Хождение по мукам начиналось с получения вызова из Израиля, причем от близкого родственника. Отсутствие таковых становится непреодолимой преградой в самом начале пути. Но для того, чтобы получить вызов, нужно написать письмо или заказать международный телефонный разговор. Все письма за границу проверялись цензурой и, если адресованы в Израиль, часто бесследно исчезали.
ОТПУСТИ НАРОД МОЙ!
Глава из книги «Коломенский якорь»
Стоит ли тратить жизнь на то, чтобы отвоевывать уголки у пустыни?
Лед тронулся. С появлением на карте мира государства Израиль в душе многих моих соплеменников затеплился лучик надежды: если есть страна, значит народ еще не погиб! Это вовсе еще не означало намерения эмигрировать в эту страну. Все прекрасно сознавали ввиду советских реалий всю фантастичность подобных планов. Однако собственное еврейское государство, о котором мечтали многие поколения моих предков, стало реальностью. Это государство было едва различимо на политической карте мира. К тому же треть его территории была как бы незаконно приобретенной — отнятой у арабов в результате первой арабо-израильской войны 1948–1949 годов. И на наших политических картах Израиль представлялся не в фактических границах, а в тех, которые провела ООН при разделении территории Палестины в ноябре 1947 года на два государства: еврейское и арабское. Этот микроскопический Израиль, изображенный на карте в виде «трех сосисок», внушал мне глубокое уныние и одновременно удивление: как столь долго он вообще мог существовать, окруженный врагами? Но он существовал, и это было самое удивительное. И это вызывало уважение. И это поддерживало многих моих соплеменников морально. И это заставляло другие народы смотреть на евреев несколько иначе, чем было давно заведено: оказывается, они способны на нечто большее, нежели жить в положении приживалок среди других великих и малых народов и оставаться безответными жертвами всех мировых катаклизмов. Присутствие на земле этой микроскопической страны по имени Израиль у подавляющего большинства советских евреев не вызывало иных чувств, кроме сочувствия и солидарности с ней. Однако почти никто из нас не связывал своей судьбы с этим государством.
Положение изменилось после беспримерной победы Израиля в Шестидневной войне. У советских евреев определенно проснулось то чувство, которое именуется национальной гордостью. И причины этого были две: с одной стороны, это сама победа Израиля, с другой, — та беспардонная ложь и клевета по отношению к Израилю, которые лились со страниц советских газет и с экранов телевизора. Здесь сработал принцип «вопреки». Советские евреи вдруг ощутили себя единым народом, что было удивительно, учитывая ту ассимиляционную политику, которую многими десятилетиями проводило государство по отношению к ним. И евреи, пока еще в индивидуальном порядке, стали подавать заявления на отъезд в Израиль. Это были отчаянные люди, и их поступок граничил с безрассудством, ибо все на собственном опыте, опыте своих родственников и знакомых не могли не ощущать мощи государства, которое могло каждого раздавить, как букашку.
Власть на подобные обращения реагировала точно так же, как реагировала бы мачеха, оскорбленная вызывающим поведением своей неблагодарной падчерицы. Это не вмещалось в рамки тоталитарного государства и давным-давно установившегося общественного договора между народом и властью: государство нас кормит, а мы остаемся его лояльными гражданами и не лезем в «политику». В том, что претензии некоторых евреев на эмиграцию в этот ненавистный Израиль является чистой воды политикой, не сомневался никто. И какой это пример для остальных? Если позволить евреям покидать нашу прекрасную родину — «оплот мира, демократии и социализма» — то почему же нельзя другим? Это невообразимая наглость, и такого просто не может быть.
И власть стала действовать соответственно. Можно было бы, конечно, просто надолго упрятать этих людей за решетку за «измену родине» и «буржуазный национализм», чтобы другим неповадно было. Но сейчас не сталинские времена. Приходилось считаться с мнением мировой общественности и не хотелось подрывать авторитет коммунистических и левых партий на Западе — своеобразной нашей «пятой колонны» в мире капитала. СССР мировая держава и, как таковая, нуждалась в услугах подобного рода «полезных идиотов». Поэтому было отдано предпочтение относительно «гуманным» методам, которые делали выезд евреев из страны почти невозможным, но на законных основаниях.
Хождение по мукам начиналось с получения вызова из Израиля, причем от близкого родственника. Отсутствие таковых становится непреодолимой преградой в самом начале пути. Но для того, чтобы получить вызов, нужно написать письмо или заказать международный телефонный разговор. Все письма за границу проверялись цензурой и, если адресованы в Израиль, часто бесследно исчезали. Приходилось писать вновь и вновь. Наконец адресат шлет долгожданный вызов, но он к вам не приходит. Шлют новый вызов — и та же история. Вызовы исчезают, как только письмо пересечет границу СССР. Их складируют сотрудники госбезопасности, которые уже успели завести на вас дело.
Но, допустим, вызов из Израиля получен. Для подачи в ОВИР ходатайства о выезде требуется характеристика с места работы или учебы, а также письменное разрешение родителей, если они живы. А если умерли, то необходимо получить справку об этом от администрации кладбища, где они похоронены. Это требуется даже в том случае, когда сам потенциальный репатриант весьма преклонного возраста и давным-давно круглый сирота. Но как быть, если один из родителей или оба пропали без вести, что случалось со многими евреями, убитыми во время войны на оккупированных немцами территориях и вне их? Это обстоятельство не освобождало соискателя от необходимости получения справки от соответствующего компетентного органа, иногда — неведомо какого.
Далее предоставляю слово писателю Эфраиму Севеле. В его очень пессимистичной повести «Возраст Христа. Последние судороги неумирающего племени» история о получении визы для переезда советских евреев в Израиль описана настолько убедительно, что мне нечего к этому добавить.
«Для подачи ходатайства о выезде требуется, кроме вызова, характеристика с места работы или учебы и письменное разрешение родителей, если они живы, заверенное печатью и подписью ответственного советского служащего по месту их жительства. …Вы сами должны явиться туда, где работаете, и попросить у начальства характеристику для оформления выезда в Израиль. …Выдать характеристику вам, разумеется, отказывают. Больше того, с этой минуты вас объявляют враждебным элементом. Собирают общее собрание всего коллектива, с которым вы работаете, и на глазах у всех публично оскорбляют, бранят, осыпают укорами — косноязычными, злобными, тупыми.
Потом увольняют с работы безо всяких оснований, подыскав любой предлог. Студентов автоматически исключают из института, а юноша, изгнанный из института, тотчас призывается на службу в армию и на два года засылается подальше, куда-нибудь к китайской границе.
… Оставшись без работы, вы рискуете, по советским законам, быть объявленным бродягой и тунеядцем. Подвергнуться административной высылке в места не столь отдаленные, быть разлученным с оставшейся без средств семьей и за гроши где-нибудь в сибирской тайге валить лес, что именуется в СССР трудовым воспитанием.
Дабы избежать подобной участи, вы лихорадочно подыскиваете любую, самую неквалифицированную и мало оплачиваемую работу, лишь бы не дать повода для административных мер».
В те времена ходил невеселый еврейский анекдот, характеризовавший приметы времени: «Еврейская семья из трех человек. Муж — рикша, жена — гейша, сын Мойша».
«…Характеристику вам не дали, а без нее остальные документы не принимают. … Вы попадаете в замкнутый круг. Продаете последние вещи, доходите до крайнего нервного и физического истощения. Унижаетесь, умоляете и после года, а порой двух лет мытарств, становитесь обладателем злополучной характеристики — клочка бумаги, на котором написано, что вы с такого-то и по такой-то год работали в таком-то и таком-то месте.
…Наконец-то, уже потеряв человеческий облик, вы стали обладателем всей пачки требуемых бумажек. Теперь перед вами главное и обычно непреодолимое препятствие, ОВИР — Отдел виз и регистраций Министерства внутренних дел СССР — учреждение, где и совершается оформление на выезд за рубеж. …Евреи буквально осаждают эти учреждения, ходят туда годами, их гонят, и они снова возвращаются.
Офицеры — сотрудники ОВИРа — не скрывают своей неприязни к евреям. И кто бы ты ни был в прошлом, до подачи заявления: известным ли артистом, чей портрет украшал афиши, писателем, чьими книгами зачитывались прежде те же офицеры, отношение ко всем одинаковое — презрение, грубость, оскорбления. Невзирая на возраст и пол. …Мне после длительного и малоприятного знакомства с ОВИРом представляется, что сотрудники этого учреждения подбираются по особым признакам. И один из них, самый важный — садизм. …Да, да. Именно садизм. По иному квалифицировать то, что я наблюдал, невозможно.
…Там же, в ОВИРе, вас ждет следующая и немаловажная преграда. Каждый взрослый (после шестнадцати лет) должен заплатить за визу 900 рублей, то есть 1000 долларов по официальному курсу. Где взять такую сумму? В семье могут быть четверо или пятеро взрослых. …Исключение не делается и для глубоких стариков. Кстати сказать, при выезде пенсия, которую они зарабатывали всей своей трудовой жизнью, ликвидируется.
Теперь давайте займемся несложным подсчетом. Инженер или врач средней квалификации в СССР получает в среднем 100 — 150 рублей в месяц. При существующих ценах этого с трудом хватает, чтобы свести концы с концами. О сбережениях говорить неуместно. При таких жалких доходах средняя советская семья не в состоянии уплатить ОВИРу выкуп. Но, допустим, вы продали весь свой скарб, вам помогли родственники, друзья или, на худой конец, просто евреи собрали вам недостающую сумму. Тут наступает обычная развязка. По телефону, даже не пригласив для беседы в ОВИР, вам сухо сообщают, что в выезде в Израиль вам отказано. Без объяснения причин и мотивов. И еще напоминают, что если вы вздумаете снова подать заявление, то все документы придется собирать и оформлять заново. По 10-12 лет добиваются люди права на выезд».
Людей, годами безуспешно добивавшихся разрешения на выезд в Израиль, называли «отказниками». Многие из них уходили в правозащитную деятельность, подвергались арестам и посадкам, за ними неустанно велась слежка. Другие предпочитали заниматься чисто еврейскими делами: преподаванием и изучением языка иврит, Торы, еврейской истории и т. п. Почти все они также находились под бдительным присмотром властей, и наиболее активные рисковали свободой. Очень опасно, например, было преподавание иврита. Могут посадить, а за что — придумают. Например, за злостное хулиганство, устроив какую-нибудь провокацию.
С одним из активных «отказников», Карлом Малкиным, мы познакомились вскоре после Шестидневной войны, и это знакомство продолжалось до его отъезда в Израиль. У нас в конструкторском отделе Коломенского завода работал Ефим Зайдман, который серьезно увлекался эсперанто — искусственным языком, придуманным евреем Заменгофом с целью сделать его языком международного общения. На почве увлечения эсперанто он познакомился с Карлом Малкиным и однажды привез его в Коломну. Человек шесть собрались на квартире одного из нас. Мы обсуждали текущие события, ситуацию вокруг Израиля и «еврейский вопрос» в СССР.
Так вот, Карл Малкин. За всю свою жизнь я не встречал человека, настолько твердого в своих убеждениях, упорного и последовательного в достижении поставленной цели, каким был он. Карл, как и его младший брат, Саша, был полукровкой: мать русская, отец еврей, и жили они в Рязани. По «галахе», определяющей национальную принадлежность полукровки по материнской линии, он даже не был евреем. А в России детей от смешанных браков, как правило, записывали «русскими», поскольку быть евреем всегда невыгодно, иногда — опасно. Карл был записан русским.
Но произошла такая история. После окончания школы Карл поехал в Москву поступать в университет: у него были большие успехи в математике. Он хорошо подготовился, и ничего не подозревавшие преподаватели на вступительных экзаменах ставили ему пятерки. На еврея он был мало похож — русоволос, слегка рыжеват, роста выше среднего, крепкого телосложения. Но во время одного из завершающих вступительных экзаменов преподаватель вышел в коридор, увидел отца Карла — типичного еврея — и все понял. Он поставил Карлу тройку, и университет остался за бортом. Карл тоже все понял. Тогда он как бы случайно прожег свой паспорт на листе, где записана национальность. А когда паспортистка выдавала ему новый, то со слов Карла в графе национальность записала «еврей». Ей не могло прийти в голову, что у нас в России человек, не утративший рассудок, имея возможность стать русским, предпочтет еврейство.
Став евреем, Карл занялся самообразованием, смог добраться до Торы и языка иврит — а это дело в СССР совсем непростое. Но он был уперт. С каким бы вопросом (кроме чисто житейских) мы к нему ни обращались, его ответ был прост: «Читай Тору, там все сказано». Для него не существовало преград. Когда зашел разговор о возможной репатриации в Израиль каждого из нас, и я назвал в качестве непреодолимой преграды свою женитьбу на русской (у нас уже был годовалый сын), он сказал просто: «Уезжайте все вместе». Когда же я ответил, что это невозможно из-за стариков — родителей жены, которых нельзя оставлять, так как жена была их единственной дочерью, он сказал: «Тогда разводись. Иначе твоя жизнь теряет смысл: для своего народа ты умер, а здесь, в СССР, желаешь того или нет, ты своим трудом будешь поддерживать тоталитарный режим государственных юдофобов».
На какое-то время Карл Малкин стал движителем нашего еврейского самообразования и постижения истории Израиля, да и вообще прошедшей истории. С его участием прошло несколько встреч с интересными людьми. У одного из наших молодых, скажем, «националистов», который позже репатриировался в Израиль, в Москве жила бабушка — в прошлом жертва политических репрессий. По предварительной договоренности мы ездили к ней для беседы за чашкой чая, и она рассказала свою историю. В двадцатые годы ее, как коммуниста, отправили в Казахстан для укрепления советской власти на ниве просвещения, и она там занимала какой-то ответственный пост. В незабвенном 1937 году ее вместе с группой местных руководителей арестовали, и она пятнадцать лет провела в Карагандинских лагерях. Тогда репрессировали поголовно все руководство союзных и автономных республик и многих расстреляли. Остальных — по большей части женщин — упрятали в лагеря. Она дожила до освобождения и реабилитации. Это была крупная и на вид еще крепкая женщина — все еще убежденный коммунист. На одном из первых допросов следователь предложил ей рассказать свою биографию. И он очень удивился, когда услышал, что подсудимая в свои 16 лет в Одессе вступила в «Еврейскую коммунистическую партию», о существовании которой никто не слышал (в том числе и мы).
А теперь эта пожилая женщина — персональный пенсионер — занималась историческим образованием школьников (тогда это еще было возможно). К ней на беседу приходили старшеклассники, и среди них, по ее словам, попадались умненькие ребята. Карл задал ей вопрос: «Стоит ли тратить жизнь на то, чтобы отвоевывать уголки у пустыни?» Она сказала, что если бы была так молода, как мы, то, возможно, приняла бы для себя иное решение. Но в нынешних обстоятельствах у нее нет выбора, и она ни о чем не жалеет.
В один из июньских дней 1968 года, мы организовали однодневный «слет» группы молодых активистов из Москвы и Риги, в большинстве своем «отказников». «Слет» проходил в лесу недалеко от жд-платформы Москворецкая. Всего было человек двадцать, Мы поставили несколько палаток, разожгли костер, обустроили лагерь. Весь вечер и следующее утро прошли в беседах на злобу дня с экскурсом в историю, и самой заметной фигурой здесь опять был Карл Малкин. Но я запомнил и двух рижан: одного звали Давид (фамилия его не звучала), другой была Рут Александрович — худенькая белокурая и голубоглазая девчушка, медсестра из Риги. Через два года ее сделали подсудимой на втором процессе по ленинградскому «самолетному делу» и дали два года лагерей. Ее арестовали в октябре 1971 года накануне свадьбы: на следующий день должна была выйти замуж. Это был своеобразный свадебный подарок молодоженам со стороны властей — на «подарки» подобного рода они никогда не скупились.
Давид, по-видимому, привлечен не был. О его истории мне известно лишь следующее. Когда он запросил характеристику с места работы для подачи документов в ОВИР и состоялось собрание коллектива его организации, один из присутствовавших спросил Давида: что он собирается делать в Израиле со своей инженерной специальностью, которая там не будет востребована? Давид ответил: «Я буду гайки заворачивать». Собрание отнеслось с пониманием и дало ему характеристику.
Этот «слет» на природе в удалении от глаз и ушей посторонних оказался полезным для общения большой группы единомышленников, что было бы невозможно в городе. И, тем не менее, о нем стало известно чекистам, которые везде имеют глаза и уши, впрочем, без последствий для устроителей. На обратном пути к платформе Москворецкая я получил комплимент в свой адрес от двух молодых женщин — участниц этого мероприятия — по поводу отличной его организации. По их мнению, я был бы очень полезен в Израиле и хорошо бы вписался, например, в жизнь кибуца. Что я мог им сказать? Мне было только тридцать, но путь в эмиграцию я себе уже отрезал.
Еще одной инициативой Карла Малкина, к счастью не реализованной, была встреча с А.И. Солженициным, обитавшим в то время в Рязани под бдительным присмотром местного КГБ. Эта встреча не принесла бы пользы ни Солженицину, ни нам, но могла принести большие неприятности обеим сторонам. Солженицын предложение о встрече благоразумно отклонил.
В июне 1970 года разразилось «самолетное дело», которое стало вехой на пути репатриации советских евреев в Израиль. Группа евреев-отказников предприняла попытку побега из СССР, рассчитывая перелететь границу с Финляндией на маленьком самолете АН-2, совершавшем рейсы местной авиалинии между аэродромом «Смольное» в Ленинграде и городом Приозерск на Карельском перешейке. Предполагалось совершить посадку в шведском городе Боден и устроить там пресс-конференцию, на которой рассказать о положении евреев в СССР. Посадка самолета в Финляндии исключалась, так как между Финляндией и СССР действовал договор о взаимной выдаче преступников.
Сама идея похищения самолета и перелета границы СССР принадлежала бывшему военному летчику Марку Дымшицу, проживавшему с женой и двумя дочерьми в Ленинграде. Он и должен был сесть за штурвал этого самолета. Дымшиц начал подбирать группу вначале среди ленинградских евреев. Но ленинградцы проявили осторожность. Через одного репатрианта, получившего (в порядке исключения) разрешение на выезд в Израиль, они запросили мнение правительства Израиля относительно захвата самолета. Израильтяне отнеслись отрицательно по моральным соображениям, так как сам Израиль в те годы был едва ли ни главной мишенью воздушного пиратства со стороны палестинских боевиков. Ленинградские сионисты во главе с Григорием Бутманом идею захвата самолета отвергли, но у Дымшица появились сторонники в Риге, и один из них — Эдуард Кузнецов, ранее отсидевший семь лет за «антисоветскую деятельность».
Всего в группе угонщиков было 15 (по другим сведениям, 16) человек. Четверо из них должны были заранее выехать в Приозерск, чтобы встретить там рейс № 179. Остальные, вылетев с ленинградского аэродрома «Смольное», должны уже быть на борту самолета. Среди заговорщиков, кроме евреев, были двое русских диссидентов: Федоров и Мурженко. Операция имела кодовое название «Свадьба». Присутствие на борту самолета множества евреев вызвало бы подозрение. Для этого случая «свадьба» — повод достаточно убедительный.
Но чекисты не дремали и всю операцию держали под контролем. Направляясь к аэродрому «Смольное», беглецы почувствовали слежку. Эдуард Кузнецов обратился к русским Федорову и Мурженко с предложением покинуть группу, чтобы не подставлять себя ради еврейской проблемы эмиграции в Израиль. Но те решили оставаться до конца. Заговорщиков арестовали на взлетных полях в «Смольном» и Приозерске. Вместе с ними арестовали Бутмана и других видных сионистов Ленинграда, которые никакого отношения к попытке захвата самолета не имели. В декабре 1970 года был суд. Подсудимые обвинялись в «измене родине», антисоветской агитации и пропаганде, и хищении в особо крупных размерах. Марка Дымшица и Эдуарда Кузнецова приговорили к смертной казни, остальным дали от четырех до пятнадцати лет.
Эти приговоры породили бурю негодования за рубежом. Возмущение вызвали сами смертные приговоры и несоразмерность наказания содеянному. Такое не укладывалось в представление свободного мира о правосудии. Почему же суд вынес столь жестокие и несправедливые приговоры? — Потому что они были вынесены заранее и не в зале суда, а в кабинетах КГБ. И эта демонстративная жестокость приговоров, как и все последовавшие за инцидентом с самолетом новые суды, проведенные в Ленинграде, Риге, Кишиневе, Одессе, Свердловске над многими десятками «отказников», имела единственную цель: обезглавить сионистское движение в СССР, запугать и отвадить советских евреев от самой идеи эмиграции куда бы то ни было. Метод запугивания населения здесь применялся всегда и действовал безотказно. Но в этом случае, возможно, впервые в послереволюционной истории страны, не сработал.
Во всем мире поднялась мощная волна протестов. Израильское правительство и парламент, обратились к представителям демократических стран и всей демократической общественности с просьбой не допустить осуществление приговоров в Ленинграде. Движение протеста захватило скандинавские страны, Бельгию, Голландию, Италию, Францию, Великобританию, ФРГ, США, латиноамериканские страны. С осуждением приговоров выступили компартии Англии, Франции, Италии, Испании. В заявлении от имени Социалистической партии Италии этот приговор был назван варварским. Было обращение папы Павла к властям Советского Союза с просьбой о смягчении приговора. В разных странах перед зданиями советских представительств проходили демонстрации. В Марселе восемь студентов объявили голодовку.
Советские представители уверяли протестующие компартии, что тяжесть приговора и сам процесс нельзя рассматривать как акт, направленный против евреев. Но это была ложь, которая вскрылась очень скоро: уже готовились новые процессы над евреями, подавшими заявления на выезд в Израиль и подписывавшими письма в различные международные организации. Эти люди вовсе не совершали каких-либо противоправных действий. В вину им вменялось хранение и распространение «антисоветской» литературы (такой, например, как учебник иврита, роман «Эксодус», книги по еврейской истории), писем «отказников», передачу за рубеж «клеветнических измышлений» о положении евреев в СССР и т.п. И за это люди получали от двух до шести лет лагерей, а ранее упомянутому Григорию Бутману, отказавшемуся участвовать в угоне самолета, «вчинили» 10 лет «за измену родине».
Под давлением общественного мнения советское руководство заменило смертные приговоры Кузнецову и Дымшицу на 15 лет лагерей. Были пересмотрены в сторону смягчения и приговоры остальным их товарищам. Наконец в 1979 году Кузнецова и Дымшица вместе с некоторыми другими советскими политзаключенными обменяли на пойманных в США советских шпионов. Оба они вместе с семьями репатриировались в Израиль, где Эдуард Кузнецов продвинулся на журналистском поприще, а Марк Дымшиц работал по специальности в авиационной промышленности Израиля, затем вышел на пенсию. Марк Юльевич Дымшиц скончался 27.08.2015 года в возрасте 88 лет, пережив дату своего возможного расстрела почти на 45 лет. Спасибо советскому правительству «за проявленную гуманность» и советским шпионам за их шпионскую деятельность.
После «самолетных процессов» ситуация изменилась. Вопреки ожиданиям властей борьба советских евреев за выезд в Израиль не только не пошла на спад — наоборот, усилилась многократно и перешла на новый качественный уровень. От «отказников» в адрес различных правительственных учреждений стали поступать сотни писем, содержание которых становилось известным на Западе. Были письма и в адрес руководителей иностранных государств и их компартий. В Москве, Риге и Вильнюсе группы евреев провели демонстрации и голодные забастовки в знак протеста против их насильственного удержания в СССР. 24 июня 1971 года 32 еврея из прибалтийских республик устроили голодовку в Москве в здании центрального телеграфа. К ним присоединились 45 евреев, голодавших в центральном телеграфе Вильнюса. 5-го июля у здания ЦК компартии Грузии 200 грузинских евреев устроили демонстрацию с требованием, чтобы их отпустили в Израиль. В случае невыполнения их требования они обещали устроить еще более грандиозную демонстрацию. В середине июля грузинские евреи и присоединившиеся к ним евреи из Ростова и Симферополя уже голодали в Москве — тоже в здании центрального телеграфа. Все упомянутое — лишь небольшая часть нарастающей волны протестов советских евреев против их насильственного удержания в СССР. И спусковым механизмом, катализатором этого движения оказались эти «самолетные» процессы.
Положение евреев СССР в связи с последними событиями становилось предметом обсуждения международной общественности, и в адрес советских представительств за рубежом продолжали поступать заявления протеста. В июне 1971 года 14000 датчан прислали в адрес правительства СССР заявление с протестом по поводу преследования советских евреев, с требованием прекратить судебные процессы и отпустить желающих в Израиль. В годы немецкой оккупации Дания оказалась единственной страной в Европе, спасшей от нацистского геноцида практически всех своих евреев. Теперь же, когда в беде оказались евреи Советского Союза, датчане вспомнили об этой славной истории и поступили согласно установившейся традиции.
В феврале 1971 года в Брюсселе проходила конференция представителей еврейских общин из разных стран мира, посвященная еврейскому вопросу в СССР. Советский Союз направил заявление протеста бельгийскому правительству, которое разрешило это «сборище» на своей территории. Одновременно в Бельгию была послана делегация, состоявшая из «дрессированных евреев» (генерал Драгунский, Вергилис и др.), которая в рамках советско-бельгийского общества дружбы должна была выступить от имени советских евреев. Они не пожелали участвовать в упомянутом «сборище», но устроили свою пресс-конференцию, на которой утверждали, что их прибытие в Бельгию лишь случайно совпало с проведением сионистской конференции. На пресс-конференции в Брюсселе генерал Драгунский заявил, что одной из причин отказа некоторым советским евреям в выезде в Израиль является опасение того, что по прибытии в Израиль они будут использованы в войне против арабских стран. После мирного урегулирования на Ближнем Востоке выезд евреев в Израиль будет упрощен. Иначе говоря, ограничение еврейской эмиграции в Израиль проводится в парадигме миролюбивой политики СССР, о которой уже можно было слагать легенды. И одним из штрихов этой политики было перевооружение армий арабских стран, противостоящих Израилю, на что, по сведениям израильских источников, СССР уже истратил девять миллиардов долларов, при этом семь из них — после Шестидневной войны. А в Египте уже находилась целая дивизия советских советников, обслуживающих новые ракетные комплексы ПВО. Евреям же призывного возраста в эмиграции в Израиль отказывали.
В это же время активизировалась деятельность «Лиги защиты евреев», руководимой харизматической личностью — раввином Меиром Кахане, впоследствии убитым палестинскими террористами. По мнению его сторонников, бесполезно призывать власти СССР к соблюдению международных законов или хотя бы собственной конституции, тем более — взывать к их совести. На этих господ следует воздействовать лишь методами грубого давления, и чем жестче эти методы, тем они эффективнее. Члены «Лиги» срывали концерты советских артистов за рубежом, устраивали шумные демонстрации перед окнами советских представительств и культурных учреждений, устраивали «хулиганские» выходки, на грани фола. Действия групп «Лиги» против советских учреждений в США завершились взрывом бомбы, от которого пострадало советское торговое представительство, после чего Меир Кахане был арестован. А 15 апреля 1971 года в Амстердаме было взорвано здание советского торгпредства в Голландии. Здание оказалось наполовину разрушенным, 20 человек получили ранение. В газетах высказывалось предположение, что это дело рук сионистов, однако следствие по этому делу закончилось безрезультатно.
Но было бы неправильно утверждать, что политика властей СССР в отношении еврейской эмиграции в Израиль однозначно отвергалась всей мировой общественностью. Ее поддерживали арабы и не только они. 21 апреля 1971 года в Вашингтоне состоялся митинг членов американской нацистской организации. Это был митинг солидарности с властями СССР, проводившими в отношении евреев «политику твердой руки».
В феврале 1971 года 1180 евреев — глав семейств — от имени 4000 человек, желающих репатриироваться в Израиль, направили письмо в комиссию по правам человека при ООН, а также правительствам трех великих держав, в котором они просили оказать давление на советское правительство, чтобы оно выпустило их и других желающих в Израиль. Письмо заканчивалось словами, что ничто не может изменить их решимость воссоединиться со своими близкими на земле Израиля. А 24 февраля 1971 года «У ВХОДА В ПРИЕМНУЮ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР, ГДЕ ЗА КАМЕННОЙ СТЕНОЙ УКРЫТ ОН ОТ НАРОДА, СОШЛИСЬ ОДИН ЗА ДРУГИМ — ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧЕЛОВЕКА, ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ СОВЕТСКИХ ЕВРЕЯ, БЕЗОРУЖНЫЕ И НИЧЕМ НЕ ЗАЩИЩЕННЫЕ, В ОТЧАЯННОЙ РЕШИМОСТИ БРОСИТЬ ВЫЗОВ ГОЛИАФУ». С описания этого события начинается повесть Эфраима Севелы «Возраст Христа. Последние судороги неумирающего племени». Эти люди были готовы к самому худшему — длительной посадке — и захватили с собой необходимые для этого вещи. Они поклялись не уходить из зала приемной президиума, пока не получат разрешения от властей на выезд в Израиль для себя и других. Они объявили голодную забастовку. Корреспонденты иностранных агенств из Москвы сообщили: «Сегодня группа евреев, которым отказано в выезде в государство Израиль, захватила здание советского парламента и объявила голодную забастовку. Здание сейчас оцеплено полицией и войсками. Весь мир с напряженным вниманием следит за ходом этой отчаянной борьбы».
И «Фараон» дрогнул. Была создана государственная комиссия, уполномоченная решать вопросы выезда евреев в Израиль. Это положило начало большой Алии. Разумеется, причиной этой уступки была не только акция этой горстки отчаянных храбрецов, как и все предыдущие акции евреев-отказников. На какое-то время борьба советских евреев за репатриацию в Израиль по числу участников стала во главе правозащитного движения в СССР и, таким образом, служила дурным примером для граждан страны, требующих соблюдения их граждански прав.
Этот вопрос долго зрел в высоких кремлевских кабинетах. И после того, как судебными преследованиями запугать советских евреев не удалось, насколько мне известно, было принято принципиальное решение выпустить из страны 10% евреев в течение десяти лет — а это около трехсот тысяч человек. Так на самом деле и произошло. Людей стали выпускать по нескольку десятков тысяч человек в год. С этого момента начал действовать гидравлический закон «неразрывности струи» — до тех пор, пока подавляющее большинство советских евреев не покинуло СССР.
В это тревожное и одновременно веселое время — стоял октябрь 1973 года, и на Ближнем Востоке шла война «Судного дня» — мы, группа евреев из Коломны, поехали в московскую синагогу на встречу с соплеменниками. До этого я ни разу не посещал синагоги и, признаться, не испытывал в том никакой потребности. Теперь же все изменилось. Время пробудило в нас жгучий интерес к своему племени, а где его можно увидеть в достаточном количестве, как не возле синагоги во время еврейского праздника? Хоральная синагога находилась на улице Архипова в районе улицы Богдана Хмельницкого, и мы прибыли туда часам к шести вечера. В синагоге было полно народу — в основном люди пожилые. А рядом на улице колыхалась огромная толпа — по большей части студенты московских ВУЗов. Там были евреи и их русские друзья, пришедшие поглазеть на это сборище. И мы растворились в толпе, совершая броуновское движение без особой цели с одного ее края в другой. Люди приходили и уходили группами и поодиночке, а всего этих человеческих лиц и тел на месте было никак не меньше тысячи. Все были веселы: шутили, смеялись, знакомились друг с другом, обменивались информацией. То здесь, то там звучали песни и частушки на злобу дня. Все были раскованы. Это выглядело как демонстрация еврейского национального единства — спонтанная, никем не организованная и властям не подконтрольная. Среди прочих, под гитару пели песню, звучавшую как набат:
«Фараону, фараону говорю: отпусти народ мой!
На погибель, на погибель на свою не держи народ мой.
Отпусти народ еврейский на родину свою!»
Власть это напрягало и раздражало, и она устраивала мелкие пакости. То и дело по этому в обычное время тихому и безлюдному переулку, где теперь колыхалась толпа еврейской молодежи, пускали легковушки одну за другой, с единственной целью создать неудобство и испортить людям настроение. И каждый раз какой-то их начальник орал в «матюкальник»: «Посторонитесь, граждане, сойдите с проезжей части, не мешайте движению транспорта!». Толпа расступалась, пропускала автомобиль и тут же смыкалась вновь. Другая подлянка заключалась в том, что людей фотографировали. Открыто, внаглую. То здесь, то там в темноте светились огоньки фотовспышек. В толпе можно было различить лица явно здесь посторонних — с отсутствующим взглядом, не выражавшим никаких эмоций. Часто это были одинокие военные. Мы наблюдали такую картину. Один ретивый фотограф возле крыльца синагоги фотографировал всех, входящих внутрь здания. В какой-то момент сверху на него спрыгнул парень и выбил из его рук фотоаппарат. К фотографу тут же подбежало подкрепление, и этого парня попытались скрутить. Но вмешалась еврейская молодежь. Минуты две-три продолжалась там свалка, и парня отбили. Когда часам к девяти вечера народ стал расходиться и мы направились к станции метро, чтобы поспеть на одну из поздних голутвинских электричек, этот парень попросил нас на всякий случай его прикрыть, и мы до метро шли с ним вместе. Обошлось без происшествий.
