Глубокий кризис советского режима побудил власти заняться его «перестройкой», а с ней началась либерализация иммиграционной политики государства. Всего за четыре десятилетия (1970–2009 годы) территорию бывшего СССР покинули более 1,9 млн евреев вместе со своими родственниками. Подавляющее большинство — свыше 1,6 млн — сделали это в 1989–2009 годах.
ПРОЩАЙ, РОССИЯ
1988 год, Ленинград — Москва
последний год перед подъемом в Иерусалим
Я беснуюсь, как мышь в темноте сусека!
Выносите святых и портрет Генсека!
Раздается в лесу топор дровосека.
Поваляюсь в сугробе, авось остыну.
Ничего не остыну! Вообще забудьте!
Я помышляю почти о бунте!
Иосиф Бродский
Лента новостей: 1987—1989 годы
21 января 1987 г. Прекращено глушение Русской службы Би—би—си.
1 сентября 1987 г. В Москве введены талоны на сахар.
5 января 1988 г. В СССР запрещена карательная психиатрия.
26 марта 1989 г. Депутатами избраны Б. Н. Ельцин, А. Д. Сахаров.
9 ноября 1989 г. Рухнула Берлинская стена.
«Перестройка»
Начало восьмидесятых было смертоносным для вождей: первым ушел Л. И. Брежнев (1982), за ним — Ю. В. Андропов (1984) и следом — К. У. Черненко (1985). На телевидении звучала бессмертная симфоническая музыка, а похоронные процессии и лицемерная пресса демонстрировали глубину маразма советского режима. Народ был раздражен дефицитами, бедной жизнью и плохой медициной, войной в Афганистане и многим другим. В марте 1985 года к власти пришел Михаил Горбачев, начавший реформы под лозунгами «гласность» и «перестройка». Лозунги породили страхи у одних и немалые надежды на перемены у других. Но все планы реформаторов сводились к косметическому ремонту социализма. Кроме того, «гласность» — это еще не свобода слова!
«Рефлекс»
26 мая 1988 года правительство приняло закон «О кооперации», который был призван поддержать предпринимательскую активность. Другими словами, партия разрешила производственные кооперативы, открыв дорогу к частной собственности. Это был приговор Советскому Союзу с его мнимой «дружбой народов».
Народ внимательно следил за развитием событий в стране, напоминавших социальный триллер с неизвестным финалом. Магазины катастрофически пустели, кооперативные — наполнялись, но цены в них были космические. По инициативе Сергея Карася и Жени Гуткевича 24 декабря 1988 года я зарегистрировал кооператив «Рефлекс». Оба «давили» на меня, напоминая мое прошлое — работу главным врачом больницы. Я согласился, так как зарплаты научных сотрудников были позорными!
«Рефлекс» был задуман как научно—практическая медицинская организация для проведения профилактических обследований рабочих и амбулаторной помощи населению силами ученых—медиков. Мне удалось заключить договор с Томским нефтехимкомбинатом на один год за двести тысяч рублей. Комбинат производил полипропилен, метанол и формалин. Директор комбината согласился на наш проект, предусматривающий профилактические обследования рабочих. Сумма была большой, машина «Жигули» тогда стоила около пяти тысяч рублей. После подписания договора я спросил директора: «Почему вы согласились на такой дорогой проект?» Его ответ был неожиданным: «А что тут особенного? Двести тысяч рублей — эта сумма равна плановым убыткам комбината от простоя вагонов только за один день! Я могу сделать такой подарок рабочим». Вы только задумайтесь!
Мы нашли помещение (поликлинику) и начали работать, привлекая ученых—клиницистов для частного приема больных. Детей и пенсионеров принимали «за счет заведения». Начали обследование и анкетирование работников комбината. Все закрутилось, было интересно! Но эйфория была недолгой. Первоначальный устав кооператива томские власти обложили налогом в 10%, через два месяца — в 15%, еще через четыре месяца — в 30%, затем и 40%. Причем происходило это без предупреждения: вдруг закрывали счет в банке, зарплата работникам не выплачивалась до перерегистрации кооператива. В горисполкоме образовывались чудовищные очереди. В утвержденном уставе кооператива менялся только процент налога! Таким способом городские власти научились «доить» кооперативы быстрее, чем те оказывать услуги, что—то производить и зарабатывать. Это явление было общесоюзным. Терпеть такую практику не было ни сил, ни желания. Кооперативы не спасли больную экономику страны. Много позже популярный актер А. Серебряков, эмигрировавший из России, сурово скажет: «Ни знание, ни сообразительность, ни предприимчивость, ни достоинство не являются прерогативой национальной идеи. Национальная идея России заключается в силе, наглости и хамстве». Заработанные в кооперативе средства пригодились для оплаты всех расходов по эмиграции: за принудительный отказ от гражданства и паспорта, визы, билеты, за отправку багажа и многое другое. За все надо было платить.
Я ничего не хочу…
Когда я оглядываюсь назад, 1988 год мне кажется очень длинным и в то же время тусклым; вероятно, это связано с тем, как я тогда жил. Работа в «Рефлексе» ненадолго отвлекала от мрачных мыслей. Моя борьба с «компашкой» была в разгаре, приходилось мотаться между Томском и Москвой. Настроение было пониженным еще и из—за недавнего переезда моей лаборатории в так называемый Томский НИИ медицинской генетики. Ездить туда на работу и общаться с пузыревской «компашкой» и его ученым советом было перманентным стрессом. Вся эта возня там была мне неинтересна, но надо было руководить научными работами сотрудников — они не должны были пострадать.
Где—то в середине 1988 года я проснулся и скорее почувствовал, чем понял, что я ничего не хочу в этой стране! Ни интересной работы, ни личных достижений, ни известности, ни ученых степеней, ни профессуры, ничего. ПРОСТО НИЧЕГО! Мне все здесь опостылело и даже «обрыдло до тошноты». В то замечательное утро я испытал инстинктивную потребность уехать в Израиль, в Иерусалим, освободиться и отмыться от советской среды обитания, «совковой» ментальности, от одиозных Бочковых, Пузыревых, Вартанянов и иже с ними. Естественные страхи и опасения перед эмиграцией перестали мешать мне принимать решения, и я начал действовать. А действовать быстро и эффективно было моим привычным стилем поведения. Мою хандру как рукой сняло! Ощущение просветления невозможно забыть!
«И сказал Господь Аврааму: Иди с земли твоей, и с родины твоей, и из дома отца твоего на землю, которую укажу тебе» (Бытие 12:1).
«Сионистская» операция
В 1987 году граница была еще «на замке». Ничего не сказав дома, я стал проверять, в каком положении находится та «дверь», через которую можно законным образом эмигрировать. В 1988 году магическая «дверь» каким—то образом приоткрылась. Откуда—то «сверху» дали команду «пускать всех желающих, у кого есть причина»[1]. Узнал я об этом в Москве, куда часто летал по диссертационным делам. Эту новость сообщил мне Боб, сказав: «Ворота приоткрылись, но нужен вызов из Израиля». Это был долгожданный сигнал!
Итак, как получить вызов от израильских родственников, которых у меня там нет? Это было хорошо известно. Напечатав на машинке сведения о себе, жене и мальчиках, я стал ходить к голландскому посольству, представлявшему интересы Израиля в тот период. Дипломатические отношения между СССР и Израилем еще не были восстановлены. Чтобы передать наши данные в Израиль, надо было пройти на территорию голландского посольства и опустить листок в специальную урну. Но «внутрь» охрана пускала только тех, кого вызывали сотрудники посольства по громкой связи. Оставалось уговорить кого—либо из тех, кого вызывали пройти внутрь, взять у меня листок с данными и опустить в нужный ящик для представителей еврейского агентства «Сохнут» и «Натива»[2].
Перед посольством топталась кучка людей (10–12 человек), видеокамера не оставляла их без внимания. При попытке подойти и поговорить люди шарахались от меня, страх еще был силен. Мне тоже было тревожно. Только на третий раз мне удалось поговорить с пожилой женщиной, которая не отшатнулась от меня и молча взяла листок с нашими фамилиями. Вскоре назвали ее фамилию, она двинулась к воротам посольства, куда ее тут же впустили. Не видя смысла ждать ее возвращения, я, окрыленный, вернулся к Бобу с Юлей и красочно рассказал про свою первую и последнюю «сионистскую» операцию. Боб, тот еще «оптимист», меня тут же приободрил:
— Подожди, еще неизвестно, что из этого выйдет, да и куда она забросит твои данные, но за это все равно надо выпить… — и своей шаркающей походкой пошел за рюмками.
— Выйдет или нет, теперь от меня ничего не зависит, — сказал я обиженным тоном, чувствуя, что Боб не оценил по достоинству героизм моего поступка. «Однако один важный результат был налицо, — подумал я про себя. — Первичный страх удалось преодолеть, а значит, смогу преодолеть и другие, коих будет немало на этом пути».
— Да—да, ты молодец, Мишка, — запоздало похвалил меня Боб, наливая горькую. — Пей давай, и будет что будет! Ты засветился там перед камерами, и будь готов к любому развитию событий. В этой стране ничего не гарантировано. Точнее, все что угодно гарантировано, кроме свободы и свободного выезда из страны. Большая тюрьма…
Юлия смотрела на меня восхищенными красивыми глазами и, ставя на стол закуски, повторяла:
— Мишка, ты у нас просто герой и пока сам не знаешь об этом. Поверь мне.
Мы приняли разведенный спирт с лимонными корками — исключительно с лечебной целью, для снятия психологического стресса. Съели что—то вкусное. Потом повторили и долго обсуждали: «Что же будет, если?..»
Я тревожно спал той ночью, а утром рано улетел домой в Томск. В аэропорту меня встречал Эдик на машине. Ему было 19 лет, выглядел он спортивно, головка хорошая, мозгов не занимать, да и целеустремленным характером был похож на меня. Короче, на него можно было положиться. По дороге домой я рассказал ему про «сионистскую» операцию. Эдику все это очень понравилось, глазки у него загорелись. Тогда мы договорились не разглашать пока ничего дома: Игорь был еще мал, а Галя была весьма эмоциональной женщиной. Не стоило волновать их преждевременно.
Спустя полгода, 30 мая 1989 года, я с ужасом нашел в почтовом ящике большой конверт с красной сургучной печатью. Это был вызов от наших любимых родственников из Израиля, о которых мы и не подозревали. И чтобы они были нам здоровы! Оказывается, они нас давно ждут. Сработало!
Читателю понятно, что никаких родственников у нас в Израиле не было. Это понимали и советские власти, но таковы были «правила игры». Скрывать уже было нельзя. Мы с Эдиком «раскололись». Рассказали дома, что едем жить в Израиль. Игорь радостно засуетился, а Галя сказала, что никуда не поедет. Затем она поплакала и согласилась, предчувствуя, сколь трудным окажется для нее и всех нас этот путь. И в этом она не ошиблась.
Выездная виза
Посланец некого народа,
Гнезда нездешнего птенец,
Вот я дошел до поворота
И увидал: судьбе — конец…
Борис Горзев, он же Боб Альтшулер
Имея вызов от «родственников», мы могли подать просьбу на воссоединение с ними в отдел виз и регистрации (ОВИР, КГБ). Тот, кто получал разрешение на выезд на постоянное место жительство, мог уехать. Вроде бы все очень просто. Но это был май 1989 года, и никто еще не уезжал из Томска. При этом я работал в академическом институте, а там был первый отдел (КГБ). Следовательно, мне надо было уволиться из института до подачи документов на выезд. Таким образом я мог исключить первый отдел из рассмотрения моей просьбы. При желании в КГБ могли найти повод не дать мне выездную визу.
Уволиться? Для меня это был не вопрос, но директор института В. Пузырев имел право задержать меня на целый месяц. Когда я принес ему заявление об уходе, Валера не смог скрыть своей радости. Он даже ради приличия не задал мне пару дежурных вопросов и тут же подписал: «Уволить по собственному желанию». Теперь уже я не скрывал своей радости. Причина ее была проста: я хотел быть безработным перед подачей документов на выезд из страны. Простым советским безработным, только и всего. Правда, в 1964 году советский безработный поэт Иосиф Бродский был судим как тунеядец. Но я не поэт, да и в стране был запах перемен.
3 июля 1989 года. Мы всей семьей поехали подавать документы в ОВИР на ул. Фрунзе, 18 (знаменитое здание КГБ). Выйдя из машины, мы увидели профессора Е. Д. Красика и постарались не встречаться с ним, не желая что—либо объяснять. Сыновья остались у машины, а мы с Галей вошли и без всякой очереди положили на стол вызов — нашу главную надежду. «Ждите, вам сообщат», — сказала девушка—секретарь с офицерскими погонами, внимательно проверив все бумаги.
1 августа 1989 года. Предыдущий месяц тянулся долго, но в итоге мы получили простую открытку—вызов из ОВИРа. Когда мы вновь увидели знакомую офицершу, то получили ответ — положительное решение по нашей просьбе. В это трудно было поверить. В следующий визит в ОВИР мы лишились советского гражданства, уплатив 500 рублей с человека. Вместо паспортов нам вручили выездные визы. Это уже был прыжок в другую жизнь, имя которой — абсолютная неизвестность.
— Что нам с этим делать? — наивно спросил я офицершу, нервно теребя выездные визы.
— Я не знаю, — ответила офицерша, не глядя на нас.
— Ну не первые же мы получили такие визы?
— Вторые. Пару дней назад получил разрешение доцент кафедры марксизма—ленинизма университета, — был ответ.
— А можно его найти? Позвонить? — не унимался я.
— Сожалею, но я ничего сказать не могу. Не знаю, — сказала офицерша, с любопытством рассматривая нас.
— И на том спасибо!
Мы с Галей вышли из ОВИРа довольные и обескураженные одновременно. Мальчики не успокоились, пока не подержали визы в руках. Все были возбуждены и хотели побыстрее уехать от «недоброго» места. Наши поиски доцента—марксиста были безуспешны. Но, как уже не раз случалось в моей жизни, «Б—г послал мне спасительную лодку», и я хорошо знал историю Хаима из старого еврейского анекдота.
Время Всемирного потопа. Евреи, желая спастись, строят лодки. Все строят, а Хаим не строит, он молится. А вода все прибывает, вот уже по колено. Подплывает к Хаиму лодка, и ему говорят:
— Хаим, садись к нам в лодку, а то утонешь.
А он отвечает:
— Не надо, мой Бог меня спасет.
Вода по пояс. Подплывает вторая лодка.
— Хаим, садись в лодку, а то утонешь.
— Не надо, мой Бог меня спасет.
Вода по шею. Третья лодка подплывает, и все повторяется снова.
В общем, утонул Хаим. Приходит он к Богу и говорит:
— Я так молился, так молился! Почему же ты меня не спас?
— Идиот! Я же посылал за тобой три лодки! — ответил ему Бог.
Моей «спасительной лодкой» оказался один необыкновенный человек — д—р Александр Шейнин!
Доктор Шейнин
Александр, или Саша, Шейнин родился в 1956 году в Ленинграде в семье выходцев из Белоруссии. С юных лет проявлял интерес к различным религиозным течениям, увлекался «неконвенциональными» с точки зрения официальной идеологии философскими учениями. А в конечном итоге пришел к ортодоксальному иудаизму. Участвовал в движении активистов еврейского национального возрождения. Изучал иврит, еврейскую историю и традицию, Тору. Преподавал отказникам основы иудаизма. Работал районным врачом—психоневрологом. В еврейских кругах был известен как моэль, подпольно выполняющий обряд обрезания детей. Он преуспел во всех своих начинаниях и в мае 1987 года получил разрешение на репатриацию в Израиль. Свою дорогу в Израиль мы нашли с помощью тещи Александра. А предыстория была такова.
В бытность мою главным врачом областной психиатрической больницы в Биробиджан приехал молодой врач Александр Шейнин. Я был в командировке. Когда я вернулся из командировки, мне рассказали, что в больницу приходил д—р Александр Шейнин из Ленинграда и интересовался работой психиатра. Я вспомнил про этот случай, когда много лет спустя мне позвонила в Томск моя старшая сестра Соня и с тревогой в голосе сообщила, что на мое имя в больницу пришла бандероль из Израиля.
— Что мне с ней делать, Миша? — повторила она.
— Ничего, — ответил я, — просто пришли ее мне в Томск. — Я понятия не имел, кто и что мне прислал.
— А тебе ничего не будет за это? — забеспокоилась сестренка.
— Что будет, то и будет, — буркнул я. — Надоело.
Через пару недель у нас в доме зазвучали прекрасная еврейская музыка и песни на иврите. В бандероли были израильские пластинки. И прислал их д—р Александр Шейнин из Иерусалима! Как же это было кстати! Я написал Саше эзоповым языком о наших планах. На мой вопрос «Как выехать в Израиль?» Саша прислал ленинградский адрес и телефон своей тещи, Полины Владимировны Василевской, добавив, что у нее есть ответы на все мои вопросы. Галина созвонилась с Полиной Владимировной и, договорившись о встрече, поехала в Ленинград. Здесь она собрала информацию о том, как покинуть «советский рай». Галя вернулась с четким планом действий.
10 августа 1989 года. Мы вместе поехали в Ленинград и остановились у Нины Павловны Бершадской, вдовы папиного друга. Повстречались с друзьями, Толей и Наташей Полищуками, Касей и Ильей, и посвятили их в свои планы. О чем мы только не говорили.
Полина Владимировна оказалась очаровательной и умной женщиной. Ее квартира походила на генеральный штаб по выезду из страны: в ней суетились какие—то люди, которые что—то спрашивали, что—то приносили и уносили, готовили и перекусывали бутербродами. Нам тоже дали по бутерброду, подбодрили и ответили на все вопросы, даже на те, что и не задавали: как оформить багаж, к кому обратиться, кому и сколько заплатить (дать взятку), кому не платить, как заказать билеты на самолет и многое другое! Мы стали обладателями четкого алгоритма «процедуры выезда» на постоянное место жительства. Мы все записали и пошли довольные… в синагогу.
Большая хоральная синагога размещалась в красивом здании и была второй по величине в Европе. Такого количества «нашего народа» в одном месте мне раньше не приходилось видеть. Еврейская община вела активную жизнь. В синагоге проходили концерты классической и фольклорной музыки, много других мероприятий. Погуляв по Ленинграду и его окрестностям, мы вернулись домой с заказанными билетами на рейс в Израиль через Будапешт 20 декабря 1989 года, имелась и дата отгрузки контейнера на таможне. Это было только начало! Мы были счастливы.
5 сентября 1989 года. Упаковываемся, продаем все, что можно. Ликвидируем все дела. Работаем в «Рефлексе». Мальчики активно нам помогают. Дома как после погрома, но настроение приподнятое.
2 октября. Летим в Хабаровск и Биробиджан прощаться с родственниками. Расстаемся навсегда?! В это трудно поверить. В душе холодок, отгоняю тревожные мысли. Уровень неопределенности в стране зашкаливает, реформы малопонятны.
Прощание
Летим с женой и Игорем, а Эдик остался дома. Никто не знает, увидимся ли мы когда—нибудь. Мама, Соня и ее семья, а также люди, с которыми я когда-то работал, смотрели на нас как на пришельцев. Типичный диалог при встречах с нашими знакомыми начинался одинаково:
— Это правда?
— Да, правда.
— Молодцы, как я вам завидую. Пишите, как устроитесь.
Типичная шутка того времени: «Не знаю, о чем вы тут говорите, но ехать надо».
С моим племянником Виталиком, студентом Владивостокского университета, мы вместе ехали на поезде из Биробиджана в Хабаровск. Он подозрительно живо интересовался многими деталями нашей эмиграции. Как Виталик рассказал будучи в Израиле, эта поездка перевернула все в его душе, он «заболел Израилем», бросил университет, уговорил мою маму поехать вместе в страну праотцов. Вскоре мы их встречали в Иерусалиме, а Израилем он «болеет» до сих пор, вот уже почти 30 лет!
Эдик впервые проявил свои незаурядные коммерческие дарования. За неделю нашего отсутствия он продал почти все содержимое квартиры, даже холодильник. Наш дом был пуст! На кухне мы нашли пачку размороженных пельменей.
17 октября 1989 года. Сегодня я закончил работу в кооперативе «Рефлекс». А залогом успеха в построении личной карьеры было членство в КПСС. Однако это не про меня — главным врачом больницы я стал и был беспартийным. Членом партии я был никаким, в работе организации не участвовал, на собраниях не выступал. Партбилет я выбросил в урну на крыльце райкома партии, которая ничего не потеряла при этом. Мне рассказывали, что через год эта урна стала быстро наполняться партбилетами.
Собрав книги, архив, фотографии, коньки (!) и другие пожитки, мы погрузили все в контейнер и отправили прямиком на ленинградскую таможню. Наступила пора прощаний. За восемь лет жизни в Томске я полюбил этот город и многих людей, с кем мне пришлось работать, встречаться и общаться. Большинство из коллег нас поздравляли. Профессор Е. Д. Красик предостерегал: «Михаил Самуилович, ты делаешь роковую ошибку в своей жизни!» В силу своей советской ментальности, опыта артиллериста, врача, коммуниста, профессора—ментора и т. д. Е. Д. Красик с большим трудом понимал происходящее в стране в последние годы. Наши личные отношения в течение 16 лет, начиная с 1973 года, имели взлеты и падения, а после подачи моей докторской к защите в 1986 году стали, к сожалению, напряженными. Однако это не умаляет ни его достоинств, ни достижений.
18 октября 1989 года. Прощальная вечеринка у нас дома с моими сотрудниками—друзьями: Сережа Карась, Борис Лещинский, Костя Языков и Женя с Леной Гуткевичи. Было тяжело, трогательно и очень обидно, что нам приходилось расставаться. Квартиру в Томске сдали властям, машину и дачу продали. Деньги пойдут на билеты, отправку багажа, а все, что останется, раздадим родственникам и друзьям. Обменивают только $450.
24 октября. Летим в Ленинград, будем жить там до вылета в Израиль. Кася сняла нам трехкомнатную квартиру в Ленинграде. Прощай, Дальний Восток и Сибирь! Приключения только начинаются! Мое настроение упало на бумагу такими чуть патетическими строчками:
Душа к душе…
Дорогому Бобу
Страна к стране, земля к земле,
Вселенная, ты так полна народу!
Как нам найти себя в себе?
Как отыскать, не зная броду?
Волна к волне, беда к беде,
Тонуть иль плавать — где альтернатива?
Кто может это все понять и оправдать?
Таков отбор, а с ним перспектива…
Строка к строке, а книга к книге.
За ними чья—то жизнь, любовь, борьба
За честь, за долг, за счастье и свободу.
Так было раньше, будет так всегда!
Душа к душе, судьба к судьбе.
Так породнились мы однажды,
Что нам уколы в суете,
Ведь в детях проживем мы дважды!
Мечта к мечте, а жизнь от жизни.
Они поймут, когда придут года,
Они себя найдут, оставят гены дальше.
Так было раньше, верю, будет так всегда!
Томск, 1989
Аккредитив
Если на вашем жизненном пути все гладко,
значит, вы движетесь не по той полосе.
Артур Блох
В Ленинграде я купил в метро маленький самоучитель иврита, полистал его и ничего не понял. В тот же день Галина, случайно оказавшись возле мебельного магазина, купила польский мебельный гарнитур. Когда его привезли, он заполнил всю квартиру. Свободного времени было много. Мы покупали какую—то одежду себе и детям, которую потом в Израиле и не носили. Магазины были почти пустыми, многие продукты продавали по талонам. Город не утратил своей красоты, хотя люди выглядели хмурыми и злыми. Когда пришло время выкупать авиабилеты, мы оказались без денег. Нет, деньги у нас были, но не наличные, а на аккредитиве, куда я их положил перед отъездом из Томска. Уверенно зайдя в сберкассу, я подал аккредитив к оплате.
— Ваш паспорт, — попросила безликая кассирша, глядя сквозь меня.
— Паспорта уже нет, вот моя выездная виза с фотографией.
— Нужен паспорт, — повторила она, быстро утратив ко мне интерес.
— Паспорт забрали и заменили его этой визой, — пытаюсь ее вразумить.
— Гражданин, выездная виза в списке документов для выдачи денег НЕ ЗНАЧИТСЯ. Вам понятно? — гневно сказала «касса».
Я не мог это принять и лихорадочно искал аргументы, задавая примитивные вопросы.
— Да, но что мне же делать? Мне нужны деньги для оплаты билетов. Мы уезжаем из страны на постоянное место жительства.
— Я вас понимаю. Поезжайте в Томск и там разбирайтесь, я вам ничем помочь не могу, — бросила кассирша и повернулась к своей подруге, давая понять, что разговор окончен.
— Должен же быть какой—то выход? Не идти же нам на Дворцовую площадь с плакатом на шее? — распалялся я, повышая тон.
Неожиданный тупик казался непроходимым. Очередь, прислушиваясь к нашей перепалке, начинала роптать. Стоящие за мной люди нажимали на меня, стремясь добраться до кассы и решить свои проблемы. Я же не двигался с места и требовал оплатить аккредитив.
— Это вам не поможет. Обратитесь в Росбанк, — посоветовала «касса».
Оказавшись в бюрократической ловушке, мы направились в Росбанк. Там этот диалог повторился трижды с разными ответственными сотрудниками, пока они не поняли, что если не найдется какой—то исключительный выход, то будет публичный скандал на Дворцовой площади, где всегда полно иностранцев. И они нашли выход: был послан факс в Центробанк в Москву с просьбой дать разовое разрешение использовать выездную визу как идентифицирующий документ для оплаты аккредитива. Разрешение поступило, и «касса» деньги выдала. Через два часа я возвращался домой с деньгами, победно размахивая бутылкой водки. Моя семья была спасена. Мы с женой выпили по рюмке водки за то, что стали здесь людьми без гражданства!
Мечты сбываются
В жизни возможны лишь две трагедии.
Первая — не осуществить страстную мечту, вторая — добиться ее осуществления.
Оскар Уайльд
В Израиль мы планировали лететь 20 декабря 1989 года рейсом «Аэрофлота» с пересадкой в Будапеште, а далее — компанией «Малев» из Будапешта в Израиль, имея подтвержденную бронь. Отстояв очередь в авиакассе, я был готов уплатить деньги за наши билеты, заказанные ранее. Но не тут—то было. Рейс Ленинград — Будапешт 20 декабря 1989 года отменили. И, чтобы вовремя оказаться в Будапеште, мы могли вылететь только из Москвы! Нам было не смешно, но выбора не было.
Мы заказали такси, сели на поезд и приехали в Москву к родным друзьям — к Бобу и Юле. Расставаться было очень трудно, едем в никуда, ни к кому, ни на что, без языка, денег ($450 на всех) и с двумя детьми, хоть и «мужиками». Спасибо Боре и Юле, они нас выдержали. Последнюю ночь мы не спали.
Московское утро было хмурым, шел мелкий косой снег. С детства не люблю прощаться, а тут надо было расставаться навсегда. Было тревожно и как—то не по себе. Две желтые «Волги»—такси, заказанные накануне, терпеливо поджидали у подъезда с включенными двигателями. В одной поедут чемоданы, а в другой — мы с Галиной и сыновьями. Провожали родные друзья, Боб и Юлия, у которых мы провели последние сутки. Мы уезжали на «постоянное местожительство», что здесь считается изменой родине и делу социализма. На самом деле никто никому не изменял. СССР родиной нам не хотел быть и ею не стал, а мы, в свою очередь, не желали перестраивать их утопический коммунизм и жить в «советском раю». Этим и определялась неизвестность: выпустят ли нас из страны и в каком виде? Впрочем, ждать оставалось недолго, всего четыре часа до вылета из Шереметьево в Тель—Авив с пересадкой в Будапеште.
— Мишка, ты пиши, пиши чаще, — повторял Боб, поеживаясь от холода и пытаясь как—то снять напряжение момента.
Он кутался в куртку, укрываясь от пронизывающего ветра. Юлия, его жена, понимающе молчала, избегая лишней суеты. Да и что тут было говорить, — всю ночь проговорили, вспоминали, курили и пили сколько смогли. Прилегли только под утро. Когда еще свидимся?
— Буду, конечно, буду писать, — отвечал я односложно, сам не зная, чем все это закончится сегодня, — поскорее бы!
Наконец чемоданы скрылись в машине. Мы обнялись с Бобом и Юлей, посмотрели еще раз друг на друга долгим взглядом, как последней затяжкой. Галя и дети застегнули ремни. Дорогу в аэропорт просто не помню. В Шереметьево был обычный людской муравейник. На регистрации два работника аэропорта отнесли наши чемоданы в сторону и перетряхнули все вещи, как при погроме. Хорошо, что обошлось без личного осмотра. После пунктов таможенного и паспортного контроля мы оказались в «чистой зоне» — в изолированном месте с магазинами duty free. Только здесь у меня появилось ощущение «невесомости» от свалившегося груза тревог и суеты последних месяцев — ОТПУСТИЛИ!
Перелет прошел без проблем. Дети чему—то радовались. В моей голове надоедливо крутились тревожные мысли: «У нас там нет ни родственников, ни друзей, ни иврита». — «Ничего, хуже не будет», — мысленно отвечал я себе. Было грустно покидать страну, где родился и честно работал, где остались родственники, друзья и ученики. Трудно было себе представить, что улетаю навсегда и никого уже не увижу. От таких мыслей по телу «бегали мурашки».
В транзитной зоне аэропорта Будапешта мы провели три часа в «чистой зоне» и без прохождения миграционного контроля поднялись на борт «Малев» рейсом в Тель—Авив.
Наконец 21 декабря 1989 года мы приземлились в тель—авивском аэропорту Бен—Гурион. Выходим из самолета — аплодисменты, музыка, группа встречающих нас израильтян танцует, а на улице «сауна», температура под 30 градусов! В окна аэропорта заглядывают большие пальмы, много пальм. От них было трудно оторваться. Пока мы ожидали документы и дальнейшие инструкции в большом зале, по громкой связи послышалось: «Доктор Михаил Рицнер, подойдите к третьей секции».
— Папа, папа, это тебя! — подтвердили сыновья, видя, что я не двигаюсь с места. — Это же тебя вызывают, ты слышишь?
«Меня вызывают? — эхом отозвались мысли в голове. — Может быть, это только тот мой сон с пальмами?»
Но это был уже не сон!
«Доктор Михаил Рицнер, подойдите к третьей секции», — послышалось вновь.
За регистрационным столиком сидела молодая девушка с красивыми глазами и длинными волосами, прикрывающими почти половину ее лба.
— Александр Шейнин приглашает вас приехать к нему в Иерусалим, где он поможет вам устроиться, — сказала по—русски девушка с местным акцентом, подавая мне конверт с регистрационными документами.
Иерусалим, Средиземное море и пальмы — это то, о чем я часто мечтал! Кто—то прочитал мои мысли. И откуда Саша смог узнать о них, ведь мы не переписывались и не встречались. Израиль начинался чудесным образом!
— Да, конечно, мы согласны, — ответил я милой девушке, оставаясь в приятном сноподобном состоянии.
«Мы вернулись в страну предков, здесь корни нашего народа. Я привез своих сыновей, а с ними и наши гены. Теперь здесь будут рождаться мои внуки и внучки, они будут расти и жить в ПРАВИЛЬНОМ МЕСТЕ!» — думалось мне. Наконец я почувствовал себя в новой реальности, к которой давно стремился, не зная, какая она на самом деле. «I will cross that bridge when I come to it», — вспомнилось мне[3].
Милая девушка кому—то позвонила, что—то сказала, и нас вместе с чемоданами посадили в микроавтобус. Через час мы оказались в Иерусалиме, в районе Рамот, где и познакомились с Сашей, его милой женой Мариной и малышами. Была Ханука, мы впервые зажигали свечи. Утром 22 декабря 1989 года мы с женой, мальчиками и Сашей поднялись в Старый город Иерусалима и пришли к Стене Плача (Котель) — святому месту всех евреев со времен разрушения Второго Храма. Это был головокружительный день!
Шалом Израиль! שלום ישראל!
За кулисами
Глубокий кризис советского режима побудил власти заняться его «перестройкой», а с ней началась либерализация иммиграционной политики государства. Всего за четыре десятилетия (1970–2009 годы) территорию бывшего СССР покинули более 1,9 млн евреев вместе со своими родственниками. Подавляющее большинство — свыше 1,6 млн — сделали это в 1989–2009 годах[4]. Мы были одними из первых среди этих людей.
***
Спустя много лет д—р Александр Шейнин вспоминал:
«Главный врач Биробиджанской психиатрической больницы д—р Рицнер М. С. откликнулся из Томска на мою посылку. Мы тогда уже были «на чемоданах». Среди прочего он писал:
«Дорогой коллега! В последнее время мы все чаще задумываемся о Вашем замечательном подарке… и, как Вы, наверное, заметили по штемпелю на конверте, мы постепенно продвигаемся в ВАШЕМ НАПРАВЛЕНИИ… Вся моя семья шлет Вам горячий привет и ждет от Вас письма. Рицнер М. С… такого—то года рождения, адрес, жена… год рождения, адрес… Дети…» и т. д. Все…
Комментарии излишни. Намек ясен? Вызов мы ему организовали, и примерно года через полтора, как раз на Хануку, мы удостоились принимать его семейство у нас, в Иерусалиме. У меня даже фотография сохранилась: стоит он у нас, профессор, как выяснилось, на кухне в тапочках и брючках тренировочных своих… и ханукию зажигает. А рядом багаж его. Мне даже потом под его руководством в иерусалимской больнице «Тальбия» поработать довелось». Так оно и было!
Саша и Марина приняли нас искренне, как родные люди, помогли найти и снять через пару дней квартиру в Неве—Якове (район Иерусалима), и мы начали учиться жить в новой стране, в другой языковой среде и в новой культуре — короче, в другой среде обитания. Примет ли она нас? Примем ли мы ее? Спасибо, дорогие Саша и Марина!
Вскоре после трагичного «соглашения Осло» Александр и Марина Шейнины переехали из Иерусалима в поселение Бат—Айн в Иудейских горах. В настоящее время Саша работает детским врачом в районе Хеврона и Гуш—Эциона. На Пейсах в 2017 году мы побывали в Хевроне, на могилах прародителей еврейского народа, где встретились с Сашей и Мариной Шейниными. У них семеро детей и замечательные внуки и внучки. Саша забрал нас к себе домой, показал свой дом, сад и рассказал много интересного о жизни в Гуш—Эционе — древней земле Израиля, расположенной к югу от Иерусалима, между Бейт—Лехемом и Хевроном. В этих местах проходили еврейские восстания Хасмонеев и Бар—Кохбы. И сегодня здесь живут их потомки и последователи — Александр и Марина Шейнины и тысячи других израильтян! Но об этом и многом другом пойдет речь в другой книге.
…мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все—таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
…И, значит, остались только
иллюзия и дорога…
Иосиф Бродский
Примечания
[1] Только 20 мая 1991 г. Верховным Советом СССР был принят закон «О порядке выезда из Союза Советских Социалистических Республик и въезда в Союз Советских Социалистических Республик граждан СССР», завершивший эпоху закрытых границ.
[2] «Натив» — израильское учреждение, созданное для связи с евреями Советского Союза и стран Восточной Европы, координации борьбы за их право на репатриацию и организации их выезда в Израиль.
[3] «Я перейду через этот мост, когда приду к нему».
[4] Тольц М. Постсоветская еврейская диаспора: новейшие оценки. Демоскоп—Weekly. № 497–498; 6–19 февраля 2012; http://jhistory.nfurman.com/russ/russ001—20.htm
