Она не была лёгкой, её жизнь: в три года потеряла отца, потом сына, потом мужа… Но был в ней, этой жизни, высокий смысл. Даже для армии немало сделала раббанит Авицедек. Дома у неё, в глубоком подполье, хранилось оружие. Переносила его на себе, пряча под одеждой.

Лея Алон (Гринберг)

ְДать силу страждущему…

Есть мгновения, когда словно стирается грань между прошлым и настоящим. Исчезает куда-то целый пласт жизни, и ты оказываешься вдруг наедине с тем, что давно ушло. Такое чувство я испытала на свадьбе дочери моего друга Мордехая Лапида. Более 20 лет прошло с того дня, когда на Цомет Кастина прозвучали выстрелы, оборвавшие две жизни, его и сына, девятнадцатилетнего Шалома. Мордехай, единственный ребёнок у своих родителей, всегда мечтал, что у него будет много детей. И осталась его богатая поросль.
Я уже не раз бывала на свадьбах его детей, но эта, совсем недавняя, как-то по-особому взволновала меня. Вспомнила, как Марик (так мы звали его в Риге) привёз нас в Хеврон на первую еврейскую свадьбу и маленькая Раая, сегодняшняя невеста, танцевала под лестницей в Бейт-Хадассе. Как смешно подпрыгивала в своём белом платьице, и кудряшки подпрыгивали вместе с ней. А на крыше дома лежали плотно уложенные мешки с песком и перед входом в Бейт-Хадасу стояли солдаты с автоматами. Вспомнилось, как Мордехай знакомил нас, новых тогда репатриантов, со страной, дорогими его сердцу людьми. Порой они становились героями моих радиопрограмм на «Кол Исраэль», где я начала работать вскоре после репатриации.
Одной из них была бабушка его жены Мирьям ― раббанит Авицедек.
Её уже давно нет на свете, как и той агноновской старушки, которую она мне напоминала, но образ остался в памяти да и в сохранившихся зарисовках.
…Белый лист с чёрными буквами среди ярких плакатов на доске объявлений о спектаклях, новых фильмах, экскурсиях, лекциях.
Такие листы сообщают о чьём-то уходе. Уходе ― навсегда.
Я задержала взгляд. Прочла фамилию ― «Раббанит Ципора Авицедек».
Вернувшись домой, тотчас открыла книгу, которую она мне подарила. Очерк о ней назывался «Ципора Авицедек». Просто имя и фамилия. Так она была знакома многим жителям Иерусалима.
Не его молодой поросли, а старшему поколению, дедам их, которые некогда составляли ядро Старого города, святая святых Иерусалима.
Ей было за восемьдесят, когда Мордехай познакомил нас.
Невысокая, сохранившая живость лица и движений, она притягивала теплотой своего взгляда. Большеватый парик, должно быть, скрывал седину, но морщинки разбежавшиеся по всему лицу, выдавая возраст, а тяжёлые отекшие ноги ― болезнь сердца.
Книга, в которую вошёл очерк о ней, была посвящена тем, кому впервые присвоили звание «Якир Иерушалаим». Их было всего двенадцать, самых уважаемых граждан, чьи деяния остались в истории города. И первая среди них ― она ― раббанит Авицедек.
В своей рекомендации общественная комиссия написала:

«Вся её жизнь была отдана идее, выраженной в двух изречениях ― одно из пророка Йешаягу (Исайи), другое ― из поучения отцов. Одно напоминает человеку о его долге перед ближним в словах: ″…чтобы разделил ты с голодными хлеб свой, и скитающихся бедняков ввёл в дом″. Другое повелевает: ″Пусть твой дом будет широко открыт, а бедные пусть станут частью твоего дома″».

Я читала эти строки и вспоминала, как рассказывала она о своём детстве. Ей едва исполнилось восемь, когда взяла она сумку и пошла собирать продукты для бедных. Сумка была большая, а она совсем маленькая, и имя подстать ей ― Фейгеле ― птичка на идиш.
Давали ― кто, что мог. И сумка постепенно тяжелела, а когда она становилась совсем полной, Фейгеле Майзель шла к другим домам. Она хорошо знала, как здесь ждут её…
Пройдёт десять лет, и ей, восемнадцатилетней, поручат распределять продукты и вещи, которые Джойнт присылал голодающему городу. Обращаясь к прошлому, она возвращала не только себя, но и меня к тем годам, которые сегодня уже просто невозможно представить. Закончилась Первая мировая война: в стране царили разруха, голод, эпидемии. И как результат: высокая смертность. Нужно было помочь так, чтобы не унизить человека, а она была совсем молоденькая, без всякого жизненного опыта. Порой просто сердце подсказывало ей слова и поступки. Иногда она попадала в семью, где царило отчаяние и её приход спасал кого-то от смерти.
Однажды она оказалась в доме, где рожала женщина. Дети крутились тут же. Беспомощный муж, метался, видя страдания жены. Акушерки, конечно же, не было. Кто из бедных мог позволить себе акушерку? Глядя на эту картину, она сама чуть не плакала, но помочь не могла. И лишь молилась, чтобы произошло чудо. И чудо произошло: мать и ребёнок остались живы, но Фейгеле покидала дом с тяжёлым сердцем. Увиденное и только что пережитое не давало ей покоя.
Помочь могла только Генриетта Сольд. Она создала в Америке женскую сионистскую организацию «Хадасса» и стояла у истоков первых общественных форм защиты здоровья в Эрец Исраэль.
Фейгеле Майзель была одной из самых молодых израильтянок, примкнувших к ней. Вот и на этот раз она пришла к Генриетте.
Решение пришло не сразу. Но пришло: родилась идея создания для нужд ишува курсов акушерок.
Как-то она поймала себя на мысли, что её всё больше и больше волнует судьба женщины и ребёнка. Именно они были самыми беспомощными в этом мире. Она знала о каждом новорожденном в ишуве. В её записных книжках были аккуратно внесены все данные о ребёнке. Бюро регистрации новорожденных тогда не было, и свидетельства о рождении выписывались на основании этих данных.
А жизнь по-прежнему требовала своё: всё острее ощущалась отсутствие детских консультаций. И вновь раббанит Авицедек восприняла это как своё личное дело. Появились первые консультации, а потом и первая большая больница для женщин «Эзрат нашим», у истоков которой снова стояла ― раббанит Авицедек.
До конца жизни она оставалась членом её правления. Помню, с какой болью говорила, что не может участвовать в заседания правления. Отказали ноги. Теперь она всё больше лежала, чувствуя, как силы покидают её, приближая уход…
― Нет у меня претензий к Богу, ― говорила она, окидывая мысленным взором всю свою жизнь.
Она не была лёгкой, её жизнь: в три года потеряла отца, потом сына, потом мужа… Но был в ней, этой жизни, высокий смысл. Даже для армии немало сделала раббанит Авицедек. Дома у неё, в глубоком подполье, хранилось оружие. Переносила его на себе, пряча под одеждой. Была связана с командиром Хаганы, от него получала задание. Однажды отыскала в своём районе жестянщика, который готовил бомбы для борьбы с англичанами. А потом, когда появились первые беженцы, она вновь оказалась там, где нужна была её помощь…
Однажды она пригласила меня на экскурсию по Старому городу.
Нашим гидом был какой-то человек средних лет, но его я не помню, а её помню. Как будто она вела нас, а не он. И видятся мне узкие улочки, серые, пережившие войны дома из прошлого века, дворики, к ним примыкавшие. Арабская детвора выскакивала отовсюду и босыми ногами месила пыль на дороге. Мне почему-то вспомнился Агнон, его описание в «Тэиле», как вела его иерусалимская старушка по старому городу и говорила:

«Ты, наверное, помнишь город был раньше сплошным проходным двором. А теперь, когда его заселили арабы, мы должны обходить их, и дороги стали длиннее.
Видишь этот двор? Раньше здесь жило сорок еврейских семей.
Здесь были две синагоги, здесь всегда молились, днём и ночью учили Тору, но евреи покинули его. Пришли арабы и поселились в нём».

Так говорила агноновская старушка, когда вела своего спутника по Старому городу. Её звали Тэила, в переводе на русский «Хвала». Раббанит Авицедек звали Ципора (Птица), а в детстве ― Фейгеле (птичка). Потом, когда она была уже замужем, знавшие её говорили полушутя-полусерьёзно, что надо бы назвать её не Авицедек, а Ави-Цдока, чтобы подчеркнуть: не справедливость ищет она, а милосердие.
В Старом городе Ципора Авицедек выросла. Эти окружённые стеной кварталы знала наизусть. И страдала, когда евреи оставляли свои дома, перебираясь в новый город. В 1929 году, накануне погрома, который перекинулся, как пожар с Хеврона на Иерусалим, их, жителей Старого города, вывели из стен и расселили в той части, которая была безопасней, но едва утих ветер погрома, как Ципора Авицедек начала возвращать людей назад. Чтобы не опустел еврейский квартал, эта святая святых Иерусалима.
В ту экскурсию она переходила из дома в дом, вспоминала. И были в её воспоминаниях и боль и сладость, оттого что она возвращалась к детству.
Она поднималась по крутой каменной лестнице, останавливаясь и тяжело дыша. И видно было, какие у неё опухшие ступни ног ― как две подушки ― но взгляд был живой и глаза улыбались.
И снова я вспоминала агноновскую старушку.

Иллюстрация С. Раскина к рассказу Шмуэля-Йосефа Агнона «Тэила»

«Была в Иерусалиме старушка, чудесная старушка ― никогда такой не видел. Умная, справедливая, скромная удивительно, симпатичная необыкновенно. Глаза внимательно светятся, а морщинки на лице такие мирные, светлые. Если бы женщины могли походить на ангелов, я сравнил бы её с ангелом Божьим».

Может с неё списывал Агнон свою Тэилу, когда обрисовывал её поглощённость чужими бедами.

«Но только я сомневаюсь, ― писал он, ― что вы застанете её дома. Она или навещает больных, или пошла делать богоугодное дело, о котором никто её не просил. А может всё же застанете её. Между мицвот она иногда бывает дома и тогда чинит одежду сирот и штопает чулки».

Когда раббанит Авицедек была ещё Фейгеле, прослышала она о несчастном ребёнке, рождённом в незаконной связи. Не был он желанным ни для матери, ни для отца. Разыскала она тогда малыша, поместила его в больницу, подлечили его, поставили на ноги. А тем временем подыскала ему Фейгеле тёплый дом, людей, для которых стал он сыном. С тех пор была она официальным опекуном детей, оставшихся без родителей: следила за их успехами, выдавала замуж, женила.
После той экскурсии по Старому городу, возвращались мы на автобусе назад, к центру. Раббанит Авицедек сидела на первом сидении. А рядом стояла солдатка. Помню, как глядя на девушку, поглаживала она её руку, просто, без слов, а глаза излучали доброту, напоминая ту самую агноновскую старушку.
Только у Тэилы не осталось потомства, а ветвь Ципоры Авицедек пышно разрослась. Отец Фейгеле Майзель, раввин из России, который прибыл в Палестину в конце позапрошлого века, похоронил всех своих детей от первого брака. Фейгеле родилась от второго брака, уже здесь, на этой земле, когда ему было восемьдесят.
А у неё родилось трое сыновей. Выросли они, стали заметными фигурами в жизни ишува. Один из них был личным секретарём главного раввина Израиля Хаима Герцога, другой ― главным раввином военно-морского флота, третий ― адъютантом главного раввина Израильской армии, рава Шломо Горена.
Я видела раббанит Авицедек и в скорби и в радости. Чаще ― в радости. В окружении детей, внуков, правнуков.
Жизнь наградила её сторицей…
***
Нет, совсем не случайно, именно она оказалась рядом со мной в одну из тяжелейших минут моей жизни… От неё исходили такая мудрость и сила, что, казалось, частица их передавалась и мне.
Она была на своём месте ― там, где нужна была больше всего.
И вновь, как на протяжение всей своей жизни, давала силу страждущему…