ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

До защиты оставалась неделя. Я бросился искать дополнительного оппонента. Ни о каком оппоненте из другого города уже не могло быть речи. И тут мне повезло: стать дополнительным оппонентом согласился д.т.н, профессор, зав. кафедрой Рижского института инженеров гражданской авиации Хаим Борисович Кордонский. Он был выдающимся ученым, специалистом по надежности технических систем, и его участие в защите должно было укрепить мою позицию.

Виталий Левин

МОЯ ЖИЗНЬ В НАУКЕ

(продолжение. Начало в № 8-9/2021 и сл.)

НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ.
ПОДГОТОВКА ДОКТОРСКОЙ ДИССЕРТАЦИИ

Насыщенная интеллектуальная жизнь, наблюдавшаяся в ИЭВТ (регулярные научные семинары, собственный регулярно выходящий журнал «Автоматика и вычислительная техника», переиздаваемый в США, международные и всесоюзные конференции и т.д.) и наличие нескольких выдающихся и ярких ученых благотворно повлияли на меня. И я продолжил исследования по теории надежности дискретных радиоэлектронных устройств на уровне их вероятностно-автоматной модели, с использованием метода малого параметра. Это продолжение представляло собой дальнейшее развитие и логическое завершение исследований, которые легли в основу моей кандидатской диссертации. Оно содержало 4 тематически связанные между собой теоретические разработки. Первая разработка — это теория матричных разложений, содержащая формулы разложения в ряд степенной функции A^t квадратной стохастической матрицы «почти детерминированного» типа А. Нулевой член этого разложения представляет собой степенную функцию A₀^t матрицы A₀, являющейся детерминированной частью матрицы А

Первый член разложения является линейной относительно ɛ поправкой к нулевому члену разложения, второй член — квадратичной относительно ɛ поправкой к нулевому члену разложения и т.д. Физический смысл матричных разложений очевиден: это представление функции переходов за t шагов A^t ненадежного автономного автомата, моделирующего надежность реального автономного дискретного устройства, в виде ряда, нулевой член которого есть функция переходов за t шагов A₀^t абсолютно надежного автономного автомата, моделирующего надежность идеального автономного дискретного устройства, первый член A₁(t) — поправка к функции переходов A₀^t, моделирующая возможные однократные ошибочные переходы дискретного устройства за t шагов, второй член A₂(t) — поправка к функции переходов A₀^t, моделирующая возможные двукратные ошибочные переходы дискретного устройства за t шагов, и т.д. Вторая разработка была развитием первой и содержала формулу разложения в ряд матричной функции в виде произведения t различных матриц

При этом использовалась та же методика вывода формулы разложения. А сама формула разложения имела аналогичный физический смысл. Именно, нулевой член разложения матричной функции А(t) (функции переходов за t шагов ненадежного неавтономного автомата, моделирующего надежность реального неавтономного дискретного устройства) равен

(функция переходов за t шагов абсолютно надежного неавтономного автомата, моделирующего надежность идеального неавтономного дискретного устройства), первый член разложения A₁(t) — поправка к функции переходов A₀(t), моделирующая возможные однократные ошибочные переходы дискретного устройства за t шагов, второй член разложения A₂(t) — поправка к функции переходов A₀(t), моделирующая возможные двукратные ошибочные переходы дискретного устройства за t шагов, и т.д. Третья разработка содержала сводку всех специальных функций целочисленного аргумента, введенных мною для расчета установившегося и переходного процессов в ненадежных автоматах, таблицы операционных соответствий для расчета установившегося и переходного процессов в ненадежных автоматах с помощью операционного исчисления. Наконец, четвертая разработка содержала четкий алгоритм аналитического расчета надежности дискретных устройств на основе матричных разложений, с использованием 4 указанных выше разработок. Основная часть всей этой работы была выполнена уже в конце лета 1968 года, т.е. всего через полтора года после начала моей работы в ИЭВТ. Остальная часть была завершена к концу 1969 года. Я был счастлив и чувствовал, что мне удалось продвинуть вперед быстро развивавшуюся тогда теорию надежности технических устройств. Однако лишь спустя много лет я понял, в чем заключалось это продвижение. Оно состояло в том, что в дополнение к господствовавшему тогда в теории надежности изучению абстрактных «потоков отказов», которые могут происходить в любых классах устройств, были включены в рассмотрение конкретные алгоритмы, по которым работают эти устройства (в моем случае — автоматные алгоритмы). Привлечение этой дополнительной информации и позволило построить более содержательную и эффективную в вычислительном отношении теорию надежности. Все сделанное к этому времени «тянуло» на книгу, и я ее издал в 1969 году (Левин В.И. Вероятностный анализ ненадежных автоматов. Рига. Изд-во Зинатне. 1969). Держать в руках свою первую книгу было приятно. И в то же время неожиданно. Однако в тот момент я не подозревал, какую гораздо более серьезную неожиданность готовит мне ближайшее будущее.

Однажды, в начале марта 1970 года, когда вместе с первым весенним солнцем стало понемногу теплеть, у входа в ИЭВТ собралось несколько сотрудников института. Люди были одеты уже по-весеннему — без пальто и без шапок. Улыбались солнцу, говорили о том о сем, курили. Внезапно появился директор института. Он тоже вышел покурить и, как и все, был без пальто и шапки. «Что, вышли подышать?», — спросил он публику. Следующая его фраза была уже обращена к одному человеку, которого он, однако, не назвал. «Институту нужны доктора наук!», — сказал Э.А. Якубайтис. Сказав это, он собрался уходить. Люди почтительно расступились. После его ухода никакого обсуждения сказанного им не было. Люди восприняли это просто как очередную декларацию высокого начальника. Но мне показалось, что обращение Якубайтиса было адресовано мне. Более того, что оно настоятельно призывает меня заняться докторской диссертацией. Я отнесся к этому призыву серьезно. И немедленно запустил «докторскую эпопею». В течение нескольких дней был подготовлен подробный план докторской диссертационной работы. План предусматривал написание около 30 теоретических глав (расчет, анализ и синтез надежности дискретных радиоэлектронных устройств на уровне их автоматной модели) и около 20 прикладных глав (конкретные примеры указанного расчета, анализа и синтеза). Я отправил этот план в Москву своему руководителю по аспирантуре Б.Р. Левину. Через некоторое время пришел ответ, в котором Борис Рувимович выразил поддержку моей готовности работать над докторской диссертацией, одобрил представленный план и порадовался скорости моего продвижения в работе (с момента моего утверждения в степени кандидата наук тогда прошло лишь три с половиной года!). Он также пообещал посильно помогать в реализации нового проекта, в связи с чем просил держать его в курсе дела. После этого я поговорил с Э.А. Якубайтисом, сообщил ему о готовности подготовить докторскую диссертацию и попросил о некоторой технической помощи. Он решительно поддержал меня и пообещал оказать необходимую помощь (в частности, публиковать в каждом номере институтского журнала «Автоматика и вычислительная техника» по одной моей статье в течение всего 1970 года). И с апреля 1970 года я начал интенсивно работать. Работа продолжалась до конца года и, за вычетом двух месяцев отпуска (июль и август), заняла семь месяцев. В течение всего этого времени я работал полностью самостоятельно и практически ни разу не обратился за помощью ни к Б.Р. Левину, ни к Э.А. Якубайтису. Однако эта помощь потребовалась на втором этапе «докторской эпопеи» в 1971 году, когда диссертация была уже представлена в Объединенный ученый совет по физико-техническим наукам АН Латв. ССР и началось ее движение по инстанциям. Надо сказать, что моя работа над докторской вызвала в ИЭВТ настороженно-скептическое отношение. Одни считали, что моя диссертация будет наверняка провалена на защите в диссертационном совете либо в ВАКе. Так, К.Н. Скляревич, которому незадолго до этого ВАК окончательно отказал в докторской степени, раздраженно сказал: «Нашел время защищать докторскую!». Других моя инициатива вывела из равновесия — ведь в институте в тот момент было всего два доктора наук — Э.А. Якубайтис и Л.А. Растригин. Третьи же просто завидовали. Однако я не воспринимал всерьез то, что мне тогда говорили, и продолжал заниматься делом, к которому приступил в начале апреля. Большая часть работы была уже выполнена раньше, в 1968 и 1969 годах. Теперь предстояло ее завершить, дополнив новыми блоками, и напечатать весь текст, а также вписать формулы. Предусматривалось три новых блока. Первый блок должен был содержать изложение метода матричных разложений, доведенное до уровня законченной теории. Это должно было поставить вычисление и анализ надежности дискретных устройств на твердую теоретическую базу. Второй блок должен был представить разработанную методику надежностного синтеза дискретных устройств, исходя из модели этих устройств в виде почти детерминированных автоматов, с использованием метода малого параметра. Наконец, третий блок должен был содержать достаточно большое число примеров расчета, анализа и синтеза надежности реальных дискретных устройств. Вся указанная работа была выполнена в течение апреля — июня и сентября — декабря 1970 года. К концу 1970 года диссертация была полностью написана и оформлена. Она представляла собой двухтомник общим объемом 700 машинописных страниц. Первый том объемом 450 страниц содержал всю теорию, связанную с расчетом, анализом и синтезом надежности дискретных устройств, а второй том объемом 250 страниц — примеры такого расчета, анализа и синтеза для реальных дискретных устройств автоматики и вычислительной техники. В конце декабря 1970 г. я представил диссертацию Э.А. Якубайтису. Он одобрил работу и дал команду на представление ее к защите в Объединенный ученый совет по физико-техническим наукам АН Латв. ССР. Заодно я узнал, что моя докторская действительно была нужна институту, в связи с намечаемым открытием при нем диссертационного совета. В первый же рабочий день января 1971 года я отвез положенные пять экземпляров диссертации, с сопроводиловкой от Э.А. Якубайтиса, в Объединенный ученый совет и передал все ученому секретарю совета М.П. Закису. И «машина завертелась». Уже через две недели я получил сообщение, что в феврале в Институте физики АН Латв. ССР состоится предзащита моей диссертации и я должен явиться туда в назначенное время.

ПОДГОТОВКА К ЗАЩИТЕ ДОКТОРСКОЙ ДИССЕРТАЦИИ

Сообщение из Института физики АН Латв. ССР меня удивило и насторожило. От моего дальнего родственника Евгения Михайловича Иолина, который был зав лабораторией института физики, я знал, что этот институт занимается вопросами теоретической и атомной физики. Однако эти вопросы не имели ни малейшего отношения к технической кибернетике, по которой проходила моя диссертация. Поэтому было непонятно, зачем предзащита моей диссертации проводится в этом Институте. Все прояснилось на самой предзащите. Я приехал на нее заранее, чтобы познакомиться с Саласпилсом-городом недалеко от Риги, в котором располагался Институт физики. В этом городе во время войны находился фашистский лагерь смерти, в котором немцы уничтожили около 100 тысяч евреев и советских военнопленных. Город и памятник на месте бывшего лагеря смерти оставили тяжелое впечатление. Такое же впечатление произвела и предзащита. Ее участники — сотрудники Института физики — сидели кружком, в центре которого поместили меня. После моего 20-минутного выступления с изложением диссертации «на пальцах» (воспользоваться плакатами мне не дали) на меня со всех сторон посыпался град вопросов. Вслед за ними было много выступлений. И те, и другие были очень странными: в них утверждалось, что все сделанное мною, включая использование метода малого параметра, давно известно и дается студентам университета уже на третьем курсе! При этом полностью игнорировалось то, что студентам, возможно, и давался метод малого параметра, но только как пример решения некоторых задач физики. В то время как в диссертации метод малого параметра был использован для построения новых теорий и алгоритмов анализа и синтеза надежности дискретных технических устройств, относящихся к совсем другой науке — технической кибернетике. Итоговое решение семинара института физики было: снять мою диссертацию с рассмотрения, как не соответствующую требованиям к докторским диссертациям! Конечно, у института физики не было права давать заключение,  по диссертации кибернетического профиля, как не было и права давать заключения по работам из области медицины, истории, языкознания. Однако, чего не сделаешь, если этого требуют партия и правительство? А тогда, в феврале 1971 года, организовавший семинар по рассмотрению моей диссертации парторг Института физики АН Латв. ССР Роберт Карлович Дамбург заранее потребовал от всех участников семинара соответствующего поведения. Конечно, это было сделано согласованно с членом КПСС, директором Института физики, академиком АН Латв. ССР, председателем Объединенного совета по физико-техническим наукам АН Латв. ССР Юрием Ананьевичем Михайловым. Для меня стало ясно, что выбор именно Института физики в качестве места предзащиты моей диссертации был сделан Ю.А. Михайловым ровно потому, что только в «своем институте» он мог обеспечить мой провал. А в этом провале он, как и ученый секретарь совета Мартын Петрович Закис, был безусловно лично заинтересован. О причинах я уже говорил выше в связи с защитой моей кандидатской диссертации: это был воинствующий антисемитизм обоих господ.

Вскоре после предзащиты моей докторской в Институте физики АН Латв. ССР я рассказал все своему директору. Э.А. Якубайтис с ходу все понял. Более того, он быстро сообразил, «кто виноват и что делать». Ничего не объясняя, он тут же принял решение и объявил мне его. Решение заключалось в том, что Э.А. Якубайтис, как вице-президент АН Латв. ССР, основываясь на несоответствии профиля диссертации тематике работы Института физики, фактически аннулирует результат предзащиты в Институте физики и назначает (конечно, по согласованию с председателем Объединенного совета по физико-техническим наукам АН Латв. ССР Ю.А. Михайловым!) новую предзащиту в Физико-энергетическом институте АН Латв. ССР. Это было подлинно соломоново решение! Благодаря ему я вырвался из рук тех, кто хотел мне навредить, и попал в понятную среду профессиональных ученых-инженеров, в адекватности которых у Якубайтиса не было сомнений, поскольку он успешно работал с ними в их институте с 1949 по 1959 год. Новая предзащита состоялась в марте 1971 года и прошла успешно. Мне разрешили пользоваться плакатами, а после доклада задали разумное число вполне адекватных вопросов, на которые я успешно ответил. Заключение института по моей диссертации было положительным. После этого диссертация, в соответствии с Положением о защитах, была разослана на отзывы в ведущую организацию — ГосНИИ авиационных систем (Москва) и трем оппонентам: д.т.н., профессору Л.А. Растригину (Рига, ИЭВТ), д.т.н., профессору Р.Г. Бухараеву (Казань, КГУ) и д.т.н., профессору Б.В. Васильеву (Москва, в/ч. NN). Все они были высочайшего уровня. ГосНИИ АС был одним из ведущих советских институтов управленческого профиля, он издавал авторитетный журнал «Изв. АН СССР. Техническая кибернетика», переводившийся на английский язык в США. О Л.А. Растригине уже было сказано выше. Раис Гатич Бухараев был крупным специалистом по прикладной математике и теории вероятностных автоматов. Под его руководством были созданы отечественные генераторы случайных величин. Борис Васильевич Васильев был одним из ведущих советских специалистов по теории надежности технических систем и участвовал в создании служб надежности в вооруженных силах страны. Вслед за рассылкой диссертации последовала рассылка автореферата по 30 адресам, которые я согласовал со своим постоянным консультантом Б.Р. Левиным. И тут возникла проблема: директору ИЭВТ Э.А. Якубайтису не понравилось, что список литературы в автореферате был, по его мнению, слишком большой — около 150 названий. «У членов диссертационного совета публикаций меньше, чем у Вас», — сказал он мне. И добавил: «Не будем «дразнить гусей», уберите из Вашего списка литературы половину». Пришлось так и сделать, хотя это было трудно, поскольку пластины для ротапринтной печати автореферата были уже изготовлены. Этот позорный автореферат, в котором автор прячет часть своих научных трудов, я храню до сих пор. Именно этот вариант автореферата был разослан по научным и учебным учреждениям страны. После рассылки автореферата я решил, что дело сделано, успокоился и уехал в отпуск в туристическую поездку по Кавказу. А следить за прохождением диссертации попросил своего коллегу по ИЭВТ А.Ю. Гобземиса. В середине июля, когда я уже перевалил через Кавказский хребет и отдыхал в Сухуми, от него пришла телеграмма. Понять точный смысл телеграммы было невозможно. Однако примерный смысл прочитывался легко: «Виталий, волнуйся! Подробности письмом». Дозвониться летом из Сухуми в Ригу было очень трудно, это удалось лишь через сутки. Из разговора по телефону с Гобземисом я понял, что из ведущей организации прибыл отзыв на диссертацию, подписанный никому не известным профессором, с которым об отзыве никто не договаривался. Отзыв никакой — ни положительный, ни отрицательный, типа «с одной стороны…, с другой стороны…», и без однозначного заключения в конце. Воспользовались этим, руководители Объединенного ученого совета, которые явно не благоволили ко мне (см. выше), по своему собственному усмотрению, даже не известив меня, отправили мою диссертацию на отзыв в качестве ведущей организации в Институт кибернетики АН УССР (Киев), с которым не было никакой предварительной договоренности об этом. Это был очень сильный ход. Институт кибернетики АН УССР во главе с академиком В.М. Глушковым был ведущим научным учреждением кибернетического профиля в СССР, и его заключение по диссертации было «истиной в последней инстанции». С другой стороны, руководители совета, и не только они, не без основания считали, что на Украине диссертация с моей фамилией будет зарублена. Надо мной нависла серьезная опасность. Я позвонил в Москву Б.Р. Левину, (что, как, и звонок в Ригу, удалось сделать не сразу) и сообщил ему о произошедшем. Он принял все близко к сердцу, обещал разобраться и попросил позвонить ему через три дня. Во время следующего телефонного разговора с Б.Р. Левиным я узнал о случившемся в Москве. Оказалось, что профессор Игорь Алексеевич Ушаков, сотрудник ГОСНИИАС — ведущей организации по моей диссертации, с которым была договоренность о подготовке отзыва, уехал в отпуск, никого ни о чем не предупредив. В результате присланная в НИИ диссертация попала на отзыв «никому не известному профессору», который был не в курсе дела во всех смыслах этого слова и потому подготовил и отправил в Ригу некондиционный отзыв. Но теперь И.А. Ушаков, уже вернувшийся из отпуска, извинившись перед Борисом Рувимовичем за оплошность, пообещал в ближайшее время подготовить нормальный отзыв и отправить его в Ригу. Поскольку оба были давно хорошо знакомы, а Б.Р. Левин был еще и оппонентом на докторской защите Ушакова, можно было не сомневаться, что так оно и будет. Что касается отправки моей диссертации на отзыв в Институт кибернетики АН УССР, то здесь ситуация оказалась еще веселее. Выяснилось, что буквально накануне отправки моей диссертации на отзыв в этот Институт в Киев переехал из Москвы профессор И.Н. Коваленко, получивший от директора Института В.М. Глушкова приглашение занять в нем должность заведующего отделом надежности! В результате моя диссертация оказалась на столе у И.Н. Коваленко, который и должен был подготовить отзыв. Поскольку он был хорошо знаком с моими работами и высоко оценивал их, а также в качестве первого оппонента по моей кандидатской диссертации уже давал положительное заключение по моим работам, можно было надеяться, что и на этот раз все будет хорошо. Мои надежды вскоре подтвердились. Уже в августе в Объединенный ученый совет АН Латв. ССР в Риге прибыли сразу два отзыва от двух различных ведущих организаций: ГосНИИ авиационных систем в Москве и Института кибернетики в Киеве. Оба отзыва были не просто положительными, а замечательными и не содержали никаких замечаний. Они были подписаны высокопрофессиональными, широко известными в научном сообществе людьми: отзыв из НИИ АС — зав. отделом надежности, д.т.н., профессором И.А. Ушаковым и директором, академиком АН СССР А.С. Федосовым, а отзыв из Института кибернетики — зав. отделом надежности, академиком АН УССР, д.т.н,. д.ф-м.н. профессором И.Н. Коваленко и директором академиком АН СССР В.М. Глушковым. Таким образом, планы руководства Объединенного Совета провалить защиту моей диссертации с помощью отрицательного отзыва ведущей организации — провалились. После этого можно было бы порадоваться. Но судьба устроила мне новое испытание — на этот раз с отзывами от оппонентов. К началу сентября положительные отзывы от двух оппонентов — Б.В. Васильева и Л.А. Растригина, наконец, поступили в совет. Однако оставалось неясным, сможет ли приехать на защиту Б.В. Васильев. Что же касается третьего оппонента Р.Г. Бухараева, то он долгое время не присылал отзыв и не гарантировал приезд на защиту. За две недели до защиты выяснилось, что он уехал на месяц в санаторий. Я попытался приехать к нему, чтобы получить отзыв, но из-за непогоды застрял в Московском аэропорту и в итоге вернулся домой ни с чем. Пришлось договориться с Р.Г. Бухараевым, чтобы он выслал в совет телеграммой сообщение о том, что положительный отзыв на мою диссертацию выслан в совет почтой. Это давало возможность провести защиту и в его отсутствие. Но только при условии выступления на защите с отзывом на диссертацию дополнительного, четвертого оппонента. До защиты оставалась неделя. Я бросился искать дополнительного оппонента. Ни о каком оппоненте из другого города уже не могло быть речи. И тут мне повезло: стать дополнительным оппонентом согласился д.т.н, профессор, зав. кафедрой Рижского института инженеров гражданской авиации Хаим Борисович Кордонский. Он был выдающимся ученым, специалистом по надежности технических систем, и его участие в защите должно было укрепить мою позицию. Получив письменное согласие от Х.Б. Кордонского, я помчался в Объединенный ученый совет, чтобы передать документ секретарю совета М.П. Закису. Прочитав документ, он ехидно переспросил: «Как правильно — Кордонский или Закордонский?». Я, конечно, объяснил ему, как правильно. Он, конечно, не стал исправлять фамилию. Но определенно остался на своей позиции: «Не лезь, парень, тебе у нас ничего не светит!». Но меня уже ничто не могло остановить. Я был счастлив, что прошел тяжелый предзащитный путь и не сломался, что на этом пути встретил много порядочных ученых, готовых меня поддержать. И потому надеялся на благополучный для меня исход защиты.

ЗАЩИТА ДОКТОРСКОЙ ДИССЕРТАЦИИ

Защита моей докторской диссертации состоялась 20 октября 1971 года на заседании Объединенного ученого совета по физико-техническим наукам АН Латв. ССР в Высотном здании АН. На защиту я вышел с положительными отзывами от 4 официальных оппонентов — выдающихся, широко известных в СССР и за рубежом ученых профессоров Л.А. Растригина, Р.Г. Бухараева, Б.В. Васильева, Х.Б. Кордонского и с положительными отзывами от двух ведущих организаций — головных в СССР НИИ, работающих в области кибернетики и управления: Института кибернетики АН УССР и ГосНИИ АС. Притом, что по Положению ВАК требовалось представить отзывы лишь от 3 оппонентов и 1 ведущей организации. Кроме указанных отзывов на диссертацию, было получено 35 положительных отзывов на автореферат диссертации от различных НИИ и вузов страны. Этой силе, выступавшей в мою поддержку, противостояла другая, гораздо более влиятельная в отношении процесса и несомненно заинтересованная в моем провале, о чем уже писалось выше. Это были председатель совета, директор Института физики АН Латв. ССР, академик АН Латв. ССР Ю.А. Михайлов и секретарь совета к.и.н. М.П. Закис. Их поддерживала приглашенная ими на защиту группа погромщиков из 8 сотрудников Института физики во главе с парторгом института Р.К. Дамбургом, ранее участвовавшая в организации провала предзащиты моей диссертации в этом институте. Что касается рядовых членов совета, то их позиция заранее была неизвестна — она зависела от развития событий на самой защите. Защита началась, как и положено, выступлением председателя совета Ю.А. Михайлова, объявившего фамилию соискателя, название диссертации, фамилии официальных оппонентов и ведущую организацию. Далее ученый секретарь М.П. Закис сообщил о содержании представленных соискателем документов и поступивших отзывах на диссертацию и автореферат. Совет оживился, а зал загудел. Все обратили внимание на нестандартное число оппонентов (4 вместо положенных 3) и на не вполне понятную историю с ведущей организацией (сначала в качестве таковой был согласован ГосНИИ АС, затем от нее поступил некачественный — без итогового заключения — отзыв на диссертацию, далее совет направил диссертацию на отзыв в Институт кибернетики в Киеве, откуда пришел положительный отзыв, а одновременно с ним — новый, положительный отзыв их ГосНИИ АС, аннулирующий предыдущий отзыв из этой организации. В итоге в совете оказалось два положительных отзыва на диссертацию от двух ведущих организаций вместо положенного одного). Все это обещало весьма нестандартную защиту. Впечатление это усилилось после выступления соискателя. В этом выступлении я попытался изложить существо, основные положения и новизну диссертации, не прибегая к математике, а используя обычный литературный русский язык. Это было трудно, но давало возможность объяснить суть дела и членам совета, и слушателям в зале, независимо от их специальности и математической подготовки. Особое значение такой подход имел для членов совета, который был объединенным физико-техническим и включал инженеров (механиков, электриков, теплотехников), физиков (теоретиков, экспериментаторов) и математиков (матфизика). После выступления мне было задано много вопросов. Вопросы были самые разные — простые и сложные, принципиальные и чисто технические и т.д. Однако все они были честные и адекватные, что позволило на них на все ответить. Однако председатель совета Ю.А. Михайлов задал «особенный» вопрос. «Вы говорили, — сказал он, — что новизна Вашей работы заключается в применении метода малого параметра. Однако этот метод давно применяется в квантовой электродинамике. Где же у Вас новизна?». Конечно, этот вопрос был нечестным и неадекватным. Более того, он был провокационным. Исчерпывающий, правильный ответ на него в рамках защищавшейся диссертации был невозможен, т.к. защита проходила по специальности «техническая кибернетика», а квантовая электродинамика относится к специальности «теоретическая физика». Так что мой ответ на вопрос был по необходимости неполным. Задавая этот вопрос, Ю.А. Михайлов, вероятно, рассчитывал, что он поставит под сомнение мою диссертацию. Однако на деле все повернулось иначе. Сначала было оглашено положительное заключение ИЭВТ АН Латв. ССР, где выполнялась диссертационная работа. Затем были зачитаны два положительных отзыва ведущих организаций — ГосНИИ АС, подписанный академиком А.С. Федосовым, и Института кибернетики АН УССР, подписанный академиком В.М. Глушковым — оба без единого замечания. Потом зачитали положительный отзыв не приехавшего на защиту официального оппонента профессора Р.Г. Бухараева, также не содержавший существенных замечаний. Наконец, ученый секретарь зачитал положительные отзывы на автореферат из 35 вузов и НИИ чуть ли не всей страны — от Калининграда до Владивостока и от Архангельска до Еревана. Выступавшие после этого официальные оппоненты однозначно восприняли вопрос председателя совета как нападение на соискателя и потому посчитали необходимым взять меня под защиту. Это выразилось в том, что наряду со стандартными разделами отзыва (актуальность, новизна и т.д.) они, каждый на свой манер, выделили какую-нибудь особенность работы, которую можно было засчитать мне в плюс. Так, первый оппонент профессор Л.А. Растригин сказал: «Прежде чем обсуждать диссертацию соискателя, я хочу ответить профессору Ю.А. Михайлову. Им было заявлено, что метод малого параметра, использованный диссертантом, давно применяется в квантовой электродинамике, так что новизны в его работе нет. В связи с этим хочу напомнить профессору, что диссертация В.И. Левина защищается по специальности техническая кибернетика. А в ней такого метода нет — это я, как эксперт, заявляю с полной определенностью. Если же у вас, в квантовой электродинамике, такой метод есть, считайте, что вам крупно повезло. Но соискатель в этом нисколько не виноват». Второй оппонент профессор Б.В. Васильев сказал, что он пытался повторить расчеты надежности технических устройств, приведенные в диссертации, используя для этого традиционные методы теории надежности. Однако из этого ничего не вышло. Что, по мнению Васильева, свидетельствует о большой силе предложенных соискателем методов расчета надежности. Дополнительный оппонент профессор Х.Б. Кордонский проанализировал предложенное в диссертации решение знаменитой задачи о синтезе надежного устройства из ненадежных элементов. Он высоко оценил предложенный соискателем для решения этой задачи оригинальный метод декомпозиции проверки статистических гипотез с малым параметром, который позволил представить алгоритм восстановления правильного сигнала на выходе ненадежного устройства в виде суперпозиции элементарных операций. Отсюда — один шаг к получению структуры восстанавливающего органа на выходе устройства из ненадежных элементов, что и завершает синтез надежного устройства из таких элементов. Оппонент красочно проинтерпретировал предложенный метод в терминах знаменитой «задачи о ловле льва в пустыне»: сначала пустыня делится пополам и проверяется первая половина. Если лев обнаружен, то задача решена. Если нет, то берется вторая половина, делится пополам и проверяется ее первая половина и т.д. После выступления оппонентов я ответил на замечания, имевшиеся в поступивших отзывах, что заняло несколько минут, ввиду отсутствия серьезных замечаний. Наконец, председатель совета объявил дискуссию, в которой могли участвовать все присутствовавшие на защите. С поддержкой диссертации выступили несколько членов совета. Однако выступлений присутствующих в зале не было. В том числе, не выступил никто из «группы погромщиков» — сотрудников Института физики, приглашенных на защиту руководством совета. По-видимому, они поняли (или им подсказал сам председатель совета — их директор), что их выступление «против» после многочисленных устных и письменных выступлений «за» окажется неуместным и может навредить репутации их института. На этом защита диссертации закончилась, и совет перешел к голосованию. Его исход был неочевиден. Но, когда объявили результаты голосования, все стало ясным. 11 из 13 присутствовавших на заседании членов ученого совета (т.е. 84%) проголосовали за присуждение ученой степени доктора технических наук, 2 — против. Не составило труда догадаться, что «против» проголосовали председатель совета и ученый секретарь и, следовательно, все 11 присутствовавших рядовых членов совета проголосовали «за». Таким образом, руководство совета не смогло повлиять на его членов, чтобы развернуть совет в нужном ему направлении. Совет принял положительное решение по моей диссертации, и оно через месяц, со всеми необходимыми документами, было отправлено в ВАК. О результатах защиты я сразу известил своего наставника Б.Р. Левина. Он поздравил меня и сказал, что результат защиты идеальный: 11 голосов «за» из общего числа 13 свидетельствуют о решительной поддержке диссертации советом, а 2 голоса «против» — о реально проходившей дискуссии. Впоследствии я узнал, что был у Б.Р. первым из 40 его учеников, защитившим докторскую диссертацию.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИССЛЕДОВАНИЙ. ДИНАМИКА АВТОМАТОВ

После защиты диссертации наступил новый этап моей жизни — ожидание решения ВАК. В те годы ВАК была абсолютно закрытой организацией, о конкретном содержании работы которой не было ничего известно. Так что защитившимся не оставалось ничего другого, кроме как ожидать решения этой организации и надеяться, что решение будет положительным. При этом время ожидания не было лимитировано и доходило иногда до 3-5 лет, а само решение (положительное или отрицательное) невозможно было предсказать. Однако было известно, что по отношению к одной определенной категории соискателей решение должно было быть отрицательным — такова была государственная политика. Этой категорией были евреи. Реализовать такую политику было легко благодаря полной закрытости работы ВАК. И меня ожидала судьба оказаться автором хорошей, успешно защищенной, но не утвержденной в ВАК диссертации. Однако этого не произошло. Ровно через год после посылки дела о защите в ВАК, 1 декабря 1972 года, эта организация утвердила меня в степени доктора технических наук, а через 2 месяца я получил докторский диплом. Долгие годы я объяснял произошедшее Божественным вмешательством. Но лишь в конце 1980-х гг. мне повезло узнать, как конкретно это «вмешательство» произошло. Тогда я встретился со своим добрым знакомым профессором Дмитрием Александровичем Поспеловым. Он рассказал мне, как летом 1971 года получил по рассылке из совета мой автореферат. Зная, как член ВАК (он был членом экспертного совета ВАК по кибернетике), общую ситуацию в стране, он не стал писать отзыв на автореферат. Это давало ему возможность содействовать своевременному прохождению через ВАК самой диссертации. Для этого надо было только следить, чтобы мое дело вовремя переходило из одного отдела в другой, и переносить его самому, если оно залеживалось в каком-нибудь отделе. Поступок Д.А. Поспелова, совершенный им добровольно, потряс меня. В связи с этим вспомнилось высказывание А. Эйнштейна: «Нравственные достижения ученого гораздо важнее его интеллектуальных достижений». Классик был прав — пройдут годы, научные достижения профессора Поспелова забудутся, но его поступки, подобные описанному, будут помнить всегда.

Занятость диссертационными делами не остановила моей исследовательской работы. Более того, весной 1971 года, в самый разгар «докторской эпопеи», мне удалось выявить новое научное направление, которым впоследствии довелось заниматься вплоть до начала 2000-х годов. Речь идет о динамике дискретных радиоэлектронных устройств. Суть научной проблемы, рассматривавшейся в новом научном направлении, состояла в следующем. С конца XIX века в практику управления сложными техническими системами пришли разнообразные дискретные устройства — сначала релейно-контактные, потом электронные. Анализ и проектирование таких устройств долгое время осуществлялось кустарными методами, основанными на интуиции разработчиков систем управления. Это сильно осложняло процесс проектирования систем управления. В 1930-е годы усилиями трех выдающихся ученых — японца Акиры Накашимы (1935 г.), американца Клода Шеннона (1938 г.) и русского Виктора Ивановича Шестакова (1941 г.) был найден адекватный математический аппарат, описывающий работу дискретных устройств — булева алгебра логики. Этот математический аппарат сильно упростил расчет и проектирование дискретных систем управления и способствовал рождению в 1948 году науки об управлении-кибернетики. Однако булева логика позволяла изучать работу дискретных устройств только в статике, т.к. с ее помощью можно было только выразить двоичное состояние устройства через двоичные состояния его элементов в один и тот же произвольный момент времени. Но с ее помощью невозможно было выразить двоичный процесс последовательного изменения состояний устройства через двоичные процессы последовательного изменения состояний его элементов. То есть, булева логика не позволяла изучать работу дискретных устройств в динамике. Для того чтобы сделать такое изучение возможным, нужно было найти новый математический аппарат, адекватно описывающий работу дискретных устройств в динамике. Этот аппарат был найден мною уже в ноябре 1971 года, вскоре после защиты докторской диссертации. Произошло это так. Просматривая свой доклад «Анализ надежности асинхронных устройств», опубликованный в мае 1971 года в сборнике «Пути повышения надежности промышленных АСУ. Тезисы докладов I республиканского семинара». Киев. 1971, я обнаружил, что в приведенных там примерах моменты последовательного изменения состояний дискретного устройства выражались через аналогичные моменты в элементах этого устройства при помощи операций max и min. Это означало, что адекватный математический аппарат, позволяющий изучать динамику работы дискретных устройств, должен представлять собой некоторую алгебру с элементарными операциями max и min. Чтобы не тратить время на разработку подходящего варианта такого аппарата, я попытался разыскать существующие варианты: мне казалось, что они должны быть. И действительно, вскоре на книжной полке своего соседа по институту я нашел книжку, содержащую некоторую базовую версию искомого математического аппарата. Книжка называлась: С.А. Гинзбург. Математическая непрерывная логика и изображение функций. М. Энергия. 1968. Она была посвящена изображению непрерывных функций одной и нескольких переменных и их моделированию с помощью электрических цепей. При этом для изображения функций и последующего синтеза цепи, моделирующей эту функцию, и использовался аппарат непрерывной (аналоговой, бесконечнозначной) логики с базовыми операциями max (дизъюнкция), min (конъюнкция). Этот подход позволял моделировать зависимости между различными аналоговыми величинами. В моей задаче требовалось моделировать зависимость между моментами последовательного изменения состояний дискретного устройства и аналогичными моментами в элементах этого устройства, используя те же самые операции. Таким образом, этим двум, физически различным задачам, был адекватен один и тот же математический аппарат непрерывной логики. Некоторая необходимая доработка этого аппарата, связанная с тем, что задача, рассматривавшаяся Гинзбургом, была статической, а моя задача — динамической, носила технический характер. И уже в начале 1972 года она была выполнена. А в конце того же года вышла в свет моя первая работа, посвященная математическому моделированию динамических процессов в радиоэлектронных дискретных устройствах (автоматах) средствами непрерывной логики (Левин В.И. Бесконечнозначная логика и переходные процессы в конечных автоматах//Автоматика и вычислительная техника. 1972. №6). Эта работа знаменовала собой открытие адекватного логико-математического аппарата для моделирования динамических процессов в радиоэлектронных дискретных устройствах (автоматах). Сопоставляя его с открытием Накашимой, Шенноном и Шестаковым булевой логики как математического аппарата для моделирования статики дискретных устройств, надо отметить следующее. Операции булевой логики — булева дизъюнкция и булева конъюнкция применяются к дискретным состояниям элементов дискретного устройства, в некоторый момент времени, чтобы выражать дискретные состояния этого устройства в тот же момент времени, тем самым моделируя его статику. Операции же непрерывной логики применяются к непрерывным моментам изменения состояний элементов дискретного устройства, чтобы выражать непрерывные моменты изменения состояния этого устройства. Таким образом, математический аппарат булевой логики в совокупности с аппаратом непрерывной логики дают общий логико-математический аппарат комплексного изучения поведения дискретных устройств как в статике, так и в динамике. Все мои научные результаты в данной области были впоследствии опубликованы во всесоюзных и зарубежных журналах и в ряде монографий (Левин В.И. Введение в динамическую теорию конечных автоматов. Рига. Зинатне. 1975. — 376 с.; Левин В.И. Динамика логических устройств и систем. М. Энергия. 1980. — 226с.; Левин В.И. Теория динамических автоматов. Пенза. Изд-во Пенз. Гос. техн. ун-та. 1995. — 408 с.).

ПОИСК НОВЫХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ

Занятия наукой не исчерпывали целиком мою жизнь в Риге. В этом городе было много интересного, никак не связанного с наукой, и я пытался все это «ухватить». Прежде всего, меня интересовали музыкальные концерты. Зимой они проходили в здании Рижской филармонии, летом — в открытом концертном зале в Юрмале. Там мне довелось прослушать чуть ли не всех знаменитых исполнителей — вокалистов, инструменталистов, дирижеров (М. Ростропович, К. Кондрашин, З. Долуханова). Очень хороши были рижские драмтеатры — Латышский и Русский. Отлично действовал Кинолекторий, на заседания которого в высотном здании АН Латвии приезжали знаменитые артисты, кинорежиссеры, киноведы и демонстрировались фрагменты интересных фильмов. Раз в год проходили так называемые Общие собрания АН Латв. ССР. Мы — молодые сотрудники АН — были обязаны посещать их и делали это охотно, поскольку это были «встречи академиков с учеными», где можно было от души посмеяться. В этот же период я познакомился на Рижском взморье с очень интересным человеком по имени Андрей Никитич Шумяцкий. Он был потомственный москвич, а летом приезжал с семьей в Юрмалу на отдых. Мы подружились. От него я узнал много интересного. Он часто посещал московский поэтический кружок, собиравшийся на квартире его родственника, известного советского поэта Евгения Винокурова. Общался с поэтами — Андреем Вознесенским, Евгением Евтушенко, Бэллой Ахмадулиной, видел известных политиков, например, Эдварда Кеннеди. Словом, ему было что рассказать. Кроме того, ему были доступны издававшиеся за рубежом книги, запрещенные тогда в СССР (Солженицын, Пастернак, Войнович и др.), и он давал их мне читать. Но самое ценное для меня в Андрее было то, что он был внуком знаменитого человека — Бориса Захаровича Шумяцкого — наркома кинематографии СССР в 1930-37 годах. Это был тот самый человек, который в начале 1930-х годов по заданию советского руководства «запустил» новую советскую кинематографию, сработав отечественный кинопроект по образцу Голливуда. Для этого он неоднократно ездил в США, знакомился с американской киноиндустрией и актерами. В результате СССР получил отечественную версию «фабрики грез», с такими фильмами, как «Веселые ребята», «Цирк» и т.д., и такими актерами, как Леонид Утесов, Любовь Орлова, Борис Бабочкин и т.д. А судьба самого Бориса Захаровича была печальной. По воспоминаниям Андрея, в 1937 году, через несколько дней после возвращения из очередной поездки в США, его вызвал к себе Сталин. Б.З. Шумяцкий поехал на пригородную дачу вождя в Кунцево. Там была в разгаре очередная попойка высших руководителей страны. Сталин налил гостю бокал и скомандовал: «Пей!». Борис Захарович извинился и сказал, что плохо чувствует себя после дальней дороги. На следующий день его арестовали, а через несколько дней расстреляли. Я неоднократно бывал у Андрея в его громадной квартире в пяти минутах ходьбы от Кремля, принадлежавшей некогда его знаменитому деду. И не раз печатал там на портативной пишущей машинке, подаренной деду самим Чарли Чаплином…

После обретения докторской степени мое положение в Институте электроники и вычислительной техники АН Латв. ССР никак не изменилось. Я по-прежнему был старшим научным сотрудником лаборатории автоматов, мне не давали аспирантов и т.д. Такая ситуация меня не устраивала, и я стал искать новые возможности. При этом не стремился быть начальником, но очень хотел иметь учеников, которым мог бы рассказать то, чему научился сам. Первая возможность возникла в 1973 году, когда меня пригласили занять должность профессора кафедры управления Латвийского республиканского института повышения квалификации работников народного хозяйства. Я принял приглашение и стал читать курс теории управления в качестве профессора-совместителя на 0,5 ставки. Однако отношения со слушателями и администрацией института не сложились, поскольку вся эта публика (главные бухгалтеры, заместители директоров и т.д.) понимала под управлением руководство, основанное на произволе, а я, как кибернетик, понимал его как воздействие на систему с целью оптимизации ее состояния по определенному критерию. В результате из института пришлось уйти сразу по окончании 1973/74 учебного года. Однако тут же ко мне обратился с предложением перейти к нему на постоянную работу Лев Давыдович Лубоцкий, директор одного закрытого НИИ в Риге. Лев Давыдович был очень серьезный человек, один из руководителей советского ВПК, в недавнем прошлом — зампредсовмина Латв. ССР. И его институт был тоже очень серьезным — НИИ радиосвязи Министерства радиоэлектроники СССР. Мы встретились с Л.Д. Лубоцким в его директорском кабинете, и он предложил мне возглавить в институте научно-методический отдел. «К Вам будут приходить хорошие молодые ребята, интересующиеся наукой, а Вы будете рассказывать им про эту науку», — пояснил мне мои обязанности Лев Давыдович. Мне это предложение понравилось, и я начал оформлять документы, не подозревая, какие сложности меня ожидают. Оказалось, что НИИ радиосвязи, где я собрался работать, имел высшую форму секретности. И для поступления туда надо было оформить кучу документов, из которых самым замечательным была 1-я форма — анкета на 25 листах для доступа к секретным материалам. В этой анкете было множество вопросов, ответы на которые я не знал. Оформление документов заняло почти месяц. Получив их, Л.Д. Лубоцкий сказал, что на проверку потребуется некоторое время, после чего меня обо всем известят. Прошло несколько месяцев. От Лубоцкого не было никаких вестей. Я стал забывать о договоренности с ним. В этот момент (конец лета 1974 года) мой добрый знакомый Геннадий Федорович Янбых — зам. директора ЦНИИ гражданской авиации в Риге, который был в курсе моих дел, сообщил мне новость: Пензенский политехнический институт ищет заведующего кафедрой математики! И ректор института Константин Андреевич Сапожков, с которым он хорошо знаком и уже переговорил обо мне, приглашает меня подъехать в Пензу и все обсудить. И уже 01.09.1974 года я прилетел самолетом в Пензу из Москвы, где находился в командировке. По пути из аэропорта в Пензенский политехнический институт (ППИ) немного осмотрел город. Он произвел хорошее впечатление. В институте меня встретили, как дорогого гостя. Ректор К.А. Сапожков провел экскурсию по всем корпусам ППИ. Затем состоялось обсуждение вопроса моей будущей работы в ППИ, в котором участвовали ректор, я и парторг ППИ Владимир Федорович Сидоркин. Во время обсуждения мне обещали все: заведование кафедрой математики, квартиру в течение 4 месяцев, работу для жены Инны (с которой мы поженились в мае 1972 года), детсад для сына Миши (который родился в июле 1973 года) и всякое другое содействие (аспиранты, публикации, командировки и т.д.). Под занавес в мою честь дали хороший обед в гостевом зале столовой ППИ, где на третье подали мои любимые пирожки с мясом. Я был в полном восторге. На вокзал меня провожал лично ректор на своей машине. Прощаясь, я обещал ему в течение недели принять решение и выслать документы, необходимые для прохождения на должность по конкурсу. При проезде через Москву у меня была встреча с профессором Д.А. Поспеловым. Мы говорили о многом, в том числе, о моей будущей работе в Пензе. К моему удивлению, Дмитрий Александрович сказал, что недавно был в Пензе в составе министерской комиссии, проверявшей ППИ, что вуз производит хорошее впечатление и «находится на подъеме». Мнение Д.А. Поспелова было последней каплей, которая склонила меня к принятию решения о переезде в Пензу. По возвращении в Ригу я переговорил с женой. Она согласилась на переезд, а теща даже сказала, что в Пензе, вдали от родителей, наша семья укрепится. Труднее было говорить с мамой. В конце 1960-х она, вслед за мной, переехала из Каунаса в Ригу, чтобы быть рядом. Теперь, после моего предстоящего переезда в Пензу, она опять оставалась одна. Но и она дала согласие на мой отъезд. Оставалось согласовать отъезд с самим собой: ведь, покидая Ригу, я покидал Европу и отправлялся в неизвестность! Но, поразмыслив, я успокоился: ведь важен не стул, на котором сидишь, а то, что делаешь, сидя на этом стуле. И стал собирать необходимые документы. Впоследствии я ни разу не пожалел, что сменил место жительства и работы. После отсылки документов в Пензу в октябре 1974 года начался этап очередного ожидания. В феврале 1975 г. пришло извещение, что «Комиссия по подбору кадров Парткома Пензенского политехнического института рекомендовала мою кандидатуру на должность заведующего кафедрой высшей математики». А в марте 1975 г. мне сообщили, что меня «избрали по конкурсу на должность зав. кафедрой высшей математики ППИ». Так что пришла пора собирать чемоданы. В эти же дни внезапно позвонил Л.Д. Лубоцкий и сообщил, что анкета на получение 1-й формы доступа к секретным документам, которую я подавал в его НИИ радиосвязи, успешно прошла проверку, так что мне остается только подать заявление о приеме на работу, после чего можно немедленно приступить к работе. Этот звонок меня сильно удивил: с момента подачи анкеты прошел почти год, я решил, что не прошел проверку и успел забыть про НИИ радиосвязи. Теперь оставалось лишь извиниться перед Лубоцким и сообщить ему, что я принял другое предложение, поскольку он долго молчал. В ответ он сказал: «Очень жаль!», пояснив, что годичный срок проверки анкет на 1-ю форму — обычная практика в его ведомстве. Впоследствии я задумывался о том, как сложилась бы моя судьба, если бы, дождавшись проверки злополучной анкеты, стал работать у Л.Д. Лубоцкого. И пришел к выводу, что в этом случае через 10-15 лет, в связи с начавшимся трендом Латвии к независимости, а России — к перестройке, мне пришлось бы эмигрировать, скорее всего, в США, без гарантий продолжить там научную работу. Последние 4 месяца моей жизни в Риге ушли на подготовку к переезду в Пензу. Я ехал туда один, семья — жена и сын — оставались временно в Риге, до получения обещанной мне на новом месте квартиры. Мне надо было тщательно продумать, что брать с собой, чтобы прожить в одиночку в минимально сносных условиях. Было неясно, как быть с матерью — ей шел уже восьмой десяток, и ее нельзя было оставлять одну. И все же, несмотря ни на что, я был полон радостных надежд. Мне в голову не приходило, что на новом месте меня ожидают новые большие неприятности, притом, с совершенно неожиданной стороны.

(продолжение следует)