ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Евреи, вышедшие из Египта, не воспылали любовью к Земле Обетованной, и были за это наказаны 40-летним скитанием по пустыне, чтобы ни один, достигший 20-летнего возраста к моменту отречения всего народа от цели исхода (за исключением Иегошуа бен Нуна и Калева бен Йфуне), не дожил до входа в землю, текущую молоком и мёдом. Ион Деген прожил в Израиле почти 40 лет, и в течение этого времени выражал свою любовь к стране всеми возможными способами, в т. ч. в стихах.

Юрий Деген

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПУТИ ИОНА ДЕГЕНА
ИЗ ДОМА РАБСТВА

Эпилог ко второму изданию книги «Из дома рабства»

Ион Деген так описывает историю создания книги «Из дома рабства»:

«…мы приехали в Израиль. Вскоре я получил предложение Еврейского университета в Иерусалиме описать, каким образом человек с биографией советского ангела стал сионистом… Я согласился написать, как до мозга костей советский человек (Ноmо sovieticus) постепенно стал осознавать себя евреем и дошел до понимания того, что еврей должен жить в Израиле. Раз в месяц я отдавал в университет очередную главу. В течение одиннадцати месяцев была написана книга «Из дома рабства».
…машинопись … была похоронена в Еврейском университете в отделе пламенного социалиста профессора Этингера, усмотревшего в ней факты, порочащие светлые идеи социализма. Но ведь я излагал только факты, не окрашивая их мировоззрением. В 1986 году книга вышла в издательстве «Мория». Забавно, социалистическое издательство «Кибуц меухад» тут же, абсолютно без моего ведома и участия, решило издать ее в переводе на иврит. Но половина редакционной коллегии воспротивилась по соображениям, которыми руководствовался и профессор Этингер».

Книга заканчивается так:

«“Я Господь, Бог твой, который вывел тебя из Египта, из дома рабства”.

Впервые я прочитал эту фразу ровно 21 год тому назад. 21 — мое счастливое число. Но 21 год! Если бы 21 неделя, ну, пусть 21 месяц! Как поздно приходится все начинать сначала. Но все равно, слава тебе, Господь, Бог мой, который вывел меня из дома рабства! А сын мой моложе меня, того, впервые прочитавшего эту фразу. 

Внизу заискрилась настоящая золотая россыпь огней Тель-Авива. Здравствуй, Израиль!»

Как известно, недостаточно физически покинуть дом рабства, чтобы окончательно выйти из него. Выражаясь языком физики (что поделать, это моя профессия), нужно полностью освободиться от деформации души в результате воздействия разрушительных сил дома рабства. Этот процесс описан в стихотворении Иона Дегена

ПЕСАХ
Счастье Песах прославить
Ведь с годами видней, и ясней,
И реальней представить,
Как из рабства выходит еврей.

Предкам не было спуска,
В гетто замкнуты, в рабстве сто лет.
А мясная закуска —
Праздник, редкость на нищем столе.

Ну, а я ведь свободный,
Из пелёнок вползал в атеизм.
Пусть нередко голодный,
Но зато по пути в коммунизм.

Так считал. Был я зомби,
А не просто банальным рабом.
Мог мечтать о другом бы,
Не умея мечтать о другом?

Рабским бытом довольный,
И не зная о быте другом,
Был не просто невольным,
Нет, не просто, а мультирабом.

Узнавая про Пасху
В тайне, в трепете, из подполы
Я трусливо, с опаской
Потихоньку сбивал кандалы.

Заключая, в постскриптум
Я, стесняясь, признанье впишу:
Был я в стольких египтах,
Что поныне из них выхожу.
3.04.2009 г.

Продолжая физическую аналогию, заметим, что время восстановления от упругой деформации пропорционально её величине, а неупругая деформация полностью не восстановится никогда. Величина же деформации и степень её упругости определяются величиной деформирующей силы, продолжительностью её действия и коэффициентом упругости деформированного тела (а в нашем случае — души).

О величине деформирующей силы и продолжительности её действия рассказывает почти вся книга, и, в частности, следующая цитата из неё:

«…я с недоумением думаю о себе, двадцатишестилетнем, слепо верящем, отгоняющем сомнения, лишенном способности элементарного анализа.
…
Почему же, получив такое количество статистически достоверных данных, я не сделал соответствующего вывода о гениальном учении Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина? Почему понадобилось еще полтора года, скользкое, с мокрым снегом утро 13-го января 1953 года, пахнущая типографской краской “Правда” с правительственным сообщением о врачах-отравителях? Да и это оказалось всего лишь началом. Как можно быть одновременно ученым и коммунистом?
Самая красивая теория должна быть отвергнута ученым, если она противоречит статистически достоверному эксперименту. Следовательно, либо ты честный ученый, либо ты коммунист. Нельзя совместить несовместимое. Нельзя не очнуться от гипноза, навязанного ежесекундным вдалбливанием в мозг, если ты окончательно не идиот. Жестко запрограммировать можно только автомат».

И действительно,

«…мировоззрение рассказчика… менялось. Медленно. Шаг за шагом. Постепенно прояснялись частности, детали. Но я еще не мог, не хотел разглядеть всей картины. Мне все еще казалось, что правильная идея извращена плохими людьми, что все могло бы совершиться иначе…
Единственно, что в какой-то мере служит мне оправданием (тешу себя такой надеждой), это то, что бесконечный поток фактов все-таки, в конце концов, оказался сильнее предвзятости, обусловленной воспитанием и последующим промыванием мозгов, и я, слава Богу, не остался жестко запрограммированным идиотом».

Другими словами, деформирующая сила со временем постепенно уменьшалась благодаря защитному экрану, который папа сумел построить из «статистически достоверных данных» и «бесконечного потока фактов».
Мне, кстати, повезло намного больше. Мой защитный экран был обеспечен родителями и их окружением, и поэтому деформирующая сила, действовавшая на мою душу, была несоизмеримо слабее (и, разумеется, короче), хоть и она причиняла мне неописуемую боль и страдание. Это всё замечательно описано в главе «В СРАВНЕНИИ С 1913-м ГОДОМ» книги «ИЗ ДОМА РАБСТВА». В частности:

«И вдруг, без моего пагубного вмешательства, сработало какое-то блокирующее устройство, и сын, еще будучи ребенком, уже сделался человеком с двойным дном, то есть обычным думающим советским человеком… Сын слушал и впитывал в себя наши разговоры. И сталкивались в его детском мозгу диаметрально противоположные представления. И маячил перед ним легендарный образ Павлика Морозова. Но тщательно запланированный титанический труд многоопытного пропагандистского аппарата Страны Советов оказался бессильным перед логикой экспромтов перебивающих друг друга участников наших застолий…
В тесной проверенной компании оказался стукач — ровесник сына. Это было болезненным, мучительным, но полезным уроком. Надо ли объяснять, как все это калечило детскую душу, деформировало характер».

Кстати, там же довольно точно описан последний аккорд папиного прозрения:

«Было это осенью 1969 года. В ту пору я еще с затухающими колебаниями продолжал считать, что созданная Лениным коммунистическая партия была самой прогрессивной и благородной, что ее злокачественное перерождение началось после смерти Ленина, что будь он жив, мы сейчас наслаждались бы изумительными плодами его гениального учения. Со смехом сын вышел из своей комнаты. В руках у него был раскрытый том Ленина.
— Ты, читал статью «Партийная организация и партийная литература»? —спросил он меня.
— Читал.
— Ну и как?
— Что, как?
— Ты же считаешь, что во всем виноват Сталин, а Ленин был с нимбом вокруг лысины.
— Перестань кощунствовать!
— Да ты посмотри! В этой статье, в этой грязной демагогии уже видны истоки уничтожения настоящей литературы. А если копнуть поглубже, то даже оправдание физического уничтожения всякого инакомыслия.
Мы страшно поспорили. Я обвинил сына в том, что, как и вся нынешняя молодежь, он циничен, что у него нет ничего святого.
— Есть святое. Ты сам меня этому научил. Истина. А сейчас ты не хочешь видеть истину.
Возмущенный сыном, уверенный в своей правоте, я перечитал статью, затем наиболее любимое мною произведение Ленина — “Материализм и эмпириокритицизм”. Что это? Демагогия, жонглирование понятиями, звонкое пустословие. Как же я мог не заметить этого 18 лет тому назад? Какими глазами читал я тогда?
Я стал просматривать другие произведения Ленина. Боже мой! Да ведь Сталин действительно оказался только учеником и последователем своего учителя! Сын был прав, а я обрушил на него несправедливый гнев. С этой поры родительский авторитет перестал быть моим аргументом в споре».

К сожалению, в последние годы своей жизни папа неоднократно повторял в своих воспоминаниях, интервью и письмах, что он оставался «железобетонным коммунистом» вплоть до вышеприведенной истории. Чтобы убедиться, насколько это не соответствует действительности, достаточно прочесть следующую подборку папиных стихов, обращая внимания на даты их написания:

Исстрадалась улица топтанием
Робких и запуганных прохожих,
Страстным и несбыточным желанием
Уничтожить правящие рожи.
1961 г.

Об алгебре и скрипке
Он не запомнил ни отцовской ласки,
Ни даже сытым в детстве не бывал.
Отец поцеловал его в коляске
И навсегда взошёл на пьедестал.

В наследство скарб ему достался хлипкий
Согласно обывательскому мнению:
Две ярких страсти — к алгебре и скрипке,
Два ордена на вечное хранение.

Святая верность неразумной вере
И вера, в то, что лишь она одна.
Что навсегда разбиты изуверы —
Недаром ведь в шкатулке ордена.

И вдруг сейчас отвергнут он мехматом,
Который мог бы украшать по праву,
Лишь потому, что нос слегка горбатый,
Чуть губы выпуклы и волосы кудрявы.

Осина от стыда краснеет в сквере.
Что делать? Только ль алгебре конец?
Зачем с пелёнок верность лживой вере?
Зачем на смерть ушёл его отец?

Зачем готов был жертвовать собою,
Пред идолами голову склоня?
Хмельницкий, потрясая булавою,
— Геть звидсы, жыд! — Кричит ему с коня.

А шар земной молчит, как будто вымер,
Наполненный враждебностью литой.
Сердито вслед ему глядит Владимир,
Ещё один придуманный святой.

Кресты Софии придавили плечи,
Хотя изъят у колоколен звон.
Мелодии чужие в этот вечер
Впервые пел ему магнитофон.

Пел кантор. Что такое кантор?
И на каком он языке поёт?
Рыдала скрипка. Этой боли квантам
Не нужен был подстрочный перевод.

Вливалась в кровь минорная тональность,
Текущая рекой двадцатый век.
Вот так приобретал национальность
Обычный юноша. Советский человек.
1961 г.

А я? Смогу ли я писать,
Затёртый льдами соц. литературы?
1962 г.

Мемориальная доска в ЦДЛ

В Центральном Доме Литераторов,
Как взрыв, сверкнул войны оскал.
В Центральном Доме Литераторов
Мемориальная доска.
И мир внезапно стал пустыннее.
Пожарища. Руины. Тени.
Седой поэт с почтенным именем
Пронёсся мимо по ступеням.
Удачлив. Крови не оставил он.
Спецкор, конечно, не пехота.
Поэты гибли не по правилам.
Какие там права у роты?
Права на стойкость и на мужество,
И на способность не быть слабым
Поэту в боевом содружестве,
А не в укромном дальнем штабе.
Но вот предел правдоподобия:
Не признанный своей державой,
Как будто мраморным надгробием
В углу придавлен Окуджава.
И Панченко, правдивый, искренний.
Пижонов резвых антитеза.
И Слуцкий с огненными искрами
В культе, продолженной протезом.
Но не запечатлят для вечности
На мраморе над мутной Летой
В бою потерянных конечностей,
Ни даже пуль в сердцах поэтов.
Ни вдруг запевших в дни военные
Восторженных и желторотых.
Могла б услышать их вселенная,
Но вот успели только в ротах.
Доска…
И крохи не уляжется.
Лишь оглавление потери.
И вдруг! Не может быть! Мне кажется.
Идут, плечом толкая двери.
Идут… Вглядитесь в них, погибшие.
Не эти ли? Вы их узнали?
С окурками, к губам прилипшими,
Нас хладнокровно убивали.
Идут в буфет.
А их бы в камеру.
И на цемент морозный голый.
И доску. Только не из мрамора,
А из тринитротолуола.
Но там всё ладно, чинно, чисто там.
Смешные надписи на стенах.
Сосуществует там с нацистами
Антифашист, солдат бессменный.
В Центральном Доме Литераторов
Мемориальная доска.
2.02.1965 г.

Но если повезёт мне разыскать
Десяток слов до скорого рассвета,
Их не редактор будет опекать,
А офицер другого комитета.
И все ж сейчас, пока часы тихи,
Забыв о том, что лучше и полезней,
Я в стол пишу рассказы и стихи.
Пусть подождут истории болезней.
1965 г.

Стихи сочиняли оба —
И Мао Цзедун и Коба.
И оба марксизмом грешили —
И Мао и Джугашвили.

Обоим служили примером
Минувших веков изуверы.
И трупами путь устлали
И Мао Дзедун и Сталин.

Внушали голодным детям,
Что нет их счастливей на свете,
Идеи вбивая дубиной.
Я помню. Я был хунвейбином.

Всё было. Всё есть. А что будет?
Неужто не страшно вам, люди?
Пути ведь опять не закрыты
Марксисто-нацисто-бандитам.
1967 г.

М.Ф. Дейгену
В поисках истины, над микроскопом
Слепнут и в одиночку, и скопом.
Каплей редчайшей, прозрачною, чистою
Дистиллируется в муках истина
Чтоб засверкало в триллион карат:
«Е равняется М Ц квадрат».

Но ненадёжно это и долго.
Нам бы сразу — фатеру и «Волгу»,
Жирную пищу, красивую самку,
Нам бы немедленно — в дамки!
И вот —
В работе — липа, в работе — блеф,
Но это прикроет влиятельный шеф,
И папин блат, и дядин блат.
Раз-два-три — и уже кандидат.

Брюхо вперёд, танком прёт.
Должность доцента — надёжная рента.
Проценты — не центы зарплата доцента.

Но и доцентом быть претит
Супер-гипер-аппетит.
И вот, уже налаженным прессом
Хлоп — отштампован новый профессор.

С почтеньем и обыватель, и пресса,
И даже коллеги уже с интересом.
Ещё бы — не фунт изюма — профессор!

Работы не видя, не зная, он — автор.
А истинный автор — только соавтор.
Соавтор молчит, соавтор не спорит,
Он уже соавтор член-корра.
Соавтору даже везёт неизменно:
Он — соавтор действительно-члена.

И всё это знают искатели истины.
Но их занимают кривые волнистые,
Таинства теории и эксперимента,
А не эти — как их там — экскременты.
А зря — экскременты пока не расчищены,
Труднее добраться до истинной истины.
1967 г.

Что же касается коэффициента упругости, то я надеюсь, что у всех, кто знал Иона Дегена, лично или через его творчество, нет сомнений: это материал высшего, уникального, качества.
Евреи, вышедшие из Египта, не воспылали любовью к Земле Обетованной, и были за это наказаны 40-летним скитанием по пустыне, чтобы ни один, достигший 20-летнего возраста к моменту отречения всего народа от цели исхода (за исключением Иегошуа бен Нуна и Калева бен Йфуне), не дожил до входа в землю, текущую молоком и мёдом.
Ион Деген прожил в Израиле почти 40 лет, и в течение этого времени выражал свою любовь к стране всеми возможными способами, в т. ч. в стихах:

Распахнуто пред нами небо
Красивой маленькой страны.
Здесь не в почёте униженье,
И раболепие, и лесть.
Здесь анус*** лишь по назначенью.
А для лизанья глида**** есть.
…
***анус (лат) — заднепроходное отверстие.
**** глида (иврит) — мороженое.
Июнь 1981 года

Друзья, по-честному ответьте:
Могли ли мы предполагать,
Что выпуска сорокалетьё
В Израйле будем отмечать?
Что станет он родней родного.
Что через сорок долгих лет
В себе мы обнаружим снова
Минувшей молодости след.
Апрель 1991 года

Не испытают прелесть юбилея
Сокурсники, оставшиеся там.

У нас не абсолютна солидарность,
Но нет нисколько разногласий в том,
Что неизменна наша благодарность
За новый, за родной, за тёплый дом.
Мы не в строю и не шагаем в ногу.
И каждый мир свой собственный растит.
Кто верит в Бога, благодарен Богу,
А кто не верит — Бог его простит.
Июнь 2001 года

Но час настал. Мы вырвались из плена,
Умение и знанья унеся.
К свободе притирались постепенно.
Планеты узнавали чудеса.

В родную землю новое растенье
Вросло, преодолев нелёгкий тест.
Естественно, врачебное уменье
Обогатилось с переменой мест.

Порой к различным полюсам нас тянет.
Порою золотом считаем медь.
Наверно, суждено израильтянам
Мировоззренья разные иметь.

Но споры нашу дружбу не нарушат.
В них просто поиск истины — не спесь.
Привержены Израйлю наши души.
Не только кроны, корни наши здесь.
Май 2006 года

Хоть без террора не бывает дня
И душу рвут последние известия,
Но только здесь Священная земля.
И лишь она — моя. Лишь здесь на месте я.
13.03.2007 г.

Нет сомнения — Ион Деген достойно завершил свой путь ИЗ ДОМА РАБСТВА.