Вообще, наряду с лишениями, ссылка дала Клиссам (и не только им) одно преимущество. Они страдали от холода, голода и морального унижения. Они были насильно оторваны от близких и друзей. Многие годы единственным культурным событием в их жизни была музыкальная передача по радио. Но… они перестали бояться.
[Дебют] Сима Крейнин
РИЖАНЕ
(Фрагменты книги)
Согласно данным переписи населения 1935 года в Латвии проживало 93479 евреев. По данным исследователей Холокоста, количество погибших евреев Латвии составляет 70 тысяч человек. «Массовость и быстрота, с которой было уничтожено еврейское население, истребление целых семей привело к тому, что практически не осталось никого, кто мог бы идентифицировать их».
Центр изучения иудаики Латвийского университета
Когда я жила в Риге, то была уверена, что те шесть человек, которые обитают в одной квартире со мной — это и есть все наши родственники. А моя девичья фамилия Тулбович — крайне редкая, и её носят только члены нашей семьи. В детстве и молодости меня этот факт не беспокоил, это казалось просто интересной особенностью, которой можно было поделиться в компании друзей. Но несколько лет назад, бродя в Интернете по разным сайтам, я вдруг набрала в поисковике свою фамилию. Выскочил обширный список сайтов, где упоминалась фамилия Тулбович. Оказалось, что Тулбовичи — это огромный клан, насчитывавший в 1941 году (перед тем, как мировая война пришла на территорию Латвии) более сотни человек. После войны нас осталось в живых около дюжины.
На меня эта информация произвела сильное впечатление. И мне захотелось рассказать об истории своей семьи; во-первых — своей дочери и последующим поколениям, а во-вторых — моим ровесникам, многие из которых, точно так же, как и я, потеряли своих родственников.
Трудность заключалась в том, что ко времени, когда я начала заниматься этой книгой, никого из «довоенных» Тулбовичей уже не было в живых. Моя мама умерла в 2013 году. За несколько лет до этого, уступая просьбе своей младшей сестры, мама записала воспоминания о своей жизни и о той большой семье, которая жила в Риге до 1941 года. Но маме в 1941 году исполнилось всего 12 лет, поэтому она знала не всех наших родичей и не всё, что происходило в их семьях.
Мамины воспоминания стали первым источником сведений для этой книги. Кроме того, я старалась воспользоваться всем, что удалось найти «на просторах Интернета». В частности, Центр изучения иудаики Латвийского университета реализует «Проект по изучению судеб евреев, проживающих в Латвии в 1941 году», его электронный адрес: http://names.lu.lv/ru.html. И, конечно, те сведения, которые сохранились в моей памяти. В детстве я вылавливала их из разговоров дома, когда взрослые забывали отправить меня гулять; уже взрослой я осмыслила их и отыскала новую информацию.
Часть 1. Мои предки со стороны матери
В 60-е годы XIX века религиозный еврей по имени Мовша Тульбович с женой и маленьким сыном ушел из родного дома, расположенного в местечке Дагда Режицкого уезда Витебской губернии. Преодолев 60 километров, где пешком, где на попутных подводах, семья пришла в уездный город Режице. Там они прожили несколько лет. В 1866 году там же у Мовши родился ещё один сын. Вчетвером они перебрались в город Динабург той же губернии. В то время Режица была маленьким городком с населением в три с половиной тысячи человек, и, конечно, не выдерживала сравнения с Динабургом, в котором из десятитысячного населения примерно половину составляли евреи.
Но и в Динабурге семья не задержалась надолго. В начале 70-х годов XIXвека они, уже по железной дороге, переехали в Ригу. Мне не удалось узнать, чем именно занимался глава семейства, и за какие заслуги он получил разрешение поселиться в Риге, не взирая на то, что Рига не входила в «черту оседлости».
Черта́ осе́длости (полное название: Черта́ постоянной еврейской оседлости) — в Российской империи с 1791 по 1917 год (фактически по 1915 год) — граница территории, за пределами которой запрещалось постоянное жительство евреям (то есть иудеям), за исключением нескольких категорий, в которые в разное время входили, например, купцы первой гильдии, лица с высшим образованием, отслужившие рекруты, ремесленники, приписанные к ремесленным цехам.
Город Режица — ныне Резекне в Латвии, до 1917 года — Режица. В 1285 году магистр Ливонского ордена Вильгельм фон Шауэрбург построил на этом месте укреплённый замок, назвав его Розиттен. С 1582 г., в результате Ливонской войны, Розиттен вошёл в состав Речи Посполитой. С 1772 года замок и возникшее вокруг него поселение вошли в состав Российской империи. По документам 1808 года: «В городе только одна улица; нет ни одного мастерового, никаких ярмарок, ни привоза жизненных припасов; жителей там 754 человека, из них 536 евреев…». В 1897 году в городе насчитывалось 10795 жителей, в том числе 6442 евреев.
Город Динабург — ныне Даугавпилс в Латвии, был основан ливонскими рыцарями на правом берегу Западной Двины (Даугавы) у озера Щуп. Первое упоминание о городе относится к 1275 году. Город назывался Duneburg до 1656 года, Nowenene в немецких источниках, Невгин, затем — Борисоглебск до 1667 года, снова Динабург — до 1893 года, затем Двинск до 1920 года, а с тех пор и поныне — Даугавпилс.
Судя по всему, не только семья Мовши Тульбовича проделала подобный путь. В начале 1941 года в Даугавпилсе жила семья Тулбовичей с четырьмя сыновьями и двумя дочерьми. В Риге в то время проживало не менее ста носителей этой фамилии. В Белоруссии до сих пор живут Тулбовичи.
Изменение фамилии объясняется тем, что в Российской империи все документы оформлялись на русском языке, и в оригинале фамилия писалась с мягким знаком — Тульбович. После революции и приобретения независимости местные власти в Латвии получили возможность пользоваться в качестве государственного латышским языком — как доказательство национальной самостоятельности. В латышском языке такой буквы, как мягкий знак, не существует, и фамилия звучит твёрдо. Современный русский вариант является копией местного языка, записанной русскими буквами — Тулбович.
Когда исчезла возможность попасть в Латвию (для тех, кто остался за её границей), еврейская молодежь обратила внимание на российскую столицу.
Мой прадед Абрам Тулбович родился в семье, обосновавшейся в Риге. В этой семье было шестеро сыновей. Мне удалось обнаружить некоторые свидетельства лишь о пятерых из них.
Абрам Тулбович женился на девушке из религиозной семьи — Марьяше Дубин. Двоюродным братом Марьяши был Мордехай Дубин, член латвийского Сейма, весьма популярный и уважаемый в еврейской среде человек.
Из статьи Михаила Горелика в журнале «Лехаим»:
«Дубин неизменно возглавлял список «Агудат Исраэль» — партию ортодоксального еврейства, стоящую на последовательных антибундовских и антисионистских позициях, и был депутатом сейма все годы его существования (единственный среди еврейских политиков!), что говорит о политическом весе «Агудат Исраэль» и его личной популярности.
Естественно, Дубин прежде всего отстаивал интересы своих избирателей. Но фактически его деятельность постоянно выходила за партийные рамки. Он сознавал себя представителем всего еврейского народа и действовал сообразно этому убеждению. Он оказывал постоянную помощь еврейским эмигрантам из советской России — как легальным, так и нелегальным. Его поручительство за политическую благонадежность задержанных на границе беглецов из России давало им возможность легализоваться в стране.
Он помогал и людям совершенно чуждых ему убеждений, помогал политическим противникам, и они знали, что могут рассчитывать на него. Вот два примера.
Советский писатель Давид Бергельсон, приехав в Ригу, принял участие в нелегальном собрании. В самый разгар сходки в квартиру вошли сотрудники спецслужб. С просьбой срочно вызволить Бергельсона к Дубину обратился главный редактор еврейской газеты «Фриморнг» Лацкий-Бертольди, поносивший Дубина из номера в номер. Ночью разбудил. И Дубин помог.
Будучи членом бюджетной комиссии сейма, Дубин добился увеличения государственных субсидий еврейскому театру (субсидии хотели уменьшить). Пикантность ситуации в том, что Дубин, ортодоксальный еврей, отрицательно относился к театру и никогда (ни до, ни после) в нём не бывал. Однако он считал: существует закон о государственных субсидиях, который должен выполняться в отношении евреев точно так же, как в отношении других национальных меньшинств. В знак благодарности директор театра отменил спектакли по субботам и еврейским праздникам».
В 1934 году в результате государственного переворота установилась диктатура Карлиса Ульманиса. Сейм был распущен.
Рассказывает секретарь и жизнеописатель Дубина Абрам Годин:
Я присутствовал при первом телефонном разговоре М. Дубина с Ульманисом примерно через неделю после переворота. Дубин заявил Ульманису, что как глава общины он желает знать, какой будет новая политическая линия в отношении евреев: «Если я в Латвии лишний, я могу уехать». Ульманис успокоил его и пригласил в канцелярию для личной беседы. Формально Дубин считался теперь частным лицом, ибо депутатом он ввиду роспуска сейма больше не был. Пост председателя религиозной общины Риги не давал ему никаких официальных прав. Но фактически М. Дубин после аудиенции у Ульманиса стал единственным представителем всего латвийского еврейства. Двери всех государственных учреждений были теперь открыты для него еще шире, чем прежде.
После государственного переворота антисемитизм в латвийском обществе резко усилился, все еврейские политические организации, кроме «Бейтара» и «Агудат Исраэль», были поставлены вне закона, — Дубину не раз пришлось использовать особое отношение к нему Ульманиса.
В последние годы существования независимой Латвии в страну стали прибывать еврейские беженцы из Германии. Между Германией и Латвией существовало соглашение о безвизовом обмене, поэтому они оказывались в Латвии вполне легально, но их временное, а для кого-то и постоянное обустройство (многие остались без средств к существованию), отношения с властями маленькой страны, которые были совсем не в восторге от еврейских эмигрантов, — всё это требовало постоянной заботы Дубина.
Имя Мордехая Дубина связано с именем шестого Любавичского Ребе — Йосефа-Ицхака Шнеерсона. Дубин — дважды его спаситель: в 1927 году он добился разрешения на выезд Ребе из СССР, в 1939-м — способствовал вызволению его из оккупированной немцами Варшавы.
В 1927 году Ребе был арестован в Ленинграде, заключен в тюрьму и оперативно приговорен к смертной казни за контрреволюционную деятельность. Борьба за спасение Ребе, как в СССР, так и за его пределами, в которой участвовало множество лиц и организаций, привела к замене расстрела десятью годами на Соловках. Затем Соловки были заменены ссылкой в Кострому, а затем Ребе вообще был освобожден, хотя повторный арест и неизбежная гибель были делом времени. Выезд из СССР фактически спасал ему жизнь. Добиться этого было совершенно невозможно — Дубин был тем человеком, который добился невозможного.
В 1927 году в сейме, состоящем из ста мест, сложилась ситуация неустойчивого равновесия: правящее большинство обладало перевесом всего в один голос. Дубин возглавлял список «Агудат Исраэль» с двумя голосами; в правящую коалицию он не входил. Таким образом, голоса маленькой еврейской партии приобрели непропорционально большое значение. На повестке дня стоял вопрос о торговом договоре с советской Россией. Два депутата правящей коалиции заявили, что станут голосовать против, поскольку договор приведёт к усилению позиций коммунистов в стране. От Дубина зависело, будет ли ратифицирован торговый договор с СССР.
Именно этот козырь и был выложен им в Москве, куда Дубин ездил несколько раз в связи с делом Йосефа-Ицхака Шнеерсона. Москвы он откровенно боялся: у него был тяжелый опыт общения с большевиками в 1919 году, когда они ненадолго оккупировали Ригу, он попытался отстаивать интересы еврейского населения, что едва не кончилось для него трагически. Он не доверял большевикам, он вовсе не был уверен, что дипломатический паспорт служит в СССР надёжной гарантией неприкосновенности. Однако опасения Дубина оказались напрасны. Абрам Годин, со слов Дубина, утверждает, что тот был принят в Москве едва ли не как представитель великой державы («Все двери были перед ним открыты, и наркоматские чиновники готовы были исполнить любое его желание»). Когда русские поняли, что ключ к подписанию договора действительно лежит в кармане у Дубина, их отношение к нему переменилось. Потерпевший несколько чувствительных внешнеполитических поражений, СССР отчаянно нуждался в торговом договоре с Латвией. В руководстве СССР существовали разные группы и центры влияния. К счастью, победили не идеологи, а прагматики: Ребе получил разрешение на выезд из СССР, причем Дубин настоял, чтобы его сопровождали члены семьи (а уж как хотелась оставить их в заложниках!) и наиболее близкие люди, среди которых был преемник рабби Йосефа-Ицхака — будущий седьмой Любавичский Ребе Менахем-Мендл Шнеерсон.
Второй раз Дубин спас Ребе через 13 лет. В момент начала войны Ребе жил в Варшаве. Дубин сразу же бросился в Министерство иностранных дел. У Ребе было латвийское гражданство, что и давало формальную возможность хлопотать за него. В условиях войны сделать что-нибудь было крайне затруднительно. Первого сентября начались боевые действия, а уже через два дня связь между Ригой и латвийским посольством в Варшаве была прервана. Существовал план вывезти Ребе на машине, но дороги бомбили, так что от этого плана пришлось отказаться. Министерство иностранных дел связалось непосредственно с Берлином, и была достигнута договоренность о выезде из Польши через линию фронта группы латвийских граждан, среди которых должен был быть и Ребе. Железная дорога Варшава-Рига была разбомблена — люди возвращались кружным путем через Кенигсберг.
Но возникли непредвиденные затруднения. График эвакуации был составлен таким образом, что Йом Кипур заставал беженцев в дороге. Ребе ехать отказался. Возникает удивительное deja vu: повторяется ситуация освобождения из советской тюрьмы, когда Ребе отказался покинуть камеру, поскольку приезд в ссылку выпадал на субботу, и вышел из тюрьмы только в воскресенье. Принимая решение, Ребе об этом совпадении несомненно размышлял. В обоих случаях он сильно рисковал. И неизвестно, когда сильнее. Не воспользовавшись представленной возможностью, он оказался бы в немецкой оккупации. В конце концов, стараниями Дубина Ребе всё же добрался до Риги, но было это уже в декабре; а в апреле 1940 года он отплыл в Америку — на последнем пароходе.
Хочу еще раз обратить внимание: в 1939 году у Дубина не было никакого формального политического статуса — успех его хлопот по освобождению Ребе определялся исключительно его авторитетом в глазах правительства.
ДУБИН Мордехай (Мортхель) Залманович
Родился в 1889 в Риге, в семье любавичского хасида. Получил традиционное еврейское религиозное воспитание. С 1919 по 1934 — депутат Латвийского сейма от партии «Агудас Исроэль». Будучи в дружеских отношениях с президентом К. Ульманисом, содействовал смягчению антисемитской атмосферы в стране. Принимал активное участие в общественно-религиозной жизни еврейства, был председателем секции религиозных евреев. С его помощью Ребе Йосеф-Ицхак Шнеерсон получил разрешение на выезд из СССР в Латвию. В 1940 — с установлением советской власти — был арестован как «руководитель реакционной клерикальной» еврейской партии «Агудас Исроэль». Выслан в Куйбышевскую область. В начале 1945 года, после освобождения из ссылки, проживал в Москве. Среди хасидов пользовался непререкаемым авторитетом, большинство прихожан синагоги обращались к нему по всем жизненным и религиозным вопросам. 29 февраля 1948 — арестован как «участник антисоветской националистической организации». Из обвинительного заключения: «После установления в Латвии советской власти занимался организацией нелегальной переброски еврейской буржуазии за границу и распространял клеветнические измышления о советской власти; поддерживал преступную связь с враждебно настроенными евреями, подстрекая их к бегству за границу». Виновным себя не признал. 16 октября 1948 — приговорён к 10 годам тюремного заключения. Отбывал наказание в Бутырской тюрьме. В 1951 — заболел в тюрьме и заключением судебно-психиатрической экспертизы признан душевнобольным. 12 января 1952 — отправлен «на принудительное лечение в соединении с изоляцией» в Тульскую психиатрическую больницу, где в 1956 скончался. Его останки позднее были перенесены на еврейское кладбище в пос. Малаховка под Москвой.
(Архив ФСБ РФ. Следственное дело М-1717)
Благодаря проекту, осуществленному Латвийским университетом, появились сведения о евреях из Риги, доживших до 1941 года. Но евреи, умершие до этого времени, были похоронены на Старом еврейском кладбище. И теперь невозможно восстановить даты их жизни и смерти.
Первое еврейское кладбище в Риге было открыто в 1725 году, и там продолжались погребения до конца 1930 годов. После того как немецкие войска заняли Ригу в 1941 году, кладбище стало местом массовых захоронений более 1000 евреев, убитых на улицах и в домах Рижского гетто. После Второй мировой войны многие из надгробий кладбища были извлечены и использованы в качестве строительного материала. В 1960-е годы место было разрушено и переименовано в «Парк коммунистических бригад». В 1992 году парк был переименован в «Старое еврейское кладбище». В настоящее время парк, расположенный в одном из самых бедных районов города, называемом Маскачка (Maskava — латышское название Москвы), является популярным местом для праздных пьяниц, местной детворы и американских туристов.
Часть 2. Мои предки со стороны отца. Семейство Клисс
Айзик (по-домашнему Изя) Клисс родился 10 октября 1929 года в семье Мэри и Хирша Клиссов в городе Каунасе.
КАУНАС (до 1795 г. Ковно, до 1920 г. Ковна) — город в Литве; с 1795 г. — в составе Российской империи, в 1920–40 гг. — столица республики Литва.
Со второй половины XIX в. Ковна стала центром культурной и религиозной жизни евреев Литвы. В 1908 г. в Ковне было зарегистрировано 32628 евреев (41,2% от всего населения); работало 1439 еврейских предприятий.
Во время Первой мировой войны русское командование осуществило высылку еврейского населения из прифронтовых губерний: 28 апреля 1915 г. — Курляндской, 5 мая 1915 г. — Ковенской. Особенно жестоко высылка осуществлялась в Ковне. Из Ковны депортировали даже больных, раненых солдат, семьи фронтовиков. Но после революции в 1917 г. многие из них вернулись в Ковну.
С начала 1920-х гг. в Каунасе помещались центральные учреждения национально-культурной автономии евреев Литвы (Министерство по еврейским делам, Еврейский национальный совет и другие).
По переписи 1923 г. в Каунасе проживало около 25 тысяч евреев (свыше 25% населения), а в 1933 г. — 38 тысяч (30% населения). В начале 1930-х гг. в Каунасе выходило пять еврейских ежедневных газет, действовала сеть еврейских детских садов, начальных и средних школ (в том числе четыре ивритские гимназии) и учительских семинарий, в которых языками преподавания были иврит и идиш.
После присоединения Литвы к СССР (1940) еврейские учреждения Каунаса были закрыты. В 1940 г. многие евреи Каунаса, так же как и представители других национальностей, были депортированы в отдалённые районы Советского Союза.
Мэри (1903 года рождения) была младшей дочерью Любы и Айзика Столперов. У Айзика была дочь от первого брака и четверо детей от брака с Любой. Айзик Столпер работал коммивояжером, причем достаточно успешным, чтобы получить разрешение на проживание в Риге.
Мэри исполнилось пять лет, когда умер её отец, а ещё через десять лет скончалась её мать. С этого времени Мэри жила в семье своей старшей сестры Мани, которая была уже замужем. На деньги, подаренные матерью к свадьбе, Маня открыла писчебумажный магазин, вносивший существенную прибавку в бюджет семьи.
Хирш (1892 года рождения) был сыном Перы-Мэры (урожденной Блох) и Хаим-Лейба Клисса. У Хирша была одна старшая сестра и три младших. Семью содержала Пера-Мэра: она владела небольшим продуктовым магазином. В какой-то момент Хаим-Лейб решил уехать в Америку на заработки. Специальности у него не было, в Америке он перебивался случайными работами и никак не мог собрать денег на обратную дорогу.
Хирш учился в йешиве. Когда Хиршу было 15 лет, умерла мать, и он остался единственным мужчиной в семье. Он бросил йешиву и устроился на работу приказчиком в магазин тканей.
Когда во время Первой мировой войны немцы подошли к городу, Хирш с сёстрами уехал в Россию. Хирш покупал ткани оптом, ездил по деревням и продавал их. Больших денег он не заработал, но, во всяком случае, его сёстры не голодали.
Через три года Клиссы вернулись в Каунас, и Хирш продолжил заниматься тканями. К тому моменту, когда в 1920 году Литва отделилась от советской России, Хирш хорошо разбирался в тканях, имел полезные связи в этой области, знал, где можно купить и как продать. Одна проблема: ему не хватало денег. Деньги были у его двоюродного брата — Моисея Посвянского. Вдвоём они организовали текстильную фабрику «Литекс». Дело пошло успешно.
Летом 1921 года Хирш с сёстрами приехал отдохнуть на Рижское взморье. Однажды девушки зашли в Риге в писчебумажный магазин и познакомились там с Мэри Столпер. Младшая сестра Хирша — Хана была ровесницей Мэри. Они подружились, так что оставшиеся дни отдыха молодые люди провели вместе. Мэри и Хирш понравились друг другу, но о серьёзных отношениях тогда речь не шла. Бизнес только разворачивался, фабрика требовала дополнительных вложений. Хирш просто не мог себе позволить завести семью.
Отпуск закончился, Клиссы вернулись в Каунас. Мэри продолжала помогать сестре в магазине. Там её увидел студент медицинского факультета Лазарь Валах; он собирался стать зубным врачом. Лазарь влюбился с первого взгляда, но Мэри относилась к нему просто по-дружески, не испытывая пылких чувств. Тем не менее, Лазарь постоянно был рядом с Мэри, практически отгоняя потенциальных кавалеров. Время от времени он просил Мэри выйти за него замуж, и когда Мэри было 25 лет, она согласилась. Началась подготовка к свадьбе, Лазарь познакомил Мэри с матерью и сестрой, она перевезла к ним в дом своё приданое. С сестрой Лазаря Мэри поехала в Каунас на художественную выставку. Там девушки неожиданно встретили Хану Клисс. Она пригласила рижанок в гости, и во второй раз Хирш уже не отпустил Мэри. 25 декабря 1928 года сыграли свадьбу. Молодожёны поселились в собственном доме. Кроме фабрики и дома, Хирш владел ещё и магазином текстиля.
Дом был четырехэтажный, и в нём хватило места также для сестер Хирша и их семей. К тому же, как только Хирш «встал на ноги», он послал отцу в Америку деньги на обратный билет. Хаим-Лейб вернулся и до конца своих дней жил в семье сына.
Лазарь Валах переехал в Каунас, подружился с Хиршем и, практически, стал членом семьи.
У Мэри и Хирша в октябре 1929 года родился сын Айзик, названный в честь отца Мэри, а 2 февраля 1934 года — дочь Перела, названная в честь матери Хирша.
Дома дети с родителями говорили по-русски. В возрасте четырех-пяти лет для детей нанимали немецкую бонну, и через два-три года они свободно болтали по-немецки. Каждого в положенное время отправили в литовско-еврейскую школу, в которой преподавание велось на идише. К лету 1941 года Изя окончил четвертый класс, а Перела — только приготовительный.
Дети росли, бизнес развивался; время от времени возникали и преодолевались проблемы в большой семье (сёстры всегда обращались к Хиршу в случае необходимости) и в бизнесе.
В ночь с 13-го на 14-е июня 1941 года в квартиру Клиссов настойчиво постучали. Им дали несколько часов на сборы, посадили взрослых с детьми в машину и отвезли на вокзал. Их поместили в теплушку, и несколько дней держали на месте — собирали остальных. Затем целый состав теплушек, наполненных каунасскими спецпереселенцами, отправился на восток…
Отец Хирша был уже очень стар и болен, ему позволили остаться, благо в соседних квартирах жили его дочери. Через несколько лет Хирш узнал, что отец скончался на следующий день после их отъезда. Дочери похоронили его, и он оказался последним евреем, похороненным по всем религиозным правилам на еврейском кладбище Каунаса. Памятник поставить уже не успели.
Моисей Посвянский, кузен и партнер Хирша по бизнесу, уехал в Лондон по делам фабрики перед самым появлением в Литве Красной Армии, и, естественно, не возвращался. Его жена Песя, услышав громкий стук в квартиру соседей, не стала дожидаться такого же стука в свою дверь. Вместе с четырнадцатилетней дочерью она убежала через черный ход. Неделю они прятались у друзей, а когда в Каунас пришли немцы, сумели присоединиться к одному из партизанских отрядов. Они обе погибли в самом конце войны, когда весь их отряд был разгромлен. Моисей, узнав о национализации фабрики и высылке Клиссов, бросился с моста в Темзу.
Первая массовая депортация началась в ночь на 14 июня 1941 и продолжалась до 22 июня, до начала войны СССР и Германии. Из родного дома, часто не успев взять даже формально разрешенной нормы вещей весом в 100 кг, вывозились целые семьи: деды, родители, дети, новорожденные младенцы. Оставшееся на родине имущество ссыльных было конфисковано. За несколько июньских дней из Литвы вывезено около 18 тысяч людей: женщины и дети отправлены в ссылку, а около 3 тысяч отделенных от семей мужчин стали узниками лагерей.
Большинство ссыльных было вывезено в Алтайский и Красноярский край, в Коми АССР, Новосибирскую область, расселено в бараках и землянках. В июне 1942 почти половина литовцев из Алтайского края вывезена на север Якутии.
Большую часть репрессированных в 1940–1941 составили владельцы хозяйств — 21,3%, служащие — 9,1%, домохозяйки — 8,3%, рабочие — 8,0%, учителя, военные, полицейские — 3,0–5,0%.
Люди страдали от голода, эпидемий, вызванных антисанитарными условиями, многие умирали. Заболевали и гибли дети.
В Литву через 15 лет вернулись менее половины сосланных в 1941 году.
Ехали долго, почти два месяца, с остановками и пересадками. Вскоре после отъезда из Каунаса узнали о нападении Германии на Советский Союз. Услышав эту новость, Хирш сказал: «Богатые имеют счастье».
Преодолев 4600 километров не по своей воле, Клиссы прибыли в небольшой поселок в Алтайском крае, недалеко от Барнаула.
Их поселили в маленькой комнате всех четверых. Хирш немедленно устроился бухгалтером в совхоз, дети пошли в школу. Школа представляла собой один-единственный класс, в котором одновременно сидели дети всех возрастов. Занималась со всеми сразу одна учительница, которая разговаривала на русском языке вперемежку с матерным. Несмотря на то, что Изя и Перела свободно владели русским языком, поскольку дома говорили по-русски, они каждый день спрашивали у мамы, что означает то или иное «новое» слово.
Было довольно голодно. Сначала Мэри меняла на еду свои украшения, которые ей удалось взять с собой. Потом она решила обзавестись хозяйством и купила или обменяла двух кур и телёнка. Но воспользоваться этим приобретением в полной мере им не пришлось.
На Алтае они пробыли только один год. В июне 1942 года их опять забрали и повезли на север. Везли очень долго, различными видами транспорта: на поезде, на грузовиках и на барже, которую тянул пароход по реке Лене.
Наконец прибыли в поселок Тикси (Якутия) на побережье Северного Ледовитого океана.
На побережье бухты моря Лаптевых недалеко от дельты реки Лена лежит посёлок городского типа Тикси, который является центром Булунского района в Якутии.
Климат в здешних местах довольно суровый. Зимний период длится 8 месяцев. Лето задерживается лишь на два коротких месяца. Полярный день стоит с 10 мая до начало августа, полярная ночь с 17 ноября до окончания января.
В 1739 года бухта, в которой расположен посёлок, была названа губой Горелая. Под таким наименованием она была нанесена в то время на карту северного побережья царской России Дмитрием Лаптевым. В 1878 году название было изменено на Тикси, что в переводе с якутского означает, как «Место, где можно пристать к берегу». По документальным источникам тех времён, новое название было дано членами арктической экспедиции Оскаром Нордквистом — гвардии лейтенантом корпуса гидрографов, и шведским мореплавателем, географом Адольфом Нордшельдом.
Посёлок Тикси был основан в 1933 году, когда в бухте моря Лаптевых началось строительство важного морского порта. Свое название поселок получил по наименованию бухты.
Вообще-то Клиссов намеревались везти дальше, до реки Яна — это ещё 300 километров. Но у Хирша открылся геморрой, и Мэри уговорила администрацию оставить их в Тикси, чтобы сделать операцию. Пока назначили дату операции, пока Хирш выздоравливал после неё, — закончилась навигация. Выехать из Тикси стало невозможно. Но в Тикси был военный порт, и почти каждую ночь Клиссов посещали работники «органов», напоминая, что они не имеют права находиться здесь. Летом 1943 года, как только открылась навигация, их увезли на Быков Мыс, в поселок Быковский.
Быковский мыс или Быков мыс находится в устье реки Лена на Быковском полуострове, что за Полярным кругом. Омывается водами залива Неелова и водами моря Лаптевых. Известные топонимисты Арктики считают, что название мыса возникло от старинного поморского термина «бык». «Быком» называют выступающий в море или реке каменистый утёс. За жестокие морозы и шквальные ветры якуты называли его «Хара тумус», что в переводе означает «Черный мыс». Быков Мыс достаточно высок, сложен из мёртвых, твёрдых как камень пород. Академик А. П. Окладников считал самой ценной находкой Ленского мамонта, обнаруженного на Быков Мысе в 1799 году.
С установлением советской власти в поселении были организованы кооперативы и тресты, а в 1940 году было образовано одно крупное коллективное хозяйство — колхоз «Арктика». В 1930—1940-х годах активно развивается и социальная сфера (строятся школы, сады, библиотеки). В 1943 году получил статус рабочего посёлка. В 1949 году на базе моторно-рыболовной станции «Быковская» был организован рыбозавод.
В 1940-х годах сюда были депортированы жители Прибалтики, немцы, финны, поляки. Часть спецпоселенцев погибла. В 1991 году на месте их братской могилы был установлен памятник.
В 1999 году рабочий посёлок Быковский переведён в разряд сельских населённых пунктов.
Если в 1943 году Быковский получил статус рабочего поселка, значит, там проживало не менее трёх тысяч человек. Интересно, что по переписи населения 1959 года, когда все ссыльные (оставшиеся в живых) разъехались по домам, в Быковском осталось менее девятисот человек.
Несмотря на свой «городской» статус, Быковский вспоминается как «дыра дырой». Школа там была только семилетняя. Когда в 1945 году Изя окончил седьмой класс, встал вопрос о его дальнейшей учёбе. Ближайшая средняя школа была только в Тикси. Перед началом учебного года Мэри с сыном поехала туда, чтобы записать его в восьмой класс и устроить на квартиру. За тот год, что они прожили в Тикси из-за болезни Хирша, Мэри успела подружиться с несколькими семьями вольных поселенцев. Некоторые из них добровольно поехали работать на север, чтобы не жить в постоянном страхе, ожидая поездки под конвоем. Изя остался в одной из таких семей, а Мэри вернулась в Быковский. Но через год им удалось перебраться в Тикси всей семьёй.
Весной 1948 года Айзик Клисс окончил школу. Он не очень любил гуманитарные предметы, зато был весьма успешен в естественных науках.
Вольные поселенцы имели право посылать своих детей в Москву или Ленинград для поступления в вуз за счёт государства. Администрация школы оформила проездные документы для всех выпускников, не обратив внимания на то, что один из них — Айзик Клисс, сын спецпереселенцев — не имеет на это права. Когда Клиссы остались в Тикси из-за болезни Хирша, они отстали от своей группы и несколько выпали из поля зрения компетентных органов.
Изя Клисс улетел в Москву, оттуда поехал в Вильнюс. Знакомые Хирша помогли ему получить паспорт, и он уехал в Ригу. Клиссы не были уверены, что в Литве совсем забыли их фамилию. В Риге было безопаснее, тем более что там жила двоюродная сестра Мэри, которая могла приютить юношу на первое время.
В результате всё получилось так, как было запланировано: Изя поступил в университет и окунулся в студенческую жизнь. Он даже женился, хотя так далеко родительские планы не распространялись. Но… жизнь вносит свои коррективы.
Тем временем Клиссы тоже не сидели на одном месте. После отъезда Айзика работники «органов» вспомнили, что место ссылки этой семьи — Быков Мыс, и летом 1949 года отправили Клиссов туда.
Сестре Изи — Переле исполнилось 15 лет, и ей тоже была нужна школа-десятилетка. Даже не принимая в расчет морозы и убогость этого поселка, Клиссы решили, что опять перебираться в Тикси не имеет смысла — в любой момент их могли вернуть обратно. Семья решила бежать южнее, в Якутск.
Когда Клиссы собирали свои вещи в Каунасе, семилетняя Перела взяла с собой свою новую немецкую куклу. Кукла была одета в красивое платье, могла открывать и закрывать глаза и говорить «мама». Эту куклу подарили дочери коменданта поселка Быковский, и он «закрыл глаза» на их отъезд.
Летом 1950 года, как только началась навигация на Лене, Клиссы уехали. Они ехали на барже, которую тянул пароход. На барже стояли вагончики, в них жили пассажиры. Путешествие продолжалось долго, больше месяца.
Конечно, после виденных семьёй рабочих поселков, Якутск произвёл приятное впечатление. Несмотря на то, что по количеству населения он был в три раза меньше довоенного Каунаса, — всё-таки это был город. С улицами, с домами в несколько этажей, с немногими автомобилями, даже с театром.
Первое время после приезда в Якутск Клиссы жили у своих каунасских друзей. Целый месяц понадобился Хиршу, чтобы устроиться на работу, найти квартиру и официально закрепиться в Якутске. Перела окончила десятый класс и поступила на физико-математический факультет Якутского педагогического института.
Мэри всегда быстро сходилась с людьми и приобретала друзей. В Якутске у неё тоже появилась новая подруга, которая по секрету рассказала, что им и ещё двум семьям удалось отправить своих сыновей в Москву по документам вольнопоселенцев. На откровенность Мэри ответила откровенностью и тоже по секрету рассказала об Айзике.
Конечно, компетентные органы заметили исчезновение трех молодых людей и предпринимали шаги для их розыска. Но на огромной территории Советского Союза даже очень компетентные шаги двигались медленно, хотя всё-таки двигались. В конце концов, сына Мэриной подруги нашли, арестовали и отправили обратно, к родителям. Мама этого мальчика не нашла ничего лучше, как пойти и «заложить» остальных ребят.
21 мая 1952 года пришли за Айзиком. Некоторое время его держали в Рижской центральной тюрьме, и молодая жена носила ему передачи. Потом отправили этапом от тюрьмы к тюрьме, обратно в Якутию.
В марте 1953 года умер Сталин, и постепенно, очень медленно, началось освобождение ссыльных. Сначала освободили детей спецпереселенцев. В 1954 году Айзик и Перела получили возможность передвигаться по всей территории СССР. Но родители все еще были «привязаны» к Якутску. Первое удовлетворение от переезда в Якутск давно прошло. Жара летом и жуткие морозы зимой переносились очень тяжело, и губительно отражались на здоровье.
В 1954 году серьезно заболела Мэри. Перела все время была рядом с матерью в больнице и пропустила зимнюю сессию. Институт пришлось оставить. Айзик успел окончить последний курс физмата. Когда Мэри достаточно окрепла после болезни, в 1955 году Клиссы решили в очередной раз проигнорировать драконовские законы и переехать в Томск.
Вообще, наряду с лишениями, ссылка дала Клиссам (и не только им) одно преимущество. Они страдали от холода, голода и морального унижения. Они были насильно оторваны от близких и друзей. Многие годы единственным культурным событием в их жизни была музыкальная передача по радио. Но… они перестали бояться. Все самое плохое, что могло случиться, с ними уже случилось. Дальше Северного полюса не сошлют!
До Томска добирались больше месяца, почти 5000 км двигались и по земле, и по воде. В Томск прибыли в августе 1955 года. Еще в Якутске Перела вышла замуж, и в декабре 1955 года она родила дочь.
1956 год начался относительно благополучно. Официальное осуждение культа Сталина не произвело сильного впечатления: ссыльные давно сделали свои выводы.
Мужчины работали, Перела занималась дочкой, Мэри помогала ей по мере сил. К сожалению, сил у неё оставалось все меньше, она так и не восстановилась до конца после болезни. В августе 1956 года Мэри Клисс скончалась. Хирш пережил жену только на полгода и умер в январе 1957 года. Их похоронили в Томске.
В 1939 году было организовано Северное кладбище в районе станции Томск-II. На кладбище имелся еврейский участок. Действовало до 31 декабря 1973 года.
(«Википедия» стыдливо умалчивает о том, что по территории кладбища позднее проложили шоссе.)
Через полтора года, когда Перела окончила Томский университет, брат с сестрой решили возвращаться в Литву. Ехать в Каунас не было никакого желания: никого из родных не осталось в живых. В ноябре 1958 года Перела с мужем и дочкой прибыли в Вильнюс. Их встретил Айзик, приехавший туда немного раньше.
Примечание
Полностью книга вышла в свет в тель-авивском «Издательском доме Хелен Лимоновой». 
