Великие живописцы одевали библейских героев в одежды своего времени. И если зритель понимал и принимал эту условность, если библейский персонаж в литературных произведениях даже изрекал слово, созвучное своей, а не далекой эпохе, то переводчик такую условность принять не может.
Михаил Ковсан
Послесловие и предисловие к переводу ТАНАХа
(окончание. Начало в № 11-12/2017 и сл.)
6. Перевод поэзии и поэзия перевода
Современный читатель, едва увидев страницу, отличает поэзию от прозы. Первые строки незнакомого произведения заставляют читателя ожидать повторения и развития ритмического рисунка, особой интонации, неожиданной лексики, одним словом, множества того, что в его представлении является поэзией. «Устройство» поэзии направлено на сохранение ее самости, отделенности от прозаического (с точки зрения ее законов) хаоса. «Истинный стих, — писал Вяч. Иванов, — остается доныне замкнутым в себе организмом, живущим как бы вне общей, быстротекущей и забывчивой жизни своею иноприродною жизнью и памятью, — отличным по внутренней форме своего словесного состава и по морфологическому принципу своего строения от других речевых образований…» (Мысли о поэзии). В ТАНАХе поэтическая речь — это речь удивления и восторга, речь пророчества и речь памяти. Поскольку задачи ее не обычны, она устроена необычно. По сравнению с «речью обычной», поэтическая над земным «приподнята и преисполнена смыслами, «не равными» сказанному. Поэтическое слово «объемнее» прозаического.
Понимание древней культуры, поэзии в частности, может быть полным настолько, насколько человек способен отрешиться от сегодняшнего себя в пользу тогдашнего или всегдашнего. Такое отрешение — несомненная функция знания, художественного опыта, способности к внутреннему историческому преображению. Древняя поэзия вообще, древнееврейская в частности, до чрезвычайности аскетична. Поэтические картины ткутся самыми обычными нитями. Слово берется в его «оголенном», первозданном значении, но движущимся к слову-единению смыслов. Любые тропы редки, но если случились, становятся достоянием не только контекста, но — языка. «Нырнуть» в прошлое невозможно. Но можно аккуратно спуститься по исторической лестнице. Иными словами, постичь поэзию Святого писания невозможно без знания побегов, которые дало могучее дерево. Такое дерево представляю в виде глубоко укорененной маслины, чей узловатый причудливый ствол продолжен ветвями, растущими в самых невероятных, неожиданных направлениях.
Великие живописцы одевали библейских героев в одежды своего времени. И если зритель понимал и принимал эту условность, если библейский персонаж в литературных произведениях даже изрекал слово, созвучное своей, а не далекой эпохе, то переводчик такую условность принять не может. Он должен помнить: герой — отнюдь не его персонаж, и слово — отнюдь не его. Поэтому должен совершить невозможное: одеть не своего героя в его одежды, вложить ему в уста его собственное слово.
Сегодня в любом языке переводчик — присяжный поверенный грамматических форм: его свобода реализуется исключительно внутри грамматической клетки. У переводчика ТАНАХа особое положение: он обязан уложить в грамматическую клетку оригинал, автор которого был волен грамматическую клетку разрушить. Авторы танахических текстов, поэтических преимущественно, свободно занимались словотворчеством. Если традиционная грамматическая форма слова их не устраивала (часто из-за нарушения ритма текста), они создавали иную, укладывая нужную семантику (= корень слова) в приемлемое прокрустово ложе. Танахический поэт не слишком заботился о согласовании времен, чисел и лиц. Высшая гармония ритмов, созвучий не обращала внимания на школярские неточности. Поэтов не сдерживала грамматика, они сами творили ее. Самый яркий пример — по сути дела, фиктивность грамматической категории времени. Какими формами не было бы выражено время действия, часто его значение определяется исключительно контекстом. Так, разными грамматическими формами прошедшего времени могло выражаться действие и в настоящем и в будущем времени, равно как разные формы будущего могли передавать и прошедшее и настоящее. При этом общая тенденция форм времен таких поэтических текстов, как Восхваления, Притчи — передать настоящее время, обозначить происходящее вечно. У пророков же «про запас» всегда оставалось так называемое пророческое время, когда, имея в виду то, что случится, они говорили: произошло.
Нередко в комментариях к ТАНАХу можно встретить указание «поэтическая форма», за которым может скрываться как необычная грамматическая форма слов, выражений, которая возникла действительно как принесение грамматики в жертву поэзии, но также и как ошибка переписчика. Одно от другого отделить бывает почти не возможно, но это от переводчика и не требуется. В любом случае его удел — грамматическая клетка современного языка.
Переводы поэзии — это проблема. Трудная. Часто — неразрешимая. Чем глубже поэт погружен в таинства собственного языка (= чем больше поэт — поэт), тем труднее его переводить. Тем паче поэзию древнюю. Ведь переводят всегда на современный язык! Ситуация усугубляется, если речь о Священном писании, которое переводили и переводят отнюдь не поэты. Переводили — не будучи переводчиками! Не в том смысле, что плохо знали язык. Отнюдь! Переводили, чтобы использовать перевод для доказательств истин, открывшихся не тогда, но сейчас, не предшественникам — но потомкам.
Переводчик святого текста — его реставратор, очищающий слой за слоем напластования чужих, даже чуждых смыслов — иных эпох, народов иных. Может, переводить поэзию Писания вовсе не нужно? Ведь невозможно. Потому — начинаем!
Между прозой и поэзией
В Учении часто нельзя провести резкую черту между прозой и поэзией. Скорее текст в большей степени то «прозаичен», то «поэтичен». Поэзия или проза? Такой вопрос перед слушателем-читателем древнего текста не возникал.
Вначале сотворил Бог небо и землю.
И земля была полой, пустой, и над бездною тьма,
и над водой дух Бога веет.
Бог сказал: Будет свет,
был свет.
Увидел Бог: свет хорош,
Бог свет от тьмы отделил.
Нарек Бог свет днем, а тьму нарек ночью,
был вечер, и было утро, один день (Вначале 1:1-5).
К рассказу о Творении Писание возвращается многократно, и — почти всегда в поэтической форме. Еще один стих: «Сказал Бог: Вот, даю вам семя сеющую траву по всей земле и всякое дерево, у которого плод дерева, сеющее семена,// будет вам в пищу» (там же 29). Трудно сказать: поэзия перед нами или же проза. Посмотрим, как развивается тема в стихах, о которых можно определенно сказать, что поэзия.
К Тебе все глаза, ожидают,
а Ты еду в срок всем даешь.
Раскрывая руку,
насыщаешь благом желанье любого живого
(Восхваления 145:15-16);
Все от Тебя ожидают:
еду дашь им в срок.
Им дашь — соберут,
раскроешь руку — благом насытятся
(там же 104:27-28).
Пограничье между поэзией и прозой характерно и завещаниям-благословениям Яакова, с которыми он перед смертью обращается к сыновьям. В приведенных пророчествах Реувену, Шимону, Леви упоминаются «проблематичные» поступки, определившие их судьбу. Говоря о Реувене, отец вспоминает, что тот лег с Билѓой, отцовской наложницей (Вначале 35:22), за что и был удален от первенства.
Позвал Яаков своих сыновей
и сказал: «Соберитесь, расскажу вам, что в будущем с вами случится.
Сойдитесь, слушайте, сыновья Яакова,
отца вашего Израиля слушайте.
Реувен, первенец мой, ты сила моя, начало мощи моей,
избыток величия, избыток могущества.
Скор, как вода, ты первенствовать не будешь, ибо поднялся на ложе отца своего,
осквернив ложе отца своего, ты удален (там же 49:1-4).
В пророчестве о Иеѓуде упоминается город Шило, где в эпоху Судей находился Переносной храм, здесь была резиденция Главного коѓена.
Иеѓуда! Братья будут тебя восхвалять, рука твоя — на шее врагов,
сыновья отца твоего будут перед тобой простираться.
Львенок Иеѓуда! От растерзанного, сын мой, ты удалился,
Опустившись, лег, словно лев, и кто, словно льва, поднимет его?!
Не отойдет скипетр от Иеѓуды и жезл от потомков его,
когда в Шило он придет, повиноваться ему будут народы.
Осла к лозе привязывать будет, к виноградному побегу — осленка,
стирать платье — в вине, в крови виноградной — одежду.
Будут глаза красны от вина,
белы зубы от молока (там же 8-12).
Такой же пограничный характер имеет и песнь-благословение, с которой перед смертью обращается Моше к коленам Израиля (Слова 33). Подобно пророчествам Яакова, в пророчествах Моше множество аллюзий. Так, в благословении Иосефу звучит выражение «благоволением в кусте обитающего», напоминающее о том, что Господь явился Моше в горящем и не сгорающем кусте (Имена 3:1-5). Произнеся «в покое, особо живет Израиль», поэт воскрешает в памяти слова притчи Билама: «С вершины скал смотрю на него, с высот его вижу,// вот, народ особо живет, среди племен не числится» (В пустыне 23:9). Кроме обычных имен (Израиль, Яаков) еврейский народ в этой песни-благословении именуется редким, поэтическим именем Иешурун («прямой», праведный»): «Нет Богу подобного, Иешурун,// в небе восседающего — в помощь тебе, в величии Своем — на небесах» (Слова 33:26).
Песнь моря: великая метафора
Один из центральных моментов второй книги Пятикнижия — Песнь моря. Это первый бесспорно поэтический текст в Учении. Эту песнь Моше воспел Господу после чудесного спасения евреев, перешедших море между застывших, стоящих стенами волн. Евреи прошли по суше, обнаженной посланным Господом ветром. А устремившиеся за ними преследователи-египтяне во главе с самим Паро погибли.
Возвратилась вода, покрыв колесницы, наездников всего войска Паро, за ними шедшего в море,
ни одного из них не осталось.
А сыны Израиля прошли в море по суше,
вода им стеной справа и слева.
Спас Господь в этот день Израиль от руки египтян,
видел Израиль египтян мертвыми на берегу моря.
Увидел Израиль великую мощь, которую Господь обрушил на египтян, народ Господа устрашился,
поверили в Господа и в Моше, раба Его (Имена 14:28-31).
Таков предваряющий песнь прозаический рассказ. Парадоксально, но песнь об этом обратит к Господу не речистый Аѓарон, брат Моше, а он сам, косноязычный, тяжелоустый. Пытаясь уйти от возложенной миссии, он жалуется Богу, и слышит в ответ: «Кто дал уста человеку или кто делает немым, или глухим, или зрячим, или слепым,// не Я, не Господь? Теперь иди,// Я буду с устами твоими, Я научу, что тебе говорить» (там же 4:11-12). Господь ведет народ Израиля в землю Израиля и учит преодолевать собственное бессилие, рабский страх перед народами сильнее его. Египет, крупнейшая держава древности, и впрямь сильнее евреев, не умеющих держать оружие в руках, которым еще только предстоит завоевать право на свободу и собственную историческую память. Переход через море символизирует рождение народа. Едва родившийся младенец, испытавший восторг удивления перед открывшимся миром свободы, не может не страшиться грозного будущего: впереди встречи с народами, отнюдь не доброжелательными к пришельцам. Уже в первом стихе Песни Моше произносит ключевые слова, их повторит пророчица Мирьям, сестра Моше и Аѓарона, когда она, а за ней все женщины выйдут, танцуя, с тимпанами. «Воспойте Господу: возвысился Он, вознесся,// коня и всадника в море поверг» (там же 15:21).
Характерная особенность древнего иврита, а иврита поэзии в первую очередь, — удвоение однокоренных. «Возвысился Он, вознесся», — говорит поэт. Такое удвоение — логический акцент, усиливающий действие, в других случаях — увеличивающий степень качества. В прозе такой прием встречается не часто, редкий поэтический текст обходится без него.
В отличие от современной поэзии с ее достаточно устойчивым ритмическим рисунком, библейская поэзия организована иначе. Нередко соседние стихи ритмически отличны, и фактором, творящим поэзию, становится контраст между ними. Таким образом, звуковая картина усложняется, нередко обретая симфоническое звучание.
Краеугольный камень поэзии ТАНАХа — параллелизм, который, анализируя псалмы в древнерусской литературе, Д.С. Лихачев назвал стилистической симметрией. Этот прием таит в себе великое множество возможностей, которые в сочетании с многозначностью слов, аллюзиями, аллитерациями чрезвычайно расширяет возможности древней поэзии. Казалось бы, второе полустишие ничего к первому не добавило, и часть слов просто-напросто повторилась, но: «Твоя десница, Господь, — сила могучая!// Сокрушила врага Твоя десница, Господь! (там же 6)
Песнь моря — едва ли не самый востребованный еврейской литургией текст. Воды отходят, разверзается суша! Исполненный мистического восторга образ рождающегося народа. Великая метафора! Перефразируя: длись мгновение, не прекращайся!
Тогда запел Моше и сыны Израиля эту песнь Господу, пели они, возглашали.
Воспою Господу: возвысился Он, вознесся,
коня и всадника в море поверг.
Мощь и песнь моя, Боже был мне спасением,
это мой Бог — Его я восславлю,
Боже отца моего — Его превознесу.
Господь — муж войны,
Господь — Его имя.
Колесницы Паро и войско его в море швырнул,
командиры отборные в Ям-Суф утонули.
Бездны покрыли их,
как камень, погрузились в пучины.
Твоя десница, Господь, — сила могучая!
Сокрушила врага, Твоя десница, Господь!
Огромным могуществом восставших на Тебя сокрушил,
Свой гнев послал — их пожрал, как солому.
Воды от гневного дыхания Твоего взгромоздились,
стеной стали струи,
бездны в сердце моря застыли.
Сказал враг: «Погонюсь, настигну,
добычу я разделю,
наполнится ими душа моя,
выхвачу меч — рука моя их уничтожит!»
Дунул дыханьем Своим — их море покрыло,
как свинец, в воды могучие погрузились.
Кто, как Ты, Господь средь богов?
Кто, как Ты, могуч святостью?
Восхваляем, чудо грозное сотворивший!
Простер десницу — их земля поглотила.
Верностью, милостью вел — народ этот спас,
в обитель святости Своей мощью повел.
Народы, услыхав, испугались,
обитателей Плешет трепет объял.
Тогда старейшины Эдома ужаснулись,
вождей Моава дрожь охватила,
все обитатели Кнаана растаяли.
Пали страх и ужас на них,
от мощи великой Твоей, как камень, молчали,
пока проходил, Господь, Твой народ,
пока проходил этот народ, Тобой сотворенный.
Ты их приведешь, на горе Своего удела посадишь,
месте Твоего обитания, Тобой, Господь, сотворенном,
в святилище, Владыка, поставленном руками Твоими.
Господь будет царствовать вечно!
Когда вошли в море кони Паро с колесницами и наездниками,
обратил Господь воды морские на них,
а сыны Израиля прошли в море по суше
(там же 1-19).
Поэзия и пророчество
Четвертая книга Пятикнижия чрезвычайно стилистически разнообразна. «Отчеты» об исчислении, списки стоянок Израиля, строгий, логически выверенный язык законодательной части книги сменяются экспрессивной речью раба Божьего Моше, который не в силах нести бремя ответственности за непокорный народ. Пустынный пейзаж однообразен, условия обитания тяжкие, поводов для радостей мало. Важнейший — вода. Именно вода вдохновляет Израиль на песню, от которой Учение сохранило лишь два полустишия: «Поднимайся, колодец, пойте ему!// Колодец знатными выкопан, жезлом и посохами народа главами вырыт!» (В пустыне 21:17-18) Сказано: Израиль «воспел эту песню». Однако, понятно, что даже если песнь и стала «народной», у нее был автор, возможно, — авторы. Более того, через несколько стихов сообщается, как их называли: «рассказчики притч» (там же 27). Впрочем, слово «притча» в этом словосочетании — перевод весьма условный. В современных языках это понятие распалось на множество: пословица, афоризм, сентенция, пророчество, философское и морализаторское рассуждение, плач, ироническое и саркастическое высказывание. От имени «рассказчиков притч» приводится фрагмент песни, повествующей о войнах древности (там же 27-30).
Один из самых блестящих образцов библейской повествовательной прозы — рассказ о пророке Биламе (в русской традиции: Валаам), нанятом Израиль проклясть и по слову Господа его благословляющий. А притчи Билама — образец древней поэзии, которая, словно вода из скалы, врываются в «сухую пустыню» исчислений, списков, законов и предписаний. Вполне вероятно, рассказ о Биламе возник как воспоминание о реальном событии. Но дошел он до нас лишенный каких-либо индивидуальных отличий. Произошло то, что происходит всегда: «Воспоминание о каком-либо историческом событии или историческом персонаже хранится в народной памяти два — от силы три века. Это объясняется тем, что народная память с трудом удерживает «индивидуальные» события и «подлинные» лица. В своем функционировании она опирается на отличные от истории структуры: использует категории вместо событий, архетипы вместо исторических персонажей» (Мирча Элиаду. Миф о вечном возвращении).
Рассказ о Биламе свидетельствует: пророчество — суверенная территория поэзии. Балак сын Ципора, царь Моава, устрашившись Израиля, побеждающего окрестные народы на пути в землю обетованную Господом, посылает послов к пророку Биламу сыну Беора в Петор, город Арама (Месопотамия) на реке Эвфрат: «Ныне иди, прокляни мне этот народ, ибо он сильнее меня, может, сумею его поразить и из этой земли изгоню,// потому что знаю: кого благословишь — благословен, а кого проклянешь — тот проклят» (там же 22:6). Ночью к Биламу является Бог и велит Биламу: «Не иди с ними,// не проклинай этот народ, ибо он благословен» (там же 12). Вторично царь посылает послов. Бог разрешает Биламу идти. Но путь преграждает ослица. Посланник Господа говорит: «Иди с этими мужами, но лишь то, что скажу, говори» (там же 35). И далее прозаическое повествование прерывается поэтическими пророчествами Билама, свидетельствуя: обо всем можно говорить прозой, пророчествовать можно только стихами. Приведем заключительную часть (глава 24) рассказа.
Увидел Билам, что в глазах Господа хорошо Израиль благословлять, и в этот раз, как прежде, нашептывать не пошел,
к пустыне лицо обратил.
Подняв глаза, увидел Билам Израиль, расположившийся по коленам своим,
дух Господа был на нем.
Произнес притчу свою, говоря:
«Слово Билама сына Беора, проницательного мужа речение.
Слово слышащего Божии речи,
видение Всесильного видящего, во сне прозорливого.
Как хороши шатры твои, Яаков,
жилища твои, Израиль!
Как побеги, ручьи, как сады, речные потоки,
как алоэ — посажено Господом, как кедры у вод.
Вода с ветвей стекает его, семя его в водах могучих,
Царь его над Агагом поднимется, царство его вознесется!
Бог вывел его из Египта, словно буйвола, мощь его!
Племена вражьи пожрет, кости их сокрушит, стрелами своими пронзит!
Опустившись, лег, словно лев, и кто его, словно льва, поднимет?!
Благословляющий тебя благословен, проклинающий тебя проклят!»
Разгорелся гнев Барака на Билама, руками всплеснул,
сказал Биламу Барак: «Проклясть врагов тебя я позвал, а ты три раза уже, благословляя, благословил.
Теперь беги себе на место свое,
сказал, что честь тебе окажу, и — Господь тебя чести лишил».
Сказал Балаку Билам:
«Ведь и послам твоим, которых слал ко мне, я сказал, говоря.
Если даст мне Балак дом, полный золота, серебра, не смогу преступить слово Господа Бога, от своего сердца сделав добро или зло,
что скажет Господь, то я скажу.
А я, я теперь к своему народу иду,
пойдем, поведаю, что твоему народу в будущем тот народ сделает».
Произнес притчу свою, говоря:
«Слово Билама сына Беора, проницательного мужа речение.
Слово слышащего Божии речи, знание Всевышнего знающего,
видение Всесильного видящего, во сне прозорливого.
Вижу его — не ныне, зрю — но не близко,
взойдет звезда от Яакова, скипетр поднимется от Израиля, сокрушит пределы Моава, всех сынов Шета он разобьет.
Будет врагами завоеван Эдом и будет Сеир завоеван,
а Израиль будет могуч.
Покорен будет Яаковом,
уцелевшего в городе он погубит».
Амалека увидев, произнес притчу свою, говоря:
«Начало племен — Амалек, но в будущем сгинет».
Кейни увидев, произнес притчу свою, говоря:
«Крепко жилье твое, гнездо поставил в скале.
Пока не разбит будет Каин,
пленит тебя надолго Ашур».
Произнес притчу свою, говоря:
«Горе тому, кто жить будет, когда Бог сделает это!
Корабли из Китима покорят Ашур, и Эвер они покорят,
но сгинет и он».
Встал Билам, пошел, на свое место вернулся,
и Балак пошел дорогой своей.
Песнь бездомного на пороге дома, в который он никогда не войдет
Рожденный евреем, воспитанный египтянкой, вышедший из дворца к братьям-евреям, бежавший от преследования египтян в чужую страну и вновь вернувшийся к рабам-братьям в Египет, избранный Господом, чтобы вести Им спасенный народ, Моше от рождения и до смерти скиталец, бездомный изгнанник. Вся пятая книга Учения — предсмертная речь Моше, прощающегося с народом, прощающегося с землей Израиля, которую ему показывает Господь. Мгновение настоящего, последний миг жизни, его последнее обращение — это рассказ о пути из Египта: исход, чудо спасения на море, предстояние на горе Синай, сорокалетнее странствие по пустыне, поражения и победы, передача бремени власти ученику и преемнику, который в Песни назван Ѓошеа сын Нуна. Цель пути двуединая: обретение народом Израиля Бога Израиля по дороге в землю Израиля. Моше повторяет десять речений (заповедей), законы, уставы, в которых речения обретают конкретный смысл и значение. Сюжетный стержень речи Моше ясен и прост: путь народа, исполняющего Господни заповеди, и путь народа, заповеди Всевышнего нарушающего. Большая часть заключительной книги Пятикнижия прямо или косвенно обращена к уже сказанному, которое она повторяет, по-новому расставляя акценты, порой чрезвычайно лаконично, иногда корректируя сказанное. Поэтому, хотя название Слова книга получила по ключевому слову первого стиха, в древнейших переводах утвердились названия: Δευτερονόμιον (гр.) и Deuteronomium (лат.). По-русски принятое название: Второзаконие.
Текст Учения, написанный прозой, не раз «прорывается» поэзией. Но даже на таком, не обделенном поэзией фоне, особняком стоит вдохновенная Творцом и созданная Моше предсмертная песнь. Адресат песни — народ Израиля, его нынешнее и грядущие поколения. Язык песни (в широком смысле этого слова) — язык своего поколения. Господь обращается к Моше: «А теперь напишите себе эту песнь, сынов Израиля ей научи, в уста им вложи,// чтоб эта песнь о сынах Израиля была Мне свидетельством» (Слова 31:19). «Напишите себе эту песнь», — это сказано Моше. Подобно тому, как он представляет народ пред Всевышним, а Его — перед народом, Моше должен написать вдохновенную Им песнь от имени всех. Моше-пророку дано провидеть: когда Израиль придет в «землю, о которой клялся его отцам, молоком и медом текущую, будет он есть и насытится, и разжиреет,// и к иным богам обратится, им будет служить и отвергнет Меня, и союз Мой нарушит» (31:20). Главная цель песни: быть свидетельством, не забыться в устах потомков его (там же 21).
Впереди у народа дорога, долгая, бесконечная. И Моше прошел лишь малую ее долю, но значимости безмерной. Без участка, отмеренного ему, последующего пути просто не будет. Потому он должен был пройти его так, как после него будут идти всегда. Он прошел. Его опыт бесценен. Никто кроме него об этом пути не может сказать. Потому его слово — единственно возможное, единственно необходимое. Лишь его слово вмещает ту память, без которой дальнейший путь невозможен. И это слово было услышано, в чем заслуга сказавшего и услышавшего, призвавшего имя Господа и величие Богу воздавшего, заповедовавшего помнить и помнящего, открывшего, услышавшего Всевышнего и слышащего, открывающего.
Сколь долог, бесконечен путь впереди, столь коротко и бесконечно слово народу пустыни, кочевому народу, который и в своей стране, дарованной Господом, полной оседлости не изведает, завоевывая и теряя, в изгнание уходя и из изгнания возвращаясь. Обычное название народа Израиля в Учении: сыны Яакова, сыны Израиля. Но у поэзии особые слова. Иешурун — самое «высокое», самое редкое, самое идеальное имя. И его поэт Моше швыряет безжалостной рукой: Разжирев, Иешурун стал лягаться (там же 32:15).
Песне посвящена большая часть 32-ой главы книги. У нее четкая структура. Путь народа, осмысленный как диалог Избравшего народ с народом Его избравшим, заключен в раму двух обращений: начального (там же 1 — 7) и конечного (там же 39 — 43). В поэтическом завещании Моше немало прямых и скрытых цитат. Моше уподобляет Господа орлу, парящему над птенцами: «Орлом, храня гнездо, над птенцами парил,// крылья простер, взяв, на крыле его нес» (там же 11). Тем самым, он воскрешает в памяти знакомый образ: «Видели вы, что Я сделал Египту,// вас поднял на крыльях орлиных, принес вас к Себе» (Имена 19:4).
В тексте несколько раз встречается один из излюбленных приемов — риторический вопрос. Моше задает его и, продолжая стих, сам отвечает: «Как одному преследовать тысячу, двоим десять тысяч прогнать?» (Слова 32:30) И без напоминания Моше ответ слушателю ясен: «Пятеро из вас сотню гнать будут, а сто из вас десять тысяч прогонят,// от меча враги перед вами падут» (Воззвал 26:8).
Недоговоренности, иносказания привычны слушателю-читателю Учения. Моше говорит: «Ревность Его возбуждали чужими,// мерзостями гневили Его» (Слова 32:16). «Чужие» — это чужие боги, а «мерзости» — языческие боги, языческие ритуалы. В поэтическом завещании Моше встречается несколько знаковых топонимов. Так, говоря о благах, дарованных Господом народу Израиля, поэт упоминает Башан — область в Заиорданье, славившуюся пастбищами и тучным скотом. Вообще, в Песни нет ничего нового. Все сказано. Все знакомо. Новое — характер текста, в котором излишни детали, существующие в параллельной реальности прозаической. Новое — емкость, способность вместить в 43 стиха то, чему посвящены были сотни. Новое — ритм, захватывающий, увлекающий, прорывающийся, словно водные потоки зимой в иссохшей пустыне. Сорок три стиха песни Моше — это история отношений народа и человека с Господом, иными народами и другими людьми, это постоянная со-бытийность реальности и идеала, это падение и вознесение народа и человека, это «я» поэта, становящееся синонимом коллективного «я» народа. Эти сорок три стиха — свидетельство бытия народа и человека в Боге, в слове, Им изреченном и Ему сказанном человеком.
Обычно ритму Учения свойственно более широкое дыхание, стих делится на два полустишия, и одной паузы вполне достаточно, чтобы перевести дух, «восстановить» дыхание. Ритм Песни иной: ломкий, задыхающийся, поэт чаще делает паузы, ибо слова набегают, громоздятся, словно воды моря, расступившиеся перед Израилем. Стих Моше состоит из трех, четырех и даже пяти частей. Обращающийся к небесам и земле пророк-поэт — связующая нить, посредник, а если прибегнуть к кабалистической терминологии, — сосуд брачного союза Господа со Своим народом.
Если небеса не услышат, есть ли смысл обращаться к народу? Если Господь слух затворяет — молитва бессильна, а «речения уст» — бесполезны. «Речения уст» Моше — это Учение, первый адепт которого он сам. Он — первый ученик, он — первый учитель. Первый ученик, он познал на себе всю горечь отступления от Учения, и этот опыт обязан передать потомкам. В отличие от пророков — родоначальников дочерних религий иудаизма, Моше не без изъяна, пусть в глазах обычных людей, незначительного; но не их суд, но суд Его — суд истинный. Более чем к современникам, обращается Моше, как и любой человек, готовящийся перейти черту, отделяющую жизнь от смерти, а время — от вечности, к потомкам. На пороге смерти-вечности Моше, вдохновенный поэт, поет песнь, в которой его детище стоит «на пороге»: между верой и неверием, между жизнью истинной и мнимой, между смертью и бессмертием. Итак, Песнь Моше (Слова 32:1-43).
Внимайте, небеса, буду я говорить,
услышит земля речения моих уст.
Польется дождем ученье мое,
реченье мое будет росу источать,
мелким дождем — на травы,
каплями — на траву.
Имя Господа призову —
величие Богу воздайте.
Утес, деяния Его непорочны,
все пути Его истинны,
Бог верный — нет лжи,
праведен Он и прям.
Гибель! Сыны порочные — не Его, поколение упрямое, криводушное.
Так Господу воздаете,
народ подлый, неумный?!
Не Он ли отец, твой творец,
тебя создавший и утвердивший?!
Вспомни дни древние, постигни лета поколений!
Спроси отца — он расскажет, старейшин — поведают!
Всевышний, наделяя народы,
людей разделяя,
племенам пределы поставил
по числу Израиля сыновей.
Ибо Его народ — доля Господа,
удел владения — Яаков.
В пустынной земле отыскал,
в полом вое пустом,
всматриваясь, кружил,
как зеницу ока, хранил.
Орлом, храня гнездо, над птенцами парил,
крылья простер, взяв, на крыле его нес.
Господь вел его одного,
не было с ним бога чужого.
Вознес на высоты земли,
он ел урожаи полей,
из скалы медом кормил
и маслом — из утеса кремнистого.
Маслом коров, овец молоком,
туком овец и баранов
башанских, козлят,
туком зерен пшеницы,
пил кровь винограда, вино.
Разжирев, Иешурун стал лягаться,
разжирел, растолстел, погрузнел,
бросил Бога, его сотворившего,
утес спасения опозорил.
Ревность Его возбуждали чужими,
мерзостями гневили Его.
Приносили жертвы бесам — не Богу,
богам, которых не знали,
новым, недавно явившимся,
не дрожали ваши отцы перед ними.
Утес, родивший тебя, позабыл,
забыл Бога, тебя сотворившего.
Увидев, негодовал Господь
от ярости на сыновей и дочерей.
И сказал: Скрою лик Свой от них,
на их будущее погляжу:
они — поколение переменчивое,
сыны, у которых нет веры.
Небогом ревность Мою возбуждали,
Ничем гневили Меня,
их ярость возбужу ненародом,
народом подлым буду гневить.
Ибо пламя гнева Моего запылало,
глубины преисподней зажгло,
пожрало землю с плодами,
подожгло основания гор.
Беды на них соберу,
стрелы на них изведу.
На голодом изможденных, пожранных искрами
и черным мором,
на них зуб зверя нашлю,
яд ползающих в прахе.
Извне губит меч, внутри — ужас,
и юношу, и девицу, ребенка с мужем седым.
Сказал бы: Их изведу,
в людях память о них уничтожу.
Если бы гнева врага не боялся,
чтоб их враги чужому не отдали,
говоря: «Наша рука одолела,
это всё не Господь совершил».
Они — народ, мудрость утративший,
нет у них разума.
Будь мудры, рассудили бы,
свое будущее постигли.
Как одному преследовать тысячу,
двоим десять тысяч прогнать,
если бы не утес отдал их,
не Господь выдал их?
Ибо наш утес — не их утес,
не судьи — наши враги!
Ибо от лозы Сдома лоза их,
с полей Аморы,
их виноград — виноград ядовитый,
горькие гроздья у них.
Вино змеиное — их вино,
яд гадюк беспощадный.
Скрыто оно у Меня,
в хранилищах Моих запечатано.
У Меня мщение и воздаяние
в час, когда их ноги споткнутся,
день беды близок,
скоро их будущее.
Господь народ Свой будет судить,
о рабах Своих Он раскается,
увидев: рука ослабела,
нет ни заключенного, ни свободного.
Скажет Он: Где их боги,
утес, за которым они укрывались?
Тук их жертв пожиравшие,
вино возлияний их пившие,
встанут, помогут,
будут укрытием?!
Ныне смотрите: Я — это Я,
нет бога, кроме Меня,
Я умерщвляю и оживляю,
поражаю и Я исцеляю,
от руки Моей нет спасителя.
Руку к небесам поднимая,
говорю: Жив Я вовек!
Если заострю молнией меч,
возьмет рука Моя кары,
врагам мщенье воздам,
ненавистникам отомщу!
Стрелы кровью допьяна напою,
плоть меч Мой пожрет,
кровь убитых и пленных,
головы отомщенных врагов!
Племена, народ Его славьте!
За кровь рабов Своих Он отомстит!
Врагам мщение Он воздаст!
Свою землю искупит и Свой народ!
Проза vs поэзия
О позорной гибели вражеского военачальника Сисры от руки женщины, предсказанной пророчицей Дворой, чрезвычайно поразившей современников, рассказывается дважды: прозой (Судьи 4) и в победной песни Дворы и Барака (там же 5). Начинается песнь традиционным зачином: «Слушайте, цари, внимайте, властители!» Подобное обращение встречается в ТАНАХе 25 раз. Наиболее известный пример из Учения — песнь Моше: «Внимайте, небеса, буду я говорить,// услышит земля речения моих уст» (Слова 32:1); ср. также: «Слушайте, небеса, и, земля, внимай!» (Иешаяѓу 1:2) В поэтической версии событий повествование сгущается, становится слово мощнее, прозрачный прозаический текст темнеет, словно на дне глубокого колодца, вода. Песнь отчетливо сохраняет особенности устного, часто недосказанного, не всегда ясного слова. Быть может, поэтому и возникла необходимость в предшествующем прозаическом тексте.
Воспела Двора и Барак сын Авиноама
в этот день, говоря.
Когда смуты в Израиле разразились,
народ доброй волей Господа благословлял.
Слушайте, цари, внимайте, властители!
Я Господу, я воспою,
я буду петь Господу Богу Израиля!
Из Сеира Господь выходил,
шествовал с поля Эдома,
тряслась земля, небо сочилось,
облака изливались водою.
Таяли пред Господом горы,
это Синай — пред Господом Богом Израиля.
В дни Шамгара сына Аната,
в дни Яэли караваны исчезли,
прохожие тропами шли, путями окольными.
Пропали селенья в Израиле, запропали,
пока я не встала, Двора, я, мать Израиля, встала.
Избрал новых богов — война у ворот,
щит видели и копье
у сорока тысяч в Израиле?
Властителям Израиля — сердце мое,
доброй воли в народе, Господа благословите!
Едущие на белых ослицах,
сидящие на накидках, по дороге идущие, возвещайте!
Вслед голосу командующих у колодцев,
там пойте спасенье Господне,
спасение селений в Израиле,
тогда народ Господень к воротам сойдет.
Пробудись, Двора, пробудись,
пробудись, пробудись, песнь воспой!
Встань, Барак, в плен, сын Авиноама, пленных возьми!
Уцелевшим из сильных Он народ подчинил,
Господь храбрых мне подчинил.
От Эфраима — корни его в Амалеке,
за тобой — Биньямин с народом своим,
от Махира вышли властители,
от Звулуна — несущие трость писца.
Правители Иссахара с Дворой,
Иссахар, как Барак, за ним он послан в долину,
у отделенного Реувена размышления велики.
Отчего среди загонов сидел?
Слушал блеянье стад?
У отделенного Реувена сомнения велики.
За Ярденом живет Гилад.
Зачем на кораблях Дан обитает?
Ашер берег морей населяет,
на заливах своих обитает.
Звулун — народ, смертельно рискующий жизнью,
за холмы в полях — Нафтали.
Пришли цари, воевали,
цари Кнаана тогда воевали
в Танахе, у вод Мегидо,
серебра, добычи не брали.
С небес воевали,
со своих путей звезды с Сисрою воевали.
Поток Кишон их затопил,
поток древний, поток Кишон,
душа моя, шествуй могуче.
Тогда лошадиные копыта стучали
от бега, скачки могучих.
«Прокляните Мероз, — сказал посланник Господень, — кляня, жителей его, прокляните:
на помощь Господу, помощь храбрым Господа они не пришли».
Благословенна в женах Яэль, жена Хевера-кени,
среди жен в шатрах благословенна.
Просил воду — дала молоко,
в чаше знатных поднесла ему сливки.
К колу руку она протянула,
к молоту рабочего — правую руку,
пронзила Сисру, голову разбила она,
поразила, висок пронзила.
К ногам ее склонился, упал и лежал,
к ногам ее склонился, упал,
где склонился, там сраженный упал.
В окно вглядываясь, плача, в окошко мать Сисры смотрела,
отчего медлит прибыть его колесница,
отчего запаздывают колеса его колесниц?
Мудрейшие из знатных ее утешают,
и она отвечает себе, говоря.
Верно, нашли, делят добычу,
на голову мужчины по бабе, по две,
цветная Сисры добыча,
цветная добыча, узорчатая,
цветная, в узорах узорчатая, на шею добыча.
Так сгинут все враги Твои, Господи, любящие Его — как мощь солнечного восхода;
покоилась земля сорок лет.
- Масоретский текст и современные издания
Масора
Текст ТАНАХа — один из самых (если не самый) сохраняемый и охраняемый в мировой истории текстов. С начала эпохи Второго храма, начиная с периода возвращения из Бавеля, времени Эзры текст книг, впоследствии вошедших в канон, особенно Учения, тщательно сверялся при переписке, ошибки исправлялись. Работа эта осуществлялась софрим (писцами), которые выработали текстологические принципы масоры (буквально: предание), направленные на сохранение текста: орфографии, огласовки, деления на слова, ударения и контилляции. Можно сказать, что софрим, осознавая свою миссию, воплощали знаменитый призыв р. Ишмаэля: «Сын мой, будь осторожен, ибо дело твое — это дело Небес. Если
ты пропустишь одну букву или добавишь одну букву, разрушится весь мир» (Вавилонский талмуд Сота 20а).
Несколькими поколениями семьи Бен-Ашер, жившей в Тверии, была разработана Тивериадская масора, завершенная в 10 в., которая вытеснила другие системы. Обязательное правило масоры — переписывание с авторитетного, тщательно выверенного оригинала. Система эта действует до настоящего времени. Огромное значение для перевода имеет трансформация пунктуационной системы масоры в современную. Конечно, на протяжении веков не все не всегда и не во всем соглашались с пунктуацией масоры, но, во-первых, таких случаев очень не много, а, во-вторых, для этого были необходимы очень веские основания. Самый знаменитый пример — стих, которым начинается фрагмент об изгнании человека, съевшего плод с дерева познания добра и зла. «Сказал Господь Бог: Вот, стал человек, как один из нас, добро и зло познавать» (Вначале 3:22). Прочтение, перевод этого стиха даны в соответствии с масорой. Отметим, этот стих — одно из наиболее проблематичных с точки зрения монотеизма выражений в ТАНАХе. Согласно переводу Онкелоса на арамейский, чье прочтение было принято Рамбамом (1135-1204), выражение может быть прочитано вопреки масоретскому так: Стал человек как один (единственный), сам добро и зло познающий.
В Масоретском тексте нет заглавной буквы, которой не было в древности, нет и в современном иврите. Но в языке, жить без нее не умеющем, она не просто неизбежна, но очень полезна. Например, помогает отличать Бога истинного от бога языческого и даже помогает экономить слова: «А произносящий имя Господа смертью умрет, вся община его забросает, закидает камнями,// пришелец и коренной житель, произносящий Имя, умрет» (Воззвал 24:16). Но и здесь свои подводные камни. В ТАНАХе немало стихов, которые в оригинале могут быть прочитаны по-разному. Например: «Праведность пред Ним будет идти,// на дорогу шаги устремлять» (Восхваления 86:14). Вполне равноправный вариант перевода: «Праведность перед ним будет идти,// на дорогу шаги устремлять». В этом случает необходимость выбрать заглавную или прописную неопределенность оригинала уничтожает, заставляя переводчика в комментарии объясниться.
Поэтические книги ТАНАХа, а также поэтические фрагменты в прозаических книгах в моем переводе выделяются, как принято ныне: текст располагается по центру листа. Танахическая поэзия еще в древности выделялась особо: заглавиями, системой акцентуации, а также графически — в некоторых рукописях, а затем и печатных изданиях. Так что предложенное мной новшеством не является.
Наибольшие проблемы при понимании текста возникают с прямой речью и диалогом. Интонационно они отмечены в масоре, но проблемы неизбежны: специальных знаков для этого нет, как и знаков, эквивалентных вопросительному и восклицательному, отсюда понятно, почему переводчики не слишком охотно к ним прибегают. Одним словом, перед переводчиком неизбежно встают и интерпретационные проблемы, отношение к которым он обязан обозначить в своем комментарии. Вообще, не комментированный перевод ТАНАХа (к примеру, под ред. Д. Йосифона) — это, мягко говоря, незаконченная работа.
Прямая речь. Диалог
Будучи сторонником перевода, максимально близкого к оригиналу, не слишком «потворствуя» читателю, тем не менее, я полагаю, что прямую речь и диалог следует выделять, что тем более важно, ибо нередко с этим возникают проблемы. Нередко прямая речь находится внутри другой прямой речи, и тогда приходится использовать другой вид кавычек. Еще не получивший нового имени Аврам обращается к жене:
Было: когда приближался войти в Египет,
сказал Сарай, жене своей: «Ты знаешь, что ты женщина красивая видом.
Будет: увидев тебя, египтяне скажут: ‘Это его жена’,
меня убьют, а тебя оставят в живых.
Скажи, что ты сестра,
чтобы было мне благо, и моя душа благодаря тебе живою была» (Вначале 12:11-13).
Во многих местах обилие прямой речи делало текст пестрящим кавычками. Поэтому было решение прямую речь Бога от них освободить, что отмечается в предисловии. Услышав обетование о рождении через год сына,
Засмеялась Сара, сказав про себя:
«Одряхлев — помолодею?! И господин мой — старик!»
Сказал Господь Авраѓаму:
Почему это Сара смеялась, сказав: «Неужели все-таки, состарившись, я рожу?»
Есть ли от Господа скрытое?
Через год в это же время к тебе возвращусь, и — сын у Сары.
Отнекивалась Сара, сказав: «Не смеялась я, испугалась»,
сказал: Нет, ты смеялась (там же 18:12-15).
Песнь песней не имеет четкой композиции, напоминая сборник пронзительных обращений, чувственных описаний, выразительных диалогов, пронизанных единым лейтмотивом любви ее и его, повторами строф, выражений. Текст мастерски создает иллюзию реальности, перемежающуюся с реальностью сновидений: он приходит к ней и исчезает, она бросается на поиски и находит, сон оборачивается явью, а явь становится сном. Всё происходит в мире запахов, красок и звуков, в книге всё чувственное ощутимо, а ощутимое чувственно. Показательна первая глава, где после надписания — ее обращение к нему, к «дочерям Иерушалаима», которое сменяется диалогом «прекраснейшей из женщин» и того, кого ее «душа полюбила». Чувственная доминанта текста — запахи благовоний: масла, нерда (в русской традиции: нард), мирры, кофера (хины). В первой главе, как и во всей Песни песней, многочисленны сравнения с природным миром, в частности, с деревьями кедром и кипарисом, древесина которых издает сильный, устойчивый аромат. И в этот мир врывается монолог и диалог, границы которых, безусловно, зависят от интерпретации.
Песнь песней Шломо.
Будет он целовать меня поцелуями уст,
ласки твои лучше вина.
Запах масла чудесен, разлитое масло — имя твое,
потому девушки любят тебя.
Влеки меня за собой — побежим,
привел меня царь в покои свои —
будем радоваться с тобой, веселиться,
вспоминая ласки твои слаще вина,
верно, любят тебя.
Я черна, но красива,
дочери Иерушалаима,
как шатры Кедара,
как покрывала Шломо!
Не смотрите на меня, что очень черна,
на солнце я загорела,
сыновья моей матери на меня разъярились:
поставили стеречь виноградники —
свой виноградник не сберегла.
— Скажи мне ты, кого моя душа полюбила, где ты пасешь,
где скот в полдень укладываешь?
Может, у стад друзей твоих
мне укрыться?
— Если ты не знаешь, прекраснейшая из женщин,
иди себе по следам скота
и паси овец своих
у жилищ пастухов.
Кобылицей в колеснице Паро
я тебя представлял, моя милая.
Прекрасны щеки твои в подвесках,
шея твоя с ожерельем.
Подвески из золота тебе сделаем
с крапинками серебра.
— Царя за трапезой
моего нерда запах достиг.
Пучок мирры — любимый мой,
между грудями будет он ночевать.
Гроздь кофера — любимый мой
в садах Эйн Геди.
— Милая моя, ты прекрасна,
ты прекрасна, глаза твои — голуби.
— Ты красив, любимый мой, ты прекрасен,
зелено наше ложе.
Кедры — бревна наших домов,
доски его — кипарисы.
Комментарий
Не комментированного текста ТАНАХа, равно как любого другого древнего текста, по-моему, быть не может. При этом важно максимально четко определить рамки комментария, помня: это не толкование текста. Реалии времени, суть происходящего несомненно требуют комментария. Но главное всё же объяснить, почему переведено так, а не иначе. Без комментария невозможно реализовать важнейший принцип любого перевода — не врать. Имею в виду переоценку собственных сил: не всё в оригинале, отстоящем от нас на тысячелетия, понятно; не всё в оригинале может быть прочитано однозначно; не всё, в конечном итоге, переводимо. Поэтому: не понятно — дав в тексте кальку, скажи в комментарии; неоднозначно — дай наиболее приемлемое, а в комментарии — вариант; непереводимо — транслитерируй и в комментарии объясни.
В моем переводе транслитерируются названия большинства музыкальных инструментов, поскольку их соответствие современным нам непонятно (невель), слова, перевод которых заведомо неточен или крайне гипотетичен (шехар); иноязычные для оригинала слова (пардес, сад, заимствование из фарси).
И в случае, когда в тексте невозможно передать особенности оригинала, без комментария обойтись невозможно. Дословный перевод, совершенно понятный: Песнь песней Шломо. Но и в оригинале и в переводе заголовок может быть истолкован дважды двояко: как лучшая песнь (автора, всего ТАНАХа, в мире), написанная Шломо или посвященная ему. Аналогичная ситуация и в ряде глав Восхвалений, где в надписании фигурирует имя Давида, что может указывать на его авторство, на предназначение (для Давида), а также иметь значение: о Давиде, в тех тринадцати случаях, когда текст непосредственно связан с обстоятельствами его жизни.
Прат (Евфрат) — крупнейшая река Западной Азии, множество раз упоминающаяся в ТАНАХе. По ее берегам расположены многие крупные города древности, в том числе центры империй: Бавеля и Ашура (Ассирии), куда были уведены еврейские изгнанники. Тем большее удивление вызывают слова Всевышнего, велевшего жителю Анатота, поселения недалеко от Иерушалаима, купить «пояс льняной», затем пойти к Прату и спрятать его в расселине, а по истечении множества дней пойти к Прату выкопать сгнивший пояс негодный. После чего следует вывод о скверном народе, богам чужим поклоняющимся (Ирмеяѓу 13:1-10). Можно ли этот аллегорический рассказ, один из героев которого Прат, оставить без комментария?
Назывался ли тот источник или проток в окрестностях Анатота Прат или это литературное имя, данное ему пророком, нам неизвестно (сейчас ручей в этом месте называется Прат). Важно другое: с этим названием включается цепь ассоциаций, связанных с изгнанием на берега великой реки, где происходит множество исторических событий, между маленьким Пратом из окрестностей Анатота и Пратом великим утверждается неразрывная связь, подобная той, глазу не видимой, между грехами народа и его изгнанием. Наконец, Прат — четвертая река из вытекающих из Эдена (Вначале 26:14).
А как без комментария понять, чем пугают царя Давида, идущего покорить Иерушалаим: «Не войдешь сюда, слепых и хромых не убрав» (Шмуэль 2 5:6)? Не понять, даже если кое-что к тексту добавить, как делает Синодальный: «И пошел царь и люди его на Иерусалим против Иевусеев, жителей той страны; но они говорили Давиду: «ты не войдешь сюда; тебя отгонят слепые и хромые», — это значило: «не войдет сюда Давид»». Разве что всё прямо в тексте вроде бы перевода всё понятненько объяснить. Если оставаться верным оригиналу, надо доверить объяснение комментарию. Жители Иевуса говорят выступившему против них Давиду: «Не войдешь сюда, слепых и хромых не убрав». Существует множество толкований этих издевательских слов. Возможно, речь идет об изваяньях божков, охранявших городские ворота.
Невозможно обойтись без комментария и в рассказе о греховной любви царя Давида к Бат Шеве (Вирсавии), начинающейся с настойчиво повторяющейся крыши. «Было: в вечерний час встал Давид с ложа, по крыше царского дома ходил, с крыши увидел: на крыше купается женщина,// видом очень красивая женщина (Шмуэль 2 11:2). Читателю, не знакомому с плоскими крышами Иерушалаима, которые в полном смысле слова были частью дома и использовались для различных нужд, трудно представить себе картину, открывшуюся Давиду с крыши царского дома, возвышающегося над домами, вероятно, всего тогдашнего Иерушалаима.
Мой перевод сопровождается тремя видами комментариев. Первый (с буквенной отсылкой) знакомит читателя с важнейшими реалиями (историческими, природными и т.п.); второй (с цифровой отсылкой) посвящен вопросам перевода, здесь иногда даются и варианты текста; третий комментарий — литургический (в соответствии с законами и обычаями земли Израиля). Первые два вида комментариев имеют непосредственное отношение к переводу. В ряде случаев, если отказаться от идеи поясняющего перевода, без комментария обойтись невозможно. Пример: рассказ о рождении и именах сыновей Яакова. Перевести так, чтобы пояснение в тексте объясняло имя при сохранении его звучания никак невозможно. Комментарий незаменим и в том случае, когда перевод по необходимости слишком удаляется от оригинала.
В 38 главе книги Вначале рассказывается о том, что дважды овдовевшая, замужем бывшая за двумя братьями Тамар, сняв с себя одежды вдовы, украсившись, укрыв накидкой лицо, садится у входа в селение, где ее видит, приняв за шлюху, ее тесть Иеѓуда. Побывав у нее и оставив залог, через некоторое время через друга Иеѓуда посылает обещанного козленка. Друг Тамар не находит. Иеѓуде сообщают, что та забеременела, за что должна быть казнена. Перед казнью она посылает тестю вещи, оставленные в залог. Узнав их, Иеѓуда сказал: «Она праведнее меня: моему сыну Шеле не дал ее» (26). Без знания реалий суть дела понять невозможно. Здесь впервые в Тексте упоминается левиратный брак (levir — деверь, лат.), смысл которого в том, что, если человек умирает бездетным, брат обязан взять жену умершего в жены, чтобы «установить имя» брату своему. После смерти двух сыновей младшего Шелу Иеѓуда Тамар в жены не дал, чем и вызван нарушивший нормы поведения вдовы ее поступок. В оригинале употребляется слово, обозначающее жениться левиратным браком. В переводе сказано «жениться»: в русском языке специального слова нет, а в лингвистическом комментарии объяснено значение термина. В залог Иеѓуда оставляет печать и шнур. На печати было имя или/и символ владельца, она часто прикреплялась к шнуру или могла быть в виде перстня. Печать свидетельствует о высоком социальном статусе владельца. Об этом тоже идет речь в комментарии. В рассказе употребляются два синонима: Иеѓуда принял Тамар за шлюху, а его друг, отыскивая, кому отдать козленка взамен залога, расспрашивает о блуднице. И здесь без комментария не обойтись: в отличие от «шлюхи», слово «блудница» (קְּדֵשָׁה), обозначало храмовую проститутку, которая полностью или частично отдавала заработанное в языческий храм.
Голос зовет
Великий стих (Иешаяѓу 40:3), из оборванного прочтения которого возник знаменитый «глас вопиющего в пустыне», отнюдь не пессимистичен. Этот образец танахического параллелизма — настойчивый призыв, важнейший энергичный акцент «утешительной» части пророчества Иешаяѓу (главы 40-66), которые исследователи именуют «Второисайя». Чтобы энергия стиха стала внятной, сделаем транслитерацию, выделив ударные гласные:
Коль коре бамидбар пану дерех Адонай
Яшру баарава месила леэлоѓейну.
Синодальный: Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу,
прямыми сделайте в степи стези Богу нашему…
Перевод достаточно точен, но пропала энергия, стих по-русски широк и приволен: растекается мысию по древу, и степь да степь кругом. Но не на эти ассоциации рассчитывал автор. «Глас» и «стези» в вину трудно поставить: коротки, энергичны, да и в период редакции перевода (70-е гг. 19 в.) звучали чуть менее возвышенно и архаично, чем слышится нам сегодня. Коре, конечно, можно передать и причастием, как в знаменитом выражении, но пять слогов вместо двух там, где так важна энергия речи, это уж слишком. Хорошо бы и без степи, которой в Израиле нет, обойтись.
Огиенко: Голос кличе: На пустині вготуйте дорогу Господню,
в степу вирівняйте битий шлях Богу нашому!
Замечательно энергичный призыв! Даже во всех смыслах плохое «в степу» звучит мощно, призывно. Но смущает совершенный вид глаголов-призывов: «вготуйте», «вирівняйте». Верно, в иврите нет видов глаголов, и формальных претензий, конечно же, нет. Но, думается, глаголы-призывы должны обозначать действие постоянное, длящееся. «Битий шлях»? К чему добавлять определение, ведь оригинал без него обошелся? Прошу прощения, но можно было бы так: «в степу рівняйте шлях нашому Богу!»
Что ж, уроки извлечены (задним числом, разумеется, изучению предшественников предшествовал собственный перевод), можно и начинать. Коль коре (голос зовет) относится к обоим полустишиям. Дальше — параллелизм! — максимально соблюдая симметрию, ищем синонимы. Пустыня — пустошь, торите — ровняйте, Господь — Бог, путь — дорога. И не имитируя (невозможно!), но приближаясь к ритму оригинала:
Голос зовет: «В пустыне торите Господу путь,
ровняйте в пустоши нашему Богу дорогу».
В первом полустишии оригинала — 13 слогов, в моем переводе — 14, в Синодальном и у Огиенко — 17. Во втором полустишии — в оригинале, у меня и Огиенко — 14, в Синодальном — 15. А теперь — зазвучит ли знаменитый стих в знаменитом контексте (Иешаяѓу 40:1-5)?
Утешайте, утешайте народ Мой, —
ваш Бог говорит.
Сердцу Иерушалаима говорите и возвещайте: срок исполнен, вина прощена,
принял он от Господней руки дважды за все свои прегрешения.
Голос зовет: «В пустыне торите Господу путь,
ровняйте в пустоши нашему Богу дорогу».
Возвысится дол, гора и холм станут ниже,
станет прямой кривизна, горы — долиной.
И явится слава Господня,
и увидит каждая плоть, что уста Господа изрекли.
