ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Похоть иссякла.
Давно безопасны соблазны.
И все же душа молода,
и над нею не властвует время,
Дряхлая плоть для нее —
надоевшее бремя.

Борис Камянов

СТАРОСТЬ
(стихи прошлого года)

ЛИЛИТ

I

Мы столько жизней прожили во снах!
В таких местах во снах мы побывали!
В таких крутых мирах и временах
Покладистой Лилит овладевали!

Последний сон к утру полузабыт,
Реальность проступает все яснее.
Вернулась в ад довольная Лилит —
Мы стольких бесов наплодили с нею!

Я долго жил и раздражал Творца.
Уходит жизнь, кончается и старость.
Ждут бесенята своего отца.
Недолго им, сироткам, ждать осталось.

II

Мне жалко бедную Лилит:
О ней рассказывают сказки,
А у нее душа болит
И требует любви и ласки.

Мы — грязные потаскуны.
Она ж, оболганная всеми,
Слетает пчелкой в наши сны,
Где взяток — это наше семя.

Не удостоившись тепла
Самцовых душ, а не подмышек,
Летит брюхатая пчела
Своих вынашивать детишек.

Я понял — истина проста.
Скажу, отбросив политесы:
Лилит безгрешна и чиста,
А мы — развратники и бесы.

РАСПЛАТА

Наш мир сегодня — сумасшедший дом.
Больное солнце лихорадкой пышет.
Все люди — в масках. Дышится с трудом.
А многие уже вообще не дышат,

А от удушья отдали концы:
Земле вернули туши, Богу — души.
Но мы с женой — большие молодцы:
Мы выжили пока и бьем баклуши…

За то, что в мире разгулялся бес,
Бросая вызов высшему Закону,
Коронавирус послан нам с Небес:
Мы осквернили Господа корону.

Страна отцов напоминает ад.
Похоже, наступает час расплаты.
На улице в тени — под пятьдесят,
И все прогнозы наши страшноваты.

Нам некому послать сигналы SOS,
Не выпросить спасительной отмазки.

…На площади целуются взасос
Два мужика, отбросив к черту маски.

УЗНИК

Над тихой долиной мой высится дом,
И лес Иудеи — под самым окном.

Но не был давно я на лоне природы,
Меня не пускают болезни и годы.

А мне б из окна воспарить в синеву
И птицей усталой слететь на траву…

Забыть бы про старость — большую подляну,
Для живности разной накрыть бы поляну:

Шакалам я выдал бы шварму из кошек,
Семье муравьиной насыпал бы крошек,

К столу голосистых созвав соловьев,
Тех самых скормил бы я им муравьев.

Я с зайцем бы водку заел колбасой,
Хоть он и без выпивки вечно косой…

Вот так, о несбыточном глупо мечтая,
На мир недоступный смотрю из окна я.

Я — узник, закованный в хвори и старость,
Мне только смотреть из окна и осталось,

Грустить и над блажью своею смеяться,
И кошкам окрестным не надо бояться.

***

Господи, я так устал и болен!
Господи, мне так обрыдла старость!..
…Господи, прости — я всем доволен.
Господи, продли мою усталость!

***

Я старше папы. Разница в семь лет.
Как брата младшего, теперь люблю отца я.
Он умер молодым. Я — старый дед.
Звезда моя горит еще, мерцая.

Я брата на три года пережил,
Хотя на двадцать лет моложе Вити.
Я вешу центнер. Он был весь из жил.
Не знал, что на Руси веселье — пити.

Но пусть все ближе встреча наших душ,
Не вижу в смерти я особой драмы.
И я скриплю — отец, и дед, и муж.
Я все еще пока моложе мамы.

ПРОCТИТЕ

Памяти Миши Шнейдера

Слетают один за другим с нашей общей орбиты друзья —
Продолжить кружение душ на загадочной новой орбите.
И я им вослед на последних витках своего бытия
Шепчу, безутешный:
— Прощайте, друзья, и простите.

Простите за то, что цепляюсь за жизнь и дышу,
Хотя и с трудом, кислородным запасшись баллоном.
Простите, родные, за то, что вот эти я строки пишу,
Компьютер включив и чаек попивая с лимоном.

Простите за счастье внучат малолетних ласкать,
С которыми тоже я скоро, как все мы, расстанусь навеки.
За муку, с которой я должен за дряблую шкирку таскать
Обрюзгшее тело свое от врача до аптеки.

Смотрю вам вослед, о судьбе нашей общей грущу
И с теми из нас, кто остался, продолжу общенье.
Простите меня. Я оставшихся тоже однажды прощу,
Когда на прощанье попросят меня о прощенье.

РОВЕСНИКУ

Григорию Трестману

Доживаем последние годы.
Может, месяцы, может быть, дни.
В предвкушенье великой свободы
Остаемся мы в мире одни.

Не понять нас ни детям, ни внукам.
Но за это ты их не стыди:
Время — близости, время — разлукам…
Одиночества их — впереди.

В ожиданье ухода, Исхода
Рабский ужас в себе подави:
Все равно неизбежна свобода —
От семьи, от друзей, от любви.

ЛЮБОПЫТСТВО

Страсть как хочется страсти,
но в старости — только страстишки:
Пьянки с друзьями,
картишки да старые книжки.

В зеркало гляну —
морщины мои безобразны.
Похоть иссякла.
Давно безопасны соблазны.

И все же душа молода,
и над нею не властвует время,
Дряхлая плоть для нее —
надоевшее бремя.

Рвется в небо она
и по звездам далеким гадает:
Интересно ей, дурочке,
что там ее ожидает.

УШЕДШИМ

Я на этой земле старожид, старожил,
Да в конце-то концов — просто старец.
Тех, кого я любил, с кем годами дружил, —
В нашем мире почти не осталось.

Как вам в горних краях, дорогие мои?
Все ли вы отрастили там пейсы?
Напевают ли в райских садах соловьи
Вам мои немудреные песни?

Иль они, сочиненные мною за шесть
Трудно прожитых десятилетий,
Не допущены к вам и забудут их здесь
К сантиментам не склонные дети?

Ждите душу мою в наднебесной стране,
Встретьте стопкой ее на пороге
И забейте местечко уютное мне
В натомсветской своей синагоге.

ДВА КОНЯ

Два коня на горе, на последней вечерней заре.
Так уходит поэт, разделившись на две ипостаси:
Тело тащится к пропасти, сидя на смертном одре,
И взлетает душа в небеса на бессмертном Пегасе.