И курсы пооткрывали, и книги были прописаны, и материалы предыдущих экзаменов ходили по рукам в изобилии. А сам экзамен, внимание, можно сдавать на том языке, который ты выбрал, включая русский. Грех говорить, что «нас не хотели, нам ставили препятствия».

Сергей Левин

Израильские истории

(продолжение. Начало в № 8-9/2016 и сл.)

Блудные дочери

Еще одна история. Их уже накопилось некоторое количество. Недавно просмотрел и заметил, что многие имеют опасное сходство. Разные персонажи, разные обстоятельства, но прослеживается общая тема: больница, приемный покой, нам привезли, мы чего-то сделали, оказалось хуже, чем думали, но все равно победили (или нет). Это — основа блюда. Ее мало, дорогой автор, гони-ка, дружище, салатик, приправы в виде воспоминаний, ассоциаций, добавь чего-нибудь пикантного вроде неожиданного вывода или предположения, оформи красиво и подавай на стол. А тому, кто за столом томится и уже макает соленый хлебушек в оливковое масло с бальзамическим уксусом, ему не надоело одно и то же трескать? Спросить бы как-нибудь поделикатнее. Ясно, что он ответит вежливо: «Нет, что ты, что ты, ни в коем случае, всегда интересно, хочу еще». Надо самому что-нибудь поискать. Это произнести легко, а сделать? Если завел для себя правило не рассказывать о том, чего не знаю, то вынужден ему следовать. У моей «кухни» есть один надежный и бесперебойный поставщик — драгоценная работа, за что я ей благодарен во вторую очередь (в первую за то, что она меня исправно кормит в прямом смысле). А все, что помимо работы попадает ко мне, — это, знаете, проходил мимо, заметил, лежало без присмотра, прихватил себе.

И в этой истории начало оказалось вполне шаблонным. И случилась она, как и многие, лет двадцать назад, но запомнилась почему-то наряду с другими, хотя никаких медицинских героических драм, трагедий, побед или поражений в ней нет. Может, она имела какие-нибудь последствия или неожиданное продолжение? Тоже нет. Приемный покой, дежурство, поздний час. Уже схлынула основная волна поступающих больных, когда приходится вертеться, перебегать от одного к другому, осматривать, решать, направлять на исследования, вновь проверять, кого-то выписывать, кого-то госпитализировать. В голове постоянная мысль вертится: не проморгай что-нибудь серьезное, не опоздай с операцией. Когда работы много, время мчится быстро. Уже часовая стрелка перевалила за одиннадцать, в приемном стало более-менее спокойно. Устал, но силы остались, впереди еще вся ночь, а за ней новый день. Тут сообщают: везут кого-то после драки, скоро приедут, вроде бы двое пострадавших. Странно. Не огнестрел, не ножевые, не авария тяжелая, всего лишь драка, чего сообщать-то, делать нечего? Занимаемся своими больными, шоковую комнату не открываем и не стоим в ожидании. Минут через десять дверь распахнулась, приемный покой огласили женские вопли и изысканный многоэтажный мат, не просто коробка-небоскреб, а немыслимое архитектурное творение с излишествами. Голосов — два, оба женские, разные, но симметричные, так что вспомнились башни-близнецы в Куала-Лумпуре. Впереди ухмыляясь шагал фельдшер с бумагами, за ним пострадавших дам везли на каталках робкие интеллигентные ребятки-добровольцы. Хорошо, что они, совсем еще дети, русского языка, скорее всего, не понимают, а то мне уже неловко. Зато фельдшер, опытный, прошедший огонь и воду, улавливал общий смысл, не зря же ухмылялся. Он весело помахал мне ручкой, сказал «Привет» и добавил, что, мол, тут парочку «ваших» после драки пришлось привезти. Оглянулся, убедился, что кроме меня никого «русских» рядом нет, добавил:

— Отлично, ты здесь сегодня, вот ты теперь с ними разбирайся!

— За своими следи, — ответил я ему. — А то светишься от радости, дебил!

Он не обиделся. Такой диалог вполне укладывался в повседневный этикет. Зато пациентки не прекращали перепалку в духе «а если я .., то ты после этого … … ..!» Политика — это продолжение экономики, а война — продолжение политики, сейчас мы наблюдали, как словесная баталия продолжала драку, стало быть конфликт пошел на спад. Я велел уложить их по койкам, но чтобы друг от друга они оказались подальше. Такое разлучение помогло, хотя они еще пытались выкрикивать друг дружке во весь голос последние проклятия наугад в пространство, словно аукались в дремучем лесу. Зараза-фельдшер пока оформлял их, уже делился мыслями с персоналом из аборигенов насчет того, «что мы тут получили» и насчет «зачем их сюда привезли, говна понаехало, а у нас налоги — выше некуда, а они уже на машинах, а нам в свое время ничего, а им все». Ни одной свежей мысли. Зато вокруг ему поддакивали, включая тех, с кем у меня давно сложились отличные отношения. Мое присутствие никак не тормозило поток откровений фельдшера, а согласие окружающих его распаляло. Видимо, придя к какому-то подобию оргазма, он успокоился, замолчал и удалился прочь.

Я начал осматривать пациенток, сначала одну, потом — другую. Обе, пожалуй, постарше, чем я, но ненамного. Со своими расквашенными и разукрашенными синяками лицами они казались столь похожими, что боялся перепутать в записях и назначениях. Обе, естественно, пьяные, у обеих одежда порвана, а вместо причесок — важные участки поля брани. Похоже, что за волосья они хорошо друг друга оттаскали. Сестра, работавшая со мной, заметила, что костюмчик-то порван совсем не дешевый. Ей виднее, я в этом что понимаю? Я осматривал, проверял, записывал. Получалось, что драка там разыгралась неслабая. Бились и руками, и ногами, и всем, что под руку попадалось. Одной нужно было еще рану обработать, другой снимки сделать, обеим пришлось компьютерную томографию головы организовать, как иначе узнать, что в башке чего-нибудь серьезного нет? Ладно, если самому делать нужно, это легко, а других о чем-то просить — наказание сущее. Всего лишь просят свою работу выполнить и забыть, но каждый считает нужным мне глубокомысленно высказать свое мнение по поводу, и чтобы я ему вслух, как будто директору школы, объяснил, почему мои дети стекла разбили. Так это получалось. Боже ж ты мой, какая радость, как им всем захотелось пообобщать насчет нас.

«Вот ты, доктор Левин, объясни мне, почему вы, которые из России, у вас там, и т. д…» — каждый считал нужным поспрашивать с кривой миной на лице. Они сами в глубине души еще не сознавали, лишь только чуяли: им просто представилась возможность поговорить в подобной манере, ненадолго. Oпытный рыболов в час отличного клева знает, что скоро все закончится, рыба уплывет, а он останется лишь с тем, что успел поймать.

Я занимался своими пациентками. Одной еще предстояло зашить рану на голове. Я ждал, когда она успокоится, чтобы проделать эту нехитрую работу. Еще пожалел, что в программе специализации не предусмотрен курс ветеринарии, пригодилось бы в иной ситуации. Они действительно довольно быстро угомонились, обе. Одна задремала, вторая еще некоторое время тихо материлась, но беззлобно, по инерции. Известно, что мат обладает обезболивающим эффектом, к чему я постарался отнестись с пониманием. Нередко больные злят, раздражают, а когда начинаешь их лечить — проходит. И ситуация напомнила старое кино, когда красные и белые вместе оказались в подвале у какого-то «батьки», тут не до вражды. Ко всему прочему мне стало любопытно, каким образом две приличного вида (по одежке) дамы бальзаковского возраста с хорошо поставленными голосами и богатой речью дошли до жизни такой. Итак, вторую даму я взял в перевязочную, чтобы обработать и зашить рану. В истории болезни на большой наклейке есть фамилия, имя и имя отца. Так положено. Давно заметил, что пользуясь этим можно обратиться к «нашим» по имени-отчеству, и это, порой, действует гипнотически. Давно отвыкли, и вдруг…

— Ирина Львовна, вам нужно рану зашить на голове, — произнес я медленно, при этом глядя в глаза.

Она едва заметно вздрогнула на «Львовне». Работает!

— Не пугайтесь, сделаю укольчики, обезболю, — продолжал я. — Прошу вас только полежать спокойно несколько минут.

— Делайте, доктор, полежу, — сказала она протяжно и вздохнула, у меня на глазах хмель покидал ее, она перешла на «вы».

Я приготовил все необходимое и не спеша начал свою работу. Торопиться некуда, возвращаться к ним не хотелось, обидели.

— Ирина Львовна, укол, не бойтесь.

— Ой! Почти не больно.

— Отлично, дорогая. А позвольте узнать, с чего это вы подрались?

— Да она подруга моя…

— Подруга? Так почему?

— А сука оказалась.

— Да, это серьезно.

— Вам смешно, доктор?

— Нет, что вы. Я слушаю, мне интересно.

— Доктор, это не столь важно, ну, случилось, бывает всякое. Не обо всем нужно рассказывать, — речь ее преображалась и расцветала на глазах.

Я понял, что лучше сменить тему, но очень захотелось продолжить разговор.

— А вы что-то праздновали сегодня? — осторожно спросил я у Ирины Львовны.

— Да, решили отметить… — она замялась, но мне показалось, что рассказать она все же хочет.

— У вас день рождения?

— Нет. Повод посерьезнее.

— Какой?

— А вы нас поймете, доктор. Мы все экзамены сдали и получили лицензии.

— А кто вы по специальности?

— Мы юристы.

У меня чуть инструменты из рук не выпали. Она лежала ко мне спиной, но почувствовала реакцию, или ожидала ее.

— Удивились, доктор? — спросила она с деланной небрежностью.

— Очень, — честно ответил я. — Я шить закончил. Зажмурьте глаза, чтобы не попало, я побрызгаю на рану спреем, это вместо повязки. Сутки не мочить.

Произносил эту заученную фразу, пытаясь спрятать свое, нет, не изумление, что-то другое.

Думаю, что за всяким человеком водится какая-то особенность характера, которая порой мешает или просто проявляет себя не к месту. Есть люди, склонные к немотивированной ярости и даже агрессии, опасная штука. У меня таковых не бывает, слава богу. Но случается нечто противоположное. Должен признаться: с детства замечаю за собой вспышки немотивированной жалости. Да, внезапно, без особого повода вдруг начинаю кого-нибудь жалеть остро, до комка в горле, до боли в груди. И умом понимаю, что нет особой причины, что глупо, что меня не поймет никто. При этом зачастую встречаются в изобилии те, кого действительно пожалеть необходимо, наконец, профессия обязывает к состраданию. Я жалею больных, но иначе, действенно, хотя бы тем, что выполняю свою работу, и это помогает. Но без лишних эмоций. Я безучастен к нищим и попрошайкам на улице, не подаю, грешен.

Но иногда накатывает такое. Запомнил, как случилось впервые, мне было лет десять. С папой ехали в трамвае тридцать первого маршрута в Ленинграде зимой. Александровский сад белел от снега, а черные стволы и ветви старых вязов принимали изысканные позы, словно потягиваясь перед сном. В трамвае народу немного, среди них — двое пьяных. Один был совсем плох: в грязном пальто, голову не держал, все время заваливался набок, а из носа лезла сопля. Сосед его пытался удержать, повторяя каждый раз:

— Игорь, ну, Игорь, пожалуйста…

От них старались все держаться подальше. И папа меня отвел в сторону. А на меня накатила такая жалость, особенно от этой сопли и от заклинания «Игорь», что не сдержался и заплакал. Папа спросил, что со мной случилось, а мне ему стыдно было признаться.

Сейчас до слез не дошло, но сознаюсь, был к тому близок.

Когда у нас в стране рассказывают о трудном пути к своей профессии, то всегда приводят в пример врачей. Им нужно язык выучить, подготовиться и сдать экзамен, чтобы заполучить заветную лицензию. И потом уже находить работу, делать специализацию, снова сдавать экзамены. Но разговоров про ужасы первого экзамена в наше время ходило слишком много. Если честно, то он того не заслуживал. И курсы пооткрывали, и книги были прописаны, и материалы предыдущих экзаменов ходили по рукам в изобилии. А сам экзамен, внимание, можно сдавать на том языке, который ты выбрал, включая русский. Грех говорить, что «нас не хотели, нам ставили препятствия». Образцы вопросов целыми папками по десятку тысяч передавались, перепечатывались. Только сиди и учи! Женя, моя жена, не врач, но заниматься больше всех помогла мне именно она. Мы приехали лихо, без родителей, со старшей дочкой за руку и младшей во чреве. По утрам учили язык, а к вечеру, когда Женя уставала, я что-то делал по дому, а она сидела с папкой тестов, и я должен был давать верные ответы. Кoгда ошибался, она сердилась:

— Мы уже в который раз это проходим, правильный ответ «В», а не «А»! А ну, давай-ка эту часть с начала.

А потом она родила, сидела и кормила, перед ней — новые и новые тесты, гоняла меня по всем темам. Когда пришел день экзамена, я оказался в хорошей форме. Вопросы узнавал сразу, мы все это штудировали многократно. Жаль, что документы на входе проверяли несколько раз. Если бы не это, Женя (которая вовсе не врач) сдала бы экзамен запросто. По-настоящему трудно было уже потом, когда проходил многолетнюю специализацию, но тоже все оказалось реально и доступно.

Это я отвлекся от темы. Если врачам трудно, то кое-кому во сто крат труднее. Вот, передо мной живой образец, и второй, что посапывает в соседней комнате. Этим нужно учиться заново. Законодательство, судебная система тут совсем иные. А как язык нужно выучить! И не забудьте, наша маленькая страна кишит юристами, как тропическое болото — крокодилами. Чтобы приехавшему добраться до заветной корочки — это даже представить себе трудно.

Ночью сделалось прохладно. Я вернул пациентку на прежнее место. Она спросила, где ее подруга. Ответил, что спит в соседней комнате. Попросила перевести к ней рядышком, если можно. А утром они уедут вместе. Я не стал изображать строгость или задавать лишние вопросы, перекатил ее туда. Потом еще раз проверил, все ли сделал и все ли записал как надо. Записал сухо и без «в состоянии алкогольного опьянения» или «после употребления…» А лишь — «примерно в таком-то часу получила удары от другого лица, обнаружено то-то и то-то, выполнено…» Если бы ребенок тут был — обязаны вызвать социального работника, а взрослые обойдутся. Спящая подруга во сне съежилась от холода. Я нашел пару одеял, накрыл обеих и отправился в свою комнатку. В приемном тихо, можно и самому прилечь.

Лежал и думал, вот они одолели то, что во сто крат труднее нашего. И дальше им тоже будет гораздо сложнее, можно не сомневаться. Но почему-то я уверен, они справятся. Откуда уверенность? А вспомнил, как их привезли, этот виртуозный блистательный мат сильными голосами. Да они убедят хоть кого, меня, что совсем не сложно, строгих экзаменаторов, судей, коллегию присяжных, любого матерого оппонента. Они одолеют все. А сегодня немного расслабились, отпраздновали. Им можно, они заслужили. Если пошло не так — бывает. Моя немотивированная жалость перешла окончательно в заслуженное преклонение, и когда «комок» окончательно рассосался, я тоже заснул.

Мне приснился вполне ожидаемый сон. Передо мной храм. Раскрываются массивные двери, я вхожу внутрь, веду за руки двух девочек, ничего, что они постарше меня, но веду их как маленьких, они робеют. Богиня с завязанными глазами и весами в руке просит подойти поближе. Я быстро вспомнил, что зовут ее Фемида (а у римлян Юстиция), но на какое имя она сегодня отзовется, не знаю. Ничего, обойдемся без имени.

— Здравствуйте, ваше (а как к богам и богиням обращаются, хрен его знает)… Здравствуйте, короче, мы чуток опоздали, вот, две девочки, к вам. Извините, задержались.

И подумал: хорошо, что глаза у нее завязаны, фингалов не увидит.

— Вы свободны, доктор, благодарю, вас проводят, а мои дочери останутся здесь, — произнесла Фемида голосом Снежной Королевы из старого фильма.

Двое в парадной полицейской форме вежливо взяли под белы рученьки и вывели на улицу. На меня дунуло ветром, я и проснулся.

Распахнулось окно, ветром подняло занавеску под прямым углом. На улице сверкнула молния и вскорости громыхнуло. Дождь хлынул почти сразу, умывая истосковавшийся по нему за долгое лето Иерусалим. Я посмотрел на часы. Пора вставать, больных смотреть. У кого все в порядке — домой, у кого нет — в отделение.

Две мои пациентки, судя по всему, тоже только что проснулись. Они сидели одна перед другой, тихо беседовали, пытаясь при этом с помощью содержимого своих косметичек внести необходимые коррективы на лицах. Видно, конечно же, но уже лучше. Они встретили меня виноватой улыбкой, начали извиняться. Я отшутился от извинений. Сказал, да мало ли что случается, бывает, завтра вдруг я чего-то натворю, вы меня строго судить, надеюсь, не станете… Пообещал немедленно приготовить выписку и отпустить, отошел, слыша вдогонку их разговор:

— Ирка, у тебя зонтик с собой? А то у меня нет.

— Соня, у меня точно есть, вот он, мы прижмемся друг к дружке и не промокнем.

Вчерашний комок в горле слабо напомнил о себе и исчез.

Красиво было бы закончить историю тем, как через много лет вдруг засияла новая звезда в созвездии наших служителей Юстиции. Громкий процесс, блистательная защита или столь же блистательное обвинение, мудрое судейское решение… Или другое: у меня проблема, вдруг, тяжелая, мне советуют только этого адвоката, прихожу, а там старая знакомая, узнал ее, а она меня — нет. Ну и отлично, зато с проблемой моей справится, можно даже не сомневаться.

Но ни того, ни другого не расскажу. Может, я прозевал что-то важное в новостях, не очень за ними слежу, а фамилии моих пациенток не запомнились. У меня самого пока проблем такого рода не случалось, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!