Хотя еврейство в себе я ощущал достаточно смутно, ехать почему-то хотел только в Израиль. И лишь на Святой земле, да и то далеко не сразу, постепенно обнаружил, что на самом-то деле в душе под засохшей коркой навязанной воспитанием «российскости» кипела еврейская магма и терпеливо ждала толчка извне, чтобы лавой хлынуть наружу.
[Дебют]БОРИС КАМЯНОВ: «Я НАЗЫВАЮ СЕБЯ ОДИНОКИМ РЕЛИГИОЗНЫМ ВОЛКОМ»
Интервью с израильским поэтом накануне его юбилея
Элла Грайфер: — Интересно услышать ваше мнение о будущем русскоязычных писателей и поэтов за рубежом России.
Борис Камянов: — Полагаю, что через двадцать лет вне России останутся считанные авторы высокого уровня. Уже сейчас в Израиле я не знаю ни одного значительного писателя моложе 60 лет.
— Сохранятся ли русские журналы и газеты через два-три поколения?
— Газеты безусловно не сохранятся дольше 10 лет, все журналы будут сетевыми и базироваться в России.
— Пишете ли вы для израильской публики или для российской?
— Я пишу для себя, а мои читатели могут жить, где угодно.
— Не беднеет ли русский язык у живущих вне метрополии?
— Современный новояз не обогатил русский язык, а обеднил. Я — чел возрастной и озвучу Вам по-чесноку: современные россияне стопудово накосячили со своим языковым богатством, и не могу сказать, что мне это фиолетово. Я просто в шоке. А если говорить всерьез, то именно на Западе и в Израиле еще кое-где сохраняется тот единственный русский язык, законсервированный на уровне семидесятых годов прошлого века, который заслуживает эпитета «великий».
— Есть ли общение русских поэтов в Израиле: Ким, Цветков? И кого вы цените в современной поэзии?
— Замечательный бард Юлий Ким общается с компанией, сложившейся вокруг «Иерусалимского журнала», поэта с фамилией Цветков в Израиле нет, хотя когда-то, лет сорок, по-моему, назад такой здесь был. Что касается меня, то лет шестнадцать назад я основал Содружество русскоязычных писателей Израиля «Столица», благополучно существующее и по сей день. В Израиле есть поэты экстра-класса и первоклассные поэты, часть которых входит в нашу организацию, но называть кого-бы то ни было я не стану: если пропущу кого-либо достойного, он никогда мне этого не простит, да я и сам буду кусать себе локти. Думаю, что двумя-тремя десятками имен русскоязычных поэтов-израильтян могла бы гордиться и наша языковая метрополия. Среди моих любимых российских поэтов назову Олега Чухонцева, Татьяну Кузовлеву, Ларису Миллер, Марину Бородицкую. Недавно открыл для себя Веру Кузьмину, хотя она разделяет имперские амбиции российской верхушки, которые мне ненавистны.
— Ваше мнение о том, что пишут об Израиле в России люди типа Улицкой, Быкова и т.п.
— То, что пишут и говорят выкресты последних лет, меня не интересует, и со взглядами Улицкой я не знаком. Что же касается русского человека Быкова (не являющегося евреем по Галахе), я его читаю и высоко ценю во всем, за исключением его точки зрения на существование Израиля. Губерман однажды сказал ему, и я с ним абсолютно согласен: «Я слышал эту вашу теорию, и это, по-моему, херня, простите меня, старика. Вы говорите много херни, как и положено талантливому человеку».
* * *
— Что значило для вас слово «еврей» до приезда в Израиль? А после приезда?
— Я вырос в совершенно ассимилированной семье, никаких еврейских языков не знал, никаких праздников мы не отмечали. Правда, перед Песахом отец иногда приносил мацу, а в русскую Пасху она мирно соседствовала с куличом, купленным няней. С «бытовым» антисемитизмом я, конечно, сталкивался, но не в своем районе — на Арбате евреев было много, — а в пионерлагерях, где меня и других евреев ежедневно били в первой половине пятидесятых годов с молчаливого одобрения пионервожатых. Потом уже по мне прошелся катком антисемитизм государственный…
Уезжал я на самом деле не «куда», а «откуда» — из России, где после развода оказался без жилья, меня не печатали, и будущее не сулило ничего хорошего. Но хотя еврейство в себе я ощущал достаточно смутно, ехать почему-то хотел только в Израиль. И лишь на Святой земле, да и то далеко не сразу, постепенно обнаружил, что на самом-то деле в душе под засохшей коркой навязанной воспитанием «российскости» кипела еврейская магма и терпеливо ждала толчка извне, чтобы лавой хлынуть наружу.
— Вы приехали в Израиль в 70-х годах прошлого века, Скажите, нашли ли вы здесь то, что искали, или, возможно, нашли что-то, чего не искали, но оно показалось вам важным и нужным?
— На этот вопрос очень легко ответить. Я приехал в 76-м году, ровно через 6 лет после приезда я открыл для себя жизнь религиозного еврея в единственно, как выяснилось, возможном для меня ортодоксальном варианте, и жизнь моя обрела новый смысл в дополнение ко всем предыдущим.
— Ортодоксальный иудаизм — очень разный. В нем, в частности, есть требование «сделать себе рава», имеется в виду, конечно — выбрать. Вы его «сделали»?
— Да, это хабадский раввин, хотя я не хабадник. Я работал 10 лет в хабадском издательстве и еще одном, которое близко к Хабаду. Но я называю себя «одиноким религиозным волком». Я не принадлежу ни к каким направлениям, для меня все ортодоксы хороши. Хотя вот так сложилось, что один из моих близких друзей, с которым мы вместе перевели «Песнь песней» с комментариями — этот перевод уже выдержал два издания в Москве, — тот самый раввин, к которому я обращаюсь со всеми вопросами.
— Значит, по вашему мнению, для религиозной жизни не обязательна принадлежность к какой-либо общине?
— У меня есть тяготение к определенной общине — к так называемым «вязаным кипам», последователям раввина Кука, но при этом я общаюсь со всеми, много лет молился с сефардами в их синагоге. С этой точки зрения я абсолютно амбивалентен.
— Итак, вы ортодокс. А как относитесь к консерваторам, к реформистам? И может ли, по-вашему еврей быть совсем не религиозным?
— Каждый человек или каждая группа людей вправе создать любую новую религию или приспособить под свои нужды уже существующую, только вставлять в название новой религии название старой — неправильно. Они могут сколько угодно называть себя преферансистами, играя в карты по правилам кинга, очень упрощенного подобия великого префа, но ни один истинный преферансист с таким их самоопределением не согласится. Так что уж лучше называли бы они себя кингистами, тем более что игра эта хоть и примитивная, но тоже вполне симпатичная.
Реформистский «иудаизм» появился в Центральной Европе, прежде всего — в Германии, в первой половине девятнадцатого века — с началом эмансипации и зарождения в еврейской среде прослойки светских «образованцев» (по терминологии Солженицына), каковые, с одной стороны, испытывали жгучий стыд перед нееврейским окружением за свою пархатость, с другой — все же не считали возможным одним ударом отрубить собственный хвост, за который их отчаянно пытались удержать обезумевшие от горя родители. Они завели себе синагоги, в которых молились по модернизированным молитвенникам, приведенным ими «в соответствие с требованиями времени», где отсутствовали упоминания о Мессии и просьбы о восстановления Иерусалимского Храма. У них появились свои раввины и свои конгрегации, и все это они вывезли с собой в благословенную Америку, где настолько расцвели, что составляют сегодня одну из крупнейших в США религиозных групп. Ортодоксам — в том числе и сионистам в вязаных кипах — и соревноваться с ними не приходится.
Надо сказать, что уже стоя на самом краю бездны, часть этих людей заглянула в нее — и в ужасе отшатнулась, но — поздно: почва под их ногами поползла, и они тоже сверзились в пропасть. Не до самого, правда, дна: приземлились падшие евреи где-то на полпути между ним и краем бездны, на приступочке, который они назвали «консервативным иудаизмом» — консервативным по отношению к «иудаизму» реформистскому.
Вот что отличает иудаизм от всевозможного реформаторства в плане мировоззренческом: если реформистская и консервативная религии, как, между прочим, и коммунизм, считают, что мир наш несовершенен и нуждается в революционном переустройстве, то иудаизм утверждает, что призвание людей, нарушавших изначальную гармоничность этого мира еще со времен Адама и Евы, — совершенствовать его, исправляя прежде всего самих себя (а потом уже — друг друга!) путем непростой духовной работы и конкретных действий, предписанных Торой.
Отвечаю на второй вопрос: конечно же, еврей, как и представитель любого другого народа, может быть нерелигиозным.
— Сегодня мало кого могут оставить равнодушным политические баталии в Израиле и во всем мире. Что вы об этом думаете?
— Думаю, что политические проблемы современности, угрожающие гибелью человечеству, порождены массовым отходом значительного числа представителей определенных религиозных конфессий, прежде всего, христиан Европы и США, от веры. Вторая опасность — разлагающее влияние анархистов, содомитов, реформистов в разных народах, в том числе, в еврейской среде, живущих по принципу «все дозволено», что представляет собой труднопреодолимый соблазн для молодежи, воспитываемой в отрыве от религиозных традиций. Религия жизни — иудаизм — и отпочковавшееся от него христианство повсеместно сдают свои позиции, в то время как адепты религии смерти — мусульмане — не только остаются верными исламу, но и успешно вербуют неофитов по всему миру — в частности, среди так называемых афроамериканцев. Корабль человечества все больше кренится на левый борт, и опасность оверкиля становится все актуальней.
Редакция «Заметок» поздравляет Бориса Камянова с прошедшим юбилеем и желает ему долгих лет активной творческой жизни, до 120! Мазл Тов!
