Большинство утопий прошедшего века (а было их много!) решает спор между «моисеем» и «народом» в пользу «народа», рисуя идиллическую картинку возвращения в Египет, а «моисей» либо гибнет, либо раскаивается и вписывается в коллектив. Антиутопии (их тоже было немало!) рисуют «моисея» как трагического героя, затоптанного носорожьим стадом конформистов.

Элла Грайфер

Опыт футурологии

(окончание. Начало в №11-12/2018)

Часть II

Светлое завтра

Все возможно только средствами простыми.
Мы в самих себе не в силах разобраться.
Сорок лет вожу народ я по пустыне,
Чтобы вымерли родившиеся в рабстве.
А. Городницкий

По-простому по-еврейскому наше время можно назвать «поколением пустыни». Жили-были в Египте, а потом обстановка там изменилась и жить стало невозможно. Вот также невозможно стало сегодня жить в прежнем патриархальном сообществе. Не работают представлявшиеся прежде «естественными» отношения между людьми, и растерянные люди начинают соображать, как бы так ухитриться, чтобы отношения опять стали правильными, чтобы можно было без опасений ближнему доверять и не считать себя фраером, не обманывая его доверия.

Поисковую активность общества удобнее всего проследить по его литературе. В наши дни соответствующий жанр именуется «утопией» (а также «научной фантастикой»), а возникает он всегда и везде в кризисную эпоху.

В Египте, помнится, предки наши «возопили к Господу», надеясь на Его прямое вмешательство в историю, не зря наша утопия именовалась Царством Небесным. Другие народы идеи выдвигали разные. Платон был склонен доверить управление «философам» (что бы сие ни означало!). Европейское Просвещение (а за ним и коммунистическая идеология) уповало скорее на технический прогресс…

Но все утопии объединяет понимание будущего как идеализированного прошлого. Вспомним, что, вопия к Господу в Египте, евреи первоначально вовсе не собирались из него выходить, наоборот, они надеялись вернуться в прежнюю ситуацию, когда горшки с мясом были, а надсмотрщики… ну, были, как минимум, не такими вредными.

Классическая утопия есть не что иное как фаустовская попытка остановить мгновенье. «Большой Брат» — в лице Мессии, Сверхчеловека или коллегии Просвещенных — призван навсегда заморозить общество в том состоянии, которое представляется авторам идеальным (т.е. идеализированное прошлое). Остановите историю — я сойду!

Но в истории, как известно, пути назад не бывает. Из Египта придется выходить, а путь-то лежит через море, пустыню и войну. На это предки наши не подписывались и потому очень обижались на Моисея, что сперва вконец испортил им отношения с египтянами, а после завел неведомо куда. По этой самой причине в наши дни человека-творца, источник всяческих инноваций, широкая общественность будет считать врагом. «Поколению пустыни» предстоит погибнуть, не увидев Земли Обетованной.

Пожалуй, самое точное и проникновенное описание этой трагедии находим в «Улитке на склоне»:

«…они не знают, что обречены; <…>что сильные уже нацелились в них тучами управляемых вирусов, колоннами роботов, стенами леса; что все для них уже предопределено и — самое страшное — что историческая правда здесь, в лесу, не на их стороне, они — реликты, осужденные на гибель объективными законами, и помогать им — значит идти против прогресса, задерживать прогресс на каком-то крошечном участке его фронта. Но только меня это не интересует, подумал Кандид. Какое мне дело до их прогресса, это не мой прогресс, я и прогрессом-то его называю только потому, что нет другого подходящего слова… Здесь не голова выбирает. Здесь выбирает сердце. Закономерности не бывают плохими или хорошими, они вне морали. Но я-то не вне морали! <…> Но может быть, дело в терминологии, и если бы я учился языку у женщин, все звучало бы для меня иначе: враги прогресса, зажравшиеся тупые бездельники… Идеалы… Великие цели… Естественные законы природы… <…> На любом языке это не для меня. Плевать мне на то, что Колченог — это камешек в жерновах ихнего прогресса. Я сделаю все, чтобы на этом камешке жернова затормозили».

Справедливо, но… не позабудем, что Кандид — попаданец. Он не из тех, кто обречен, и обречен именно потому, что об альтернативе не помышляет, а лишь смутно мечтает о возвращении назад. Бунт рабов всегда бессилен, сколь бы ни был он «бессмысленным и беспощадным» — тоталитаризм по Оруэллу или тупое потребительство по Хаксли — равно глухая безнадега. Рай «всеобщего потребления» задыхается в удавьих объятиях чиновника, а тоталитаризм уже рухнул под собственной тяжестью.

Также как в эпоху неолитической революции выживут только те, кто сможет выстроить новые производственные отношения, и человек-творец, который способен на решения нестандартные, не враг им, но единственная надежда, как единственной надеждой поколения пустыни был Моисей. Но не верили они Моисею, верили миражам прошлого и заплатили за свои заблуждения страшную цену.

Вот так же и современники наши до последней минуты будут верить чиновнику, обещающему довольство и счастье для всех даром, мир, в котором вкалывают одни роботы, булки растут на елках и галушки сами прыгают в рот, а не тому, кто от них потребует усилий и риска.

Об этом повествует мудрая книга, которую автоматически относят к жанру утопии, что на самом деле все-таки не совсем верно: «Атлант расправил плечи».

*  *  *

Один толстый трактирщик прозвал меня Колобродом, а между прочим, живет он в одном дне пути от таких чудищ, что увидишь только — обомрешь, а если оно наведается к нему в гости, от деревни и труб не останется. Но он спит себе преспокойно, потому что не спим мы. А по-другому и быть не может. Пусть простой фермер живет, не зная страха, я и мой народ все сделаем, чтобы он жил так и дальше. Для этого храним мы свои тайны, в этом видим свое назначение, покуда зеленеет трава.
Дж. Р. Р. Толкиен

Большинство утопий прошедшего века (а было их много!) решает спор между «моисеем» и «народом» в пользу «народа», рисуя идиллическую картинку возвращения в Египет, а «моисей» либо гибнет, либо раскаивается и вписывается в коллектив. Антиутопии (их тоже было немало!) рисуют «моисея» как трагического героя, затоптанного носорожьим стадом конформистов.

И только Алиса Розенбаум — аптекарская дочка из Питера с ее бесценным опытом советских двадцатых годов — уловила и описала главное: Торжество коллектива над личностью — полный блеф, так жить нельзя, и в историческом масштабе царство «коллектива» быстро окончится крахом: обнищанием, хаосом, анархией, гражданской войной. Альтернативой Моисею может быть только гибель в пустыне.

Прежняя общинность мертва, и не возродить ее ни геноцидом, ни благотворительностью, а новую создать может… только этот самый творец-индивидуалист. И не тем, что по мысли ранних Стругацких (см. «Хищные вещи века»), всех переделает по образу и подобию своему, а наоборот — тем, что утвердит свою верхнюю ступеньку на иерархической лестнице и станет центром кристаллизации, вокруг которого выстроится новая структура, достаточно комфортная для обычных, нетворческих людей. А те, кто предпочтет Моисею Египет, — обречены, им уже нет спасения.

Эту закономерность и моделирует Айн Рэнд, описывая Дэгни Таггарт, деловито отдающую у сломанного семафора команды растерявшейся и бездеятельной паровозной бригаде: «Я отвечаю за все!», и толпа на глазах становится коллективом, на гордое «я» откликаясь радостным «мы». И наоборот — там, где чиновникам удается одержать верх над Дэгни, рабочие быстро сползают на рельсы «спихотехники», подсиживают друг друга и дело кончается катастрофой в туннеле.

Обратите внимание: пассажиры, которым суждено в ней погибнуть, с полной убежденностью поддерживают не Дэгни, а ее врагов. То есть, в отличие от Хаксли, Оруэлла или Набокова («Приглашение на казнь»), гибнет не свободный индивид, а наоборот — конформисты, по свободному выбору отвергающие свободу.

Можно отнять у Дэгни железную дорогу — но тогда поезда пойдут под откос. Можно отжать у Хэнка Реардена сталелитейные заводы — но тогда иссякнет сталь. Можно создать обстановку, нестерпимую для Джона Галта — но тогда не будет у вас не то что «вечного», а и вообще никакого двигателя.

«Поколение пустыни» — обречено. Но что же будет с «моисеями»? Сперва они, конечно, подобно своему библейскому прототипу, будут страдать, убеждать и спорить, терпеть притеснения и поношения, надеясь на опыт и здравый смысл, но в конце концов поймут, что единственная возможность для свободного творца в такой ситуации — эскапизм. Это может быть просто зарабатывание на жизнь самым пролетарским трудом (вот ведь — за тридцать лет до того безошибочно предсказала Айн Рэнд «поколение дворников и сторожей»!) или сбережения, у кого не растворятся враз от инфляции, но оптимальный вариант — бегство в «Долину Галта», туда, где на пороге спотыкается чиновничья власть, где источником существования для них станет то, чем они сильны — способность и готовность к инновациям.

К тем самым инновациям, которые составляют главную проблему современного мира. Миновать их нельзя, как не миновать было в неолите перехода от охоты и собирательства к земледелию и скотоводству, обрушившего прежние правила общежития. И также как тогда во главе движения встает новый социум, какого не было прежде.

Разумеется, и до неолита во всяком роде-племени доблестный воин был человеком уважаемым, но невозможно было это уважение конвертировать в источник дохода, обеспечивающий существование воина и его семьи. В неолите война становится профессией, специалисты составляют отдельную касту, обособленную, привилегированную, с собственным образом жизни и кодексом чести, который внутреннюю конкуренцию, конечно, ограничивал, но все же допускал в куда большем объеме, чем у прочего населения. Например, рыцарский турнир был, по сути, профессиональным конкурсом, и выигравший мог рассчитывать на определенные дивиденды — в отличие от тех же ремесленников, которым конкурировать строго воспрещалось.

Не то чтобы военные совсем оторвались от прочего общества, напротив, они пребывали с ним во взаимодополняющем симбиозе: крестьяне их кормили, а они… как сказано в эпиграфе. Но при всем при том трактирщик — всего лишь трактирщик, и фермер — всего лишь мужик, а Арагорн, произносящий эти слова — рыцарь, и в перспективе — король.

Военные — элита и власть, и потому их идеализировали, приписывали им моральное превосходство, их образ жизни и правила поведения были предметом подражания и зависти для всех остальных. Достаточно вспомнить, что слово «благородный» означало первоначально просто принадлежность к их социуму, а «подлый» — к нему непринадлежность, а сегодня мы однозначно воспринимаем их как обозначение определенного стереотипа поведения, склонности к определенного рода поступкам, с соответствующей моральной оценкой. Реальные рыцари были, конечно, не столь прекрасны и добродетельны, как их возвышенные литературные образы, но тому, кто не хотел кормить свою армию, приходилось кормить чужую.

Люди Долины Галта — аналог воинов прошлого, призвание их — не замыкаться в себе, но выходить на связь с простолюдинами, становиться их князьями и королями. На это автор прямо намекает, производя Франциско Д’Анкониа и Рагнара Данешильда из самых аристократических фамилий, они — и воины (изобретатели), и короли (организаторы производства). Бывают, впрочем, и короли, которые не воины (Дэгни Таггарт), и воины, которые не короли (Джон Галт), но они тем более нуждаются друг в друге и хорошо понимают это — все как прежде бывало.

Прежде бывало, но… а есть ли оно на самом деле сейчас? Может быть, Долина Галта — просто очередная утопия, красивая мечта романистки? В романе-то, согласно законам жанра, процессы ускорены, фронты обозначены четко, да еще заговора и секса добавлено для пущей завлекательности…

И тем не менее — оно есть на самом деле.

*  *  *

Есть такая партия!
В.И. Ленин

Медленно, но верно прорастающую «Долину Галта» не замечают и потому, что она под самым носом (лицом к лицу лица не увидать), и потому, что ее реальные обитатели отнюдь не столь добры и привлекательны как герои Айн Рэнд, также как реальные рыцари далеко не всегда напоминали благородного Айвенго.

И вырастает она в пространстве не географическом, а социальном — как своеобразное сословие, замкнутая среда. Есть на свете организации/сообщества, мощь и стабильность которых обеспечивается вот именно непрерывным созданием инноваций. Называются они транснациональными корпорациями (ТНК), иногда еще скрываются под таинственным термином «инвесторы». Общая схема устройства: центральный офис и КБ разработок где-нибудь в Европе, Америке или Японии, они определяют культурную атмосферу и внутренние правила игры; капитал, хранящийся где-нибудь в офшорах на экзотических островах; и производственные мощности — где удобнее и дешевле рабсила.

Это — в исходном моменте, но в процесс вмешивается бесконтрольно размножающаяся бюрократия. Налоговый пресс и манипуляции с учетной ставкой местного предпринимателя душат, разоряют как мелкие бизнесы, так и национальные корпорации… зачищая площадку для ТНК, ибо с мультинациональной справиться им слабо. Налоги, которые можно слупить с пары контор да тройки лабораторий, ее не разорят, в крайнем случае — губернатору взятку сунет, а уж вовсе в крайнем просто уйдет — хоть в Китай, хоть в Израиль, хоть в Индию — ее всюду с руками оторвут, что в «развитых», что в «недоразвитых» странах.

Там, где патриархальная община еще жива, предприятия ТНК «соломки подстилают» при ее распаде и перекидывают мостик к источникам технического прогресса для подготовки местных кадров. «Местных» не только по происхождению, но и по умению из чужого опыта отобрать то, что для своего годится, а тому, что не годится — выстроить местную замену. Там же, где прежняя община уже распалась окончательно, создают «крышу» для возникновения новой… правда, мы еще не знаем, какой.

По сведениям «Википедии» ТНК сегодня обеспечивают 50% мирового промышленного производства, 70% мировой торговли, 80% патентов.

Конечно, процесс этот — не роман. Он нескорый и нелинейный, как все в истории продвигается по схеме «шаг назад — два шага вперед», но отчетливо виден вектор. Обратите внимание, на какое отчаянное сопротивление наталкиваются, например, попытки Дональда Трампа снизить налоги, вернуть родные корпорации домой, обеспечивая работой трудящихся за счет халявы бюрократов и тунеядцев.

Победа Трампа увеличивает шансы Америки на выживание, победа «глубинного государства» неминуемо приведет к окончательному уходу ТНК, причем, как и в романе, они унесут с собой реальные достижения американской науки, культуры и техники, оставив бюрократам развалины — как произошло, например, в СССР. Не останется безнаказанной вера, что ток самозарождается в розетке, булки растут на елках, а творог выколупывается из вареников.

ТНК завязаны на реальность, все — от топ-менеджера до последней уборщицы, они — естественный враг чиновника, ибо претендуют на одно и то же место под солнцем — на реальную власть. Разница только в том, что они используют власть для созидания, а он — для разрушения.

Нет, ТНК отнюдь не «райские острова», у них масса проблем, например, конкуренция и плесень своей, внутренней бюрократии, но конкуренция — лекарство необходимое, хотя и горькое, а бюрократический паралич даже в случае летального для ТНК исхода куда менее опасен для простого работяги, чем та же болезнь, поразившая государство, ибо при банкротстве работодателя велика вероятность приобретения предприятия другой фирмой, а развал государства связан нередко с иноземным нашествием или гражданской войной.

ТНК — защитник, гарант стабильности — то, чем был для простого труженика когда-то князь или, если угодно — король. Они кровно заинтересованы друг в друге. Королю хочется побольше подданных, ибо с каждого из них он поимеет свою долю прибавочной стоимости, а подданные, в свою очередь, выигрывают от покровительства короля. Добрая воля с обеих сторон необходима, но… недостаточна: чтобы обеспечить ожидаемую защиту, король нуждается в рыцарском войске.

Рыцари — расходный материал, они «спецназовцы», авантюристы, драчуны и забияки, их постоянная боеготовность — залог успеха в защите подданных короля от постоянной опасности. В мире постнеолитическом такой опасностью было нашествие иноплеменных, в современном — мы уже убедились выше — имя ей ИННОВАЦИЯ. И точно также как для воина древности наилучшей обороной было нападение, современный рыцарь по имени стартап отводит от обывателя угрозу инноваций тем, что создает их сам.

Стабильность рабочих мест достижима только при постоянном обновлении методов и изделий, постоянном принятии решений, что и как обновлять, причем выбор должен быть достаточно широким и большинство предложений закономерно будет отвергнуто. Область стартапов — рыцарский турнир, где не бывает больше одного победителя, и пусть неудачник плачет.

Продукция может быть действительно инновационной (вроде как Цукерберг социальные сети изобрел), тогда она делается с прицелом на мировой рынок. А может быть просто подтесыванием чьего-то изобретения к ситуации рынка конкретного (например, «Одноклассники») — тут, понятно, и труба пониже, и дым пожиже. Но есть три железных закона, которые соблюдаются всегда:

1) Завязка на реальность.  То, что ты производишь — обязательно кому-нибудь нужно (как минимум, ты надеешься потенциального потребителя в этом убедить). Любой шаг в сторону бюрократизации, т.е. замыкания на себя и свое рабочее место, все начинание сразу загубит на корню.

2) Культурное единство. Команда стартапа зачастую состоит из людей самых разных религий, рас, языков и национальностей, но… Встречаются они только и исключительно на почве западной, научно-технической культуры, и место встречи изменить нельзя. Тот, кто себя в ней не чувствует, как рыба в воде, просто не попадет в команду, ибо она изначально по умолчанию предполагает различение свой/чужой. И чтоб вы знали, все эти стартапники — жуткие снобы. Конкуренция внутри команды существует, но она регулируется своеобразным «обычным правом» гораздо строже, чем в отношении чужаков.

3) Коллективный труд. Мало кто обратил внимание на этот тектонический сдвиг. Тут вам не конвейер, где люди взаимозаменяемы как шестеренки, и не киббуц, где обедают в общей столовке и детей в общие ясли сдают, но трактор в поле каждый водит все-таки сам по себе. Тут каждый вносит свой уникальный вклад, каждый незаменим, лишних не держат, но слаженность, взаимопонимание и взаимоподдержка — как у танкового экипажа в бою. Причем, в принципе не может быть для этого взаимодействия общих правил, потому что важна и производительна неповторимость каждой личности. Способность выстраивать такие отношения — не просто командовать или подчиняться, но друг под друга подстраиваться — в мире стартапов ценится не меньше, чем творческое мышление, хотя и не заменяет его.

Такая вот нынче у ТНК-князя дружинушка хоробрая. Командовать ею непросто. За всеми стартапами надо следить, отбирать перспективные (причем, весьма желательно поменьше ошибаться), а отобранное —провести через пилотную стадию и доработать до серийного выпуска. Дополнительная головная боль — самые везучие да удалые стартапники мечтают тоже заделаться князьями, за что их в качестве потенциальных соперников свои же иной раз и уничтожают, но князья, совсем зачистившие свое окружение, рискуют поражением очень крупным, ибо останавливаться на достигнутом нельзя (см. печальный опыт царя Додона!).

Вояки невезучие с дистанции сходят и либо, махнув на все рукой, уходят в «мужики», либо пробуют снова и снова, благо, сформировалась уже среда, где каждый рыцарь может подыскать себе подходящего короля и каждый король — навербовать рыцарей в свою дружину. Среда эта обзаводится потихоньку собственной валютой (биткоины) и собственной системой образования (номинально все еще встроенной в традиционные университеты, но учат там уже не так, не тому и совсем другими словами). Появляется и свое искусство, воспевающее их доблести и высмеивающее бюрократа-врага (не случайно в России культовым стал «Понедельник начинается в субботу»).

*  *  *

Билась нечисть грудью к груди
И друг друга извела.
В. Высоцкий

…Теперь, наверное, ожидаете вы пророчества «Битвы Армаггедонской» между чиновниками — арьергардом уходящей цивилизации патриархата — и ТНК — авангардом пока еще безымянной цивилизации будущего? И призыва, занять позицию на правильной стороне баррикад? Вынуждена вас разочаровать, все будет совсем иначе.

То есть, битва-то, конечно, будет, и не одна, первые уже начинаются. Битвы за ресурсы: от нефти до воды, за освоенные территории: африканцы — в Европу, китайцы — в Сибирь… Кое-где процесс пока что протекает мирно, кое-где уже рвутся снаряды и бомбы, но ни в одном из сражений ТНК не выступают воюющей стороной, разве что обеим сторонам не без выгоды оружие продают, а выступают они на самом деле в роли той самой китайской обезьяны, что за дракой тигров следит с горы. Впрочем, давайте лучше разберем на примере.

Ближний Восток задыхается от нехватки воды, мелеют и пересыхают Тигр, и Нил, и Ефрат, скукоживаются Геннисаретское озеро и Мертвое море. Мудрецы из ООН винят «глобальное потепление», «правозащитники» сразу вспомнили, что значит, если в кране нет воды, лично я, не будучи специалистом, осмелюсь предположить, что виною демографический взрыв с одной стороны и плотины, возводимые на реках Турцией и Эфиопией — с другой.

И будут соседи наши делить каждую каплю, будут стрелять и резать, устилая пустыни трупами, но любой победитель окажется калифом на час, ибо вода все равно иссякает. Не тот выживет, кто противника разобьет, но тот, кто… пойдет на поклон к ТНК. В океане воды на всех хватит, только вот сделать ее питьевой умеют не все.

Израиль понимал это всегда, поняли эмираты, недавно поняла и Саудия, Иран понимает уже давно, но именно эту возможность отрезает ему сегодня Трамп, что выходит круче всякой бомбежки.

ТНК приходят только туда, куда их зовут, где предлагают подходящие условия (чтоб налоги в плипорцию и никаких чтоб гражданских войн!), и по мере исчерпания ресурсов земли, о котором так беспокоился в свое время Римский клуб, власть их будет расти и расширяться.

Не на баррикады их путь лежит, а на пепелище, где устанут поляне, древляне и прочие пережитки прошлого друг другу глотку рвать и пойдут просить себе князя. Не исключено, что и за князя этого сперва хорошо подерутся, а он будет сидеть и ждать, чья возьмет — тем и согласится володеть.

Понятно, что, осознав себя силой, ТНК неизбежно отожмут у бюрократа власть, присвоив исключительное право распоряжаться финансовыми поступлениями — в виде налогов или как-то еще. Понятно, что не станут насаждать ни демократию, ни диктатуру пролетариата, ни халифат, ни всемирное правительство, что не создадут они земного рая, не утрут всякую слезу, и волк рядом с ягненком у них не возляжет, наоборот — не трудящийся да не ест!

Сегодня ТНК связаны корнями с западными университетами, с западным рынком и, главное — с культурой, истоки которой безусловно на Западе, но… его прогрессирующее одичание под властью озверелого бюрократа, увы, способно, в конечном итоге переориентировать их. На Западе все выше налоги, все опаснее по вечерам улицы, сады и парки, причем, не только за счет «нашествия иноплеменных», но и благодаря доморощенным подонкам типа АНТИФА.

В университетах идет интенсивный процесс раскола на факультеты, где чему-то учат: от физиков-биологов до археологов-лингвистов, и факультеты типа политологии, киноведения и борьбы за права малярийных комаров, где образования практически не дают, зато продвигают чиновничью идеологию и дают диплом, причем, именно последние все больше определяют порядки и атмосферу.

Вероятно, современное государство действительно свое отыграло, не потому что «национальное», а потому что бюрократическое, потому что, лишившись опоры в лице патриархальной общины, оказалось оно «подвешено ни на чем».

Но что придет ему на смену? Какими будут общины будущего, для которых ТНК со своими верными стартапами будут «надстройкой» и «крышей»? Разумеется, будут они «человекоразмерными» — достаточно обозримыми для личного знакомства всех и каждого, для культурного единства и социального контроля, но пока что невозможно предугадать главное: отношения между полами, между поколениями, организацию сотрудничества, формы распределения и использования всяческих благ, возникновение новых и эволюцию прежних национальных языков и культур. На эти вопросы ответа у меня нет. Поживем — увидим.