Я знал, что американцы любят начинать выступление с шуток, а посему выпалил сходу, что репатриировался три года тому назад, что моему младшему сыну два, так что нетрудно догадаться, что я первым делом сделал в Израиле. Сначала была мертвая тишина, а затем синагога дружно расхохоталась и радостно зааплодировала.

Аарон Мунблит

Три жены тому назад или Cabernet Franc

(продолжение. Начало в №1/2019 и сл.)

Bonds

Собственно, это произошло еще за год до того. В 1990 г. я отправился в Северную Америку по поручению организации Bonds Development Corporation for Israel, занимающейся продажей израильских облигаций, основными покупателями которых являются американские и канадские евреи.

На всякий случай уточняю, что, в отличие от сталинской власти, Израиль обменивает облигации на деньги в указанный срок. А если обладатель облигации приезжает в Израиль, он может использовать ее, не дожидаясь указанного срока, и сократить, таким образом, расходы на поездку. Так что речь идет не о пожертвовании, а о займе.

В самолете я сидел рядом с узником Сиона Роальдом Зеличенком и его женой, отправившимся в те же страны с той же миссией. Там наши пути разошлись, но обратно тоже летели вместе. Это был период начала большой алии, и рассказы о нашей борьбе во времена отказа и о проблемах прибывающих в Израиль были вполне к месту.

В нью-йоркском аэропорту нас встретил местный директор Frank Simons, отвез в гостиницу, расселил по номерам и провел ознакомительную беседу с каждым отдельно. Человек был очень приятный, с чувством юмора, и говорил по-деловому. Порекомендовал заканчивать каждое выступление фразой: «Your purchase will help!»[1]. Что было вполне логично, но вместе с тем напомнило мне Остапа Бендера и «заграница нам поможет».

Вообще-то к возложенной миссии я отнесся достаточно серьезно, собрав различные материалы, включая среди прочего даже статью Николая Бердяева об антисемитизме, и переведя многое на английский. Это в дополнение к тому, что я получил в Иерусалиме и Нью-Йорке. Но чувство юмора меня никогда не покидало, так что даже в весьма серьезных ситуациях в мозгу возникали самые невероятные картинки. Порой они умудрялись вырваться на просторы, и тогда все зависело от окружающих.

Без юмора жизнь была бы очень скучной, почти как без женщин. К счастью, в Израиле с этим все в порядке. Помню, в этот исторический период времени слушал какую-то передачу по радио «Коль Исраэль». Журналистка вела беседу с относительно свободно говорившим на иврите москвичом Виктором, ставшим к тому времени уже Хаим-Янкль или что-то в этом роде.

Речь шла о Горбачеве и перестройке, а также о том, что нет проблем свободно изучать иврит, историю и культуру, можно ходить в синагогу, и все это без опасений подвергнуться репрессиям. Беседа протекала мирно, пока микрофон не попал к Арику Айнштейну. Отдав должное разговорному ивриту Виктора, он объяснил, что в Израиле долго беседовать серьезно не принято, и предложил рассказать анекдот. Возникла долгая пауза. Было впечатление, что на втором конце провода кто-то выпал в осадок.

У меня с юмором, как уже было сказано, все было хорошо, так что в этом плане мы с Израилем нашли друг друга. Впрочем, был один весьма серьезный вопрос, на который представители Бондс не дали мне ответ, а я соответственно не мог дать, когда мне его задавали потенциальные покупатели облигаций.

Каковы гарантии того, что деньги действительно пойдут на нужды репатриации и абсорбции? Последующие события действительно показали, что суверенное государство Израиль распорядилось миллиардами, собранными различными путями на обозначенные цели, по собственному усмотрению.

Нетрудно догадаться, что при свойственной мне педантичности и щепетильности я испытывал определенную неловкость. Тем более что поехал я по этим делам не ради денег, а добровольно, взяв на работе отпуск. Директор израильского филиала Бондс не смог договориться с начальником управления Хеврат Хашмаль, в котором я тогда работал, о том, кто будет платить зарплату в этот период времени.

Встречи проходили в самых различных местах. В гостинице, офисах крупных бизнесменов, в общинных домах с представителями общественных организаций и в загородных домах. Даже к завтраку в гостинице надо было спускаться в костюме с галстуком. И только на уикенд можно было надеть джинсы, когда вывозили за город на шашлыки.

Однажды меня, уже совсем уставшего от разговоров, пригласили в бассейн. Но и здесь расслабиться полностью не удалось. Каждый раз, когда я выныривал, представляли кому-то и предлагали что-то рассказать, так что я перестал вынимать голову из воды и в оставшееся время пытался, насколько это было возможно, плавать под водой.

Обстановка была деловая и очень приятная чисто по-человечески, можно даже сказать теплая, ну разве что за одним исключением. Если не ошибаюсь, это был вечерний прием в загородном доме в Атланте. Собралось довольно много народу, но в отличие от всех остальных встреч здесь и аналогичных в Швейцарии никто не подошел ко мне просто пообщаться ни до моего выступления, ни после, что очень меня удивило. Я бы даже сказал, что почувствовал некий холодок.

Возможно, это было вызвано протоколом, возможно богатством и масштабами. Дома находились на таком расстоянии друг от друга, что порой соседей видно не было. Вспомнилась теснота в наших палестинах, где даже в одном из самых дорогих районов Герцлии Питух дома так и трутся друг о дружку.

Неожиданной была перемена погоды при перелете из Нью-Йорка в Виннипег, от плюс 30 до нуля со снегом. Но никаких проблем в этой связи не было, ждать троллейбуса на остановках не приходилось, а в машинах работали кондиционеры.

Директор местного отделения встретил меня в аэропорту и сразу же повез к своим друзьям. По дороге ознакомил с планом на ближайшие дни. Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что на следующий день мне надо будет выступать в синагоге.

Продавать облигации в синагоге? И я вспомнил Иисуса, который счел коммерческую деятельность в Храме оскорбительной и, войдя в него, выгнал всех продающих и покупающих, и опрокинул столы меновщиков и скамьи продающих голубей.

Увидев мое выражение лица, директор улыбнулся и успокоил меня. Так я стал почетным гостем (Guest speaker from Israel former soviet refusnik) на праздновании 42-й годовщины образования Государства Израиль в SHAAREY ZEDEK SYNAGOGUE в Виннипеге. Были там и мэр, и представители региона, и раввин, и кантор, и ветераны Второй мировой войны, и просто евреи.

У меня были заготовлены разные тексты и речи, которые неизменно заканчивались, как было рекомендовано, фразой: «Ваша покупка поможет!». И вдруг приглашают выступить в синагоге, где в присутствии нескольких сот человек я должен говорить о праздничном и возвышенном.

Я знал, что американцы любят начинать выступление с шуток, а посему выпалил сходу, что репатриировался три года тому назад, что моему младшему сыну два, так что нетрудно догадаться, что я первым делом сделал в Израиле. Сначала была мертвая тишина, а затем синагога дружно расхохоталась и радостно зааплодировала.

После этого я уже мог говорить все, что угодно. А когда закончились выступления мэра, ветеранов войны и других почетных гостей, президиум спустился в зал, где меня любовно окружили канадские евреи. Они долго расспрашивали о детях, Израиле и просто пытались дотронуться. Это был большой незабываемый праздник!

Потом было много деловых встреч. Обычно это были небольшие группы. Но дня через два меня повезли к владельцу одного из крупнейших предприятий целого региона, который встретил нас очень тепло. После пятнадцати минут беседы мне вежливо было предложено выйти, и уже без меня там подписали все необходимые бумаги на один миллион долларов.

Нет, нет, покупатель не выкладывал эти деньги из своего кармана. Ему тут же предлагали ссуду из лондонского банка, так чтобы он не потерял ни цента. Весь трюк заключался в том, что государству Израиль этот банк и многие другие не дали бы подобную ссуду на хороших условиях, а богатому еврею из Северной Америки — без проблем. Таким образом, он возвращал деньги банку, когда получал их обратно через несколько лет из Израиля, и, по сути, был как бы надежным гарантом нашему государству.

Все это объяснил мне местный директор по дороге обратно. А еще добавил, что полгода безуспешно обрабатывал этого бизнесмена, а я за четверть часа беседы решил проблему.

— Уж не заняться ли мне этим вопросом профессионально и получать проценты, — подумал я вслух, и мы оба улыбнулись.

— Для этого вам придется самому оплачивать перелеты, гостиницы и все прочие расходы, — охладил мой пыл местный директор.

Думаю, это был не единственный вариант подобной миссии. Бывали и долгосрочные назначения. Но говорить об этом надо было с другими людьми в другом месте.

Так что домой я вернулся без долларов, после чего еще целый год проработал инженером. И, тем не менее, это был еще один важный шаг в новом направлении.

Небольшое отступление

Как-то во время разговора Вита сказала мне:

— Ты говоришь сразу на несколько тем одновременно, как твоя мама.

— Ну, во-первых, генетика, ничего с этим не поделаешь. А во-вторых, почему Фолкнеру можно, а мне нельзя?

— Когда твоя фамилия будет звучать так громко, как Фолкнер, тогда вернемся к разговору.

Спустя много лет нечто подобное я услышал от некоторых уважаемых мною знакомых, которым я рискнул дать почитать еще неопубликованную рукопись. Пришлось отнестись к этому замечанию серьезно. Я покопался в памяти и нашел объяснение у Валентина Катаева:

Время не имеет надо мной власти хотя бы потому, что его не существует, как утверждал «архискверный» Достоевский. Что же касается ассоциативного метода построения моих сочинений, получившего у критиков определение «раскованности», то это лично мое. Впрочем, как знать? Может быть, ассоциативный метод давным-давно уже открыт кем-нибудь из великих, и я не более чем «изобретатель велосипеда».

Не знаю, является ли эта цитата достаточным оправданием, но мне стало немного легче.

Служба

Случилось так, что служил я в двух армиях: в Союзе и в Израиле. Сравнивать не буду — статус был разный. Там был на действительной службе, а здесь в качестве резервиста. Там был чужой, а здесь при всех различиях с сослуживцами — дома.

В Израиле служба была совершенно иной — «шлав бет»[2] для тех, кому еще не исполнилось 40 лет. Так гласил закон в конце 80‑х. Курс молодого бойца где-то в районе Бейт-Эля длился почти месяц без каких-либо моральных проблем.

Группа подобралась хорошая, много бывших отказников, в основном люди с высшим образованием, так что и отношения были нормальными. Впрочем, не только между нами, новичками, но и с руководящим составом, в котором оказались преимущественно девушки, проходившие срочную службу.

Я даже какое-то время был командиром и попал в первый номер одного из престижных французских журналов LE PREMIER LOISIRS MAGAZINE VSD с заголовком DE L’ETOILE ROUGE A L’ETOILE DE DAVID[3] с цветной фотографией Double Spread[4] на фоне Иерусалима. А рядом статья о разводе Дональда и Иваны Трамп.

Потом была служба в качестве резервиста на территориях. Сначала — Хеврон. Охраняли Пещеру Махпела, «Меарат ха-Махпела», склеп патриархов, в котором согласно Библии похоронены Авраам, Исаак и Иаков, а также их жены Сарра, Ревекка и Лия.

Евреи и арабы молились там по очереди по расписанию. Напряжение висело в воздухе, как и во всем городе, не говоря уже о Касбе[5], куда нас время от времени перебрасывали для наведения порядка. Горячего оружия у арабского населения тогда еще не было, но свист пролетающих камней постоянно сопровождал наше пребывание там.

Запомнилось первое дежурство «сиюр ган»[6]. В отличие от остальных, охранявших ворота — вход с нескольких сторон в пещеру, мы ходили вокруг нее. Фильм «Гиват Хальфон»[7] я еще не видел к тому времени, так что все было поначалу в новинку.

Порой немного раздражало, порой смешило, а со временем и то, и другое одновременно. Странными казались после советской армии пустые разговоры, болтовня и шутки по связи и просьбы принести кофе и чего-нибудь пожрать. Впрочем, последнее оказалось совсем не шуткой. Это была не та армия. Еда, виноград и кофе — в изобилии и особенно популярны по ночам.

Жили мы рядом с Пещерой, и в этом были свои особенности. Закончишь дежурство в четыре часа ночи, перекусишь, примешь душ, расслабишься и ложишься спать в половине пятого. Не успел заснуть, как муэдзин зовет на утреннюю молитву. Да так зовет, что никакой плюрализм не спасает от лютой ненависти.

Впрочем, ко всему привыкаешь. И к этому призыву, и к босым сопливым мальчишкам, удирающим от тебя после того, как плюнули или бросили камень. Не стрелять же в них, как это сделали бы, возможно, в некоторых других армиях и военизированных формированиях.

Один-два раза я ездил туда и обратно на автобусе, а затем для экономии времени на машине. Дорога на территориях совсем небезопасная, но тратить на нее больше половины суточного отпуска обидно. Автомат всегда при тебе, а толку немного. Развернуться с ним в машине невозможно. Привыкаешь и к этому.

После двух лет Хеврона отправили в Рамаллу. Там была израильская военная администрация, суд и тюрьма. У тюремщиков — только дубинки, а мы, резервисты, сдавали оружие на входе в тюрьму и получали обратно на время дежурства. Из четырех солдат один находился в отпуске, а трое оставшихся по очереди дежурили на крыше, огороженной колючей проволокой. Так что у заключенных практически не было шанса захватить оружие.

А было их два вида: «битхониим»[8] и обычные уголовники. Первые были очень опасны, особенно те, кто получил один или несколько пожизненных сроков, и ничего хорошего от них ждать не приходилось. Еще один пожизненный срок их не пугал и ничего не менял в их размеренном существовании. Уголовники вели себя иначе. К ним приходили родственники, они дожидались освобождения и не желали терять различные льготы. Многие из них работали на кухне. Повар был еврей, а остальные, помощники — заключенные арабы.

Забавная история произошла со мной в первый день. После обеда, как всегда, захотел кофе. Нет кофе. У одного спрашиваю, у другого, нет кофе. Быть такого не может. Я, израильский солдат после обеда без кофе? Обращаюсь в окошко, из которого подают еду. Нет кофе. Зову шеф-повара, нет кофе. Но утром же был. Да, а после обеда не положено. Но очень хочется. Оказывается, привозить с собой надо. ОК, вернусь из отгула — привезу, но я сейчас хочу.

Устал от меня повар и говорит: «Заходи на кухню, вари себе сам». Захожу, никого нет. Нашел кофе, турку, стою себе, варю кофе. А вокруг огромные емкости литров по 50 стоят на газовых плитах, отмываются кипятком после обеда.

— Ну, — думаю, — зайдут работники-заключенные и посадят тебя в один из казанов, запомнишь свой кофе.

Еще один развод

В Союзе перед отъездом мы не развелись, но по приезде в Израиль на фоне перманентного праздника и карнавала с одной стороны и необходимости обустраиваться с другой разногласия резко обострились.

Вита была девушкой яркой и привлекала к себе внимание как красотой, так и талантом. Особенно хорошо она умела делать «хойзик» (цирк, буффонада). И поскольку многие в Израиле к ней потянулись, я решил, что им тоже полагается своя порция «хойзика». Забегая вперед, смело можно сказать, что мои предвидения оправдались, и некоторые свое получили.

Итак, я пошел в раввинат, о котором вполне можно было бы написать отдельный роман. На входе в зал заседаний на Виту набрасывали черную шаль, чтобы хоть как-то дать возможность судьям сосредоточиться.

Слушание дела шло на двух языках: со мной на иврите, а с Витой на идиш. Судья, тот, что помоложе, не мог оторвать глаз от Виты, а постарше, который вел процесс, восхищался лингвистическими способностями новых репатриантов и не спешил их развести.

— Ир кригцих? — спросил он Виту на идиш.

— Йо.

— Ин рысиш?

— Йо.

— Дус из ништ гит[9]…

То ли мы ему очень понравились, то ли были какие иные мотивы, о которых можно только догадываться, но красной линией проходила фраза «шлом байт», мир дому, а соответственно затягивалось решение вопроса.

В центре абсорбции я попросил дать нам раздельное жилье, мотивируя бракоразводным процессом на фоне страшной жары в маленькой комнате без кондиционера. Директор сказал, что это невозможно, но на всякий случай предложил принести справку из раввината. Когда в конце очередного заседания судья дал указание секретарю назначить дату следующего, я так побледнел, что он даже испугался.

— Что с тобой, тебе плохо?

— Ты же обещал, что это заседание будет последним. Мира семье не получается, нам бы закончить миром.

— На следующем заседании. Вы такая пара! Что за срочность?

Пришлось объяснить, что мы новые репатрианты, нам надо вставать на ноги, обзаводиться жильем, товарами и налаживать личную жизнь. А для этого необходим «гет»[10] или хотя бы справка из раввината о состоянии дела.

— Я дам вам такую справку, только не разводитесь, радостно и понимающе сказал судья.

Справку о бракоразводном процессе он дал, но получить отдельные комнаты нам так и не удалось. В итоге Вита родила сына. И все это после того, как на протяжении пяти лет в Союзе, несмотря на лечение, не могла нормально забеременеть. Решающим фактором оказался Израиль и развод…

Объективно, в нашей жизни, вопреки практически неразрешимым разногласиям, было много счастливых и ярких моментов. Да и создали мы вместе немало. Но главное и лучшее, что мы могли сделать, это Мики. Чтоб он был здоров!

Мы прожили вместе еще два года до развода и два — после, прежде чем разъехались окончательно. Затем я купил два абонемента на Зубина Мету, и мы целый год ходили на концерты Израильского филармонического оркестра. А много лет спустя создали товарищество журналистов, в рамках которого были проведены более полусотни интереснейших мероприятий.

Прошло четверть века после развода. Сегодня даже понятнее, чем тогда, почему я решился на этот шаг. Но легче от этого ненамного.

— Я отдала тебе лучшее, что у меня было, — сказала Вита с улыбкой, — свою молодость!

При всей банальности фразы и явной иронии было в этом нечто искреннее, особенно с учетом пяти лет в отказе. Впрочем, все последующие события лишний раз подтвердили правильность принятого решения. Я тогда уже видел к чему она, ослепленная популярностью и поклонниками таланта, идет, не понимая того и не желая меня слушать, и не готов был делить с ней ответственность за неминуемые последствия.

Смена рода деятельности

Трудиться четыре года в статусе временного работника, скажу вам, дело малоприятное, особенно после десяти лет отказа, постоянной слежки, обысков, допросов и «просто бесед». Пасхальную агаду и идею исхода из рабства я воспринял буквально и слишком близко к сердцу. Сформировавшаяся за долгие годы манера поведения помогала сохранить достоинство, но не работу.

Кроме того, наложились тут и семейные дела, и долги за машину, из-за которых я не мог позволить себе уволиться вовремя по собсвенному желанию, и развод, и раввинат. Самые благоприятные годы для начала карьеры, покупки квартиры и обустройства на новом месте были упущены. Пришлось в очередной раз начинать все с начала. Впрочем, Вита всегда говорила, что я, как птица Феникс, восстаю из пепла.

Итак, с инженерией то ли я покончил, то ли она со мной. Надо было как-то зарабатывать. И тут совершенно неожиданно пригодились приобретенные в Союзе знания в гуманитарной сфере: иврит и английский, история и современный Израиль, понимание в первом приближении, что такое юриспруденция, человеческие отношения, умение выступать и вести семинары. И, что немаловажно, подоспела большая алия, а с ней и поприще для реализации накопленного длительным трудом опыта.

Когда меня спрашивают, чем я занимался в Израиле, как обычно, в шутку отвечаю, переквалифицировался в управдомы. На самом деле, десять лет отказа дали мне больше, чем пять лет института, так что вопросами репатриации и интеграции в израильское общество я мог заниматься вполне профессионально. Сначала в качестве переводчика, затем лектора, участника, ведущего и организатора семинаров, Круглых столов и прочих мероприятий.

С первого дня пребывания в Израиле я черпал информацию из иврито- и англоязычных источников. Какое-то время даже делал обзор этой прессы с комментариями для русскоязычного читателя. Спустя много лет в один из предвыборных периодов мне пришлось делать нечто подобное, только наоборот — обзор русскоязычной прессы на иврите для внутреннего пользования лидеров.

Я научился пользоваться компьютером и печатать на иврите вслепую. А на русском и английском до сих пор — всего лишь двумя пальцами.

С уважением и симпатией относился к различным политическим деятелям как справа, так и слева. Мне нравилась передача «О правых и левых»[11] с Геулой Коэн и Шуламит Алони и пародийный любовный танец Бени Бегина с Йоси Саридом. В обоих случаях речь шла о представителях совершенно противоположных взглядов, что не мешало им уважать друг друга и достойно вести политические дискуссии, в отличие от многих других общественных и политических деятелей.

В силу определенных обстоятельств, где-то с подачи Бенциона Томера и его окружения я попал в «Аводу», где встретил много интересных людей, с которыми сотрудничал долгие годы в той или иной форме. Когда в 1993 году меня приняли в Исполнительный Комитет Гистадрута, напоминающий по функции и уровню ВЦСПС, один мой знакомый, предвещавший в свое время проблемы из-за того, что я не сидел, очень удивился: «Как ты, человек, которого в советских газетах называли известным антисоветчиком, оказался в последнем оплоте коммунизма в мире?»

Мне предложили должность руководителя русскоязычного сектора в отделе пресс-секретаря и связи с общественностью, председателем которого был Шмулик Эльграбли, настоящий профессионал, на редкость интеллигентный и деликатный человек, каких я встречал в Израиле, к великому сожалению, не так уж часто.

По сути, я начинал почти с нуля, так как до моего появления работа велась в основном на иврите и арабском. А если и велась на русском, то примерно так. Приходил подрядчик-пиарщик Ливи, получал необходимую информацию на иврите от двух ответственных за рекламу специалистов, отправлялся домой, где оформлял тексты на русском языке, а затем возвращался обратно. Учитывая то, что в отделе русский никто не знал, Ливи делал тут же на месте устный перевод на иврит, и на основе этого обратного перевода, полностью соответствовавшего первоначальному полученному им тексту, вышеупомянутые специалисты подписывали рекламы на русском языке.

Шмулик решил изменить ситуацию и на роль реформатора выбрал меня. Можно представить себе, что мое появление не вызвало большой радости. Я подписывал далеко не все и не сразу. Несколько недоброжелателей даже прозвали меня иронично «профессором» за элементарное уважение к русскому языку и к тем, для кого была предназначена реклама.

Работать я начал в декабре 1993 года в разгар предвыборной кампании. Не критиковал Гистадрут только ленивый. Приходилось отбиваться изо всех сил. Из «русских» выделялся принципиальностью свободный журналист Лев Авенайс. По иронии судьбы он сейчас пиарит «Новый Гистадрут», который, надо полагать, стал куда лучше и чище старого, а я пишу воспоминания. Впрочем, отношения — и личные, и деловые — у нас всегда были хорошие. Особенно, когда я приглашал на престижные мероприятия, а он в театр «ГЕШЕР».

А был еще молодой подающий надежды журналист Антон Носик, прослывший тогда среди репатриантов главным специалистом по вопросам ипотечных ссуд и покупки квартир. Став довольно быстро весьма популярным на этом поприще, он круто взялся и за Гистадрут.

Как раз в это время попросил меня Эльграбли договориться о встрече с руководством газеты «Вести», в которой работал Носик. Я поговорил с директором Александром Этерманом, и нас принял главный редактор Эдуард Кузнецов.

Шмулик говорил минут десять на иврите, как всегда в деликатной форме, о том, что он и сам журналист, и прекрасно понимает право на критику, но желательно все-таки соблюдать определенную пропорцию и сбалансированность при публикации материала.

После небольшой паузы Кузнецов заговорил на английском. Присутствовавший на встрече Этерман глазом не моргнул, а мы со Шмуликом переглянулись, не будучи уверенными в том, что тот все понял.

Но Кузнецов, надо полагать, знал заранее о предмете разговора, а посему стал объяснять, что речь идет о свободной прессе, о рынке, экономической выгоде хозяев и тому подобном, с чем не считаться невозможно, так что большого недоразумения не произошло. Мы мирно завершили беседу, договорившись поддерживать контакт и продолжать вести цивилизованный диалог.

Нелишне будет отметить, что в 90-е годы это была лучшая газета на русском языке во многом благодаря ее легендарному главному редактору Эдуарду Кузнецову и команде, которую он собрал. Даже коренные израильтяне, не читавшие по-русски, любили блеснуть тем, что знают о ее существовании.

Однако же все это не помешало хозяину со временем уволить и Эдуарда Кузнецова, и Александра Этермана. Вместе с Кузнецовым ушла большая группа ведущих журналистов, после чего газета уже никогда не достигала ни былого уровня, ни былой популярности. А Носик со временем вернулся в Москву, стал стартап-менеджером, колумнистом, блогером, одним из основателей «Рунета» и позволял себе критику куда большего масштаба.

Приходили к нам и за помощью. Михаил Козаков, «Анна Афакот» и многие другие. Деньгами я не распоряжался, но чем мог, помогал. С Козаковым и его женой Аней договорились, что приглашу журналистов, которые напишут о его новой постановке.

В назначенный Аней день, час и место привожу Нелли Гутину, Марка Котлярского и еще несколько представителей СМИ. Идет репетиция. Козаков и группа актеров смотрят на нас удивленно. Отвожу Козакова в сторону, напоминаю о разговоре и его просьбе и добавляю, что место и время мне сообщила Аня по телефону. Он прерывает репетицию, и мы проводим пресс-конференцию, по следам которой выходит несколько статей.

Но осадок остался неприятный. Видно было, что актеры не знали всех этих подробностей и смотрели на нас с укором, мол, нашли подходящее время. Особенно удивленным выглядел Валентин Никулин, с которым у нас были добрые приятельские отношения. Он жил в Иерусалиме и приезжал одно время на репетиции в Габиму, так что частенько заезжал к нам с ночевкой, ужином и … доброй беседой.

А ведь могло бы обойтись без недоразумения, если бы Козаков, Никулин и остальные актеры были бы предупреждены заранее о дате нашего визита по их же просьбе.

Примерно в это же время надумала другая Аня, владелица фирмы «Анна Афакот», привезти из Москвы Владимира Васильева и Екатерину Максимову. Пришла с Геной, своим партнером по фирме, к председателю отдела абсорбции Мотке Грубергу, а он пригласил меня, как «главного специалиста», принять участие в обсуждении. Договорились о сумме и о том, что их фирма будет повсюду рекламировать спонсора, как это принято.

Прошло несколько недель, появляется Гена и просит чек. Спрашиваю, где была реклама, а он мне показывает огромный плакат с фотографией танцоров, а к нему криво приклеена тонкая белая полоска с надписью «При поддержке Гистадрута»…

Вот это работа! Говорю ему, что проверять все плакаты мы не в состоянии, и с таким позорищем к Мотке идти не солидно. А он начинает рассказывать, что они с Аней разругались и судятся. Как выяснилось, она взяла его, нового репатрианта в компаньоны, рассчитывая на всякие льготы в связи с его статусом, а он довольно быстро показал свои немолочные зубы.

История пренеприятнейшая. Арбитраж я устраивать не стал, но Мотке в итоге согласился стать спонсором, правда, с еще одним условием. Перед началом спектакля кроме объявления танцоров и всего прочего будет упомянута благородная роль Гистадрута в том, что концерт состоится. И почетную роль зачитывать текст на двух языках перед началом и в конце доверили мне, так что из кабинки я уже не выходил.

Посмотреть спектакль толком мне не удалось. Пришлось взять у организаторов еще два билета и поехать в Иерусалим на другой день. Так мы с Витой посмотрели звезд балета, пусть уже немолодых, но все еще владевших мастерством.

Еще один знакомый, на этот раз коренной израильтянин, узнав о моем назначении, воскликнул: [12]עשית עסקת חיים. Однако ничего так просто в этой жизни мне не давалось. Даже, казалось бы, самые простые и элементарные вещи. 31 декабря я узнал, что, несмотря на целый месяц работы, неоднократное посещение отдела кадров и заполнение бланков, я все еще не оформлен на работу. Мне стало смешно. Думаю, что даже в ВЦСПС такого бы не произошло. И, как выяснилось, совсем не случайно.

Старший помощник председателя отдела Пикеах предложил мне получать зарплату у Ливи, которому Гистадрут будет переводить деньги. И это при том, что я должен был контролировать его работу и подписывать приносимые им тексты. Гениальное решение! Сумма была меньше оговоренной с начальством, да еще и без социальных условий. И все это в организации, являющейся главным защитником трудящихся.

Рассказал я об этом директору отдела Иче Шахаму, который жутко возмутился подобным безобразием, пошел в отдел кадров и через полчаса вернулся с контрактом на полгода с учетом предвыборной кампании и надеждой на продление после нее. А еще он мне рассказал о том, что Шмулик поручил процесс оформления Пикеаху, который раскрутил все в отделе кадров как раз наоборот.

Короче, как в Союзе мне попадались приличные люди и не очень, так и в Израиле. А Шмулика Эльграбли и Иче Шахама я до сих вспоминаю и как профессионалов, и как людей, с которыми мне повезло по жизни.

Однако недолго музыка играла. Как в том анекдоте, «пришел дворник и все опошлил». Хаим Рамон вышел из партии Авода, создал свою, «Хаим хадашим»[13], и обещал грандиозные реформы. Однако победив на выборах в Гистадрут, по первому же зову Председателя Аводы и Премьер министра Ицхака Рабина вернулся в родной дом, ушел в правительство, оставив «Новую жизнь» и борьбу за права трудящихся Амиру Перецу, который сделал на этом неплохую карьеру.

Ну, и главное, Рамон успел разогнать наш отдел, который вел предвыборную кампанию против него. Так что контракт мне не продлили, и я опять вынужден был начинать сначала. И вообще, прослеживалась некая последовательность: Таасия Авирит, Гистадрут. Кто следующий? А я, как упомянутая птица Феникс. И это только начало.

Благодаря сотрудничеству с различными министерствами и «амутот»[14] колесил по всему Израилю, выступая с лекциями. В рамках сотрудничества с «Советом по миру и безопасности» координировал работу с русскоязычными журналистами, устраивал встречи с известными генералами в отставке, профессионалами, внушавшими доверие пессимистично настроенным слушателям.

И даже повез как-то полный автобус журналистов в Газу. Поездка была весьма познавательной и запомнилась, среди прочего, поголовным фотографированием на фоне картины «Арафат и народ». Она настолько напоминала аналогичные с Лениным, что гости бурно развеселились. Нас даже предупредили вести себя приличней во избежание неприятностей — там тоже знают русский язык.

Несколько лет спустя меня пригласили в Институт демократии в Иерусалиме на встречу с журналисткой газеты «Гаарец». Лили Галили была известна, кроме всего прочего, тем, что писала на темы, касающиеся новых репатриантов и их политической ориентации.

Она посетила с нами Газу, в автобусе мы с ней сидели рядом и успели побеседовать, так что были уже знакомы. Во время дискуссии после ее выступления я упомянул ту самую поездку. Будучи весьма критично настроенной в тот период времени к «русской алие», она выпалила что-то вроде: «Ну, не каждая русская девушка читает перед сном Пушкина. А что касается поездки, так вы смотрели на палестинцев, как будто вы в зверинце, а я смотрела на вас точно так же».

Года два, занимая должность директора программ в амуте «Офаким», я вел всю работу с русскоязычной общиной Израиля, преимущественно с представителями СМИ и деятелями культуры. Постоянные встречи в рамках семинаров и Круглых столов с депутатами Кнессета, дипломатами, писателями и другими представителями израильского общества расширили наш кругозор, углубили знания и главное — создали атмосферу доверия и лучшего взаимопонимания.

И что интересно, так это то, что амуту Офаким Horizons заморозили, и я был вынужден в очередной раз искать новые горизонты. Последняя история и привела, в конце концов, к созданию общественной организации, как у нас говорят даже по-русски, амуты «Конгресс русскоязычных журналистов Израиля».

Еще одно отступление

Спустя много лет, когда Хаим Рамон уже не занимался политикой, я, сидя у него в кабинете совсем по другому поводу, напомнил ему историю с Гистадрутом. А также рассказал о том, как он, сам того не ведая, лишил меня возможности сделать карьеру профсоюзного работника. Он пожал плечами, и мы продолжили беседу.

Исторической справедливости ради стоит отметить, что в начале 90-х Рамон был одним из наиболее талантливых и подающих надежды израильских политиков. В 1994 году он выступил на конференции партии Авода с пламенной речью, которую назвали [15]נאום הלוויתנים.

Он был министром в разных правительствах. Принимал активное участие в том, что Рабин прозвал [16]התרגיל המסריח и многих других комбинациях. Рамон был одним из главных инициаторов создания партии Кадима. И, как уже говорилось, большим и смелым реформатором. Последняя реформа, касающаяся Верховного суда, в период его пребывания на должности Министра юстиции не была доведена до конца в результате истории весьма «сомнительного характера».

«В августе 2006 года был привлечен к судебной ответственности за «непристойное действие» («Indecent act») в отношении девушки-офицера, служившей в канцелярии главы правительства. Суть обвинения состояла в том, что, хотя девушка и инициировала поцелуй в губы с Рамоном, позируя для фотографии в демобилизационном альбоме, Рамон просунул ей в рот язык без её позволения.

Из-за судебного процесса Рамон был вынужден уйти в отставку с поста министра юстиции. 31 января 2007 года мировой суд в Тель-Авиве признал Рамона виновным в непристойном действии. 29 марта 2007 года суд приговорил Рамона к 120 часам общественных работ и постановил выплатить компенсацию пострадавшей в размере 15 тысяч шекелей (около 4 тысяч американских долларов). Суд также учёл 25-летнюю безупречную службу Рамона в общественной жизни и вынес определение, что проступок Рамона не накладывает морального пятна, что означает, что он может оставаться депутатом Кнессета и занимать министерский пост в правительстве.

Дело Рамона вызвало резкую критику в адрес судебной системы со стороны многих израильских юристов. Министр юстиции в правительстве Ольмерта профессор Даниэль Фридман утверждал, что дело было сфабриковано для устранения Рамона с занимаемого им поста. Министр юстиции Израиля играет важную роль в назначении судей. 7 сентября 2006 года, немедленно после отставки Рамона, Дорит Бейниш была избрана президентом Верховного суда Израиля»…

«Демократия — очаг напряженности…»

Лекции я начал читать в 90-е годы сразу же с появлением большой алии. Наиболее популярной была тема, связанная с арендой и покупкой квартир. Покупать или не покупать, брать зонтик (ипотечную ссуду) или не брать — этим я не занимался. Это не по моей части.

Я хотел помочь новым репатриантам избежать малоприятных ситуаций, когда деньги заплачены, а жить негде. Многие бывшие израильские сионисты, требовавшие отпустить советских евреев, вспомнили, что они работодатели и владельцы квартир, и что на рынке свои законы.

Я обучал репатриантов правилам общения с посредниками и хозяевами, сдающими и продающими свое или чужое имущество. Собрал различные стандартные бланки, перевел их на русский язык и раздавал во время лекций с подробными объяснениями и комментариями. Народ был очень доволен. Была от этого реальная польза.

Затем список тем стал расширяться от «Истории сионизма», «Поселений и безопасности» и «Арабо-Израильского конфликта» до «Политической структуры государства Израиль», «Религии и государства» и «Актуальных событий».

Позвонили мне как-то из одной организации, сказали, что получили хорошую рекомендацию, и спросили, когда я смогу приехать, и на какую тему могу прочитать лекцию. Я предложил на выбор одну из двух популярных в то время: «Демократия и права человека» или «Очаги напряженности в израильском обществе».

В назначенный день приезжаю в клуб. Встречает меня руководитель, знакомит с владениями и рассказывает о проделанной работе. На мой вопрос, кто уже выступал, и о чем говорил, показывает на доску объявлений и план работы.

Свое имя и фамилию узнаю с трудом. А тема сформулирована так: «Демократия — очаг напряженности в израильском обществе». Как записано, так и раскрываю. Судя по слушателям, вполне удачно. С тех пор, куда бы ни приезжал, начинал с этой истории. Хорошо располагает публику.

С годами слушатели стали более грамотными, надо было искать новые горизонты и копать глубже. Я делал это с большим интересом, поскольку и сам познавал много нового для самого себя. Так постепенно вырисовалась тема «О роли прессы и культуры в формировании демократического мировоззрения общества», с которой я выступал не только в Израиле, но и в университетах и еврейских общинах в СНГ.

Когда я во вступлении рассказываю эту веселую историю про «демократию, как очаг напряженности», народ смеется от души, понимая, что в какой-то степени это отражает мнение определенной части общества. И хорошо, что смеется.

А ведь было иное время, когда государство играло доминантную роль по отношению к средствам массовой информации, культуре и соответственно — общественному мнению. Все, что имело отношение к идее сионизма, Еврейскому государству и новому еврею — «сабре», было свято, и никакой критике не подлежало.

Примером может служить решение «Совета по контролю над фильмами и спектаклями», в котором говорится: «Фильмы, изображающие обильные застолья или разнузданные попойки, будут без малейших колебаний запрещены к показу». Да, это было еще в 1952 году. Голод, нехватка продуктов, пайки. С тех пор произошли большие изменения. Чего только не показывают.

Впервые появился некоторый элемент развлекательности в 1956 году, когда еженедельник «העולם הזה» провел конкурс «Сабра года», еще не конкурс королевы красоты, но его предвестник. Победила Офира Эрез, ставшая впоследствии женой будущего Президента Израиля Ицхака Навона.

В этом же году в Израиле, в котором еще было принято маршировать, петь песни хором (שירה בציבור), танцевать народные танцы (ריקודי עם), и где все было подчинено сионистскому пафосу, вдруг возникло явление, из которого потом вышли и израильский new journalism, и израильский кинематограф, и израильский рок, и, в общем и целом, явление, которое привело к израильским шестидесятым.

Это была радиопередача «Трое в одной лодке». Все началось в маленьком иерусалимском клубе, где собиралась группа остряков — Шалом Розенфельд, Дан Бен Амоц, Хаим Хефер и многие другие. Ведущий и находящиеся в зале студенты задавали вопросы. От ответов зал обычно вздрагивал, а затем истерически хохотал. Это было что-то вроде более привычных нам КВНов, но гораздо более остро и ядовито.

На протяжении трех лет по субботам (один раз в месяц прямая трансляция с последующим повтором) страна собиралась у радиоприемников и замирала. То, что они говорили, казалось кощунством, но этим уже никто не управлял. Об этом уже писали в New York Times. Эта передача нанесла сильнейший удар по доминантной роли государства.

Процесс получил развитие в 60-е годы. И это было характерным явлением для всего мира. В США и Англии появляются хиппи, протестующие против буржуазного общества. В Париже — баррикады и студенческие демонстрации за либерализацию. В Чехословакии — «Пражская весна» — период политической и культурной либерализации. Даже в Союзе — определенная оттепель и реабилитации.

Впрочем, если на Западе для шестидесятых был характерен конфликт поколений — отцы и дети, то для Союза — отсутствие отцов, погибших на войне или репрессированных. В фильме Марлена Хуциева «Застава Ильича» на вопрос главного героя Сергея о том, как ему жить, отец сам спрашивал, сколько тому лет и, услышав в ответ «двадцать три», говорил: «А мне двадцать один. Ну как я могу тебе советовать?»

В Израиле зарождаются новое искусство, литература и пресса, включающие в себя то, что отсутствовало ранее, — иронию даже по отношению к сионисткой идее. Передача Курятник — «ЛУЛ» с Ариком Айнштейном и Ури Зоаром на телевидении. А. Б. Йегошуа и Амос Оз — в литературе. Фильм «Канал Блаумилих», в котором псих бежит из больницы и долбит отбойным молотком на улице Алленби до тех пор, пока не превращает ее в Венецию. А отцы города, вместо того, чтобы разобраться, кто это, и отправить его обратно в психушку, устанавливают трибуну и провозглашают с нее, что живы еще идеи сионизма.

И это, пожалуй, наилучшим образом отражает тот факт, что если для тоталитарного режима характерна незыблемость ценностей и единогласие («Если все шагают в ногу, мост разваливается» — Галич), то для демократии — сомнение! Отсюда и плюрализм мнений.

В 1966 году, через три года после ухода Премьер-министра и отца-основателя государства Давида Бен-Гуриона в отставку, был ослаблен контроль, и стало возможным возникновение телевидения, сначала учебного, а затем и обычного.

По сути, дебют состоялся в 1968 году. У истоков стояли Моти Киршенбаум и Хаим Явин. Уже первая рецензия в газете Хаарец — критическая. Израильское телевидение еще не родилось, а уже получает директивы от правительства. Не пригласили на передачу Моше Даяна.

В 70-е годы политическая сатира достигает апогея. В апреле 1970-го в Камерном театре состоялась премьера спектакля «Королева ванны» по пьесе Ханоха Левина, в которой автор осмелился смеяться абсолютно надо всем, включая сионизм, Библию и Катастрофу европейского еврейства. Королева ванны — это сатира, выдержанная в традициях театра абсурда и направленная против героизации подвига солдат, павших в Войне на истощение[17]. В ней стирают грязное белье всего государства.

Общество и мнения, как это часто бывает в Израиле, разделились. Многие уходили во время спектакля, а наиболее рьяные противники пытались его сорвать. Возмущение достигло такого уровня, что после 19 представлений театр вынужден был убрать его из репертуара. Однако, главный результат — сразу же после этого в газетах появились колонки политической сатиры.

Известный своими социальными пьесами Ханох Левин еще при жизни был признан классиком. Он всегда откровенно и предельно просто писал о том, о чем обычно не смеют говорить вслух. Его называют израильским Хармсом, политическим сатириком-скандалистом.

Пьесы Левина с успехом ставят как государственные репертуарные, так и экспериментальные театры. Ведь за саркастичным и порой циничным языком его произведений скрывается желание затронуть важные для любого человека вопросы — потребность в любви, страх одиночества, растерянность перед пустотой и бессмысленностью человеческого существования.

Из разряда удачных историй

В 2000 году на презентации «Конгресса русскоязычных журналистов Израиля» большая группа присутствовавших, человек 40-50, подписала письмо в защиту свободы прессы в связи с разгоном канала Владимира Гусинского в Москве. Президенту РФ Владимиру Путину отправили по почте. А Президенту США Биллу Клинтону решили передать через американское посольство.

Приняли меня там тепло, побеседовали, поинтересовались, откуда английский, а узнав о прошлом в отказе, предложили пообщаться с приехавшими из Вашингтона людьми, которых интересовала русскоязычная община Израиля. Не прошло и двух месяцев, как я получил приглашение от посла Мартина Индика и оказался в США в качестве представителя Израиля по программе Госдепартамента для иностранных специалистов по теме «Международная политика США и права человека».

25-тидневная программа была необычайно интересной, и о ней стоит рассказать подробней. Атташе по культуре Julie Gianilloni Connor и другие сотрудники посольства подготовили меня к поездке и предупредили, что развлекательной она не будет — придется вести серьезные дискуссии с 16-ю представителями стран Азии, Африки, Латинской Америки и бывшего СССР, среди которых более половины мусульман. А также выступать перед студентами университетов и членами различных общественных организаций.

У меня к тому времени уже накопился немалый опыт общения в Союзе, многочисленные истории в Израиле и заграницей, но тут было нечто новое. Надо было говорить о правах человека с парламентариями, университетскими профессорами, судьями и сотрудниками крупных организаций, занимавшимися в своих странах разработкой конституции, трудового и семейного права, к тому же в большинстве своем прекрасно владевшими английским языком.

Пригодилось высказывание Уинстона Черчилля «За границей я придерживаюсь твердого правила — никакой критики или нападок в адрес правительства своей страны. Наверстаю упущенное, возвратившись на родину». Я не собирался критиковать Израиль, как обычно принято на подобных международных форумах. А еще я понимал, что надо растопить лед. И это произошло само собой.

Америка

В первый вечер после ужина в гостинице нас собрали в небольшом помещении для знакомства. Каждый должен был представить себя и страну кратко, минуты две-три. Более подробная презентация по 10-15 минут состоялась в Госдепартаменте на следующее утро.

Вечер медленно подходил к завершению. Все шло хорошо и спокойно, включая мое выступление. В конце ведущий выразил сожаление в связи с тем, что не приехал представитель Газы. И тут я встал и выпалил: «I hope I’m not to blame»[18]. Это был ноябрь 2000 года, начало второй интифады, блокада Газы. Наступила мертвая тишина, а затем раздался смех. И это было хорошее начало.

На следующее утро нас повезли в Государственный департамент. Уселись вокруг длинного овального стола в огромной зале. Обстановка была официальная. Перед каждым стоял микрофон на подставке. Сначала нам объяснили, кто будет нами заниматься, куда нас будут возить и какова программа. Затем предложили каждому рассказать о себе и своей стране. Говорили все свободно, как уже было отмечено, на хорошем английском языке.

Я был приглашен с учетом того, что у меня, как говорят на иврите, «две шапки»:

1. гендиректор журналистской организации, у которой в Mission Statement[19] говорится среди прочего о демократии, правах человека и свободе слова,
2. бывший отказник, активист, один из лидеров, боровшийся за права человека и еврея.

Когда очередь дошла до меня, я решил отдать должное американской литературе, начать издалека и, как бы подчеркивая, что это было очень давно, процитировал «Колыбель для кошки»: «Это было две жены тому назад…», полагая, что американцы и гости тоже знают и любят Курта Воннегута. Особой реакции я не заметил и после короткой паузы продолжил выступление в более сдержанной манере.

По окончании мероприятия руководитель принимавшей нас организации от имени Департамента отметила мой легкий разговорный язык, добавив, что постоянно попадаются русскоязычные, но далеко не все владеют английским и говорят преимущественно с жутким акцентом.

Пришлось поделиться секретом и рассказать об иностранных туристах, навещавших меня на протяжении десяти лет. Я даже попытался, воспользовавшись ситуацией, закрепить знакомство, которое могло бы оказаться полезным для недавно созданной организации. Мы обменялись визитками и попрощались.

Затем мы, участники программы, погуляли по окрестностям. Смело могу сказать, что ничто в поездке по Америке не произвело на меня такого впечатления, как памятник Альберту Эйнштейну! Известная формула, и такая грусть в глазах из камня, как будто он уже понимал, что изобретение будет использовано для уничтожения всего живого на земле и, не дай Б-г, «цивилизованный мир» позволит Ирану воспользоваться им.

Кроме официальных мероприятий и встреч в Госдепе, Сенате, ООН и университетах нас еще и культурно развлекали. На второй-третий день в Вашингтоне повели в блюз-клуб для некурящих. Черная музыка, полумрак, мужчины в шляпах медленно попивают кто виски, кто пиво, раскачиваясь в такт синхронно блюзу, и не курят. Мода такая.

Я продержался минут 15-20, а затем не выдержал, вышел на середину зала и начал танцевать. К концу вечера танцевали все, как в фильме «Иван Васильевич меняет профессию». После нескольких таких вечеров меня признали своим — одну из своих предыдущих жизней ты наверняка провел в Африке. Не знаю, как насчет переселения души, но когда лет в 18 я впервые услышал Рэй Чарльза, у меня внутри что-то зажглось, и чувство это не проходит с годами.

Был среди участников программы молодой парень Бен из Нигерии 23-х лет отроду, 190 см росту. Когда я впервые произнес скороговоркой его полное имя, он даже не поверил своим ушам. Бен работал в президентском дворце и занимался разработкой конституции. Танцевать он любил не меньше меня, а посему при каждом переезде в другой город первым делом пропадал на несколько часов, а затем возвращался с исписанными мелким почерком страницами с адресами десятков танцевальных клубов.

В Атланте мы с ним попали в клуб размером с футбольное поле. На первом этаже танцевали, а на втором по периметру — бары, рестораны и прочие заведения развлекательного характера.

Классические парные танцы двух представителей противоположного пола давно уже не являются обязательными, а посему народ танцует группами, в круг, поодиночке. Мы с Беном никого там не знали и держались недалеко друг от друга. Через 20-30 минут я немного устал, и Бен отправился на охоту.

Он довольно долго стоял рядом с одной весьма привлекательной девушкой, о чем-то с ней разговаривал, но танцевать они так и не пошли. Бен вернулся, чуть не плача, и рассказал мне, что там произошло. Танцевать с ним девушка не захотела, он обиделся и упрекнул ее в расизме. Это на нее не подействовало, тогда он подробно стал описывать ей, кто он и зачем приехал в Штаты. И на тебе! О какой американской политике и правах человека можно говорить, если белая девушка отказывается танцевать с чернокожим.

Устав от его речей, девушка сообщила ему, что дело не в цвете кожи, а в его сексуальной ориентации. У меня начался истерический хохот, а он разозлился еще больше. Чему, мол, я так обрадовался? Пришлось его успокоить. Смеюсь я не над ним, а над собой. Ведь если дело в том, что мы с ним танцевали, и это навело ее на мысль, что он гей, то кто же я. Если надо, я готов объясниться с девушкой. Мой юмор его не успокоил, и он долго еще переживал несправедливость, произошедшую с ним в свободной Америке.

Случались и более неприятные моменты, как, например, в университете Буффало. В огромном зале собралось несколько сот человек, преимущественно студенты и преподавательский состав. После моего выступления прозвучал вопрос:

— Почему вы убиваете наших детей?

— Кто вы? И каких детей?

— Я студент, родом из Ливана, а ваши солдаты убивают наших женщин и детей.

— Наши солдаты не воюют с женщинами и детьми. Возможно, вы имеете в виду те случаи, когда террористы толкают впереди себя женщин и детей, используя их как живой щит и позорно прячась за ним, так поинтересуйтесь у них.

— А кого вы называете террористами?

— Тех, кто занимается террором вообще и в частности — при поддержке Ирана.

— Мой отец живет в Иране…

 И далее в том же духе. И главное — мертвая тишина в зале, такая, что можно было бы услышать поющих мух и комаров, если бы они там были. Ни один человек не проронил ни единого слова то ли из политкорректности, то ли от страха быть вовлеченным в дискуссию. И тогда я в очередной раз осознал, как тогда в Швейцарии в поисках еврейского клуба, что нигде, кроме Израиля, жить не хочу!

Прошло с тех пор много лет. О настроениях в университетских кампусах можно услышать довольно часто в различных радио и телепередачах. То, что происходит в США и Европе, беспокоит самых разных израильских специалистов. А с учетом того, что речь идет о молодежи, можно предвидеть ухудшение ситуации в будущем. Есть о чем подумать тем, кто занимается серьезно политикой и пропагандой, если кто вообще занимается у нас этим серьезно.

Как уже было сказано, основная масса участников — люди высокопоставленные, хорошо образованные. Обстановка была непринужденная, дружеская, тем более, что американская сторона постаралась и создала для этого все условия.

И, тем не менее, нередко можно было услышать от представителей некоторых стран упреки, что Америка недостаточно помогает им в тех или иных вопросах. Список претензий был довольно разнообразный, более или менее по существу. Вообще-то, помощь лучше просить, чем требовать, но им, вероятно, было виднее.

Однако более всего поразил меня турецкий профессор, с которым мы прожили несколько дней в одном номере-люкс, когда на заключительном мероприятии он заявил, что условия были плохие, в номере не было даже стола, за которым можно было бы поработать.

Это было настолько странно и не соответствовало действительности, что я счел необходимым выразить совершенно противоположную точку зрения, поблагодарить американскую сторону, защитив, таким образом, их честь и достоинство.

Я часто вспоминаю эту историю, особенно когда речь идет о ближневосточном базаре и переговорах с Ираном о характере разработки их «мирного» атома в военных целях.

Культурная программа не ограничивалась танцами по всей стране. В Нью-Йорке нас повели на традиционный предновогодний мюзикл, который не произвел на меня большого впечатления. Это не мой жанр. Ну, разве что «Кабаре» в качестве исключения.

Зато на следующий день мы с еще одним участником программы из Таллина собственными силами добрались до Lincoln Center и послушали оперу Рихарда Штрауса «Der Rosenkavalier»[20] в Metropolitan Opera. А в последний день я провел часов восемь в Метрополитен-музее, с трудом добрался до гостиницы и мертвым сном спал в самолете.

(продолжение следует)

Примечания

[1] Ваша покупка поможет! (анг).

[2] Вид воинской обязанности для репатриантов, которые по возрасту не подлежат призыву на срочную службу, но и не могут быть полностью освобождены от службы в армии (ивр).

[3] ОТ КРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ ДО ЗВЕЗДЫ ДАВИДА (фра).

[4] Двойной разворот журнала (анг).

[5] Старый город, центр города, рынок (ара).

[6] סיור גן – По саду (вокруг Пещеры) (ивр).

[7] Культовый фильм Аси Даяна об израильском обществе и службе в армии (ивр).

[8] От слова «битахон» – безопасность. Т.е. те, кто совершил теракты или как говорят, с еврейской кровью на руках (ивр).

[9] – Вы ругаетесь?

– Да

– По-русски?

– Да.

– А вот это плохо (иди).

[10] Развод (ивр).

[11] על ימין ועל שמאל

[12] Сделка всей твоей жизни (ивр).

[13] Игра слов. Хаим хадашим – новая жизнь. Кроме того, Хаим – имя Рамона (ивр).

[14] Общественными организациями. В единственном числе – амута (ивр). В английском варианте NGO.

[15]Речь китов. Подразумевается действия китообразных-самоубийц, выбрасывающих себя на берег. Считалось, что это может стать концом его политической карьеры (ивр).

[16] Вонючая комбинация. Гугл переводит – бля***во (ивр).

[17] מלחמת ההתשה‎ — война малой интенсивности между Египтом и Израилем в 1967-1970 годах (ивр).

[18] Надеюсь, не я тому виной (анг).

[19] Программное заявление (организации) (анг).

[20] Один из переводов «Кавалер розы» (нем).