В доме, где он прежде жил, ему больше всего нравилась кухня. Стоило хозяйке войти туда, как Васька вскакивал и начинал путаться у нее в ногах, тереться о подол халата своей гибкой гладкой спинкой. Посылая наверх настойчивые гипнотические взгляды, он нетерпеливо ждал минуты, когда хозяйка наполнит, наконец, его миску чем-нибудь вкусненьким.

Борис Сандлер

ОДИН КОТ И ДВА МУДРЕЦА

Перевел с идиша Александр Бродский

И сказал один мудрец другому:
Всему свой час, и время всякой вещи под небом.
Что же вы хотите этим сказать?

Васька с трудом приоткрыл глаза и сразу наткнулся взглядом на угловатый серый булыжник. Теперь этот камень мирно лежал на земле рядом с ним, но еще минуту назад…  Кровь упрямо текла из paны сбегала по крутому круглому лбу тремя липкими струйками, котоpыe сливались на кончике носа и каплями падали на грязный снег, расплываясь темным пятном.

Васька попытался приподняться: надо бы уползти подальше от проклятого мecтa, но боль вцепилась в него собачьей хваткой и еще сильнее прижала к промерзшей земле. Булыжник завертелся, закружился, и Васька начал проваливаться в черную сырую яму…

Матери своей Васька не знал — его оторвали от соска почти слепым. Зато настоящей матерью стала ему белая, с синей каемкой миска. Он навсегда запомнил, как его впервые тиснули мордочкой в молоко, которым он тут же поперхнулся. Едва справясь с дыханием, он отполз в сторону, но кто-то большой и сильный схватил его за загривок и опять стал топить. Уже решив, что пришел конец, Васька обреченно высунул свой розовый язычок и невзначай лизнул молоко.

Нет, жизнь вовсе не собиралась его покидать. Наоборот, изо дня в день она все больше укреплялась в нем. А силу, чтобы жить, котенок черпал из той самой мисочки с синей каемкой, которая поначалу так напугала его.

В первый раз услышав свое имя, Васька и ухом не повел: пустой звук, не больше, им сыт не будешь. Но когда вслед за этим ему сунули под нос уже известную миску и сказали: «Васька, глупенький, ешь!» — тогда до него сразу дошло, что Васька — это он и ни кто другой.

… Стало темнеть. Вечер торопливо окутывал землю сумрачным одеянием. Сюда, на свалку, ночь спускалась с особой охотой, безжалостно разгоняя собак и кошек, давно забывших, что такoe крыша над головой. Даже голод в эти часы не мог удержать их среди заиндевелых колючих куч мусора и отбросов — так страшно становилось здесь с наступлением темноты.

Раненый еще долго не приходил в себя, одиноко блуждал в своих кошачьих видениях между тем и этим светом, между прошлым, которое точно за хвост тянуло его назад, и будущим, смутно мелькавшим где-то впереди загадочным белым мотыльком.

В доме, где он прежде жил, ему больше всего нравилась кухня. Стоило хозяйке войти туда, как Васька вскакивал и начинал путаться у нее в ногах, тереться о подол халата своей гибкой гладкой спинкой. Посылая наверх настойчивые гипнотические взгляды, он нетерпеливо ждал минуты, когда хозяйка наполнит, наконец, его миску чем-нибудь вкусненьким. Васька уже хорошо знал по опыту, что со стола и из рук хватать нельзя — добром это не кончается.

Один случай запомнился ему на всю жизнь.

Хозяйка тогда отлучилась с кухни, оставив на столе увесистый кусок говядины. Ваське только того и надо было. Прыжок — и он на столе. Еще прыжок — и он снова на полу, но уже с богатой добычей в зубах.

Много дней его преследовал крик хозяйки: «Вор! Разбойник! Дармоед!» Глаза его при этом косились на веник, стоявший в углу, а хребет начинал противно чесаться. А какие на кухне раздавались удивительные звуки! Они его всегда дразнили и притягивали. Стоило Ваське краем уха услышать щелчок ручки холодильника, и он уже знал: самое лучшее, что может произойти дальше, связано с этим аппетитным щелчком. А как вкусно дребезжат кастрюли, звенят чугунки, как скворчит на огне сковородка! Особенно нравился ему прерывистый посвист ножей, когда хозяйка точила их друг о друга, прежде чем разделывать курицу. Спинка его сама собой выгибалась от удовольствия, хвост вытягивался свечкой — только самый кончик чуть покачивался, будто язычок пламени. Глаза становились похожими на маслянистые оливки.

О запахах и говорить нечего. Васька их различал на любом расстоянии, хоть в дальней комнате, хоть на балконе, бодрствуя или во сне.

Больше всего на свете он любил рыбу. Красивые рыбешки из аквариума в счет, конечно, не шли — ими было приятно любоваться, впрочем, не натощак. Любил он ту рыбу, которую хозяйка приносила с улицы в полиэтиленовых пакетах. Правда, коту перепадали только потрошки да жабры, но и они казались ему удивительно вкусными.

А как славно бывало на кухне вечерами, когда хозяева садились ужинать! Звякают тарелки, в воздухе витают соблазнительные запахи, и все это ласкает слух, щекочет нос, радует глаз и гонит слюну. Бросит ему хозяин куриную лапку: «Держи, попрошайка!» — а Васька и не обижается: лучше у своих поклянчить, чем у чужих украсть.

Не меньше кухни привлекала его спальня, точнее, широкая мягкая кровать, которая там стояла; он валялся бы на ней круглые сутки, если бы хозяйка позволила. Да, хозяйская кровать — это, конечно, роскошь. Как хорошо сворачиваться на ней клубком и безмятежно дремать, оставив настороже лишь кончики чутких ушей — мало ли что бывает… Ах, что за чудесные сны снились ему на той кровати! Будто бы разгуливает он, к примеру, по комнате, которая вдруг превращается в огромный аквариум, только без воды. А по воздуху плавают взад-вперед золотые рыбины, еще лучше тех, что хозяйка приносит. Приглянется ему какая-нибудь — он моргнет глазком, а она тут же в раскрытый рот и влетает. От удовольствия Васька во сне облизывался и томно мурлыкал. А проснется, обведет еще сонным взглядом комнату — все как прежде, все на своих местах: у стены сервант, на серванте — маленький аквариум с маленькими рыбками. Потянется Васька, сладко зевнет и давай умываться. Волоска не пропустит на своей тиrровой шкурке, вылижет все, от носа до кончика хвоста.

И сказал один мудрец другому:
Веселись в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности.
Что же вы хотите этим сказать?

Последние одинокие собаки и кошки еще копошились в отбросах, надеясь отыскать съедобный кусок и хоть ненадолго утолить гложущий их голод. Околевающего кота они не замечали, а может быть, только вид делали. У свалки свои законы: живи и подыхай в одиночку.

Васька лежал неподвижно, с закрытыми глазами, и только слабое облачко пара выдавало его дыхание. Одно видение сменялось другим; они выплывали откуда-то из тьмы, намечали смутными контурами картинку из его жизни и расплывались. И в каждой картинке Васька видел себя как бы со стороны. Его мучила жажда… кровь на морде засохла, а то он полизал бы ее.

Кто-то лизнул его в темя, в то самое место, откуда растекалась по телу боль. Васька очнулся от забытья. Два зеленых огонька висели в воздухе прямо перед нимּ. Он принюхался. Так и есть — это eе запах. Только она так пахнет…

Они познакомились весной. Васька лежал врастяжку, как лев, на деревянных перилах балкона, подставив солнцу свои лоснящиеся бока. 3а зиму из тощего хилого котенка он превратился в могучего молодого кота. В его поступи появилась упругость, в глазах — уверенность. Хорошо живется на хозяйских харчах.

Когда он впервые вышел на балкон и поглядел вниз, у него от высоты закружилась голова, как бывает с людьми. Оказывается, там был другой мир со множеством непривычных звуков и запахов. Постепенно он привык к ним и, случалось, целые дни проводил на балконе.

Да, так вот, стоял теплый весенний денек. И вдруг Васька увидел ее. Белая красавица с черным пятнышком на лбу грелась на карнизе соседнего окна. Ах, как ей шло это черное пятнышко между тонкими ушками, покрытыми снаружи мягким пушком и палево-розовыми изнутри! Она бросила на него равнодушный, словно случайный взгляд и — отвернулась. Васька вдруг почувствовал, как в груди у него что-то часто заколотилось. Казалось, оно сейчас выскочит наружу, сорвется вниз и, ударившись об асфальт, разобьется вдребезги. Васькины зрачки еще больше сузились, и никогда не испытанное желание толкнуло его к ней.

Васька сбежал. Днями и ночами увивался он вокруг белой кошечки с черным пятном на лбу, донимая ее уговорами. До встречи с ней он даже не подозревал, что в доме есть такой замечательный чердак. Только там Васька в полной мере познал, что такое свободная жизнь. Вот когда ему по-настоящему пригодились острые когти, которые он всю зиму от нечего делать затачивал об угол кухонного буфета. Не один соперник познакомился с ними! Что говорить, победы доставались нелегко, зато как сладко было потом ловить ее поощрительные взгляды, означавшие: «Так уж создан мир — кто сильнее, тому принадлежит все». Как приятно было, когда она принималась зализывать своим исцеляющим язычком его боевые царапины!

После недельного загула Васька наведался домой, грязный, отощавший. И когда хозяйка отворила, он стремглав бросился на кухню, к своей белой мисочке с синей каемкой, не отрываясь вылакал все, что в ней было, и тут же уснул богатырским сном…

Теперь же прикосновения ее шершавого язычка причиняли ему почти нестерпимую боль. Он с трудом поднял голову и бережно, лизнул Белянку в то самое местечко, где должно было быть прелестное черное пятнышко, его смepть, егo мука. Он хотел сказать: «Ничего не попишешь, жизнь уходит… прости». И она поняла его, печально мяукнула, на прощанье и исчезла в темноте.

…Чердак все сильнее притягивал его, потому что там была она с ее дикими любовными плясками и напевами. Жить как прежде он уже не желал, но и окончательно отказаться от той жизни, которая невидимыми нитями связывала его с белой миской, с бескрайней мягкой кроватью, с долгими вечерами на кухне, он тоже не мог. Поэтому время от времени он возвращался к порогу родного жилища и скребся когтями в дверь.

Разгульная весна настолько измотала его, что, едва поев, он заваливался на боковую. Он даже не обращал внимания на то, что дома в последнее время происходит что-то необычное: комнаты заставлены огромными ящиками, куда хозяйка аккуратно складывала посуду и книги, там и сям стоят туго набитые чемоданы, куда-то исчез аквариум с пестрыми рыбками. Не замечал он и жалостливых взглядов хозяйки. Проходя мимо спящего кота, она всякий раз останавливалась, прикладывала полные руки к груди и говорила: «Мы покидаем тебя, Васька… навсегда. Что будет с тобой, с нами?» Васька ничего этого не видел и не слышал: он крепко спал, но и во сне спешил куда-то, быстро перебирая лапами.

И сказал один мудрец другому:
Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастия размышляй.
Что же вы хотите этим сказать?

Луна изредка выглядывала бочком из-за тяжелых снежных туч, разрывала пространство на куски теней и света и латала ими землю. В очередном видении Васька увидел себя идущим по незнакомой дороге. Таинственный белый мотылек по-прежнему порхал перед его носом, манил за собой. Куда? Зачем? Васька не знал, он шел, повинуясь инстинкту.

…Однажды он вернулся домой, поскребся в запертую дверь, живо представив себе, как сейчас с той стороны прошуршат знакомые шаги, потом щелкнет замок, дверь приоткроется и хозяйка, как всегда, встретит его словами: «Явился, пропащая душа!»

В этот раз ему долго не открывали. Он собрался было мяукнуть, чего обычно не делал, но тут послышалась возня: кто-то никак не мог отпереть замок. Наконец дверь отворилась, и на пороге вырос чужой человек. Васька, задрав голову, с любопытством и недоумением поглядел на чужака, точно хотел спросить, что он тут потерял.

Чужак присел на корточки и вдруг ни с того ни с сего дунул коту в ухо. Васька резко тряхнул головой и неодобрительно фыркнул: ничего себе шуточки! Однако чужаку игра очень понравилась. Больше того, выставив «козой» два пальца, он изготовился заехать ими Ваське в глаза. Это было уж слишком. Кот ощетинился, встопорщил усы и распустил когти. Мгновенно осев на задние лапы, он мазнул обидчика по лицу, да так, что на щеке у того сразу вспухли красные полоски. Чужак вскрикнул, вскочил, и в тот же миг Васька ощутил тупой удар в брюхо. Он кубарем покатился вниз по лестнице, а вдогонку неслось:

— Сукин кот! Попадись мне еще!

Больше Васька домой не показывался. Да и можно ли называть домом место, откуда тебя изгнали? Теперь он целыми днями пропадал на свалке, как и множество других неприкаянных собак и кошек, роясь среди отбросов в поисках куска насущного. Только ночевать он возвращался на старый чердак.

Кот сильно изменился. Из-под грязной шкурки, потерявшей прежний лоск, выпирали во все стороны кости; он запаршивел, глаза его налились тоской и злобой. Людей он сторонился, и когда кто-нибудь из них появлялся на свалке, начинал страшно шипеть и фыркать, изгибался пружиной, готовой вот-вот взлететь и развернуться на лету. И между мусорщиками прошел слух, что на свалке завелся бес в обличье кота.

О прежней жизни Васька не вспоминал. Только во сне он помимо воли часто видел мать — белую миску с синей каемочкой, уютную теплую кровать, аквариум с рыбками, а иногда ему даже снилось, что хозяйка почесывает ему спинку. После таких незваных сновидений он просыпался среди ночи и до самого рассвета тупо глазел в темноту, опутанный тоской о былом.

Прошлой ночью ему снова привиделся родной очаг, и весь день он чувстовал себя разбитым и раздраженным: отгонял других котов и кошек, а один раз даже бросился, распустив когти, на безобидного хромого пса.

Пьяного мужчину, неожиданно появившегося на свалке, Васька не заметил, а то бы, конечно, узнал в нем чужака. Зато чужак сразу положил глаз на знакомого кота. Оглядевшись вокруг, он быстро нашел то, что искал. Васька в это время выцарапывал из снега примерзшую хлебную корку. Лишь в самую последнюю секунду, когда булыжник был уже на излете, он инстинктивно почувствовал, как что-то тяжелое и грозное неотвратимо приближается к нему. Собрав жилистые мышцы в комок, Васька отпрянул в сторону. Но было поздно камень догнал его. В ушах засвистело, черное пятнышко на лбу Белянки придвинулось, и Васька стал проваливаться в него…

Дорога становилась все шире, белый мотылек обернулся мерцающим огоньком, который разгорался все ярче и ярче. Ваське, наконец, удалось вырваться из цепких зубов прошлого. Он ощутил удивительную легкость, ему стало непередаваемо хорошо и свободно, как, пожалуй, никогда и не бывало в той, оставшейся позади жизни.

Заря пришла в назначенный час. Ночью подвалило еще снегу, чистого, красивого. Он искрился и блестел в лучах рассветного солнца. Морозный воздух был тих свветел.

И сказал один мудрец другому:
Суета сует, hэвэл-haволим, все — суета.
Да. Но что же вы хотели этим сказать?