Как все, пророк — плоть и кровь, подвластные времени. Но, кроме того, отличная от других малая малость: дух, времени не подвластный. Как все, умрет, но и через поколения память о нем не сотрется. Малая малость переживет потомков его потомков, она бессмертна. Она — даже помимо воли его, отличает от соплеменников-современников.
Михаил Ковсан
Три пророка. Иешаяѓу (Исайя)
(продолжение. Начало в №7/2018)
- «Слушайте, небеса, и земля, внимай!»
Урок по эстетике пророчества
В современном иврите есть выражение, восходящее к ТАНАХу: «Я не пророк и не сын пророка» (Амос, 7:14). Этими словами Амос стремился отмежеваться от «профессиональных», придворных пророков, верных власть предержащим. Однако со временем выражение обрело иной смысл. Мол, будущее мне не ведомо, что будет завтра, не знаю. В этой идиоме есть очень значимый обертон: слава Богу, горестной участи удалось избежать.
Жанр пророчества — горький, горестный жанр. Пророка не любят, чаще всего — ненавидят. Горькую правду не любит никто: ни царь, ни простолюдин. Пророк может тоже не любить горькую правду, но, в отличие от других, не смеет молчать. Пророк утешает после несчастья, катастрофы, страдания, но он их вестник, даже если и самому достается полной мерой, ведь судьба страны, города, племени — его собственная судьба. Попробуйте представить его беззаботным. Веселым, счастливым — трудно. Но — беззаботным…
В книге Иешаяѓу множество «конкретных» пророчеств о судьбе народов и государств. Современный читатель, не слишком обремененный знанием реалий (обилие незнакомых имен, названий, хитросплетение интересов), вряд ли способен в полной мере понять прочитанное. Но это полбеды. Беда в том, что между великим текстом и малым читателем — эстетическая пропасть. Прочтет на обложке «роман», и понимает: долгое, неторопливое чтение. Прочтет «скетч», и рот растягивает улыбка. А здесь прочитал «пророчество», и это ему ровным счетом ничего не сказало. Поэтому познание пророчества, это — постижение эстетики жанра.
В этом смысле 24-ая глава книги — замечательный материал для урока на тему эстетики пророчества, данного самим автором. В главе двадцать три стиха. Ею завершается цикл «конкретных» пророчеств, адресованных соседям Иеѓуды и Иерушалаима. Как бы далеко в пространстве не заглядывал Иешаяѓу, взгляд его всегда прикован к родным городу и стране, которые осознаются пространственным центром мира. Да, он знает, есть города и страны куда как богаче, могущественнее, но Иеѓуда, Иерушалаим избраны Господом, определившим его подножием «ног Своих».
Всё наступает внезапно. В один миг Господь делает землю безлюдной, опустошая, рассеивая ее обитателей. Разрушается общественная иерархия: одна судьба у господина и раба его, госпожи и рабыни ее. Скорбит земля, лишившаяся ухода, поникла вселенная. Причина: человек осквернил землю, преступая законы, нарушая вечный Завет с Творцом. За это — проклятие. Вслед за обличительной риторикой следует ряд образов: вино утратило силу, завяла виноградная лоза — нет больше веселья, смолкли киноры, не пьют вино, не поют, стал горек шехар. Опустел город, дома заперты, городские ворота в руинах.
Выживет малая доля, подобно одиноким маслинам на дереве, оставшимся после сбора урожая. Что будут делать они? Оплакивать смерть, разорение, ужас? Но разве это поможет? Разве могут они предаваться скорби, если всё рука Всевышнего сотворила. Потому со всех концов земли эти «одинокие маслины» поднимают свой голос, ликуют сильней, чем бегущие от колесниц египтян, перед которыми Господь раскрыл воды моря. Весь мир славит Господа, Бога Израиля. И от края земли до края слышится: «Слава праведнику!»
Казалось бы, теперь пророчество однозначно. Господь грешников уничтожил, и немногие уцелевшие, призванные восстановить разрушенное Господа славят. Но пророк, то ли возвращаясь в прошлое, то ли поражаясь, что и во время всемирного превознесения Господа находятся изменники, пророк говорит: «Горе мне!»
Страх, крах, всё во прах —
тебе, земли обитатель!
(24:17)
Земля зашатается, и в этот день накажет Господь небесное воинство — в вышине, и царей — на земле. Соберут всех в яму, запрут на замок, и лишь через много дней о них вспомнят. Апофеоз — в последнем стихе главы: солнце и луна посрамлены, ибо воцарится Господь на горе Сион, в Иерушалаиме. Какой свет с Ним может сравниться?
Танахическая поэзия — Иешаяѓу не исключение — не отвлекается на пустяки, на малое не отзывается. Еще два-три тысячелетия, и поэты — внебрачные потомки пророков, научатся до блеска облизывать кость, доставшуюся в наследство, научатся легкое дуновение ветерка возводить в статус бури, мелким, но столь дорогим нюансам придавать смысл и значение — всечеловеческое, вселенское. Но это — будет, когда еще будет. А сейчас не кость — но плоть, не нюанс — весь человек, рычащий от боли, подобно льву, и ланью скачущий в скалах — от счастья. Не дуновение ветерка — буря.
Танахическая поэзия и наш пророк дело имеют с грубыми аксиомами бытия: Бог — человек, слово — молитва, виноградник — пустыня, святое — профанное, время — вечность. Слово пророка не всегда слишком пластично: в конце концов, не ему растекаться мыслию по древу, но словом прорубать в скалах проходы, тараном стены крушить крепостные. Пророк слово свое делает двойным, тройным — повторами, звукописью, аллюзиями. Получая слово Бога живым, теплым, пророк, проносит его через огонь и холод и, закаленным, бросает в народ.
Как соотносится ритм физической жизни пророка с его метафизическим бытием? Вопрос, безусловно, чрезвычайно занятный. Только беда, метафизический ритм явлен, о физическом можно только догадываться, представляя себе невысокие горы, окружающие, словно Господни длани, избранный город, ритм его узких, кривых улиц, обрывающихся открытым пространством у Храма, у царева дворца, улочек, по которым, словно в туннеле, раздается стук деревянных подошв по каменным плитам. Это — летние, редкие, застывшие в синеве облака, и зимние — стремительные, сбивающиеся в темные стаи. Одним словом, метафизический ритм — рваный, стремительный, физический все-таки медленный, кружащий и завораживающий.
Умножающий знание боль умножает
Подобно тому, как время пророчества разомкнуто в будущее, оно разомкнуто в прошлое, словно в море река, впадая в вечность. Казалось бы, о прошлом в пророчестве речь не идет. Иешаяѓу волнует то, что случается здесь и сейчас, то, что будет с еврейским народом в будущем. Но это не так. Имеющий уши — услышит.
Семейная жизнь пророка вряд ли была отлична от той, какую вели его современники и сограждане. Отличие пророка от обычных людей не в этом. Не рассказывать же о том, что хорошо ведомо всем. Человечеству еще нужно около двух с половиной тысяч лет, чтобы открыть для себя прелесть «мысли семейной» в «Анне Карениной» и романах Флобера.
Как все, пророк — плоть и кровь, подвластные времени. Но, кроме того, отличная от других малая малость: дух, времени не подвластный. Как все, умрет, но и через поколения память о нем не сотрется. Малая малость переживет потомков его потомков, она бессмертна. Она — даже помимо воли его, отличает от соплеменников-современников. Все радостны, веселы, пьют вино и шехар, поглощают мясо и фрукты, разодеты и разукрашены. Он навевает тоску: печален, постится, во вретище облачен, босыми ногами ступая, идет к городским воротам. Остановиться, задуматься, оглянуться? Что ведет? Малая малость, незримая, непонятная и пугающая. Пророчество? Привиделось, почудилось, мало ли от тоски, чего не случится.
Лермонтовский «Пророк» — весьма характерная рефлексия на библейские (и не только) образы:
C тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром Божьей пищи;
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная:
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что Бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»
Пророк всегда шагает не в ногу. Он всегда горький кусок даже самого сладкого пирога. Он знает то, что и все, что происходит сейчас, но к тому же — ведает будущее. В эпоху покоя и благоденствия прозревает горе и беды. Во время несчастий — эпоху покоя. Поэтому он обличает сытых, спокойных, веселых. Поэтому — утешает голодных, несчастных, угрюмых.
Коѓелет (Екклесиаст) сказал:
Отдал сердце свое — познать мудрость и безрассудство, и глупость,
и познал, что и это дума о ветре.Ибо в многой мудрости много горя,
умножающий знание боль умножает.
(1:17-18).
Как и все мужья, когда у жены начинались родовые муки, Иешаяѓу поднимался на крышу. Дом и двор наполнялся соседскими женщинами. Никто ничего не сообщал, достаточно было едва различимого в городской какофонии первого стона, и все дела отодвигались, начиналось главное, объединявшее даже поссорившихся вчера и навек: борьба за жизнь. Во время родов Иешаяѓу, как все, поднявшись на крышу, молился. Но чувствовал: в борьбе за жизнь не его молитва услышана — ее стоны.
Образ роженицы, страдающей ради новой жизни, — один из центральных в поэзии Иешаяѓу. Метафорически переосмысленный этот образ переносится на весь еврейский народ, в мистическом браке ставшим Господней женой, оставленной, покинутой за грехи, прощенной Господом-мужем, благоденствующей в своем доме, своем Городе, своей Стране.
История еврейского народа — история страданий. Жизнь внутри смерти. Поэтому она неизбежно — история поиска смысла страдания, впечатанного в духовный опыт: культуру, исполненную запредельной трагедийностью плача, национального и личного траура. Она же — культура безудержного, безграничного веселья. Полюса бытия (плач — смех, страдание — веселье) максимально приближены и даже объединены: начиная со Средних веков, ашкеназские евреи во время свадебной церемонии разбивают бокал в память о разрушенном Иерушалаиме. Не пассивную покорность выработал в себе плачущий-смеющийся народ, но — упорство и непреклонность, и поражающую другие народы творческую мощь.
Вечно страдающий и в страдании преодолевающий вызов небытия, растворяемый «всем человеческим родом» (omne genus ѓumanum), никогда так и не ставшим единым целым — человечеством (как впервые об этом сказал Данте в трактате «Монархия»), растворяемый, но — не растворимый, видящий в бездне небытия глубинный смысл жизни, в страдании — сквозящем изломе, открывающий Творца и задающий Ему самый древний, самый первый вопрос человека — о смысле страданий, вопрос, обнажающий бессилие разума — всесилие веры, молитвенного вопрошания, народ этот и этот человек, не оставленные Господом даже в безумном средоточии страданий-испытаний, подвигавших на вызов мирозданию, возрождался в мистическом восхождении к источнику страданий и любви, плача и смеха, добра и зла, жизни и смерти.
Вобрав полноту страданий, этот народ, этот человек создал две книги: одну — обращенную к национальному сознанию (За что? Эйха?), другую — к omne genus ѓumanum (Иов).
Ведь не покинет
вовеки Господь.Ведь если горе нашлет,
по милости великой помилует.Ведь не от сердца мучает
и на человека горе Он насылает.
(За что? Эйха? 3:31-33).
Сказал рабби Акива: «Возлюблены страдания» (Сифрей Дварим, Ваэтханан, 5:6, изд. Финкельштейна, с.58; Санѓедрин 101б).
Трудно примириться, невозможно принять: «Возлюблены страдания…» Есть ли у страданий смысл? Но возлюблены страдания…
«Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого» (Л. Толстой, Война и мир, т.3, ч.3, гл.9). «Человек готов страдать, если он только убежден, что его страдания имеют смысл» (Виктор Франкл, Воля к смыслу). И задолго до этого. Рабби Янай говорит: «Не дано нам (объяснить) ни благоденствие нечестивых, ни страдания праведных» (Авот 4:15).
Пророк — вестник страданий. Он сообщает народу, чье отучнело сердце, о вражеском нашествии, осаде и голоде, о гибели и запустении, неурожае и засухе, об изгнании, но и — о мире и благоденствии. Женщина рождает в муках, рождает, подвергая себя смертельной опасности, рождает, как никогда во время иное, уповая на милость Господню, рождает, несмотря на трагические обстоятельства, но — рождает, и страдания ее возлюблены, муки ее благословенны.
Подобно роженице, в страдании, муках, слово рождает пророк. С чем он обращается к народу и его властителям? Со словом Господним, ибо пророк — Божьи уста. Что влагает пророку в уста Господь? Он не вмешивается в обычный, привычный, природный ход событий. Его слово всегда внезапно, всегда «вдруг», на переломе истории, когда в привычном — зияние трещины, сквозь которую неясно мерцает завтрашний день. Иные скажут иначе. Мол, это народ на переломе истории обращается к Богу, и Тот в ответ говорит через пророка. Кто прав? В круговращении следствий-причин, причин-следствий не отыскать начало, за хвост не схватить. Подобно тому, как не схватит человек брата в надежде, что станет тот народным правителем (3:6), подобно тому, как семь женщин схватят мужчину, говоря: «Свой хлеб будем есть, в одежду свою одеваться,// только именем твоим называться — позор с нас сними» (4:1).
Пророк предрекает тот день, когда обычный порядок будет кардинально нарушен. Не будет власти, и, что может еще страшнее, не будет желающего принять ее тяготы. Не будет мужей, готовых принять ответственность за жену, и женщины будут готовы на всё, только быть мужней женой, а, значит, родить детей и продолжить род. Пророк предвещает наступление дня, когда нормальный ход вещей прекратится и Господь отнимет у Иерушалаима и Иеѓуды «твердыню, опору:// опору хлеба, опору воды (3:1). Будет отнято привычное, от мира существующее социальное устройство. И место храбрых, опытных, знатных займут отроки и юнцы, человек будет ближнего своего притеснять. Вот тогда-то человек схватит брата и скажет ему: «Есть у тебя одежда, будь правителем нашим…» (3:6) Значит, обнищание достигло предела, если обладанье одеждой — не отвага, не опытность, знатность и мудрость, служит пропуском в правящую элиту.
Тотчас он закричит: «Не буду целителем, и в моем доме нет хлеба, одежды,
не поставите меня народа правителем»
(3:7).
Почему так ужасно Иерушалаим сбился с пути? Почему так низко пала Иеѓуда? Господь идет на суд с властителями народа, разорившими виноградник (традиционное метафорическое обозначение избранного народа), в чьих домах — награбленное у бедняка (3:14). За угнетение бедных, за роскошь богатых вызывает Господь на суд, и наступит тот день, когда падут мужи от меча, и будут рыдать и скорбеть городские ворота, и город в опустошении в знак траура сядет на землю (3:26).
Вот тогда, когда позор и разор достигнут предела, когда семь женщин схватят одного мужчину, в тот день, когда привычная жизнь, искони установленное бытие будут казаться потерянными безвозвратно, тогда замерцает надежда. Не для всех, но для народа Израиля спасшегося, уцелевшего в Сионе, оставшегося в Городе, записан к жизни в Иерушалаиме (4:3).
Что это значит? По-видимому, в тогдашние времена в Иерушалаиме существовала «прописка» — для горожан и приезжих, надобно полагать, с целью сбора налогов. Такая книга, такая запись — реалия времени, которая под пером поэта преображается, обретая пророческое измерение. Обыденность обращается в символ.
И заканчивает Иешаяѓу один самых блистательных своих пассажей обращением к образу-символу: облаку, которым Господь вел Свой народ днем по пустыне, огню, которым вел его ночью. И были эти облако и огонь не только указателями пути, но и защитой, простиравшимся над народом покровом.
Культурологическое отступление. Праздник Покрова Пресвятой Богородицы отмечается по преимуществу в русском православии и считается одним из великих. Дата празднования — 1 октября по юлианскому календарю, и его издавна связывали с началом зимы: «На Покров земля снегом покрывается, морозом одевается». В честь праздника воздвигнуты известные и не слишком церкви, монастыри. В 1165 году князем Андреем Боголюбским был построен храм Покрова на Нерли, а годом раньше установлен сам праздник. Иваном Грозным в Москве был построен собор Покрова Божией Матери (храм Василия Блаженного). Считается, что первоначально праздник возник в Византии, но со временем Константинопольской церковью был позабыт, зато с радостью «усыновлен» на Руси. В 910 году Византия вела борьбу с сарацинами (мусульманами), и в минуту опасности в воскресенье 1 октября Влахернский храм был переполнен молящимися. Ночью святой Андрей, Христа ради юродивый, славянин, в молодости проданный в Константинополе в рабство, подняв к небу глаза, увидел идущую по воздуху Богородицу, озаренную светом небесным. Помолившись, Богородица сняла с себя покрывало и распростерла его над народом. И видели молящиеся распростертый покров Богородицын, и блиставшую, словно молния, славу Господню (Дмитрий Ростовский, Жития святых, 1 октября).
Одержав в 1164 году над врагами победу, перечитывал князь Андрей Боголюбский Житие Андрея Юродивого. Подивившись, что столь великое в жизни церкви событие осталось без праздника, князь написал: «Се убо егда слышах, помышлях: како страшное и милосердное видение бысть без празднества. Восхотех, да не без праздника останется святой Покров Твой, Преблагая».
На этот раз круг причин-следствий размыкается, ибо русский праздник Покрова Богородицы — замечательная цитата: Моше, пустыня, облако и огонь. А также — Иешаяѓу:
Сотворит Господь над всею горой Сион, над сбирающимися на ней облако — днем, и дым, сиянье пылающего огня — ночью,
над Славой — покров.И шатер будет днем — тенью от зноя,
убежищем, укрытием — от дождя и ливня
(4:5-6).
Пророк и его сыновья: имя и имена
Если бы эта книга была бы построена на эпиграфах (в чем нужды нет, здесь каждая цитата — эпиграф), то лучшего для этой главки стиха найти было бы невозможно. Всё сказано одной фразой. ТАНАХ — самокомментирующая книга, текст прямого, лишенного налета лукавства слова. Наш пророк говорит:
Вот, я и дети, Господом данные, — знаменья, предвестья в Израиле
от Всемогущего Господа, на горе Сион обитающего
(8:18).
…Ветер. Вечерний иерусалимский ветер несет с моря прохладу — сквозь жар, зной, выпаривающий душу, пронося ее по долине, сквозь горы. Ветер, словно дыханье Господне, не дает скорчиться плоти, засохнуть. Ветер порывист, силен, но в положенный час начинает стихать, и расцветает небо на горизонте. Солнце закатывается, западает за горами в море. Притихли животные, птицы, не стучат на кухнях ножи, умолкли бесконечные жернова, мелющие время — бесконечно, беззастенчиво, неотвратимо. В Храме готовят субботнюю жертву, многократно осмотренную, беспорочную, без изъяна. В царском дворце готовятся музыканты, в знак наступленья субботы из дворцовых окон в город польется, словно живая вода, веселая музыка.
Пророк идет по пустеющим улицам. За ним, словно прошлая жизнь, уныло волочится зыбкая, зябкая тень. Мир веществен и зрим. Холодно — горячо, горько — и сладко. Как уверует идущий по пыльной дороге в Творца земли, камня, дорожной пыли — всего, как уверует в Одного и Единого? Как научить? Как заставить долу склоненного к небу ночному поднять лицо, раскрыть глаза — и постичь?
Он молчит. Чем в мире тише, тем голос Бога слышней, и он один в мире удостоен слышать, услышать слова Бога Всевышнего Всемогущего, Святого Израиля и передать грешными устами своими всем, имеющим уши.
Он заходит во двор, идет, издали замечая горящие огоньки — полон масла светильник, который будет освещать субботнюю ночь. Он, Иешаяѓу, Амоца сын, идет вместе с семьей встречать царицу-субботу, пить вино, есть сладковатый субботний хлеб — вычурно испеченные женою лепешки, слушать, чему научились в школе его сыновья.
Пророк поднимает кубок с вином, встречая субботу. Теперь тишина сменяется пением, музыкой из богатых домов и дворца. В этот час торжествующий земля и всё на земле славит Творца.
Он выходит из дома, поднимает голову к звездам. Набухшая светом луна — скоро праздник нового месяца, освещает мир. Господь создал свет — мир освещать. Человек, постигая Творца и в себе облик и образ Его, мир — освящает.
Он думает о жене, о сыновьях. Он вспоминает пророка пророков — Моше, его тягостную судьбу, его бегство, женитьбу, рожденье детей, голос Бога, позвавший. Моше оставил жену и детей, голосу повинуясь. Они пришли к нему, когда он вел жестоковыйных в пустыне.
Он представил себе египетскую святыню — стремительно текущую Реку, течение замедляющую, запутываясь в прибрежных зарослях. Не понять, то ли вода, то ли суша. Он представил осмоленный ковчег с еврейским младенцем, отданный на волю вод и спасенный Всевышним. Присмотрелся. Дочь фараона, увидев ковчег, приказала слугам вынуть младенца. Она нарекла его «вытащенный, «спасенный». Кто, кроме Господа, мог вложить в уста это имя? Кто, кроме Бога, провидел его судьбу: вытащенный-спасенный вытащит и спасет свой народ.
Он сам наречен Иешаяѓу — Спаситель-Господь. Это не имя — это призвание. Сказать всем и так, чтоб услышали и уверовали: Спаситель — Господь, нет иного спасителя и нет Бога другого.
Ципора-жена родила Моше двух сыновей. Одного Моше нарекает Гершом, потому что, сказал: «Пришельцем стал я в чужой земле» (Имена, Шмот 2:22). Другого назвал Элиэзер: Бог мой — помощь1. Имена сыновей Моше отражают путь пророка. Разве у пророка могут быть дети, не связанные с отцовским призванием, отцовской судьбой?
Чем схожи имена сыновей Моше? Своей ролью. Их имена — отраженье судьбы отца, ее восклицательный знак: слушайте и внимайте! Вот что случилось с Моше! Читатель, малочувствительный к поэтике имен, пожмет плечами: «Литература. В жизни так не бывает». Сущая правда: в его жизни и быть такого не может. А вот в жизни Моше может. Моше — родоначальник, отец пророков. По какой иной, скажите, модели могла быть выстроена судьба пророка иных времен?
Мы знаем имя жены Моше, знаем, откуда она, знаем, что отец приводит ее с сыновьями к мужу в пустыню. Но нигде, ни в одном эпизоде нет у нее самостоятельной роли, так и кажется, что она появляется с одной целью: родить Моше сыновей с пророческими именами. Рожает она, а дает имена Моше.
О жене Иешаяѓу мы знаем гораздо меньше: ни имени, ни происхождения, ничего. Кроме титула или прозвища, которым пророк ее наделил: пророчица. Отсутствие иной информации открывает ворота толкованиям, игре воображения. Про-ро-чи-ца! Почему бы нет? Была же Двора, под деревом судившая Израиль. Но ничего пророческого, вообще, ничего «пророчица» не совершает, и названа так в соответствии с положением мужа: ни слова о ней, ни упоминания, ни намека.
Мы ответили на вопрос, чем схожи имена сыновей Моше, теперь — чем отличны. Гершом — имя старшего, подробно (для Учения — чрезвычайно подробно) объяснено; имя младшего названо и — само по себе понятно, особенно после того, как слушатель-читатель усвоил урок значимого имени первенца. Такая же ситуация с именами сыновей Иешаяѓу. Имя первенца объяснено весьма и весьма подробно и, добавим, оригинально: то ли имя нам объясняют, то ли поэтику поэзии танахической.
Сказал Господь Иешаяѓу: Выйди навстречу Ахазу, ты и Шеар Яшув, твой сын,
к концу водовода верхнего пруда, на дороге в поле стиральщиков.Скажи ему: Храни спокойствие и не бойся, не оробеет сердце твое пред хвостами дымящихся головней —
разгоревшимся гневом Рецина, Арама и сыном Ремальяѓу
(7:3-4).
Господь велит пророку отправиться по хорошо известному адресу, навстречу царю с конкретным призывом (дальше в тексте следует подробное пророчество о судьбе страны и всего региона). Зачем ему сын? Если вошел в лета, когда отличают добро от зла, — знает, что должно молчать. Но всё это с точки зрения «эвклидовой геометрии». На самом деле сын говорит царю не меньше отца. Говорит своим именем. И Ахаз и его приближенные историю Моше знают. Поэтому пророку не нужен урок значимой ономастики, поэтому необъясненное имя спокойно предшествует объясненному.
Что же сказал царю сын пророка? Шеар — это «остаток», «то, что сохранится». А Яшув — «население», «люди», возможно, «населенное место». Смысл имени: «оставшееся население» (учитывая контекст: после войны), или — «место, оставшееся населенным» (опять же, после войны). В другом месте имя объясняется подробно, развернуто:
Величие леса, холм зеленый его, от души — до плоти,
всё, как моль, уничтожит.Остаток деревьев лесных будет мал:
ребенок запишет.Будет в тот день: остаток Израиля, уцелевшие дома Яакова на поразившего их полагаться не будут,
но — на Господа уповать, истинно Святого Израиля.Вернется остаток, остаток Яакова
к Богу Могучему.Если будет народ твой, Израиль, как песок морской, остаток его вернется, истребление, праведность уносящее, предрешено.
Предрешенное истребление
Господь наш Бог Всемогущий по всей земле совершает
(10:18-23).
А теперь о сыне втором:
Сказал мне Господь: Возьми большой свиток
и напиши на нем человечьим письмом лемаѓер шалал хаш баз.Будут свидетельствовать Мне свидетели верные:
Урия коѓен и Зхарйяѓу сын Иеверехйяѓу.Приблизился я к пророчице, зачала, родила она сына,
сказал мне Господь: Нареки имя ему Маѓер Шалал Хаш Баз.Ибо прежде, чем дитя скажет «отец мой» и «мать моя»,
понесут богатство Дамэсека и добычу Шомрона перед царем Ашура
(8:1-4).
Прочитаем этот фрагмент от конца к началу. Сын пророка со значимым именем еще не научится говорить, а возвысится Ашур, пред которым заискивать будут соседи Иеѓуды. Сына пророка нарекают именем, которое предвещает грядущее. Мало того, само рождение есть акт Божественной воли. Имя свое ребенок получает… прежде зачатия. Свиток, пусть даже большой, это понятно: имя сына пророка (собственно, пророчество) записано. Вопрос: зачем всё это нужно? Нельзя ли ограничиться одной записью в свитке?
Тора говорит на языке людей, на языке, который включает не только слова, но и жесты, ситуации и поступки. Поэтому и сегодня в тексте ТАНАХа человек находит (правда, задним числом!) зашифрованные пророчества. Повторим: ищет — находит. Что говорить о давних временах. Не потому ли и сказано в первом стихе фрагмента: напиши человечьим письмом. Что значит человечьим? Не Божественным и не тайным, но явным и ясным каждому, кто умеет читать. Можно, конечно, и сейчас спросить: разве бывает иное? Вероятное объяснение: возможно, речь идет об общепринятом письме, в отличие от тайного, которым пользовались определенные группы людей. Итак, вначале в присутствии свидетелей, словно юридический документ, удостоверяется имя пророка, и лишь после этого приблизился он к пророчице, она зачала, родила она сына… Право слово, нелегко быть пророком.
А теперь — имя. Маѓер и хаш имеют общее значение: быcтро, стремительно, скоро. Вторая пара также синонимы: шалал и баз — добыча, награбленное. Следовательно, перевод мог бы выглядеть так: быстро — добычу, скоро — награбленное.
Не станем задаваться вопросом, каково мальчику с таким именем в школу ходить, юноше — знакомиться с девушкой. С еврейскими именами, и не пророческими, вообще беда.
Пророчеству, данному в имени ребенка, Господь придает особое, ни с каким другим не сравнимое значение, призывая свидетелей верных Урию коѓена и Зхарйяѓу сына Иеверехйяѓу. Кроме имен — ничего. В каком случае слушатель-читатель не нуждается в пояснениях к имени? К примеру, в таком: Пушкин. Вероятно, и в нашем случае речь идет о людях известных. Как бы то ни было, но Урия коѓен (вероятно, Главный коѓен) упомянут в царствование Ахаза (Цари 2 16:10-11), а некий Зхарйяѓу упомянут в числе левитов, сынов Асафа (Повести лет, Диврей ѓайамим 2 29:13). Если этот коѓен и этот левит действительно «верные свидетели», которых избрал Господь, то они в качестве представителей двух ветвей храмовой власти явно повышают юридическую значимость «документа».
Собственно, сам факт избрания двух «верных свидетелей» Господом делает вышеприведенные рассуждения избыточными. Нам важно проследить за тем, как отозвалось слово пророка. С этой целью перенесемся из эпохи Иешаяѓу приблизительно на семь-восемь веков, в эпоху, когда был разрушен римлянами Храм, после чего в иудаизме возникли два ответа на трагический вызов времени: раввинистический, талмудический иудаизм, с одной стороны, и с другой — раннее христианство. В ту пору (после 70 г. н.э. — до антиримского восстания 132-135 гг.) и позже оба ответа получили широкое распространение в Римской империи, в разных ее уголках, в том числе и столице. По меткому выражению Сенеки (конец 1в. до н.э. — 65г. н.э.), Victi victoribus leges dederunt (побежденные дали свои законы победителям).
Итак, 1 в. н.э. Четверо мудрецов, духовные лидеры своего поколения, восходят в Иерушалаим. Идут, объединенные общим горем. Когда дошли до горы Цофим, нависающей над Иерушалаимом, с которой прекрасно видны городские руины, в знак траура разорвали одежды. Дошли до Храмовой горы — увидели лисицу (возможно: шакала), выходящую из Святая святых. Стали трое спутников плакать, один — рабби Акива, смеяться. И дальше трое спутников великого рабби на языке мидраша (литературный жанр, в основе которого лежит толкование Священного текста) объяснили Акиве, почему они плачут. Собственно, мидраш здесь не слишком необходим: вид руин Города, Храма, как не плакать? Мидраш необходим, потому что, в отличие от своих спутников, рабби Акива может объяснить свою реакцию — дикий, кощунственный смех, только с помощью этого жанра.
Сказал им (рабби Акива):
— Я потому смеюсь, ибо написано: «Будут свидетельствовать Мне свидетели верные: Урия коѓен и Зхарйяѓу сын Иеверехйяѓу» (Иешаяѓу 8:2). Что общего у Урии и Зхарии? Что сказал Урия? «…(так сказал Всемогущий Господь:) Сион, как поле, будет распахан, Иерушалаим руинами станет, Храмовая гора — холмами лесистыми (Ирмеяѓу 26:18). Что сказал Зхария? «Так сказал Всесильный Господь: «Еще будут сидеть старики и старухи на площадях Иерушалаима…» (Зхария 8:4).
Сказал Господь:
— У Меня двое верных свидетелей этих. Если осуществились слова Урии — осуществляться слова Зхарии, а если упразднены слова Урии — упразднятся слова Зхарии.
Радовался, что осуществились слова Урии, ибо слова Зхарии должны осуществиться на том же языке.
Сказали ему:
— Акива, утешены мы (Сифрей Дварим, Экев 11:15, изд. Финкельштейна, с.94-95).
Итак, почему смеется Акива? Слово пророка — на все времена. Если Бог избрал свидетелей верных, то их свидетельство никем и ничем неоспоримо. Верные свидетели названы, они «не привязаны» к определенному времени. Они вызваны в суд. Пророчество Иешаяѓу свидетельствует их верность (это главное, с чего начинается еврейский суд; если нет доверия к свидетелю, то к чему его вообще слушать?). Сопоставляя свидетельства Урии и Зхарии, рабби Акива делает вывод: Если осуществились слова Урии — осуществляться слова Зхарии, а если упразднены слова Урии — упразднятся слова Зхарии. Урия пророчил, что Иерушалаим превратится в груды развалин, и это осуществилось: лисица выходит из Святая святых. Но другой верный свидетель Зхария свидетельствует: будут сидеть старики и старухи на площадях Иерушалаима, т.е. наступят в городе спокойные дни, и воцарится мир, благоденствие. В самом деле, разве во время войны, разлада, разрухи самые слабые появляются на улицах города? Пророчество Урии осуществилось, значит, делают мудрецы вывод, осуществится и пророчество Зхарии.2
Подробнее об именах Моше, Гершом, Элиэзер см. в моей книге: Имя в ТАНАХе: религиозно-философский смысл и литературное значение, Иерусалим, 1996, с. 146-163.
- Подробный анализ этого текста см. в моей книге: «Смерть и рождение рабби Акивы», Иерусалим. 2002, с. 116-125.
Как и с кем говорит пророк
Танахическая поэзия стремится привлечь читателя (слушателя) к сотворчеству. Поэт говорит, не договаривая, оставляя ему осознать и «договорить». Поясним.
Вол знает владельца, осел — ясли хозяина,
Израиль — не знает, народ Мой не ведает
(1:3).
А теперь прочитаем еще раз, «восстанавливая» не досказанное: Вол знает владельца, осел знает ясли хозяина, Израиль владельца не знает, народ Мой ясли не ведает. «Реконструированный» текст — пример синтаксической договоренности. Разумеется, такими простыми и ясными примерами поэтическая речь не ограничивается: место «лакун» по большей части занимают явные или скрытые отсылки — к Учению, Восхвалениям, другим книгам ТАНАХа и, что трудно доказуемо, текстам, до нас не дошедшим. Более сложным примером является стих предшествующий (по сути дела, первый стих пророчества; перед ним лишь стих-заглавие), в котором содержится обращение: «Слушайте, небеса, и, земля, внимай!» Это традиционное поэтически-торжественное обращение встречается в ТАНАХе 25 раз (из них 21 раз как в нашем случае, а 4 раза «внимай» предшествует «слушай»). Впервые обращение к небесам (и это наиболее известный пример) появляется в песни Моше: «Внимайте, небеса, буду я говорить,// услышит земля речения моих уст (Слова, Дварим 32:1).
Прямая отсылка связывает пророчество Иешаяѓу с отцом пророков. Вполне вероятно, именно это обстоятельство послужило решающим фактором при составлении-редактировании сборника пророчеств, в результате чего именно с этого стиха начинается книга. Стих задает масштаб: действо разворачивается в пространстве, ограниченном с одной стороны «небесами», с другой — «землей», следовательно, в таком масштабе следует постигать и сказанное в параллельном полустишии:
Слушайте, небеса, и, земля, внимай! Господь говорил:
Сыновей Я взрастил и вознес — они против Меня восстали
(1:2).
Это ведущая тема пророчества: бунт Израиля, сына Господня, против Всевышнего, бунт, который выходит за рамки не только «частных» отношений отца-Господа с избранным народом, не только за рамки отношений Бога и человечества, Творца и человека, но обретает универсально-космический масштаб, словно в перевернутом бинокле, вырастающий из обыденности: «Вол знает владельца, осел — ясли хозяина». Пророк словно идет по дороге и внезапно спотыкается о парадокс: неразумные скоты, свободой воли не наделенные, постигают и исполняют то, что наделенный свободой выбора человек не в силах постичь и исполнить. Из чего следует вечное вопрошание: зачем Ты меня создал таким, зачем наделил свободой выбора даже в том, повиноваться Тебе или нет? С этого вопроса начинается жизнь человека.
Этот вопрос (высказанный или нет) — сквозной, прошивающий и сшивающий текст Иешаяѓу. Свой голос, в том числе и прежде всего обращенный к Господу, человеку известен, а вот голос Всевышнего невнятен. Человек знает, что Бог с ним говорит постоянно, но в обыденном шуме (вол мычит, осел кричит) не в силах его услышать. Впрочем, причина и в «шуме времени», полном милых сердцу звуков, но — лживом. Поэтому нуждается человек в чистом беспримесном (как серебро, излюбленное сравнение танахической поэзии) слове, переданным пророком: Господь говорил. Свои «полномочия» Иешаяѓу чуть позже обязательно подтвердит, а пока он, как право имеющий, передает:
Горе, грешное племя, народ, от вины согбенный, семя злодеев, дети преступные!
Оставили Господа, презрели Святого Израиля, вспять повернули
(1:4).
В первом полустишии четыре обращения к народу Израиля. Художественный минимализм (минимум слов, максимум информации») грубо попирается. Во имя чего? Чтобы сказать: нет для Господа более важной темы, чем греховность избранного народа, ставящая под сомнение не только человечество, но и весь космически-земной универсум, с обращения к которому начинается текст. Во втором полустишии три синонимичных выражения, описывающих преступление грешного племени, народа, согбенного от вины, семени злодеев, детей преступных, которые оставили, презрели, вспять повернули.
Четыре и три — числа знаковые, вместе обозначающие полноту явления, деяния, греховного в том числе (см. по этому поводу пророчество Амоса, «северного» современника Иешаяѓу, сделавшего эти числа важнейшим мотивом своего текста). Тем самым еще один раз, на ином смысловом уровне возникает идея универсальности текста, обращенного к человеку и людям, избранному народу и всем народам, миру природы и миру истории, к земле и небесам.
Всматриваясь внимательно в последний из процитированных стихов, нетрудно заметить (автор или редактор намеренно в первых стихах «выпячивает» особенности поэтики, научая читателя и/или слушателя понимать текст). Вчитавшись, дав себе труд увидеть-услышать, читатель-слушатель не может не поразиться эффекту «разбухания»: четыре обращения первого полустишия и три деяния второго полустишия явственно образуют новые-старые сочетания:
Горе, грешное племя, оставили Господа;
Горе, грешное племя, презрели Святого Израиля;
Горе, грешное племя, вспять повернули.
Нетрудно подсчитать: предложений, возникающих из эффекта «разбухания», двадцать семь! Но и это не вся нумерология трех стихов пророчества. Это видимая часть айсберга. Есть и другая, требующая некоторых знаний и навыков чтения Святого текста. Айсберг имеет форму обратной пирамиды: верхняя часть (четыре) широкая; средняя (три) уже; а нижняя — самая узкая (Один).
Единственный и Единый уже в первых главах Учения именуется двумя именами: четырехбуквенным, табуированным Именем (по-гречески: тетраграмматон), которое принято передавать словом «Господь», и именем Бог (Элоѓим). Оба имени употребляет и наш пророк, одно из них присутствует в последнем из процитированных нами стихов. Но кроме тетраграмматона в пророчестве мы находим еще несколько десятков имен Всевышнего, о которых — в дальнейшем. А сейчас отметим: наряду с четырехбуквенным появляется еще одно — Святой Израиля. Именно так, по имени Своего народа назван Господь.
Иногда пророчество строится на едва заметных нюансах (вероятно, чаще, чем видится нам). Проследим за развитием одного из них. Услышав переданное придворными известие о походе Санхерива, царь Хизкияѓу разрывает одежды, облачаясь во вретище, идет в Дом Господень, одновременно посылая Эльякима, ведающего дворцом, и Шевну, писца, и старейших коѓенов, облаченных во вретище, к Иешаяѓу (37:2). Приходят и говорят:
«Может, услышит твой Господь Бог слова равшакэ, посланного царем Ашура, его господином, хулить Бога Живого, и воздаст за слова, которые слышал твой Господь Бог,
и вознесешь ты молитву об остатке живущем?»
(там же 4; высокий чин при ассирийском дворе).
Что кроется за этим «твой Господь Бог»? Явное или скрытое язычество придворных? Не слишком крепкая вера самого царя? Или общее признание особой близости пророка к Господу? Как бы то ни было, слово сказано, и сказано не случайно. Деталь маленькая; учитывая, что текст оригинала «скрадывает» твой в местоименном суффиксе, вообще микроскопическая. Однако сюжет развивается, акцентируя именно эту деталь. Не знаю, услышал ли кто-нибудь это красноречивое «твой Господь Бог» до нас, но то, что услышал сам Иешаяѓу, доказывать не приходится.
Сказал им Иешаяѓу: «Скажите вашему господину,
так сказал Господь: Не страшись слов, которыми хулили Меня слуги царя Ашура
(там же, 6).
Между прочим, Иешаяѓу сам подданный Хизкияѓу, и вполне вероятно, что в иную, спокойную для страны и царя минуту он не осмелился бы отмежеваться от повелителя, поставив себя в особое положение. Ожидали придворные такой ответ? А какой иной сказавшим «твой Господь Бог» был бы им внятен? Если Господь Бог мой, то царь — ваш, и только ваш повелитель. Вообще, тема «царь и пророк» звучит в книге Иешаяѓу достаточно приглушенно, особенно если речь идет об отношениях пророка с царем Хизкияѓу, имевшим репутацию царя, не поощрявшего развитие языческих культов. Его праведность была еще «праведней» на фоне сына-наследника Менаше, возродившего в стране языческие культы и, согласно поздней традиции, убившего пророка.
Завершается игра местоименных суффиксов появлением в рассказе еще одного героя. Посланец царя Ашура возвращается к своему повелителю, и тот снова отправляет гонцов в дорогу, наказывая:
Так скажите вы Хизкияѓу, царю Иеѓуды: «Не спасет тебя Бог твой, на которого уповаешь, говорящий:
Иерушалаим отдан не будет в руки царя Ашура»
(там же 10).
Это знаменательное «Бог твой» подводит итог игре, в свою очередь, являясь прологом к еще одной драме: болезни царя, предсказании пророка о его смерти, молитве Хизкияѓу, услышанной Господом, даровавшем повелителю пятнадцать лет жизни.
К кому обращается пророк? К царю? К человеку? К народу? К племенам? Конечно. Но более всего — к вселенной: земле и небесам:
Подступайте, народы, услышьте, и племена, внимайте,
слушай земля и всё, что в ней, вселенная и всё, ею рожденное.Гнев Господа — на народах, ярость — на воинстве всем,
Он проклял их, закланию предал.Мертвецов расшвыряют, трупы смрадом взойдут,
горы от крови размокнут.Истлеет небесное воинство, небеса, как свиток, свернутся,
воинство их увянет, как лист виноградный или смоковницы
(34:1-4).
Представим. Предвечернее время. Солнце клонится к закату. У городских ворот собрались жители Иерушалаима. Надо думать, стоят они группами, по сословиям. Ремесленники в одном месте, царские чиновники — в другом. Все шумят, всё гудит. Но поднимается Иешаяѓу, и всё затихает, словно волна, угасая, тает на мокром песке. Всё молчит, всё внимает. Вечерний, с запада, с моря стихает ветер, опадают листья деревьев. Все ждут. Всё в ожидании.
Эта картина одна из возможных. Вероятна, конечно же, и другая. Пророк поднимается (рядом с ним сыновья, возможно, ученики). Но все, как шумели, так и шумят. Всё, как гудело, так гудеть продолжает. И ветер не стих — рвет листья деревьев, ослабевшие отлетают, кружатся и, обессилев, ложатся на землю, на камень, которым вымощены улицы города.
Так ли, этак ли, пророк поднимается, вервием препоясан, одет во вретище. В обуви деревянной, самой дешевой, или, возможно, бос. Каким бы ни был его «обычный» голос, когда он возникает перед толпой — пророк над ней возвышается, и вместе с ним возвышается, во все стороны расширяясь, к небесам восходя, пророческий голос.
Многое в тексте пророчества будет потомкам не ясно, многое вызовет сомнения, одно нам понятно: вначале записанное прозвучало. А что до второй картины (шум, гам, неприятие), то — ни на что невзирая, Иешаяѓу заговорит: не в его власти молчать, ведь он — Господни уста.
Даже тогда, когда пророк обращается к соплеменникам, обличая их, укоряя, он обращается к людям всех народов и всех племен. Универсализм как характерологическое свойство пророчества ширится, с ходом истории «увеличивается в объеме». Вполне вероятно, что наиболее универсалистские пассажи у Иешаяѓу влились в его пророчество с течением времени. Но даже если и так, универсалистское начало явственно в самом, что ни на есть, аутентичном тексте пророка.
Процитированные стихи с обращением-лейтмотивом «слушайте-внимайте» — традиционное для древнейших танахических книг. Впервые встречаем его в книге Вначале (Брешит): «Ада и Цила, слушайте голос мой, жены Лемеха, внимайте речению моему» (4:23) С этими словами в предсмертном призыве обращается к современникам и потомкам Моше. Подобные обращения характерны и для Восхвалений (Псалмов): «Слушайте это, народы,// внимайте, в жизни земной обитающие (49:2). Подобные обращения ко всему миру, земле, небесам, вселенной, ко всему живому были не просто понятны — привычны. В самом деле, к кому обращаться устам Всевышнего?
Другая традиционная языковая формула (ее мы встречаем во втором стихе пророчества Иешаяѓу): «гнев-ярость». Эти слова звучат в пророчестве Яакова-Израиля о судьбе сыновей Шимона и Леви: «Проклят их гнев, ибо силен, проклята ярость их, ибо могуча,// разделю их в Яакове, рассею в Израиле» (Слова, Дварим 49:7). Затем это устойчивое словосочетание не раз появляется в различных книгах ТАНАХа, обычно они вкладываются в уста Господу. Примеры из Восхвалений: «Скажет им в гневе,// в ярости, в ужас их повергая»; «Господь, не наказывай в гневе,// в ярости не карай» (2:5, 6:2). У Иешаяѓу эта поэтическая формула встречается часто. Таким образом, два первых стиха избранного нами фрагмента содержат две привычные, традиционные языковые модели. Но то, что за ними следует, повергает слушателей в шок. Пророк-поэт рисует апокалипсическую картину, выстроенную по вертикали. На земле мертвецов расшвыряют, и с земли ввысь поднимется не запах сжигаемых жертв, но — трупы смрадом взойдут. И там, где глаз человека уже не видит восходящий над жертвенником дым, он увидит горы, которые от крови размокнут. Подчеркнем: не трава, покрывающая склоны, не земля, сами горы — твердыня, опора земная, сами горы размокнут от крови. Смогут они устоять?
Не слишком рискуя ошибиться: такой образ встречается в ТАНАХе единственный раз. Видимо, поэтическая сила и «встроенность» образа в поэтическую речь была такой ошеломляющей силы, что повторить его (несмотря на то, что цитирование, прямое и косвенное, многочисленные аллюзии свойственны всем книгам ТАНАХа) не решился никто.
Гора — самое высокое, что есть на земле; на горе Синай Господь дает избранному народу заповеди; на горе возведен Храм; Храмовая гора — подножие Господа. Гора — кратчайший путь к Богу. И, потеряв силу и твердость от крови, пролитой людьми, горы рушатся, погребая землю, и вслед за ними рушится небо.
Не знаю, поднимали, слыша эти слова, глаза к одной из гор, окружающих Иерушалаим, собравшиеся у городских ворот, а может, у Храма. Но определенно можно сказать: даже те, кто не желал слушать пророка, и те, пораженные услышанным, замолкали, представив на миг картину не бедствия, не катастрофы, не всеобщей трагедии, для которой в ТАНАХе использовалось слово шоа, но — тотального распада, гибели не народа, не племени, гибели всех и вся.
И, не давая опомниться, пророк всё выше возносит голос, за ним в небо поднимаются взоры. Иудаизм — религия голоса, религия слуха. Господь говорит с народом Своим, сообщает голосом заповеди. Народ клянется «исполним и будем слушать». Пророки слышат Всевышнего. Только Моше удостоен видеть образ Господа лишь «со спины». Мистический образ Бога, приоткрытый пророкам, — это образ, данный исключительно в слове (заповеди содержат категорический запрет какого-либо изображения Творца).
Итак, Иешаяѓу возносит читателей-слушателей выше рухнувших гор, но и там небесное воинство истлевает. Что понимать под «небесным воинством»? Вполне возможно, речь идет об ангелах (вспомним заимствованного Пушкиным «шестикрылого серафима»). Но они, как правило, появляются в непосредственной близости к Господу. Они — порождение Творца, и, как правило, в ТАНАХе не имеют собственной роли.
Представляется, что истлевающее небесное воинство — это солнце, луна и звезды. Они не исчезнут — вдруг, мгновенно, весь мир погружая во мрак, в котором была земля в начале Творения. Тогда были созданы небеса и земля, но кто знал об этом: ни человека, ни животных, ни рыб, даже растительности не было. Вслед за истлевшим небесным воинством и небеса, как свиток, свернутся. Свиток как метафора был прекрасно понятен. В субботу и праздники, а также во второй и четвертый (базарные дни) дни недели свиток Торы разворачивали, читали, а в конце трехгодичного цикла, дочитав до конца, возвращали к началу, к рассказу о сотворении мира. Мир создается — и разворачивается свиток. Но мир не вечен, и свиток свернется. Образ этот с «легкой руки» Иешаяѓу войдет едва ли не во все (новозаветные, в том числе) апокалипсические видения.
Вслед за свернувшимся свитком — казалось бы, всё уже кончено, не о чем больше и говорить, вдруг снова появляется небесное воинство. Зачем? Ведь истлело. Дело в том, что не просто «истлело». Оно «увяло». Первое слово куда как сильней. Можно понять: «увяло», потом — «истлело». Но это — эвклидова геометрия. У пророка именно так, нелогично: «истлело» — «увяло». С какой целью?
Во-первых, «увянувшее воинство» ведет за собой продолжение: увянувший лист виноградный, и такой же — смоковницы. Во-вторых, после совершенно абстрактной (человек с не слишком развитым воображением ее попросту не воспримет) картины тотального крушения мира пророк возвращает слушателя-читателя с небес на землю, предлагая знакомое: вянущий лист винограда, смоковницы вянущий лист.
Вянущие листы в Иеѓуде — это короткая осень, сбор урожая, время, когда вот-вот дождями разразится зима, когда давят виноградные ягоды, вот-вот появится молодое, нового урожая вино, когда сушат плоды смоковницы — высушенными, спрессованными их будут есть круглый год; в дороге незаменимы: много места не занимают, легки, вкусны, от них душа веселеет и силой наливается тело.
Вянут листья? Печально. Но зима прольется дождями, и зазеленевшие деревья («клейкие листочки») принесут плоды, возродится лоза, опутавшая склоны иудейских близких к Господу гор, которые могли от крови истаять и пасть на землю. Теперь к Господу восходит не трупный смрад, но запах жертв-всесожжений. И на этой земле не мертвые, которых кто-то расшвырял в беспорядке, а смоковница зеленеющая, она принесет плоды, которые выросшие дети будут грызть прорезавшимися за год зубами.
Пророк свернул свиток. Пророк его развернул. Он швырнул в души страшные слова, жуткие образы, и он утешил, вернув грешным небо, солнце, луну и звезды, землю и горы. Он вернул свиток к началу — к жизни, напомнив: дар не напрасный и неслучайный.
В этой главке мы рассмотрели четыре стиха, в которых самым лаконичным образом представлено апокалипсическое пророчество. И еще одно замечание. Пророки всегда были поэтами, а когда пророчество прекратилось, поэты, испытывая ностальгию, вольно-невольно мнили себя пророками.
- Жезл гнева, ярости бич
Вода и пустыня
Афродита рождается из пены морской. Поэт — из морского прибоя. Египетские писатели родом из Нила, реки главной, единственной. Еврейские поэты-пророки ведут свое родословие от дождя, словом орошающим пустыню, обращая ее в виноградник.
Иеѓуда при жизни Иешаяѓу: с запада холмики, холмы, горы, словно стадо овец, тянущееся к Иерушалаиму; небольшие леса, травой покрытые склоны, террасы, обвитые виноградными лозами, масличные приземистые кривые деревья, прочно корнями вцепившиеся в каменистую почву; разлапистые смоковницы. Главное, что дает жизнь траве и деревьям, животным и людям — вода. Не изобильная, не большая, ни озер, ни рек — многочисленные ручьи, как капилляры, прошивают горы. Люди с древних времен научились воду беречь, строя плотины и водоемы. Всё невеликое, не показное, всё дающее жизнь.
К северу к Иерушалаиму подступают холмы Шомрона (Самарии), невысокие, с мелкими, словно игрушечными, долинами, местами пастбищ и виноградников.
К востоку и югу — бесконечная пустыня, сухая земля. Кажется, Иерушалаим, забравшись на зеленые горы, скатывается в серо-желтую, коричневатую бесконечность, с редкими зеленеющими оазисами — там, где глубинные воды подходят к поверхности. Воды здесь нет, или почти нет. Только зимой прорываются, всё на пути сметая, потоки, на неделю-две покрывается пустыня цветами.
Это — пейзажи пророка, его бытие, «образы поставляющее». Откуда взяться иным? По всему судя, Иешаяѓу, по крайней мере, далеко и надолго из Иерушалаима не отлучался. Отсюда из этих невеликих пространств, с одной стороны задушенных горами, с других сторон — бурым цветом пустыни, он смотрит на мир. Главное: пустыня — вода, или, если хочется быть оптимистом, наоборот.
И сушь и вода — творения Господа. Человек должен отыскать путь, образ и способ жизни там, где Господь его поселил. В иврите (представляется, что и в других языках) нет настоящих синонимов слову «вода», равно как нет синонимов слову «жизнь». Вода, обретая разные состояния, может быть морем, прежде всего, Морем Великим, тем, которое сегодня называется Средиземным. Может быть и рекой, только самую «бурную» еврейскую реку Иордан и по «большой воде» перейти вброд не проблема. Главная вода Иеѓуды — ручьи и потоки.
В иврите есть целый ряд слов, обозначающих сухую безводную землю. Пустыня, пустошь — в русском, куда как «более мокром», слов, передающих «безводность», намного меньше, чем в языке святом, преодолевающем вечную засуху.
Что для Иеѓуды есть чудо? Не чудо, которое чудо для всех, но чудо свое, национальное? Пустыня, пустошь безводная, расцветающая подобно лилии. Этому чуду и радуется пустыня, и все народы, окружающие Иеѓуду, видят славу Господню, величие еврейского Бога. Свершилось чудо — Господь идет, Всевышний грядет, всех спасая. Открываются глаза у слепых и у глухих — уши. Ланью поскачет хромой, немой запоет: воды в пустыне пробьются, в пустоши — реки (35:6). Вместо сухой бурой земли будет озеро, источник вод, и там, где жили шакалы, любящие сухую почву, вырастет тростник и камыш. И этот край, обильный водой и жизнью, обновленный волею Господа, пересечет торный путь, который святым нарекут; нечистый по нему не пройдет; идущие этим путем не заблудятся. Будет путь ровный и безопасный, не будет там льва и другого хищного зверя.
Спасенные Господом, возвратившись, войдут в Сион с ликованием, на головах — вечная радость,
веселье и радость найдут, плач и стенание их покинут
(там же 10).
Сравним:
Песнь ступеней.
Когда Господь вернул плененье Сиона,
были мы, как во сне.Тогда смех рот наполнил,
язык — ликование,
тогда говорили в народах:
«Великое с этими сделал Господь».Великое нам сделал Господь —
веселы были.
Верни, Господь, пленение наше
потоками в Негеве
(Восхваления, Псалмы 126:1-4).
В пустыне Негев нет постоянно текущих рек: летом пересыхают, остаются лишь сухие русла, а зимой, часто в неожиданных местах, прорываются и бурно текут, сметая всё на своем пути.
Общее в обоих текстах — радость и ликование: Господь возвратил изгнанников. Отличие в том, что возвращение изгнанников у Иешаяѓу отнесено в будущее, а в Восхвалениях возвращение уже совершилось.
А теперь вопрос, о каком изгнании и каком возвращении идет речь у пророка? Напрашивающийся ответ: изгнание в Бавель (Вавилон) жителей Иеѓуды, которое при жизни Иешаяѓу еще не совершилось, хотя жители Северного царства — Израиля, в плен были уведены. На основании того, что пророк не был свидетелем изгнания жителей Иеѓуды, исследователи делают вывод о том, что строки об этом позднейшего происхождения. Но главное не в этом, ведь текст может быть прочитан и без привязки к конкретным историческим событиям. Пророчество — жанр, в котором и прошлое, и будущее не имеют ограничений, свободно, словно река в пустыне, прорываясь за пределы истории. А посему этот текст может быть прочитан как прорыв в мессианские времена (в отличие от куда как более конкретной 126-ой главы Восхвалений), когда изгнанники возвратятся торной, безопасной дорогой веселые, и, возвратившись, обретут жизнь, из которой исчезнут печаль и стенание.
Муха и пчела
На страницах пророчества мы встретим немало названий стран и народов, ближних и дальних соседей иудейского государства, с которыми оно выстраивало никогда не безоблачные отношения. Эпоха была жестокой: или ты, или тебя. Или ты победишь соседа, поработишь, данью обложишь, или с тобой поступят также. Список соседей Иеѓуды, часто врагов, редко — хоть не друзей, так союзников, был бы немалым. И если нет нужды останавливаться на политических хитросплетениях того времени, то о двух государствах, надо сказать особо.
Будет в тот день: свистнет Господь муху из устья египетских рек
и пчелу из земли Ашур
(7:18).
Во время разлива главной реки Египта чрезвычайно размножались мухи, огромное количество которых ассоциировалось у пророка с многочисленными, особенно по сравнению с евреями, египтянами. В свою очередь, Ашур (Ассирия) славился обилием пчел, так что понятно, почему ассирийцы, наносившие своим ближним и дальним соседям чувствительные удары, ассоциируются у него с пчелами. Муха — Египет, насекомое назойливое и противное. Ашур — насекомое больно жалящее. Стих лаконично передает не только политическую ситуацию периода жизни Иешаяѓу, но и воззрения пророка на роль и место пчелы и мухи в жизни Иеѓуды, окруженной немногочисленными кратковременными друзьями и многочисленными долговременными врагами.
Конечно, не все еврейские пророки были столь политизированы, как Иешаяѓу. Но мало кто из них мог полностью отрешиться, сосредоточившись на человеке и Боге, от актуальных мерзостей бытия. Периоды умиротворения и покоя от назойливых мух и жалящих пчел были исключением, а правилом — постоянное напряжение сил в борьбе с ближними или дальними соседями, в борьбе за существование на крошечном пятачке гористой, пустынной земли, освященной благословеньем Творца и собственной кровью. Поэтому пророка понять можно лишь разобравшись в отношениях Иеѓуды с современными ей насекомыми. Говоря кратко, с «мухой» Иудейское царство связывали сложные, порой союзнические, отношения. А вот с «пчелой»…
Но вначале — о «мухе», с которой евреев связывали тесные, чтобы не сказать, родственные отношения. Туда, в Египет, на юг спускается Авраѓам, туда от голода уходит со своей семьей праотец Яаков-Исраэль, наконец, спустя многие столетия в Египет после Вавилонского пленения бежит пророк Ирмеяѓу. О значении, которое имел для евреев Египет, свидетельствует хотя бы то, что на страницах ТАНАХа топоним Мицраим (на иврите название Египта) употребляется чаще других, кроме Эрец Исраэль и синонимов.
Не раз на страницах своего пророчества Иешаяѓу произносит слово ѓайор, что означает «река», а точнее с заглавной буквы — Река, поскольку «по-настоящему», зримо, реально это единственная река, евреям известная. То, что у них дома, можно назвать потоком, ручьем, а река, да еще с буквы заглавной — это, конечно, Нил, играющий исключительную роль в отношениях евреев и египтян.
Сказал Господь Моше: Ожесточено сердце Паро, отказывается народ отпустить. Пойди к Паро утром, и — он выходит к воде, стань против него на берегу реки,
посох, превратившийся в змея, в руку возьми. Скажешь ему: «Господь Бог евреев послал меня сказать тебе: Отпусти Мой народ, и они в пустыне Мне будут служить, а ты до сих пор не послушал. Сказал Господь так: Из этого узнаешь, что Я Господь, посохом в руке моей ударю я по воде в реке, и она в кровь превратится. Рыба в воде умрет, река провоняет, не смогут египтяне воду пить из реки» (Имена, Шмот 7:14-18).
Суть первой египетской казни в превращении воды в кровь. И дело не только в испытании египтян жаждой. В противном случае всё можно было бы сформулировать гораздо короче. К чему непременно обращаться к Паро, стоя против него на берегу реки, бить посохом по воде, что в реке? Впечатление, что текст намеренно, вопреки «чистоте стиля» заинтересован в одном слове — река, точнее в том, чтобы это слово как хлыст стегало того, к кому оно обращено, — фараона.
Нил был не только главной водной артерией страны, важнейшим источником воды, следовательно, всей жизни египтян, но и занимал особое место в египетской мифологии. В ней небо — это «небесный Нил», по которому солнце «обтекает» землю; под землей — «Нил подземный», по которому солнце плывет ночью. Нил, протекавший по земле, олицетворялся в виде бога Хапи, который способствовал урожаю своими разливами, благодатно несущими плодородную илистую почву в безжизненную пустыню. Однако не только сам Нил божество. Всё его населявшее (крокодилы, лягушки, змеи и т.д.) было божествами, добрыми или злыми. Потому и велит Господь Моше сказать фараону, что рыба (собирательный знак этих божеств) умрет, как будто само по себе непонятно, что она не может жить в воде, превратившейся в кровь.
И, завершая краткий экскурс в египетскую мифологию, заметим, что с водой (в этом египетский миф не слишком отличен от многих иных) у египтян было связано представление о зарождении жизни. Из вод вышел холм, на котором распустился цветок лотоса, а из него появилось дитя, осветившее землю. Дитя это — солнце, персонифицированное в божестве по имени Ра.
Здесь же в зарослях тростника прибьется к берегу ковчег с младенцем, которого усыновит дочь Паро, воспитав его в царском дворце. Таким образом, первоначальное воспитание, материнскую заботу и ласку пророк Моше получил как придворный египетского властелина. Не будет преувеличением сказать: эпизод этот имеет несомненный символический характер, и хорошее и дурное познала семья Яакова-Исраэля на земле Египетской, питающейся водами земными, превращаясь в народ, стремление которого — в землю, питающуюся небесными водами. Стремление это привело к разрыву с Мицраимом (так его называли евреи) или с Черной, Две земли, Два берега, Земля мотыги (так свою страну называли сами египтяне), или с Египтом (как его вслед за греками и латинянами стали называть многие языки мира).
Долина Нила была гигантским оазисом в пустыне, оковывавшей ее. Разливы Реки удобряли почву, и выстроившие ирригационную систему египтяне производили даже в засушливые в соседних землях годы избыточное количество зерна (не случайно, когда случается голод, евреи среди многих других племен и народов идут за зерном в Египет). Математика, геодезия, архитектура, строительство, кораблестроение, производство стекла и фаянса, новые литературные формы — всем этим достижениям египетской цивилизации соседям Египта надо было учиться, учиться и еще много веков учиться. В Египте бытовало множество религиозных культов. Египтяне поклонялись одному божеству, не отвергая других. Царь Аменхотеп IV (Эхнатон) предпринял попытку централизовать египетские культы, он провозгласил культ единого бога Атона (солнечный диск), что было значительным шагом в сторону монотеизма. Однако после его смерти в 1335 г. до н.э. почитание прежних богов было восстановлено.
В Египте евреи столкнулись с обожествлением смерти. Во времена фараонов египтяне еще в ранней юности начинали строить себе дом — посмертное обиталище. Богатые возводили над ним пирамиды, бедные — скромные гробницы. Но и те и другие строили, ибо веровали: «дом жизни» — на несколько десятилетий, «дом смерти» — навсегда.
Преодолевая страх перед смертью, создает свои оды Гораций, верующий: Non omnis moriar (Я умру не весь). Словом vivam — буду жить всегда, завершает он «Памятник». Аналогичный путь — память в слове, выбрала и еврейская Традиция.
Во времена Иешаяѓу, когда оба еврейских государства были данниками Ашура, Египет, обладавший хорошо вооруженной, регулярной армией, ударную силу которой составляли колесницы, подстрекал подвластных Ашуру правителей против своего противника. После подавления восстания, поднятого против Ашура Израилем, и поражения египетских войск, пришедших на помощь, в 722 г. северное царство было уничтожено. Фараоны поддерживали и царя Иеѓуды Иехизкияѓу в противостоянии Ашуру. Одним словом, оба еврейских царства долгое время были разменной монетой в борьбе сверхдержав того времени. Поскольку Иеѓуда была данницей Ашура, она стремилась вырваться из-под тяжелой руки северного соседа, опираясь на мощь южного.
Ашур (Ассирия) — древнее государство в Северном Двуречье (сегодня территория Ирака), просуществовавшее около 1000 лет. Новая Ассирийская империя (750—620 гг. до н.э.) считается первой империей в истории человечества. Первый построенный ассирийцами город был назван по имени верховного бога Ашур, что и дало название государству. Бог Ашур по верованиям ассирийцев создал не только всех остальных богов, но и себя. Среди любопытных черт верований ассирийцев — вера в загробное существование. Умершие заключались в темницу, окруженную семью (число, обозначающее полноту) стенами. Ни один луч в темницу не попадал. Таков посмертный удел всех смертных, кроме немногих избранных, которые в свою очередь попадали на острова блаженных, где не было болезней, страданий. Среди самых известных городов Ашура — богатый, купеческий город Нинве, в который Господом был послан пророчествовать Иона.
Культурное значение Ашура в древнем мире громадно, его влияние распространялось даже на Египетскую цивилизацию. От Ашура сохранилось множество материальных памятников культуры: развалины храмов, дворцов, целые библиотеки и государственные архивы. На протяжении всей своей длинной истории Ашур (на то и империя) проводил успешную завоевательную политику, покоряя и облагая данью побежденные государства. В период жизни Иешаяѓу у Ашура было самое сильное в регионе (следовательно, в мире) войско, основу которого составляла регулярная армия, имевшая название «царский отряд». Единая армия — единое вооружение и «обмундирование»: луки с металлическими наконечниками на стрелах, пращи, короткое копье с бронзовым наконечником, меч, кинжал, железная палица; шлем с подвесками, прикрывавшими затылок и боковые части головы, щиты — от легких круглых и четырехугольных до высоких прямоугольных с навесом, защищавшим воина сверху. Ассирийская тяжелая пехота была вооружена копьями, мечами, имела защитное вооружение: панцири, шлемы, большие щиты. Легкая пехота состояла из лучников и пращников. Важную часть войска составляли боевые колесницы, в которые были запряжены две-четыре лошади, а к кузову прикреплялся колчан со стрелами. Экипаж состоял из лучника и возницы. Ассирийские всадники вели бой парами: один был вооружен луком, другой — копьем и щитом. Для выполнения различного рода землекопных работ имелись особые отряды, положившие начало развитию инженерных войск, на вооружении которых были тараны и катапульты для разрушения крепостных стен, осадные башни и штурмовые лестницы, а также переправочные средства — бурдюки, на которых переправлялись через реки отдельные воины, из них же устраивали плоты и плавучие мосты. Финикийские мастера строили для Ашура боевые галеры с острым носом для нанесения таранного удара судам противника.
Период от 900 до 650 г. до н.э. был временем расцвета Ассирийской империи, и Иешаяѓу, живший в 8-ом в. до н.э. эры, был свидетелем этого расцвета. Взойдя на престол, сын Ахаза Иехизкияѓу, следуя примеру отца, оставался вассалом Ашура, что обеспечило относительное спокойствие на протяжении правления этих царей. Мир способствовал политическому и экономическому укреплению страны; в правление Иехизкияѓу Иеѓуда превращается в одно из самых богатых и сильных государств района, влияние которого распространялось от южных областей гор Эфраима на севере до центрального Негева на юге. Но искушенный изменившимися политическими обстоятельствами, главным из которых была гибель в бою в 705 г. до н. э. Саргона II, царя Ашура, что повлекло ряд восстаний в ассирийских провинциях, царь Иехизкияѓу решил примкнуть к антиассирийской коалиции, во главе которой стояла «муха» — Египет. Предвидя вторжение ассирийских войск, Иехизкияѓу принял меры для подготовки Иерушалаима к длительной осаде. Были возведены вдоль ущелий, оврагов новые стены, в результате чего территория города выросла примерно в три раза. Иерушалаим принял под защиту стен тех, кто селился в предместьях. Главная проблема осажденного города, особенно там, где выпадают осадки лишь несколько месяцев, — вода. В городе Давида, нижней части города был бассейн для дождевой воды. Туда были отведена вода из источника Гихон, расположенного ниже уровня стен. Для этого спешно прорыли в скале туннель длиной 530 метров.
Иешаяѓу был свидетелем этих приготовлений. Он говорит о том, что в стене города Давида много проломов; о том, что иерусалимцы собирали в нижний водоем воду, о том, что между двумя стенами было устроено хранилище для воды; что были разрушены дома, чтобы укрепить стену. Всё это было осуществлено попечением власти. А что же народ? Иерусалимцы, говорит Иешаяѓу, в минуту опасности устроили пир во время чумы: едят мясо и пьют вино. Вино и мясо (коровы-быки и более дешевое и распространенное мясо овец), которое едят в праздники и на пирах (у «обычных» людей — почти исключительно свадебных), возмущают Иешаяѓу, и, вполне вероятно, не только его. А вот приготовления к осаде лишь ему не по нраву. Почему? Потому что они не в дополнение (с этим он, надо думать, вполне б согласился), но вместо обращения к Богу.
Призвал Господь Бог Всемогущий в день этот
плакать, стенать, волосы рвать, вретищем препоясаться.Но вот — веселье и радость, скот забивают, режут овец, мясо едят, пьют вино,
ешьте и пейте — завтра умрем.Ушам моим Господь Всемогущий открыл,
Не будет искуплено прегрешение это до вашей смерти, — сказал Господь Бог Всемогущий
(22:12-14).
В 701 г. до н. э. армия преемника Саргона II Санхерива, подавив восстания, овладев Яффо, отбросив египетскую армию, заняв крепости на подступах к Иудейским горам, проникла в глубинные районы страны и осадила Иерушалаим. Когда падение столицы казалось уже неизбежным, Санхерив неожиданно снял осаду, так как в ассирийском лагере разразилась эпидемия. Тем не менее, Иеѓуда была вынуждена уплатить тяжелую дань, включавшую войсковые части, которые, согласно обычаю, вливались в армию победителя. Иеѓуда была разорена и разграблена, города разрушены, тысячи жителей угнаны в плен. Таковы исторические «добавления и поправки» к чуду избавления Иерушалаима от осады. Но если они для кого-то из современников Иешаяѓу и были существенны, то не для него. Если сила ассирийского (или какого иного вражеского войска) была для кого-то фактором всё решающим, то не для него. У пророка своя мера вещей. Поэтому он говорит: Ашур — орудие в Божьей руке. Грозный враг Господом послан в наказание за грехи, за законы преступные, за извращенный суд, за беззакония против самых незащищенных: вдов и сирот.
Идея Учения о неотвратимости наказания была разработана и развита пророками. Можно сказать, что установление причинно-следственной связи между грехом и воздаянием было одной из важнейших задач, которые решали они. Что могло быть страшней врага — насильника, осквернителя, разорителя? Что могло быть менее всего понятно человеку, далекому от политики? Цари враждуют друг с другом, цари друг с другом воюют — а мы тут при чем? А при том:
Горе сочиняющим законы преступные,
пишущим указы неправедные.
Суд бедного извращающим, в суде бедняка грабящим,
чтоб вдовам добычею быть, чтобы сирот грабить.
Что будете делать в день воздаянья? Издалека крушенье придет,
к кому за поддержкой пойдете, где богатство оставите?
Только пленником стать на колени, пасть вам убитыми,
но гнев Его не проходит, простерта Его рука.
Горе! Ашур — жезл гнева,
бич Моей ярости в их руках
(10:1-5).
(продолжение следует)
