ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Признаюсь без ложной скромности: рассказывать анекдоты я умею.  Ради чего рассказывается анекдот?  Ради последней, заключительной фразы.  По-английски она называется punch line, ударная строка.  Эту строку надо уметь подать.  И вот, перед последней фразой я делаю небольшую паузу, как бы испытывая терпение слушателя, и выдаю…

Александр Матлин

СТРОГАНОЙ СТОРОНОЙ ВНИЗ

В одном еврейском местечке строили баню.  И, представьте себе, почти построили; оставалось только пол настелить. Но тут возникли разногласия.  Самые умные считали, что доски для пола нужно строгать, иначе можно занозить ногу.  Другие, тоже самые умные, считали, что доски строгать нельзя, а то можно поскользнуться.  Умные с умными договориться не могут.  Разногласия переросли в конфликт, и в попытке разрешить спор евреи, как полагается, обратились к раввину.  Что сделал раввин, чтобы не обижать ни ту, ни другую сторону?

Как полагается раввину, он принял Соломоново решение:

—  Доски строгать, но класть строганой стороной вниз.

Этот старый анекдот почему-то всплыл у меня в памяти, и я во время обеденного перерыва рассказал его своему сотруднику и другу, глупому Зунику Ойвейбергу. Зуник, хоть и глупый, но по должности старше меня. Он ценный специалист.

Признаюсь без ложной скромности: рассказывать анекдоты я умею.  Ради чего рассказывается анекдот?  Ради последней, заключительной фразы.  По-английски она называется punch line, ударная строка.  Эту строку надо уметь подать.  И вот, перед последней фразой я делаю небольшую паузу, как бы испытывая терпение слушателя, и выдаю:

—  Доски строгать, но класть строганой стороной вниз.

 И замираю.  И победно гляжу на Зуника, ожидая взрыва хохота. Но Ойвейберг не смеётся.  Он тоже делает паузу, а потом говорит:

—  Слушай, а зачем строгать доски, если строганая сторона пойдёт вниз?

Сначала я растерялся.  Но потом сообразил, что Зуник не понял анекдота, и пересказал его заново, с ещё большей экспрессией.  И как евреи строили баню.  И как они не могли решить спор.  И как пошли к раввину.  И как раввин придумал такой хитрый ответ, чтобы угодить обеим сторонам.  И тут я опять выдаю:

—  Доски строгать, но класть строганой стороной вниз.  Ну, как?

Зуник по-прежнему не смеётся.  Он морщится и говорит с некоторым раздражением.

— Это я уже слышал. Можешь не повторять. Я всё равно не понимаю, зачем надо строгать доски, если гладкая сторона пойдёт вниз. Может, ты что-то перепутал?

—  Чего тут путать.  Это же анекдот. Чтоб смешно было.

—  Не вижу ничего смешного, — говорит глупый Зуник. —  Какая разница, доска строганая или нет, если всё равно строганая сторона будет внизу?   Чушь какая-то.  Раввин что, дурак?

—  Может быть. То есть, нет, конечно, не дурак.  Впрочем, я не знаю.  Не в этом дело.  Хочешь, расскажу другой анекдот?

—  Подожди, — говорит Зуник. —  Из твоего анекдота явно получается, что раввин — дурак.  Ты что, хочешь сказать, что все евреи дураки?

—  Ну что ты, Зуник, — говорю я как можно миролюбивее. — Я сам еврей.  Давай, я тебе расскажу другой анекдот.

— Не надо, — говорит Зуник. — Пора на рабочее место.

Он надевает пиджак и говорит глухо, не глядя в мою сторону:

— Я от тебя этого не ожидал.

На следующий день меня вызывает начальник отдела.

— Заходи, — говорит. — Закрой дверь. Садись, не бойся. Ты же знаешь, как я тебя люблю. Ты для меня — прямо как брат. Или ещё хуже — как сын.

Закончив радостную увертюру, начальник погрустнел и говорит:

—  Мне поступил сигнал.

—  Какой сигнал?

—  Тревожный.  Что ты проявляешь антисемитизм.

—  Понятно, — говорю я. — Сигнальщик ваш дурак. Шуток не понимает. Я ему старый еврейский анекдот рассказал.  Хотите вам расскажу?

—  Ни в коем случае! — пугается начальник. Ты знаешь, к чему это может привести?  Сегодня ты рассказываешь еврейский анекдот, а завтра, не приведи Господь, расскажешь арабский.  А это знаешь, как называется?  Исламофобия. Это тебе не какой-нибудь невинный антисемитизм.  За это знаешь, что бывает?

—  Не знаю, но догадываюсь.

—  Правильно догадываешься.

—  Значит, про евреев можно?

—  Можно.

—  А про поляков?

—  На здоровье.

—  А про арабов нельзя?

—  Упаси, Боже! Они мусульмане.

—  Ну хорошо.  А про негров?

У начальника от страха округляются глаза.

—  Ты с ума сошёл! — шипит он свистящим шепотом.

Он с грохотом вскакивает из-за стола и бросается к двери кабинета. Я испугался, подумал, что у него приступ расстройства желудка, но, к счастью, пронесло. То есть, наоборот.  Это я в переносном смысле. Я хочу сказать — обошлось.  Начальник выглядывает за дверь и, убедившись, что нас никто не подслушивает, возвращается на место. Я говорю:

—  С ума сошёл, потому что про негров можно, или потому что нельзя?

—  Замолчи! — кричит начальник. — Не смей произносить это слово!

—  Какое именно?

—  То самое!  На букву «эн». Не смей его даже думать!

—  А что тут такого? — искренне удивляюсь я. — Так называют чёрных…

—  Прекрати немедленно! — кричит начальник, багровея. — Это слово тоже нельзя произносить!

 —  А какое можно?

— Сам должен знать!  Надо говорить Африкан Американ.  Можно просто: афроамериканец. Или афроамериканка.

—  Понятно.  И тогда про них можно рассказывать анекдоты?

—  Ни в коем случае!  Это расизм!

—  А про латиноамериканцев можно?

—  Упаси, Боже!  Это расизм!

—  А про китайцев? Или вообще про всех этих… ориенталс?

—  Это слово тоже нельзя произносить.  Надо говорить «азиаты».

—  Ну, хорошо.  Про них можно рассказывать анекдоты?

— Про них точно не знаю, — со вздохом говорит начальник, немного успокоившись. — Наверно, можно. Смотря, какой анекдот.

—  Ну вот, например, такой.  По реке Хуанхэ плывут в джонке два китайца.  Один другому говорит: послушай, Хаим…

—  Ха-ха, — говорит начальник. — Это смешно. А тот что?

—  А тот отвечает: я не Хаим, я Хозе…

У моего начальника снова начинают раздуваться ноздри, и лицо наливается цветом спелой малины.

—  Ты что, скотина, издеваешься надо мной?! — хрипит он. — Пошёл вон!

Я покорно поднимаюсь и выхожу из кабинета.  Я не обижаюсь на своего начальника. Даже наоборот, я ему благодарен за повышение моей эрудиции.  Конечно, по-английски я говорю плохо, а пишу ещё хуже, но зато теперь мой политкорректный язык обогатился чрезвычайно.

В понедельник у нас, как обычно, производственное совещание.  Мне предлагается доложить о состоянии текущего проекта.  Я набираю в лёгкие побольше воздуха и радостно сообщаю:

— Проект продвигается успешно благодаря беззаветному труду нашей дивёрситированной группы, в которую входят один афроамериканец, один латиноамериканец, один азиатец, один мусульманец и три белых…

Тут я запинаюсь и выжидательно смотрю на начальника.

—  Супремасиста, — подсказывает он.

—  И три белых супремасиста, — соглашаюсь я.

—  Привилегированных, — дополняет начальник.

—  Привилегированных, — повторяю я.

—  Правильно, молодец, — одобряет начальник. — Как у вас со сроками?

Я не успеваю ответить, как в разговор неожиданно влезает Зуник.

— Со сроками плохо, — говорит он, не поддерживая моего политически корректного энтузиазма. — Нам не хватает людей чтобы закончить проект в срок.

Начальник вопросительно смотрит на меня.  Я молчу.  Зуник дурак, но ему виднее.  Он старше меня по должности.  Начальник говорит:

—  Хорошо, я переведу к вам в группу Джонсона.

—  Это кто? — говорит Зуник. — Этот толстый негр из третьего отдела?  Мне он не нужен.  Он же тупой, как полено.  Там у них есть другой негр, не помню фамилии. Такой щуплый. Этого я могу взять.

Начальник наш бледнеет и на несколько минут теряет дар речи.

— Вы не должны так говорить, — наконец, выдавливает он. — Вы не должны произносить это слово.

— Какое слово? — В голосе глупого Зуника нет ни малейшего оттенка политической зрелости. — Негра, что ли?  А как его называть, если он чёрный?

— Я вам, кажется, объяснил, — говорит начальник, и я вижу, что его состояние приближается к обмороку. — Мы не можем допустить проявлений расизма в нашей компании!

—  Я понимаю, — говорит Зуник. — Пожалуйста, не волнуйтесь.  Если тощего негра нельзя, тогда дайте мне этого… там у них есть один, то ли китаец, то ли малаец, в общем какой-то ориенталец.  Он меня тоже устроит.

—  Совещание закончено, — говорит начальник, взглядом уничтожая Зуника. — Зайдите ко мне, Ойвейберг.

Во вторник я узнаю неожиданную новость, которую следовало ожидать: Зуник уволен по собственному желанию.  В конце рабочего дня меня вызывает начальник. Он выглядит хмуро и говорит сухо:

— С сегодняшнего дня ты будешь временно исполняющим обязанности руководителя группы. Насчёт зарплаты не беспокойся.  Прибавки не будет…

— Это почему же временно исполняющим? — обижаюсь я — Я, может, хочу исполнять постоянно. А если при этом зарплата изменится в сторону повышения, то это меня совершенно не пугает.

— Не заслужил ещё, — мрачно говорит начальник. — Кстати, откуда у тебя акцент?  Ты что, из Боснии?

—  Я из России.

—  Не годится, — вздыхает начальник. — Русские не считаются.

—  Зато я прямой наследник Пушкина.  Знаете, кто это?

—  Конечно, знаю. Какая-то русская знаменитость. То ли танцор, то ли хоккеист.

— Пушкин — великий русский поэт, — разъясню я с чувством культурного превосходства. — И я его прямой пра-пра-пра-племянник.

.

— Это хорошо, — одобряет начальник. — Ты, главное, смотри, с проектом не подведи. У тебя сроки. Можешь идти.

—  Между прочим, Пушкин был негр, — говорю я.

— Что? — Начальник настораживается. — Ты хочешь сказать, что он был афроамериканец?

—  Ну да. Ещё какой!

—  Значит ты тоже немного… того… как бы афроамериканец?

—  Конечно. Типичный афроамериканец.

— Скажите на милость! — удивляется начальник. — А по виду не скажешь.

— Да, внешность вообще обманчива, — огорчаюсь я. — Меня вот всю жизнь почему-то за еврея принимают.

— Не расстраивайся, — утешает начальник. — Главное — как ты сам про себя чувствуешь. Я тут подумал… Проект у тебя важный, ответственный.  Будешь постоянно исполняющим руководителем группы. Нам нужны умные специалисты, как ты. Ну, и зарплату тебе, конечно, повысим, не беспокойся.  Можешь идти.

Я выхожу из кабинета начальника и с энтузиазмом приступаю к исполнению своих новых обязанностей. И меня одолевает гордость от своей значительности.  Всё-таки хорошо быть умным.  Мне жалко бедного глупого Зуника.  Он так и не понял, почему доски надо класть строганой стороной вниз.

Иллюстрации Вальдемара Крюгера