Я часто думаю о своих командирах — да и об этом нетрудно догадаться — но вот думают ли они обо мне? Боюсь, что рассчитывать на это не приходится. Они и о себе-то не думают, разве только следуют нехитрым велениям своей плоти — ей-Богу, нехитрым.
Леонид Гиршович
Проще некуда
В «Заметках по еврейской истории» (май-июнь 2019 года) напечатан рассказ, из моих очень старых, сегодня я бы сказал «под Беккета» — которого я, впрочем, тогда еще не читал. Да он и не был переведен. Писалось, что называется, по свежим следам. Спустя сорок пять лет читатель откликнулся: «Сложно». Поэтому о том же самом, но в виде простенького мемуара, проще некуда.
Солдатом я сделался совершенно для себя неожиданно. Поутру вышел из дому, с планами на вечер, на завтра, а вернулся через год. Поясняю. Расшифровывать древние письмена на повестках, помеченных шестиконечной звездой с мечом, утомительно — курсы иврита я не посещал, благо приземлился прямо в оркестр. С превеликим удовольствием вместо репетиций я проходил разные комиссии, ведь, как известно, нет ничего хуже, чем репетировать. Однажды мне, явившемуся в очередной раз в иерусалимский военкомат, сказали: «Ты же должен быть в Тель Ашомере (военная база по близости от Тель-Авива)». Приятно взволнованный, я прибежал домой и обрадовал Сусанночку: срочно должен на год в армию, позвони к папе с мамой и на работу (никаких художественных преувеличений, именно так и было). Вскочил в маршрутное такси и был таков.
Какой из меня солдат, видно на фото, хотя бы по сползшей куда-то амуниции. Третий день службы. Сейчас нас — восемьдесят человек, говорящих по-русски, за исключением одного американца, вьетнамского дезертира — пошлют в тридцатикилометровую экспедицию по каменистым холмам в районе Рамаллаха. В руках у нас «чехи», карабины, поступавшие в 48 году из Чехословакии — без единого патрона. С нами лейтенант-тунисец, на плече «узи», еще два столь же мощно вооруженных сержанта — да барышня с пистолетом на поясе: когда кто-то садился и наотрез отказывался идти в горку, девица пускала в ход свои чары. Поначалу, по предложению лейтенанта, колонна затянула красноармейскую песню. Все дружно запели: «Вьется, вьется, в рот оно …бётся». Из арабских хибар, когда мы «проходили через аул», выглядывали жители, тогда они еще были кроткие, как агнцы. Мы представлялись им грозной силой: в предпоследнюю войну разбили на голову непобедимую иорданскую армию.
Автор на срочной службе
На срочной службе проку от меня израильской военщине не было никакого. Как-то раз меня судили, было это в пятницу, когда все, кроме проштрафившихся и дежурных, расходились по домам. Военный судья (кцин мишпатим) спросил: согласен ли я, чтоб он меня судил, или даю отвод. Я ответил: если твой суд будет не слишком суровым, то да. После этого он поинтересовался, почему я сегодня утром при подъеме флага смеялся (меня насмешило, что флаг изо дня в день застревал в одном и том же месте и подолгу приходилось дергать за веревку, пока он наконец взвивался). Я ответил, что у меня сегодня «йом муледет» (что было правдой, и мне очень не хотелось оставаться на субботу). Приговор гласил: шесть дней я не имею права оставлять базу — условно.
В качестве резервиста я попал в боевую часть — гдуд ширьон, танковый полк. Сорок дней в году был не мальчиком, но мужем. К счастью, ни в кого стрелять не пришлось, да верно и не смог бы. В то время у меня под кроватью лежал М-16, да только «махсанит» — магазин — я вставлял исключительно прилюдно (хвастаться тут нечем, но у меня непреодолимое отвращение к огнестрельному оружию).
Отношение к арабам, по моему ощущению, не обусловлено политической установкой. Неважно за кого «человек обмундированный» голосовал на выборах. Все зависит от характера. Один тель-авивский интеллектуал из «Шалом ахшав», командовавший тачанкой, на которой мы патрулировали какое-то пограничье, никак не отваживался позвонить к начальству, чтоб разрешили пропустить семейство с явно больным ребенком к врачу в мошав. Я, в его представлении нормальный русский фашист, избравший Бегина, должен был объясняться вместо него по «мотороле». Когда живой человек взывает к тебе и ты встречаешься с ним глазами, политическое словоговорение отступает на второй план.
ЦАХАЛ для воюющей страны человекообразен на удивление. В плане социальном это лучшее, что я встречал в Израиле — а может и вообще в своей жизни. По крайней мере, таким он был в 70-х.
