ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Нет причин идеализировать систему. Но, во-первых, где, при которой из систем и властей, блага распределялись по справедливости? Во-вторых же, то, что получали эти — очень немногие, — высокопоставленные люди, было ничтожной каплей по сравнению с тем количеством продовольствия, которое требовалось городу, и, даже не будь этих привилегий, миллионам граждан не стало бы легче.

Алекс Манфиш

В ЗАЩИТУ ИСТОРИИ ЛЕНИНГРАДСКОЙ БЛОКАДЫ
(против ревизионизма Великой Отечественной войны)^*

(окончание. Начало в №8-9/2021 и сл.)

Часть 3

— 13 —

А сейчас мы рассмотрим ещё две неправды из интервью Артёму Кречетникову от 27.01.2019. Две неправды, высказанные восхитительно безапелляционно, с царственной небрежностью.

Первая из них заключается скорее в умалчивании о том, чего читателю, убеждаемому в концепции «ленинградского голодомора», знать не положено. Но я, что поделать, знаю. Итак, поехали.

Продолжая тему ВЫВОЗА из Ленинграда всего, что было возможно (вместо помощи городу), на вопрос журналиста —

«Сталин не исключал потери Ленинграда, но думал при этом не о людях, а о материальных ценностях?» —

Солонин отвечает:

«29 августа был утвержден план эвакуации ленинградских заводов, в соответствии с которым предполагалось за 10 дней отправить на восток 12313 вагонов, и уже на следующий день на путях стояло 2200 вагонов с промышленным оборудованием. По известным причинам отправить их не удалось«

Да, был такой план, и он действительно не был осуществлён из-за того, что железнодорожные пути из Ленинграда были перерезаны немцами. Но неплохо было бы добавить, что это был план «… вывоза из Ленинграда некоторых (выделено мною – А.М.) важнейших предприятий на ближайшие 10 дней… а также населения (250 000 человек женщин и детей и 66 000 человек из прифронтовой полосы (выделено мною – А.М.)» (90)

И к сему — из постановления Военного совета Ленинградского фронта №00227 от 6-го сентября 1941 года:

«Для обеспечения эвакуации  раненых и больных водным путём по маршруту Шлиссельбург — Сясьстрой — Лодейное Поле (Шлиссельбург тогда был ещё в наших руках — А.М.) Военный Совет Ленинградского фронта постановляет:

с 4.9.41 выделить в оперативное распоряжение Начальника Сануправления Ленфронта шесть речных трамваев… (далее детали обеспечения и содержания; странно, что датируется позавчерашним числом, но это, видимо, бюрократические формальности расписания — А.М.)

…Обеспечить бесперебойную эвакуацию раненых и больных из Шлиссельбурга до Лодейного Поля на санитарных судах «Володарский» и «Урицкий»;
Обеспечить постоянное сопровождение транспортов с ранеными с воздуха и воды…» (91)

Вот так, стало быть, «не думали о людях»…

В числе же тех предприятий, которые хотели тогда эвакуировать, НЕ БЫЛО двух промышленных гигантов- Кировского и Ижорского заводов. А почему? Неужели о них не подумали? Подумали, причём в первую очередь. Ещё тремя днями ранее, 26-го, было принято постановление ГКО №587сс «Об эвакуации Кировского завода Наркомсредмаша и Ижорского завода Наркомсудпрома» (92).

Но через двое суток оно было отменено постановлением №596сс, которое названо очень похоже — «Об эвакуации Кировского и Ижорского заводов», — но в котором сказано буквально следующее:

«Государственный Комитет Обороны постановляет:
1 Отменить до особого распоряжения эвакуацию Кировского и Ижорского заводов.
2 Всю бронетанковую продукцию Ленинградских заводов (всех — не одного Кировского — А.М.) до 10 сентября включительно оставить в распоряжении Ленинградского фронта» (93)

И, комментируя это постановление, Н.А. Ломагин пишет:

«В тех условиях это было очень рискованное решение. В случае военного успеха противника оно могло повлечь за собой потерю крупнейших военных заводов. Вместе с тем, это решение однозначно отражало намерение Сталина максимально укрепить оборону города за счет местных ресурсов и вести борьбу за Ленинград до последней возможности.
Отсрочка эвакуации Балтийского и Ижорского заводов вряд ли была хорошо просчитана… (и далее об упомянутом у Солонина плане вывоза части предприятий и населения; о плане, который — цитирую Ломагина, — «не мог быть выполнен из-за нарушения железнодорожного сообщения» — А.М.) (94)

Отсрочка эвакуации этих двух колоссальных заводов не была хорошо просчитана, поскольку была огромным риском, риском потерять их! Перед Комитетом Обороны были две чаши весов. В той критической ситуации невозможно было не колебаться — что предпочесть? Отчаянную борьбу за спасение Ленинграда — всеми силами, включая продукцию Кировского и Ижорского заводов; и тогда, если город всё же захватит враг, они будут потеряны? Или вывозить эти заводы, пока (и если) ещё можно, а Ленфронт — пусть держится сколько сумеет, но не этой ценой?

Две чаши весов; и ставка всё же была сделана на то, что город удастся отстоять. И было принято решение в пользу Ленинграда, в пользу Ленфронта! Вопреки ревизионистским измышлениям, было именно так.

И в свете того, что я привожу, не выглядит ли полнейшим абсурдом «версия» о том, что Ленинград заведомо «готовили к сдаче» (как думалось академику Лихачёву)? Конечно, этому могут верить люди, далёкие от обсуждаемой темы, слыша или читая о «плане вывоза», который  выхвачен Солониным из контекста (и к тому же без упоминания о том, что вывозить планировалось и людей). Что ж, я даю этот контекст, ДОКАЗЫВАЮЩИЙ: за Ленинград было решено сражаться до конца.

И, пожалуй, решусь дополнить картину и коснуться личной позиции Сталина. Как бы ни относиться к нему, он – насколько это зависело от него, — сделал всё для того, чтобы спасти Ленинград. Ему самому было крайне тяжело в этих обстоятельствах выбирать меж двумя упомянутыми чашами, — и мы видим, которая из них перевесила.

Сколь тяжело было решать, видно, помимо прочего, из его письменных и устных высказываний. В связи с положением Ленинграда у него элементарно сдавали нервы. Вот выдержки из телеграммы, адресованной Молотову и Маленкову, находившимся тогда в Ленинграде в составе комиссии ГКО (цитирую выборочно):

«…Если так будет продолжаться, боюсь, что Ленинград будет сдан идиотски глупо, а все ленинградские дивизии рискуют попасть в плен. Что делают Попов и Ворошилов (выделено здесь и далее Н.А. Ломагиным. Генерал-лейтенант М.М. Попов был тогда командующим Ленфронта, Ворошилов – представителем Ставки — А.М.)? Они даже не сообщают о мерах, какие они думают предпринять против такой опасности. Они заняты исканием новых рубежей отступления, в этом видят свою задачу…
…Не кажется ли тебе (здесь обращение, вероятно, к одному Молотову — А.М.), что кто-то нарочно открывает немцам дорогу на этом решающем участке? Что за человек Попов? Чем, собственно, занят Ворошилов и в чем выражается его помощь Ленинграду? Я пишу об этом, так как очень встревожен непонятным для меня бездействием ленинградского командования…» (95)

(Я привожу и этот фрагмент, и два следующих текста, принадлежащих Сталину, по книге Н.А. Ломагина «Неизвестная блокада» — А.М.)

Здесь налицо признаки нервного стресса. И параноический страх предательства, и обострившееся недоверие к людям хорошо знакомым и испытанным. «Что за человек Попов? Чем, собственно, занят Ворошилов?..» — это импульсивный выкрик, поскольку командиры такого ранга, как Маркиан Попов, назначались им, Сталиным, лично, Ворошилов же вообще входил в его ближайшее окружение. Наконец, сбивчивость: переход на обращение в единственном числе в телеграмме, посылаемой двоим…

Позже, 22 сентября, Сталин направляет приказ Жукову (тогда уже комфронта), Жданову, Кузнецову и Меркулову:

«Согласно слухам, подлые немцы, наступающие на Ленинград, посылают перед своими войсками стариков, женщин и детей из оккупированных областей в качестве делегатов к большевикам с просьбой сдать Ленинград и заключить мир.
Говорят, что среди ленинградских большевиков есть люди, которые считают неуместным применять оружие в отношении такого рода посланцев.
Если такие люди вообще есть среди большевиков, то их, по-моему, надо искоренить, поскольку они опаснее фашистов. Я советую не сентиментальничать, а бить врага и его помощников, будь то добровольцы или нет.
Борьба идет жестокая. В первую очередь поражение потерпит тот, в чьих рядах появится паника и нерешительность. В падении Ленинграда будут виновны те, кто допустит в наших рядах нерешительность. Уничтожайте немцев и их пособников, поскольку они одно и то же, что и немцы. (здесь и далее выделено мною — А.М.)
Уничтожайте врагов, являющихся таковыми добровольно или нет. Никакой жалости по отношению к немцам, этим извергам; никакой пощады к их посланцам, поскольку они одно и то же, что и немцы» (96)

Бросается в глаза эмоциональный тон («подлые немцы…», «эти изверги…»), не соответствующий стандартам подобных документов. И это повторение — «они одно и то же, что и немцы», — о тех подневольных СВОИХ, в кого, может быть, красноармейцам придётся стрелять. О стариках, женщинах, детях. Он отдаёт бесконечно страшный приказ — и именно поэтому так пространно, повторяясь, убеждает и тех, кому пишет, и самого себя: иначе нельзя…

Наконец, в указании, направленном (через А.М. Василевского, начгенштаба РККА) ещё через месяц, 23 октября, мы видим требование действовать максимально решительно для того, чтобы прорвать фронт. И читаем (цитирую выборочно):

«…Если вы в течение нескольких ближайших дней не прорвете фронта и не восстановите прочно связи с 54-й армией, которая вас связывает с тылом страны, все ваши войска будут взяты в плен…
…Имейте ввиду, что Москва находится в критическом положении и она не в состоянии помочь вам новыми силами.
…Либо вы в эти три дня прорвете фронт и дадите возможность вашим войскам отойти на восток в случае невозможности удержать Ленинград, либо вы все попадете в плен.
Мы требуем от вас решительных и быстрых действий.
Сосредоточьте дивизий восемь или десять и прорвитесь на восток.
Это необходимо и на тот случай, если Ленинград будет удержан и на случай сдачи Ленинграда. Для нас армия важней (выделено Н.А. Ломагиным — А.М.) Требуем от вас решительных действий» (97)

Москва действительно находилась в критическом положении, она не могла помочь, она сама нуждалась в помощи. Восемью днями ранее Сталин подписал постановление №801сс «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы», хотя сам покидать её и не собирался… (98) Его «для нас армия важней» – аналог фразы «они одно и то же, что и немцы» в предыдущем тексте. Это – психологическая защита. Это объяснение (самому себе и тем, к кому он обращается), почему, может быть, придётся пойти на предельно страшное. На то, чтобы сдать защищаемый всеми силами город.

И мне кажется, мысленно он относил это и к Ленинграду, и не в меньшей степени также к Москве. Сдать любую из двух столиц было предельно страшно.

Чем был для страны и для власти Ленинград, видно ещё и из того, кто был назначен туда в самое тяжёлое время — вместо Ворошилова, который не был ни репрессирован, ни подвергнут взысканию за то, что не справился. Чтобы справиться, нужен был человек, совмещавший титаническую волю и талант полководца; таким человеком был Жуков, и его усилиями Ленинградский фронт был частично стабилизирован.

Чем был для страны и для власти Ленинград, видно ещё и из того, сколь отчаянные попытки предпринимались Красной Армией, чтобы избавить город от душившей его блокадной петли. Из приказов о наступлении на врага, который был значительно сильнее. Из истории двух осенних Синявинских операций – завершившихся трагически, неудачно, но подготовивших Тихвинскую наступательную, в ходе которой 4-ая армия К.А. Мерецкова отбила у врага Тихвин… (99)

— 14 —

И — вторая, уже совсем оглушительная, неправда, следующая прямо за этим рассказом о «плане вывоза» от 29 августа. Перескочив через месяц с небольшим, Солонин говорит:

«4 октября 1941 года Сталин провел по радио совещание с руководителями Ленинграда Андреем Ждановым и Алексеем Кузнецовым и поставил им задачу: «Вывезти на восток из Ленинграда станки, пресса, электрооборудование, литейное, кузнечное и прокатное оборудование… Эвакуацию всего вышеупомянутого осуществить через Ладожское озеро на Волховстрой».
И работа закипела: в порту Осиновец (выделено мною — А.М.) на «ленинградском» берегу Ладоги земснаряды углубляли дно, строились причалы, монтировались портальные краны. О том, что город находится в како-то «блокаде», никто и заикнуться не посмел«

Буквально так говорит в том самом интервью корреспонденту Би-би-си Артёму Кречетникову человек, называющий себя историком! Взяла и закипела работа именно после 4 октября, а до той поры не было ни причалов, ни навигации… Для того, чтобы снабжать город, не делали ничего: лишь когда понадобилось ВЫВОЗИТЬ, — вот тогда и подсуетились!
И это говорит человек, прекрасно знающий о Постановлении ГКО №604 от 30 АВГУСТА 1941 (««О транспортировке грузов для Ленинграда»). И давно знающий! В своём очерке «Блокада Ленинграда: цифры, факты, вопросы» (17 февраля 2014 — пятью годами ранее) он пишет:

«30 августа 1941 года (то есть сразу после потери станции МГА) вышло Постановление ГКО №604 о мерах по снабжению Ленинграда водным путём…«

Да, именно в тот день оно вышло, и номер тот самый, правильный. Но я это постановление в 12-ой главе настоящей работы уже цитировал. 2-ой пункт его завершается фразой, которую я здесь, для пользы дела, выпишу ещё раз:

«Подготовить немедленно (выделено мною — А.М.) фронт разгрузки в районе ст. Ладожское озеро для направления в случае необходимости этих барж на разгрузку в районе ст. Ладожское озеро«. (100)

Ковальчук, подробно рассказывая о подготовке водного маршрута для снабжения Ленинграда, пишет:

«…командование Ленинградского фронта принимало все необходимые меры для спешного строительства портовых сооружений на западном берегу Ладоги, без чего невозможны были водные перевозки. В районе Осиновца закипела работа (выделено мною — А.М.)… В первую очередь предстояло провести дноуглубительные работы, чтобы создать необходимые глубины для подхода судов. В течение сентября (выделено мною — А.М.) 1941 г. эти работы в Осиновецкой гавани были проведены земснарядами «Константин», «Рижская» и «Северо-Западный-4″… и т.д…» (101)

Я выделил обе цитаты об одной и той же закипевшей работе, поскольку они очень похожи — настолько, что Солонин, может быть, перефразировал вычитанное у Ковальчука. Ничего, бывает, это не грех. Куда хуже то, что Солонин переносит эту закипевшую работу на октябрь. Переносит, ЗНАЯ о дате постановления. И выходит, по его трактовке, что оно – постановление это, — было попросту проигнорировано, — пока не потребовалось заводы эвакуировать…

Ну, и кому верить — Солонину или Ковальчуку? Чтобы читателю легче было решить, могла ли работа не закипеть сразу же, напомню: это постановление, включая пункт о НЕМЕДЛЕННОМ принятии мер, было подписано не Страшилой Мудрым и даже не Урфином Джюсом, а лично Сталиным.
(В скобках: и которому из двух солонинских высказываний верить больше: фрагменту из очерка 2014 года, где упомянуто это постановление, или цитате из интервью 27.01.2019, согласно которой всё началось лишь в октябре? У одного и того же человека — и настолько по-разному…)
Добавим, что, если бы даже не было ни книг Ковальчука и Павлова, ни моей очень большой (в соответствии с масштабом темы) 12-ой главы, — ещё один человек соврать не дал бы. Человек, находившийся неподалёку от Ленинграда и принимавший участие в событиях. Это всё тот же самый Вильгельм Риттер фон Лееб. Едва ли догадываясь, о чём будут лет через восемьдесят спорить унтерменши, 2-го октября 1941 он написал в своём дневнике:

«…Для прекращения движения русских кораблей по Ладожскому озеру задействована также и артиллерия, расположенная под Шлиссельбургом. Она стреляет на максимальную дальность…» (102)

Ещё двое суток оставалось до разговора Сталина с Кузнецовым и Ждановым об эвакуации заводов, а корабли по озеру уже двигались — и сильно мешали ему, Леебу, жить на белом свете. Поэтому он ТАКЖЕ и эту артиллерию привлёк к делу, но и до этого стреляли немцы по судам на Ладоге, которые и раньше, значит, плавали уже, к неудовольствию командующего группой войск «Север»…
Вот что получается, если не принимать на веру ревизионистские выкладки и трактовки, а серьёзно проанализировать события.
И как же относиться к словам Солонина о работе, «закипевшей» только в октябре?..
Теперь позволю себе небольшое отступление на тему эвакуации Кировского и Ижорского заводов. Вот выдержка из того, что сказал — фактически, конечно, приказал, — Сталин 4-го октября ленинградским руководителям:

«…Вывезти на восток станки, прессы, электрооборудование… а также кадры инженеров, техников, квалифицированных рабочих Кировского и Ижорского заводов, занятые производством танков и танковых пушек… 3) Вывезти на восток из Ленинграда ту часть оборудования и те кадры всех других ленинградских заводов, которые были заняты производством танков КВ и танков Т-50 по кооперации с Кировским, Ижорским и заводом №174. 4) Эвакуацию всего упомянутого выше проводить через Ладожское озеро на Волховстрой. Осуществление эвакуации возложить на ленинградцев… Кроме того, просим выделить несколько хороших парторгов для танковых и бронезаводов, всего 4 или 5 человек…» (103)

На базе эвакуированной части Кировского завода был создан знаменитый челябинский «Танкоград» (104)
Стенограмма же этого разговора полностью приводится Г.Л. Соболевым в первой части его трилогии, «Ленинград в борьбе за выживание», в приложениях. (105) В связи с этим Соболев пишет:

«Из состоявшегося 4 октября 1941 года разговора по прямому проводу Сталина со Ждановым и Кузнецовым видно, что председатель ГКО, озабоченный скорейшей эвакуацией важнейших ленинградских оборонных заводов, не поинтересовался даже положением дел в блокированном уже Ленинграде, а его руководители не осмелились обратиться к нему ни с одной просьбой» (106)

Соболев — один из лучших, сильнейших историков Блокады, он написал блестящую трилогию о ней. И всё же я не считаю правильными ни эти его слова, ни выбор заглавия для главы (из которой они взяты) — цитату из Сталина «Для нас армия важней» вне её контекста. При всём понимании того, что на совести Сталина много чего есть — включая расстрел (через девять лет, по «Ленинградскому делу») в том числе того самого Кузнецова, с которым он вёл этот разговор, — в данном случае я совершенно не считаю обоснованными какие-либо претензии к нему. Положение в городе он знал, и мы видели (в предыдущей главе) насколько приоритетным было для него спасение Ленинграда. Просто речь в тот раз шла о другом, и собеседники были сосредоточены на предмете обсуждения. И сам факт вывоза предприятий — не причина для нареканий. Ленинград – повторю ещё раз, — не только по словам Сталина, но и фактически был второй столицей страны и, соответственно, крупнейшим индустриальным центром. И как же было не позаботиться о том, чтобы его производственная мощь работала на страну в целом? Тем более, что и Москва находилась тогда в огромной опасности: октябрь был для неё самым, пожалуй, критическим месяцем. В конце концов, и Жуков был отозван в Москву, когда именно на неё велось наступление, Ленинградский же фронт отчасти стабилизировался…
И разумно, в высшей степени целесообразно было эвакуировать, пока возможно (ещё не зная, будет ли возможно в дальнейшем), сверхмощные предприятия. Чтобы они – даже если бы произошло невообразимо страшное, если бы Ленинград пал, — продолжали производить технику для страны, спасая её от гибели…
И ведь заводы — Кировский и Ижорский, — были вывезены не полностью.  Тем более, что тот же Соболев пишет:

«…Рабочие Кировского завода были заняты в марте 1942 г. выполнением срочного задания Военного совета Ленинградского фронта по ремонту артиллерийских орудий и танковых моторов…»

«…Кировский завод, занимавшийся до этого по преимуществу ремонтом боевой техники, в мае 1942 года получил задание Военного совета Ленинградского фронта на сборку новых танков КВ… Дизельные двигатели и другие узлы для сборки первых десяти танков КВ начали поступать от головного завода в Челябинске…» (107)

Да, часть мощнейшей индустриальной базы городу оставили, и её, мы видим, было достаточно в том числе для производства этих танков-гигантов. И нет, на мой взгляд, в этом вопросе ничего, что справедливо было бы поставить в вину власти.

Маленькое отступление. В вопросе о взаимоотношениях Ленинграда с Москвой я несколько расхожусь с Г.Л. Соболевым и Н.А. Ломагиным. Они оба считают, что, при всём стремлении власти отстаивать Ленинград до последнего, был всё же некий крен в сторону предпочтения интересов Москвы. Я не согласен с этим тезисом. Только что я процитировал свидетельствующий об этой точке зрения фрагмент из книги Соболева (и привёл возражения). У Ломагина же, хотя и пишется о «намерении Сталина бороться за Ленинград до последней возможности«, в той же самой первой главе читаем:

«…даже в условиях тяжелейшего кризиса и сложностей, связанных с накоплением сил с целью прорыва блокады Ленинграда, Москва забирала значительную часть производимой военной продукции у выдыхающегося города. 20 ноября 1941 г. ГКО принял постановление №927сс «О производстве минометов в Ленинграде», в котором поддерживалась инициатива Военного Совета Ленфронта о производстве в Ленинграде в декабре 1941 г. 400 штук 120-мм минометов, 1300 шт. — 82-мм минометов, и 2000 шт. 50-мм минометов. ГКО в п.3. своего решения записал: «Предложить т. Кузнецову 50 процентов минометов из декабрьского производства отправить из Ленинграда в адрес ГАУ НКО» (108)

Да, но ведь и Москва тогда точно так же выдыхалась, точно так же стояла на краю гибели. 20 ноября… Это через четверо суток после общеизвестной даты боя у разъезда Дубосеково, боя, связанного с именем панфиловцев. И не стану сейчас касаться дискуссии относительно деталей произошедшего там — просто даю временную веху, свидетельствующую о том, сколь многое именно в те недели решалось. Это через двое суток после того, как погиб сам генерал Панфилов. Это за девять дней до гибели Зои Космодемьянской. И упомянутые мной, и сотни тысяч вместе с ними защищали тогда Москву так же, как бойцы Ленфронта защищали Ленинград.
20 ноября… А одиннадцатью днями ранее, 9-го ноября, на следующий день после захвата немцами Тихвина, было принято Постановление ГКО об усилении авиакоманд для доставки в Ленинград продовольствия по воздушному мосту. И из Москвы в Ленинград летели через линию фронта самолёты с провизией, а Ленинград посылал на Большую Землю оружие. И не в последнюю очередь благодаря этой взаимовыручке страна и Красная Армия совершили невозможное: остановили вермахт…
Оспаривая мнение Соболева и Ломагина, я делаю это очень осторожно, без уверенности, поскольку они оба — историки, специализирующиеся на теме Блокады. А значит, возможно, основываются ещё и на неких материалах, которых я не знаю. И всё же считаю правильным высказать свою точку зрения.

— 15 —

И, наконец, о сюрреалистической версии, прозвучавшей с экрана, в цикле лекций Солонина на ютьюбе. В третьей части, озаглавленной «Мёртвые души и криминальный Торгсин».

Но для разговора об этом познакомимся сначала с человеком, которому Солонин отчасти обязан данной конкретной идеей, — с иереем Николаем Савченко. Он тоже занимается ревизионистскими изысканиями на тему блокады Ленинграда. И опубликовал большую, в семи частях, работу под названием «К истории снабжения осаждённого Ленинграда в 1941–1942 годах«. Её можно найти на его сайте «Бѣлое дело» (именно так, через ять).

Методика Савченко сводится в основном к вычислениям, и в этом отношении он куда однообразнее Солонина, — у которого тоже немало количественных выкладок, но аргументация всё же многоплановая. А тут почти одна арифметика. Савченко подсчитывает состав и калорийность питания ленинградцев в самые страшные месяцы, сравнивает нормы выдачи продуктов: минимальную (иждивенческую) и солдатскую, которая действительно была в несколько раз выше даже для военнослужащих-тыловиков, чем для неработающих гражданских лиц. И почему же, как же это не перераспределили питание, урезав хоть сколько-то военным, чтобы людям в городе побольше отпускать?.. А кроме того, Савченко посвящает целую главу (пятую) «мясному» вопросу. Он утверждает, что в неоккупированных районах Ленобласти было в 1941 году огромное количество скота (сотни тысяч голов); и как же их, дескать, не доставили в город на мясо? И лошадей — несколько десятков тысяч, — почему не пригнали по льду?..

Я не стану подробно анализировать эти материалы, поскольку их, в отличие от соображений Солонина, мало кто принимает всерьёз. Можно ли представить сколько-нибудь понимающего, что он делает, руководителя, который в тех условиях, в условиях войны со смертельным и превосходящим по силе врагом, не кормил бы по максимуму именно бойцов? Именно тех, из чьих рядов ещё больший процент, чем из миллионов жителей города, выкашивала смерть. Тех, кого раз за разом бросали в наступление, несмотря на то, что враг был сильнее, — в наступление, целью которого было прорвать блокаду. И — пусть это не удалось тогда, — всё же совершивших чудо: 9-го декабря отбивших у врага Тихвин и частично восстановивших тем самым железнодорожное сообщение с городом. Насколько возможно было бы это, будь у них меньше сил, не получай они нормальное питание?..

И, разумеется, не только армия получала питание по нормам значительно более высоким, чем основная часть гражданского населения — особенно неработающая. Предвижу, что читатель подумает в первую очередь о номенклатуре. И правильно подумает.

«В привилегированном положении, — читаем у Соболева, — находились руководящие работники промышленных предприятий (директора и их заместители, главные инженеры), видные деятели науки, литературы и искусства, которые дополнительно к рабочим карточкам получали ещё и обеды, обеденные карточки и сухие пайки. Что касается руководящих работников партийных, комсомольских, советских, профсоюзных организаций», то они наряду с указанными выше привилегиями имели возможность получить ещё и ужин… На особом, литерном питании находилось командование Ленинградского фронта и КБФ, высокопоставленные командированные, а также семьи генералов, адмиралов и Героев Советского Союза» (109).

Да, было так. Нет причин идеализировать систему. Но, во-первых, где, при которой из систем и властей, блага распределялись по справедливости? Во-вторых же, то, что получали эти — очень немногие, — высокопоставленные люди, было ничтожной каплей по сравнению с тем количеством продовольствия, которое требовалось городу, и, даже не будь этих привилегий, миллионам граждан не стало бы легче.

А кроме того —

«…на котловом довольствии находились сотрудники НКВД, милиции, городские пожарные команды, команды МПВО, а также работники прокуратуры и военного трибунала. …И всё же милиционеры умирали тоже. По данным заместителя начальника Управления милиции Ленинграда И.А. Аверкиева, за время блокады от истощения умерло 970 сотрудников милиции…» (110)

В том-то и дело! Люди всех этих категорий (кроме работников прокуратуры и трибунала — это тоже разновидность номенклатуры) выполняли тяжелейшую и зачастую опасную работу! И солдаты-тыловики (получавшие меньшее, чем на передовой, но всё же армейское питание) нуждались в калориях намного больше иждивенцев. Они ведь, пусть в штыковую атаку и не ходили, трудились в основном физически — изнурительно, до изнеможения: грузили, копали, строили…

Ну, и вкратце насчёт лошадей. Отбракованных — на мясо пускали. «…Горисполком в начале октября принял постановление, обязывающее хозяйственные организации и войсковые части сдавать отбракованных лошадей, не пригодных для работы, на приемные пункты Ленмясомолсбыта…» (111) — пишет Павлов, и это даже Савченко признаёт. Причём и без формальной отбраковки лошадей не забывали превращать в мясо, когда ни на что иное они уже не годились, и об этом тоже рассказывает Павлов:

«20 ноября толщина льда достигла 180 миллиметров. Ждать больше не хватало сил. Для осторожности вначале направили конные обозы. Изнуренные лошади едва шли, многие падали и подняться не могли; таких лошадей возчики прирезали и тут же на льду рубили на части и отправляли мясо в город» (112)

Но идея пригона в город здоровых коней выглядит захватывающе. Этих лошадей армия держала не для скачек, а для того, чтобы они волокли артиллерийские орудия и снаряжение. Без конной тяги оставалось бы одно из двух: или воевать без артиллерии и снарядов, кидаясь в немцев костями от съеденных лошадей, или — людям впрягаться вместо того, чтобы стрелять. И интересно было бы представить себе эти тысячи лошадей на ладожской ледовой трассе зимой 41-го – 42-го, — особенно если прочесть, например, вот это:

«…Двигался обоз в колонне по одному с дистанцией 30-35 м между упряжками и растянулся на несколько километров. На девятом километре путь преградила широкая трещина, и на поиски надежного перехода было потрачено много времени. Затем обоз попал на тонкий лед, потрескивавший под копытами лошадей (и это не табун! Несколько штук! — А.М.). К командиру батальона стали поступать сведения, что в хвосте колонны начали проваливаться под лед люди и лошади, появились первые жертвы. В поисках надежного льда пришлось снова петлять по озеру, строго соблюдая дистанцию…

…Двигаться ночью было значительно сложнее и опаснее. И хотя на этот раз обоз пошел в сопровождении воентехника 2-го ранга Д.Н. Стафеева, который был в числе первых разведчиков ледовой обстановки озера и хорошо ориентировался на трассе, люди и лошади снова стали проваливаться под лед. В некоторых местах мешки с мукой приходилось выгружать на лед и проводить упряжки порожняком, а затем переносить муку на руках и снова грузить ее на сани» (113)

Да, зачастую нужны были именно сани, которые тоже, конечно, могли затонуть, но вероятность этого была меньше, чем для грузовиков; а кроме того, при провале саней было всё же больше шансов спастись самим и спасти провизию, чем в случае ухода под лёд машины. Нужны были сани, а значит, и те самые лошади, которых Савченко предлагает съесть. И даже если конкретно этих отдельно взятых лошадей он, ознакомившись с ситуацией, позволил бы оставить, нужны были ещё и резервные…

И я думаю, начальник, которому приказали бы тогда, в те недели, в тех условиях, организовать перегон по этим льдам конских табунов, а также всевозможных рогатых поголовий, ответил бы — «лучше сразу расстреляйте…» И, кроме того, кто возьмётся посчитать, сколько тогда было скотинок в неоккупированной части Ленобласти, и где именно?.. И сколько времени надо было бы собирать партии для отправки и доставлять всё это «мясо»? И надолго ли хватило бы двухмиллионному населению, даже если бы и так?.. У псевдоисториков всё просто — настолько, что переносишься мысленно в Изумрудный город. На самом же деле, в нашем реальном, жестоком мире, выжить Ленинград мог ТОЛЬКО на систематическом, сколь бы скудным оно ни было, обеспечении. Вот за это СИСТЕМАТИЧЕСКОЕ обеспечение — теми самыми блокадными граммами… увеличивая припёк, чудом выжимая питательные компоненты из несъедобного, — и боролись, сами недоедая и недосыпая, специалисты-пищевики, труд которых описан в предпоследнем разделе главы «Продовольственные ресурсы» у Павлова. И за него же боролись те, кто работал над организацией пути по воде и по льду — в нечеловеческих условиях!..

Теперь возвратимся к Солонину. Название его третьей лекции, повторим, — «Мёртвые души и криминальный Торгсин». Тема Торгсина фигурирует ещё в интервью Солонина от 27.01.2020, и я не откажу себе в удовольствии привести целиком последний — под номером 8.4, — подпункт его утверждений:

«Ленинградский «голодомор» (искусственно организованный голод) был организован местными властями (руководство Ленинградского обкома партии) с целью изъятия у населения золота и драгоценностей в процессе мародерской торговли продовольствием на «черном рынке», негласно контролируемом властями. Такое предположение может показаться читателю совершенно диким — однако нечто подобное, причем во всесоюзном масштабе, было организовано в начале 1930-х годов. Тогда, в разгар страшного голода (выделено мною — А.М.), жертвами которого стало, по официальным оценкам, 7 миллионов человек, государство создало систему так называемых торгсинов (магазинов Торговли с иностранцами). В этих магазинах можно было купить абсолютно недоступные в свободной торговле продукты — но только за валюту, золото и ювелирные изделия. В Ленинграде даже после всех «чисток», то есть массовых репрессий, еще оставалось большое количество так называемых бывших людей, то есть представителей дореволюционной элиты; намерение изъять у них последние уцелевшие фамильные драгоценности представляется вполне заурядным — в рамках образа мыслей и реальных действий коммунистических властей«

Справедливости ради — надо признать, что это не утверждается уверенно. В интервью сей сценарий венчает и завершает цепочку четырёх предположений (именуемых гипотезами), излагаемых «в порядке возрастания ужаса». В лекции Солонин тоже не забыл сказать и повторить, что не уверен, — и даже несколько понизил рангом эту идею, подчеркнув, что считает её «даже не гипотезой» (теперь — уже нет), а лишь версией.

В чём же она заключается? Итак, поехали. Солонин утверждает, что люди, получавшие в самый страшный период блокады 125 грамм суррогатного хлеба, на этом пайке — то есть на том количестве калорий, которое в нём содержалось (оно и в самом деле в несколько раз меньше нормы), — не могли бы выжить ни в коем случае. Он называет калории почему-то сначала, рассказывая о блокадном хлебе, «килокалориями» (нормативы, правда, потом приводит без «кило»), но главное не единица измерения (тут ошибка понятна и допустима), а сами числа. Числа, которые мы отметим и запомним. Солонин говорит, что в самые голодные месяцы рацион людей, получавших минимальные пайки, содержал от ДВУХСОТ калорий [с 20 ноября 1941 до 25 декабря, когда норму хлеба для служащих, иждивенцев и детей повысили на 75 г. (114)] до ТРЁХСОТ-ЧЕТЫРЁХСОТ (в соответствии с постепенными повышениями). И как же можно было не умереть в таких условиях? А между тем больше половины этих людей осталось в живых. И делается вывод: наверное, некие номенклатурные чиновники, в чьих руках находились якобы огромные запасы продуктов, организовали криминальный торг: продавали голодающим людям еду за ценности. Списывались же эти запасы на питание сотен тысяч военнослужащих, которых… не было!.. Вот к чему аллюзия на Гоголя, и вот к чему я отвлёкся на изыскания Савченко. Ибо Солонин ссылается на указанный им порядок численности войск Ленфронта (от 660 до 800 тысяч). Но — утверждает, что это на двести-триста тысяч больше, чем могло быть в реальности. И предъявляет статистическое исследование, изданное в 1993 году коллективом авторов под руководством кандидата военных наук генерал-полковника Г.Ф. Кривошеева «Гриф секретности снят: Потери Вооружённых сил СССР в войнах, военных действиях и конфликтах». Да, там намного меньшие исходные числа по Ленфронту, и Солонин совершенно справедливо говорит, что и из приведённого там количества очень многие, к сожалению, убыли… И лектор (отметив, что Савченко с его идеей не согласен, но выразив признательность за «наводку») высказывает ключевую идею: продукты, сбываемые за золото и антиквариат (согласно «торгсиновской» версии), — та еда, благодаря которой выжили многие люди, получавшие 125 грамм, — списывались на «мёртвые души». На те самые сотни тысяч фиктивных бойцов.

Завершает Солонин свою лекцию ещё одной ссылкой на Савченко: выдержкой из представления к награде полковника интендантской службы, начальника продовольственного снабжения Ленфронта Г.М. Савоненкова. Выдержкой, согласно которой Савоненков, помимо прочего, «рассчитался с поставщиками на сумму около 3-х миллиардов (выделено мною — А.М.) рублей». Это, справедливо говорит Солонин, сумма столь гигантская, что и съесть-то людям не под силу бы столько мяса, сколько на эти деньги можно было купить (не совсем ясно, впрочем, почему именно и только мясо должно было закупаться на эту сумму). Он говорит, что сам не уверен, не опечатка ли это; с другой стороны, «миллион» вместо миллиарда — не получается: мало для целого фронта… Но, как бы то ни было, версия такова: сначала номенклатурные мерзавцы продукты украли, а толкнув их, и вырученные драгоценности присвоили. Вот такой ужастик.

Что ж, и с этой версией мы будем педантично, слой за слоем, разбираться.

ВО-ПЕРВЫХ, Торгсин был основан не «в разгар страшного голода» (вынося за скобки вопрос о т.н. «голодоморе» и о том, по чьим бы это «официальным оценкам» жертв было семь миллионов), а двумя годами раньше его начала: в июле 1930 года. А ликвидирован — в феврале 1936. Поначалу в магазины Торгсина допускались, в соответствии с его именованием, только иностранцы, но вскоре государство организовало «обмен» со своими гражданами: с теми, кто приносил в торгсиновские пункты золото и драгоценности, расплачивались условными деньгами, на которые можно было отовариваться в специализированных магазинах (115). Платили людям меньше реальной стоимости скупаемого у них, и я не утверждаю, что это было «нравственно» со стороны властей. Но стране необходим был запас «валютоёмких» ценностей для сверхмасштабной индустриализации (без которой, заметим, едва ли удалось бы выстоять в войну). И людей никто в торгсиновские точки не гнал, многим этот обмен, при всей его расценочной жёсткости, помог.

ВО-ВТОРЫХ, ДАЖЕ в том страшном декабре ДАЖЕ для иждивенцев — категории, получавшей наименьшую норму, — питание состояло всё же НЕ ТОЛЬКО из ста двадцати пяти грамм полусъедобного хлеба. Опять открываем книгу Павлова (на которую — не впервые отмечаю, — и Солонин ссылается) и видим там, в гл. 7, «Голод», таблицу по компонентам (в граммах): хлеба — 125, жиров — 6.6, мяса — 13.2, сахара/кондитерских изделий — 26.6, крупы — 20. В сумме 191.4 г., что даёт всё-таки 466 калорий. И Павлов совершенно честно пишет, комментируя таблицу:

«Безусловно, приведенные данные, тем более в калориях, являются весьма условными. В декабре, как указывалось выше, мясо отпускали редко, чаще всего его заменяли другими продуктами: яичным порошком, консервами, студнем из бараньих кишок, растительно-кровяными зельцами. Были и такие дни (выделено мною — А.М.), когда ни мяса, ни жиров население не получало вовсе. Крупу выдавали больше всего перловую, овсяную, горох. Макароны часто заменяли ржаной мукой. Но даже из приведенного условного расчета, который надо считать скорее завышенным, видно, что потребность взрослого человека в 3000-3500 калориях в сутки была «забыта». Более 50% объема пищи в этом голодном рационе занимал хлеб; потребление белков, жиров, витаминов и минеральных солей было катастрофически ничтожно» (116)

Итак, даже в те наистрашнейшие тридцать пять дней, — всё-таки четыреста шестьдесят шесть, а не двести калорий, как говорит Солонин. В два с четвертью раза больше. Сколь бы низкой ни была калорийность питания минимально снабжаемых, Солонин её ЗАНИЗИЛ. Зачем?..

Да, были и такие дни, когда люди недополучали по норме, но именно БЫЛИ ИНОГДА. Но и в этих случаях людям давали всё же не только 125 г. хлеба; в основном же в течение тех недель иждивенцам отпускались положенные 466 г.

И, сколь бы низкой ни была калорийность питания минимально снабжаемых, — зачем её ещё занижать? Чтобы «доказать», что выживание сотен тысяч людей было бы невозможно без некоего «криминала», который тут же и выдумывается… А оно было всё же не настолько невозможно…

В-ТРЕТЬИХ… Ревизионисты очень любят считать, выискивая всевозможные количественные несоответствия, которые позволили бы «подставить» что-то сенсационное, жареное. И с этими числами у Солонина даже не только передержка. Тут ещё некая свойственная любому ревизионисту — не только ему, — склонность к абсолютизации вычисленного, подсчитанного. «Цифры» начинают жить своей самостоятельной жизнью. И формируется картина обсуждаемого, подгоняемая под них. Полукартина-полуфильм, из череды отдельных, сменяющихся изображений, каждое из которых неподвижно. И выдумывается мир с иными, нежели привычные нам, закономерностями. Мир, в котором, например, Ахиллес из древнегреческого софизма никогда не догонит ползущую впереди черепаху, поскольку каждый раз, когда он преодолеет расстояние между ним и ею, она успеет продвинуться — пусть намного медленнее, — ещё дальше. Толстой в «Войне и мире» пишет, что в этом софизме не учитывается непрерывность движения. Так оно и есть. И в ревизионистской картине событий тоже нет динамизма — только набор показываемых, как диапозитивы, утверждений и чисел.

Так вот, и у Солонина в данном случае — только три параметра. Энное количество минимально снабжаемых, катастрофически низкая калорийность их питания — и «бесчеловечная система». И в самый раз подставить тут питомцев этой системы, наживающихся на народном бедствии…

А на самом деле подставить можно и нужно совершенно иное. И совершенно очевидное. Люди-то ведь помогали друг другу! Люди-то жили в основном всё-таки семьями! Да, многие одинокие иждивенцы, увы, умерли; да, было ещё множество угасших жизней — взрослых, детских… да, была трагедия Тани Савичевой… И всё-таки чаще выжить всё-таки удавалось, потому что взрослые работающие люди делились со своими родными — детьми, иждивенцами; потому что у многих были родные, родственники, друзья на повышенном довольствии… Это же совершенно очевидно, если «оживить» картину. И это даёт исчерпывающее объяснение — почему люди выжили. Без всяких криминальных торгсинов…

Теперь — В-ЧЕТВЁРТЫХ. Этот четвёртый пункт будет у нас с «детективным» оттенком и займёт немало времени. По вопросу о трёх миллиардах, которыми начпродснабжения Г.М. Савоненков рассчитался с поставщиками, я сначала допустил принципиальную ошибку. И принципиальную, и столь поучительную, что о ней стоит рассказать. Савченко в упомянутой 5-ой главе своей работы, в последнем разделе («Миллиарды рублей на ленинградских счетах»), цитирует из наградного листа (о представлении полковника интендантской службы Г.М. Савоненкова к ордену Красного Знамени) фрагмент о том, что :

«…Тов. САВОНЕНКОВ (выделено в документе — А.М.) много положил труда в налаживании финансовой работы УПС (управление продовольственной службы), за два с половиной месяца Финансовый Отдел оформил документацию и рассчитался с поставщиками на сумму около 3-х миллиардов рублей».

И поясняет:

«Здесь названа сумма сопоставимая с суммами средств, использовавшихся в масштабах ленинградской промышленности и экономики«.

Да, это и в самом деле, как выражается в своей лекции Солонин, «гигантская куча денег». Меня тоже ошеломила огромность этой суммы. И, желая как-то уяснить логику их появления в официальной бумаге, я, разумеется, прежде всего стал искать этот документ. Но найти его самостоятельно мне не удалось, что отчасти простительно — ссылки в работе Савченко нет.

Не имея перед глазами документа — а стало быть, не имея возможности проверить, действительно ли там написано «три миллиарда», — я, тем не менее, отлично понимал: в статье Савченко это не может быть «опечаткой». Не спутал бы миллиард с миллионом человек, так много считающий: скорее чью-то чужую ошибку выявил бы — скажем, если бы в наградной она была, что тоже крайне маловероятно.

Но мне, так или иначе, необходимо было разобраться — что же это за «миллиарды» такие. Если честно, мне очень хотелось, чтобы они оказались липовыми. И, влекомый этим желанием, я не только вступил на ложный путь, но — бывает и такое на белом свете, — нашёл, идя этим путём, то, к чему стремился. Я нашёл интервью — совсем свежее, от 27.01.2021 (день снятия блокады Ленинграда), — начальника Военной академии материально-технического обеспечения (ВАМТО), генерал-лейтенанта Андрея Топорова. Он дал это интервью газете «Красная Звезда» по случаю открытия в музее ВАМТО (к 77-ой годовщине) экспозиции, посвящённой памяти именно генерал-полковника (это его последнее звание) Григория Михайловича Савоненкова.

И вот — отрывок из представления к награждению:

«В начале февраля 1942 г. т. САВОНЕНКОВ Г.М. как лучший интендантский работник был назначен на должность фронтового интенданта. За короткий промежуток времени он проделал огромную работу по подготовке и организации войск фронта к весне. Им были изысканы и использованы все местные ресурсы города, что дало возможность обеспечить войска обмундированием и обозом на 100 процентов».

Как начальник управления продовольствием Ленинградского фронта, полковник Савоненков отвечал за подготовку складов и доставку продовольствия в период весенне-летней навигации, сумев выполнить данную задачу без потерь. На нём же, согласно представлению, был и ремонт хлебозаводов, и закладка овощей, и расчёт с поставщиками товаров и услуг (на 3 миллиона рублей) (выделено мною — А.М.), и заготовка сена» (117)

Текст — иной, нежели тот, что цитирует Савченко, но факт здесь отмечен тот самый. Расчёт с поставщиками, и лишь на скромные три МИЛЛИОНА.

Будучи очень доволен этой своей находкой, я был близок к мысли, что «три миллиарда» — сознательная фальсификация. Правда, если так, — не совсем ясно, чья: Савченко не даёт ссылки, а значит, — рассуждал я, — возможно, он сам был введён в заблуждение некими лжеинформаторами.

Но в данном случае в ловушку лжеинформации угодил не кто иной, нежели я сам. Это моё (к счастью, недолгое) торжество было обманчивым. И Савченко, и Солонин в данном пункте совершенно правы, а начальник ВАМТО генерал-лейтенант Топоров ошибся. Не на три МИЛЛИОНА, а действительно на три МИЛЛИАРДА рублей рассчитался с поставщиками Савоненков. Теперь я это точно знаю, ибо хоть и не сам нашёл, но получил в своё распоряжение тот самый, абсолютно точно процитированный Николаем Савченко текст.

[В скобках: я не могу указать архивные данные, поскольку их нет под отсканированным документом. Могу лишь сослаться на сетевой ресурс, где он отображается, и поблагодарить выложившего этот материал человека, чьего имени я не знаю. Он публикуется под ником ivagkin (118)]

Итак, эти миллиарды предстали передо мной в обличии несокрушимого, как скала, непреложного факта. И осталось лишь одно: попытаться этот факт осмыслить. Что я и сделал.

Но ещё прежде чем обсуждать миллиарды, смотрим дату наградной — 13 сентября 1942, — и читаем первое предложение:

«В НАЧАЛЕ ФЕВРАЛЯ 1942 г. (выделено мною — А.М.) тов. САВОНЕНКОВ Г.М. как лучший интендантский работник был назначен на должность фронтового интенданта…»

Мы видим, что Савоненков заступил на эту должность не в самое страшное время, а тогда, когда основной голод был позади, когда продовольственное снабжение Ленинграда уже стало улучшаться. Уже с 24 января 1942 года суточные нормы хлебовыдачи были: 400 г. по рабочей карточке (на 60% больше, чем с 20 ноября до 24 декабря 1941), 300 г. по карточке служащего (увеличение на 140%) и 250 — по детской и иждивенческой (увеличение в два раза) (119). И чем дальше, тем в большей степени положение приближалось к терпимому по военным меркам уровню. То есть эти три миллиарда, как бы их ни воспринимать, не имеют (доказательно, по датам не имеют) отношения к чьему-либо ЯКОБЫ «пиру во время чумы». Полковник интендантской службы получал награду за свою деятельность по снабжению города в период пребывания на должности.

И теперь самое главное: откуда всё-таки взялись миллиарды? Разобравшись в этом, я уяснил, в чём заключалась в данном случае моя основная ошибка. Впрочем, не только моя, а также Савченко и Солонина. Ошибочным было априорное и некритичное восприятие этой суммы в качестве чего-то немыслимого. Если вдуматься, она окажется далеко не столь фантастичной.

Впрочем, здесь, конечно, я и робкой попытки не сделаю что-либо по-настоящему подсчитать. В гл. 10, когда я показывал беспочвенность предположений Солонина об утаивании поступавшей в город муки, у нас были конкретные числовые параметры. В данном же случае, чтобы установить, из чего слагались обсуждаемые расчётные суммы, надо было бы поднять тонны накладных, ведомостей, таблиц и знать расценки на каждый отдельный месяц, если не на каждую декаду. Думаю, что точный анализ тут не под силу и профессиональному экономисту. Я же тем более не стану заслуживать орден Красного Знамени, а позволю себе оперировать масштабами, порядками, — и думаю, что самому взыскательному читателю этого будет достаточно.

Для начала отметим, что рубли — не «брежневские», а «сталинские», стоимость которых в десять раз меньше. Это общеизвестно, но слово «миллиард» магически отодвигает сей факт от сознания — в том числе отодвигал и от моего собственного, пока не появилась необходимость пересмотреть стереотипно-интуитивные оценки.

Далее, уясним — не точно, а вприкидку, поскольку они менялись, — показатели цен. В специализированной статье о государственной коммерческой торговле в блокадном Ленинграде читаем о том, что в августе 1942 года Ленгорсовет подготовил проект решения о мерах, возрождавших подобие «Торгсина». Но не в целях «грабежа», как подумают, наверное, многие, прочтя эту фразу; не «криминальный торгсин» это был, а проект, предназначенный для того, чтобы хоть как-то ослабить «чёрный рынок». Спекулянты драли за килограмм хлеба от двухсот пятидесяти до четырёхсот рублей (да, именно столько: напиши я цифрами, иные предположили бы опечатку), в соответствии же с госпроектом «…Один килограмм ржаного хлеба должен был стоить в скупочных ценах 2 р. 20 к., пшеничного — 3 р. 50 к.». (120) По муке посмотрим статистическую таблица ЦСУ СССР за 40-й и за 44-й – 45-й годы. Хлеб ржаной (опять хлеб) из обойной муки — 0.85 р. за килограмм: да, меньше, чем в блокадном Ленинграде, но в самые тяжёлые годы всё дорожает. Цена ржаной муки в таблице не приводится, но указана цена килограмма пшеничной по сортам: в том числе мука 2-го сорта — 2 р. 40 к. Хлеб из этой пшеничной муки — 1 р. 70 к. (121)

[В скобках: да, получается, что мука дороже хлеба. Желая удостовериться, что это не ошибка, я сверил с той же самой таблицей в новом (2020 года) юбилейном статистическом сборнике, и там тоже именно так. (122) За этим должны стоять некие сельскохозяйственно-экономические нюансы, в которых я совершенно не разбираюсь; поэтому позволю себе просто принять это как факт]

Итак, пшеничный (2-го сорта) хлеб в два раза дороже ржаного. Сделав допущение, что и ржаная мука стоила примерно в два раза меньше пшеничной (2-го же сорта), приходим к вероятной цене 1.20 р. плюс-минус копейки. Это, повторю, не в блокадные времена. Можно было бы считать это разумным минимумом. Тогда цены одного кг. муки в 1941-42 гг. должны были «плавать» между этим нижним порогом и двумя рублями с лишним — учитывая, что по августовскому проекту Ленгорсовета за один кг. хлеба устанавливалась цена 2.20 р. Мука стоила, наверное, дороже, в соответствии с данными рассмотренной таблицы, но сделаю «удешевляющее» допущение и приму эти 2.20 за «потолок». Далее, всё это — цены для покупателей, а Упродснаб расплачивался не только за сам товар, но и за процесс поставки. Очень грубо и, быть может, наивно — усредняя и скорее «минимизируя» цифры, чем завышая, — предположу, что доставка одного килограмма ржаной муки обходилась Управлению в 1 р. 50 к. — а одной тонны, соответственно, в полторы тысячи. А на каждые сутки в 42-м году, во всяком случае начиная с весны, город получал не менее тысячи тонн муки, и норма постепенно повышалась. Мы помним, что меньше тысячи эта норма была только поздней осенью 1941 года — 880 тонн, (123) — и в начале зимы: в самое страшное время.

Ну, и теперь считаем. ДАЖЕ ЕСЛИ мы примем для весенних и летних, уже не столь голодных, месяцев 42-го «условный минимум» поставок муки — тысячу тонн в день, — то и тогда, умножив 1500 р. (тоже условно минимальные — за одну тонну) на эту тысячу, получаем 1 500 000 р. (полтора миллиона) в сутки. А Савоненков был представлен к награде в сентябре за истекший период, в течение которого он был начальником Упродснаба. За период с начала февраля до первой половины сентября (семь месяцев). Если опять минимизировать (кто знает, когда был сделан запрос на характеристику, которую мы видим в наградном листе), — пусть будет шесть месяцев, примерно сто восемьдесят дней. Умножаем полтора миллиона рублей на 180 и получаем 270 миллионов рублей. И это по неправдоподобному минимуму (поскольку город получал весной и летом уже больше тысячи тонн в день), и только по одной ржаной муке! А ведь в те месяцы привозилась уже не только ржаная, но и пшеничная; а кроме того мясные и молочные продукты в город поступали, и кондитерские изделия, и овощи-фрукты, и т.д. И если по одной лишь ржаной муке счёт выходит на сотни миллионов, то все статьи поставок (в основном продуктов намного более дорогостоящих, чем мука) за эти полгода вполне реально дадут в сумме число, сопоставимое с тем, которое мы видим в наградном листе.

Итак, если не поддаваться «магии огромных чисел», а трезво проанализировать ситуацию, эти три миллиарда рублей, сами по себе реальные, оказываются «лжесенсацией».

И, наконец, В-ПЯТЫХ. Что же это за «мёртвые души»? Откуда взялись дополнительные сотни тысяч военнослужащих, коих «не должно быть» по статистике генерал-полковника Г. Ф. Кривошеева?

Ответ прост. Концепция «мёртвых душ» порождена тем же, чем и идея невозможности выживания людей на блокадных пайках иначе, нежели отдавая золото «криминальным торгсинщикам». Тем же самым ревизионистским подходом к реальности, «диапозитивным» восприятием исторической картины. Эти «расчётные дивизии» Ленфронта застывают и изолируются от динамики окружающей жизни. Но ведь количество бойцов не было законсервировано: в Ленинграде и неоккупированных населённых пунктах Ленинградской области осуществлялась непрерывная (кстати, о непрерывности, упомянутой Толстым) мобилизация. И вот точные данные за первые полгода войны:

«С начала войны в городе проводились постоянные мобилизации. Как указывалось в справках, подписанных секретарем Ленинградского горкома ВКП(б) Л.М. Антюфеевым и горвоенкомом Ф.Ф. Расторгуевым, всего с 22 июня по 15 декабря 1941 г. из Ленинграда ушло на фронт 471 798 чел. (выделено мною — А.М.). Из этого числа 302 499 чел. были мобилизованы через горвоенкомат, а 169 299 — направлены в порядке партийной мобилизации. Призванные по партмобилизации распределялись следующим образом: в армию народного ополчения — 135 400 чел.; в 66 партизанских отрядов — 2088 чел.; в истребительные батальоны — 19 000 чел.; в лыжные батальоны — 625 чел.; на политработу в Красную армию — 1786 чел.; политбойцами — 10 400 чел. К середине декабря 1941 г. людские мобилизационные ресурсы Ленинграда были полностью и окончательно исчерпаны — город отдал фронту все, что мог» (124)

Только в течение неполных полугода — почти полмиллиона! И все они ставились на армейское довольствие.

(Отступление. С одним я не согласен в процитированном фрагменте из статьи К. Болдовского «Ленинград в декабре 1941 года»: с тем, что мобилизационные ресурсы города были к середине декабря исчерпаны. Мобилизация ведь продолжалась и потом, с чего бы ей прекратиться? Призывы производились постоянно)

Вот такая, совсем не по Солонину, динамика, элементарно объясняющая, почему столь много было людей, получавших питание по армейским нормам.

И из остальных категорий, состоявших на котловом довольствии, надо особо отметить МПВО (Местную противовоздушную оборону). Бойцы МПВО отвечали за предотвращение пожаров в результате вражеских бомбёжек (ликвидацию точек возгорания), принимали участие в тушении уже возникших пожаров, оказывали медпомощь пострадавшим, оповещали об опасностях, несли караульную службу на ответственных объектах и делали ещё многое другое, что входит в обязанности Гражданской обороны. Это были именно гражданские, не военные люди, но они не напрасно назывались бойцами и получали питание по военным нормам: их работа была сопряжена с немалыми опасностями.

И сколько же людей состояло в этих подразделениях? Уже к началу сентября, перед блокадой, в МПВО Ленинграда насчитывалось около ДВУХСОТ СЕМИДЕСЯТИ ТЫСЯЧ человек (125). Именно для того и пишу числительные словами, чтобы выделить. Ну, и сколько же это выходит на один 1941 год вместе с мобилизованными? И будут ли ещё мерещиться кому-то после этого «мёртвые души»?

(Отступление. В рядах Местной противовоздушной обороны Ленинграда, вместе со многими другими жителями города, нёс службу, например, боец Дмитрий Шостакович: стоял в караулах — фотография сохранилась, — и писал «Ленинградскую симфонию». Убедительно рифмуясь с фамилией композитора, встречается в списках бойцов МПВО и другая — Ицкович. Сколько именно раз, — не знаю, но за одного могу поручиться, потому что это мой дедушка с маминой стороны)

— 16 —

На этом, наверное, можно завершить мой реставраторский труд по истории блокады Ленинграда. Надеюсь, мне удалось, вскрывая подтасовку за подтасовкой, фальсификацию за фальсификацией, показать, насколько нелепы ревизионистские концепции, объявляющие «военным враньём» историю Великого Подвига. Подвиг этот вершился не только в Ленинграде, но свою серию антиревизионистских публикаций о Великой Отечественной войне я начал именно с блокады. Повторяю сказанное в первой главе — это по личным причинам, которые я отчасти уже вкратце упомянул и которым посвящу несколько завершающих строк.

Но, подытоживая настоящую работу, я обязан подчеркнуть ещё один момент. Разоблачение всеохаивающей лжи об истории Великой Отечественной и СССР в целом не означает, что мы автоматически возвращаемся ко всему, чему учит классическая советская историографическая традиция. Нет, конечно! Эта традиция, в отличие от ревизионистской, придерживалась если не детальной, то контурной правды, но она — тоже не в первый раз пишу, — чрезмерно многое приукрашивала и замалчивала. К этой практике не должно быть возврата. Тем более, что, когда обнаруживается и делается достоянием широкой публики факт той или иной официальной «косметической» лжи, эта «широкая публика», в большинстве своём самостоятельно мыслить не умеющая, меры в оценках не знающая и лакомая до жареных сенсаций, очень быстро решает — «они ВСЕ и ОБО ВСЁМ врут…» И вот на этой-то волне очень удобно вознестись и обрести «доверие масс» тем, кто уже не просто наводит на прошлое относительно безобидную косметику, а ставит историю с ног на голову…

И куда лучше, преклоняясь перед героическим, признавать, что было также немало и ошибочного, и преступного. Это признание не умаляет величия подвига и не дискредитирует его историю: напротив, оно побуждает относиться с большим доверием к словам тех, кому он дорог и кто стремится сохранить память о нём.

Что касается истории Ленинградской блокады, — я, с одной стороны, не считаю правильным тезис Г.Л. Соболева о преднамеренном сокрытии правды о произошедшей трагедии (126); с другой же стороны, — совершенно согласен с ним в том, сколь напрасным, ненужным было тенденциозное преуменьшение число жертв голода. Дело в том, что ещё в 1965 году в журнале «Вопросы истории» была опубликована (им, Геннадием Соболевым, вместе с Валентином Ковальчуком) статья «Ленинградский реквием», согласно которой голод унёс не 632253 жизни, а намного больше — как минимум восемьсот тысяч (127). Но Д.В. Павлов (тот самый уполномоченный ГКО по снабжению и автор замечательной книги «Ленинград в блокаде») выступил крайне резко и категорично против любой попытки пересмотра официально признанного числа погибших. Его поддержал Суслов, и вопрос об этом был на длительное время если не формально, то фактически закрыт (128).

Очень жаль, что было так. Павлова, конечно, вполне можно и нужно по-человечески понять. Именно он стоял во главе тех, кто отвечал за снабжение города. И кто усомнится, что он делал всё от него зависевшее, чтобы уменьшить масштабы трагедии?.. Но человеку — любому, — свойственно ошибаться. Любой гроссмейстер, анализируя любую партию, даже выигранную, обязательно найдёт моменты, когда он не предусмотрел то или иное действие противника либо не защитил как бы следовало ту или иную пешку… Но война и управление государственными структурами — не шахматы. И у властей предержащих, у тех, кто распоряжается, принимает решения, отдаёт приказы, тоже есть своя трагедия. И заключается она в том, что ИХ ошибки влекут за собой не потерю пешки, а подчас гибель сотен тысяч людей. Но кто-то должен делать и ЭТИ ходы, — иные из которых будут не лучшими из возможных… Дмитрий Васильевич Павлов — не исключение, он, безусловно, ошибался, подобно всем остальным людям. В том числе и в 1941 году. И для него согласиться с пересмотром числа жертв в сторону увеличения означало — признать ещё больше тех или иных лично своих действий неверными и принять дополнительные жертвы на свою совесть. Не естественно ли, что ему не хотелось соглашаться, хотелось считать единственно истинным официальное число — тоже страшное, но то, с которым он успел эмоционально свыкнуться…

Но правду скрывать в любом случае всё же не следует. Мне думается, что одна из задач историка — давать взвешенные, сбалансированные оценки. В том числе — рассказывая о тех или иных неверных, подчас пагубных решениях и действиях, отмечать и иногда даже акцентировать принцип неизбежности ошибок. И тогда меньше будет у тех, кто хочет осмыслить события прошлого, склонности поспешно и непродуманно судить о «системе», «строе», о тех, кто правил. И, напротив, больше будет тогда понимания того, что, если некая система, власть, национально-государственная сущность далеко не безгрешна, — это ещё не даёт оснований считать её «злом».

— 17 —

И в заключение — о личном. В историю блокады Ленинграда вплетена несколькими тоненькими ниточками история моей семьи. Сославшись на данные о призывах первых месяцев войны, я не согласился с тем, что город исчерпал свои мобилизационные ресурсы в декабре 1941 года. Не согласился тем увереннее, что один человек из призванных позже указанного рубежа мне отлично известен: это мой отец. Да, я-то сам вырос в уютные времена застоя, но я не из «ранних» детей, и у меня — единственного, кажется, в классе, — был отец фронтовик. Ему пришла повестка в феврале 1942 года, в блокадном Ленинграде. Родители — мои дедушка и бабушка, — проводили его, единственного сына, в военкомат. И вернулись домой вдвоём, — а третьей рядом с людьми живёт в таких случаях надежда… Да и улица была — Надеждинская (правда, тогда уже Маяковского…) И надежда их, — Бог миловал, — оказалась не напрасной. Вместо того чтобы (согласно ревизионистским домыслам) бросить в бой без оружия, моего юного отца направили на два месяца на курсы санитарных инструкторов (называлось — школа). Там не только учились стрелять, но и зубрили (в блокадном городе) латинские названия медикаментов. И — он рассказывал, — были ребята (тоже из «мобилизационных ресурсов» 42-го), которых это так достало, что они мечтали уж лучше поскорей в окопы от непосильной премудрости… Потом он был уже на передовой, в укрепрайоне, санинструктором роты, «лепилой»… И отвечал за поддержание сангигиенических норм в подразделении, а также в значительной мере за здоровье и жизнь товарищей. Ибо в нашей (а не фолк-исторической) реальности военное командование, вместо того чтобы считать (согласно идиотскому фейку), что «бабы ещё нарожают», требовали документированного отчёта в каждом случае, когда человек серьёзно заболевал или, того хуже, умирал НЕ В БОЮ. Ответственность за подобное лежала на санинструкторе. Расстрелять бы не расстреляли, но строгий выговор прилететь вполне мог… Так ему, моему отцу, и служилось. Бог миловал, пули не тронули (почти — кроме лёгкого ранения). Временно, году, кажется, в 43-м, он был отозван в отдел агитации войск противника (поскольку неплохо для своих лет знал немецкий), но вскоре вернулся на передовую и окончил войну в Эстонии, в районе острова Сааремаа…

Дедушка с бабушкой, его родители, пережили блокаду. Второй дедушка — это я упоминал уже, — был бойцом МПВО. Об этой его службе я подробностей не знаю: он сам, к сожалению, мне ничего рассказать не мог бы, поскольку не дожил до моего рождения, а семья тогда была не рядом, а в эвакуации. Мама моя, девочкой, эвакуировалась в первую неделю июля. Это я тоже в скобках отметил, в гл. 12, в связи с июльской эвакуацией детей. Но её с братом, по семейному решению, отправили не через эвакопункт, а своим ходом, со знакомыми, через Москву и Куйбышев в Ташкент, где жили бабушка с дедушкой — мамины (моей, соответственно, бабушки) родители и ещё несколько братьев и сестёр. Мою военнообязанную бабушку, мамину маму (работавшую в Военно-медицинской академии врачом в микробиологической лаборатории), «бесчеловечная власть» вскоре отпустила к детям. При том, что дети были за тысячи километров от немцев, и не в детдоме, а у родных дедушки с бабушкой; и всё там работало, включая музыкальную школу, и окружали их не злобные антисемиты (как бывает в публикуемых всевозможными блогерами ужастиках), а дружелюбные и доброжелательные люди самых разных национальностей. В августе приехала бабушка в Ташкент в теплушке, а в 44-ом они вместе вернулись в Ленинград, к отслужившему в МПВО дедушке, в свою коммунальную двухсемейную квартиру на Петроградской стороне.

Рассказываю всё это по воспоминаниям самых близких людей, которым имею все основания верить. Им я эту свою реставраторскую работу и посвящаю. А также — всем, и павшим, и выжившим, кто видел и участвовал. И ещё — тем, кто, подобно мне, родился намного позже, но чувствует свою связь с истинной историей и не хочет, чтобы шквалы псевдоисторической клеветы погасили память о том, что БЫЛО.

Примечания

^*  Другое мнение на рассматриваемую проблему содержится в статье Эллы Грайфер «Опровергнуть Солонина?» в этом же номере журнала.

90 — Н.А. Ломагин, «Неизвестная блокада» гл. 1, «Кремль и Смольный: момент истины»
91 — Архив ВММ . Ф. 21. Оп. 7453.  Д. 8. Л. 168.  Сборник архивных документов по медицинскому обеспечению войск Советской Армии в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. Вып. 3. Архивные документы по отдельным вопросам лечебно-эвакуационного обеспечения войск Советской Армии в оборонительных операциях 1-го периода Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Стр. 16-17.
92 — РГАСПИ Ф 644 Оп. 1 Д. 8 Л. 36-37.
93 — РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 15. Л. 156 https://rgaspi.kaisa.ru/victory/object/200179133
94 — Н.А. Ломагин, указ. соч., там же.
95 — Там же.
96 — Там же.
97 — РЦХИДНИ. Ф.77. Оп. 3с. Д.126. Л.10. (цитата – см. Н.А. Ломагин, указ. соч., там же; ссылка – там же, см. прим. 39)
98 — Постановление ГКО «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». №801сс. 15 октября 1941 РЦХИДНИ, ф. 644, оп. 1, д. 12, л. 155.
Москва военная 1941-1945: Мемуары и архив. док. Изд-во объединения «Мосгорархив», 1995. Стр. 365-366.
99 — Арутюнян В.М., Бурлаков А.И., «Ленинград в осаде: борьба за деблокирование города в 1941-1942 гг.». Научно-практический журнал Северо-Западной Академии государственной службы, 2005, № 1, стр. 14-31.
100 — См. прим. 81.
101 — В.М. Ковальчук, указ. соч., гл. 2, «Перевозки по Ладожскому озеру в 1941 г.», раздел 1, «Ладожская водная трасса»
102 — Лееб, указ. соч., дневниковая запись от 2 октября 1941
103 — А.В. Кутузов, «Эвакуация ленинградских танкостроителей». Вестник СПбГУ, Серия 2, 2009, вып. № 3. Стр. 150-156. Цитируемый фрагмент – стр. 153
104 — Там же.
105 — Г.Л. Соболев, «Ленинград в борьбе за выживание в блокаде». СПб, 2013. Книга первая: июнь 1941 – май 1942. Гл. 4, » И.В. Сталин, «Для нас армия важней…» (октябрь 1941 г.)»
106 — Там ж.е
107 —Там же, гл. «1942 год».
108 — Н.А. Ломагин, «Неизвестная блокада» гл. 1, «Кремль и Смольный: момент истины».
109 — Г.Л. Соболев, указ. соч., гл. 7, «А.А. Жданов: «Задача всех задач – поддержать дух людей…» (январь 1942 г.)
110 — Там же.
111 — Павлов Д.В., указ. соч., гл. 3, «Продовольственные ресурсы».
112 — Павлов Д.В., указ. соч., гл. 8, «Зимняя дорога».
113 — В.М. Ковальчук, указ. соч., гл. 3, «Ледовая дорога через Ладогу зимой 1941/42 г.», раздел 2, «Начальный этап работы дороги».
114 — Павлов Д.В., указ. соч., гл. 8, «Зимняя дорога».
115 — Осокина Е.А., «Торгсин в советской экономической системе 1930-х годов». Труды ИРИ РАН, вып. 11, 2013, гл. 1, «Торгсин». 
116 — Павлов Д. В., указ. соч., гл. 7, «Голод».
117 — «Как мы приближали этот день«. «Красная Звезда», 27.01.2021.
118 — Сетевая публикация «Три лярда для Ленинграда». ivagkin — LiveJournal.
119 — Павлов Д.В., указ. соч., гл. 8, «Зимняя дорога».
120 — В.Л. Пянкевич, «Успех только будет при открытии коммерческих магазинов»: Горожане, власть и государственная коммерческая торговля в блокадном Ленинграде». Петербургский исторический журнал №3 (2020), стр. 223.
121 — Статистическая таблица ЦСУ СССР «Государственные розничные цены нормированной торговли в 1940, 1945 гг. и коммерческой торговли в 1944-1945 гг. на отдельные продовольственные товары.
Сборник документов «Советская жизнь. 1945-1953 гг.» М.:РОССПЭН, 2003
РГАЭ. Ф. 1652.Оп. 41. Д.239.Л. 218. [Сигнальный] экземпляр.
122 — Великая Отечественная война. Юбилейный статистический сборник: Росстат. — М., 2020. Стр. 175.
123 — Павлов Д.В., указ. соч., гл. 3, «Продовольственные ресурсы».
124 — РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 121. Д. 130. Л. 89. Цитируется по статье: К. Болдовский, «Ленинград в декабре 1941 года», Новейшая история России. 2019. Т. 9. №1, стр. 75
125 — «Непокоренный Ленинград», гл. 3, «Прифронтовой город».
126 — См. прим. 2.
127 — Ковальчук В.М., Соболев Г.Л, «Ленинградский реквием»: о жертвах населения Ленинграда в годы блокады. Вопросы истории. 1965, №12, стр. 193-194.
128 — Г.Л. Соболев, «Блокада Ленинграда: постижение правды», стр. 75-78.