Человек умирает, проходит совсем немного поколений, и память о нем исчезает бесследно. Над ним смыкаются воды забвения. Нам остается скорбь сознания, что самое ценное, бесконечно ценное – вот эта уникальная, неповторимая жизнь обречена на уход из памяти людей. И эта скорбь в той или иной форме всегда в человеке.

Марк Гинзбург

Берег моря суеты
(окончание. Начало в №№10, 11-12/2017)

6. УЙТИ ПО СВОЕЙ ВОЛЕ

Что старому человеку опаснее всего? Думаю, сильные нервные стрессы. Стресс это ответ организма на экстремальные возмущения, разрушающие эмоциональное состояние и равновесие человека.
Стресс, пожалуй, самый чуткий страж организма, сильнейший мобилизующий фактор. В минуту внезапной опасности или потрясения стресс автоматически включает защитную реакцию без участия сознания, а лишь под влиянием безусловных рефлексов.
С точки зрения кибернетики стресс – это некая срочная реакция, некий путь инстинктивного поведения при недостатке информации и времени на осознанное принятие решений. Когда нет секунды, чтобы уяснить условия игры. Когда нужна безрассудная мгновенная реакция, мгновенное привлечение адаптивных резервов.

Однако в моменты стресса, когда действуют сильные возмущающие сигналы, когда сопротивляющийся организм в поисках выхода шлет по всем каналам перегружающие их потоки информации, многие каналы не выдерживают перегрузки. Ухудшается работа всей информационной системы, регулирующей жизненные процессы. Истощаются срочно привлекаемые ресурсы.
Стресс часто оставляет такие царапины, которые в стариковском возрасте плохо рубцуются. Ведут к инсультам, инфарктам…

Старея, человек становится все более и более уязвимым, а стрессы все более разрушительными. Смертельно опасными.
Я на себе убедился, что, по крайней мере, в моем возрасте стрессы необратимы. После каждого пережитого стресса я явно уже не тот, каким был до него.

Смогу ли я сохранить бодрость при тяжелой болезни?
Не знаю. Думаю, только чрезвычайно сильные духом могут победить телесные недуги и болезни – сохранять бодрость при страдающем теле. Это чрезвычайная редкость.
Я не таков. Недомогания вызывают у меня плохое настроение и грустные мысли.
Пожил я достаточно, 80 лет срок немалый – и надо спокойно ко всему готовиться. Смириться и уйти без лишних страданий. А коль скоро такие страдания будут реально маячить, постараться самому покончить со всем быстро и решительно.

Года три назад у меня нашли что-то ненормальное в щитовидной железе. Предложили биопсию. Я отказался, сказав при этом моему доктору: «Мне уже скоро 80. Если что-то и обнаружится, я все равно не соглашусь на химию или облучение. Не буду портить оставшиеся немногие годы дополнительными мучениям. Тем паче, что даже не статистика, а печальные истории многих моих близких свидетельствуют о том, что вероятность реальной пользы от этого лечения, реального исцеления очень низка! Это в молодом возрасте стоит тянуть лотерейный билет».

Сам по себе скачок в иной мир (или в небытие) не смущает и не подавляет (надо – так надо!). Но вот, как будет происходить этот скачок (или переход?)!
Страшно становиться дряхлым, немощным, обреченным на унизительное существование, в каких бы стерильных условиях оно ни проходило.
Не доведи Господь, дожить до такого состояния когда я, впав в старческое бесстыдство, буду тяжкой обузой для близких, и, следуя общей дорогой, дойду до инвалидного дома.

Надо уйти из жизни по своей воле самостоятельно до наступления маразма и до изнурительных болезней.
Не входя в старость по Брэдбери:

«… на Марс стали прибывать старые люди… Люди немощные и дряхлые, люди, которые только и делали, что слушали собственное сердце, щупали собственный пульс, беспрестанно глотали микстуру перекошенными ртами …эти живые мощи, эти сморчки тоже, наконец, появились на Марсе..»

Упаси Боже дожить до такого!

Как определить момент, когда «надо»? Каждый, если сможет, почувствует его сам. Общих рецептов не вижу
Во всяком случае, мы с Реной в нашем официальном завещании постарались избавить детей, коль придется, от проблемы выбора – указали, что если окажемся в состоянии комы (например, из-за аварии), не подключать нас к аппаратам, поддерживающим вегетативную псевдожизнь.

Я вспоминаю маму. Она бы меня не оправдала. Она была Бойцом с большой буквы. Обнаружив у себя подозрительное изъязвление родинки, (оказавшейся зловещей меланомой), мама с помощью ассистента прооперировала себя радикальнейшим образом и провела курс жесткого облучения этого места. Ей было тогда немногим больше пятидесяти, и прожила она без рецидивов почти до 90 лет.
Она бы меня не оправдала.

И опять – все та же странная двойственность «Смерть – это то, что случается не с тобой», говорил Бродский.
Ужас перед конечностью человеческого бытия вечен и неустраним. Это глубинный страх среди всех страхов… Но это не страх неожиданного – все записано в программе жизни, независимо от того, кто ее начертал в нашем генетическом коде. Тикают биологические часы, и ведут нас к завершению земной жизни.

Нет, смерть – это не просто страх. Это и горькая печаль, печаль
оттого, что за исключением немногих близких мир даже не вздрогнет, когда мы уйдем.

«Будет ласковый дождь, будет запах земли.
Щебет юрких стрижей от зари до зари,
……………………………………………
И весна… и Весна встретит новый рассвет,
Не заметив, что нас уже нет.
( Сара Тисдейл)

Человек умирает, проходит совсем немного поколений, и память о нем исчезает бесследно. Над ним смыкаются воды забвения. Нам остается скорбь сознания, что самое ценное, бесконечно ценное – вот эта уникальная, неповторимая жизнь обречена на уход из памяти людей. И эта скорбь в той или иной форме всегда в человеке. И примириться с тем, что эта уникальность исчезает, и что память о ней стирается, не легче, чем примириться со смертью.

Неужели наша жизнь – ничто для оставляемого мира! Я скорее верю, что жизнь каждого – это крохотная молекула в великой космической мозаике, составляющей неведомые мне суть и цель Творения. Что и в моей жизни (и смерти) есть какойто смысл. Ну, хотя бы в том, чтобы передать следующим поколениям искру жизни и надеюсь добра, поддержать существование человечества на его пути к какойто неведомой цели.

Эти заметки, конечно же, не исследование. Так, некоторые настроения, отрывочные картины памяти.
Но я настоятельно рекомендую прекрасную монографию профессора Марка Бердичевского «Лик неизбежности», в которой дано видение Смерти в тысячелетней истории человечества.
В свое время мы зачитывались книгой Раймонда Моули «Жизнь после смерти». В ней приводились сотни свидетельств о виденном и пережитом после клинической смерти. Но меня больше всего поразило то, что «В той или иной форме все эти люди высказывали одну и ту же мысль, что они больше не боятся смерти».

Видный советский реаниматор так отозвался о феноменах, описанных в книге Моули: «Ничего подобного с советским покойником не происходит».
Но я уже не советский…, и еще, тьфутьфу, не покойник. И свидетельства книги Моули принимаю вполне серьезно.

Видимо, и американская ментальность диктует относительно спокойное отношение к смерти.
…За три месяца до своей кончины куратор нашего дома, очень милая молодая дама Кэрол Дэвидсон направила письма каждой семье дома. Она писала, что больна раком, что умрет через дватри месяца. Что на днях она уезжает повидаться со своими родными в другой штат. Она прощалась с нами и желала нам всего хорошего. Это было очень доброе и спокойное письмо. Она не жаловалась.

…Один из наших добрых американских знакомых, детский врач и скульптор Пол долго болел. Жить ему оставалось несколько дней, и он это знал. Друзья, собравшиеся на очередной субботний обед, решили его навестить. Он был растроган, но держался очень спокойно. Нажав кнопку, приподнял спинку электрифицированной кровати. Пожал руку каждому из нас, чтото сказал. Не было слез, печальных сентенций. Он уходил, не высказывая отчаяния, понимая близость неизбежного и искренне благодаря за сочувствие.

А я думал о безжалостном (я бы сказал – бесчеловечном) порядке обязательно сообщать больному о поставленном ему смертельном диагнозе… Мне объясняли, что, мол, человек должен заранее знать, сколько ему осталось жить, он должен с полным сознанием распорядиться последними днями, своими деньгами и т.д.
А вот, можно ли человека лишать надежды на выздоровление, это предпочитали не обсуждать.

Родители безбрежное море. При их жизни человек кажется себе бессмертным. Смерть родителей рушит мир.
Когда мне было лет шесть, мама рассказывала о противоречивости жизни, о соотношении добра и зла, жизни и смерти. «Человек начинает умирать с момента рождения. Но тебе еще рано об этом печалиться». Но вот прошло 50 лет, и мама сказала: «Самое страшное (а это почти неизбежно) стать обузой, когда я буду беспомощной, и на тебя с Реной падет очень тяжкий труд».
О смерти она вспоминала, только жалея меня. Когда скоропостижно скончался папа, и мы очень горевали, мама настойчиво повторяла: «Не смей так убиваться, когда я умру! Не смей! Слышишь?!»
Я не раз убеждался, что и после ухода родителей из жизни, я не потерял связи с ними, и было в моей жизни несколько случаев, когда эта мистическая связь проявлялась весьма реально и несомненно.

Легче ли думать о смерти, верящему в то, что и после смерти его личность (душа?) в какойто форме продолжится? Не знаю, но мне, это убеждение приносит, по крайней мере, какоето нечеткое успокоение.
Возможно, успокоение приносит не только вера в некоторое смутно представляемое продолжение существования после смерти, но и вера в разумность мироздания, в его справедливость и милосердие. Вера в высший смысл и высшую цель нашей жизни и нашей смерти. Восприятие грандиозности мира независимо от личной судьбы. Сознание, что молекула жизни каждого вплетается в грандиозный хоровод космической мозаики, увлекающей мир к великой цели.

Моя бывшая сотрудница в Бакинском институте, весьма преуспевшая в Штатах, тяжело заболела. За несколько дней до смерти позвонила попрощаться. Эта очень мужественная молодая женщина спрашивала: «Марк Яковлевич, скажите, верят ли евреи в жизнь после смерти?»

Я убежден, что каждый человек внес чтото абсолютно необходимое в этот мир (и хорошее, и плохое), и что эта цепочка связи с миром не обрывается со смертью человека! И еще, смутная надежда на встречу (в какойто форме) с уже ушедшими близкими.

…Умирал, брат отца – Евсей. Он уже много времени был без сознания, лицо неузнаваемо потемнело, дыхание стало сбивчивым. И вдруг он порозовел, открыл глаза, улыбнулся сидящей рядом жене, что-то тихо пропел и умер.
Я написал обо всем этом сыну и добавил, что мы никогда не узнаем, что же Евсей видел в последние минуты. Сын ответил: «А может быть, узнаем!..».

И все же, думаю, даже истово религиозный человек испытывает подсознательный страх перед роковой чертой. Перед конечностью земного человеческого бытия. Это, конечно, и страх неизвестности: человек знает, что он смертен, но реальный опыт получает только в момент кончины.

Вспоминаю прощание с умершими близкими в той жизни.
Если человек умирал в больнице, его, как правило, забирали домой.
Наряду с горестным ощущением невозвратимой потери, было и некоторое чувство того, что родной человек будто и не совсем ушел, Он еще дома, в своих стенах, вокруг близкие люди. Прощание с ним продолжалось.
В Штатах это прощание облегчено. Похоронный Дом возьмет на себя все заботы, заберет покойного из больницы. В назначенный час близкие соберутся в зале Дома. Ведущий прочтет молитву, ктото выступит с краткими словами прощания. Потом еще четверть часа на кладбище – и все разъедутся.
Может быть так и надо…

Для отношения иудаизма к смерти характерна траурная молитва Кадеш, читаемая при погребении и в дни годовщины смерти близких.
Она начинается так:

«Да будет прославлено и освящено великое Имя Его в мире, сотворенном по воле Его. Да явит Он царствие свое при жизни вашей и в ваши дни и при жизни всего дома Израиля – без промедления в скором времени».

Как ни удивительно, но в этой молитве нет скорбных мотивов. Напротив, она как бы говорит: «Перед лицом уродства смерти, перед соблазном упрекнуть Его, вознесем благословение Господу, подтвердим свою веру в Его пути, попросим мира для всего народа Израиля». Эта молитва фактически бросает вызов смерти. Я надеюсь, что на моих похоронах сыновья прочтут эту молитву.

7. СТЫД И СОВЕСТЬ

«Совесть! Без тебя не чувствую в себе ничего, что возвышало бы меня над животными» (Руссо)
«Прости нас, что согрешили перед Тобой, подавив в сердце своем добрые побуждения». (Из исповедальной молитвы, произносимой в Дни Покаяния)

К старости всплывают картины прошлого. Иногда ночами не спится, и вспоминаешь многое. Коечто с удовольствием, коечто с болью и со стыдом!
Странная вещь – совесть! Откуда же она, самая благородная черта человека, не дающая ему опуститься до полного злодейства?

Дарвин в «Происхождение человека» (гл. II и III) так представляет себе происхождение внутривидовой помощи и укоров совести:
«в нас есть стремление заботиться о других; если мы, под влиянием эгоизма, не последуем этому стремлению и, например, не поможем беде ближнего, то впоследствии, когда мы живо представим себе испытываемое бедствие, стремление к помощи ближнему вновь возникнет и неудовлетворенность его вызовет в нас болезненное чувство укоров совести».
С этим можно согласиться. Но это указывает лишь условия развития, а не происхождение совести. Если предположить, что у человека имеется хотя бы зародыш совести, то несомненно, что он под влиянием указанных условий эволюционирует и разовьется; но откуда взялся сам зародыш?
Вот главное основание, почему наряду с эволюционизмом продолжает держаться т.н. интуитивизм.
Интуитивизм покоится на утверждении, что совесть есть природное свойство человека, не производное из других элементов. Он не отрицает эволюцию и развитие совести и зависимость её проявлений от исторических условий в пространстве и времени, но считает зародыш совести основным свойством человеческого духа. В конечном итоге кратчайшая формула интуитивизма – совесть есть голос Божий. И я с этим согласен.
Дав человеку свободу воли, Творец вложил в него этот внутренний регулятор дал ему Совесть, ограничитель беспредельного бесчинства. И еще дал Страх возмездия за недостойные поступки.
А может быть, свобода воли только кажущаяся? Может быть, все заранее предопределено свыше и мы не отвечаем за свои поступки, и совесть здесь не при чем?
Может быть, прав блаженный Августин: «Бог объемлет все – и настоящее и прошлое и будущее – т.е. знает, какой путь выберет по своей воле человек и что из этого будет».
Может быть, мы живем в какомто нравственном гиперпространстве, непостижимые линии которого пересекаются там, где свобода поведения сопрягается с предопределением?

Можно ли представить себе такое благолепие мира, в котором Некто расчищает человечеству дорогу к добру, убирая с его пути все западни глобального зла?
Подобная попытка описана в «Конце вечности» Айзека Азимова, где, перемещаясь во времени, глобальная система «Вечность» заранее убирала с пути человека причины катастроф, в зародыше пресекала зло. Однако, «Оберегая человечество от забот и несчастий, … устраняя ошибки и неудачи человека, «Вечность» не дает ему найти собственные, более трудные и поэтому более верные решения стоящих перед ним проблем; подлинные решения, которые помогают преодолевать трудности, а не избегать их». Оказалось, что путь ограждения от всех зол «неизбежно приводит к тому, что высшим благом начинают считать умеренность и безопасность синонимы посредственности». Этот путь ведет к вырождению человечества.

Видимо, предназначенный путь, это путь проб и ошибок, проступков, раскаяния и искупления.

Все чаще вспоминаю родителей, и все чаще они приходят ко мне во сне. Получив от родителей полной мерой их любовь и внимание, заботу и ласку, я не был достаточно внимателен к ним. Не додал в пору их старости.
Стыдно перед отцом. Когда он отправлялся в свою последнюю (будто предчувствовал!) поездку по разным городам, повидать родных и друзей, я заехал к нему, чтото привез к завтраку. Он был тронут моим вниманием. Мы недолго посидели, и я подвез его к автобусу Аэрофлота. Простить себе не могу, что не проводил его до аэропорта.
Пол года спустя, он со смущением пожаловался на боли в сердце. Но такова была убежденность в его железном здоровье, что я легкомысленно не придал значения его жалобе и уехал в дом отдыха.
А через неделю вечером, когда ни нас с Реной, ни мамы не было в Баку, «Скорая» увезла папу в больницу, и перед рассветом он умер от инфаркта. Позже выяснилось, что в больнице распознали якобы отравление и зря мучили его промыванием желудка. Умирал папа в полном сознании. Мне бесконечно больно представлять себе, как он умирал, когда рядом не было родного человека. Ему не было и семидесяти.

Вроде, прямой вины моей нет, но нет мне и прощения. Ибо причиной зла является неосуществленное добро.
Боюсь, что моя необязательность косвенно (пусть очень косвенно!) приблизила смерть еще нескольких близких людей. Видимо, не было во мне чуткости, не было способности немедленно откликнуться на боль ближнего и прийти ему на помощь.
Вина моя усугубляется тем, что эти люди верили в меня, верили, что я сумею им помочь. А я или слишком поздно начинал действовать, или не доводил дело до конца.
И нет мне прощения!

На нашей совести и отец Рены. Он вышел из крестьянской семьи. Стал известным ученым, академиком (его имя и труды были отмечены в канадском справочнике «300 выдающихся геологов мира»). Боялся всего был напуган 37м годом. Боялся последствий Сашиного отъезда в Штаты. За два месяца до нашего отъезда с ним случился небольшой инсульт. Рена проводила с ним все дни, ему стало лучше, и мы уехали – уже была запущена машина– вплоть до виз и билетов – выпрыгнуть из нее было практически невозможно.
Я нашел ему прекрасную помощницу, оплатил ее труд на год вперед, оставил его жене много денег. А через два месяца он скончался. Это было в разгар армянских событий, и врачи не могли приезжать к нему. Ему исполнилось 90.
«Марик, говаривал он, противная это вещь, старость. И как никогда ценно внимание и ласковое слово».

…Летом 1987 г., скорая помощь доставила нашу родственницу в Пятую Бакинскую клиническую больницу с острыми болями в животе. Это была острая кишечная непроходимость. Её спасла бы срочная операция, как только ее доставили в больницу.
Я не сразу разобрался в бандитских правилах игры и слишком поздно дал деньги заведующему хирургическим отделением членукорреспонденту Академии Абдуллаеву и палатным хирургам. В ожидании денег врачи дотянули её до перитонита, трижды и очень неквалифицированно оперировали, и она скончалась. Слишком понадеялся на Абдуллаева, который вспомнил, что когдато проходил практику у моей мамы, и твердо обещал, что будет сделано все возможное. Два дня к больной, жалующейся на острые боли, никто не подходил. На третий день подошли, обнаружили перитонит, сделали срочную операцию, удалили часть кишечника. Через несколько дней ее снова взяли на стол.
Три месяца она умирала. Врачи, в том числе и хирург, допустивший грубую ошибку во время первой операции, проявляли поразительное равнодушие; не подходили к больной неделями.
Тщетно я бегал за ними, пытаясь узнать, что же происходит, и что они намереваются делать (то один занят, то другой, то профессор в отпуске). Когда же, видимо, боясь скандала, все фигуранты вернули мне деньги, стала ясна безнадежность нашей больной. Она скончалась.
И хотя Рена проводила в больнице все дни напролет, а я метался в поисках редких лекарств, простить себе не могу, что не начал в первую же минуту щедро платить всем и каждому, начиная с принимавшего ее дежурного врача, который чтото мычал, погрузив жирную морду в торт, и кончая академиком.

…Опекали мы с Реной в Баку стариков Кореневых – друзей мамы. Дмитрий Захарович был свидетелем многих бурных событий революционных лет на Кавказе. На материалах его уникального архива писались многие диссертации.
Но пришла беда. Сносили его дом на этом месте сооружалась станция метро «Низами». Трудно передать, как издевались над стариками – их вывозили в окрестности Баку и предлагали для жилья старые развалюхи.
С большим трудом мне удалось «выбить» для них хорошую квартиру в хорошем районе.
Я перевез тяжеленные ящики с архивными документами и книгами, перетаскал их в прихожую, и попросил без меня их не трогать.
И, каюсь, не довел дело до конца, закрутился со своими делами. Не дождавшись меня, Дмитрий Захарович сам перетаскивал тяжелые ящики и надорвался. У него разыгралась старая язва желудка, его неудачно прооперировали в больнице 4го управления Минздрава, и в этой привилегированной клинике с безграмотными врачами он умер.
Остается только просить Всевышнего о прощении за «подавленные в сердце своем добрые побуждения», за то, что не сделал всего возможного и вовремя.
Уже здесь в Америке редко заходил к почти 90летней соседке, матери моих добрых друзей. Встревоженные дети обращались ко мне, когда не отвечал её телефон или отказывал телевизор. Все, что нужно было, мы делали немедленно. Но…наваливались дела, суматошные заботы, и мы редко забегали к старушке.
Стыдно, но из песни слова не выкинешь.

Без гордости вспоминаю жизнь в «Зазеркалье». Жизнь в Баку подчас была просто унизительной. Но сказывалась рабская психология: «раб всем доволен…». И я был таким же приспособленцем, как большинство других.
Видимо, прибегать к формуле – «как большинство других» не очень честно. Не зря П.Буаст заметил: «Нет человека, которого бы обманула его совесть, когда он судит о чужих проступках».

Был относительно обеспечен – четырехкомнатная кооперативная квартира, машина. К мерзким обстоятельствам притерся. Покорно высиживал часы на лицемерных политзанятиях. На собраниях послушно одобрял или осуждал, и более того, внушал нетерпеливым молодым сотрудникам: – «Играйте по правилам окружающей стихии. Вы можете отказаться играть в шахматы, но если играете, следуйте установленным правилам, стремитесь избегать излишних жертв и старайтесь по возможности не пачкаться».

700 лет назад Данте Алигьери говорил: «Самые жаркие уголки в аду оставлены для тех, кто во времена величайших нравственных переломов сохранял нейтралитет».
Наверно, это – и обо мне.
Отмахнуться от всего этого невозможно. Невозможно и оправдаться перед собой тем, что мол «все так жили» или «что я мог сделать».

Евгения Гинзбург в «Крутом маршруте» писала: «В бессонницу както не утешает сознание, что ты непосредственно не участвовал в убийствах и предательствах. Ведь убил не только тот, кто ударил, но и те, кто поддержал Злобу. Все равно чем. Бездумным повторением опасных теоретических формул. Безмолвным поднятием правой руки. Малодушным писанием полуправды. Меа кульпа… И все чаще мне кажется, что даже восемнадцати лет земного ада недостаточно для искупления этой вины».

Я не оправдываюсь, и не возвещаю «Меа кульпа!», ибо в том «зазеркалье» жить по совести и справедливости обыкновенному человеку, не самоотверженному герою было практически невозможно ни в большом, ни в малом.

…Я подписывал своим субподрядчикам акты приемки явно невыполненных работ. Иначе – «летел» мой план, и это грозило неприятностями. Несколько успокаивало то, что особой пользы от всего плана в целом – выполнен он или нет – не было. Но подпись заведомо ложных актов – криминал!
… Затеял ремонт квартиры. Понадобились цинковые белила, олифа, цемент, большие стекла и многое другое. Пришлось поездить по окрестным стройкам и покупать там попросту ворованное. Ибо в магазинах ничем подобным не торговали. Уголовно наказуемая скупка краденного!
…С помощью бомжей и украденного ими электрического кабеля менял подводку, питающую наш пятиэтажный дом. В ту холодную зиму он стыл без света и тепла.

Не раз приходилось давать взятки.
Первая существенная относится к 1947 году, к началу моей студенческой жизни в Москве. За небольшой мешочек муки управдом сделал мне постоянную московскую прописку! Какойто его приятель в милиции шлепнул мне печать в паспорт и в домовую книгу, и все!

Последняя серия взяток связана с отъездными делами в ОВИРе и на таможне в 1989 г.
Начав с мелких сувениров, американских зажигалок и кожаных портмоне, я перешел к хрусталю, уникальной коллекции финских ножей и другим вещам, которые по тем временам все равно нельзя было вывезти. А затем и к довольно крупным суммам.

Но вот, мы, эмигранты уже в цивилизованной стране, где единственное и реальное требование к новоселам – жить по совести и по законам. Старикам и неимущим гарантировано достойное существование.
Однако оказывается, что от привычки жить не по совести, ловчить и жульничать на каждом шагу, избавиться не так легко. Даже оказавшись в цивилизованной стране.
И бывает стыдно, неуютно за многих наших братьев.

…Много лет назад у меня был неприятный разговор в Совете Синагог штата. Меня спрашивали, почему многие евреи, которые живут в Бостоне уже не первый год, отказываются пожертвовать раз в месяц несколько долларов на доброе дело. Они могут заплатить большие деньги за концерт, сотни долларов на путешествие, но демонстративно изолируются даже от мизерного взноса на благотворительность.
…И еще удивлялись: некоторые приезжие евреи, живущие в еврейских субсидируемых домах для пожилых, ходят в христианские церкви, иногда высиживают службу, чтобы получить бесплатные продукты. Приходят с детскими колясками. Нагружают их доверху. Мало того, иногда продают эти продукты соседям.

Многих отличает безудержное рудиментарное стремление «захапать на халяву» все, что только можно.
… Диалог, услышанный в еврейском спортивном центре: «Слушай, говорят, ты получил какуюто медицинскую электрическую кровать с кнопками?». «Так што?» «Зачем тебе, у тебя же новая итальянская спальня?». «А што, я им это оставлю?»

Среди других «приятных» привычек, привезенных сюда – и столичное чванство. Москвичи и здесь обычно отличаются, широтой взглядов, кругозором, уверенностью. Но многие грешат беспардонным высокомерием. В их глазах все, кто не они, и здесь остались той нищей провинцией, которая когдато наезжала в Москву, мельтешила в гастрономах, скупая и увозя продукты в свои голодные края. Некоторые москвичи до сих пор не могут понять, что богатая жизнь Москвы создавалась за счет обнищания «провинций», где даже в таких столицах, как Баку промороженное мясо и масло продавались по талонам в мизерных количествах.
И вряд ли москвичи могли бы понять вопрос рениного отца: «Марик, а что пишет Саша, как снабжается продуктами Бостон?»

Я поделился этим мнением с достаточно близким умным, уважаемым мною москвичом. Он, в общем, согласился со мной, но… тут же стал говорить, что, к примеру, выпускники московских ВУЗов лучше подготовлены, чем другие. Он тоже не понимал, что никакое превосходство в образовании не дает права на чванство.

Еще более заносчивы и противны многочисленные потомки Шарикова («Знаете, кем был мой муж? Он был санитарным врачом на рынке в Житомире. Мы с магазина ничего не брали!»).
Им не внушить призыв: «…Избавь меня от наступательного провинциализма, необязательности, всезнайства и постоянных потуг сообщить всему миру – кем мы были раньше, до приезда в Америку».
Рабское чванство шариковых сказывается и в пренебрежительных отзывах об американцах – они, мол, и простаки, и неотесанные, и наивные, и грубоватые, и глуповатые и т.д.
Это инстинктивный защитный комплекс раба «А мы не такие. А мы лучше!». Чего проще! Если хлопотно выйти на уровень окружающей среды, внуши себе, что ты выше этой среды. А раз так, нечего пытаться понять народ, который тебя приютил, нечего усердствовать в изучении английского («Я знала, что в Америке все говорят поанглийски, но не до такой же степени!!!»).

Кто-то писал: «Дурак, к какой бы национальности ни принадлежал, не вызывает симпатий. Но еврейский дурак дурак особенный: это смесь глупости, тупости, упрямства, а сверх того еще уверенности в собственной гениальности. И никакие силы в мире не могут поколебать его в этом!».
Чванливость шариковых и неуемное желание урвать что можно и где можно, неотделимы от хамства.
По Довлатову «хамство есть не что иное, как грубость, наглость, нахальство, вместе взятые, но при этом — умноженные на безнаказанность».

…В приемной моего русскоязычного доктора было три секретаря. И для всех трех мы пациенты были досадной помехой, беззащитной старческой плесенью. На нас смотрели с нескрываемым презрением.
Раз, я несколько минут простоял у конторки перед ними, а они меня будто не видели: занимались пустой болтовней, перебирали бумаги на столе, названивали по телефону, полировали ногти. Я спросил, «кто здесь для кого: они для нас или мы пациенты для них?». Меня мгновенно поставили на место: «Если вы с утра в плохом настроении, нечего это настроение срывать на нас!». Я ответил, что настроение портится от одного взгляда на них. Ушел и больше у этого доктора не появлялся.
Я не хочу всех наших стричь под одну гребенку, но… паршивая овца бросает тень на все стадо!

Надо бы вспомнить молитву Хинейни, где в Рош Хашана говорят: «Молю за народ Твой. Да не устыдятся они за меня, а я за них». Это ответственность каждого за всех и всех за каждого.

А иногда становится стыдно за известных уважаемых людей.
…Оскорбительно халтурно ведут себя подчас заезжие гастролеры из России. То ли это свойство всех гастролеров – приехал, выступил, особо не выкладываясь, и уехал. То ли это – ложное ощущение нетребовательности, ущербности нашей общины.

Напоследок о «гастролере»…иного рода. Мой дальний родственник, уважаемый американский раввин, в 1989 году стал главой центральной ешивы в Москве, расположенной в бывшей даче ЦК в Кунцево. Он просто решил судьбу книг папиной еврейской библиотеки: «Привезите все книги мне и не беспокойтесь, я их переправлю в Штаты». Я доставил ему несколько сот редких книг.
Прошло два месяца. Недели за две до отлета в Америку я зашел к нему попрощаться. Без тени смущения он сообщил, что не сможет вывезти книги, что он передал их какимто активистам.
«Не довез» раби и две наши фамильные реликвии,– серебряный пасхальный кубок Элиагу и старинную бабушкину пудреницу.

Достаточно ли наше покаяние? Можно ли вытравить впитываемое десятки лет рабство и бесстыдство? Не проявятся ли они в старости?

8. ПЕЧАЛЬ ОДИНОЧЕСТВА

Еще один трюизм: «Одиночество идет рядом со старостью».

«Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его». (Екклесиаст . 4:10)

Одиночество это не только: «Одних уж нет, а те далече». Это еще и возраст.
Нам с Реной было примерно по 50, когда старший сын уехал в Америку, а младший в Москву. Конечно, было больно, особенно – Рене. В одном из писем Саше она писала о нашей собачке эрдельтерьере Джерри: «Джерреньку называем теперь нашим единственным утешением. Уж онато от нас никуда не уедет…».
Но чувства одиночества еще не было. Это и относительная молодость (с вершины наших восьмидесяти!), и активная жизнь, работа, общение, хлопоты. Так откуда же сейчас временами печаль одиночества, когда оба сына рядом на расстоянии двадцатитридцати минут езды, когда мы чувствуем их заботу, и общение с ними доставляет подлинное удовольствие…
Эта печаль с годами растет.
Уходят близкие. Уходят или отделяются морями и странами. Редкие встречи или телефонные разговоры – не в счет.
Рвутся десятилетиями прораставшие связи, а новые уже невозможны. Для истинной близости нужны годы, общие воспоминания. Общие радости и горе, ассоциации. Тысячи ниточек, пронизывающих ткань жизни…
Сближаешься с очень хорошими, добрыми и интересными людьми. Но, увы, нет совместных давних переживаний, понимания намеков. Нет таких, к которым в любой вечер можно запросто зайти на часок. С которыми хорошо говорить и легко молчать.
Проникнуться американской ментальностью и вжиться в новую среду, вписаться в привычное для американцев нам не удастся. Не удастся примириться и с американской изоляцией стариков пусть в благоустроенных домах для пожилых, или в инвалидных домах для совсем дряхлых, где старики доживают свои дни (месяцы? годы?) – вдали от семьи, от детей и внуков. Где чужой равнодушный голос разбудит, растолкает тебя: «Проснитесь, пора принимать снотворное». Тяжело умирают в таких домах. Часто от одиночества. Когда на грани жизни и смерти ничей близкий голос не молит: «Не умирай!». Не взывает: «Не уходи!».
То, что Ира и Саша не отдали престарелую бабушку Фаину Львовну, ухаживали за ней в своем доме до печального конца, здесь редкое исключение…

Я не судья может быть так и надо, чтобы старики не висели на шее детей.
Но вот, не отдали же эти старики в свое время детей в детский дом, чтобы облегчить себе жизнь. А наоборот, бывало, оставляли работу, чтобы быть с детьми (кстати, с великой пользой для детей).
За это расплачиваются и тем, что рушится связь времен. Теряется чтото важное, прерывается традиция, часто залог устойчивости. Не воспринимая полной мерой американскую традицию, внуки наши могут оказаться психологически более ранимы, чем их сверстники американцы.

Щемящее слово о трагедии обреченных на одиночество стариков, о непростых отношениях взрослых детей и престарелых родителей великолепно, неповторимо поведали Плятт и Раневская в известном спектакле «Дальше тишина» по пьесе П. Дельмара.

«Я часто слышал, что внуков любят еще больше, чем собственных детей … Наверно, потому, что внуки приходят к нам в ту позднюю пору, когда мы больше всего боимся не смерти и не болезней, а одиночества». (Анатолий Алексин.)
С российским укладом жизни трагедия одиночества стариков смягчалась (пусть вынужденным, часто очень трудным) обитанием поколений в одном доме – под одной крышей. Старикам находилось занятие, оживляло общение с внуками.
Здесь же внуки уже вовсе не понимают стариков, это и другая ментальность, и чуждые интересы и разные языки.
За редким исключением дети и внуки уже списали стариков в неинтересную «чужеродную» группу, контакт с которой нелеп и утомителен. О них вспоминают, в тех случаях, когда приличие требует нанести редкий короткий визит. Или когда заболевшие старики нуждаются в неотложной помощи.
Наше теплое и частое общение с детьми – редкое счастливое исключение!

Нет ничего более печального, чем старый супруг, переживший своего мужа (жену). Особенно – на чужбине на фоне общего одиночества. Пусть спустя время они и находят себя, както приспосабливаются. Иногда, даже весело смеются. Иногда обретают новых друзей – видел! Но они уже не те, они надломлены. Это уже иной личностный стереотип.
Мудры счастливые окончания сказок: «Они жили долго долго и умерли в один день!» В записке, которую я заложил в щель между камнями Стены Плача в Иерусалиме, мы с Реной попросили Бога дать нам умереть в один день – сразу и не мучаясь болезнями!
…Несколько лет назад в Торонто со мной приключился сердечный приступ. Я не знал, чем это может кончиться. И мне было до боли жаль Рену – как она останется без меня!

Временами, и в молодые годы, и в пору зрелости, посреди вроде полного благополучия, среди друзей меня охватывало холодящее чувство одиночества. Не раз случалось, в старой доброй привычной компании с близкими, хорошо знакомыми, посреди веселья вдруг ощутить пустоту: «Что я тут делаю? Зачем и почему я здесь? Что это за люди вокруг!?»
Наша первая собачка «Мушка» ревниво оберегала Рену, лежа рядышком на тахте. Раз я подошел слишком близко, протянул руку к Рене. Мушка с рычаньем цапнула меня за палец, хотя всегда относилась ко мне с великим почтением и послушанием. Я схватил ее за шиворот, отшлепал и бросил на пол. Мушка опрометью бросилась на кухню и залезла в свою картонную коробку. Это её территория! Это её крепость, табу для всех других. Возможно, таким табу было для нее и место на тахте рядом с Реной.
Относительное одиночество (скорее – уединение) в малых дозах полезно и даже необходимо. Как всякое животное, человек, стремится застолбить некую собственную, «неприкасаемую» территорию, где он мог бы остаться один, когда пожелает, со своими делами, мыслями и просто осознать себя в «собственном месте». «Умыться» своим добровольным одиночеством.
Похоже, прав Виктор Розов: «…Человеку необходимо бывать одному, даже, когда у него все благополучно. Я предполагаю: если человек никогда не нуждается в одиночестве, если ему неинтересно быть с самим собой, значит, это пустой человек».
Возможно, человек дважды в жизни должен быть одиноким: в юности чтобы большему научиться и в старости чтобы взвесить все пережитое. Мало о чем я жалею в оставленной прежней жизни. Пожалуй, это мои студенты, с которым я общался с превеликим удовольствием, и мой большой кабинет с письменным столом, креслом, книжными шкафами, полками, с диваном, пианино и холодильником.
Здесь я бы удовольствовался и крохотной своей комнатой с диваном, столом и компьютером, да еще полкой с немногими книгами, где мог бы уединиться от всего мира, полностью сосредоточиться, не отвлекаясь ничем и никем.

9. СТАРОСТЬ И ЖЕНЩИНЫ

« Мужчинам определенного возраста… все юные леди
кажутся прелестными. Это первый признак старости».
(Лоис Макмастер Буджолд. )

«После Бога мы в первую очередь в долгу перед женщиной: сперва она дарует нам жизнь, а потом придает этой жизни смысл».(Боуви)

Мы перестаем влюбляться не потому что мы стареем, а стареем потому что перестаем влюбляться. И чем дольше мы сохраняем способность поддаваться очарованию женщин, тем дальше от нас и сама старость.

Есть особая привлекательность в художественных и научных произведениях, созданных в пожилом возрасте, благодаря возрождению чувств.
Несколько классических примеров.
Любовь 74летнего Гете к юной У. фон Леветцов обогатила немецкую литературу превосходной Мариенбадской элегией, написанной одним духом: «В восемь часов утра на первой же станции я написал первую строфу, а дальше стихотворствовал уже в карете и по памяти записывал на каждой станции, так что к вечеру всё было готово и запечатлено на бумаге».
Привязанность пожилого Шатобриана к молодой Леонтине вызвала такое же омоложение чувств.
В истории медицины примеры подобного счастливого вдохновения можно найти в биографиях Р. Коха и С. Ганемана.
Роберт Кох, награжденный Нобелевской премией за исследования и открытия в области туберкулеза, на шестом десятке лет женился на молодой актрисе Хедвиге Фрайбург. И потом были еще 17 лет плодотворной работы.
Основатель гомеопатии Христиан Фридрих Самуил Ганеман в 80 лет увлекся юной француженкой Мелани д’Ервилли Гойе и последующие 8 лет его жизни с ней были годами триумфа – профессионального, светского и финансового, прекрасного физического состояния и настроения.
А я? Я и в 80 лет увлечен своей женой. Както, еще работая в исследовательском институте, я, собираясь звонить, поднес к уху трубку и услышал голос секретаря с параллельного телефона. «Нет! Марик (оказывается, так называли меня мои подчиненные за глаза) пустой номер: он влюблен в свою жену».

Это так. Как бы ни были привлекательны встречавшиеся мне женщины, они не выдерживали сравнения с Реной.

Но при этом остается любование женщинами. Признательность за те чувства, и добрые мысли, которые рождаются только в общении с женщинами, за вдохновение, за желание быть лучше в их глазах.

А впрочем,… все никак не решусь откликнуться на газетное объявление в разделе «Знакомства»: «Юная персидская княжна хочет встретиться с соотечественником. 7185758761».
А почему бы и не откликнуться!? Родился я и жил в Баку – а это почти Персия! И есть, чем поразить княжну: уверен, она не останется равнодушной, если узнает, сколько мне лет, и сколько у меня зубов!

Очень рано я попал под обаяние Рены. Это определило и мое отношение к женщинам – некое рыцарское ощущения обязанности заботиться о них и защищать (что, отнюдь, не означало всегда соглашаться с ними).
Рена то и дело обращала мое внимание на интересных женщин: посмотри, какая красивая (или стройная, или со вкусом одетая и т.д.). Я с удовольствием любуюсь красивыми привлекательными женщинами, с удовольствием общаюсь с умными и обаятельными.

По гороскопу я – «рак». Похоже прав герой Ремарка, говоря: ракам свойственна «Глубина, голос чувств. Тонкая восприимчивость, наклонности к искусству, привязанность к семье….. Раки романтики. Даже идеалисты. Верны до гроба и держатся за свою любовь так крепко, что оторвать их у нее можно только вместе с клешней».

Моим первым студенческим пристанищем в Москве был угол в комнате, где жила хозяйка с дочерью студенткой. Друг нашей семьи, сосватавшая эту комнату, поделилась с моей мамой опасением – не обкрутят ли там меня. Мама ответила: «Вы себе не представляете, как он привязан к чудной девочке в Баку» (имелась в виду Рена).
Все студенческие годы в Москве я жил ожиданием каникул. Сдавал все экзамены задолго до начала сессии и мчался в Баку.

В давний день рождения Виталий Абрамович Колмановский подарил Рене букет поздравительных «телеграмм». Вот две из них

Сижу с королевой на скучном обеде
И к Вам не могу я прийти в этот вечер.
Вы в Лондоне были бы первою леди
Целую, завидую,
Маргарит Тэтчер

В закон природы вы внесли сомненье!
Признаюсь, даже я вконец запутан!
Непостижима сила тяготенья,
С которой всех влечет к Вам,
Айзек Ньютон

Всю жизнь куда-то спешил, суетился, и иногда забывал говорить Рене о любви и нежности, которые переполняли меня.
И сейчас, чаще, чем когда быто ни было раньше, я повторяю ей это. И острее, чем раньше, хочу уберечь её от всех бед, защитить и утешить.

«Если не сейчас, то когда же?»

10. УНИЖЕНИЕ И НОСТАЛЬГИЯ

В память эмигрантов-евреев нашей волны навсегда впечатаны оскорбления и унижения, пережитые на «бывшей родине». Здесь и дискриминация при поступлении в институты, и лишение права на работу, и годы отказа, и издевательства в ОВИРах, и откровенный мат подонков. У каждого – свое.
Гдето антисемитизма было погуще, гдето пожиже. Но каждый еврей, даже самый преуспевающий ощутил прикосновение топора к своей шее после объявлений о деле врачейвредителей. На каждом след общей беды, изломанных душ и судеб, издерганных нервов. Этого ни простить, ни забыть нельзя!

И в то же время, наряду с памятью об унижениях и дискриминации просвечивает и ностальгия, всплывают теплые картины и возникает некая тоска и по тем годам, и по тем местам.
Мне близки стихи Юрия Стрельцына. Вот отрывок из них:

«…Просто в Мюнхене дождь.
Он течет между строк,
Чтото главное тихо из них вымывая.
А названия улиц и станций метро,
Как ни жаль, я уже забывать начинаю»

Грусть по ушедшим годам тоже признак старости – у молодых редко замечал такое. А может быть дело в том, что они уехали в Штаты лет в 25 и не успели в полной мере проникнуться духом родных мест и настрадаться от юдофобства.

Антисемитизм в России был всегда и на всех уровнях. Но сейчас активный центр явно смещается в сторону интеллигенции. «Интеллектуальные» антисемиты типа И.Р.Шафаревича, А.И.Солженицына и иже с ними «теоретически обосновывают» и оправдывают антисемитизм. Подпитывают зоологическое юдофобство оправда
нием и благословением любых погромных взглядов и действий.
И, к сожалению, одним из таких «интеллектуальных» центров, издавна была великолепная русская математическая школа, элита ученой интеллигенции.

Лет двадцать назад я беседовал с академиком Гельфандом, хотел выяснить, каковы шансы на успешную защиту диссертации у моего сотрудника, талантливого математика еврея Михаила Б., бывшего диссертанта Гельфанда.
Израиль Моисеевич поставил грустную скептическую точку над «i»: «Шансы Миши будут не нулевыми, если ваш Гейдар Алиев позвонит председателю ВАКа».

А потом я прочел у академика И.С.Шкловского:

«…отделение математики (в Академии Наук, М.Г.) хорошо известно своими антисемитскими традициями. Именно там неоднократно проваливали члена ведущих академий мира, нашего крупнейшего математика Израиля Моисееевича Гельфанда».

И у академика Фейнберга:

«… ситуация была совершенно ясная: его в академики не пускал Понтрягин выдающийся математик, но ужасный антисемит. Гельфанд был уже академиком нескольких иностранных академий, но на отделении математики, где Понтрягин имел большой вес, Гельфанда много раз заваливали … Долгое неизбрание Гельфанда в Академию наук СССР было позором».

Другой из «плеяды» выдающихся математиковантисемитов, академик И.М. Виноградов. В 1932 г. он возглавил Математический институт им. В. А. Стеклова и с этого время особо участились его антисемитские выступления.
Академик Сергей Петрович Новиков, Лауреат Ленинской премии и премии Лобачевского, обладатель золотой медали международного союза математиков  пишет:

«У математиков большое моральное влияние приобрел Иван Матвеевич Виноградов. Он встал на путь антиинтеллигентности и доносительства в интересах своей карьеры еще в 19291932 гг., а после войны вдобавок пошел работать идеологомантисемитом. Это произошло вместе с началом сталинской антисемитской кампании 40х гг. именно тогда он и распространил легенду о своем природном антисемитизме, противоречащую его довоенному имиджу. Огорчительно, но приходится признать: именно математическое сообщество, благодаря Виноградову, а также тем научным администраторам и просто ученым, на которых он оказал немалое развращающее влияние, стало впоследствии одним из источников мерзкого фашистского духа».

Нынешний знаменоносец этой «плеяды» академик Российской Академии Наук И.Р.Шафаревич. Один из самых яростных юдофобов страны? он подхватил эстафету своих учителей Виноградова и Понтрягина. В десятках его трудов прослеживается «убийственная» роль евреев в российской истории. По его теории «малый народ (евреи) проник в утробу большому народу, как хорек в медведя, и выгрызает его изнутри. Если медведь вовремя не спохватится и не задушит в своем чреве хорька – тогда ему конец».
Вполне закономерно, что Шафаревич подписал знаменитое обращение к генеральному прокурору России, опубликованное под шапкой «Еврейское счастье, русские слезы…». В этом обращении «представители русской общественности» требуют пресечь безнаказанное распространение еврейского национального и религииозного экстремизма, закрыть еврейские организации «как в целях защиты нашего Отечества, так и личной самообороны».
Письмо поддержал ряд депутатов Государственной Думы утверждая, что «еврейская религия антихристианская и человеконенавистническая, доходящая до ритуальных убийств».
По мнению народных избранников, все антисемитские инциденты в мире и в России, в том числе взрывы в синагогах и осквернения еврейских кладбищ, за последние несколько лет «устраивают сами евреи с провокационной целью, чтобы применить карательные меры против патриотов».

Не гнушается Шафаревич и прямым подлогом. В « Русофобии» он пишет: «Тысячи лет каждый год в праздник «Пурим» праздновалось умерщвление евреями 75 000 их врагов, включая женщин и детей, как это описано в книге Эсфири. И празднуется до сих пор в Израиле по этому поводу происходит веселый карнавал. Для сравнения представим себе, что католики ежегодно праздновали бы ночь св. Варфоломея!”
Шафаревич беспардонно скрывает, что это был разрешенный персидским царем акт самообороны евреев перед реальной угрозой их немедленного и полного истребления. Скрывает решение царя, приведенное в той же книге Эсфири: «Царь позволяет Иудеям которые во всяком городе, собраться и стать на защиту жизни своей, истребить, погубить всех сильных в народе и в области, которые притесняют их, детей и жен».
С таким же успехом Шафаревич мог упрекнуть русских, сказав «для сравнения», что день 9 мая празднуется в честь умерщвления 15 миллионов немцев в последней войне.
«200 лет» Солженицына – лишь прикрытый фиговым листком перепев «Русофобии» Шафаревича.

Скольким же хорошим людям эта душная унизительная атмосфера испортила карьеру, судьбу, отравила жизнь. Наделила комплексами неуверенности в себе, сомнениями в завтрашнем дне, надломила стержень, особенно нужный к старости!

На фоне всеобщей жидоедской вакханалии Баку оставался подлинным оазисом. Уникальный плавильный котел Баку не оставлял места зоологическому антисемитизму. Его не было ни до, ни после прихода Советской власти в апреле 1920 г.
Если в России умный и удачливый еврей вызывал раздражение, то в Баку к такому относились со спокойным уважением, хотя бы в силу того, что официальная национальная политика отдавала азербайджанцам абсолютный и нескрываемый приоритет. Все остальные были одинаково достойными людьми, хотя и не высшей категории.
Если в Москве или в Киеве всячески препятствовали поступлению евреев в высшие учебные заведения, то в Баку евреев при приеме в ВУЗы никак не выделяли.
…Ректор Политехнического института Багиров поделился со мной впечатлением от только что прошедших приемных экзаменов. На них присутствовали наблюдатели. Одна из них – доцент какогото украинского института, прибежала к Бaгиpoвy: «Знаете ли вы, что у вас творится? Сколько евреев к вам поступает?». «Нет, не знаю, ответил ректор. А сколько их должно быть?» «Мы считаем, продолжала украинская дама что, к примеру, поскольку на Украине евреев около трех процентов, то и в вузах их должно быть не больше». «Ну, а как же с принципом равных возможностей?» «О каких равных возможностях может идти речь? – возмутилась дама, Ведь любой еврей это интеллигент в третьем поколении! Как же может с ним конкурировать паренек, пришедший из деревенской школы…»
«И что же Вы ей ответили?» спросил я. «А то, что я не знаю, какой процент евреев в Азербайджане».

Когда объявление о деле врачейубийц дало всем понять, что готовится нечто страшное, а центральная печать изобиловала статьями, которые нельзя было назвать иначе, как призывами к избиению евреев, и когда поднялась общесоюзная волна антисемитской истерии, реакция Баку была предельно сдержанной.
Никто, ни словом, ни действием, не оскорбил мою мать – известнейшего в городе хирурга, ни моих друзейврачей.

Но не думайте, что в Баку жили одни ангелы!
Вот отрывок из записок мамы, врача милостью Божьей:

«…я боялась ошибок и ограничивала круг своей деятельности. А как может расти хирург без ошибок? Но находясь большей частью в окружении завистливых, неспособных и малокультурных людей, весьма недоброжелательных, угрожающих доносами и клеветой, я не находила в себе силы противопоставить себя в борьбе за широкую дорогу. Я часто отказывалась от операций, которые в силах была сделать, боясь дурного исхода…».

Не стану идеализировать Баку. В этом городе было все «как у людей». За исключением антисемитизма. И моим родителям, и мне временами было худо. Но не потому что мы были евреями.

Не чувствовался в Баку и мусульманский фундаментализм. Мирно функционировали мечети. В двух из них – Татарской, недалеко от Центрального рынка, и в главной в Закавказье ТазаПир мне приходилось бывать, сопровождая гостей. Отношение к забредшим «неверным» было самое благожелательное.

Однако за пределами Баку дремучее невежество оставляло свободу диким представлениям о евреях.
Рядом, в Дагестане, домыслы о кровавых ритуалах евреев проскользнули даже в партийную печать.
Передо мной два номера городской газеты Буйнакска «Коммунист» от 9 и 11 августа 1960 г. В первом дано само описание ритуальных «зверств» евреев, во втором характерная для тех лет “поправка”. Привожу ее полностью.

«П о п р а в к а
В № 95 газеты «Коммунист», за 9 августа 1960 года в статье тов. Махмудова Даная «Аллагъсыз да ёл эркин» (“И без бога дорога широка” /М.Г./) по вине автора и литературного сотрудника тов. Атаева Х. допущена грубая политическая ошибка.
Автор утверждает, что у евреев якобы был религиозный обычай, по которому они раз в год употребляли мусульманскую кровь. Эта самая дикая и гнусная выдумка духовенства была направлена на разжигание ненависти к евреям и давно опровергнута крупнейшими учеными, юристами мира. Марксизмленинизм дал четкое объяснение возникновению таких диких религиозных версий».

Вот из таких темных углов и хлынули в Баку «серые монахи» Стругацких. Они были прекрасно организованы. Вовсю работало радио и телевидение, распаляя антиармянские настроения.
Я не судья. Невообразимая жестокость была с обеих сторон. Но то, что я видел, я видел. Оголтелые толпы метались по городу под лозунгом:
«Без евреев, русских и армян
Расцветет родной Азербайджан!».
Начались погромы с избиениями и убийствами. Ни милиция, ни кто другой не вмешивались. И никто не мог чувствовать себя защищенным. В любое время озверелая толпа могла ворваться в твой дом!
Такой урок был необходим и мне. Чтобы не по рассказам старших знать, как это бывает. Этот урок подстегнул мое чувство национального достоинства и ненависти к погромщикам.
Без этого урока мне было бы трудней расстаться с Баку.
Это был уже не мой Баку. Мой воспитал во мне чувство собственного достоинства, а моя семья – вложила в меня гордость быть евреем.
А этот город – уже не мой.

И все же, часто снятся мне улицы Баку. Облака на выцветшем небе, бульвар, соленый воздух пляжей, развалы фруктов и зелени на рынках. Квартира родителей и их лица. Редкие деревья на кладбище, где отсталость много родных могил, о которых ктото сказал: «когда давно не бываешь на могилах родных, они стоят у ограды и всматриваются вдаль. Не идешь ли ты ждут тебя».

Ничто не стирается. Ни позорное бесправие и угнетение, ни прелесть картин юности в родном городе, ни горечь изгнания. Остается печаль неисчислимых поколений евреев, гонимых по всему миру.

«Покидая родные могилы,
уезжают евреи в печали»
(А. Городницкий)

Все это беру в свою старость.

11. УШЕДШИЕ

«В старости друзей не заводят, поэтому любая потеря невосполнима». (Люк Вовенарг, французский писатель XVIII в)

«Они жили, эти люди. Многие из них прошли и скрылись, как будто их ноги никогда не топтали легкие седые травы у дороги». (Вера Инбер)

Умирают близкие. Уходят, унося высшую тайну и высшую мудрость! Уходят сверстники, с которыми связывали годы и годы. Немногие оставшиеся – далеко.

С каждым ушедшим прошлое окрашивается в другие тона.
С каждым ушедшим – меняется мир, он уже не тот, что был. И это не просто сознание, что уходят друзья и нельзя им даже позвонить. А это черная дыра в твоей душе, в том, что ты собой представляешь. Ты сам становишься другим.

Шесть лет назад многих близких ушедших я помянул в книге «До, После, Над…» Но чем дальше, тем чаще я теряю дорогих мне людей. Многие ушли за эти годы. И я должен вспомнить о каждом.

Потеряли Мишеньку (Михаила Липмановича) Ляндреса. Пожалуй, самого интеллигентного, самого душевного друга. С ним и его женой Нонночкой мы проводили все свободное время – а каждое лето вместе выезжали на два месяца в любимую Теберду. Мой дурной характер не выносит долгого непрерывного общения даже с самыми совместимыми приятелями. Но общение с Мишей и Нонной никогда не вызывало раздражения.
Утром Миша появлялся у калитки нашего тебердинского дома. Первой его привечала наша «эрделька» Джерри. По длинной дорожке, усаженной хозяйкой в угоду Рене астрами и георгинами, он проходил на нашу веранду, где его ждала чашка душистого кофе.

Обладатель безупречного вкуса, очень больной человек с высокой силой духа. Лет за десять до смерти Миша опубликовал прекрасное эссе «Поворот на Расстанную». Вот два абзаца.

«И прошлое стало удаляться. Неслышно, как караван в пустыне, оставляя после себя лишь неясный след; бесплотный конспект, подернутый пеплом сгоревших подробностей, разговоров, дат».

И далее:

«А потом стали умирать старики, само существование которых, казалось нам защитой. Они умирали без ропота и жалоб, как и жили, со словами любви к нам, пока остающимся…
Налет любви на вещах делает их вечно молодыми. Своим теплом мы одухотворяем камни, без нас они превращаются в надгробья. Стоят дома. Те же парадные взмахивают крыльями дверей,
Но не нас они приглашают войти. Когдато бывшие родными окна горят чужим незнакомым светом. И весь город, такой многолюдный, кажется призрачно пустым. Бойтесь возвращаться в места, где были когдато счастливы, если никто не встречает вас у дверей. Вас ждут горечь, и может быть слезы. Мы сильно постарели, а в мире нет ничего трагичнее прощания стариков…»

Миша ушел, ненамного пережив Нонночку.
Её дед Яков Модестович Гаккель в самом начале прошлого века спроектировал и создал ряд самолетов. В 1976 были выпущены почтовые марки с их изображениями. Позже он разработал и создал первый тепловоз.
Отец Нонны Яков Яковлевич Гаккель известный полярный исследователь. Его именем назван открытый им подводный хребет в Северном Ледовитом океане, а по океанам ходило научноисследовательское судно «Яков Гаккель».

Друзья уходят, а мы, оставшиеся, становимся другими, перестраивается наша память, и наши оценки прошлого.

Потеряли мы Рену БуяновскуюКегамян друга ранних лет.
С нашей школьной групповой фотографии глядит хорошенькая девочка. Наверно, была права Ахматова, сказав: «Когда человек умирает, изменяются его портреты, поиному глаза глядят, и губы улыбаются другой улыбкой…». Мне сейчас кажется, что в глазах этой девочки угадывается ее судьба, долгая мучительная болезнь…
Прирожденный учитель, знаток Фонвизина, университетский преподаватель; редактор широкоизвестного перевода на русский язык бестселлера Даймонда “Евреи, Бог и История.” Автор интереснейшего учебника русского языка для американских студентов университета в Миссури.
Умница и мечтательница, влюбленная в иврит и в Израиль. Её муж, убежденный атеист, после смерти Рены попросил меня прикрепить мезузу к косяку свой двери, а на памятнике воспроизвел на английском и на иврите слова Экклизиаста:
«И возвратится прах в землю, чем он и был, а дух возвратится к Богу, Который его дал» (12:7).
… На берегу Каспия на границе с Дагестаном есть превосходные места. Лиственный лес с зелеными полянами, усыпанными мелкими белыми цветами, с ручьями, подходит к чистым песчаным пляжам. Весной изобилие маков. Море по утрам волшебное, прозрачное и спокойное.
Мы с Буяновскими, а иногда и более шумными компаниями наезжали сюда на несколько дней. Снимали примитивные дощатые домики на турбазе, делали шашлыки из осетрины, купленной тут же у браконьеров, плавали, бродили в лесу.
Лет через 20 мы с четой Буяновских провели две восхитительных недели в горах Колорадо в Бретельберге, напомнивших нам Теберду. Роскошные леса, чистые реки и озера, бобровые запруды и, в придачу, стайки многоцветных колибри.
Теперь всего этого как бы и не было…

Совсем недавно нас потрясла трагическая смерть невестки Буяновских Розаны Крам, молодой, обаятельной, полной жизни.
Она погибла ночью на пожаре в своем доме на ЛонгАйланде. Её нашли на кухне в двух шагах от двери, ведущей во двор, и от двери, ведущий в подвал, где обычно спал ее младший сын. Чтото помешало ей выбежать из дому. По всей вероятности, она не знала, что сын ее уже выбрался из подвала и был на улице. Она же не могла оставить его в опасности и продолжала будить криком.

Ушла из жизни Риточка Бланк. Она и ее муж Феликс стали нам с Реной близкими, родными по духу, по настроениям. Вчетвером ездили во Францию, Пуэрто–Рико, по Америке. Много вечеров провели в их теплом доме в Тинеке, НьюДжерси.
Рита была обаятельнейшей женщиной, превосходным реставратором книг и рукописей. Еще в Ленинграде она изобрела способ не только восстанавливать стертые тексты, но возрождать и самую бумагу например, устранять дыры на сгибах. Здесь Риточка овладела ивритом, иногда вела службу в синагоге.
Както мы с Бланками из сырого промозглого февральского Бостона сбежали на неделю в ПуэртоРико. Плавали в океане под стенами гостиницы, бродили по старой крепости в СанХуане, вечерами пили чай на балконе над морем, любовались красками и огнями маяков и судов. Феликс помнил бездну стихов и читал чтото, соответствующее настроению
Другая картина – первый утренний кофе с круасанами в маленьком бистро в Латинском квартале в Париже.
С уходом Риточки эти картины померкли.

В Биробиджане в 86 лет умер мой двоюродный брат Абрам Иосифович Гинзбург. Умный человек, прекрасный журналист, хороший шахматист. В свое время он был помощником председателя Совета Министров Азербайджана. А последние лет десять был помощником губернатора Биробиджана, сотрудничал в газетах, на телевидении.
В солидном возрасте Абрам, полюбив молодую женщину, не пошел по пути адюльтера, предпочел бросить все, оставить достаточно высокое положение и уехать из Баку в далекий Биробиджан. Там у него родились две чудные дочери.
В январе 1990 Абрам прилетел в Москву проводить нас в Штаты. Нам оставался только Интернет, телефонные разговоры, письма…

Вскоре после смерти Абрама умер его зять –Лев Вигдоров – талантливый актер Ленинградского Ленкома, общительный веселый друг.

Ушел друг нашего детства Михаил Моисеевич Сальман, известный Московский профессор рентгенологгастроэнтеролог.
Еще наши родители дружили семьями. Жили мы рядом, душным летом иногда ночевали на нашем балконе.
Он лечил первых лиц страны. Однажды его неожиданно забрали с работы, самолетом перебросили в Баку и доставили в закрытую поликлинику. Вскоре явился пациент Гейдар Алиев. К вечеру профессор Сальман был в Москве.
Миша обладал большими связями и широко их использовал, чтобы помочь близким, знакомым и просто землякамбакинцам!
Както меня известили, что с отцом Рены, лежавшим в больнице в Москве, творится чтото непонятное. И вроде, мне или Рене
нужно вылететь в Москву. Я позвонил к Мише на кафедру и попросил срочно поехать в эту больницу узнать, что происходит. Он отменил текущие консультации и сделал все, что было нужно.
Уже, будучи тяжело больным, он написал хорошую книгу, в которой отдал должное многим достойным людям. Его вспоминают с благодарностью.

Ушел ироничный скептик и книжник Сема Кушнер. Многие «уезжавщие» пользовались его советами и бесплатными юридическими консультациями. В то время напротив их дверей на первом этаже в центре Баку непрерывно маячил очередной «топтун» из ор
ганов.
В Израиле он много лет редактировал популярный еженедельный журнал «Панорама», составлял интересные литературные сборники. И пользовался симпатией и уважением очень многих.

Умер в Баку Играр Габибович Алиев, муж ближайшей рениной подруги, скорее – сестры, Нии (Нигяр Гамбаровой). Видный специиалист по древней Мидии. Воспитанник ленинградской школы, любимый ученик академика В.В.Струве. Играр отличался от многих местных ученых не только тем, что пользовался большим уважением среди историков Москвы и Ленинграда, но и тем, что не примыкал ни к одной группировке, был независим, абсолютно честен. Я мог наблюдать его в разных ситуациях, и он всегда вел себя достойно.
Его не очень жаловали местные генералы от науки. Лишь не задолго до смерти, когда он шагнул за 75 лет, его выбрали в академики.

Не дожив полутора лет до ста, умер один из моих бостонских наставников в иудаизме, Григорий Иосифович Лейдерман.
Человек европейского образования, еще до войны работавший инженером в Бельгии и Франции. Помимо русского и иврита владел английским, немецким, французским.
Он поражал удивительно современным взглядом на иудаизм, глубокими знаниями, недогматическим восприятием великих книг, неожиданным толкованием известных мест,
Подводило зрение. Григорий Иосифович мог читать только с помощью специальной лупы, да и то лишь буква за буквой.
Но до последних лет сохранил великолепную память.
И в 98 на службе в синагоге он по памяти произнес Гафтару – длинный отрывок из пророка Исайи «Утешайте, утешайте народ мой, Говорит Бог ваш». Произнес очень красиво, молодым голосом без запинки.
Очень скоро ушла за ним его супруга Ида Натановна, сохранившая до конца светлую голову и ясную речь.

Не так давно прощались мы с Давидом Львовичем Розиным.
С ярким представителем элиты Бакинских врачей. Известный хирургонколог, автор многих книг, он вернул жизнь и здоровье сотням людей. В практику медицины вошел так называемый «Метод Розина». Все военные годы он работал в прифронтовом госпитале, оперируя раненных часто под обстрелом.
Династия врачей РозиныхГальпериных пользовалась известностью и признательностью нескольких поколений бакинцев.

Позже других ушел Павел Петросович Адамян. Павлик… с которым так много связывало меня и Рену на протяжении многих лет. Он был талантливым проектировщиком нефтяных промыслов, нефтепроводов. Много лет проработал за границей от ближнего Востока до Вьетнама, участвовал в разработке грандиозных международных программ. Написал солидную монографию. Последние годы он был ведущим экспертом ряда международных нефтяных фирм. Был очень болен, но систематически на несколько часов покидал больницу, чтобы решать в своем институте неотложные технические проблемы.
Два года назад (в мае 2005го) он приехал повидать родных в Америке, погостил и у нас с Реной. Это были счастливые дни и добрые вечера.

Надо бы скорей кончить этот скорбный лист, дабы не накликать новые печальные известия!

Проходит всё. Уходят люди. Где они сейчас? В каких сферах их души, что они видят?
– Они не исчезнувшие в небытие – они жили не бессмысленно – и ушли не бесследно!

Мы возвращаем ушедших, вновь и вновь вспоминая их, воскрешая подробности их бытия и открывая новые штрихи их жизни.

…Перебирая архив нашей семьи, я не раз читал подпись под одной из медицинских статей дедушки Рены: «А.Земан, младший врач драгунского Нижегородского Его Величества полка».
Почему «Нижегородский»? Александр Иосифович Земан был врачом в Варшаве, а в армии служил на Кавказе.
Недавно порылся в Интернете. Оказалось, что этот полк, расквартированный под Тифлисом, являлся одним из самых славных боевых полков русской армии, своеобразной «кавказской гвардией». В полку считали за честь служить офицеры из лучших российских и грузинских дворянских фамилий.
Тот самый полк, куда после ареста 18 февраля 1837 г. был сослан (переведен прапорщиком) М.Ю.Лермонтов. Офицером полка был и Лев Сергеевич Пушкин. Печально известный Н.С.Мартынов перевелся добровольцем из Кавалергардского полка в тот же Нижегородский драгунский. И в том же полку уже служил Алексей Аркадьевич Столыпин двоюродный дядя и секундант Лермонтова в роковой дуэли в 1841 у горы Машук, под Пятигорском.
Полк отличился в войнах с Турцией и Персией 182629 г.г., в Чечне в 1851 г. и во многих других исторических сражениях.
В 1901 г., в день 200-летнего юбилея Нижегородского драгунского полка, в Тифлисе полку был вручен Георгиевский штандарт.
Выяснилось, что дедушка, варшавский врач, оказался в этом полку в связи с эпидемией, вспыхнувшей в то время на Кавказе.
И еще ниточка к А.Земану – фотография семьи в турецком городке Сарыкамыш снято через два года после сражений в этом городе, решивших исход войны с турками. Сарыкамыш был конечной железнодорожной станцией, откуда открывался путь на Грузию. Сражение за этот город шло с переменным успехом. Обе стороны несли тяжелые потери. В Тифлисе царила паника. Слухи о том, что Сарыкамыш вотвот падет, и турки ворвутся в Грузию, переполняли город.
Видимо, в 1916 году Рениному деду довелось служить в этом городе, куда и приехала повидаться с ним его семья.

Выйдя в отставку, А.Земан почти тридцать лет врачевал на Кавказе в г.Елизаветполь столице Елизаветпольской губернии. До захвата его русскими войсками в 1804 г. город назывался Гянджа, (в советское время – Кировабад).
Это был красивый многонациональный город. Вдоль тротуаров тенистых улиц, обсаженных платанами, в узких желобах с перекинутыми каменными мостками текли ручьи чистейшей горной воды, непрерывно поступавшей из водопровода, сооруженного еще в средние века.
В этом городе в гимназии учились будущие родители Рены.

О многих я вспоминал в книге, написанной 6 лет назад. Когото вспоминаю сейчас. Но не получилось отдать должное всем дорогим ушедшим, написать обо всех. Винюсь перед ними и прошу прощения.
Да будет благословенна память ушедших родных и близких; добрых людей, которых мне посчастливилось встретить.

Мы живем и хлеб жуем.
А отцы нас так любили!
Мы не то что их забыли,
Просто мы без них живем.
Что осталось? Горстка пыли.
Полусказки, полубыли
Мы так редко их зовем.
Мы давно себе забили
Головы. А их забыли
И ночами не ревем.
А они когдато были
А они нас так любили
И мы тоже их любили.
А теперь без них живем.
(Леонид Зорин)

Это и об отцах, и о друзьях.

12. НЕ ОТВЕРГНИ МЕНЯ В СТАРОСТИ

«Сущность всякой веры состоит в том, что она придает
жизни такой смысл, который не уничтожается смертью»
(Лев Толстой)
«Вера в Бога, предполагает некий «скачок». Никаких доказательств бытия Бога не было и нет, да и сам поиск доказательств антирелигиозен. Глав¬ное же то, что каждый человек обладает свободой выбора.. И именно эта свобода при отсутствии гарантий правильного выбора является источником тревоги».
(Сёрен Кьеркегор)

Вступая в старость, я все больше задумываюсь, что же для меня означает религия, вера в Творца. Ищу у Него защиту и, следуя псалмопевцу Давиду, прошу: «Не отвергни меня в старости, когда сила моя покидает меня, не оставь меня».

Помоему, религия, впитанная с раннего детства, проникнута большей верой в нечто конкретное, в образы, в символы, в обряды. Религия же, воспринятая в зрелом возрасте, отличается большим проникновением в её духовное содержание. В зрелости четче воспринимаешь страстный призыв великих пороков – меньше внима
ния обрядовой стороне, больше – моральноэтической.

К мысли, что есть некая Высшая Сила, создавшая мир, я пришел относительно легко. Видимо, сказалось очень деликатное влияние отца, который не рассказывал мне непосредственно о вере (да это было и опасно в те годы, ребенок мог поделиться «крамольными» идеями с приятелями), но говорил о еврейской истории, о героях, и давал мне полную свободу чтения в своей уникальной библиотеке. Уважение к истории евреев, к их традициям, сказались и в том, что в Бостоне, впервые попав в синагогу моего родственника раби Тверского, я испытал волнение, прежде всего от мысли, что эта вот служба та же, что была в далекой древности; что так же молились поколения моих предков!
Меня спрашивали мои слушатели, какой ветви иудаизма я принадлежу. Я отвечал, что я плохой ортодокс. Плохой, потому что я не придерживаюсь кошерной пищи, не соблюдаю строгую субботу и не слишком часто бываю в синагоге. Ортодоксальный же потому что мне близки древние, нереформированные основы и законы иудаизма, и призывы великих пророков.

Както я обратился к раби Тверскому: «Я давно хожу к Вам в синагогу. Я признаю существование Всевышнего, Творца всего существующего. Я знаю смысл каждой читаемой молитвы. Но я не уверен, что могу назвать себя религиозным».
Раби ответил: «Религиозным за неделю не становятся. А религиозный вы человек или нет, никто кроме вас сказать не может».
И я понял главное есть только двое: Я и Всевышний. И никто не должен вмешиваться в отношения между нами и, тем более, навязывать какуюто особую форму этих отношений.
На мой взгляд, невыполнение обрядов не может лишать права на веру в Творца, на общение с ним. Можно быть религиозным, и, не примыкая к традиционной религии.
Главное же: в общении с Всевышним не должно быть лицемерия. Надо поступать так, как подсказывает тебе сердце и совесть. Не следует себя насиловать.

Подготовленность принять сверхъестественное в зрелые годы проявлялась и в том, что я всегда ощущал непрекращающуюся связь с умершими родителями, и жизнь давала мне многие подтверждения этой связи. Укрепили меня в этих мыслях и размышления Эйнштейна об истоках гармонии мироздания.

Восхищаясь гармонией мира, Эйнштейн утверждал, что она не может быть случайной, она должна быть организована Чемто (Кемто), стоящим вне этой системы. Он писал: «Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека – это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне, если не мертвецом, то во всяком случае слепым».
О религиозности Эйнштейна можно говорить весьма условно. Это ни христианская, ни иудейская, ни какая другая религия, в основе которой лежит вера в Творца, определяющего судьбы людей. Он писал: «Я верю в бога Спинозы, который проявляет себя в упорядоченной гармонии сущего, но не в бога, который ннтересуется судьбами и поступками человеческих существ». И далее: «Любой серьезный ученый обязательно приходит к убеждению, что в законах вселенной проявляется Дух – Дух, бесконечно превосходящий дух человека, Дух, пред ликом которого мы со своими скромными силами должны почувствовать себя смиренными и кроткими».
Эти мысли были для меня чрезвычайно важны, особенно в начале интуитивного осмысления религии. Убежденность Эйнштейна в существовании некоего Духа, возвышающегося над Вселенной, очень тогда гармонировала с моими интуитивными представлениями о существовании некоей Высшей Силы…
Мое представление об этой Высшей силе далеко от какого бы то ни было конкретного образа. Это, прежде всего Ктото (или Чтото), как причина сотворения мира – «большого взрыва» по терминологии физиков, породивший Вселенную из ничего. И это – источник и первооснова высоких моральноэтических принципов.
Суть любой религии определенное отношение человека к Творцу всего сущего. Но евреи первыми связали религию с нравственностью: отношение к Богу переплелось у них с отношением к ближнему. Религиозное неотделимо от социального.
Евреи сделали Бога источником и сущностью всякой нравственности. Это пронизывание религии нравственностью, единственное в древнюю эпоху, создало совершенно новое мировоззрение. Оно сделало смыслом жизни справедливость и нравственность.
Пророки, поставившие мораль и этику выше обрядов, учили: «Без справедливости жизнь не имеет смысла».

И вот что наводит на размышления. Немногим позже, по историческим меркам одновременно, в разных концах мира в различных формах непостижимым образом возникли школы нового видения мира, расцвели великие идеи. Какбудто созревшему человечеству откудато были посланы зерна нового мышления!
Все, что было открыто тогда, актуально и сегодня. Все концепции, традиции, все течения в искусстве, в мыслях, духовных религиозных откровениях и поисках, все, чем до сих пор живет мир, это так или иначе было начато в ту грандиозную эпоху.
Происходит загадочное духовное пробуждение почти всего мира, подъем мира на новый этический уровень, явление миру великих учителей.
Пророки – Илия, Исайя, Иеремия и Второисайя творили в 86 веках до н.э. на крохотном клочке земли между иудейскими горами и Средиземным морем. Позже в Индии жил Будда (563 483), возникли духовные поучения Упанишады. В Китае жили Лаоцзы (605520) и Конфуций (551 479) возникли идеи философского постижения действительности, вплоть до скептицизма, материализма, софистики и нигилизма. В Иране Заратустра (650 – 583) учил о мире, где идет борьба добра со злом. А зло и добро изначально существуют в мире. В Греции – это эпоха Гомера, философов Парменида, Гераклита и Платона.
И все это произошло независимо друг от друга и в исторических масштабах почти одновременно.
Вряд ли «одновременность» можно объяснить тем, что и в древности было какоето общение, торговля, переселение народов, войны и т.п. Тем более что за исключением общей нравственной направленности, эти новые концепции чрезвычайно различны, и прямое взаимовлияние идей усмотреть здесь трудно.
Например, в буддизме, в нравственноэмоциональной сфере господствующей оказывается концепция относительности, с позиций которой нравственные предписания не являются обязательными и могут быть нарушены. И кроме того, в буддизме отсутствует понятие ответственности и вины как чегото абсолютного.
Или утверждение Конфуция: «Как бы ни казалась хорошей религия, опирающаяся на сверхъестественное, такая религия не может быть проверена разумом. А то, что не может быть проверено разумом, не может быть предметом истинной и твердой веры. А то, что не может быть предметом истинной и твердой веры, не может быть
и руководством поступков».

Вместе с Буддой, Заратустрой, Конфуцием и другими великими религиозными реформаторами пророки произвели глобальную духовную революцию в сознании человечества, разработали различные своды основных этических категорий, которыми в разных частях света мыслят и по сей день.

В иудее на смену еврейским пророкам пришли Мудрые аналитики Закона. Следуя Гиллелю, они провозгласили, что обязанность перед ближними важней обязанности перед Богом.
Но они не только комментировали высказывания пророков применительно к новым условиям своего времени, но и упреждали время. Уже в первом веке нашей эры им стало ясно, что евреям предстоят тысячелетия жизни в диаспоре. И мудрые учителя провозгласили новые идеи, показали, как следует жить евреям, чтобы не раствориться в окружающей среде и сохранить свое учение и свою цивилизацию. Сформулированные ими правила позволили евреям в диаспоре создать свое государство без границ. Государство со своими законами, своим судом, своей религией и своим мировоззрением, подобное великой реке без берегов – теплому вечному течению Гольфстрим. Государство с поданными, разбросанными по всему миру, но объединенными сознанием, что они один народ с общей судьбой.

И я молю сегодня: «Не отвергни народ Свой в эту трудную минуту.

«Мы потихонечку стареем
Мы приближаемся к земле.
Что вам сказать? Я был евреем
В такое время на земле»
(Левин)

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Срок настанет – Господь сына
блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
(И.Бунин)

«Тихо летят паутинные нити.
Солнце горит
на оконном стекле…
Чтото я делал не так;
извините:
жил я впервые
на этой земле.
Я ее только теперь
ощущаю.
К ней припадаю,
И ею клянусь…
И подругому прожить
Обещаю.
Если вернусь.

Но ведь я не вернусь.
(Роберт Рождественский)

Как ни бодрюсь, я уже ощущаю старость, все больший разрыв между желаниями и физическими возможностями.
Силы не те – хотел бы еще полетать по миру, побывать в Баку, но слишком утомляют долгие перелеты и не привлекает гостиничная постель. С удовольствием полез бы в прохладное озеро, но стал быстро простуживаться. Просидел за компьютером лишний часдва – болит голова. Да и сердце иногда дает о себе знать.
Ничего не поделаешь, 80 лет…
Странно…Я ощущаю эти невеселые проблемы, как не мои, а чьито чужие. Наверно, я еще не созрел! С неохотой примеряю на себя неизбежное.
Видимо, трагические изменения приходят постепенно, и поэтому инстинкт жизни отрицает их как роковое предупреждение, хотя понимаю, что «колокол звонит и по мне».
Я и сейчас общителен, легко схожусь с людьми. Они мне интересны. Если бы не излишняя вспыльчивость и иногда нелепые поступки под горячую руку, я был бы, пожалуй, доволен собой.

Но ведь ято чувствую, что силы уходят, и, следуя псалмопевцу Давиду, я обращаюсь к Всевышнему: «Не отвергни меня в старости, когда сила моя покидает меня, не оставь меня». НЕ ОСТАВЬ МЕНЯ!
Дай мне силы и средства самому уйти из жизни, избавив себя от мучений, а близких от лишних страданий.
И еще прошу, не дай Рене пережить меня. Ибо ей будет невыносимо, невообразимо больно! И если нельзя уйти одновременно, пусть мне выпадет краткое горе черного одиночества, а не ей!!
Я таким одиночеством распоряжусь очень быстро – сам уйду вскоре. А у нее на это не хватит сил!
Не знаю, имею ли я право так писать. Но я такое прошу у Всевышнего. И ничего крамольного в этом не вижу. Как ни суди – после восьмидесяти мы можем смело говорить то, что думаем.

Среди жемчужин еврейской мудрости есть такая: «Каждый ответит за любую неиспользованную возможность порадоваться».
Если это так, то с меня взыщется строго.
С высоты моих лет я немного жалею, что не следовал советам Экклезиаста: «Веселись, юноша, в молодости твоей, и пусть сердце твое вкушает радость в юности твоей; иди куда ведет тебя сердце твое и куда глядят глаза твои… Прогоняй печаль от сердца твоего и удаляй неприятное от тела твоего; потому что детство и юность скоро походят».

Видимо, пришло время понять, что уже нет того «долгого завтра», на которое можно откладывать радости жизни.

Одна из моих радостей лекции, большая благодарная аудитория. Меня пока хватает на отдельные лекции. Но вот, одновременно писать эти заметки и вести циклы лекций трудновато. Ничего, я еще надеюсь рассказать людям много интересного! И еще надеюсь открыть способным детям глаза на красоту и стройность математики.

Большая радость – мои сыновья Саша и Витя! За всю нашу долгую жизни мы – Я и Рена – ни разу с ними не ссорились. Время утекает, как песок между пальцами. Мои сыновья давно стали взрослыми. Но тревожусь за них так же, как и тогда, когда они были маленькими.

Главная же моя радость – Рена. Пока Рена со мной – я жив и счастлив! У меня есть, кого любить, о ком заботься, кого оберегать от всех бед, сколько хватит сил…

«Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец. Слава безумцам, которые живут, как будто они бессмертны – смерть иной раз отступает от них», писал Евгений Шварц в «Обыкновенном чуде».

Мне хотелось бы надеяться, что мои сыновья Саша и Витя произнесут на моих похоронах традиционную молитву Кадиш. Удивительную молитву, о которой я уже писал. Молитву, которая отвергает смерть и провозглашает уверенность в торжестве мира, дарованного Всевышнем.

КАДИШ :

Да будет возвеличено и святимо великое Имя Его
Иткадал в’иткадал ш’мей раба

в мире, сотворенном по усмотрению Его. Да явит он царство свое
Б’алма ди вера хирутей. в‘ ямлих малкутей

при жизни вашей и в ваши дни и при жизни всего дома Израиля
Б’хаейхон ув’ейомехон увхаей д’хол бейт Исроел

без промедления и в скором времени и скажите Аминь.
Баагала увизман карив в’имру омейн.

Да будет Имя Его великое благословляемо вечно и на вечные време
Эхей шмей рабА м’ворах л’олам ул’олмей олмайа. на.

Да будет благословляемо, и восхваляемо, и прославляемо,
Итборах, в’иштабах, в’итпаэр

И превозносимо, и возвеличено, и величаемо, и возносимо и хвалимо
в’итроймам, в’итнасей, в’итадар, в’итале, в’италал

Имя Его, Святого, благословен Он.
ш’мей д’кудша б’рих у.

превыше всех благословений и воспеваний
Л’эйла мин кол бирхата в’ширата,

Восхвалений и утешений, произносимых в мире. И скажите
Аминь.
тушб’хота в’нехемата, даамиран б’алма, в’имру амейн.

Да пребудет великий мир с небес и жизнь над нами и
Эхей ш’лама рабА мин ш’майа, вехаим, алЕйну

над всем Израилем,. и скажите Аминь.
в’ал кол Исроел, в’имру омейн.

Созидающий мир в высотах своих, да сотворит он мир для нас
Ойсе шалом бимромав у яасе шалом олЕйну

И для всего Израиля. И скажите Аминь
в’ал кол Исроел, в’имру амен.

* * *

Эти записки помогли мне навести порядок в моих ощущениях, разобраться в моих взглядах. Помогли понять, каким чувством я живу и готов ли оставить этот мир. Помогли обрести спокойный взгляд на собственную смерть.
Я понял, ощутил, не надо бояться смерти! Понял, что подходит время, когда смерть обретает особый и не страшный смысл. Когда надо просто привыкнуть к ее естественности, и не ужасаться тому, что меня не будет, а все останется.
И понял, что имею право прервать жизнь, если пойму, что впереди уже не будет ничего, кроме недостойного мучительного маразматического существования.

Можно упрекнуть меня, мол, самовольный уход из жизни – тяжкий грех по иудаизму.
Однако иудаизм отвергает крайности, категоричности суждений.
Думаю, все дело в обстоятельствах и мотивации.
Напомню хотя бы о коллективном самоубийстве 960 защитников крепости Мосады и их жен и детей. Они предпочли смерть мучениям и унижениям в плену у римлян.
И не зря один из великих учителей древности раби Акиба бенИосиф писал: «Не говорите о нем [самоубийце] ничего. Не чтите его, но и не проклинайте».

Тикают генетические часы, и надо с достоинством уходить, радуясь за остающихся и желая им добра.

«Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец».

И не надо бояться смерти.

ЧАСТЬ 2. СТАТЬИ

СТАТЬИ РАЗНЫХ ЛЕТ

Я отобрал несколько статей. В свое время они, пожалуй, были полезны и привлекли внимание.
Одни помогали мне самому привести в порядок мои «открытия», другие вызывались какимито событиями или желанием поделиться своими взглядами или настроением.
Многие статьи рождались в ответ на часто задаваемые вопросы моих слушателей.
Некоторые были написаны десять и более лет тому назад. И, естественно, отдельные относительные хронологические ссылки надо было бы скорректировать. Но я не хотел ничего менять.

Статья «Час сокрытия лица или трагедия оскорбленного Бога» («Апраксин Блюз» №13 2005 г.) была ответом на вопрос, который возникал в разных аудиториях и в разное время. Звучал он примерно так: «Где был Бог, когда творились ужасы катастрофы?»

Вскоре по приезде в Бостон, занимаясь на курсах английского, я услышал спор моих сокурсников: «Кто был раньше Давид или Моисей». И я понял, что должен рассказывать об истоках иудаизма, и откликнулся на этот спор статьями «Учитель человечества пророк Моисей» и «Старые истины духовного мира евреев» (НРС 1992 – 93гг.).
.
Для большинства приезжих неким шоком было открытие, что существуют несколько направлений иудаизма, различные литургии в разных синагогах, различные Законы. Что в какихто синагогах мужчины и женщины сидят рядом, прихожане в субботу разъезжают на машинах и делают любую работу, не признают законов кошерной пищи. В других венчают гомосексуальные пары.
Я рассказал историю и суть реформ в иудаизме в статьях «Ступени современного иудаизма: вверх или вниз?» и «Кто такие хасиды?» (Бостонский курьер 1996 г).

Большой интерес представляют Галахические законы иудаизма, в основе которых лежат два принципа: «Абсолютная ценность человеческой жизни и личности» и «Требование избегать крайностей в суждениях». Частично эти законы разъясняются в статье «Право и защита личности в еврейской традиции» (НРС 1992 г.).

В детстве я прочел в папиной библиотеке уникальный сборник официальных документов: «Дело о сожжении отставного морского флота капитанпоручика Александра Возницина за отпадение в еврейскую веру и Бороха Лейбова за совращение его. (1738)» полный сборник всех протоколов допросов, показаний свидетелей, доносов, указов императрицы, вся официальная переписка вплоть до расписок канцеляристов в получении соответствующих «доношений» и писем.

Эту удивительную историю я изложил в статье «В царствование императрицы Анны Иоанновны». (Вариант статьи под названием «Аутодафе на Адмиралтейском острове» опубликован в Еврейском Мире 1997 г.).

Другим уникальным документом в той же папиной библиотеке была книга Б.А.Кревер, Гомельский процесс, Санкт-Петербург, 1907.
Выпущенный крохотным тиражом полный отчет (более тысячи страниц) о Гомельском процессе, последовавшем за погромом, в котором евреи оказали эффективное сопротивление погромщикам.
Процесс тенденциозный, нацеленный на доказательство того, что евреи организовали погром против христиан Гомеля.
Этим событиям посвящена статья: «В праве на самооборону отказать» (Направлена в печать).

ЧАС СОКРЫТИЯ ЛИЦА ИЛИ
ТРАГЕДИЯ ОСКОРБЛЕННОГО БОГА
«Когда говоришь о Господе или Его свойствах,
делай это серьезно и с должным почтением»
Джордж Вашингтон

Где был Всевышний, когда уничтожали миллионы невинных? Почему он не вмешался, не предотвратил катастрофу? Не предотвратил сотни катастроф на протяжении истории человечества?
Если Он мог это сделать, но не сделал, допустил гибель невинных людей – это ужасно!
Даже если это было жестоким напоминанием о том, что люди отходят от Заповедей, это ужасно.
Даже в том случае, если по Его замыслу люди должны сами на невозможно трудном пути через потери и победы идти к совершенствованию, все равно, это ужасно.
И как бы мы ни объясняли невмешательство Всевышнего, если в Его силах было предотвратить немыслимые злодеяния, то любое объяснение было бы кощунственным, ибо нет объяснения или оправдания страданиям невинных.
А если НЕ в Его силах!? …

Этой проблеме тысячи лет. Ей посвящены многие книги Священного писания. Среди них книги Иова и Экклезиаста.
«Ты сделался жестоким ко мне, упрекает Бога Иов, праведник, на которого обрушились жесточайшие незаслуженные испытания, Ты выискиваешь грех мой, хотя знаешь, что я невиновен».
Рисуя мрачные картины страданий невинных людей, находящихся во власти злодеев, Иов прямо указывает на виновника: Это – Бог!
«Если не Он, то кто же?» Он «смеется отчаянию невинных».
Всевышний отзывается на этот вопль. Он показывает Иову, что есть вещи, непостижимые для человека, недоступные его разуму.
И, по всей видимости, Иов с этим согласился: «Потому и говорил я, что не понимал, о вещах непостижимых для меня, что я не знал. И поэтому отрекаюсь я и раскаиваюсь в прахе и пепле».
По общепринятой трактовке книги Иов принял концепцию непостижимости Божьих замыслов. И тем оправдал Бога.
Предполагается, что Иов и Экклезиаст признают право человека на сомнение, на поиск истины, но оба смиряют гордыню, придя к мысли, что есть нечто недоступное человеческому разуму.
Послушаем другого «Иова», жившего в ХХ веке.
…На развалинах последнего оплота восстания варшавского гетто нашли завещание раби Иоселя Раковера. По дороге из Гродно в Варшаву под обстрелом, а потом в Варшавском гетто погибла его жена и шестеро детей.
Завещание оканчивается следующими словами:

«После всего пережитого мною я не могу утверждать, что мое отношение к Богу не изменилось, но я знаю, что моя вера осталась неизменной. Раньше, в добрые времена, я относился к Нему, как к тому, кто неустанно осыпает меня своими благодеяниями, я же всегда оставался в долгу перед Ним. Теперь я отношусь к Нему, как к тому, кто и мне что-то должен. Поэтому я полагаю, что имею право требовать от Него. Но я не говорю, как Иов: «Объяви мне, за что Ты со мной борешься». Те, кто выше и лучше меня, убеждены, что это не наказание за грехи и что происходит в мире что-то ни с чем не сравнимое – час сокрытия лица. Бог сокрыл Свое лицо от мира и тем самым принес людей в жертву их диким инстинктам.
В нынешнем положении я, разумеется, не жду чудес и не прошу Бога сжалиться надо мной. Я не буду пытаться спастись и бежать отсюда… У меня осталось еще три бутылки с бензином после того, как несколько десятков таких бутылок израсходовано на врагов… Когда я вылью на себя содержимое одной бутылки, я положу в нее бумагу, на которой я пишу теперь, и спрячу между кирпичами… И если когда-нибудь ктонибудь найдет ее и прочтет, быть может, он поймет чувства еврея, который умер покинутый Богом, в Которого он так верит…
Я верю в Бога Израиля, хотя Он сделал все, чтобы в Него не верили. Я верю в Его законы, даже если не могу найти объяснения для Его деяний.
Мое отношение к нему больше не отношение раба к своему господину, а отношение ученика к учителю, Я склоняю голову перед Его величием, но не буду целовать палку, которой Он подвергает меня наказанию…»

Как же можно объяснить если это можно объяснить: «где был Бог?» Согласиться ли с тем, что человеческая логика не всегда может найти приемлемые объяснения воле и действиям Всевышнего, и тем оправдать Его? Или предположить, что существуют особые отношения между человеком и его Создателем, которые ограничивают действия Всевышнего внутри этих отношений? Попытаться понять эти отношения, понять, какого же человека Он создал, почему и для чего такого несовершенного? Какие внутренние силы определяют поведение человека, заставляют идти наперекор высшей воле?
Похоже, что и Всевышнему в человеке не все ясно. Он Сам спрашивает только что созданного и уже согрешившего человека: «И воззвал Господь Бог к Адаму, и сказал ему: где ты?» Обращается с горечью: где ты, какой дорогой ты идешь, что же с тобой происходит!..
Едва появившись на свет, Адам игнорирует запреты Всевышнего и даже не раскаивается в этом пытается свалить вину на жену и даже, похоже, на самого Бога: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел». Другими словами не дай Ты мне жену, я бы и не согрешил!
Своеволие Адама бросило вызов Божественному замыслу. Соответственно и силен был гнев и строго наказание.
Миновало 10 поколений, люди вели себя хуже и хуже, и «… увидел Господь, что велико развращение людей на земле, что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время. И раскаялся Господь, что создал человека, и воскорбел он в сердце своем».
«И сказал Господь: истреблю с лица земли людей, которых я сотворил…; ибо я раскаялся, что создал их».
В этих словах и огорчение, разочарование и сознание тщетности усилий. Грандиозному эксперименту с человеком, во имя которого только и создавалась вселенная, грозит провал.

Как это согласовать с представлением о Всемогущем и Всеведущем Творце? Где корни, или, по крайней мере, возможные причины, приведшие к неудаче? И можно ли в считать это неудачей?
Похоже, причины были обусловлены особенностями сотворения человека: «И создал Господь человека из праха земного, и вдунул в лицо его дыхание жизни». Подчеркивается объединение в одном существе двух противоборствующих начал: земного (земных, плотских инстинктов, животных страстей) и божественного (разума, нравственности, способности к творчеству всего, чем человек подобен Богу).
И все последующие в веках драматические события и трагедия бунтующего человека, и трагедия оскорбленного Бога следствия непрерывной борьбы этих двух враждующих начал.

…Кто знает, возможно, отдаленные последствия этого противоречивого симбиоза и были предвидены и желаемы; возможно, именно эти противоречия не дают человеку застыть в ангельском покое; толкают его на новые, иногда сумасшедшие поступки, бросают в крайности, питают его постоянную неудовлетворенность, и, в конечном итоге, дают мощный импульс развитию человечества.
…Кто знает, может быть, создавая для человека вселенную, сотканную из противоположных частиц, и поэтому непрерывно развивающуюся, Всевышний и человека сотворил как нечто саморазвивающееся, заложив в него противоборство непримиримых начал.
В теории автоматического управления утверждается, что наиболее эффективная в определенном смысле самоорганизующаяся система такая, которая находится на грани устойчивости.
… Кто знает, может быть и человечество поставлено на грань устойчивости как раз для достижения наибольшей эффективности.
… Кто знает, может быть, построение именно самостоятельного совершенствования человека, наделенного свободой воли – и есть проявление Божественного замысла!

Может быть этой нарочитой отстраненностью от повседневной опеки человека и объясняется один из самых поразительных парадоксов религиозного мировоззрения: если человек может поступать по своей воле и независимо от воли Бога, то это приводит к непредвиденным Богом результатам. Как же это согласовать с представлением о всеведении Всевышнего?
Может быть, прав один из отцов христианской церкви, блаженный Августин, утверждавший, что Бог все предвидит, но это не лишает человека свободы выбора: «Бог объемлет все – и настоящее, и прошлое, и будущее – т.е. знает, какой путь выберет по своей воле человек и что из этого будет».

Но в таком случае возникают новые вопросы:
если все действия человека заранее предвидены, и, следовательно,
предопределены, то не означает ли это, что человек не должен отве
чать за свои поступки, раз они заранее известны Всевышнему и не
пресекаются?
если Богу заранее известно предопредденное будущее каждого человека, то в чем смысл предоставленной нам свободы воли?
если все происходит исключительно по воле Божьей, как объяснить повсеместные страдания праведников и благополучие грешни
ков. И вообще существование зла на земле?
А что если свобода воли только кажущаяся?
Рассказывают такую притчу. Хозяин нагрузил двух ослов и направил их в соседний город. Первый осел пошел по указанному пути и скоро благополучно добрался до цели. Другой решил, что сыт указаниями хозяина, и пошел в противоположном направлении. Тем не менее, поскольку земля круглая, он, все равно, обойдя вокруг нее, оказался в том же городе, войдя в него с другой стороны, измученный и настрадавшийся. Да и встретили его не очень дружелюбно.

Почему бы не предположить, что и мы живем в своеобразном нравственном гиперпространстве, непостижимые линии которого пересекаются там, где свобода поведения сопрягается с предопределением.
Есть глубокий смысл в словах Маймонида, что вряд ли каждый конкретный листик падает с дерева по указанию свыше, но в том, что осенью деревья обнажаются – явно действуют законы Бога.
Другими словами, Создатель может проектировать отдаленную судьбу человечества, но не действия отдельного человека. Так же, как мы не можем предсказать путь каждой капли воды в реке, но знаем, куда она течет.
Хотелось бы понять, как всетаки относится Всевышний к созданному им существу, столь далекому от совершенства, и почему Он так бурно переживает каждый наш неправедный шаг? Не нова мысль, высказанная Борисом Чичибабиным, о том, что люди могут отказаться от Бога, но Бог не может отказаться от людей.

Тора изобилует примерами того, что злое поведение человека, вызывало у Творца досаду, скорбь и гнев. Изумляет образ сопереживающего Бога, о котором говорится: «Воскорбел он в сердце своем». Слишком часто разрушались Его надежды, принося разочарование, а Его всевластие выглядело ограниченным.
Власть Его велика! Он может поразить человека телесно, может исцелить его, просветить, но другим, лучшим сделать человека может только сам человек, глубоко задумавшийся над тем, что он есть, и каким должен стать.
Не приводит ли это к выводу о нежелании Всевышнего активно управлять действиями людей? Может ли быть такое, что его подчеркнутая отстраненность – «сокрытие лица» сыграла свою трагическую роль в гибели шести миллионов невинных и в страданиях каждого наказанного без вины.

Все равно не укладывается в сознании! Если Он мог предотвратить катастрофу, но, отстранившись, не сделал этого, допустил гибель невинных людей, – как можно принять идею его милосердия? Даже если допустить сравнение с массовыми муками при проведении некой космической операции, необходимой для исцеления больного человечества.
Если мог! Ну а вдруг Его могущество, и, прежде всего – в отношениях с людьми, небеспредельно? Откуда вообще взялось мнение, что это могущество ничем не ограничено?

В Писании Всевышний представлен многими именами, каждое из которых отражает некоторые Его атрибуты. Одно из древнейших, «Эль Шаддай», означающее примерно «Бог горы», созвучно с еврейским «Шаддад» «быть могучим, вооруженным», и видимо, по этому в греческом переводе Библии – Септуагунте это имя было переведено словом «пантократор», что значит «всевластный». После чего всемогущество – как свойство имени, стало выступать как свойство Бога. Сами же понятия абсолютного всеведения или всемогущества пришли с неоплатоническим понятием абсолюта из греческой философии.
В самом же Пятикнижии Господь нигде не представляется ни Всемогущим, ни всеведающим. Традиция весьма спокойно относится к многочисленным примерам Писания, свидетельствующим об ограниченных возможностях Всевышнего в Его особых отношениях с человеком. Хотя, не менее спокойно традиция относится и к иной точке зрения, признающей абсолютное всемогущество Господа в контрасте с ограниченностью человеческой логики и разума.

Интересно, что понятия «безгранично», «бесконечно» не оченьто укладываются в человеческом сознании, в человеческой логике.
В математике, известен, например, такой парадокс: «часть бесконечного множества может быть равна всему множеству».
Так, в бесконечной последовательности целых чисел оказывается столько же четных чисел, сколько и всех целых, вместе взятых. Т.е., количество части (четных чисел) равно количеству всех чисел.
Другой пример парадокса «часть равна целому» выглядит так: «количество точек в бесконечно длинной линии равно количеству точек в ограниченном отрезке линии».

Аналогично использование понятий всемогуч, абсолютно могуч, бесконечно могуч и т.п. также приводят к парадоксам, которые можно свести к такой формуле:
«Если есть нечто абсолютно, безгранично всесильное, то, следовательно, оно может сотворить все, в том числе и то, что окажется неподвластным его могуществу». Т.е. утверждение всемогущества приводит к отрицанию всемогущества». Именно об этом говорит следующий парадокс: может ли Всевышний создать такой камень, какой не сможет поднять?

Маймонид, провозгласивший принцип непостижимости Бога («к Нему не относятся свойства вещественного, и нет у Него никакого подобия»), считал, что логические несообразности выходят за рамки Божьего всемогущества: Бог не может «оквадратить круг» или сделать так, чтобы вещь одновременно существовала и не существовала.
Каббалисты же утверждают, что для Бога нет ничего невозможного, что «логические несообразности» плод нашего ограниченного ума, которому недоступно понимание всемогущества Бога, как, кстати, и само понятие «Бог».

А какова же, так сказать, официально общепринятая в религии точка зрения?
В каноническом христианстве система догматов с безусловной категоричностью провозглашает абсолютное всемогущество и всеведение Бога и объявляет иные мнения ересью.

В иудаизме же догматов нет за исключением, пожалуй, принципа единобожия – («Слушай Израиль, наш Бог, Бог един»). Все остальное, в том числе и 13 глубоко почитаемых принципов веры Маймонида, никем не утверждались. Традиция иудаизма, терпимо относится к любым толкованиям любых понятий. И какие бы крайние суждения ни высказывали ученые, за ними сохраняется право защищать свое мнение. Право, данное уникальной недоговоренностью Торы. Иудаизм не несет ответы на все вопросы, а скорее подталкивает: задавайтесь вопросами! Более того, традиция поощряет сомнение. Она говорит: несомневаюшийся человек – опасный фанатик.

Говорят, что человеческая жизнь пролегает между верой и неверием. Верующему человеку предмет нашего обсуждения относительно близок. Он может согласиться со сказанным или не согласиться, но сам разговор на эту тему вряд ли будет им отвергаться сходу.
Считающий же себя неверующим, возможно, задумается, зачем он появился на свет, кому он обязан тем, что он стал именно таким – только случаю, или чемуто еще…

Так все же, можно ли ответить на вопрос: «Где был Всевышний, когда уничтожали миллионы его детей, почему он не вмешался, не предотвратил катастрофу?»
Дело взглядов каждого обращаться либо к непостижимости путей Господних, либо к ограниченности Его возможностей. Или искать ответ в неких особых отношениях Бога с человеком, в которых Всевышний предпочитает не ограничивать свободу воли и действия человека. Или в чем-нибудь еще. Вряд ли до конца времен придет истинное знание.

Что же думает обо всем этом автор? Что ему ближе – Бог всемогущий и всеведущий, деяния которого непостижимы человеческим умом, или Бог, который, Сам, ограничив Себя в чем-то, не может справиться со своим созданием, не может предвидеть его действий и глубоко переживает проступки и невзгоды человека.
Пожалуй, моему рассудку ближе космический образ беспредельного разума, постичь который – несбыточная мечта человека.
Но сердце тянется к образу Всевышнего, близость которого я ощущаю, и который скорбит вместе со мной, когда мои дела далеки от совершенных, а Он не в силах мне помочь.