Как же могло случиться, что большая группа пророков, располагавшая покровительством царского двора и услугами десятков царских писцов, не смогла передать потомкам своё учение, а один-единственный пророк-диссидент — смог? Почему от всей пророческой эпохи осталось не так уж много книг, и почему именно эти книги сохранились, а все другие были безвозвратно утеряны?

Михаил Ривкин

ПРОРОКИ ИЗРАИЛЯ

Общее введение

Книги Пороков не имеют аналогов в духовном творчестве народов мира ни по содержанию, ни по своей форме. Уникальное содержание, необыкновенное богатство и новизна идей и понятий властно потребовали возникновения качественно нового словесного оформления, новых оборотов речи, новых выразительных средств. Главной творческой силой, главным источником этих великих творений была пламенная вера каждого из пророков в Б-жественную миссию, возложенную на него, в особое откровение, ему индивидуально дарованное, но адресованное всему народу Израиля. Искренняя вера в Б-га возвышает, очищает и облагораживает человеческую личность, готовит её к восприятию Высшего откровения, а в решающий момент самого откровения дарует необыкновенный талант вербальной выразительности, своего рода «абсолютный стилистический слух», позволяющий это откровение наиболее полно и, вместе с тем, доступно выразить. Но при этом откровение каждого из Пророков это частица, грань и ступень того Длящегося Откровения, под знаком которого прошёл весь период Первого Храма. И потому иногда бывало и так, что на более поздних стадиях это Длящееся Откровение как бы поднималось на новую ступень, в чём-то уточняя, в чём-то дополняя, а в чём-то и корректируя прежние пророческие откровения. И это явление можно отследить не только сравнивая между собой разных пророков, но и внимательно анализируя постепенное духовное совершенствование и взросление каждого из них в рамках одной пророческой книги.

П.И. Вейнберг справедливо отмечает «многообразие и многогранность пророческих речений, в которых главными, центральными темами были борьба за единобожие, против идолопоклонства, примат этического начала в отношениях «бог — человек, человек — бог», суровая критика несправедливости и царского произвола, перипетии внешнеполитической жизни древнееврейского государства, страстные призывы к покаянию и грозные предупреждения упорствующим в своей несправедливости и пр.

\…\ Божественная избранность не лишает пророков их человеческой сущности, не избавляет их от общих для всех людей страданий и невзгод, которые даже признаются поведенческой моделью для истинных пророков Йахве, для которых тяжким испытанием всегда была проблема «осуществлённость — неосуществлённость пророческого предвидения».^[i]

Ранние пророки

Книги Йеошуа, Шофтим, Шмуэль, Первая и Вторая, Мелахим, Первая и Вторая, по традиции относятся к разделу Ранние пророки.

«Но возникает вопрос, почему данное собрание вообще поименовано «Пророки», хотя произведения в нем совершенно не пророческие, и те, кто так называл этот текст, отчетливо это сознавали? Причиной тому могли стать активное участие и важная роль в описанных там событиях людей, являвшихся или считавшихся пророками: пророчицы Деворы и «мужа пророка» в книге Судей, Шемуэла, «пророка Йахве» в книге Шемуэла, пророков Натана, Гада и других в повествованиях о Давиде и Шеломо, пророков Элийаху, Элиша и иных в повествованиях о царствах Йехуда и Израиль».^[ii]

Действительно, в сравнении с книгами Поздних пророков, которые, по большей части представляют собой прямую речь пророков, чередующуюся с краткими биографическими описаниями, книги Ранних Пророков выглядят «не пророческими». Сегодня такого рода литературу мы называли бы исторической, ведь именно истории Израиля, от завоевания Кнаана и до падения Первого Храма, посвящены эти книги. И эта история, при всех хронологических неувязках, при том, что автор(ы) зачастую по-разному описывают одно и то же событие, в первом приближении выглядит как некая единая повествовательная традиция. Начиная со второй половины XIX в. учёные-библеисты пытаются выстроить убедительную теорию, объясняющую такое повествовательное единство. На сегодня большинство исследователей склонны принимать, с теми или иными оговорками, точку зрения М.М. Нота.

«М. Нот, по мнению которого Второзаконие вместе с Ранними пророками было изначально единым произведением, которое можно назвать «девтерономическим историческим сочинением». Оно состояло из введения в виде закона Бога для жизни народа в Стране Обетованной (Второзаконие) и описания этой жизни согласно закону и с точки зрения нарушения закона в книгах Ранних пророков. Главной сквозной и объединяющей идеей всего этого сочинения являлось, по мнению М. Нота, признание, «что Бог открывается в своей деятельности в истории, последовательно отвечая на нарастающее моральное разложение (избранного народа. — Й.В.) предупреждениями и наказаниями, когда же они оказываются бездейственными — тотальным истреблением \…\ гипотеза М. Нота оказалась долговечной и влиятельной, что, конечно, не исключает внесения в нее поправок и изменений. Одна из существенных поправок — признание связанности Второзакония и собрания Ранних пророков, однако не в качестве единого произведения, а вследствие общности «места в жизни» этих двух отдельных и различных произведений».^[iii]

Но даже признавая единое авторство всех четырёх книг Ранних пророков, следует отдавать себе отчёт, что это пространное повествование было не более чем виртуозной компиляцией, автор которой пользовался множеством хроник и других документов, относящихся к самым ранним периодам израильской истории. И, как и другие авторы конца эпохи Первого Храма, наш автор относился к своим источникам с большим пиететом, и не менял их текста даже в тех случаях, когда, сведённые воедино, они обнаруживали противоречия и нестыковки, что особенно заметно при сравнении книг Йеошуа и Шофтим.

«Собрание Ранние пророки — это отдельное, единое и цельное сочинение, включающее только книги Йехошуи — Вторую книгу Царей; в основе этого сочинения лежат многочисленные и разнообразные источники; создание на основе этих текстов-источников единого и цельного сочинения было осуществлено в социально духовной среде, близкой к той, в которой создавались законы Второзакония и повествовательный пласт Второзакония; созданное этой средой произведение есть историописание, «которое не имеет себе равных во всем окружающем мире». (Х.В. Вольф)^[iv]

Большинство сторонников изложенной точки зрения исходят из того, что изначально существовала единая девтерономичесая история, которая, позднее, распалась на несколько книг. Однако Р.Э. Фридман склонен полагать, что с самого начала один и тот же автор написал не одну книгу, а несколько книг:

«Опираясь на доступные ему тексты, во дни царя Иосии девтерономический историк создал историческое повествование. Началом этого повествования была Книга Второзакония, а заканчивалось оно рассказом об Иосии. Его обращение с текстами, которые шли в промежутке, также демонстрирует влияние событий в древнем мире на формирование Библии.

Он взял тексты, которые сообщали о приходе народа в Землю обетованную, — рассказы об Иисусе Навине, Иерихоне, завоевании — добавил несколько строк в начале и в конце, чтобы подать их в определенном ракурсе. Так появилась Книга Иисуса Навина.

Аналогичным образом он поступил со следующей группой текстов, которые рассказывали о первых годах жизни народа в Земле обетованной: рассказы о Деворе, Гедеоне и Самсоне. Так появилась Книга Судей.

Затем он поместил материалы о Самуиле в Шило: рассказы о Сауле и Давиде, первых царях. Так появилась Первая книга Царств. [Первая Шмуэля]

Затем он включил «придворную историю Давида». Так появилась Вторая книга Царств. [Вторая Шмуэля]

Затем он взял несколько текстов, сообщающих о царях после Давида. Из них он составил единую последовательную историю, которую довел до правления современного ему царя Иосии. Так появились Третья и Четвертая книги Царств.

\…\ Таким образом, путем немногочисленных вставок в Книги Второзакония, Иисуса Навина и Судей девтерономический историк дает понять: (1) Бог даровал израильскому народу учение; (2) Бог предупредил, что судьба и благополучие народа зависят от верности этому учению; (3) последующая история народа наглядно демонстрирует, как послушание приводило к счастью, а непослушание — к несчастью».^[v]

Так или иначе, знакомое нам разделение на книги Йеошуа, Шофтим, Шмуэля и Мелахим окончательно закрепилось в период Вавилонского галута или в первые годы постгалутного периода. Это разделение было неизбежным следствием качественного, сущностного различия между исторической концепцией и художественным стилем тех хроник и других материалов, которые автор девтерономист использовал в каждой из своих книг.

На протяжении веков Всевышний даровал пророческое прозрение очень непохожим друг на друга людям, проявлялось это прозрение у разных людей очень по-разному, и очень по-разному осознавалось и рефлексировалось как самими пророками, так и их окружением. На самых ранних этапах единственным специальным термином для обозначения этого прозрения было слово «прозорливец». Так называли человека, который мог провидеть ближайшее будущее и сообщить своей аудитории (разумеется, в устной форме) что ожидает их «завтра-послезавтра». Обычно к прозорливцу обращались, чтобы найти спрятанный, потерянный или украденный предмет. Но эти же люди умели говорить об общих бедах и напастях того рода, к которому принадлежали, могли предупредить своё колено или весь народ о конкретной грядущей беде. Бывало, люди не знали, идти ли им войной против соседей, или стараться избежать столкновения. В этих случаях обращались к пророку, а тот уже должен был получить ответ на вопрос от Всевышнего. Но назавтра к этому же прозорливцу мог прийти бедный пастух и спросить, где сейчас находятся разбежавшиеся овцы, или же спросить, поправится ли заболевший ребёнок.

Народ относился к таким прозорливцам со страхом и почтением, верил, что они могут задавать вопросы Всевышнему, просить его о Милости, как-то влиять на Него. Такого рода прозорливцы бытовали в Израиле с самых древних времён. Самый первый из них, чей образ сохранила история, это Шмуэль. Вся его жизнь описана как некая последовательность чудес и сверхъестественных событий, его пророческий дар становится закономерным продолжением рассказа о сверхъестественном рождении. Его способность влиять на естественный ход вещей, исправляя и направляя его по воле Всевышнего описаны с большой убедительностью и силой. Со временем вместо «прозорливец» стали говорить «пророк». Как и каждый сдвиг в терминологии, эта перемена отражала некую сущностную подвижку в духовной жизни Израиля, но подвижку медленную, растянутую на несколько поколений. Автор книги Шмуэля понимает, что пророк — термин более поздний, но содержательного различия между двумя терминами не видит:

Прежде в Исраэйле так говорил человек, когда шел вопрошать Б-га: давайте зайдем к прозорливцу, — ибо нынешний пророк назывался прежде прозорливцем. (IШмуэль 9:9)

И в этом же рассказе, где упомянуто два названия пророка, есть очень ценное указание на существование неких профессиональных объединений, или «пророческих гильдий»:

После этого дойдешь до холма Б-жья, где станоначальники Пелиштимские; и будет, когда войдешь ты в город, встретишь сонм пророков, сходящих с высоты, и впереди них арфа, и тимпан, и свирель, и киннор; и они пророчествуют (I Шмуэль 10:5)

Такая группа пророков прозывалась в народе «сонм» (или, низким стилем, «сборище») пророков. Надо полагать, что принадлежность к такому «сонму» была самой древней формой «профессионального удостоверения» для начинающего пророка, который, сам по себе, ещё не обладал в глазах людей никаким авторитетом.

«Ранние пророки, описанные в Библии, были провидцами, харизматическими фигурами, которые пророчествовали в состоянии транса, часто вводимые в него посредством музыки и танца. Они нередко объединялись в небольшие группы и были известны как «сыны пророческие». Эти группы основывались на отношениях учитель — ученик и предназначались для передачи традиции пророчества. Не существует внятных свидетельств о том, были ли такие пророки вовлечены в моральное или религиозное брожение общества. Возможно, что они выступали как предсказатели будущего».^[vi]

Как правильно отметил Л. Шиффман, в таких «сонмах» существовала чёткая иерархия. На низшей ступени находились те, кто только начинал свою профессиональную карьеру, ученики или «сыны пророков» (Амос 7:14). Надо полагать, что этот этап ученичества продолжался достаточно долго. «Сынам пророка» предстояло выучить весь ритуал жертвенного убоя и особые благословения перед жертвоприношением. Они должны овладеть искусством слагать славословия и песнопения во славу Г-спода, или, по крайней мере, выучить те песнопения, которые были уже в ходу. И, самое главное, они должны были научиться предсказывать будущее как отдельным людям, так и всей общине. Всему этому начинающие пророки обучались в составе такого «сонма», одновременно прислуживая «старшим» пророкам. Описание таких «пророческих сонмов» относится к очень раннему времени. На это указывает и то описание пророческого экстаза, которое сопровождает упоминание «сонмов».

«Ко времени первых царей Саула, Давида и Соломона роль пророков стала меняться. По-видимому, они начали брать на себя часть харизматических функций, ассоциировавшихся с судьями в период, непосредственно следовавший за завоеванием. Одновременно с этим цари наследовали политические и военные функции судей».^[vii]

Такого рода особая харизма была неотъемлемым атрибутом пророка и позволяла безошибочно отличить его от носителей формального авторитета:

«Ветхозаветные пророки рассматривали себя — и слушатели их признавали — в первую очередь харизматиками, и в силу их божественной избранности выразителями воли Йяхве».^[viii]

«С течением времени пророческая проповедь превратилась в специфический ораторский жанр. Характерными его чертами являются: ведение речи от Б-жьего имени \…\, повышенная эмоциональность. В подавляющем большинстве случаев перед нами стихи, декларируемые иногда, возможно, с переходом в пение, иногда в сопровождении музыкальных инструментов. \..\ в результате создавалась атмосфера особой эмоциональной напряжённости, придававшая словам пророка непререкаемую убедительность».^[ix]

Именно к этому периоду относятся образы пророков Элияу и Элиши. Про Элишу сказано, что он переходил с места на место, и его ученики следовали за ним и учились у него. Вероятно, было несколько таких групп, включавших учителя и учеников, но история сохранила только имя Элиши. Такого рода «учебные товарищества» или «учебные сонмы» продолжали существовать и позднее, во времена «пророков правды и праведности». Ученики «пророков правды и праведности» разделяли с ними их нелёгкую судьбу, и вместе с ними выдерживали суровое обвинение, что они — лжепророки. Сам термин «лжепророк» тоже пережил интересную эволюцию. На самом раннем этапе именно официальные пророки, обслуживавшие царский двор и прославлявшие царя, использовали его для поношения и оскорбления тех, кого, со временем, стали называть «пророки правды и праведности». «Официальные» пророки старались удержать за собой монополию на пророческое звание, и очень ревниво относились к тем «неформалам», которые на это звание претендовали.

Поздние пророки

Чёткая граница между Ранними пророкам и Поздними была окончательно проведена только на стадии канонизации корпуса пророческой литературы. Разграничение это не только хронологическое, и даже не только жанровое (Ранние Пророки — история, Поздние Пророки — проповеди). Поздние пророки, в отличие от Ранних, были пророками письменными, их пророческие слова сразу же записывались либо самим пророком, либо кем-то из его учеников. Иногда это была единая последовательная запись, чаще — множество отдельных записей, которые потом собирались, компилировались, редактировались в течение какого-то времени. Но, так или иначе, вся последующая обработка слов пророка велась уже в письменном виде. Ранние пророки, напротив, были «дописьменными», их поучения, песни, притчи и чудесные деяния, совершённые на глазах всего народа, длительное время, иногда — поколениями, передавались неграмотными людьми, простыми земледельцами, из уст в уста и лишь на самой поздней стадии были записаны.

Наряду с отличием в форме передачи и в жанровом исполнении, между Ранними и Поздними пророками имеется несколько важнейших содержательных отличий.

Во-первых, Поздние пророки были не просто проникнуты мистическим ощущением своей миссии, как провозвестников воли Всевышнего, они эту миссию ясно осознавали, постоянно стремились её осмыслить и глубже понять:

«Слово, которое они несли людям, сознавалось ими как вложенное Б-жье Слово. Именно поэтому пророческие книги написаны от первого лица, но это лицо — особого рода. «Я» Г-спода, говорящего через «я» пророка. Однако эти два «я» не сливаются, а остаются самими собой. Хотя пророки понимали, что Дух, властно вторгающийся в их жизнь и требующий идти к людям и говорить, во что бы то ни стало, многократно превышает пределы их собственного «я». Их миропонимания, они никогда не утрачивали ощущения собственного «я», никогда не становились пассивным инструментом в руках Г-спода».^[x]

Наиболее лаконично эту мысль можно выразить известным афоризмом «Пророк — это не микрофон». И в этом состоит второе принципиальное отличие Поздних пророков. Им был чужд экстатический транс и «пифийские», сомнамбулические речевые потоки пророков Ранних. Поздний пророк это зрелая, самостоятельная личность, он чутко прислушивается к внутреннему Голосу, готов во всём повиноваться Ему, но его собственный, человеческий голос, обращённый к современникам, безошибочно узнаваем, субъективен, этот голос сохраняет все характерные черты одной-единственной, неповторимой личности.

«Пророки всегда оставались личностями со своим индивидуальным обликом, и этот облик навсегда отпечатался в их книгах. Может быть, впервые в мировой литературе человек говорит о себе с такой достоверностью и откровенностью».^[xi]

Третьим важнейшим отличием Поздних пророков является зрелый, осмысленный историзм во взгляде на события израильской и всемирной истории. При анализе четырёх текстуальных источников Пятикнижия мы уже отмечали, что двум ранним источникам, J и E, историзм практически не знаком. Они жили и творили в мифологическом мироздании, которое вечно повторяет и воспроизводит себя, хотя и в разных конкретных ипостасях. Напротив, историк-девтерономист (автор источника D) поистине проникнут идеей историзма, т.е. идеей закономерного, умопостигаемого и, в некоторых случаях, предсказуемого течения всемирной истории. Разумеется, это законы, которые от века установлены Всевышним, люди не вольны их изменить, но могут познать

«Пророки первыми увидели несущееся вперёд время, им открылась динамика становления твари. Земные события не были для них лишь пеной или скоплением случайностей, но историей, в самом высоком смысле этого слова. В ней они видели исполненную мук и разрывов драму свободы, борьбу Сущего за своё творение, изживание демонического богоборчества. Конечная цель истории — полное торжество Б-жественного Добра».^[xii]

Четвёртое важнейшее отличие Поздних пророков касается не содержания их книг, а того уникального общественного положения, которое они занимали:

«Пророк выше и ясновидца [одно из названий Ранних пророков в ТАНАХе] и священника [коэна]. Евреи были убеждены в том, что пророк послан самим Б-гом, чтобы указать людям путь к праведности. В еврейской истории пророк выполняет роль хранителя чистоты веры».^[xiii]

Именно этот статус «хранителя чистоты веры», эта непоколебимая убеждённость в провиденциальной миссии пророка, которую, по крайней мере на некоторых этапах истории, разделяли и власть имущие, и простые люди, превращала пророка в своего рода живой эталон праведности, и, в какой-то степени, хранила его от гнева царей и вельмож, даже тогда, когда пророк, не обинуясь, обращал к ним слова полные горького сарказма и сурового упрёка.

Пятое, и самое главное отличие Поздних Пророков заключается в новаторском, смелом, зачастую — революционном отношении ко всем традиционным ценностям, ритуалам и общественным нормам. Важно понимать, что творчество сугубо духовное, в отличие от творчества художественного, адресовано не только и не столько современникам, которые, как правило, неизмеримо ниже Пророка и по своему уровню морали, и по общей культуре мышления, сколько всем грядущим поколениям, и эти грядущие поколения будут долгие века и тысячелетия «дотягиваться», дозревать и подниматься до той высочайшей нравственной планки, которую установил Пророк и для самого себя и для всех нас, грешных. По мере смены поколений мы, с одной стороны, удаляемся от пророка в плане социально-культурных реальностей, ритуала и обрядов, образного строя и фигур речи, и это, безусловно, следует учитывать. С другой стороны, «большое видится на расстоянии», в данном случае — на расстоянии хронологическом. И эта тысячелетняя дистанция помогает понять, насколько велик, универсален, не зависим от времени и места тот могучий духовный порыв, который мы ощущаем в каждом слове и в каждой строке Пророков Израиля. Творчество Пророков это тот самый «спрятанный свет», о котором учат кабалисты, и который сияет для каждого грядущего поколения всё ярче.

Корпус Поздних пророков, делится, в свою очередь, на великих и малых пророков, причём термины эти обозначают исключительно объём книг, а не их канонический статус:

«Из двенадцати малых пророков Амос и Осия (VIII в. до н.э.), были первыми, чьи пророчества дошли до нас в письменном виде. Они произносили свои речи публично и, очевидно, записывали их либо для своих нужд, либо для более широкого распространения».^[xiv]

Драматическую, противоречивую, иногда — рискованную судьбу тех, на кого была возложена Свыше пророческая миссия, Амос описывал так:

И из ваших сынов возводил Я в пророки, из ваших юношей — в назиры. Не так ли это, сыны Йисраэйлевы? — сказал Г-сподь. Но вы поили назиров вином, а пророкам приказывали, говоря: «Не пророчествуйте!» (Амос 2:11-12)

Мы видим, что во времена Амоса молодое поколение простых людей, не входивших в состав признанных пророческих школ, стремилось найти себя на пути пророчества и аскезы. Увы, сам народ вовсе не горел желанием выслушивать их проповеди. Новое поколение пророков не довольствовалось ролью придворных песнопевцев. Им претило оправдывать и прославлять деяния властителей и сильных мира сего, зачастую попиравших все нравственные нормы. Вероятно, что после того как сформировался небольшой кружок таких смелых и бескорыстных проповедников, в какой-то момент из их среды выделился наиболее харизматичный, дерзкий, одарённый человек, Амос не пророк я и не сын пророка, а скотовод я, обрабатывающий (деревья) сикоморы (там 7:14).

Простой сельский труженик, скотовод, начал проповедовать народу моральные принципы в такой форме, которая дотоле была никому не известна. Ранние пророки несли своё учение зачастую в форме символических действий, совершавшихся на глазах всего народа, либо коротких притч. Их общее мировоззрение также не сильно отличалось от мировоззрения тех, к кому они обращались. Амос обращается к своей аудитории в форме продуманных, риторически выстроенных проповедей, выражавших качественно новую нравственность, новый взгляд на отношения человека к ближнему. Амос происходил из Текоа, в земле иудейской, но главные свои проповеди он произнёс в уделе Эфраима. Именно там достигла расцвета та особая культура северного царства, которая вызывала радикальное неприятие и гнев пророка.

Младший современник Амоса, Ошеа, также пророчествовал, в основном, в уделе Эфраима. Ошеа был пророком историческим и политическим. Не случайно в его словах много отсылок к истории. Более того, он первым среди пророков сформулировал своеобразное историческое мировоззрение, историзм, идею всеобщей законосообразности всех событий истории Израиля и всемирной истории. Ошеа умел оглядываться в далёкое прошлое и прозревать далёкое будущее народов. При этом его отношение к пророческому истеблишменту было весьма критическим, именно на официальных пророков возлагает он главную ответственность за испорченность современников:

И споткнешься ты днем, и споткнется ночью пророк с тобой тоже, и уничтожу матерь твою (Ошеа 4:5)

Стражем Эфрайима у Б-га моего — пророк (лжепророк), (но) ловушка поставлена на всех путях его (Эфрайима) (там 9:8)

По словам Ошеа, именно пророки смущают простых людей. Сыны Эфраима пребывают в растерянности, возможно, они могли бы раскаяться. Но пророки «ловушка на всех путях его». Все свои надежды Ошеа связывает именно с грядущим прозрением Израиля с его отказом слепо следовать за лжепророками

Пришли дни расплаты, пришли дни воздаяния: Йисраэйльтяне узнают, глупец этот пророк, безумец муж вдохновенный (там 9:7)

Амос и Ошеа были в своём поколении людьми исключительными, на протяжении всей жизни они боролись против «официальных пророков», которые были столь любезны огромному большинству народа и властям. Во времена царя Йероваама бен Йоаша коэн Амация из Бейт-Эля изгнал пророка Амоса и пригрозил ему:

И сказал Амацйа Амосу: иди, провидец, беги в страну Йеуды и там ешь хлеб, и там пророчествуй! А в Бэйт-Эйле больше не пророчествуй, ибо он — святилище царя и дом царский. (Амос 7:12-13)

Мы видим, что Амация именует Амоса «провидец», ясно отличая его от «официальных пророков». Пророк ответил, что он вернётся на родину, и там будет пророчествовать по велению сердца. Каково было в тот момент времени отношение к Амосу в Иудее, мы не можем знать, у нас нет сведений о том, когда пророк вернулся в Иудею и долго ли потом пророчествовал.

«По мере приближения конца монархии и появления сложного узла политических и религиозных проблем для пророков открылись новые горизонты. Исайя (ок. 740 — ок. 700 гг. до н.э.), Иеремия (ок. 627 — ок. 585) и Иезекииль (593 — 571) [всюду указано время пророчества — МР] столкнулись с новыми политическими реалиями, а также с растущим влиянием Месопотамии на израильский культ. Их пророчества окрашены историческими событиями времени, в котором они жили, так как все трое были активно вовлечены в круговорот событий и твердо настроены донести до народа те послания, которые, как они верили, были получены непосредственно от Б-га Израиля».^[xv]

Первым из этих пророков был Йешайа бен Амоц. В отличие от Амоса и Ошэа, он проповедовал только в Иудейском царстве и в Иерусалиме. Мы не находим в его словах прямых указаний на то, что он подвергался преследованиям, равно как и явной полемики против лжепророков, хотя общий тон весьма полемичен.

Современником Йешайи был был пророк Миха. И у него мы встречаем суровые инвективы в адрес лжепророков. Он рисует лжепророков самыми чёрными красками и так описывает их нравственное падение:

Главы его за вознаграждение судят, и священники его за плату учат, и пророки его за деньги гадают (Миха 3:11)

Так сказал Г-сподь о пророках, вводящих в заблуждение народ мой: (когда) грызут зубами своими, кричат: «Мир!»; (а если) кто не кладет (ничего) в рот их, объявляют против него войну (там 3:8)

Противостояние между «новыми пророками» и пророческим истеблишментом продолжалось вплоть до самых последних лет Первого Храма. И именно в эти последние годы, когда мрачная тень неизбежной катастрофы уже сгустилась над Иерусалимом, на арену выступил новый пророк — Йирмейау. Его непрестанные столкновения с официальными пророками, которых он именует «лжепророки» составляют одну из самых увлекательных и драматичных страниц духовной истории Израиля. Официальные пророки прославляли и оправдывали политику царя и его министров, в первую очередь — военно-политический союз с Египтом. И именно против такой политики боролся Йирмейау на протяжении всей своей жизни. Политические войны не знают жалости и милосердия. Про царя Менаше бен Хизкияу сказано, что он убивал пророков, живших в его царстве. Мы не знаем точно, кто именно были эти пророки. Однако, принимая во внимание обширные контрреформы Менаше, его возвращение к децентрализованному культу, можно допустить, что все, без исключения, пророки, жившие в его время, оказались в лагере, враждебном царю. Даже «официальные пророки», игравшие ведущую роль при дворе его отца, царя Хизкияу, не могли поддержать столь радикальный отказ от всего, чего добился с таким трудом великий царь-реформатор. Совершенно иная политическая ситуация сложилась накануне падения Первого Храма. Уже не могло быть и речи об отмене централизованного культа жертвоприношений в Иерусалиме. Однако разные роды и семьи коэнов продолжали совершать жертвоприношения в соответствии с принятым в каждом роду обычаями и обрядами, а это, в глазах Йирмейау, было идолопоклонством. Однако «официальные пророки» отказывались признавать пророческую миссию Йирмейау. Более того, они объявили вероотступником самого Йирмейау. В этой полемике полностью отразилась та трагическая ситуация, в которой оказалось Иудейское царство. Определённый исторический период пришёл к своему завершению. Новый исторический период вот-вот должен был начаться. Но, как это всегда бывает, новое пролагает себе дорогу, преодолевая сопротивление старого, содрогаясь в тяжких родовых муках. Но если общественно-политические сдвиги затрагивают всех, от простого крестьянина до царя, то сдвиги в сфере религии, вероисповедания морали наиболее остро и болезненно переживаются теми, кто к этой сфере непосредственно причастен. Духовные пастыри нации, и те, кто представляют новое, и те, кто представляют старое, чувствуют на своих плечах огромную ответственность перед своей паствой, проникнуты сознанием невозможности уступок и компромиссов, и это делает их противостояние особенно жестоким, иногда — безжалостным.

Согласно старым, традиционным представлениям того поколения, Йирмейау вознамерился осквернить все святыни, опровергнуть и отменить всю ту святую веру, на которой были основаны моральные представления народа. С другой стороны, для Йирмейау было очевидно, что это не святая вера, а моральное убожество. Всё то, что народ освящал и почитал, пророк сурово отвергал и осуждал. Оба мировоззрения были глубоко продуманы и последовательно сформулированы, представляли собой цельную и логически безупречную систему ценностей и понятий. Никакого компромисса между такого рода мировоззрениями быть не может. Обеим сторонам было ясно, что это война не на жизнь, а на смерть, которая закончится полной и окончательной победой одной из них. Но, как это обычно происходит в такого рода столкновениях, увидеть эту окончательную победу современникам не суждено, противостояние продолжается и после того, как главные его герои уже сошли с исторической сцены. Окончательный приговор выносит история, точнее — метаистория. Сегодня мы хорошо понимаем, что приговор этот был, безусловно, в пользу Йирмейау, однако едва ли современники этого спора тоже так считали. Для них мнение большой группы официальных пророков было куда авторитетнее, чем мнение одного-единственного диссидента, к тому же человека странного, любителя эпатажа и дерзких провокационных выходок.

В словах Йирмейау мы видим суровое осуждение пророков его поколения. Именно эта тема проходит красной нитью сквозь всё его пророчество. И, как часто бывает, мы узнаём о том, как развивались события только из уст той стороны, которой история, в конечном счёте, присудила победу. Мы как бы слышим одного из участников спора, но не слышим, что ему отвечают оппоненты. Именно слова единственного диссидента сохранила для нас история, в то время как слова его многочисленных официальных оппонентов безвозвратно утеряны. Но даже и такая, неполная картина даёт нам достаточно материала, чтобы понять, в чём состояла суть полемики и догадаться, какая из сторон представляла в этом споре прошлое, а какая — будущее.

В связи со сказанным выше, особенно интересно понять, какую же позицию занимал в этом споре пророк Йехэзкэйл. Принимая во внимание его общее мировоззрение и его происхождение, мы могли бы ожидать, что он согласится не с Йермийау, а с его оппонентами. Йехэзкэйл был не столько пророком, сколько толкователем тех традиционных верований, которые передавались из рода в род в кругах коэнов. Он стремился растолковать и объяснить эти верования народу, он был скорее консерватором, нежели революционером, но, несмотря на это, мы видим, что и он тоже сурово осуждал современных ему лжепророков. Очевидно, что некоторая часть «официальных пророков» последовала в вавилонский Галут, и продолжила там проповедь своего учения. И в Галуте они тоже имели большое влияние на народ. Йехэзкэйл резко с ними спорил, однако спорил не с позиций принципиально нового мировоззрения, а с позиций правильного и точного толкования мировоззрения старого, которое он стремился уберечь от искажения и профанации. Такого рода полемика возникала на всех этапах истории Древнего Израиля, в особенности между коэнами, которые стремились перещеголять друг друга книжной учёностью.

После разрушения Первого Храма казалось, что Израиль пребывает в полном упадке. Та духовная вершина, на которую поднялся в своём пророчестве Йирмейау, представлялась в Галуте абсолютно недостижимой. Но именно в последние годы Галута явился новый пророк, Пророк Избавления, который уверенно предсказал Израилю великое будущее. До нас дошли лишь некоторые его пророчества, часть из них — это песни избавления и утешения, а часть — песни об исключительном назначении, об особой миссии избранного народа. И на этой, самой высокой ноте, завершилась эпоха Великих Пророков. Амос, сельский житель, её начал, Пророк Избавления её завершил. После этого пророчество как бы вернулось в свои исходные рамки, и исполняло роль скорее просветительскую и образовательную. Пророки вновь возвращаются в те границы, которые устанавливает общее мировоззрение их поколения. Они целиком принадлежат своему поколению, только к нему обращаются и на его языке говорят. Они умеют и могут дать чаяниям и надеждам своего поколения самое полное выражение, но за эти границы заглянуть не смеют. В их пророчестве нет никаких принципиально новых идей. Они бережно хранят и передают из поколения в поколение то Учение, которое сами получили от отцов, но не допускают и мысли о чём-то новом. Пророчество превратилось в один из традиционных общественных институтов, который продолжал существовать в силу инерции. И прежде чем прекратилось само пророчество, прекратилось его благотворное влияние, и об этой утрате влияния красноречиво свидетельствуют сами пророки последнего поколения. Один из последних пророков так описывает незавидную судьбу тех кто носит это звание:

И будет в день тот, — слово Г-спода Ц-ваота: истреблю имена идолов из страны, и не будут они более упомянуты, а также пророков и дух нечистоты удалю из страны. и будет: если еще станет пророчествовать человек, то скажут ему отец его и мать его, родившие его: «Не будешь жить, ибо изрёк ты ложь именем Г-спода!» И пронзят его отец его и мать его, родившие его, когда пророчествовать будет он. И будет в тот день: устыдятся пророки — каждый видения своего, когда прорицать будет, и не будут надевать власяной плащ, чтобы обманывать. И скажет: не пророк я, человек, земледелец я, ибо земля — дело мое от юности моей. И скажет ему: что это за раны между руками твоими (на груди твоей)? И скажет тот: оттого, что били меня в доме любящих меня (Зехария 13:2-6)

И Йирмейау, и Пророк Избавления могли бы пожаловаться: «били меня в доме любящих меня». Но в устах Зехарии это не только жалоба, но и, в известной степени, насмешка над неудачливым претендентом на звание, которое постепенно утрачивает своё первоначальное значение. Зехария вкладывает в уста «последнему пророку» буквально те же слова, которыми, когда-то гордо характеризовал себя первый из письменных пророков:

не пророк я и не сын пророка, а скотовод я, обрабатывающий (деревья) сикоморы (Амос 7:14)

Завершилась пророческая эпоха, пришло к своему неизбежному историческому завершению величественное духовное явление, равному которых трудно найти в истории культур и религий, то явление, которое не только иудаизм, но и другая великая мировая религия по праву считает своим краеугольным камнем.

Канонизация корпуса пророческих книг

Как уже указано выше, изучая сегодня полемику Йирмейау и его противников — официальных пророков, мы вынуждены ориентироваться исключительно на то, как описывает эту полемику сам Йирмейау. Ни слова из того, что говорили и, наверняка, записывали официальные пророки, до нас не дошло. Как же могло случиться, что большая группа пророков, располагавшая покровительством царского двора и услугами десятков царских писцов, не смогла передать потомкам своё учение, а один-единственный пророк-диссидент — смог? Почему от всей пророческой эпохи осталось не так уж много книг, и почему именно эти книги сохранились, а все другие были безвозвратно утеряны?

Чтобы ответить на эти вопросы надо понять, как проходил длительный процесс отбора тех книг, которые духовные пастыри пост-пророческой эпохи сочли достойными сохранения и объявили священными. Такой процесс отбора называется канонизация.

«Термин «канон» обозначает сформировавшийся и закрытый корпус библейской литературы, которая рассматривается как возникшая в результате Божественного Откровения. Библейский канон отражает результат длительного отбора, о котором свидетельствует и сама Библия, перечисляющая около 22 книг, которые не сохранились до нашего времени во многом потому, что не были включены в канон. Вошли же в канон только те книги, которые почитались священными, то есть боговдохновенными».^[xvi]

Самая первая обдуманная канонизация Б-говдохновенных книг имела место во времена Эзры и Нехемии. Именно тогда было завершено составление и редактирование Пятикнижия. Около середины пятого века до н.э. Тора окончательно обрела ту форму, которая нам известна, была торжественно провозглашена Эзрой и Нехемией как вечный и нерушимый Б-жественный Закон и стала своего рода письменной версией древнейшего общественного договора, полноправными участниками которого были, с одной стороны, все сословия и классы Израиля, а с другой — Всевышний собственной персоной.

«Мы не будем сейчас углубляться в сложную проблему авторства Торы. Достаточно сказать, что единая, канонизированная Тора была в распоряжении Езры во время ее публичного чтения в 444 году до н.э. Более того, различные галахические интерпретации, мидраши, существующие в книгах Езры и Неемии, сами являются результатом проблем, поставленных Торой, в которой существуют очевидные противоречия и повторы. Поэтому можно с уверенностью утверждать, что канонизация Торы была завершена ко времени Езры и Нехемии».^[xvii]

Мы знаем, что это произошло в середине V в. до н.э. Дату 444 г. до н.э. легко запомнить, но не следует преувеличивать её историческую достоверность.

С это момента Тора заняла исключительное место в религии Израиля, и ни одна книга уже не могла претендовать на ту же степень абсолютного, непререкаемого Б-жественного авторитета. Однако к этому времени уже были написаны десятки других книг самого разного содержания, которые тоже пользовались большим авторитетом и почитались и в народе, и в высших классах общества как Б-говдохновенные. Поскольку верхняя ступень пьедестала была уже занята, возникла необходимость достроить к ней вторую ступень, немного пониже, иными словами, добавить к Первому канону Второй канон священных книг. Требовалось составить полный и исчерпывающий список тех книг, которые в этот Второй канон входят и, по возможности, унифицировать текстуальную редакцию каждой из этих книг. Этот Второй канон получил привычное нам название «Пророки» спустя несколько столетий после того, как сам процесс канонизации был завершён, и после того, как сложилась привычная нам трёхчастная структура ТАНАХа. Очевидно, Мудрецы Талмуда выбрали это название, чтобы подчеркнуть более высокий статус Второго канона по сравнению с Третьим, которому они присвоили нейтральное название «Писания». Чтобы ещё более усилить идею превосходства Второго канона над всеми более поздними книгами, Мудрецы Талмуда сформулировали идею о «завершении пророчества», при том что позднейшая из вошедших во Второй канон книг написана на сто лет раньше, чем пророчество завершилось.

«Позднейшая раввинистическая традиция утверждает, что пророчество прекратилось с завоеваниями Александра Великого в 332 г. до н.э. Фактически это означало, что книги, написанные позднее, не могут быть включены в пророческий канон, вторую часть еврейской Библии. Такая точка зрения подкрепляется отсутствием в дальнейшем споров о каноничности пророков, так же как отсутствием в их сочинениях греческих слов и включением Книг Даниила и Хроник в число Писаний, а не Пророков. \…\ Таким образом, Пророки были канонизированы в конце персидского периода, возможно, к началу IV в. до н.э.».^[xviii]

Полного и всеобъемлющего описания процесса «второй канонизации» у нас не имеется, но некоторые важнейшие особенности этого процесса мы можем отследить. В любом случае, утверждение об «отсутствии в дальнейшем споров о каноничности пророков» слишком категорично, на самом деле споры о том, какие книги входят во Второй канон, продолжались вплоть до сравнительно позднего времени. Самые ранние упоминания о книгах Второго канона мы встречаем у Бен Сиры. Ему были известны исторические книги. Из числа Пророков он упоминает Йешайау (Бен Сира 48:23) Йирмейау (там 49:8), Йехэзкэйля (там 49:10), «двенадцать пророков» (там 49:12). Впрочем, «двенадцать» в данном случае это, скорее, типологическое число, наподобие двенадцати колен, и кого именно Бен Сира включал в этот список, точно знать невозможно. Из слов Бен Сиры, а также из слов его внука, который перевёл книгу на греческий, ясно, что Второй канон был установлен ещё задолго до Маккавейских войн, хотя его точный состав в этот момент не вполне очевиден.

Число книг ТАНАХа, 24, тоже было установлено далеко не сразу. В стране Израиля традиционно насчитывали 22 книги, Книгу Рут считали частью книги Судей, а книгу Эйха — частью книги Йирмейау. Иосиф Флавий, в своей книге «Против Апиона», также упоминает 22 священных книги иудеев. Он пишет, что у иудеев есть пять книг Торы, которые охватывают заповеди Всевышнего, а также историю Израиля вплоть до смерти Моше, тринадцать пророческих книг, охватывающих историю Израиля вплоть до персидского завоевания, а также четыре книги мудрости, включающих нравственные наставления и прославления Всевышнего. Кроме этого, подчёркивает Иосиф Флавий, у нас (у иудеев) имеются и другие высоконравственные и полезные книги, но их статус ниже статуса перечисленных. И. Флавий располагал таким списком пророческих книг: 1) Йеошуа 2) Шофтим вместе с Рут 3) Шмуэль 4) Мелахим 5) Йешайау 6) Йирмейау вместе с Эйха 7) Йехэзкэйл 8) Двенадцать пророков 9) Даниэль 10) Эзра-Нехемия 11) Эстер 12) Хроник 13) Йов. Такая классификация не подтверждается ни одним другим источником. Нельзя исключить, что И. Флавий мог, в данном случае, как и в других своих трудах, адресованных иностранцам, представить свой собственный список священных книг. Возможно, он стремился сделать понятной для иностранцев ту идейную основу, те ценности, тот религиозный уклад, которые находят выражение в священных книгах, и потому отступил от общепринятой канонической схемы. Но вполне возможно, что эта схема просто ещё не была унифицирована, и имелись разногласия по вопросу о том, какие книги входят во Второй канон, какие — в Третий, а какие — вообще не каноничны. Не следует преувеличивать осведомлённость И. Флавия и его современников о том, какова реальная дата создания каждой книги. Возможно, он составил свою классификацию, базируясь на тех хронологических данных, которые были ему доступны.

Так или иначе, но 22 книги, перечисленные И. Флавием и совпадающие, вероятно, с перечнем, принятым в Стране Израиля, это именно те 24 книги, которые канонизированы в окончательной версии ТАНАХа. Это подтверждается также и свидетельством Оригена. Он пишет, что узнал от мудрецов Израиля, что в Библии 22 книги. Иероним, также со ссылкой на мудрецов Израиля, указывает, что имеется 22 Священные книги. Он оговаривает, что некоторые насчитывают 24 книги, т.е. Рут отдельно и Эйха отдельно. Евсевий Кейсарийский, также со ссылкой на мудрецов Израиля, предлагает такую классификацию Священных книг: 1-5) Пять книг Торы 6) Йеошуа 7) Судей 8) Рут 9) Первая и Вторая Шмуэля 10) Первая и Вторая царств 11) Хроник 12) Псалмы 13) Притчи 14) Экклезиаст 15) Песнь Песней 16) Йов 17) Йешайау 18) Йирмейау 19) Двенадцать пророков 20) Даниэль 21) Йехэзкэйл 22) Эзра. Этот список отличается от канонического отсутствием двух книг: Эйха и Эстер. Что касается Эйха, то эта книга, скорее всего, была частью Йирмейау. Что же касается книги Эстер, то она довольно долго не признавалась христианами как каноническая и только после внесения многочисленных вставок была признана.

Время окончательного закрепления пророческого канона в литературе Мудрецов Талмуда, совпадает, примерно, со временем создания Мишны. Можно, с большой осторожностью, говорить о конце II в. н.э. Известная брайта (Баба Батра 14) содержит такой перечень Священных книг: «Канон пророческий: Йеошуа, Шофтим, Шмуэль, Мелахим, Йирмейау, Йехэзкэйл, Йешайау, Двенадцать пророков». Мы видим, что Йешайау назван после Йехэзкэйля. Некоторые учёные-библеисты усматривают в этом доказательство того, что Мудрецы Талмуда отдавали себе отчёт в позднем происхождении последних (начиная с сороковой) глав книги Йешайау. Едва ли такая идея могла быть ясно осознана и сформулирована в ту эпоху. Скорее всего, при составлении списка руководствовались формальным критерием: Книга Йермейау заканчивается на падении Иерусалима, книга Йехэзкэйля — на годах Вавилонского галута, а в книге Йешайау внимательный читатель может разглядеть отсылки к пост-галутным реалиям. Порядок книг в каноне был установлен, исходя из самых поздних событий, упомянутых в каждой книге.

Порядок книг в корпусе Двенадцати пророков соответствует, в целом, историческому порядку их создания. Иногда этот порядок нарушен. Книга Ошеа поставлена перед книгой Амоса. На самом деле Ошеа жил в конце царствия Йеровама бен Йоаша, а Амос — в первые годы этого царствия. Овадия и Йона предшествовали Михе. Если бы хронология была строго выдержана, сразу за Амосом следовал бы Йона. Нахум и Хаббакук пророчествовали в период Ассирийского царства, т.е. ранее Цефании, который был современником Йермияу. Хаггай и Зехария пророчествовали в первые годы Второго Храма, а Малахи — во времена Эзры. Впрочем, в книге Зехарии есть отрывки явно позднейшего происхождения, добавленные к оригинальному тексту позднее.

Однако и после закрепления в брайте Баба Батра 14 полного списка книг пророческого канона споры о том, какие книги можно считать священными, а какие — нет, окончательно не прекратились. Особенно горячий спор шёл вокруг книги Йехэзкэйля. Её «хотели спрятать» (לגנוז), иными словами, изъять из употребления, поскольку слова этой книги противоречат словам Торы. У нас нет конкретных указаний как, когда и между кем именно происходил спор об этой книге, разногласия вызвали вероятно, последние главы книги Йехэзкэйля. Каждый раз, когда мы встречаем слова «хотели спрятать» применительно к той или иной книге ТАНАХа, это ясное указание на то, что книгу продолжали править и редактировать уже после того, как она была окончательно включена в канон. В последних главах Йехэзкэйля, даже в окончательной редакции, очень много параллелей с книгой Ваикра, но параллелей не точных, таких, которые отличаются от Торы в существенных моментах. В первоначальной редакции таких различий было, надо полагать, намного больше.

Вот что представлял из себя, в общих чертах, процесс отбора пророческих книг.

Примечания

[i] И. П. Вейнберг Рождение истории  Наука М 1993 стр. 234-235

[ii] И. П. Вейнберг Введение в ТАНАХ Пророки Гешарим Иерусалим 5765 Мосты культуры М 2005 стр. 5

[iii] И. П. Вейнберг Введение в ТАНАХ Пророки  стр. 6

[iv] И. П. Вейнберг Введение в ТАНАХ Пророки  стр. 7

[v]117-118 ריצ’רד אליוט פרידמן מי כתב את התנ»ך דביר ת»א 1995 עמ’

[vi] Лоуренс Шиффман От текста к традиции  Gesharim Иерусалим 5760 Мосты культуры М 2000 стр. 34

[vii] Лоуренс Шиффман От текста к традиции  там

[viii] И. П. Вейнберг Рождение истории   стр. 234

[ix] И. Ш. Шифман Ветхий Завет и его мир Политиздат м 1987 стр. 38

[x] Г. В. Синило Древние литературы Ближнего востока и мир ТАНАХа Минск Экономпресс 1988 стр. 265

[xi] Г. В. Синило Древние литературы Ближнего востока и мир ТАНАХа там

[xii] А. Мень История религии в 7 томах т. 5 М 1992 стр. 14

[xiii] М. Даймонт Евреи Б-г и история Иерусалим 1989 стр. 84

[xiv] Лоуренс Шиффман От текста к традиции  стр. 35

[xv] Лоуренс Шиффман От текста к традиции  там

[xvi] Лоуренс Шиффман От текста к традиции  стр. 59

[xvii] Лоуренс Шиффман От текста к традиции  там

[xviii] Лоуренс Шиффман От текста к традиции  стр. 60