ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Рано утром, а зимой в Сибири это ещё кромешная тьма, по команде «Подъём!» они сыпались с нар, просыпаясь на ходу, впопыхах нередко совали ноги не в свои ботинки, на голову одевали будёновки за отсутствием зимних шапок и бегом на плац делать зарядку. После зарядки умывание ледяной водой. Вместо полотенца белая тряпица, которая у каждого в кармане. Чуть отогревались у «буржуек» и на завтрак. 

Юрий Солодкин

ВАРЛЕН

 1

С чего вдруг — Варлен? Откуда у мальчика, родившегося в конце февраля 1925 года посреди сибирской зимы в провинциальном Томске, это имя?

            Отец Варлена Лейба Пейсахович Соскин, а в миру Лев Павлович, когда ему сообщили о рождении сына, готовил доклад, посвящённый недавно введённому празднику — Дню Парижской Коммуны. В этот момент он читал про одного из героев французской революции по фамилии Варлен. Восприняв это, как знак сверху, отец назвал сына Варленом.

            Необходимо хотя бы коротко рассказать о родителях Варлена.

Отец, ровесник века, вырос в белорусском Бобруйске, где в 17 лет встретил Октябрьскую революцию. Он принял её со всем энтузиазмом, стал одним из первых комсомольцев и возглавил бобруйскую комсомольскую организацию. В 21 год он уже во главе комсомола Белоруссии, и в Минске знакомится с не менее активной комсомолкой Рахилью Файнштейн. Вместе с ней он переезжает в Москву, куда его призвали для работы в ЦК ВЛКСМ сначала инструктором, а затем и завотделом. Рахиль в Москве начинает учиться на медицинском факультете.

            В 1924 г. Льву Соскину предлагают перейти с комсомольской на партийную работу, но не в Москве, а далеко от неё. Правда, «предлагают» означало: «партия сказала, комсомол ответил — есть!» Единственно, о чём попросил Лев, отправить его туда, где жена сможет продолжить обучение медицине. Так они оказались в Томске, где через год родили Варлена.

            Томские партийные власти встретили московского назначенца без особой радости. Его определили инструктором губернского отдела народного образования, а позже чуть подняли до должности секретаря одного из райкомов по идеологии. Рахиль к этому времени закончила учёбу и стала врачом-педиатром. А Лев, то ли поняв невозможность дальнейшего карьерного роста, то ли почувствовав неблагополучие однопартийной системы, оставляет партийную работу. Ему только 28 лет. Он поступает в ВУЗ и заканчивает его с дипломом инженера-химика.

            Семья переезжает в Новосибирск, где Лев Соскин начинает работать в Научно-исследовательском институте (НИИ) и очень быстро становится начальником одной из лабораторий. Важно отметить, что будучи и студентом и научным сотрудником, Лев Павлович, партийное прошлое которого никуда не исчезло из его биографии, избирался секретарём соответствующих парторганизаций.

            Лаборатория Соскина успешно разрабатывала технологию получения из угля, которого было много, жидкого топлива, которого было мало. До открытия сибирской нефти оставалось ещё много лет. А война была на пороге. Буквально через несколько дней после её начала офицер запаса Лев Соскин был призван в армию и с эшелоном отправлен на фронт. Он погиб в октябре 1941 г. в окружении под Вязьмой. Ему был 41 год. На стеле в память погибших новосибирцев можно прочитать «Л. П. Соскин».

            А мама Варлена, Рахиль Соломоновна, более, чем в два раза, пережила мужа. Она стала известным и авторитетным врачом-педиатром, учила студентов в мединституте. Мне запомнилась её непримиримость к тем, кто «себе на уме», к различного рода приспособленцам, которых заботит только личное благополучие. Для неё они всегда оставались «классово чуждыми». Никакая реальность не смогла поколебать её веру в правильность идеи коммунизма.

2

          Варлену было 16, когда он и мама с маленькой сестрёнкой на руках проводили отошедший от новосибирского вокзала эшелон, увозящий навсегда отца и мужа. Варлен старшеклассник, комсомолец, ни минуты не сомневающийся, что «пролетарии всех стран соединятся» и победят во всём мире, что партия и её вождь непогрешимы и всегда правы, что рождается новая общность — советский народ, в котором все вошедшие в него нации будут равны.

            Равны-то равны, но когда это ещё будет. А пока хоть и не часто, но слышал обидное «жид». Отец пытался успокоить плачущего сына, объяснял, что антисемитизм имеет глубокие корни и не так просто с ним покончить. Так сложилась история. Две тысячи лет евреи не имеют своей страны. Они повсюду пришельцы, и везде, куда пришли, своим умом, своим трудом достигли многого. И он должен быть умным и много трудиться. Евреи должны раствориться в других народах, это их предназначение (отец не пугал ребёнка словом «ассимилировать»), и Советский Союз продемонстрирует всему миру конец антисемитизма. Он наша Родина, и этим надо гордиться. А обидное обзывание — это отголоски прошлого, которые, к сожалению, быстро не исчезают. Вытри слёзы, сынок. Хорошо учись, и всё будет хорошо.

            И Варлен хорошо учился. Больше других предметов любил физику и математику и мечтал стать инженером. Лето 41-го года было ещё школьными каникулами перед выпускным классом.

            Вспоминая через много лет своё довоенное детство, Варлен напишет:

            «Нас долго и основательно воспитывали в духе интернационализма и антифашизма. И вдруг всё перевернулось. После соглашения с Германией в 1939 г. (пакт Молотова — Риббентропа) произошла метамарфоза — враги стали друзьями. Последовало объяснение: разоблачены происки англо-французских империалистов, и мудрость Сталина нашла очередное подтверждение. И вот мы уже были готовы чуть ли не рукоплескать Гитлеру. Мы читали в газетах сводки с театра военных действий и, вчерашние антигитлеровцы, восхищались победами Вермахта, считая их чуть ли не нашими успехами. Как быстро мы переориентировались! Необычайная способность пропаганды влиять на неокрепшие души! Но не прошло и двух лет, как новый поворот — война с Германией».

Далее Варлен, далеко не первый, приходит к грустному заключению:

«Потрясающая управляемость и податливость большинства народа, веками взращиваемого в несвободе и зависимости от власти. Состояние, которое я считаю возможным кратко характеризовать, как безразличие к демократическим принципам и готовность к принятию «сильной руки».

3

Возвращаемся к июню 41-го года. Варлен слышит отовсюду, что враг будет разбит, и война быстро закончится полной победой. Жаль только, что ему мало лет, и он не сможет принять в ней участие. Но отец почему-то говорит о тяжёлых испытаниях и о том, что быстрой победы ждать не приходится. Варлен запомнил прощальные слова отца, стоящего на ступеньках вагона уходящего поезда: «Сынок, пора, как видно, изменить образ жизни. Придётся оставить школу и начать трудовую жизнь: и матери надо помогать, и пользу Родине приносить». Этот наказ отца, признавался Варлен, определил его будущее.

Почти сразу Варлен устроился разнорабочим на мыловаренный завод, который находился рядом с их домом. Он и заколачивал ящики с мылом, оборачивая их тонкими железными лентами, и разгружал вагоны, и даже поработал землекопом, роя котлован под какое-то строительство. Но в сентябре мать настояла, чтобы сын вернулся в школу и закончил последний десятый класс.

Возвращение в школу оказалось непродолжительным. Какая может быть учёба, когда враг рвётся к Москве. Ситуация критическая. Срочно формируются сибирские дивизии на помощь столице. В армию призывается всё мужское боеспособное население. Старшеклассников привлекают к работе на оборонных заводах. Учёба может и подождать.

Варлен попадает на самолётостроительный завод им. Чкалова и начинает учиться на слесаря по ремонту станков. Он запомнил имя своего наставника — Костя Волков. При знакомстве Костя никак не мог понять его имя, пару раз назвал Валером, потом плюнул, и Варлен стал Айзиком. Очень даже полдходящее имя для худого, невысокого роста пацана с явно семитской наружностью. Оно звучало менее оскорбительно, чем Абрам, и особых переживаний у Варлена по этому поводу не было. Трудился Варлен добросовестно и не раз к своему удовольствию слышал от Кости поощрительные слова. Через три месяца Варлен с гордостью доложил маме, что он уже не ученик, и ему присвоили третий разряд.

Условия, в которых приходилось трудиться, запомнились Варлену на всю жизнь. Он вспоминает, как тяжело было привыкать к ежедневному изматывающему трудовому ритму. Очень скоро их перевели с 8-часового на 12-часовой рабочий день. Выходных дней не было. Раз в месяц полагался отгул, который весь уходил на то, чтобы отоспаться. И всё время хотелось есть. Рабочая карточка обеспечивала крайний минимум продуктов. В заводской столовой ежедневно кормили затирухой из воды и муки. Каким было счастьем, когда удалось обменять мешок вещей, среди которых были отцовские костюмы, на мешок картошки!

— До сих пор не устаю поражаться, — признаётся Варлен, — человеческой способности выживать в нечеловеческих условиях. Нормы труда, которые существовали во время войны, были за гранью допустимого, но они были, и без них мы вряд ли могли бы выстоять.

Так и работал бы Варлен на заводе до восемнадцати призывных лет, но вмешались учителя старших классов средней школы. Они забили тревогу, что после победы, кто бы в ней сомневался, некому будет становиться инженерами и восстанавливать разрушенное войной хозяйство. Поэтому надо лучших учеников вернуть в школы. И отличник учёбы Варлен Соскин весной 1942 г. возвращается в школу, за два оставшихся до конца учебного года месяца полностью осваивает программу за десятый класс и успешно сдаёт выпускные экзамены. А дальше, для того он и вернулся в школу, Варлен поступает в самый престижный институт того времени в городе — НИВИТ (Новосибирский институт военных инженеров транспорта).

Учебный год начался только в октябре. А до этого студентов после зачисления отправили на сельхозработы. Как бывшего слесаря, Варлена определили в мастерские по ремонту сельхозтехники. Это было удачей: и кормили лучше, и как-никак, специалист, а не чернорабочий. О заработке не было и речи. А по окончании работ ему подарили большую связку подсушенных табачных листьев. Мать, зная, что сын начал курить, не обрадовалась, но и ругать не стала. А Варлен мелко порубил листья и получил настоящую сибирскую махорку, сам курил и друзей угощал.

4

В самом конце декабря 1942 г., за пару месяцев до своего 18-летия Варлен получил долгожданную, он же рвался скорее на фронт, повестку из военкомата. Раньше, чем началась первая зимняя сессия в институте, студент Соскин был призван на службу. Но до фронта, как оказалось, было ещё очень далеко.

Первые месяц или полтора, Варлен уже не помнит точно, он может сравнить только с пребыванием в аду. Новобранцев разместили в казарме, сделанной на скорую руку из бывшего наполовину в земле овощехранилища. Стенки в одну доску и такая же крыша, и это в условиях сибирской зимы, когда морозы минус тридцать обычное дело. Печки-буржуйки согревали только вблизи. Вдоль стен сплошные нары в три этажа. В казарме около двухсот человек. Спали в одежде, кто где придётся, ботинки с обмотками оставляли внизу.

Рано утром, а зимой в Сибири это ещё кромешная тьма, по команде «Подъём!» они сыпались с нар, просыпаясь на ходу, впопыхах нередко совали ноги не в свои ботинки, на голову одевали будёновки за отсутствием зимних шапок и бегом на плац делать зарядку. После зарядки умывание ледяной водой. Вместо полотенца белая тряпица, которая у каждого в кармане. Чуть отогревались у «буржуек» и на завтрак. Ложка у каждого своя, а мисок на всех не хватает. Кто не успел, ждёт, когда поест товарищ, берёт у него миску, обшлагом рукава её вытирает и к окну, где в неё бухнут полагающуюся порцию. После завтрака муштра на плацу до полного изнеможения. Занятия по стрелковому оружию и политинформации ожидались, как избавление от ниспосланных мук.

Поворотным в судьбе стал приказ отобрать из новобранцев бывших студентов и отправить их в Томское артиллерийское училище. В Томске жизнь тоже была не сахар, но с новосибирской не сравнить. И курсанты были другие, и готовились они стать офицерами-артиллеристами.

— В то же время, — вспоминает Варлен, — настоящей пыткой для нас был уход за лошадьми. Пушки были ещё, в основном, на лошадиной тяге. Меня как отличника довольно быстро назначили командиром отделения и следом присвоили звание сержанта. Так я начал отвечать и за своих курсантов и за лошадей, закреплённых за ними. Бывало, ночью будит дневальный: «Вставай, сержант, на конюшне твоя лошадь упала». Отощавшие от голода лошади не могли держаться на ногах. А оставлять упавшую лошадь до утра означало, что она примёрзнет вместе с собственной мочой к полу и погибнет. Поднимаю своё отделение и бегом на конюшню. Там подводим под круп лошади брезентовый широкий «бинт», поднимаем общими усилиями и привязываем к боковым стойкам.

— Ночные вызовы ещё куда ни шло, не такие частые, — продолжает Варлен, — а вот ежедневная, три раза в день, на морозе чистка отощавших до предела лошадей доставляла неимоверные муки. Командиры наблюдают, чтоб не халтурили. Мы в шапках-ушанках, но уши у шапки опускать не разрешают. Хоть и мороз, но не такой сильный, не обморозите. Курсанты придумали залезать под лошадь, вроде бы брюхо ей почистить, а на деле исчезнуть с глаз командиров и погреть уши, по очереди прижимая их к тёплому лошадиному брюху.

5

— Лошадей, конечно, жаль. Тянут они наши пушки из последних сил и только жалобно ржут. Но кто бы обращал внимание на их жалобное ржание. У лошадей никаких прав, только обязанности. Нет сил, ложись и помирай. Другое дело — люди, — и Варлен вспоминает, как чуть было не попал в штрафную роту.

Среди младших командиров всегда находились такие, которым поизмываться над курсантами было одно удовольствие. Таким был помощник командира взвода старший сержант Спицын. Варлен и внешность его запомнил на всю жизнь: среднего роста, будто вырубленный из камня, широкоплечий, с бульдожьим лицом. Физически сильный, он позволял себе даже рукоприкладство, и жаловаться никому не приходило в голову. Его изуверской придумкой было, как добиться максимально быстрого построения взвода, когда курсанты находились в казарме. Редкий курсант стремился выскочить на мороз первым. И Спицын объявил, что тот, кто покинет казарму последним, будет получать наряд внеочереди. Это очень суровое наказание, и курсанты стали выскакивать из казармы, расталкивая друг друга. Драконовская мера оправдывает результат?

Летом 1943 г. взвод вышел на тактические учения в поле вместе с пушками и лошадьми. Учение затянулось, и взвод опоздал к обеду. Это и раньше бывало, и обед сохранялся, даже подогревался, и проблем никаких не было. И на этот раз курсанты сели за стол. Булки хлеба нарезали с максимальной точностью, чтобы всем было поровну. Дежурные принесли из кухни бачок с гороховой кашей, а в бачке половина от положенной по норме. Курсанты зароптали. «Товарищ старший сержант, — обращаются к Спицыну, — надо бы проверить, почему нас обделили». Но Спицын отрубил: «Ешьте, что дали!» Есть не начали, и ропот продолжался. Тогда Спицын командует: «Командир первого отделения Соскин, ешьте!» Соскин ответил, что он, как и все, есть не будет, и надо бы выяснить, почему мало горошницы». Спицын приказал есть двум другим командирам отделений, но получил тот же ответ.

По команде «Встать! Выходи строиться!» взвод, осташийся голодным, вышел из столовой и направился к казарме. Командир батареи, старший лейтенант Кислов, узнав о происшествии, приказал всех трёх командиров отделений арестовать, а остальных отправить на каторжную работу — грузить известь на железнодорожной станции. С командиров сняли ремни, заставили разуться и забрали портянки, чтобы и на них не было соблазна повеситься, и под конвоем отправили на гауптвахту. Обвинение весьма серьёзное — коллективное неподчинение командиру. Надежд на благополучный исход никаких. Варлену, как зачинщику, который первым из командиров отказался есть, подав пример всем остальным, светит штрафная рота с практически неминуемой гибелью.

И тут в училище через несколько дней после ареста сына появляется Рахиль Соломоновна. Бесстрашная большевичка, уверенная в конечной победе коммунизма и справедливости, она ни минуту не сомневалась в невиновности сына. Получив от друга из Томска сообщение, что Варлен под судом, а друг узнал об этом от курсанта из отделения Варлена, мама тут же примчалась в Томск. Она добивается приёма у командира дивизиона. Тот пробует объяснить, что её сын по законам военного времени совершил тяжкое преступление — не подчинился командиру и подал дурной пример другим курсантам. Поэтому он должен быть осуждён. В ответ Рахиль Соломоновна горячо и резко говорит, что её муж уже погиб в бою, и сын думает лишь о том, чтобы отомстить за отца и скорее оказаться на фронте, а офицеры училища, отсиживаясь в тылу, демонстрируют бдительность не там, где нужно. «Могу я увидеть сына?» — попросила она и получила разрешение.

Варлена, обросшего щетиной, без ремня и в ботинках на босу ногу вывели под конвоем к плачущей матери. У матери сумка с едой, а сын уже неделю только на хлебе и воде. Ему другой еды не положено, но конвоиры отвернулись, и Варлен быстро поглотил принесённую пищу. Мать не переставала плакать и успокаивала сына, что всё будет хорошо, что она будет рядом, у друзей в Томске, что есть кому вмешаться и не допустить произвол.

Через пару дней в училище приехал полковник, начальник политотдела, который в мирное время преподавал марксизм-ленинизм, был убеждённым коммунистом, но главное, хорошо знал отца Варлена по работе в Томске. Полковник поговорил с курсантами, с командирами отделений, сидящими на гауптвахте. Его возмущение было искренним и гневным. В итоге последовало решение считать поведение Спицына провокационным, а отношение к случившемуся со стороны офицеров недомыслием. Перед строем всего дивизиона был зачитан приказ. «За издевательство над курсантами», так звучало в приказе, Спицын был разжалован в рядовые. С него сорвали погоны и увели под конвоем. Временно исполняющим обязанности помкомвзвода был назначен командир отделения Варлен Соскин.

6

Учёба подходила к концу. Курсанты уже считали дни до отправки на фронт. Скорее бы принять участие в боевых действиях. Это был не показной героизм, а искреннее желание внести свой вклад в победу Родины. Но опять получилось не так быстро, как хотелось.

Перед захватом немцами Ростова-на-Дону Ростовское артиллерийское училище было эвакуировано в Челябинск. Командование училища прибыло на Урал, но нужны же ещё и курсанты. Казалось бы, наберите из очередного призыва, но нет. Кому-то пришло в голову взять почти готовых артиллеристов из Томска и доучить их ведению боя с танками. И два полностью укомплектованных и обученных дивизиона из Томского артиллерийского училища отправляются не на фронт, а в Челябинск.

Борьба с танками особо опасный вид боя, но для артиллериста никакой сложности нет — стреляй прямой наводкой по цели, которую видишь, и всё. Но курсантов из Томска не доучивают, а снова начинают учить по полной программе. Кого волнует, что они многое учат по второму разу! Опять откладывается отправка на фронт. Но обстановку в училище не сравнить с томской. Никаких глупых придирок, не говоря уже про издевательства, не было и в помине. Они почувствовали себя не затюканными курсантами, а будущими офицерами. Хорошая учёба поощрялась, муштрой не мучили. В училище появились американские автомобили-тягачи, которые должны были таскать пушки, и курсантов обучали вождению. Зима прошла в Челябинске. А летом 1944 г., нет, они ещё не отправились воевать, пришёл приказ вернуть училище в Ростов-на-Дону. И опять не на фронт, а с училищем на новое место.

Перед выпуском из Ростовского артиллерийского училища Варлена Соскина как одного из лучших курсантов принимают кандидатом в члены ВКП(б). Он с гордостью сообщил об этом матери, и это для неё было не меньшим событием, чем для сына. А то, что сын закончил училище по первому разряду, что означало отлично по всем предметам, маму совсем не удивило. Разве могло быть иначе!

Курсантам, теперь уже младшим лейтенантам, выдали офицерское обмундирование, однако оно выглядело не совсем по-офицерски. Английские шинели были какие-то короткие даже для невысокого Варлена. Вместо фуражек пилотки. Успокаивали — на фронте «переобмундируют». Даже положенные парадные погоны не выдали. Кто-то раздобыл одну пару, и они по очереди фотографировались в этих погонах, чтобы послать родным и друзьям. Варлен достал из шкафа альбом и показал мне эту фотографию. На ней молодой красавец — чёрные усики, массивный подбородок и тёмные, миндалевидные, умные глаза. На груди первая награда — значок «Отличник РККА» (Рабоче-Крестьянской Красной Армии). Всего два выпускника получили эту награду.

На сборы в дорогу было дано два дня.

7

Воевали уже на территории Польши. Он прибыл в штаб артиллерии Второй Ударной армии, расположенный на окраине небольшого городка под названием Острув-Маковецка, в нескольких десятках километров от линии фронта.

— Младший лейтенант Соскин явился в ваше распоряжение.

Полковник взял папку с документами, полистал.

— Ну, что, младшой, вижу, ты кругом отличник. Сколько знаешь артиллерийских систем?

Варлену и в голову не приходило считать, и он назвал примерную цифру.

— Ты и загнул. Столько видов полевой артиллерии в нашей армии нет.

— Так у нас были трофейные немецкие пушки. Я их изучал. Вдруг на фронте пригодится.

— Орёл! — не скрыл удивления полковник и написал на бумаге исходные данные. — Сделай расчёт для стрельбы.

Варлен за две минуты в уме произвёл расчёт. Это было примерно в два раза быстрее, чем полагалось по норме. Полковник убедился в правильности ответа, дал ещё несколько задачек и заключил:

— Вот что, младший лейтенант, ты, конечно, здорово подготовлен. Но воевать пойдёшь в пехоту — командовать взводом 45-миллиметровых орудий. Таких, как ты, следовало бы направлять в тяжёлую артиллерию. Именно там требуются сложные выкладки для стрельбы с закрытых огневых позиций. Но в тяжёлой артиллерии потери офицеров весьма невелики. Она располагается далеко от передовой. А с «сорокопятками» у нас постоянный некомплект. Командиры взводов, как правило, больше трёх месяцев не воюют — убьют или ранят.

 Фронтовая жизнь Варлена Соскина началась в 1064-ом стрелковом полку 281-ой стрелковой дивизии 98-го стрелкового корпуса. Он получил 1-ый взвод, что автоматически делало его заместителем командира батареи. Задача артиллерии была одна — поддерживать пехоту, находиться на прямой наводке. Положение опаснее, чем у самой пехоты. Она в случае чего может укрыться в окопе или в воронке от снаряда, а артиллеристу куда пушку деть. Пока тащит в укрытие, и подстрелить могут.

            Во взводе командир оказался моложе всех. Приняли его по-доброму и с любопытством, как-то он себя поведёт. Командир повёл себя правильно, строгость была умеренной, знания проявлял, но не кичился ими. В ответ получил авторитет и уважение. Боевая проверка была ещё впереди, а пока командир учил солдат работать с приборами и тренировал на скорость подготовки орудий к бою.

            Вскоре, однако, случилось непредвиденное. Фронт-то рядом, и ночью они попали под атаку немецких самолётов. Одна бомба угодила в их землянку, в которой, кроме Варлена, было ещё два человека. Один погиб, а другой и командир были ранены и оказались засыпаны землёй. Их откопали. У Варлена контузия, сильный ушиб ноги и вывих стопы. В результате он оказался в дивизионном медсанбате. Около недели его лечили, после чего он, прихрамывая, возвратился в батарею.

8

            В декабре развернулась непосредственная подготовка к наступлению. Слово уже получившему вторую звёздочку лейтенанту Варлену Соскину.

            — Моему взводу приказано перейти на плацдарм. Другие два взвода остались в лесу, а мы заняли первую траншею, самую близкую к врагу, и должны рыть и маскировать артиллерийские позиции для прямой наводки всех шести орудий батареи. Работаем ночью, роем метрах в 10-15 перед первой траншеей. Враг не должен видеть нашей работы. До «фрицев» менее двухсот метров. В стереотрубу видны серые фигурки и каски немецких солдат, на мгновение появляющиеся над брустверами своих окопов. Зима. Земля промёрзла. Лопата её не берёт. Взорвали бы, да нельзя — немецкие наблюдатели засекут. По той же причине нельзя топить в блиндаже. Горячую пищу привозят в термосах раз в день, остальное время на сухом пайке. Одежду не снимаем, спим в шинелях и сапогах. Умываемся снегом, благо, его полно вокруг. И так несколько недель!

            После того, как позиции были подготовлены, мы каждую ночь сначала на лошадях, а потом на руках доставляли одно за другим орудия батареи на новые места. Зажигается над головой ракета — падаем на землю. Затем вперёд до следующей ракеты. Рывками добираемся до первой траншеи.

            Днём стараемся изучать оборону противника, ведём наблюдение, пытаемся выявить огневые точки. Несколько раз, пользуясь руслом какой-то маленькой речушки, пробираюсь на нейтральную полосу. Дело опасное, и на мину можно нарваться, и на колючую проволоку напороться. Одевался потеплее, на ногах валенки, и едва начинало светать, ползком поближе к немецким окопам. Целый день, прячась за кустом, наблюдаю, пытаясь засечь огневые точки противника. А с наступлением темноты ползу обратно по своему же следу. Сваливаюсь в свой окоп. Встречают всем взводом: не ранен ли, что удалось увидеть, как самочувствие?

9

            И вот 14 января 1945 года. В ночь перед атакой офицеров собрали в штабе полка, который передвинулся к первой траншее. Лично каждого познакомили с соседями по предстоящей атаке. Начало было назначено на 9 утра, но к этому времени всё пространство плацдарма окутал невероятно густой туман. В нескольких шагах уже трудно было что-то увидеть. Как в таком тумане авиации прицельно сбрасывать бомбы, а артиллеристам вести прицельную стрельбу? Командарм 2-ой Ударной, маршал Рокоссовский отложил атаку на один час.

       Туман поредел, но не рассеялся. Ровно в десять небо с шипением прочертили реактивные снаряды «Катюш». Это сигнал для всех. Заговорила тяжёлая артиллерия и войсковые пушки. Адский грохот.

            Дальше продолжает Варлен.

            — На одиннадцатой минуте точно в соответствии с планом пехота выскакивает из траншеи и с криками «Ура!» бросается вперёд, исчезая в тумане. Для нас это тоже сигнал «вперёд». Заранее изготовлены трапы из досок для перевозки орудий через траншеи. Чуть вперёд посылаю одного бойца, чтобы указывал дорогу в тумане. Пушки, понятно, катим руками. Продвинулись по полю на несколько десятков метров, и вдруг вижу, глазам не верю, мимо меня в обратном направлении бегут пехотинцы. Запыхавшиеся, кто с окровавленным лицом, кто прихрамывая или поддерживая перебитую руку, они прыгают в траншею, из которой только что ринулись вперёд. Командую, чтобы быстрее возвратить пушки на исходную позицию. У меня во взводе первые потери — один убит, двое ранены. Обстановка складывается хуже некуда.

            Когда туман рассеялся, стало ясно, что убийственный огонь вёлся из водяной мельницы, сложенной из натурального камня. Ни прямое попадание артиллерийских снарядов, ни обстрел из тяжёлых гвардейских миномётов не смогли подавить эту огневую точку противника. В результате нескольких дневных атак удалось занять только первую траншею противника. Потери были огромные.

            Спустя много лет Варлен узнал, что только за один день батальон, к которому была приписана его батарея, потерял убитыми и ранеными 245 человек, и это означало, что батальона по сути больше нет. А в это время соседи и слева и справа успешно прорвали оборону и с флангов обошли упорно сопротивлявшихся немцев. Испугавшись окружения, те отступили без боя.

     Начался марш по дорогам Польши. Для взвода Варлена начало было трагическим. Почти сразу же за первой немецкой траншеей одна из его пушек налетела на противотанковую мину. Он шёл впереди, ведя батарейную колонну, и вдруг услышал за своей спиной взрыв. Пушку разнесло на части и тяжело ранило двух бойцов. Одному оторвало обе ноги, другой был ранен в живот. От вида искалеченных людей, только что бодро шагавших в колонне, у Варлена, признаётся он, на какое-то время помутилось сознание. Столь страшные кровоточащие раны вплотную он видел впервые. Ранены были и обе лошади. Ему пришлось их пристрелить, чтобы избавить от дальнейших мучений.

10

В буднях войны стирается острота впечатлений. Эту фразу я слышал от Варлена много раз, когда он рассказывал о трагедиях, очевидцем которых ему пришлось быть.

            Вскоре после случая с подрывом на мине комбат послал его с донесением, он уже не помнит с каким, в штаб полка. Штаб остался позади, и его расположение было Варлену хорошо известно. Варлен пошёл через поле, прежде бывшее пахотным, а теперь усеянное воронками и лежавшими в разных позах телами погибших воинов. Здесь он увидел группу людей, которые стаскивали эти тела к краю большой воронки. Это была специальная похоронная команда, состоящая из пожилых по виду солдат-нестроевиков. Они осматривали трупы, пытаясь найти документы в карманах или вещмешках, с которыми солдаты шли в атаку, а потом сбрасывали тела на дно воронки. Варлен не сразу понял, и ему объяснили, что воронку засыпят землёй и поставят колышек — здесь солдатская могила. Ни имён, ни фамилий. Найденные документы сдадут в штаб, а оттуда уже уйдут похоронки родным.

            Сколько же таких могил на всём огромном пространстве от Москвы до Берлина? А сколько погибших, чьи останки лежат непохороненными в лесах и болотах? Где-то под Вязьмой такая же могила его отца. Вспомнив про отца, Варлен с минуту молчит. Потом продолжает:

— Будь подобное в мирной жизни, сочли бы за варварство, за бесчеловечность. А на войне смерть своей массовостью и обыденностью быстро притупила естественные человеческие ощущения, — и неожиданно для меня Варлен цитирует строчки Иона Дегена:

 Мой товарищ, в смертельной агонии  
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.

            — Жуткие строчки, страшные, — соглашаюсь я. — Ты же знаешь, как Иону за них досталось — садист, людоед, дикарь.

            — Так досталось-то от кого? От тех, кто пороха не нюхал, кто о войне знает только по книгам, а правдивых книг о войне не так много. В книгах больше о геройстве. Геройство, конечно, было, и при том массовое, но стихийное, не осознаваемое теми, кто жертвовал собой. Очень сложно объяснить, что чувствует человек в момент, когда он рискует жизнью. Чаще всего он об этом не думает, а просто выполняет поставленную задачу. Есть приказ, это надо сделать, и всё. А пуля, даст Бог, пролетит мимо.

11

            Дальнейший путь через Польшу запомнился, как непрерывный и изнуряющий марш. Шли и днём и ночью. Многие засыпали на ходу. Когда раздавалась команда «Привал!», солдаты моментально заворачивались в плащ-палатки и падали в придорожный снег. При команде «Подъём!» приходилось основательно встряхивать заснувших, чтобы разбудить. Вторая Ударная армия поворачивала на север вдоль западной границы Восточной Пруссии, чтобы замкнуть окружение вражеских группировок и уничтожить их в громадном котле.

            По ходу марша в бой вступать почти не приходилось. Чаще всего немцы отступали, уклоняясь от боёв, а те бои, которые случались, были настолько несравнимы с битвой в середине января, что память их не сохранила. Но запомнились Варлену другие моменты, случившиеся на марше.

            У моста через одну из многочисленных речек образовалась пробка. Комбат послал Варлена и ещё одного лейтенанта узнать, в чём дело. Оказалось, что мост рухнул, когда по нему поехал тяжёлый танк. Когда они вернулись, чтобы доложить о случившемся, батареи на месте не оказалось. Она в составе всего полка свернула на какую-то другую дорогу. Поиски своей части заняли более суток. Варлен и забыл бы об этом, если бы не один эпизод по дороге. С ними поравнялась санитарная машина. Они её остановили в надежде, что она их подвезёт, но места в машине не оказалось. Уже вернувшись в свою часть, они узнали, что эта санитарная машина той самой ночью попала в засаду. Фашисты зверски убили врачей и санитаров, а машину сожгли. Судьба!

            Запомнилось польское село Яблуновка на границе с Восточной Пруссией. Когда они вошли в него, оно было абсолютно безлюдным, но чуть ли не в каждом дворе хрюкали свиньи, кудахтали куры, мычали коровы. Солдаты уставшие, голодные, и возникает идея, а не разжечь ли нам костёр, командир, и не пожарить ли свеженького мяса? У тебя пистолет, давай, стреляй в свинью! «До сих пор стыдно, — признаётся Варлен, — что не убил с первого выстрела. И такой мы пир закатили. Оказалось, не только мы. И в других дворах происходило то же самое».

И тут из подвалов повылезали хозяева. Как выяснилось, немцы, занимавшие село, предупредили жителей, что будет бой, что они не сдадут село, а будут сражаться до конца. Жители попрятались по подвалам, а немцы оставили село без боя. Теперь, убедившись, что село целое, и пострадала только скотина, жители, тем не менее, вместо благодарности освободителям, решили на них пожаловаться. Наказания не последовало, но предупреждение не обижать мирных жителей прозвучало. В дальнейшем таких проблем не возникало. В прусских сёлах хозяева бежали из своих домов, боясь возмездия, которым пугала их немецкая пропаганда. Во дворах мычали недоенные коровы, голодные свиньи визжали до боли в ушах и вся прочая некормленная живность голосила что было сил. Свеженькое жаркое было прекрасным дополнением к солдатскому пайку.

До слёз трогали встречи с людьми, угнанными в фашистскую неволю. Девушки и женщины, худые и оборванные, бросались на шею солдатам, обнимали и целовали и рассказывали о своей жизни в ненавистной неметчине. «Одна из освобождённых девушек, — вспоминает Варлен, — повела нас туда, где ещё недавно было её жилище. В дощатом сарае двухэтажные нары были застелены одной соломой. С немецкой аккуратностью на каждом месте были прибиты дощечки с именами, написанными по-немецки: Иван, Николай, Мария…всего человек двадцать. Фамилий не было. Имена звучали, как клички. Люди содержались хуже скота».

12

            В конце января дивизия вышла на окраины Эльбинга, города, который ныне не то в Польше, не то в Калининградской области. Немалая сила, около тридцати тысяч немецких солдат и офицеров составляли городской гарнизон. Её надо было одолеть, чтобы выйти к морю и замкнуть котёл для Кёнигсбергской группировки противника. Эта задача вдохновляла и командиров и бойцов.

            Штурм начался 5 февраля. Слово Варлену:

            — Сражение велось за каждую улицу, за каждый дом. До этого таких боёв нам вести не приходилось. Они были сложнее, чем в открытом поле. Были сформированы штормовые группы, в которые включались стрелки и полковая артиллерия. Возглавляли группы командиры стрелковых рот или взводов. Перед ними ставились конкретные задачи, и мы должны были их выполнять. Главная сложность состояла в том, что враг мог оказаться и впереди и сзади. Пушки тащили только на руках. Заляжет пехота под пулемётным огнём — тут без «сорокапятки» не обойтись. Пушечки наши очень были к месту. Они прицельно били по окнам, подвалам, выковыривали, что называется, противника из щелей. Особенно крепким орешком оказался опорный пункт в старинном каменном здании. Вряд ли мы сами смогли бы его одолеть, если бы на помощь нам не подтянули тяжёлую артиллерию, в том числе, 203-миллиметровые гаубицы. Огонь этих орудий превратил здание с обороняющимися в груду щебня.

            Шторм продолжался пять дней. После взятия города наша дивизия вместе с другими частями Второй Ударной армии вышла к Балтийскому морю, завершив окружение восточно-прусской группировки. Закончилось всё взятием Кёнигсберга, и все участники операции были награждены медалью, которая так и называлась «За взятие Кёнигсберга».

            Но Варлену увидеть море не довелось. В одном из боёв при взятии Эльбинга немецкая пуля пробила ему бедро и вырвала кусок мышцы. Его привезли в ПМП (Передвижной Медицинский Пункт). В большой комнате, бывшем школьном классе, пол был устлан соломой, и на ней сплошными рядами лежали раненые, которым оказывали первую помощь. Варлен был в сознании, но сильно ослабел от потери крови. Пришлось разрезать сапог, чтобы снять. После этого ногу перебинтовали и зафиксировали шинами.

            Вечером в ПМП зашёл командир полка с несколькими офицерами. Он поговорил с медиками, с некоторыми ранеными, подошёл к Варлену. «Это тот самый лейтенант, товарищ полковник, который со своими пушками геройски и умело действовал в сражении», — подсказал один из офицеров. «Наградить надо лейтенанта. После окончания боёв представить к ордену. А пока дам ему медаль «За отвагу», — и он попросил адъютанта достать из полевой сумки наградной бланк и заполнить его. Бланк засунули под шинель в карман гимнастёрки.

            На следующий день Варлена вместе с другими ранеными доставили в дивизионный медсанбат, где ему была сделана операция. Рана была настолько глубокой, что хирург сделал большой разрез, чтобы рану легче было чистить. Антибиотики ещё отсутствовали, а красный стрептоцид для дизенфекции был редким и ценным лекарством. Поскольку госпиталь армейский, ему надлежало перемещаться вслед за Второй Ударной в Восточную Померанию. Перед перемещением, как обычно, разбирались с ранеными. Близких к выздоровлению брали с собой, а остальных отправляли в тыл. У Варлена и кость ещё не срослась, и рана открытая. Его вместе с другими погрузили в санитарный поезд и повезли долечиваться во фронтовой госпиталь в Белосток.

Ранение оказалось тяжелее, чем представлялось сначала. Полтора месяца ушло на лечение. Поначалу ходил на костылях, а потом было достаточно палки. Почувствовав себя снова боеспособным, Варлен захотел вернуться на фронт. Не просто захотел, а возникло неодолимое желание. Война вот-вот закончится, и в этот момент как мечталось быть среди тех, кто поставит победную точку.

13

            Вместе с капитаном-танкистом, соседом по палате, они решили бежать на фронт, не дожидаясь полного выздоровления. Но без документов о выписке далеко не убежишь. Пошли на хитрость, уговорили врача заранее подготовить документы, чтобы после выписки не потерять ещё несколько дней. Капитану удалось договориться со знакомым лётчиком транспортного самолёта, что он подбросит их поближе к фронту. Это было большой удачей.

            — Наш новый путь на фронт начался в середине апреля, — вспоминает Варлен. — Самолётом мы прилетели в Торунь. Дальше ловили «попутки». Относились к нам очень дружелюбно — боевые офицеры да ещё раненые. Но крупным везением оказалась большая санитарная машина, которая ехала в штаб 2-го Белорусского фронта, армии которого в это время выходили к Одеру. Из штаба фронта без долгих разговоров меня отправили в родную 2-ю Ударную. В армейском штабе артиллерии моему появлению совсем не удивились, и просьба направить меня не в пехотную артиллерию, а в «настоящую», не вызвала никаких возражений. Моим новым местом службы стал 96-ой артиллерийский полк 90-ой Ропшинской стрелковой дивизии.

            Моему попутчику капитану тоже определили место службы. Мы решили утром отправиться по новым назначениям, а вечером отметить своё возвращение на фронт. И еда у нас была, и выпить нашлось. Для прощального «банкета» облюбовали красивую двухэтажную виллу, стоявшую посреди сада. Дверь была незаперта. Мы вошли, включили свет. Электричество работало! Никаких следов беспорядка, спешного бегства. Ощущение, что хозяева ненадолго куда-то вышли. Забаррикодировали входную дверь и занавесили окна, мало ли кому-то ещё надумается зайти, а то и пальнуть. Научила война осторожности.

            Прежде, чем выпивать и закусывать, мы с любопытством совершили экскурсию по дому. Небедно жили хозяева. Красивая мебель, кругом зеркала. В кабинете большой, массивный письменный стол, на нём несколько книг и на бумаги брошенная ручка. Удобные кресла и большой диван у стенки. Несколько спален с застеленными кроватями. В шкафу увидели несколько мундиров со знаками различий и даже нацистской нарукавной повязкой. На стенах было много картин и семейных фотографий. Среди них разного возраста дети, такие симпатичные, улыбающиеся. На мгновение шевельнулось сочувствие, но сразу прошло. Не мы на них напали, пусть Гитлера проклинают. Расположились мы в просторной столовой за большим круглым столом. Выпили, закусили. Снова выпили и закусили. Тепло, красиво, и войны будто нет. Бухнулись, не раздеваясь, на широченную хозяйскую кровать и отрубились до утра. На память об этой ночи я взял лежащий на тумбочке возле кровати маленький будильник, который складывался, как кошелёк.

14

            Утром, распощавшись с капитаном, Варлен без приключений добрался до артиллерийского полка, в который был назначен. «Товарищ подполковник, лейтенант Соскин прибыл для дальнейшего прохождения службы», — доложил он командиру полка. Подполковник поинтересовался его курсантским багажом и сделал вывод, что командиром огневого взвода его делать не стоит, а надо дать ему работу посложнее. Лейтенант Соскин был определён командиром взвода разведки штабной батареи. Задачи этой батареи состояли в разведке основных целей для всего полка, в обеспечении огневого взаимодействия дивизионов и батарей и в подготовке данных для штаба полка. Тут знания Варлена пригодились в полной мере.

            Началась новая боевая жизнь. По сравнению с той, что досталась ему в пехоте, условия были совсем другие. Не было несчастных лошадок, с которыми немало хлопот и проблем. Передвигались на автомобилях, в основном, на американских «доджах» и «студебеккерах». В полку были 76-миллиметровые пушки и 122-миллиметровые гаубицы, которые ещё в училище Варлен изучил до винтика. И вся оптика была ему хорошо знакома — бинокли, стереотрубы, буссоли, перископы. Но главное — всё дышало воздухом Победы. Ещё немного, ещё чуть-чуть…

            Серьёзной операцией была переправа через Одер. Весенний разлив сделал Одер значительно шире, и огонь противника приходилось учитывать. Но тут им повезло. Соседняя 65-я армия успела успешно переправиться рядом, и их 2-я Ударная, зачем класть людей на своём участке, сместилась на юг, чтобы переправиться в том же месте. После переправы армия двинула по направлению к Штеттину. Ночью вошли в оставленный немцами город. Были слышны редкие перестрелки. Приходилось опасаться выстрелов оставшихся в городе безумцев.

            После короткого отдыха последовал приказ преследовать противника в направлении на Штральзунд, порт на берегу Балтийского моря. На этом пути серьёзный бой произошёл за город Анклам. Город удалось взять только после мощной артиллерийской подготовки, которую обеспечил его 96-ой полк. Армия вышла к Штральзунду, и ей предстояла последняя операция -высадка на крупнейший остров Балтийского моря Рюген, военно-морскую базу Германии. По данным разведки на острове находилось до 20 тысяч солдат и офицеров Вермахта.

            — Каково же было наше изумление, — вспоминает Варлен, — когда переправа через пролив, отделяющий Рюген от материка, прошла без единого выстрела. Мы продвинулись к северной оконечности острова, где находился порт Засниц и паромная переправа в Швецию. И снова изумление — в порту ни кораблей, ни немцев. Оказалось, что всё немецкое воинство в страхе перед «русскими варварами» погрузилось на все плавучие средства, включая военные корабли, и отплыло в Швецию в надежде на миролюбие шведов. Но шведы отказались принимать непрошенных гостей. Вдруг за ними кинутся вдогонку, и тогда…Зачем им это надо.

И вот, как опять не изумиться, армада судов под белыми флагами, движется по направлению к Рюгену. Осторожность не мешает. Нам приказано выдвинуть на берег пушки и быть готовыми к бою. Обошлось без боя. Корабли приставали к берегу, и по трапам длинными цепочками спускались на землю недобитые фашистские вояки. Все были с оружием, которое они бросали тут же в растущие на глазах кучи. Затем пленных, построив в колонны, повели под конвоем через весь остров. Этот момент для нас был завершением войны, актом капитуляции, случившимся на несколько дней раньше, чем такой акт был подписан в Берлине.

15

 Ушла война, а с ней страхи, тревоги, постоянная готовность взяться за оружие. Плюс к этому ещё и остров Рюген, известный европейский курорт, с пляжами, виллами, пансионатами. Любуйся красотами, наслаждайся трофейными продуктами и вином! Счастье было недолгим. На освобождённых от фашистов землях надо было помогать сознательным немцам устанавливать единственно верный порядок — социалистический. Взвод лейтенанта Соскина в полном составе был отправлен в порт Штральзунд, находящийся по другую сторону пролива.

Помощь коменданту Штральзунда свелась к охране нескольких важных для города объектов и патрулированию улиц. Это было абсолютно не в тягость. Взвод занял первый этаж большого прибрежного дома, хозяин которого, активный нацист, бежал с семьёй в английскую зону. В доме было всё — и мебель, и постельное бельё, и кухонная утварь. И командир и его подчинённые не могли скрыть удивления. Дом долго был без охраны, власть отсутствовала, и ни соседи, ни городская беднота не то, что не разграбили, а просто ничего не тронули.

Патрулирование по городу оставило в памяти разные сцены. Город существовал со средних веков и сохранил старинные здания, которые они с интересом рассматривали. На улицах молчаливо трудились местные жители, пожилые мужчины, но больше женщин, ликвидирующие следы разрушений от бомбёжек. Встречалось немало калек, уцелевших на войне. Однажды увидел несколько женщин, моющих щётками тротуар у дороги. Была бы одна, подумал, что сумасшедшая. В немецкой аккуратности приходилось убеждаться постоянно. Это касалось и ухоженных дворов и палисадников, и одежды, небогатой, но чистой и аккуратной. При общей нехватке продовольствия ему ни разу не встречались нищие, просящие милостиню. У бывшего пионера, комсомольца, а ныне члена партии в его 20 лет появлялись вопросы, на которые он не знал ответов.

Первоначальная неприязнь с обеих сторон потихоньку исчезала, чему очень способствовало умение симпатичного молодого лейтенанта на бытовом уровне говорить по-немецки. Сосед по дому, бывший фельдшер на военном корабле, успевший дезертировать накануне краха, по имени Ганс, когда у Варлена воспалилось горло, уговорил его обратиться к своему знакомому врачу, работающему в немецком военном госпитале, который решило не трогать наше командование. Там находились на лечении сотни раненных немецких солдат и офицеров. Варлен помнит, как они с Гансом шли по больничному коридору, а вчерашние герои Третьего рейха глазели на советского офицера в военной форме. На кроватях и спинках стульев висели немецкие мундиры, и Варлену стало немного не по себе. Вдруг кто-нибудь из «ходячих» надумает наброситься с кулаками? Обошлось. Врач посмотрел горло и дал лекарство, а Варлен отблагодарил его бутылкой вина.

— Что ещё сказать о штральзундском житье-бытье? — Варлен смотрит на меня и удыбается. — Мало кого всё это сегодня интересует. Ладно, давай ещё расскажу сюжет, связанный с появлением в нашем солдатском коллективе женщин. Сначала я должен упомянуть моего помощника, старшего сержанта Корягина. Он был моим большим везением, строго следил за соблюдением внутреннего распорядка. Не без его участия в нашем солдатском коллективе появились две молодые немки Инга и Герда. Они должны были помогать по хозяйству и готовить еду. По вечерам девушки приглашали подруг. Под патефон и пластинки устраивались танцы. Дальше понятно, дело молодое, но не безопасное. Корягин, во-первых, запретил под страхом наказания спиртные напитки, чтобы исключить агрессию, а во-вторых, исключил «конкуренцию», оставив выбор за девушками. Три месяца мы были в Штральзунде, и ни одной разборки, ни одного скандала.

— Трудно поверить. Столько написано про изнасилования несчастных немок!

— Может, и было, но я с этим не сталкивался. На передовой и мыслей об этом не возникало. Вот в тылу вполне могло быть.

16

Штральзунд они покидали с сожалением. Им предстояло со всей Второй Ударной армией передислоцироваться с побережья Балтики на юг, вглубь Померании. И вот они в районе демаркационной линии, по другую сторону которой находятся англичане. Взводу лейтенанта Соскина было поручено вести постоянное наблюдение за происходящим на стороне англичан. Под крышей одного из домов они сделали пункт наблюдения, поставили стереотрубу, завели дневник. Начальству регулярно докладывали, что союзники ничего опасного не затевают. Вот только приходилось завидовать соседям. На поляне средь белого дня они играли в футбол, свободно гуляли с немецкими девушками, а тут не расслабишься — строгая дисциплина, круглосуточное дежурство.

Летом 1946 года Варлен получил долгожданный отпуск. Проехал Белоруссию, Украину, побывал в Киеве у друзей и в Новосибирск к маме. Победившая страна ещё только начинала залечивать раны. По дороге сплошь и рядом разрушенные города, сожжённые деревни. Но особенно тяжело было смотреть на инвалидов, идущих вдоль вагонов и просящих о помощи. Кто на костылях, а кто и на деревянных тележках с шарикоподшипниками вместо колёс. Их, безногих, окрестили самоварами. Поют надрывными голосами, слезу вышибают. При их виде и без песни плакать хочется. Как же так? Где ты, благодарная Родина?

 Эйфория от победы понемногу затихала. На скромных застольях в честь победителя всё больше были жалобы на трудную жизнь, на проблемы с жильём и питанием. Газеты и радио призывали к героизму на трудовом фронте. Опять фронт! А когда же нормальная мирная жизнь?

Варлен признаётся, что вернулся в Германию с облегчением. Всё предопределено, никаких проблем ни с жильём, ни с питанием. К моменту его возвращения родную дивизию расформировали. Многих отправили на Родину, а остальных распределили по другим частям. Новое место службы лейтенанта Соскина — город Шверин, столица земли Мекленбург. Должность, как и прежде, командир взвода разведки, а работа — ежедневные учебные занятия со своим взводом. На одном из занятий побывал генерал, командир их артиллерийской бригады. Генерал предложил явно толковому молодому офицеру пойти к нему в адъютанты. Это было лестное предложение, сулившее дальнейшую военную карьеру. Но у Варлена были уже другие планы на будущее.

В офицерском коллективе он не чувствовал себя своим. Вечерние пьянки на частных квартирах, картёжные игры, болтовня на сексуальные темы с обилием низкопробных анекдотов — всё это было не его. Приходилось терпеть насмешки, но подстроиться он не мог. На его счастье в Шверине при Доме офицеров открыли вечерний университет марксизма-ленинизма, и он сразу записался в число слушателей. Отныне по вечерам он мог не сидеть в своей комнате, а слушать лекции.

Следующим шагом было преподавание в средней школе. В Германию из СССР стали приезжать на постоянное жительство жёны офицеров с детьми. Для таких детей и была открыта в Шверине школа. Один из его товарищей по университету был учителем в этой школе и предложил заняться этим же Варлену. После некоторых разборок и согласований лейтенанта Соскина переводят в военную часть, за которой числится школа. Это уже по существу не армия, а «гражданка».

Весной 1947 года Варлен окончательно демобилизуется и едет на Родину начинать новую жизнь.

17

Спустя год после отпуска Варлен снова в Новосибирске, но не в гостях, а насовсем. Зародившийся ещё в Германии интерес к мироустройству настраивал на философский лад. Казалось, что познать мир во всех его проявлениях может только или философ, или историк. Это означало, что надо получать гуманитарное образование. В Новосибирске был один такой ВУЗ — педагогический институт.

Ректор пединститута, знакомый с родителями Варлена с комсомольской юности, предложил ему за оставшиеся пару месяцев до конца учебного года сдать все экзамены за первый курс. С невероятной жадностью, с утра до позднего вечера Варлен просиживал за книжками и учебниками, сдал все экзамены на «отлично» и был зачислен сразу на второй курс.

На втором курсе снова все «отлично» плюс активное участие в общественной работе. Студент Варлен Соскин стал одним из лучших на историческом факультете. Учили их по предписанным идеологическим стандартам. Главной книгой и ориентиром во всех вопросах был «Краткий курс истории ВКП(б)». Годы войны дали Варлену огромный жизненный опыт, вызвали много вопросов, но не изменили его жизненную ориентацию. Вера в правоту советского строя и величие вождя оставалась незыблемой.

Вместе с Варленом училась симпатичная девушка Аня, ленинградка, пережившая блокаду и эвакуированная в Новосибирск. После второго курса она вернулась в родной город и перевелась в Пединститут им. Герцена. А почему бы ему не доучиться в Питере, который сама история и в котором есть знаменитый университет? Университет, тем более, ленинградский, даст больше шансов после окончания заняться научной работой, а не преподаванием истории в школе. И Варлен едет в Ленинград, чтобы продолжить учёбу.

Перевод в ЛГУ оказался не таким простым делом. Казалось бы, фронтовик, член партии, круглый отличник и … Почти два месяца обивает Варлен пороги ректората. Ему — у вас не хватает таких-то документов, он — их получает и приносит, ему — мы не сможем дать вам общежитие, он — вот адрес, по которому я буду жить, ему — нужны медицинские справки, он — идёт по врачам и приносит справки, ему — перевод возможен с потерей года и досдачей ряда предметов за первый курс, он — согласен. Варлену и в голову не приходит, что на дворе 1948 год, и начинается борьба с космополитами, а он-то и есть этот самый космополит.

Варлена охватывает отчаяние и злость, а вместе с ними приходит решимость. Он в офицерской форме (как и многие фронтовики, Варлен донашивал то, в чём вернулся с войны), на этот раз прикрепив лейтенантские погоны, является в приёмную проректора, отодвигает вставшую перед дверью секретаршу и врывается в кабинет. От явно испуганного проректора он требует или написать приказ о зачислении, или в письменном виде дать ответ, почему ему отказано. Подрагивающей рукой проректор пишет: «Принять условно, без стипендии и общежития, с досдачей предметов».

            Варлен, как одержимый, погрузился в учёбу. Он или в аудитории или в читальном зале библиотеки — читает, конспектирует, готовится к семинарам. Занятия проходят активно, преподаватели дают возможность свободно высказаться, но свобода особая, «в пределах марксизма-ленинизма». На деле эта свобода означала, что не может быть споров, сомнений и возражений по поводу трудов Маркса, Ленина и в ещё большей степени Сталина. Заучивание сталинских цитат оценивалось как высшая доблесть. Стоило Варлену на одном из семинаров усомниться в каком-то ленинском тезисе, так на него набросились — как посмел!

            Начиная с третьего курса студентам предлагалось выбрать узкую специализацию. Варлен настроился на новейшую немецкую историю, что совсем неудивительно. Но без всякого учёта желаний была сформирована группа для изучения истории партии, в которую включили всех членов партии, фронтовиков и комсомольских активистов. Из них должны были подготовить преподавателей марксизма-ленинизма, обязательного предмета во всех вузах страны. Это звучало, как поощрение, за которое надо говорить «большое спасибо».

            Дальше была, как и прежде, учёба со всеми «отлично». Изменилось только то, что на третьем курсе Варлен женился на той самой Ане, с которой начал учиться вместе в Новосибирске. Варлен с улыбкой, которая не без грусти, вспоминает, как на свадебном застолье в декабре 1950-го, в день празднования Сталинской конституции, когда кто-то из гостей предложил выпить за молодожёнов, он встал и торжественно произнёс: «Нет, есть более важный повод, и есть великий герой, за здоровье которого я предлагаю первый тост», — и почти пропел строчки одной из самых популярных песен, — «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальём!»

18

            1952-ой, последний год студенческой жизни. Блестящая дипломная работа, диплом с отличием, героическое прошлое — кто бы сомневался, включая его самого, что его оставят в аспирантуре. Не судьба! Ему объясняют, что он уже сложившийся профессионал, что его нечему больше учить, что он готов для успешной самостоятельной работы. По-русски это определяется так: ссать в глаза и говорить, божья роса!

            Незадолго до распределения у Варлена состоялся разговор с секретарём парткома факультета, сравнительно молодым преподавателем новейшей истории. Варлен был членом парткома, и у них сложились дружеские отношения. Не называя вещи своими именами, парторг пытается объяснить ситуацию Варлену, никак не желающему понять, что происходит.

Ещё не зная, но догадываясь, что может случиться на распределении, он предлагает Варлену самому поискать место работы, а от себя обещает помощь, если удастся найти.

Варлен ходит по многим учреждениям. Везде впечатляются его рассказом о себе, но с сожалением разводят руками — нет свободных вакансий. Запомнилась попытка устроиться в Артиллерийский музей. В отделе кадров бывшего офицера-артиллериста, члена партии, а ныне историка, заканчивающего университет, приняли на «ура». «Это же подарок нашему музею! Берём. Немедленно оформляйтесь». Внешне Варлен был больше похож на кавказца, за которого его часто принимали, но в паспорте «пятый пункт» не оставлял сомнения, кто он есть. На следующее утро перед ним извинились за ошибку — в отделе кадров забыли, что вакансия уже занята.

            И вот распределение.

— Что мы можем вам предложить? — осклабившись, спрашивает сам себя председатель комиссии по распределению. — Есть, например, работа учителем в Псковской, Новгородской и других областях.

            Ошарашенный Варлен, а он от парткома факультета входит в комиссию по распределению (бывает же такое!), пытается возражать, но председатель разводит руками — других мест у него не осталось. Решение переносится. Доброжелатели из членов той же комиссии подсказали Варлену, что есть место в Эстонии, в Тарту преподавать в техникуме. Варлен приготовился согласиться — близко к Ленинграду и возможность плодотворного общения. На следующий день выясняется, что место уже занято. Его отдали очень средней студентке, поскольку, объяснил председатель, студентка пловчиха, а в Тарту есть бассейн. То ли смеяться, то ли плакать. Второй день закончился ничем.

            Ситуация накалилась до предела. Тот же секретарь парткома придумал многоходовую комбинацию. Он предложил Варлену попросить отправить его в родную Сибирь, где у него мама. А ему он подготовит сопроводительное письмо, где даст характеристику, отражающую все его заслуги. Эту характеристику надо будет предъявить не в ОблОНО (Областной отдел народного образования), который отправит, куда послали, а в Обкоме партии, который в силе изменить направление и найти более достойное место.

            На третий день распределения, к удивлению председателя комиссии, Варлен без возражений принял направление в Кузбасс, в посёлок Трудармейск учителем в школу.

19

            Были собраны немногочисленные пожитки. Варлен завёз жену к маме в Новосибирск, а сам поехал в Кемерово, главный город Кузбасса. С рекомендательным письмом, как и было задумано, он явился на приём к заму секретаря обкома по идеологии. Зам прочитал письмо, попросил зайти на следующий день, а сам тут же позвонил заведующему кафедрой марксизма-ленинизма в Учительском институте и спросил, не хочет ли он укрепить кафедру бывшим офицером, а ныне историком, одним из лучших выпускников ленинградского университета. Расчёт сработал.

Учительский институт в отличие от педагогического давал среднее специальное образование, готовил учителей начальных классов. Студентами были, в основном, девушки и юноши из окрестных сёл и деревень. У Варлена и со студентами и с коллегами сложились добрые отношения. Он не кичился своей образованностью, своими знаниями, а получал удовольствие от того, что он ими делится. Продолжая, как всегда, много работать, он подготовил курс лекций по истории КПСС, начал сдавать кандидатские экзамены, хотя кандидатской диссертации не было видно даже на горизонте. Но надежда-то оставалась!

Жуткие бытовые условия не то, чтобы не омрачали жизнь, но были вторичными. Им дали комнату в брусчатом доме без удобств с сортиром во дворе. Из Новосибирска привезли шкаф и стол, а кроватью служил матрац, уложенный на два бревна. А к этому ещё и шок при сравнении северной столицы с грязным и угрюмым шахтёрским городом. Чем не ссылка? Но ссылка не за политическую деятельность, не за преступление, а только за принадлежность к нации. Они были евреями только «по паспорту». Ни языка, ни образа жизни, ни традиций еврейского народа они не знали, но несогласие и обиду оставляли при себе, уповая не на то, что изменится власть, а на удачу в рамках системы.

Удачи пришлось ждать целый год. А пока ситуация только ухудшалась. В январе 1953-го под аршинными заголовками всех газет появилось сообщение о «врачах-убийцах». Волны антисемитизма захлестнули всю страну. Покаянное письмо известных всей стране евреев, призывающее весь народ искупить грех героическим трудом там, куда его отправят, подлило масла в огонь. У Варлена, признаётся он, не было страха перед возможными преследованиями. «Дальше не сошлют», — успокаивал он Аню, которая уже начала преподавать в одной из кемеровских школ. «Есть ещё Биробиджан, да и Север остаётся бескрайним», — с улыбкой возражала Аня. Грустная шутка. А что делать, если не шутить?

Не прошло и двух месяцев, как в начале марта 1953-го умер Сталин. А следом выяснилось, что «дело врачей» было сфабриковано, и врачи ни в чём не виноваты. Страсти утихли, лишний раз подтвердив, что доверие народа советской пропаганде абсолютное, что бы от неё ни исходило. Жизнь продолжается, а с ней и мечты об аспирантуре и научной работе.

 Неожиданно мечты становятся реальностью. В Новосибирском пединституте продолжают работать друзья его отца, с которыми попрежнему дружит его мама. Она рассказывает им о сыне, и Варлен получает приглашение поступить в очную аспирантуру. Он успешно сдаёт вступительные экзамены, и семья переезжает в Новосибирск. Поселяются в небольшой квартирке Рахиль Соломоновны. Но одно дело — гости, другое — постоянное совместное проживание. Оставшаяся на всю жизнь комсомолкой свекровь никак не могла смириться с «мелкобуржуазностью» невестки, купеческой внучки. К счастью, это продолжалось недолго. Аня начала работать в авиационном техникуме, и ей дали комнату в полуподвале многоэтажного дома. Варлен вспоминает, когда он в этой комнате писал первые статьи, то, поднимая голову, видел в окне только ноги прохожих.

В отличие от стандартной ситуации, когда аспирантам давали тему их научные руководители, Варлену было предложено выбрать тему самому. Он понимал ответственность выбора. Тема должна касаться не только истории, но и быть актуальной сегодня. Много было перечитано-передумано. И вот он обратил внимание, что в последних работах Ленина, а это очень важная отправная точка, много говорится о необходимости решительно взяться за преодоление культурной отсталости деревни, осуществить «культурную революцию». Город должен помочь деревне, взять шефство над ней. И Ленин ссылается на уже «имеющийся опыт Западной Сибири». Ура! Ленин, родная Западная Сибирь и до сих пор отсталая деревня. Выбор сделан!

Варлен с утра до вечера проводит время в архивах, причём, не только в городских, но и в районных. Он чувствует себя первооткрывателем. К концу аспирантуры диссертация почти закончена, осталось подождать выхода нескольких публикаций и на защиту. Но это уже 1956-ой, 20-ый съезд КПСС, доклад Хрущёва о культе личности Сталина. А диссертация только начинается с Ленина, а дальше Сталин, Сталин, Сталин. Аспирантура окончена, защита откладывается, а Варлен начинает работать ассистентом кафедры марксизма-ленинизма в Сибстрине, Сибирском строительном институте. Полная педагогическая нагрузка, необходимость первоначальной подготовки отнимали почти всё время. На «прополку» в диссертации имени Сталина, на переписывание некоторых страниц с учётом нового времени ушёл почти год. Наконец, защита состоялась, и первый научный барьер был взят. Варлен получил степень кандидата исторических наук. Ему чуть больше тридцати, достижение приятное, но не в его правилах останавливаться на достигнутом. И тут ему представилась возможность проявить себя в полной мере.

20

Под Новосибирском, на берегу Обского моря рос Академгородок, Сибирское отделение Академии наук СССР. Гуманитарных институтов в отделении не предполагалось. Желая всё-таки хоть как-то отдать должное гуманитарным наукам, Президиум Сибирского отделения постановил создать при Институте экономики, посчитав, видимо, что экономика наиболее к ним близка, Постоянную комиссию по общественным наукам. Комиссию предложили возглавить доктору философии, заведующему кафедрой, на которой работал Варлен, а тот, в свою очередь, предложил кандидата исторических наук В. Л. Соскина в качестве секретаря комиссии. Работа была на общественных началах без отрыва от преподавания в Сибстрине. Очень быстро секретарь проявил организаторские способности, показал себя активным, инициативным, к тому же, лёгким в общении. И в феврале 1959-го секретаря комиссии зачисляют в штат Института экономики старшим научным сотрудником. Началась долгая и плодотворная работа Варлена Львовича Соскина в Академгородке.

Он среди организаторов и зачинателей большой гуманитарной науки в Сибири. Не утомляя перечнем организационных достижений, перечислю только основные этапы: Постоянная комиссия по общественным наукам, Отдел гуманитарных исследований, Институт истории, филологии и философии и, наконец, самостоятельный Институт истории в Сибирском отделении Российской академии наук. В Новосибирском университете открывается гуманитарный факультет, на котором доктор исторических наук, профессор Варлен Соскин читает лекции студентам и руководит аспирантами. В Институте он заведующий сектором истории советской культуры, главный научный сотрудник. У него более трёхсот научных публикаций. Он признанный авторитет по вопросам социальной истории советской культуры и интеллигенции. Ему присваиваются звания Заслуженного деятеля науки и Заслуженного работника высшей школы.

Научные работы Варлена Соскина относятся к новейшей истории, примыкающей к сегодняшней реальности. А новейшей историей трудно заниматься без компромисса с текущей политикой. Активная научная работа Варлена пришлась на последние сорок лет прошлого столетия. Это были годы бурных перемен. Когда я его спросил, почему для своей докторской работы по истории советской культуры он выбрал период 1917 — 1927, он честно признался — почти не надо было врать. Это было в конце 60-х. Примерно в это же время я обратился к Варлену за советом.

Меня и моего друга, мы оба были младшими научными сотрудниками, недавно ставшими кандидатами технических наук, вызвал секретарь парткома нашего Института. В это время в Сибирском отделении сложилась ситуация, когда основную часть членов КПСС составляли рабочие мастерских и технические сотрудники, и райком партии дал команду привлечь в партию молодых учёных. Мы, активные комсомольцы, по возрасту уже не могли оставаться в комсомоле и вполне годились для пополнения рядов партии. Секретарь парткома намекнул на то, что это будет способствовать нашему карьерному росту. А кто бы этого не хотел?

Прежде, чем согласиться, я рассказал об этом Варлену. Неожиданно для себя я услышал, что на моём месте он бы этого не делал. Ему, коммунисту, непристало давать такие советы, но… Варлен сделал паузу: «Ты сам знаешь, почему «но», иначе бы не спрашивал». Мой друг стал членом партии и быстро поднялся по служебной лестнице. Я остался беспартийным, карьера была не такой крутой, но всю жизнь я благодарен Варлену за совет.

24 февраля 2021 г. Варлену исполнилось 96 лет. Накануне его поздравили с Днём защитника Отечества. Он единственный в Академгородке оставшийся в живых участник Великой Отечественной войны, и не просто участник, а боевой офицер, реально проливший кровь в сражении на фронте. Ему принесли цветы и подарки от Института истории и от Университета. К нему пришли бывшие ученики, давно ставшие докторами и профессорами.

Я звоню ему в Академгородок из Нью-Джерси. Он выслушивает мои поздравительные слова и восторги по поводу его долголетия и хорошей формы, прерывает на полуслове: «Ладно, хватит. У вас там второй месяц новый президент. Чего ждать?»

                                                                                    Апрель, 2021 г.