ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Душой нашей небольшой компании был Марк Беркович. Он часами мог рассказывать о своих приключениях, успехах в плавании, в водном поло, в большом и настольном теннисе, читал свои стихи, гордился тем, что танцевал в знаменитой студии Айседоры Дункан. Говорил он так увлекательно, что трудно было уловить где правда, а где вымысел.

Юрий Вайншток

А БЫЛО ВСЕ ТАК…

Дневниковые записи
Публикация и предисловие Галины Коробкиной
(окончание. Начало в №7/2018 и сл.)

Я привёз в Москву свои графические работы, выполненные в Туркмении. Показал Лёне (художнику Леониду Владимирскому — Г.К.), мнению которого доверял. Он одобрил моё решение предложить рисунки журналу «Смена». В то время всё, что было связано с Главным Туркменским каналом, охотно публиковали. Поскольку я собирался обратиться в солидный журнал, он дал мне свою добротную кожаную папку. С этой папкой я как-то сам почувствовал себя солидней и отправился на Казанский вокзал, чтобы ехать на электричке в Удельную, где жил мой старый вгиковский друг. Подошёл к кассе за билетом и механически положил драгоценную папку на выступ, чтобы достать деньги. Неожиданно кто-то отвлек меня вопросом. Ответив, я быстро побежал на перрон, где стояла электричка. Она тут же тронулась. До Удельной было около сорока пяти минут, можно было подремать. Но у меня вдруг оборвалось сердце. Я стал лихорадочно осматривать скамейки, заглянул под сиденье, растерянно оглядывал соседей. Наконец спросил — не видел ли кто кожаной папки? На меня смотрели как на чокнутого.

— Вы сели без папки, — сказал один из пассажиров.

Я мучительно пытался вспомнить, где я мог потерять свою папку с рисунками и сообразил, что оставил её у кассы на Казанском вокзале.

— К какой станции подъезжаем? — спросил я.

— К Удельной, — ответили мне.

Я быстро направился к выходу. Обратный путь показался мне невыносимо долгим. Подъезжая к Москве, я уже стоял у дверей и, пулей вылетев на перрон, помчался к кассе. Около неё никого не было. Я спросил у кассира — не видел ли он кожаной папки, потом подошёл с тем же вопросом к милиционеру. Тот ответил, что никакой папки не видел и отругал меня за рассеянность.

Что делать? К кому обратиться?

— Зайдите завтра в бюро находок, может кто-нибудь туда сдал, — сочувственно посоветовал милиционер. На следующий день я был в бюро находок. Там было много разных папок, но моей не оказалось. Три дня подряд я подходил к той кассе, где оставил папку, в надежде на то, что кто-то положит её на место или оставит мои работы, которые никому кроме меня не нужны. Какая наивность!.. Потом мне снились летающие над Москвой рисунки: я их ловлю, но поймать не могу…

Заехал во ВГИК, чтобы получить дубликат диплома. Зашёл на свой родной художественный факультет, встретился там с педагогами и друзьями. Заглянул на кафедру физкультуры к Юрию Беляеву.

— Приветствую старую гвардию, — обрадовался он и дружески меня обнял.

Мне было очень приятно, что в его кабинете ещё висел мой портрет 1947 года, когда я стал чемпионом в наилегчайшем весе.

Прошло несколько дней после похорон Сталина, а Красная площадь всё ещё бурлит. Длинная вереница людей от Александровского сквера медленно продвигается к Мавзолею. Присыпанные снегом венки ещё не убраны. Становлюсь в очередь, хотя и знаю, что придётся простоять несколько часов: хочется увидеть Сталина рядом с Лениным.

Снег засыпает землю, ёлки, здания, людей. А они идут молча. Приближаясь к Мавзолею, обнажают голову и спускаются по мраморной лестнице в слабоосвещённую усыпальницу, где покоятся Владимир Ильич Ленин и Иосиф Виссарионович Сталин.

Внимательно вглядываюсь в бледное, серое, напряженное лицо Сталина. Того самого Сталина — учителя, друга, вождя. Того, которого называли светочем, гением. И вот он лежит мёртвый в стеклянном гробу. А жизнь продолжается, она не умерла со смертью Сталина.

Кто мог предположить, что через какие-то три года из доклада Никиты Сергеевича Хрущёва на ХХ съезде КПСС мы узнаем о Сталине такое, что волосы дыбом встанут.

Кто мог предположить, что его тело вынесут из Мавзолея, и тысячи, тысячи монументов, бюстов будут беспощадно уничтожены.

Но в то морозное мартовское утро молчаливая людская река медленно текла мимо его гроба в скорбном молчании со слезами на глазах…

…Я снова в Харькове. Ежедневно езжу на трамвае на работу.

В бывшей синагоге — красивом монументальном здании — расположены спортивное общество «Спартак» и наша художественная мастерская, где я работал художником-живописцем. Мы писали копии с портретов вождей, а я — ещё и с картин русских и советских художников.

Дома расписал старую детскую коляску, купленную на барахолке, картинками из детской жизни. Коляска получилась красивой — как заграничная. Когда мы гуляли с Галочкой в парке, все обращали на нас внимание, спрашивали, где мы её купили, и предлагали за неё большие деньги.

Я очень тосковал по работе в кино и ждал направления из Москвы. Жизнь в одной комнате с родителями страшно угнетала. Хотелось скорее уехать и жить самостоятельно. Я чувствовал неприязнь со стороны тестя, который почти не разговаривал со мной: он, видно, не одобрял выбора своей единственной дочери или не мог забыть обиды, что мы расписались без его согласия.

Наконец я получил извещение из Госкомитета по кинематографии, что буду направлен на киностудию на базе «Мосфильма» где-то в Одессе или Сочи. В это время становилась самостоятельной молодёжной студией Ялтинская киностудия, и многие из нашего выпуска должны были быть туда направлены. Но приглашение почему-то затягивалось. Вскоре получил приглашение на «Ленфильм». В телеграмме указывалось, что жилплощади нет. Я немедленно ответил, что согласен работать и без жилплощади, ведь рано или поздно я её всё-таки получу, а сейчас главное там закрепиться. Однако из Ленинграда сообщили: «Ваша кандидатура отпала». Я понял, что моя фамилия кому-то не понравилась…

Писать портреты вождей становилось невыносимо. Перспективы казались грустными. В начале пятидесятых фильмов выпускалось мало, каждый становился событием.

В 1953 году на экраны вышел новый цветной фильм «Джамбул». Он произвёл на меня потрясающее впечатление. В исполнителе роли главного героя я открыл для себя большого актёра. Так талантливо создать прекрасный человеческий образ мог только настоящий мастер. Образ столетнего Джамбула, его старческая фигура, жесты, походка, речь, движения были настолько убедительны и правдивы, что только таким я себе представлял этого самобытного поэта. Откуда взялся такой талант?

Актёр Шакен Айманов, сыгравший Джамбула, вошёл в число лучших актёров страны, таких как Бабочкин — Чапаев, Черкасов — Тимирязев. Для меня это было первое — заочное — знакомство с ним.

Кто мог предположить, что через некоторое время я получу из Алма-Атинской киностудии предложение работать художником на картине «Дочь степей»! Я ещё не знал, что режиссером этого фильма будет тот самый актёр Айманов, который так врезался мне в память своей игрой, однако с радостью согласился.

На Алма-Атинской киностудии работал мой большой друг Игорь Саввин, с которым в последние годы учёбы во ВГИКе мы жили в одной комнате в лосиноостровском общежитии. Он был направлен туда после окончания сценарного факультета ещё в 1951 году и работал редактором. Однажды я получил от него письмо, где он сообщал о своей женитьбе. Никогда бы не подумал, что белобрысый Игорёк выберет спутницей жизни казашку. Я предполагал, что предложение работать на Алма-Атинской киностудии было сделано по его рекомендации.

Весной 1954 года я приехал в Алма-Ату. Город по сравнению с Харьковом показался мне провинциальным. Он утопал в цветущих садах. Яркое солнце, синее безоблачное небо, на фоне которого чётко выступали нежно-голубые снежные горы. Прямые улицы, небольшие, в основном одноэтажные дома с причудливыми разнообразными крылечками и ажурными ставнями. Массивные ворота стоят на продолговатых камнях, вкопанных в землю. За заборами фруктовые деревья в цвету. Вдоль улиц стройные высокие тополя, берёзы, журчит в арыках прозрачная холодная вода, настолько чистая, что можно было и напиться. Только в центре стояли «большие» двух-трёхэтажные дома, почти прикрытые кронами.

Игорь с семьёй жил в большом деревянном купеческом доме, приспособленном под общежитие, недалеко от горной речки Малой Алмаатинки. В этом замечательном добротном строении, где располагалось несколько семей работников киностудии, Саввины занимали одну большую, скромно обставленную комнату. Чувствовалось, что здесь живёт настоящая хозяйка. Раушан понравилась мне своей скромностью и добротой. Приняли меня радушно и накормили на славу национальным блюдом бешбармаком.

На следующий день мы пошли на киностудию. Погода была отличная, настроение такое же.

Здание киностудии контрастировало с небольшими расположенными вокруг домами своей масштабностью, помпезностью, светлой окраской. У входа, почти прижатая к фронтону, стояла на высоком постаменте фигура рабочего с колесом. Она осталась от какого-то дворца культуры, который был здесь до войны. Ну а во время войны здание это было отдано так называемой Центральной объединенной киностудии (ЦОКС), в состав которой входили только что организованная Алма-Атинская киностудия художественных фильмов и эвакуированные сюда «Мосфильм» и «Ленфильм». Тогда здесь работали выдающиеся режиссёры, операторы, художники, актёры.

Здесь были сняты «Иван Грозный» Эйзенштейна, «Суворов» Пудовкина, «Свинарка и пастух» Пырьева, «Мечта» Ромма.

Я, конечно, волновался, входя в это историческое здание. Директором киностудии был тогда Ростислав Александрович Семёнов. Плотный, среднего роста, очень живой, он приветливо встретил меня. Большие перспективы казахстанского кинематографа, о которых он говорил, впечатляли.

Я отправился в съёмочную группу картины «Дочь степей». Художником-постановщиком этого фильма был Павел Яковлевич Зальцман, работавший на многих картинах на «Ленфильме». Высокий, стройный, с худощавым умным лицом, он производил впечатление очень интеллигентного, знающего человека, и рассказал мне в чём состоят мои функции. Директором картины был Александр Иванович Шевелёв, старый работник кино, настоящий «киношник», который работал с известными режиссёрами ещё до войны. Он сидел за своим письменным столом и рассказывал о том, что произошло на картине «Клятва». Роль Сталина исполнял Геловани. Понадобилась фуражка, которую в то время носил вождь. Режиссер Чиаурели, друг Берии, обратился к нему с просьбой взять фуражку у самого Сталина. Тот улыбнулся, снял с вешалки свою фуражку и вручил её Берии, а тот передал её как реликвию Чиаурели и сказал: «Если сделаешь плохую картину о нашем любимом вожде — голову снесём». Закончив рассказ, Шевелёв повернулся ко мне, поздоровался и с улыбкой сказал: «Рад, что приехали. На съёмочной площадке вас ждут через два-три дня, а пока оформляйтесь в отделе кадров».

Так началась моя творческая жизнь на «Казахфильме». Съёмочная площадка находилась недалеко от Алма-Аты в живописном месте. Декорация «Аул» прекрасно вписалась в натуру. Множество бедных юрт, расположенных огромным полукругом на берегах небольшой запруженной речки, через которую переброшен мостик из жердей.

Юрты стоят в нескольких метрах друг от друга, около каждой хозяйственная постройка из жердей и камыша, навес для домашних животных. Рядом очаг, у которого хлопочет женщина в длинном платье и камзоле. Тут же дымит самовар, стоят высокая деревянная маслобойка, ступа, медный тазик, закопчённый чайник. У коновязи худая лошадь, рядом телега. По аулу бегают собаки, проскакивают всадники.

Совершенно не чувствовалось, что это декорация, специально построенная для одного из эпизодов фильма. Он снимался у большой так называемой «Красной» юрты, украшенной лозунгами и призывами, у входа на каркасе висел небольшой портрет Ленина, а по бокам развевались алые флажки. Здесь и состоялась моя первая встреча с режиссёром Шакеном Кенжетаевичем Аймановым. Первое, что он сказал, пожимая мне руку и слегка улыбаясь: «Я знаю, ты, Юрочка, детдомовец, трудяга. Игорь Саввин рассказывал мне о тебе. Мы таких любим».

Передо мной стоял живой Айманов, тот самый актёр, который так поразил меня в кинофильме «Джамбул». Простой в обращении, с крупным волевым лицом с глубокими морщинами, массивной, как в скульптурных портретах римских цезарей, шеей, атлетической фигурой, весёлыми с прищуром глазами, громко, заразительно смеющийся, он просто заворожил меня. Мне казалось, что я давно его знаю. Затем он спросил, продолжая держать мою ладонь в своей:

— А в шахматы играть умеешь?

Я ответил, что немного играю.

— После съёмок приглашаю к себе в юрту на сеанс, а то подходящих для меня противников в нашей группе нет, может ты им станешь.

Тут все засмеялись.

Айманов познакомил меня со своим сопостановщиком Карлом Геккелем, Карлушкой, как он ласково его называл, хотя это уже был далеко не молодой человек, главным оператором картины Михаилом Фёдоровичем Аранышевым, вторым оператором Искандером Тынышпаевым. Я познакомился со знаменитыми казахскими актёрами Сералы Кожамкуловым, Капаном Бадыровым, Елеубаем Умурзаковым, Сейфуллой Тельгараевым, Жагдой Огузбаевым. Это был незабываемый день в моей жизни. Приветливые, добрые люди окружили меня вниманием, и я сразу почувствовал себя членом этого коллектива. Особенно радовало, что в этой многонациональной творческой группе царила атмосфера дружбы, уважения, доброжелательства.

Первый шахматный матч состоялся после съёмок в тот же день. У аймановской юрты собралось много народу. На большой кошме-текемете были разложены шахматы.

— Садись, — произнёс Айманов, показывая место против себя. Болельщики окружили нас кольцом. Стоял шум, смех, чувствовалось, что у людей хорошее настроение. Вдруг оператор Аранышев предложил пари на сто рублей. Ставил он на меня. Айманов с укором посмотрел на него. Мне стало страшно неудобно. Первый день знакомства, а тут ещё «болельщики» подзадоривают. Я ещё не знал, что Айманов, отдыхая, очень любит играть в шахматы. Я стал отказываться: вдруг выиграю и этим нанесу удар по его авторитету. Попытался встать, но услышал строгое, властное: «Садись!». Я опять опустился на мягкую кошму, и игра началась. Все затихли. Айманов курил одну сигарету за другой. Ситуация всё время менялась: то у меня были лучшие шансы на выигрыш, то у него. Наконец Айманов допустил ошибку и захотел взять ход назад, но здесь поднялся такой шум, что мне стало страшно неудобно. Аранышев настоятельно требовал от Айманова немедленного выполнения пари. Всё кончилось шутками и смехом. С этого дня я стал его постоянным партнёром, и мы часами сидели за шахматной доской.

На площадке царила атмосфера творчества, дружбы, взаимного уважения. Айманов, сам прекрасный актёр, искренне любил своих коллег, самозабвенно работал с ними, перевоплощаясь в того или иного героя. Я с большим интересом смотрел как он работает.

Однажды после съёмки, тёплым вечером, когда у очагов ещё копошились люди и кое-где зазвучала домбра, возле нашей юрты промелькнула незнакомая фигура и скрылась недалеко от нас в кустах. Сидевшие у костра с тревогой переглянулись и пошли туда.

В кустах сидела, скорчившись, испуганная девочка лет двенадцати. На вопрос: «Что она здесь делает в такое позднее время?» — девочка ответила, что шла в свой совхоз, увидела множество костров и побоялась пройти через наш лагерь: «Я думала, здесь живут цыгане, а я их боюсь».

Мы пригласили её к костру, накормили бедняжку, поинтересовались откуда она, куда идёт. Она рассказала нам, что круглая сирота, работает в совхозе, недалеко отсюда на заготовке саманного кирпича, что ей тяжело месить глину.

— Мы тебя проводим, — сказал кто-то из нас.

— Нет, не надо, — стала упрашивать девочка, — утром я сама уйду.

Мы решили оставить её. Постепенно угасали костры, стихали голоса, лагерь погружался в сон. Ночь была тихая, тёплая. На следующий день наша гостья никуда не ушла: Антонина Владимировна Хлынова, второй режиссёр, добрейший человек, включила девочку в массовку, чтобы она заработала немного денег. В суете съёмок все мы забыли, что «наша» девочка должна уйти в совхоз. Прошло два дня, а она не уходит, ей у нас понравилось. По утрам ставила самовар, вечером помогала готовить ужин. Нам понравилось её трудолюбие. На третьи сутки мы ушли на съёмку очень рано. Работа шла отлично, сцена уже была отрепетирована. Утро прошло удачно.

— Съёмка окончена. Спасибо, — говорит режиссёр-постановщик.

Подхожу к своей юрте, предвкушая вкусный завтрак. Но не вижу ни дымка от костра, ни девочки. Вход в юрту приоткрыт. Захожу. Вроде бы ничего подозрительного, но чувствую: что-то неладно. Взглянул на пиджак, висевший на кереге, — ведь вчера вечером получили зарплату и премиальные. Засунул руку в карман и обомлел: он был пуст. Неужели это работа нашей «сиротки»? Выбегаю из юрты, а навстречу мне заместитель директора картины Владимир Иванович Крафт и Антонина Владимировна Хлынова. Я рассказал им, что «бедная сиротка» сбежала и, по-видимому, прихватила с собой все мои деньги — восемьсот рублей. Через несколько минут обнаружилась пропажа кое-каких вещей и у других. Вот и благодарность за приют и ласку.

Я, Крафт и пиротехник сели в машину и пустились в погоню. «Сиротка» как в воду канула…

В отделении милиции, куда мы обратились, смеялись над нашей беспечностью и доверчивостью.

Приехали в лагерь расстроенные. Вся съёмочная группа уже знала об этой злосчастной истории. Над нами посмеивались, особенно хохотал Шакен Айманов. Ему почему-то эта история казалась смешной, но для меня она была очень грустной: я ждал приезда жены. И — что я ей скажу? Вечером меня вызвал к себе Айманов.

— Не огорчайся, Юра, — произнёс он уже серьёзно. — Не такое ещё бывает в жизни. Сам теперь убедился, что доброта иногда может принести горе. Он протянул мне конверт и сказал:

— Вот, Юрочка. Мы тут собрали для тебя, возьми. Мы знаем твоё положение.

В конверте лежало пятьсот рублей. Меня до слёз тронула и запомнилась на всю жизнь доброта и отзывчивость Шакена и коллег.

В Айманове всё было гармоничным: доброта души, необыкновенный актёрский талант, абсолютный слух. Вечером после съёмок мы собирались возле его юрты, он брал любимую домбру и своим хрипловатым, удивительно задушевным голосом начинал петь по-казахски, по-русски, по-украински. Когда он пел народные казахские песни, в воображении возникали бескрайние степи, далёкое прошлое народа. Айманов пел песни разные по настроению, но больше, пожалуй, любил весёлые, задорные. Оптимизм и жизнелюбие, любовь к людям — главные качества его богатой натуры.

Для молодого специалиста очень важно в начале своего творческого пути попасть в хорошие руки, почувствовать, что тебе доверяют, что ты нужный работник. Мне в этом очень повезло.

Картина «Дочь степей» стала моей путёвкой в жизнь. Многому я научился за время работы на этой картине.

Павел Яковлевич Зальцман как главный художник находился в основном в Алма-Ате: в павильоне киностудии строились декорации. Иногда он приезжал на съёмочную площадку, чтобы пообщаться с режиссерами и операторами, узнать как идут у меня дела. Убедившись, что я могу самостоятельно решать творческие вопросы, он предоставил мне возможность строить очередную натурную декорацию. Одна из них — аул Актамбая.

Вместе с режиссерами Аймановым и Гаккелем, оператором Аранышевым, заместителем директора Крафтом мы поехали на выбор натуры на реку Или. После долгих поисков выбрали место среди скал, на высоком холме. Первую юрту рабочие-постановщики установили для себя. Я работал вместе с ними, внимательно изучая последовательность установки каркаса юрты, шанырака, обшивки её кошмами.

Бригадиром был спокойный, даже немного флегматичный, трудолюбивый и серьёзный Василий Васильевич Литвинов, старый работник киностудии.

Мы жили в юрте одной семьёй, по очереди готовили еду, ловили рыбу. Первая в моей жизни самостоятельная декорация «Аул Актанбая» хорошо вписалась в натуру. Юрта бая Актанбая выделялась размером и расположением: стояла на возвышении, чтобы её хорошо было видно со всех сторон, и была покрыта белой кошмой, украшенной ярким национальным орнаментом. Рядом с ней — юрта сына, также покрытая белой кошмой, но размером поменьше. Юрты бедняков дырявыми кошмами контрастировали с байскими. Они располагались поодаль, но так, чтобы можно было видеть как хозяин выходит из своей юрты.

Мы заканчивали строительство декорации по эскизу Павла Яковлевича и со дня на день ждали его приезда.

Вдруг стала портиться погода. Небо потемнело, покрылось грозовыми тучами, началась сильная песчаная буря. Ветер расшатывал юрты, и рабочие бегали от одной юрты к другой, закрепляя их верёвками.

Ночью пошел дождь, — сначала мелкий, нудный, а под утро разбушевался такой сильный ливень с ураганным ветром, какого я в жизни не видел. Казалось, он юрту унесёт вместе с нами в реку. Выглянув из нашего укрытия, я обомлел: одна юрта вот-вот сорвётся с земли. Я позвал ребят, и мы побежали туда кто в чём был.

Схватились за спутанные верёвки и с большим трудом удерживали мокрые, тяжёлые, натянутые как парус верхние кошмы и кереге. Все промокли до нитки. Нас несло к реке вместе с юртой. У самого берега тяжёлые кошмы и полусломанные кереге легли на мокрую землю.

Вскоре дождь прекратился, выглянуло солнышко. А к концу дня все юрты уже были восстановлены и закреплены.

Наконец приехал Зальцман и выслушал наш рассказ о спасении декорации. Павел Яковлевич остался доволен этим, но сделал поправки: две дальние юрты надо было чуть-чуть передвинуть.

На мой взгляд, для этой декорации, да ещё на дальнем плане, это не имело принципиального значения. Однако Зальцман понимал это по-своему, и поэтому спорить с ним было бесполезно. Работая с ним на картине, я прошёл хорошую школу, приобрёл важные профессиональные навыки, уверенность в себе как художник кино.

Очень спокойно и скрупулезно, без лишней суеты работал на съёмочной площадке главный оператор фильма Михаил Фёдорович Аранышев. Всякий раз перед началом съемок он должен был убедиться правильно ли установлен свет, множество раз репетировал проезды на тележке или кране. Как настоящий художник прекрасно чувствовал пластику, «рисовал» светом, создавая объём, композицию кадра и художественный образ, довольно часто применял пиротехнические дымы. С ассистентами, осветителями и другими работниками вёл себя как равный с равными. В группе его уважали и ценили. Он был беспредельно требователен как к себе, так и к сотрудникам, никогда не шёл на творческие компромиссы. У него был уже большой опыт операторской деятельности как в хронике, так и в художественном фильме «Поэма о любви». Мне было приятно и легко работать с ним. Часто он обращался ко мне с просьбой как к художнику сделать раскадровку сцен. Я не отходил от камеры и часто заглядывал в объектив, чтобы убедиться, что в кадре нет лишних деталей, или чтобы что-нибудь дополнить. Он с одобрением относился к этому. Однако Аранышев любил иногда и зло подшутить, как это было на одной из последних съёмок на берегу Или.

Был жаркий день. Снималась сцена боя между джигитами бая Актанбая и батраками-бедняками. На огромном пространстве между скал, холмов и барханов расположилась массовка: всадники с дубинками-шокпарами, обрезами и винтовками. Оператор снимал эпизод, когда на первом плане актёр Камал Кармысов (сын бая) целится из винтовки в противника, а вожак бедняков (актёр Жагда Огузбаев) наносит ему оглушительный удар дубинкой по голове и тот медленно падает с лошади, выпуская винтовку из рук. Я никак не мог понять почему оператор снимает уже восьмой или девятый дубль. Пот с актёров льёт градом. Когда я спросил у ассистента оператора почему так много дублей снимает Михаил Фёдорович, он, улыбаясь, сказал: «Аранышев так забавляется». И только тогда, когда Камал Карамысов взмолился, обращаясь к оператору: «Миша, имей совесть, сколько можно издеваться, сил больше нету, стоять на ногах не могу», — тот отошёл от камеры и засмеялся. Сцена закончилась дружным купанием в реке. А затем — прощальное застолье с отменной ухой из сазана. Это была давняя неписаная традиция в съёмочной группе — обмывать последний кадр на натуре.

На студии в те годы работало много вгиковцев, которых я хорошо знал по институту: мой друг Игорь Саввин, Володя Абызов, Миша Глановский, Владимир Шенберг, Ляйля Галимжанова.

Миша помог мне снять комнату в частном доме недалеко от студии, на улице Мельничной, где сам жил со своей обворожительной женой Раисой.

Хозяйка баба Клава, как она себя называла, выделила нам малюсенькую комнату в восемь квадратных метров. Чтобы попасть в неё, нужно было пройти через хозяйскую комнату. Мы были рады и такому жилью, хотя было очень неудобно: наши хозяева, пожилые люди, рано ложились спать.

Мы старались не нарушать их покой и, когда приходили поздно, тихонько пробирались в свою комнатушку.

И вот завершается работа над фильмом «Дочь степей». Так не хотелось расставаться с этой съёмочной группой, членов которой я уже успел полюбить в самом начале моей жизни в киноискусстве! Но вот меня вызвал к себе директор киностудии Ростислав Александрович Семёнов. В его кабинете я познакомился с новой съёмочной группой, с которой предстояло работать на фильме «Это было в Шугле»: режиссёром Мажитом Бегалиным, оператором Александром Ивановичем Фроловым, художником-постановщиком Кулахметом Ходжиковым.

Мажита Бегалина я хорошо знал по ВГИКу. Мы часто встречались на стадионе «Текстильщик», где играли в футбол. Хорошо знал и жену Мажита — Олесю Иванову. Мажит был старше меня на два курса. Я был рад предложению поработать с ним в его первой самостоятельной кинокартине «Это было в Шугле».

Оператор Александр Иванович Фролов был человеком огромного роста и большой души. С его крупного красивого лица не сходила улыбка. Демонстрируя свою силу, он крепко прижимал к себе «друга» и своим крепким как барабан животом отталкивал так, что тот еле удерживался на ногах. Позже я узнал, что он был кинооператором на фронтах Великой Отечественной войны и за свою работу получил звание лауреата Сталинской премии. Под стать ему была его жена, высокая красивая женщина с открытым крупным лицом. У них была симпатичная собачка — шпиц, белая с черным носиком. Они очень её любили и считали членом семьи. По вечерам Юлия Михайловна читала своему «ребёнку», как она с нежностью называла Александра Ивановича, «Блуждающие звёзды» Шолом-Алейхема (это был их любимый писатель), а у его ног, уткнувшись носом и навострив уши, лежал шпиц. Александр Иванович как-то решил собрать всех выпускников ВГИКа у себя дома. В квартире из двух небольших комнат собралось много вгиковцев довоенного, военного и послевоенного выпусков.

Хозяйка хлопотала у стола и угощала всех вкусными шашлыками, которые жарились во дворе. Много было воспоминаний и много добрых слов о ВГИКе, его преподавателях.

Вместе с Фроловым, режиссером-постановщиком Мажитом Бегалиным и администратором я летел на самолёте Ан-2 в Бостандыкский район на выбор натуры для фильма «Это было в Шугле».

Мы выбрали место съёмок на юге Казахстана, где в конце лета было больше солнечных дней. Я долго помнил этот свой первый полёт на выбор натуры. В страшной болтанке нас бросало от одного борта к другому, тошнота подступала к горлу.

Мажит Бегалин вцепился рукой в сиденье и сидел на полу весь бледный. Администратор наш катался по кабине как мячик и ругался.

Один Фролов сидел совершенно спокойно, смеялся над нами и попивал из бутылки пиво. К сожалению, Фролову не удалось завершить съёмку картины. У него появились тромбы, которые причиняли сильную боль. С забинтованной ногой, сидя на раскладушке, он продолжал руководить бригадой осветителей и ассистентами, но за камерой ему уже трудно было стоять, и его заменял второй оператор Борис Сигов.

Услышав, что тромб можно лечить кукурузным маслом, Александр Иванович стал пить его стаканами, не соблюдая нормы. И вот однажды днём он почувствовал сильную боль в области сердца и рухнул на пол. Тут же приехала «скорая помощь», врачи констатировали мгновенную смерть, причиной которой являлся оторвавшийся тромб. Так внезапно ушёл из жизни замечательный человек и прекрасный оператор Александр Иванович Фролов.

Когда в кабинете директора студии меня знакомили с группой в стороне сидел художник-постановщик Кулахмет Ходжиков — мой будущий патрон. На лице его не отражалось никаких эмоций, оно было спокойным и, как мне показалось, равнодушным. Не проронив ни слова, он подал мне руку, почти не сжимая её и внимательно всматриваясь в меня. Мне показалось, что это проявление недоброжелательности. Я тогда ещё не знал, что у Кулахмета такой внешне обманчивый характер. Потом, узнав его поближе, я ощутил огромное богатство его творческой натуры, скромность и доброту. Ходжиков был первым казахстанским кинохудожником. Работая под его руководством на всём протяжении съёмок, я приобретал умение принимать самостоятельные решения. Я не понимал почему, совсем не зная меня, он дал мне полную свободу действий. Иногда, незаметно появляясь на съёмках, Ходжиков следил за моей работой. Меня такое опекунство устраивало и даже нравилось. Ощущая плечо старшего товарища, я старался не подводить своего шефа, поэтому постоянно находился на съёмочной площадке у аппарата рядом с оператором и режиссёром и чувствовал себя почти постановщиком.

После завершения съёмок директор студии сообщил мне, что я назначаюсь художником-постановщиком на короткометражную картину «Карьера Жакипова». С неё началась моя самостоятельная работа.

Студия тогда была на творческом подъёме. Завершены два полнометражных художественных фильма — «Это было в Шугле» и «Девушка-джигит», доброжелательно принятая зрителем и получившая хорошие отзывы в прессе. Поставил этот фильм режиссёр «Мосфильма» Павел Боголюбов. На студии возникла настоящая «киношная» атмосфера, появилась свои «звёзды» — актёры Кененбай Кожабеков, Лола Абдукаримова, Идрис Ногайбаев, Шахан Мусин.

Вся страна жила тогда освоением целинных земель, и тема целины выходит на студии на первый план.

Молодёжь с энтузиазмом едет на целину. Уже вышла на экраны первая художественная полнометражная кинокартина о целине «Первый эшелон», снятая на студии «Мосфильм» режиссёром Михаилом. Калатозовым. Студия имени Горького выпустила фильм «Это начиналось так» режиссёров Льва Кулиджанова и Якова Сегеля. Как тут не откликнуться киностудии Казахстана, на территории которого разыгрывается эта битва за хлеб!

В Алма-Ату приезжает из Москвы известный кинорежиссёр Александр Медведкин со сценарием о целине «Беспокойная весна». В коридорах студии появляются приглашённые на съёмки известные актёры: Сергей Гурзо, покоривший зрителей своей прекрасной игрой в фильмах «Молодая гвардия», «Смелые люди» и других, А. Бахарь, Ю. Кричинский, В. Захарченко, Нина Гребешкова.

В огромном павильоне строятся декорации запущенных в производство фильмов. В павильоне висят огромные фоны (полукругом натянутые на металлический каркас полотнища) с пейзажами казахстанской степи. Здесь же идут кинопробы. Началась работа над фильмом «Мы здесь живём». Это была вторая встреча с полюбившимся мне по картине «Дочь степей» режиссёром Шакеном Аймановым. Он пригласил меня на картину сопостановщиком с Павлом Яковлевичем Зальцманом, у которого я был ассистентом на первом фильме. Я был счастлив, что передо мною открываются перспективы самостоятельной деятельности, что мне доверяют творчески решать изобразительную часть фильма вместе с оператором, да ещё таким опытным как Марк Беркович.

Знакомство с Марком Берковичем состоялось в комнате съёмочной группы, куда я зашёл, чтобы показать режиссёру эскизы и наброски костюмов. На огромном старинном диване с деревянной спинкой и валиками возлежал крупный мужчина и читал журнал. Он по-американски закинул ноги на один из валиков, на другом покоилась его довольно крупная, с большим лбом голова с лысиной. Во рту небрежно зажатая в зубах трубка. Одет он был просто, но со вкусом. На ногах полуботинки на толстой микропоре, с рубцами по бокам, у нас таких ещё не было. Он ни на кого не обращал никакого внимания и был поглощен журналом «Уленшпигель».

Я стал развешивать первые эскизы.

Дверь отворилась, и в комнату вошли Айманов, Володарский, прибывшие на кинопробы актёры.

— Марк, — громко произнёс Айманов, — оставь ты наконец своё чтение и займись делом.

Беркович быстро поднялся:

— А в чём дело?

— Познакомься, пожалуйста, с актерами.

— Очень приятно, очень приятно: Марк Исаакович, — пожимая всем руки, словно извиняясь, что его застали в таком виде, представился Беркович.

— Юра, — обратился ко мне Айманов, — а ты уже знаком с нашим оператором?

— Нет, — ответил я, спрыгивая со стула, — он был так занят чтением, что и не заметил моего прихода.

— Тебя — и не заметил? Такого грандиозного мужчину, нашего художника Юрочку?! — пошутил Шакен.

Я назвался.

— Очень приятно, — доброжелательно, с мягкой улыбкой отреагировав на шутку Айманова, произнёс Беркович. Приглашение его на картину не было случайным: это был опытный, зрелый мастер, оператор экстра класса. Он успешно работал на центральной студии научно-документальных фильмов в Москве и снял множество первоклассных работ. За одну из них — «Товарищ» — получил диплом «За операторское мастерство».

Марк Исаакович одним из первых снимал хроникальный фильм о первоцелинниках. Это было очень важно, так как нашу картину намечалось трактовать в документальной манере. Беркович это прекрасно понимал и может быть поэтому принял приглашение Айманова, который высоко ценил его профессионализм, остроумие, находчивость, доброту.

Беркович был настоящей ходячей энциклопедией, его все любили и уважали. С этой картины началась его жизнь в казахстанском кинематографе, творческая дружба с Шакеном Аймановым. И вот мы едем по Кокчетавской области в поисках натуры, любуясь природой этого прекрасного края, бескрайними нетронутыми степями, берёзовыми рощами, лесами и чудесными озёрами.

Мы объездили множество целинных совхозов и наконец остановили свой выбор на совхозе «Симферопольский», недалеко от города Кокчетава.

Целинники, узнав, что мы собираемся снимать у них фильм, приняли это с восторгом, даже просились участвовать в съёмках. В этой поездке я сделал много рисунков в альбомчике, который всегда был со мной.

Собирая материал для будущих декораций, я каждую интересную деталь фиксировал на бумаге. Вспоминаю это время как праздник. Всюду, где бы мы ни появились, Шакена Айманова узнавали, встречали нас как дорогих гостей, накрывали щедрый дастархан. Потом звучала домбра, и волшебные звуки её сливались с хрипловатым, но очень мелодичным голосом Шакена.

Юрта или дом, в которых мы останавливались, сразу превращались в импровизированный театр. Было много шума, песен, веселья. Айманов любил людей, и они благодарно отзывались на его жизнерадостность и скромность. Вспоминается дом лесника, у которого мы остановились после утомительных поисков натуры.

Хозяин дома приветливо нас встретил, а узнав, что здесь Шакен Айманов, обрадовался вдвойне. После сытного ужина, долгих разговоров, уставшие от бесконечной тряски на машине, мы легли спать на полу, на постеленных хозяйкой дома тёплых одеялах и чистом белье. Айманову — как самому дорогому гостю — в знак уважения была предоставлена хозяйская кровать, но Шакен отказался и лёг вместе с нами. Это было не позёрство, а его человеческая сущность.

В поездке нам было очень весело. Душой нашей небольшой компании был Марк Беркович. Он часами мог рассказывать о своих приключениях, успехах в плавании, в водном поло, в большом и настольном теннисе, читал свои стихи, гордился тем, что танцевал в знаменитой студии Айседоры Дункан. Говорил он так увлекательно, что трудно было уловить где правда, а где вымысел. Мы знали, что он любит прихвастнуть, но не мешали ему, так как он делал это очень искусно и убедительно. В рассказах и анекдотах он чувствовал себя

как рыба в воде. Иногда Айманов прерывал его и, дружески посмеиваясь, восклицал:

— А здесь ты, Марк, врёшь!

Беркович делал удивлённый вид и обиженно замолкал.

— Ну ладно, — весело извинялся Шакен, — продолжай, пожалуйста, а то скучно будет.

Мы хохотали, держась за животы.

За десять дней командировки мы хорошо узнали друг друга, что помогло нам потом во время съёмок. Я убедился, что этот период для художника очень важный и ответственный. Во время поездки знакомишься с жизнью, обогащаешься духовно, а самое главное — собираешь материал для будущих работ, для фильмов.

Совхоз «Симферопольский» уже существовал два года и успел за это время обжиться. Уже было построено несколько сборных домов, правда, ещё стояли вагончики и кое-где палатки. Но совхоз продолжал строиться. Он уже не был похож на первоначальный неуютный палаточный городок, с колышками на дощечках с обозначениями будущих улиц центральной усадьбы.

Фильм «Мы здесь живём» был тепло встречен зрителем. На Первом всесоюзном кинофестивале в Москве в 1958 году он был признан лучшим фильмом о целине и удостоен премии.

* * *

Просматривая свои эскизы за почти сорокалетнюю работу на киностудии «Казахфильм», я должен прежде всего обратиться к тем картинам, которые сыграли большую роль в моём формировании как художника.

Дочь степей

Картина эта стала для меня путёвкой в жизнь. Главным художником её был Павел Яковлевич Зальцман. Это был настоящий художник, учитель. Он старался передать мне всё своё мастерство, которым обладал в совершенстве. Ещё одна удача в моей жизни.

 Наш милый доктор

На эту картину Шакен Айманов пригласил вновь Марка Берковича и меня. Мы уже понимали друг друга с полуслова. На съёмочной площадке царил дух дружелюбия: ни ругани, ни скандалов.

Пока ставился кадр, Марк Беркович и актёр Евгений Диордиев рассказывали друг другу анекдоты. Слушатели давились от смеха. Айманов играл в шахматы со своим ассистентом Ольшевским. Я обставлял декорацию, осветители свет… Работа шла спокойно.

Однажды возникла проблема с мебелью, нечем было обставлять декорацию. Я пришёл к директору студии и сказал ему об этом. Директор встал из-за своего добротного стола и сказал: «Пожалуйста, бери все что нужно для картины. Она нас кормит и обувает». Я был удивлён этому жесту и поблагодарил его.

Всю директорскую мебель и всё, что у него было, мы внесли в кабинет нашего героя — директора санатория Филькина.

Далеко в горах

Киргизская киностудия пригласила снять для них художественный полнометражный исторический фильм к юбилею Советской власти в Киргизии.

Возглавил съёмочную группу режиссер Александр Карпов. Он пригласил меня художником-постановщиком. Сценарий был насыщен большим количеством объектов, массовыми сценами боёв за Советскую власть. Предстояла огромная работа. Я окунулся в изучение этнографического материала. Но главным был выбор натуры, беседы с участниками боёв. В результате появилось много эскизов, по которым строились декорации. Местом съёмок выбрали район города Ош в Киргизии. Работали очень интенсивно, перевыполнили план на 200 процентов и закончили на три месяца раньше срока. Снимались у нас ведущие артисты Киргизии, среди них ведущий артист Киргизии Рыскулов.

Тишина

Я снова с Александром Карповым и Михаилом Аранышевым. Снимали фильм в Северном Казахстане на железнодорожной станции «Аул». Делалось это зимой, в лютый мороз. Станция была еще дореволюционной постройки. Отлично её снял Михаил Фёдорович Аранышев. На мой взгляд, картина получилась тонкой, лирической, белоснежной.

Если бы каждый из нас

Восьмой год я уже работал на студии. Эти годы пролетели как одно мгновение. На эту картину я был приглашён Султаном Ходжиковым. О Ходжикове на студии говорили, что с ним трудно работать. Жизнь научила меня не бояться трудностей, и я принял его приглашение. Наша работа началась с выбора натуры по степям и пустыням. Спускаемся с высокого холма на высохшее русло реки. Наткнулись на саксаульный колодец. Его нужно зарисовать. Я вытащил свой альбом и начал делать наброски. Слышу сзади голос Султана: «Юра, ты оставайся здесь и спокойно рисуй, а мы поедем дальше, может быть ещё найдём что-нибудь». Я согласился. Уже успел нарисовать колодец, его антураж, а машины все не было. В голове начали появляться тревожные мысли. Каждый шелест тёмного кустарника заставлял насторожиться. Наконец я услышал далёкий, еле слышный шум мотора. Машина остановилась возле меня. Вышел Султан, походил вокруг меня и ехидно спрашивает:

— Что, Юра, испугался? Что бы ты делал, если бы мы не приехали?

— Ждал бы до тех пор, пока у тебя совесть не заговорит, — ответил я.

***

…Это далеко не все дневниковые записи Юрия Менделевича Вайнштока. Есть еще много тетрадей, написанных им во время съемок фильмов…

…А еще… Папа всю жизнь пытался найти свою сестру Фелицию, с которой он расстался перед самым началом войны. Я продолжаю эти поиски. Может быть мне повезет…