©"Заметки по еврейской истории"
    года

Владимир Резник: Король

Loading

На размышления претендент на королевский трон выделил Мееру и прочим своим будущим подданным три дня — и это было очередной ошибкой. За три дня Всевышний успел создать и землю, и небо, и даже сушу с морями и растениями. Старикам хватило и двух.

Владимир Резник

Король

                                              1

Владимир Резник       Славута — это вам не Одесса и даже не Кишинёв. Вор здесь всегда был вором и никогда героем. Не родился тут свой Бабель, чтобы воспеть романтику вымогательств, грабежей и наглой уверенности в праве распоряжаться чужой жизнью. Не прижилась в этом местечке воровская, бандитская героика и, появись там свой Беня Крик, считался бы он ганыфом* и изгоем. Там не любили государство, но и бандитов ненавидели не меньше, и обе стороны насилия были одинаково противны. Конечно, как и в любом скоплении бедноты, рождались тут свои воры и мошенники, и даже убийства, хоть и крайне редко, но случались. Вот только Королей не было. Не выросли в этих краях ни Фроим Грач, ни Мишка Япончик, и царский трон так и оставался пустым при всех властях. Но говорят же умные люди, что природа не терпит пустоты, и на свободное место всегда найдутся желающие, даже если ничего оно им не сулит, кроме бесконечных проблем и дырки в голове.

         Высокий молодой мужчина в чёрной кепке, заношенном тёмно-сером в малиновую полоску костюме и новеньких штиблетах на босу ногу постучался в калитку Меерова дома в пятницу вечером, когда старик, придя из бани, уже выпил рюмку креплёной черносмородиновой наливки собственного приготовления и собирался налить вторую под мерцающий нежным золотом Песин бульон с дрейфующими в нём островками куриного креплах. В огромной, занимающей полкомнаты печи, доходил до совершенства картофельный кугл, и тёплый вечер обещал Мееру все ещё доступные в его возрасте удовольствия. В синагогу он не пошёл, как Песя ни ныла и ни уговаривала, а сославшись на усталость, пообещал помолиться дома. И, конечно, обманул.

         Пришедший был худ и костляв, и если бы Меер не знал его тётку, у которой тот жил после смерти родителей и двух коротких отсидок за мелкие и бессмысленные кражи, то решил бы, что Иосиф голодает. Но бездетная Двойра была известна тем, что старалась закормить до отвала любого, попавшего в её дом, и уж морить голодом единственного, пусть и отбившегося от рук племянника, точно бы не стала. От бульона Иосиф отказался, на наливку жадно согласился и, не сняв кепки, далеко отставив в сторону мизинец, быстро опрокинул в себя рюмку, успев перед этим сказать лишнего.

         — Ну, лехаим и шабат шолом, — может, Йося и хотел как лучше, но большинству людей лучше молчать, чем открывать рот. И Двойрин племянник не родился исключением.

Ненужный тост напомнил Мееру о данном Песе обещании и разозлил старика. Ему и так-то не нравился этот расхлябанный, как на шарнирах, парень. Его нагловатая ухмылка и подчёркнуто-приблатнённые манеры вызывали неуместные субботним вечером воспоминания, и уж, конечно, не снятая за столом кепка не прибавила любви к незваному гостю.

         — Поговорить надо, хозяин, — развязно сказал Иосиф, едва успев поставить на стол пустую рюмку.

         — Доем, тогда и будем разговаривать, — отрезал Меер и, подвинув к себе тарелку, принялся не торопясь есть, с громким хлюпаньем втягивая с ложки горячий бульон. Управившись с половиной, он остановился и молча подлил себе ещё наливки. Не предложив гостю, выпил и продолжил есть. Иосиф, видимо, не ожидал такого поворота и заскучал. Поёрзал немного на скрипучем стуле, пошарил цепким взглядом по сторонам, потом решившись тоже налил себе ещё рюмку и приподнял её, как бы приглашая Меера. Тот не оторвал взгляда от тарелки, и гостю пришлось выпить одному. Вошла Поля с горячим кугл, но Меер, прикончивший бульон, решил, что портить себе аппетит дальше и есть в присутствии этого ганыфа не стоит.

         — Песя. Забери тарелку и унеси кугл. Я доем позже. И дай нам поговорить.

Обиженно поджав бледные губы, Песя молча выполнила команду. Спорить с упрямым стариком было в принципе бесполезно, а дерзить в присутствии гостей и небезопасно.

         Пока она отнесла тарелки, завернула противень с кугл в газеты и обмотала полотенцем, чтобы не остыл, прошло время, и Песя, пристроившаяся как обычно подслушать за дверью, начало разговора пропустила. Но если бы и услышала, то это вряд ли что-нибудь ей дало. Впервые за пятьдесят с лишком лет замужества она поняла меньше трети из того, что сказал гостю её муж, да и то отдельными, не связанными кусками — слов таких не знала. Некоторые она, конечно, слышала и не раз, всё ж их дом стоял прямо у базарной площади, и по ярмарочным дням задушевные беседы пьяных мужиков влетали в раскрытые окна кухни, не застревая в кроне разросшейся старой вишни. Знала она, что шесть из десяти лет, выписанных в сорок седьмом по пятьдесят восьмой статье и проведённых в Абакане, здоровья мужу не прибавили, но чтобы её тихий Меер там научился так виртуозно владеть этим странным языком? О чём говорил Меер, она так и не поняла, а из немногого, что разобрала из речи гостя, никак не могла взять в толк, на какие вопросы и почему её муж должен отвечать за весь рынок, на котором он и бывал-то не каждое воскресенье? Разговор закончился. Гость резко встал, у выхода снова помянул про ответы за базар и вышел, хлопнув дверью. Меер сидел неподвижно, задумавшись, и Песя решила, что настало время продолжить ужин и всё выведать. Не успела она размотать полотенце и снять газеты с противня, как дверь снова хлопнула, и когда Песя с тарелками и куглом вышла на веранду, там уже сидел Вольф — Мееров младший брат. Песя радостно захлопотала, доставая новые приборы, но на этот раз её выставили ещё бесцеремоннее и в два голоса. Кугл оставили.

         Говорили братья долго и непонятно. Вольф попытался поначалу перейти на шёпот, но быстро устал повторять всё дважды своему глуховатому брату, на каждую его фразу переспрашивающего: Вус?** Дальше разговор пошёл уже в голос, что, впрочем, не прибавило подслушивающей Песе понимания. Судя по употреблявшимся выражениям, речь шла о какой-то аварии. Кто-то, то ли Иосиф, то ли он вместе с какими-то никому неведомыми братьями, Вольф называл их «братанами» (но Песя-то твёрдо помнила, что Иосиф был единственным сыном в том несчастном семействе), наехали на её мужа и ещё на некоторых из их знакомых и родственников. Как можно было задавить такое количество народа одной машиной, она не понимала, да и не слышала ни о чём подобном. Если бы такое случилось, то весь городок бы уже гудел. Проговорив так полчаса и съев полпротивня кугла, братья, не сказав Песе ни слова, вышли из дома и растворились в темноте тёплой субботней ночи.

                                              2

         Собрались все у Мэйци, у старого мудрого Мэйци, что уже который год, несмотря на проверки ОБХСС и регулярные посещения фининспектора, держит свою лавочку уценённых товаров у самого входа на рынок. К нему, как выяснилось, Иосиф пожаловал к первому. Кроме него и Меера с Вольфом в числе потенциальных пострадавших оказались: фотограф на патенте Изя Якобсон, непременный участник всех славутских свадеб, фотохудожник, у которого ни одна невеста не осталась обиженной, и новатор, впервые применивший макросъёмку на обрезаниях; ещё один Мэйця — не тот, а другой, что ещё со времён двадцатого съезда руководит заготконторой «Потребкооперации» и обменивает деревенским мужикам грибы и яйца на бумажки с лиловыми штемпелями; сапожник Мендель, что всю жизнь, с перерывами на две войны сидит в будочке у гастронома без ступни, но с медалями; а последним, как обычно, прибежал запыхавшийся дантист Рудик, чья вывеска «Зубы из материала заказчика», давно украшает кузницу Арье. Измученный кузнец, у которого во рту не помещался уже третий мост, сорвал её со входной двери и пообещал вернуть, когда у него отрастут выдранные Рудиком зубы. Рудик был самым молодым из собравшихся, ему только перевалило за пятьдесят пять и его слово было последним. Он с этим не согласился и ещё от порога начал ныть, что надо всем немедленно бежать жаловаться к Семёну. На него цыкнули, а ехидный Мэйця, что из потребкооперации, поинтересовался, собирается ли Рудик рассказать Семёну про золотые десятки царской чеканки, что тот скупает, переплавляет и делает из них зубы клиентам посолиднее. Рудик расстроился, обиделся и притих.

         Об этом подумали все — да, можно было обратиться к участковому Семёну. Всё же он был «свой» — внук троюродной сестры Песи по матери — Доры и резника Шойхета, к которому до сих пор, несмотря на его девяносто с лишним лет, несли хозяйки со всей округи горластых петухов, квохчущих кур и возмущённых таким отношением гусей. Животных покрупнее старик уже не брал — отправлял к новому, молодому резнику. Да, можно было бы обратиться, и Семён бы понял. Не известно, помог бы или нет, но посоветовал бы и, что важно, не выдал бы… если не прижмут. На большее рассчитывать не приходилось — они все знали цену и доверию, и признанию и с ней смирились. Но Семён был власть, а с властью эти старики: битые, ломаные и не раз униженные ею — иметь дело не хотели.

         Как выяснилось во время разговоров под выставленный не тем Мейцей разбавленный и настоянный на черносмородиновых листьях спирт — не ко всем Иосиф приходил в одиночку. К Менделю он ввалился вместе со Стёпкой Гуцулом — здоровенным мрачным бычком из слободы, уже успевшим отсидеть за мелкое хулиганство и пьяную драку. Должно быть, вспомнил Иосиф, как летел с Менделева крыльца, когда заявился, изрядно выпив, свататься к одной из сапожниковых дочек и по ходу дела перепутал, к кому пришёл. Мендель, оставивший здоровье на Финской, а ступню на Отечественной, бряцая медалями, которые не снимал даже в бане, гнал тогда Йосю до самой калитки, скача за ним на одной ноге и охаживая незадачливого жениха костылём.

         Позже, когда эту историю уже пересказывали за каждым столом, оплетая, как вьющимся диким виноградом, фантастическими подробностями, выяснилось, что приходили они ещё и к Арье. Знакомый с особенностями местной фауны Йося намекал партнёрам, что лучше бы туда не соваться, но разгорячённый быковатый Стёпа с ошалевшим от пьяной храбрости, недавно вернувшимся с отсидки Владиком Дракулой (получившим «погоняло» за выпирающий клык) решили обложить данью и его — частник же. Осторожный Иосиф быстро произнёс программную речь и под предлогом срочной малой нужды выскочил наружу, и уже оттуда, укрывшись за грудой золы, наблюдал, как один за другим вылетают из ворот кузни его незадачливые компаньоны и с глухим шуршанием ещё с пяток метров скользят по утрамбованной земле, сметая мелкий мусор стрижеными затылками и раскинутыми полами роскошных пиджаков. А ведь намекал же им, говорил ведь, что у Лёнчика — сына Арье — рука толщиной с его, Йосину, ногу, а у брата его, Фимки кулак размером с Владову голову. И что было не послушать — может и не пришлось бы тогда Дракуле платить Рудику за новый клык?

Но это всё после, а пока, допив выставленный Мэйцей маленький штоф и разругавшись все вместе и каждый с каждым по отдельности — решили пойти к ребе.

       Это был ещё тот, не новый, закончивший на тройки педучилище в Ровно, а прежний ребе, отсидевший полагающееся за сионизм, троцкизм и попытку присоединить Восточную Сибирь к Палестине десятку целиком, а после ещё и отмучивший свои пять «по рогам». Поначалу говорить о деле в шаббат старик отказался наотрез, но услышав, что речь идёт о блатных, встрепенулся. Выслушал все шесть сторон, задал несколько вопросов, глубоко задумался и начал слегка всхрапывать. Вольф громко кашлянул у него над ухом, старик вскинулся, пожевал вялыми губами, пригладил бороду.

         — Человек, — произнёс он и задумался снова.

Все вздохнули и приуныли, ожидая то ли тихий храп, то ли длинную цитату из Торы.

         — Человек, — повторил ребе уже увереннее и громче, — обратившийся за помощью к ментам — конченый человек. Если самим не справиться — ищите другую третью силу.

                                              3

         На размышления претендент на королевский трон выделил Мееру и прочим своим будущим подданным три дня — и это было очередной ошибкой. За три дня Всевышний успел создать и землю, и небо, и даже сушу с морями и растениями. Старикам хватило и двух.

         Войсковые учения начались во вторник на рассвете. Сонный славутский гарнизон был поднят по тревоге для отражения наступления потенциального противника и начал разворачиваться в направлении Шепетовки. Отдельная отборная группа захвата, усиленная тремя бронетранспортёрами, была выделена для обезвреживания вражеского десанта, высадившегося под самой Славутой и незаметно проникшей в город. Нужно ли пояснять, что места явок и схоронов, где прятались диверсанты, были указаны Меером безошибочно, вплоть до количества ступенек, ведущих в Двойрин погреб, и точного описания места, где стоят двадцатилитровые бутыли с наливкой из крыжовника.

         Руководил группой захвата лично капитан Штейман — племянник Рудика, служивший в том самом военном городке, что раскинулся в лесу за Пятой школой, на месте бывшего немецкого концлагеря. Он-то и подбросил полковнику Приходько, а тот в свою очередь генерал-майору Шмакову идею и быстро разработанный план учений, который тот тут же присвоил себе. Важно было успеть опередить другие гарнизоны — приближался очередной великий праздник, и генерал понимал, как важно выделиться первым. Бесплатные пломбы и коронки были обещаны капитану и всей его семье пожизненно, как Рудик ни стенал — старики не пожадничали. Полковника Приходько в замысел, конечно, не посвятили, но капитан намекнул ему, что группа знает, где и что захватывать, и он не останется внакладе. Ну а генерал-майор в мечтах уже ощущал на своих плечах приятную тяжесть второй большой звезды. По правде говоря, капитан с удовольствием сделал бы всё и задаром. Как и всякий мальчик со скрипочкой, он в своё время натерпелся от интернациональной славутской шпаны и когда узнал от дяди, что возглавляют вражеский десант Йося, в школьные годы не раз унижавший будущего воина Алика Штеймана, и Стёпка Гуцул, когда-то подбивший ему глаз и отбивший красавицу Оксану, то с радостью вызвался лично руководить самым опасным направлением — захватом диверсантов — чем вызвал уважение и зависть сослуживцев.

         Спавшего сладким утренним сном несостоявшегося короля взяли практически без шума, если не считать громких воплей Двойры, обнаружившей исчезновение наливки и окорока. Впрочем, Мейер и Мэйця, бывшие рядом и настороже, быстро притушили скандал, наобещав потерпевшей полную компенсацию пропавшего по рыночной цене, бесплатную фотографию на будущий памятник от Изи и, сверх того, дармовые набойки у Менделя в течение одного года. Двойра возмутилась, и сторговались на двух.

         Йосю связали и сунули в подкатившую бронемашину так быстро, что никто и не заметил. Столпившиеся в безопасном отдалении обитатели улицы Энгельса, не понимая, что, собственно, происходит, обсудили все варианты события: от войны с Израилем, до введения карточек и новых погромов. По душе собравшимся пришлось и утверждение сумасшедшего Мотла о том, что Двойра печатала в погребе фальшивые новые деньги для следующей реформы, и общество, забыв про войну, тут же заспорило о том, будет ли она к десяти или к ста.

         Грохот раньше времени ворвавшихся на тихую Банную улицу бронетранспортёров разбудил недавно вернувшегося с ночной гулянки Степу, и тот, почуяв неладное, попытался смыться огородами, но был пойман у самого Горыня, где капитан Штейман, пользуясь отсутствием сторонних свидетелей, с удовольствием врезал ему по шее. Исполнив давнюю мечту, капитан огляделся по сторонам и, подмигнув своим солдатам, задумчиво сказал:

         — А не пристрелить ли нам его за нападение на советского офицера? — и стал, не торопясь, расстёгивать кобуру.

         — Ты чё, Алик! Это же я, Стёпа! — завопил несчастный.

         — Аааа… Стёпа, — радостно узнал тот и двинул ему ещё разок.

         Повезло лишь Владику Дракуле, который в эту ночь не ночевал дома, а после визита к кузнецу залечивал раны в объятиях молодой цыганки, пообещавшей заговором восстановить выбитый зуб, в таборе, разбившем свои шатры на берегу мелководной Утки. Впрочем, на этом его везение и закончилось. Проснулся он по-прежнему без зуба, без денег и со свежим триппером.

         Незадачливых претендентов на трон на бронетранспортёре вывезли в лес, где капитан Штейман, отойдя с ними в сторону (под прикрытием группы захвата с автоматами), ещё раз объяснил им, кто в городе хозяин. Объяснение закончилось щелчком затвора и командой: «Бегом!», которую дважды повторять не пришлось.

                                              4

         На этот раз собрались на веранде у Меера. Песя не ждала столько гостей, и на стол поставить было нечего. Она, конечно, открыла свежезакатанную банку с огурцами, достала остатки вчерашнего жаркого и сегодняшнего печенья, отлила из бутыли в графин черносмородиновой. А никто и не ел. Цедили потихоньку наливку, пощипывали печенье, изредка перебрасываясь ничего не значащими словами. Стемнело, и никто не встал, чтобы зажечь свет. Старики сидели в темноте и молчали. Они победили, но праздновать не хотелось. Всегда готовые к худшему, безропотно встречая очередные причуды своих извилистых судеб, они понимали, что это лишь временная передышка, что снова что-то меняется в знакомом им мире, и не ждали от этих перемен ничего хорошего.

_____________________

*Ганыф — вор (идиш)

** Вус? — Что? (идиш)

Share

Владимир Резник: Король: 15 комментариев

  1. Aleks B.

    Mне рассказы Владимира Резника понравились давно, с первого, в Мастерской —
    “«И сынок мой по тому, по снежочку». И не только из-за совпадения в произношении идишских слов.
    Нравятся, потому что мастерские; несМотря на лох ын коп, кот. могут сделать комменты некоторых “пардоньте”, по непонятным причинам боящиеся “буков” и ловящие блох в чужих текстах
    p.s. Не знал, что с такими никами можно — в Заметки Портала.
    Так шо и я не ругаюсь на всяких афтОров/аффторш; полагаю, не поможет.
    Автору, уваж. Вл. Резнику, — поклон и наилучшие пожелания.

    1. дэр олтэр портяньщик

      Алексу Б., эсквайру.

      Сэр! Не окончательно уловши все намеки, но все еще будучи широкоизвестным в узких кругах порядочным укротителем препра-а-ативных насекомых чятельно заявляю: была б охота ловить их в основном тексте — давным давно б пенял аффтару за его неопознанную Полюшку-Полли. Но я ж молчу, как фаршированная эмоциями рыба! Или — нет?

      Колумбыч,
      приставной коп (чятельно зачеркнуто) отставной кэп

      1. Владимир Резник

        «давным давно б пенял аффтару за его неопознанную Полюшку-Полли.»
        Да, тут я невольно запутал читателя. Виноват. Дело в том, что жена Меера Песя в эвакуации превратилась в Полину (Полю), так же как её сестра – урождённая Эстер-Лейка – стала Лизой. Так что Песя и Поля – одно лицо. Мы звали её и так и эдак.

        1. Пейсах Исакыч

          «эээээ», — сказали мы с Пейсах Исакычем. «оказывается, аффтар еще не вырос из полудокументальной капусты! и королей, разумеется. такого за такое нельзя оставлять без компота. лучше пожелаем ему дорасти до … «читырех мильёнов»?»

          1. Владимир Резник

            А вы считали, что автор всё выдумал? Уверяю вас: абсолютно всё написанное им в почти сорока рассказах, романе и трёх детских повестях – есть чистая и незамутнённая правда, включая медведя в холодильнике и полёт на санях к Санта-Клаусу.

  2. а лох ын коп

    вот чесслово приятна, шо аффтар прислушивается к своим читателям: и пишет, и пишет, и пишет… и это — хорошо, шо он хорошо пишет. патамушта у его рассказиков (у О’ Генри все им написанное — stories, так шо я не ругаюсь) совершенно естественный jewish flavour (пардоньте за акцент!). не сымитированный, а именно шо натуральный, как медвежонок Бумка — самый еврейский из всех медвежат. так шо аффтар, пешы исчо! биз 120
    пс
    и пара слов за Бабеля. совершенно случайно (но ви же понимаете, шо в еврейском мире чистых случайностей не бывает) совершенно по другому поводу (какая-та там условная этнофольклористика) совершенно недавно обсуждался (совершенно в общем т.с. виде) вопрос: а почему в дореволюционных еврейских народных песнях отсутствуют воры и воровство? шо, в Одессе до 1917 года не было уголовного элемента? еще как был! (и даже немножко в «большой» еврейской литературе — тоже был). а в еврейских песнях — сразу и не вспомнишь. ну, «ой, геволт, а ганэф» (правильно — «хыхки»!). или «дэм ганэфс ихэс». так это — шутки. а где по-настоящему крупная рыба? все до оскомины привычные «одессы-мамы» были написаны/записаны на пластинки на мировых просторах от Нью-Йорка до Варшавы после октябрьского переворота. и книжки соответствующие издавались. там же и тогда же. получается, шо действительно вор для тех еще евреев «был вором и никогда героем»?

    1. Soplemennik

      а лох ын коп
      — 2019-03-28 20:37:36(176)

      у О’ Генри
      =========
      Вот за это, за О.Генри(!), на неделю без компота!

  3. Л. Беренсон

    Рассказ мне понравился, Верно и ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНО передан языковой, типажный, бытовой колорит еврейской жизни, верны приметы времени и места, большинство деталей и сюжетных ответвлений оправданны, работают на тему и нарратив. Это всё, конечно,IMHO. Я не стал бы всуе и походя поминать Бабеля, «воспевающего романтику вымогательств, грабежей..» Что касается идишизмов: вор — גנב ГонеВ (ганеВ), «куриного креплах» неправильно: креплах -мн. число. Спасибо и успеха автору.

    1. Владимир Резник

      «Я не стал бы всуе и походя поминать Бабеля, «воспевающего романтику вымогательств, грабежей..»
      Вы бы не стали — так это и не Ваш рассказ. И не «всуе!))) — а в прямой связи с сюжетом.
      «Что касается идишизмов: вор — גנב ГонеВ (ганеВ)»
      Вы и впрямь считаете Ваше произношение истинно верным? Вы не в курсе, как отличаются локальные произношения? Как бьются белорусские и украинские евреи за своё, впитаное с детства, звучание слов? Как же мне надоели эти указки на неправильность моих выражений на идиш! Да поймите Вы — именно так говорили там! Я там жил! И я всё это отлично помню! ДА -ганыФ!! Ф, черт подери, Ф!!

      1. Л. Беренсон

        Владимир Резник
        26.03.2019 в 16:45

        «…впитаное с детства, звучание слов? Как же мне надоели эти указки…»
        *****************************************
        Это не указка, а напоминание того, что ЗВУЧАНИЕ глухого Ф в конце слова («слоф нет») требует в ПИСЬМЕ правильного написания. Это правило, мной «впитанНое» со школьных лет. А то, что Вам надоело, не знал. Теперь больше не буду.

        1. Владимир Резник

          «требует в ПИСЬМЕ правильного написания. Это правило, мной «впитанНое» со школьных лет.»
          НЕТ – не требует, если вы хотите передать реальную речевую специфику того места и времени, создать атмосферу.
          Если бы Бабель подлаживал речь своих персонажей под существовавшие правила, не были бы написаны «Одесские рассказы». За одну только фразу «Беня, ты знаешь, что мине сдаётся? Мине сдаётся, что у нас горит сажа…» — вы бы ему выдали чемодан нравоучений. А таких фраз там… Я готов обсуждать литературную составляющую своих работ и всегда рад свежему мнению. А вот написание слов на идише – увольте.

  4. Abram Torpusman

    Одного замечания всё-таки не избежать. «Король» за субботним столом не снимает шапки, и его визави за это сердится. Так ведь верующему иудею положено всегда покрывать голову — даже в синагоге и за столом!

    1. Владимир

      Ну какой он верующий… В синагогу не пошёл, помолиться забыл, а потом в субботу помчался заниматься делами))

  5. Abram Torpusman

    В конце 60-х я покинул город на берегу Случи, притока Горыни, упомянутой в рассказе. Узнаю типы персонажей. По-моему, рассказ хороший.

Добавить комментарий для Пейсах Исакыч Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.