны были общаться с другими мальчишками, не говоря уже о девочках, на которых и смотреть то было грехом, не разрешалось ходить в кино, цирк и театр. Эти порядки ставили нас иногда в трудное положение. Расскажу лишь о нескольких случаях, которые касались меня лично. Я уже упоминал о том, что по субботам ходил питаться к родственникам своих хозяев. Это была очень милая семья, состоявшая из старушки, двух ее сыновей и жены старшего сына. Сыновья работали на табачной фабрике, занимая там руководящие посты. Каждую субботу я приходил к ним утром, пил кофе с вкусными булочками, уходил молиться в синагогу, а затем опять приходил к ним обедать и ужинать. Отношение хозяев ко мне было самое внимательное и предупредительное, и мне было приятно у них бывать. По существующему обычаю, я, приходя к ним, здоровался за руку с мужчинами и кланялся женщинам. Однажды во время обеда в дом моих субботних хозяев пришла невеста младшего сына, девушка удивительно красивая, высокая и стройная. Войдя вместе с женихом, она начала со всеми здороваться за руку. Подошла она и ко мне с протянутой рукой, но я, вместо того, чтобы пожать ей руку, стоял опустив глаза и руки не подавал — с женщинами не полагалось здороваться за руку. Подняв глаза, я увидел ее побледневшее и растерянное лицо. Несколько мгновений в комнате царила общая растерянность, пока жених, смеясь, не разъяснил невесте суть дела. Девушка жалко улыбнулась и села за стол, но я видел, что этот эпизод испортил ей настроение, и чувствовал себя очень скверно. В течение всего обеда эта девушка время от времени бросала на меня взгляды, полные изумления и жалости.

Второй случай был связан вот с какой историей. Однажды во дворе синагоги меня укусила бродячая собака. В другое время на этот факт не обратили бы внимания, но, как на грех, незадолго до этого в Кременчуге было несколько случаев бешенства. Узнав о том, что меня укусила бродячая собака, руководство ешивы пригласило известного в городе доктора Михельсона. Осмотрев меня и узнав все обстоятельства, доктор сказал, что мне необходимо сделать серию уколов, но, поскольку тогда в Кременчуге этого нельзя было сделать, нужно было отправлять меня в Харьков или Полтаву. В Харьков меня отправлять не хотели из-за соображений педагогических (я уже тогда смотрел в противоположную от ешивы сторону), поэтому отправили меня в Полтаву. Жил я там в семье своего товарища по ешиве по имени Исролик. Его родители были кондитерами и ежедневно пекли разные замечательные кондитерские изделия, которые рано утром развозили по палаткам, расположенным на базаре. Я съел тогда столько сладостей, сколько, наверное, не съедал ни до того, ни после и за три года. В Полтаве у меня была не жизнь, а малина. Все мои обязанности заключались в том, что каждое утро я должен был сходить в больницу и сделать укол, после чего целый день я был свободен, как ветер. Случилось так, что одновременно со мной из Кременчуга в Полтаву приехала девушка, которую тоже укусила собака. Девушка была типичной комсомольской деятельницей — в красной косынке, кожаной куртке и прочих комсомольских регалиях. Была она очень живая и милая. Узнав каким-то образом, что я тоже из Кременчуга, девушка начала меня расспрашивать, кто я, да что я. Я, разумеется, старался увильнуть от общения с ней, но она была настойчива, и, в конце концов, выведала, что я ешиботник. Мне кажется, что она знала довольно много о нашей ешиве и о ешиботниках. По долгу своей комсомольской совести, а, возможно, по чисто женским соображениям, новая знакомая начала уделять мне довольно много внимания. Когда ее чары меня в достаточной мере околдовали, она начала наступление на мои религиозные устои, доказывая, что я зря теряю время, что пора мне подумать о будущем и бросать ешиву. Я, конечно, не соглашался и спорил с ней, хотя в душе не мог не сознаться, что ее разговоры меня волнуют и тревожат. Она это чувствовала и наседала с особой силой, говоря, что она мне во всем поможет. Во всяком случае, наши совместные прогулки по Полтаве мне очень нравились, и я их запомнил на всю жизнь. Перед моим отъездом она взяла с меня слово не избегать ее в Кременчуге.

Тем не менее, по приезде в Кременчуг, я начал уже постепенно ее забывать, как вдруг, однажды, когда я шел в компании ешиботников домой, кто-то сзади обнял меня и со смехом закрыл мне ладонями глаза. Я сразу обмер, поняв, что это она. Она же тормошила меня и смеясь говорила своим подружкам, что вот это и есть ее ешиботник. Она упрекала меня в нарушении слова и требовала, чтобы я тут же пошел с ней куда-то. Я стоял ошеломленный и с ужасом смотрел на моих ешиботских друзей, которые с не меньшим изумлением и страхом наблюдали за этой сценой. Я долго вырывался и бормотал всякую чушь. Выпустив меня наконец из своих объятий она сказала: “Вот видишь, я тебе говорила в Полтаве, что в Кременчуге ты будешь делать вид, будто совсем не знаешь меня, а ты уверял в обратном. Я была права. Тебе даже стыдно и не хочется разговаривать со мной. Ну что же, иди к своим товарищам!”

Что мне оставалось делать? Я пошел к своим «ешибохерам». С тех пор они меня часто дразнили этой встречей и шутливо грозили обо всем рассказать начальству. Мне жаль, что я забыл имя той девушки. Еще до поездки в Полтаву и встречи с ней у меня начали бродить в голове еретические мысли о том, зачем и чему я учусь в ешиве. Вряд ли я хорошо понимал тогда глубокий смысл всего, чему меня учили, но во мне все больше зрел протест против целого ряда положений иудейской религии. Я, например, точно помню, что у меня вызывал недоумение, а потом решительный протест тезис об исключительности еврейского народа, которому предначертано спасти все человечество. Этот тезис и сейчас вызывает у меня осуждение, несмотря на то, что многие знакомые уверяют меня, что я упрощенно и неверно толкую его. Антиинтернациональный характер этого тезиса бесспорен, а я — интернационалист. В ешиботские годы меня угнетали и многие чисто житейские ограничения. Вполне понятно, что от еретических мыслей я перешел к еретическим действиям. Однажды я подбил четырех однокашников вопреки категорическим запретам пойти в цирк. В субботу после молитвы, когда нас обычно рано отпускали домой, мы отправились в цирк, купив заранее и с большими предосторожностями билеты на самую «верхотуру». Мы пробрались на свои места и начали с восторгом следить за происходящим на арене. Однако наше счастье продолжалось недолго. Один из участников начал вдруг жаловаться на колики в животе. Все наши попытки его успокоить были тщетными, он продолжал громко стонать, а затем и просто вопить. Делать было нечего, мы ушли так и не досмотрев представления. Не успели мы выбраться на улицу, как колики прекратились. Я был уверен, что все это случилось на почве страха. Мы решили, что пойдем в другой раз и радовались тому, что все сошло так успешно. Но торжествовали мы рано. Дело в том, что в цирке в этот вечер оказалась девочка, знакомая одного из моих товарищей. Она нас заметила и, конечно, рассказала все своим подружкам, маме и еще бог знает кому. Кончилось все тем, что обо всем узнало ешиботское начальство, учинившее нам строжайший допрос, а затем и суровое наказание. Мне, в частности, было объявлено, что меня лишают поездки домой на пасхальные каникулы. Я с яростью воспринял это решение. Дело приняло крайне неприятный оборот, так как начальство решило действовать через родителей, которым было обо всем сообщено и предложено не присылать мне денег на дорогу домой. Возможно, папа и решился бы поддержать эту суровую меру, если бы я был один, но ведь со мной был и Куся, который бы пострадал бы совершенно невинно. Кончилось дело тем, что мы до последней минуты не знали, едем мы домой или нет. Я помню то тяжкое настроение, в котором мы с Кусей ожидали почтальона. Все ребята уже разъехались, а мы все сидели на своих чемоданах. Почтальон с денежным переводом появился, как говорится только в последнюю минуту. Мы в миг собрались и приехали домой буквально накануне пасхи. Я никогда не забуду этого горького урока.

Мое желание бросить ешиву долго сдерживалось пребыванием там Куси, которого я очень любил и уважал. Мой брат был удивительно хорошим справедливым и тонким человеком. Он знал о моих настроениях и старался спокойно вразумить меня, не предавая огласке наши с ним разговоры. Будучи человеком искренней веры, Куся приходил в ужас от мысли, что я брошу ешиву. Я обещал ему не делать этого сразу. Между тем, на ешиботском горизонте сгущались грозовые тучи. Проверки синагоги властями участились, многих взрослых, да и мальчишек стали вызывать на допросы в НКВД. Если я не ошибаюсь, то к концу второго года моего пребывания в Кременчуге, ешиву там закрыли. К этому времени Куся уже был переведен в ешиву высшей ступени, кажется, в Невель. Я совсем уже был уверен, что с обучением в ешиве у меня все кончено, но не тут-то было. Через некоторое время отец сообщил мне с радостью, что филиал кременчугской ешивы подпольно функционирует в Полоцке, и я должен ехать туда. Я был тогда слишком мал и слаб, чтобы по-настоящему начать борьбу за свою личную свободу, и сдался.

Это было в 1928 году. Приближалось новое, страшное время. Начинался новый период в моей жизни. Я не помню большинства своих одноклассников в ешивах Кременчуга, Полоцка и Невеля, запомнились лишь имена самых близких товарищей. В Кременчуге это были братья Файтл и Михель Кузнецовы, Курков, Мотл Либскер, Зяма Бронштейн, Харитонов; в Полоцке: Танхум Пинсон, Залман Пачура (кажется, это было прозвище, а не фамилия); в Невеле: Залман Ривкин.

Много лет спустя я встретился с одним из Кузнецовых в Харькове, а позднее встречался с ним в Ленинграде. Знаю, что он воевал, был тяжело ранен, имел награды, потом сидел и, в конце концов, уехал в Израиль, где умер от рака».

Здание Главной Хоральной синагоги, по улице Квартальной, было разрушено при освобождении Советской Армией Кременчуга в 1943 году. Осталась неповрежденной единственная одноэтажная синагога, располагавшаяся рядом с Главной Хоральной. Тайно евреи продолжали приходить на молитву. На синагогальном дворе стоял дом раввина, где жил он с семьей. Во время оккупации города немецкими войсками семья ребе пряталась в подвалах синагоги. Там их нашли нацисты и расстреляли на месте. После войны были обнаружены их останки.

В послевоенные годы в здании бывшей синагоги размещалась суконная фабрика, позже — бухгалтерская школа и туристский клуб. В 1994 году уникальное историческое и архитектурное здание совершенно сгорело при пожаре, восстановлению не подлежало, и было снесено.

Мало кто сегодня знает, что в городе Кременчуге жили две дочери великого раби Нахмана из Браслава: Сара и Хая со своими семействами. О судьбе дочерей раби Нахман всегда очень пекся и беспокоился. Он писал дочерям трогательные и теплые письма. Вот одно из писем, адресованное дочери Саре в Кременчуг:

«Год 5569 (1809) С Б-жьей помощью! Третий день недели, 12 день месяца-утешителя ава.

Мир моей любимой дочери, скромной и разумной г-же Саре! Мир и благополучие да осенят твою жизнь и жизнь твоего супруга, твоего прелестного сына и твоей умницы-дочки. Амэн!

Вскоре после твоего отъезда отсюда я получил письмо, касающееся состояния здоровья твоей достойной тещи — да дарует ей силы Всевышний, амэн! Со своей стороны могу сообщить, что состояние моего здоровья, с Б-жьей помощью, удовлетворительно. Признаться, мне очень недостает веселых проказ твоего возлюбленного сына Исраэля. После вашего отъезда в доме стоит тишина. Уповая на Благословенного, жду от тебя добрых вестей.

От твоей милой сестры Мирьям получил письмо, отправленное из Одессы. Их корабль отчалил в 7-й день месяца авa-утешителя. Она пишет, что преисполнена радости. Все опекают ее. Передает привет.

Прошу тебя, поступай так, как я тебе велел. Меньше занимайся домом. Не отказывай себе в мясе и вине. Твое здоровье дороже для меня собственной жизни. Весть о том, что ты совершенно здорова, продлит мою жизнь.

Твой отец, ожидающий от вас вестей воистину благих.

 Нахман бэ-раби Симха».

Жил в Кременчуге и брат раби Нахмана — Ехиэль, который был главой браславских хасидов и которому, в связи с непростым положением в городской общине, раби Нахман писал:

«Написано в Заславе, в году 5567 (1807). С Б-жьей помощью! Второй день недели, когда читается глава Торы «По законам Моим».

Любимому брату моему и доброму другу, несравненному учителю моему, совершенному в мудрости раву Иехиэлю Цви, да светит светильник его. Получив твое письмо, я испытал крайнее огорчение. Как могли эти злые люди набраться такой наглости по отношению к тебе! Не перестаю изумляться тому, что добро не поднялось против них и не поразило зло. Возлюбленный брат мой, душа и сердце мое, не страшись их, мужайся, находя каждодневную опору в Торе и в благоговении перед Всевышним, как договорено у нас с тобой. И да будут заслуги отцов твоих тебе в помощь. Ибо все это направлено к тому, чтобы возвеличить тебя, укрепить достоинство твое и обострить твой разум. Ведь подобно тому, как росток расцветает и превращается в дерево лишь после того, как истлеет семя, зароненное в землю, так и ты возвеличишься и принесешь плоды свои миру, лишь пройдя через унижения, будучи втоптан во прах. Знали бы нечестивцы это, уж, верно, не стали бы тебя поносить, ибо стремление их — только ко злу.

Да будет известно тебе, что я намерен оставаться здесь, в Заславе, примерно три месяца, после чего разъяснятся мои дальнейшие намерения. В здоровье супруги моей, после первоначального изменения к лучшему, наступило ухудшение. Она слабеет с каждым днем. Расходы, связанные с этим, велики: сорок-пятьдесят червонцев только на жизнь.

Брат мой любимый, друг моей души! О благополучии твоем молюсь постоянно, жду от тебя добрых вестей и надеюсь скоро увидеть тебя в добром здравии и благополучии.

Нахман, сын раби Симхи, да охранит его Всевышний.

Моя жена шлет привет твоей супруге, моя дочь Мирьям приветствует всех вас… Привет твоим сторонникам и приверженцам. Крепитесь духом и мужайтесь, деяния ваши праведны в мире этом и в мире грядущем.

 Нахман бэ-раби Симха.»

О том что в Кременчуге похоронен рав Хаим — сын Чигиринского рава, говорится в книге «Сиах сарфей кодеш»:

«Рав Хаим, сын рава Нахмана из Чигирина, похоронен в Кременчуге, куда он бежал из Чигирина вместе с другими беженцами во время 2-й мировой войны».

Сиах сарфей кодеш (Бреслев), т.4; гл. 630

Это известно со слов его товарища, старейшины браславских хасидов прошлого поколения рава Леви-Ицхака Бендера. В книгах «Хайей Моаран», «Ямей Моаронат», «Олим ле труфа» и других встречается множество упоминаний о том, что в Кременчуге жили дочери раби Нахмана и его ученики.

Совершенно очевидно, что многие из них похоронены на еврейском кладбище, которое существовало в городе, в районе под названием «Реевка», с незапамятных времен и которое в советское время стало частью закрытой военной базы с артиллерийскими складами. Как военный объект, территория тщательно охранялась, и всякий доступ к захоронениям строго пресекался. Надгробные плиты были безжалостно вырваны и использованы в качестве оснований складских помещений, объектов и зданий, а также применялись для мощения дорожек и подъездов на артскладах.

От самого кладбища почти не осталось следов.

Сегодня территория больше не является закрытой, военной базы уже не существует, и место это стало привлекать всякого рода «искателей приключений», «чёрных археологов», «сталкеров», бомжей и людей, приезжающих отдохнуть на искусственно созданное военными озеро. Многие купающиеся и отдыхающие здесь люди просто не знают, что, фактически, ступают по многочисленным фрагментам и купаются в озере, на дне которого покоятся еврейские останки. Многие, просто игнорируя этот факт, нагло и цинично устраивают пикники, «отрываются» на разбросанных повсюду надгробных плитах.

Представители городской еврейской общины в интервью местным СМИ заявляли следующее:

«Сил нет заняться вопросом сохранения еврейских захоронений. Молодых представителей общества мало, и есть другие вопросы, — говорит председатель еврейской общины Кременчуга Евгений Поляк, — кризис везде и поэтому вопросами защиты достопримечательностей еврейской истории общество не будет заниматься. Пусть всё идёт, как идёт, — говорит председатель общины (идёт, как идёт — означает, что могильные камни с надписями на иврите, как и раньше, будут брать для чужих захоронений и использовать для фундаментов частных домов? — авт.). Понимаете, в чём дело: ничего мы не делали и не реставрировали. Сил не хватает, а в связи с кризисом тем более не до этого. Сейчас у всех сложное материальное положение. Мы обращались к мэру города Николаю Глухову и он никогда в помощи евреям не отказывал. Но сейчас от нас не зависит ничего и на то, что там происходит, мы повлиять не можем».

А тем временем кладбище продолжает разрушаться; буквально на глазах «левые археологи» копают, роют и тоннами ворочают землю, подобравшись уже вплотную к захоронениям цадиков. А власть молчит!

Василий Хоменко, заместитель мэра Кременчуга по гуманитарным вопросам:

— То, что копают на этом кладбище все, кому ни лень, — это правда. Пересевают землю ситами и ищут. Если бы ничего не находили в земле, то и не искали бы. Мы были на этом месте с мэром Николаем Глуховым. И могу сказать, что в данном случае ту же проблему перезахоронения человеческих костей может решить еврейское общество города. Это в том случае, когда идёт речь о запущенном еврейском кладбище. Эту проблему можно решить через общее участие национальных обществ.

Нам удалось «выловить» одного из «копателей» и вот, что он поведал:

«Мы давно здесь «работаем» и ищем пули от старых винтовок и свинцовые пломбы от ящиков со снарядами и гранатами. Нас интересует цветной металл, поэтому мы и копаем».

Поиски свинца, которые проводят местные “археологи”, несложные. Они просто перекапывают землю лопатами на один штык, далеко в землю не углубляются. Удаётся ли что-то найти? «Да, попадаются старые царские ордена, иногда гранаты. Но больше всего — свинцовые пули. На этом месте, по-видимому, очень давно, из них выплавляли свинец, поэтому он попадается чаще всего», — говорит молодой копатель.

Территория старых склепов, откуда уже тянут кирпич, перекопана за последние 50 лет не один раз. Сначала здесь искали золото. Потом — цветной металл. Сейчас поиски прекратились, потому что двухсотлетние сооружения надругательства уже не выдерживают — валятся на глазах.

Копатели находят не только металл. Человеческие кости под деревьями часто попадаются. Откуда они? Наиболее вероятно и правдиво: кости растянули из старинных еврейских могил во время проведения “археологических” раскопок. Тянули не только кости — рядом захоронение советских воинов, датированное 1944 годом. Типичный еврейский памятник возвышается над могилой красноармейца — советского воина Ивана Кондратьева, уроженца Калининской области, умершего в Кременчуге. Наверху памятника — самодельная красная пятиконечная звезда. С лицевой стороны памятника — фамилия красноармейца, с другой — замазанная фамилия еврея, у которого этот памятник отобрали.

У покоящихся евреев отобрали не только памятник. Гранитное ограждение, установленное на месте захоронения красноармейца, тоже сооружено из еврейских надмогильных плит. У того, кто таким способом увековечивал имена погибших советских воинов, проблем не было. Надмогильными плитами на территории бывших артиллерийских складов усеяно всё — фундаменты бывших зданий, дороги. Наши предшественники, очевидно, были людьми простыми и, как говорится, без комплексов. У мёртвых отобрали не только могилы, надмогильные плиты и памятники, но и имя.

На правом берегу Днепра расположен пригород Кременчуга — Крюков. И здесь тоже существовало своё старинное еврейское кладбище. Историческая справка свидетельствует: «Посад Крюков, принадлежащий ныне к г. Кременчуг, находится вблизи места, где произошла легендарная Куруковская битва и где, вероятно, казаками был заключен куруковский договор 1625 г. Первое упоминание о поселении Курукове находим под 1676 г. С 1764 по 1784 гг. был Крюковский уезд Новороссийской губернии. С 1784 по 1796 гг. Крюков — местечко, затем посад; присоединен к Кременчугу указом Павла I, но действительное соединение произошло лишь в 1817 г.»

В районе под названием «Кострома», в тогдашнем посаде Крюков, был выделен участок под еврейское кладбище. Известно, что при прокладке железнодорожного полотна николаевской железной дороги, оно должно было пролегать по территории кладбища, как бы разрезая его надвое. Евреи восстали против этого вопиющего факта и, вообще, игнорировали железную дорогу, предпочитая передвигаться на извозчиках. Кладбище просуществовало вплоть до тридцатых годов двадцатого столетия и, буквально, за пару ночей было стерто с лица земли органами НКВД. На территории проводились расстрелы граждан. Во время оккупации Крюкова немцами, в 1942 году, на бывшем кладбище расстреливали горожан. Доподлинно известно, что на территории Крюковского еврейского кладбища похоронены многочисленные ученики и последователи раби Нахмана из Браслава. Местные жители находили отдельные памятники, надгробия, фрагменты и останки вплоть до 60-х годов. И сегодня вдоль железнодорожного полотна можно увидеть лежащие плиты с еврейскими фамилиями. Кладбища больше не существует, а, стоящие на костях, частные дома вплотную лепятся к железнодорожному полотну.

Нами был отмечен вопиющий факт: в основание памятника Крюковскому купцу первой гильдии Чуркину положены еврейские плиты. Очевидно, что они взяты со старинного еврейского кладбища и перенесены на православный участок, который сохранился и доныне.

В 1989 году браславским хасидом — равом Исраэлем Меиром Габаем, с целью спасения кладбищ, братских могил и могил еврейских праведников по всему миру, сохранения старинных синагог и памяти о великом еврейском прошлом было основано Общество «Огалей цадиким» («Шатры праведников»).

В конце восьмидесятых годов предыдущего века, с падением «железного занавеса», когда туристы и паломники начали посещать страны восточной Европы, они были потрясены ужасным состоянием остатков еврейского прошлого — синагоги осквернены, кладбища разорены и разрушены и.т.п. Тяжкий жребий выпал на долю могил многих великих представителей еврейского народа и его праведников. Родилась немедленная потребность в деятельности общества «Огалей цадиким».

С тех пор члены общества «Огалей цадиким» успели починить сотни могил, почистить и огородить десятки еврейских кладбищ, построить синагоги и дома для приема гостей рядом с могилами праведников. Кроме того, общество «Огалей цадиким» финансирует охрану и зажигание постоянной свечи памяти над могилами праведников по всему миру.

Сегодня общество «Огалей цадиким» действует по всему миру, но главным образом в восточной Европе и на Земле Израиля. Общество финансируется только частными пожертвованиями и находится под контролем раввинского совета.

После больших усилий в Меджибоже удалось построить склеп над могилой Баал Шем Това, рядом с которым действует территория, называемая «район Баал Шем Това», включающая спальные комнаты, синагогу, микву, столовую. Восстановленная дорожка ведёт паломников к могиле Бааль Шем Това. Кроме того, в результате многолетних трудов, обществу «Огалей цадиким» удалось построить точную копию древней синагоги Бааль Шем Това, и сейчас реставрируется синагога раби, автора книги «Огев Исраэль» из Апты, который был раввином в г. Меджибож.

В Кременчуге же ситуация складывается весьма не просто.

В 2008 году кладбище с захоронениями праведников посетил рав Исраэль Меир Габай — глава всемирной организации «Оалей Цадиким — Гэдэр Авот» («Шатры праведников»). При поддержке семьи Бабилуа, многих евреев, приверженцев движений Браслав и ХАБАД, были установлены стелы с памятными мемориальными надписями на иврите на артскладах и в Крюкове.

В последнее время территория бывшего еврейского кладбища стала темой постоянных дискуссий и дебатов, участок стал привлекать многих инвесторов и служит темой для постоянных скандалов. Корпорация “Столица” (Киев) пыталась начать строительство жилого микрорайона “Озерный” в Кременчуге на месте бывших военных складов (на костях!). По информации представителей городской администрации,

«жилой микрорайон будет построен на участке площадью 89 га. Всего здесь будет 549 тыс. кв. м жилья, в том числе площадь первой очереди — 149 тыс. кв. м. Также будет создана социальная инфраструктура — магазины, детские сады, школа, аквапарк, подземные паркинги, православный храм.

Участок, на котором будет построен микрорайон, расположен в сложных геологических условиях — на гранитной платформе. На этой территории не были проложены инженерные коммуникации, создание которых требует значительных затрат, в то же время участок находится недалеко от исторического центра города и на нем находится озеро.

К строительным работам будут привлечены местные строительные компании. Проект позволит возобновить работу некоторых местных заводов, в частности, завода силикатного кирпича».

И ни слова о еврейских захоронениях! Власти города упорно закрывают глаза на проблему старинного кладбища.

К строительству так и не приступили: тяжелая политическая и экономическая ситуация в Украине сорвала грандиозные планы. А может быть Творец?

А тем временем кладбище продолжают растаскивать и разрушать. Дальнейшая его судьба неизвестна. Неужели мы потеряем еще один уголок еврейской истории с уникальнейшей природой, с двухсотлетними деревьями и с могилами наших святых цадиков? Не хочется верить! Не допустит Б-г!

В Кременчуге проживали и останавливались многие выдающиеся деятели и яркие представители еврейства: Авраам Шленский, Шолом Алейхем, Эммануил Казакевич, Бенцион Рубштейн, Нохум Лабковский, Леонид Утесов, Анна Гузик и др.

Неужели завтра Кременчуг станет безликим?

Писать о былой истории Кременчуга можно до бесконечности, здесь же хочется обратить внимание на судьбу старинного еврейского кладбища, привлечь к проблеме его сохранения еврейских меценатов, наших бывших соотечественников, проживающих в различных уголках мира, еврейские фонды и организации.

Всех, кому не безразлична судьба еврейского кладбища в Кременчуге, могил цадиков, просим обращаться к представителям международной общественной организации «Оалей Цадиким — Гэдэр Авот» в Полтавском регионе — Борису и Люсьене Бабилуа (адрес есть в редакции журнала «Заметки по еврейской истории»)

Когда-то так казалось,
Что всюду будут вечны
Еврейские кварталы, еврейские местечки,
Сады, дома, крылечки, — уже давно пропали;
Разгромлены местечки и взорваны кварталы.
 Разбитые кварталы и стёртые местечки, —
Души мемориалы, что погрузились в вечность.

В окошке узком догорела свечка
И уж давно всё в запустении тут.
Мы родом из еврейского местечка, —
Отсюда корни наших душ растут.

С нас спрос иной, мы с самого начала
Огромный путь истории прошли.
Мы вышли из еврейского квартала
И разошлись по всем концам земли.

Понять бы, что досталось нам в наследство,
О чём нам горны прошлого трубят.
Как сочетать друг с другом цель и средства?
Где наш исток, где нынче наше место?
И что оставим мы после себя?

Не заблудиться б во времени,
Не затеряться б средь прочих.
Быть без корней и без племени,
Жить без традиций нам проще.

Проще не слышать не слушая,
Легче ни думать, ни каяться…
Только теряется лучшее,
если впадает в беспамятство.

И посещают сомнения
Не приходящих в сознание.
Горестен путь поколения, —
От амнезии — к незнанию.

Ушедших еврейских местечек душа
В сердцах моего поколенья; —
В тот говор, в тот юмор, в ту боль не дыша
мы входим, как просят прощенья.

Еврейских местечек печали не те:
 когда-то стремились оттуда.
Теперь заглянуть бы туда хоть на день,
Но нет их, и больше не будет!

Тут были свои мастера и певцы,
Торговцы на улочках тесных,
Свои сумасшедшие и мудрецы,
Артисты и клезмероркестры.

И мудрость, и юмор, и радость и грусть
Впадали там в песни, как в море, —
Их помнили с детства ещё, наизусть
И пели в веселье и в горе.

Тут плакала скрипка у каждых дверей,
Молилась еврейская мама;
А Тевье-молочник растил дочерей
 И верил в их счастье упрямо.

Тут в праздник косяк фаршированных рыб,
Форшмак — кулинарное чудо.
И цимес жаркий у паштетной горы,
И чай ароматный под штрудель.

Еврейских местечек святая печаль
На сердце останется шрамом.
Их в гетто сожгла раскаленная сталь,
Чтоб стать кровоточащей раной.

За стенами гетто не слышно шагов,
Там жизни погасли, как свечи.
От целых общин не осталось следов,
От бывших еврейских местечек.

С заброшенных кладбищ, с могил тут и там
Взлетают испуганно птицы.
Лишь редкий паломник приходит сюда
За нас и за тех помолиться.