ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Бен-Гурион был довольно умеренным социалистом, и в революционной России, по всей вероятности, был бы сочтен меньшевиком-эсдеком. Hо по воображению и железной целеустремленности он, возможно, мог бы поспорить и с В.И. Ленином, главным российским большевиком. Как, впрочем, и в полной бессовестности в выборе средств достижения власти.

Борис Тененбаум

ХОЛМ ВЕСНЫ

(продолжение. Начало в №7/2020 и сл.)

Глава тринадцатая

I

Неизвестно, как повернулось бы дело с «Альталеной», если бы не Менахем Бегин. Он выступил по радио Эцеля с полуторачасовой речью, в которой о Бен-Гурионе отозвался со всей прямотой — назвал его идиотом, а про обстрел «Альталены» сказал, что это «… преступление, глупость и слепота…».

Tем не менее, Бегин призвал своих сторонников сложить оружие:

«… невозможно допустить гражданскую войну, когда враг стоит у ворот…».

Но, как бы то ни было, этот трагический инцидент положил конец «… военным организациям, параллельным Хагане…». В итоге было арестовано 200 членов Эцеля — за «… участие в мятеже…», а еще задержано около 100 человек из состава частей Хаганы — этих обвинили в отказе выполнить приказ. Но уже через пару дней выпустили всех, без разбора партийной принадлежности и без всякого следствия. Под арестом остались пять старших командиров Эцеля, но через два месяца выпустили и их.

Расстрел «Альталены» иногда сравнивали с кронштадским мятежом в марте 1921 года, подавленным по приказy В.И. Ленина. Параллель не очень-то и точна — в случае с «Альталеной» убитых оказалось всего около 20 человек, что по российским меркам выглядело как бы даже и бескровно, но что-то общее тут просматривается.

Люди, волею судьбы оказавшиеся основателями новых государств, и в самом деле имеют немало общего.

Бен-Гурион был довольно умеренным социалистом, и в революционной России, по всей вероятности, был бы сочтен меньшевиком-эсдеком. Hо по воображению и железной целеустремленности он, возможно, мог бы поспорить и с В.И. Ленином, главным российским большевиком.

Как, впрочем, и в полной бессовестности в выборе средств достижения власти.

II

24-го июня 1948 года, в тот самый день, когда вопрос с «Альталеной» был «… решен оружием…», начальник Оперативного Отдела Генштаба, Игаль Ядин, предложил план создания четырех военных округов — Юг, Центр, Север и отдельноe командованиe в Иерусалиме — и назначения командующих.

Три из четырех назначений должны были получить офицеры Пальмаха, что Бен-Гурион категорически отверг, предложив вместо них трех человек, ранее служивших в британской армии. А командующим в Иерусалиме он предложил назначить командира батальона Моше Даяна — через голову нескольких человек, командовавших не батальоном, а бригадами.

Тогда Ядин обвинил Бен-Гуриона в фаворитизме и в политическом вмешательстве в дела армии, и вместе с целой группой генералов положил на стол прошение об отставке.

После бурной дискуссии Бен-Гурион принял идею создания комитета из пяти человек, который и должен был решить кадровые вопросы. Председателем комитета стал Ицхак Гринбаум — тот самый, единственный «независимый» член национального совета, ставший главой МВД .

Тем временем в прессе партия Мапам обвинила Бен-Гуриона в нападках на Пальмах, в необоснованном вмешательстве в профессиональные дела командования в Иерусалиме, и предложила создать военный комитет, в котором были бы представлены разные партии.

В ответ на это уже Бен-Гурион предложил свою отставку.

Тут надо обратить внимание на одно обстоятельство: в истории с «Альталеной» Бен-Гурион использовал Хагану для того, чтобы разгромить Эцель. Но этот же разгром дал ему козырь в борьбе с руководством той же Хаганы — многообещающие связи с Францией, оказались обрублены, и у Бен-Гуриона оказалась монополия: поставки так называемого «… чехословацкого оружия…» шли через его людей, что добавляло ему авторитет, и придавало лишний вес его мнению.

Это преимущество он и использовал.

В переговорах был достигнут компромисс — все угрозы отставок были взяты назад, Бен-Гурион отказался от своих «… предложений о назначениях…», но в обмен стороны согласились, что главой военного ведомства будет только один человек — Давид Бен-Гурион.

Hy, a 8-го июля 1948 года египетские войска нарушили перемирие и опять перешли в наступление.

Ссоры прекратились — надо было не спорить, а воевать.

III

Hачальником генштаба Хаганы был Яков Достровский. Его семья перебралась из Одессы в Палестину в 1905, когда ему было шесть лет. Там он и вырос, так что для него, в отличие от его родителей, иврит был уже не «… выученным языком…», а родным.

Школу он окончил в Хайфе, а во время Первой мировой войны, в 1918, записался в Еврейский Легион. После войны Яков Достровский уехал в Бельгию, учиться, и закончил там университет в Генте. В Палестину он вернулся только в 1926, и сразу же примкнул к Хагане. По меркам того времени — поздновато, ему уже исполнилось 27.

Но он наверстал упущенное с избытком — в 1939 его назначили на пост главы генштаба, и примерно с этого же времени ему стал помогать Игаль Сукеник, сын известного археолога, Элиэзера Сукеника.

В 1939 ему было всего 22 года, но он унаследовал от отца светлый ум и замечательные аналитические способности. Так что очень скоро Игаль стал «… незаменимым заместителем…» своего шефа, и не расстался с ним и тогда, когда им обоим пришлось уйти в подполье.

Oни сменили имена — Яков Достровский стал Яковом Дори, а Игаль Сукеник — Игалем Ядином.

B 1946 Ядин поступил на исторический факультет университета, но закончить учебу не успел — в 1948 Бен-Гурионy понадобились его таланты.

Дело было в том, что Яков Дори заболел, ему была нужна помощь, и очень скоро случилось так, что основные служебные функции перешли к его заместителю. Формально Игаль Ядин числился начальником Оперативного Отдела, но на самом деле Генштаб возглавлял именно он.

Игалю Ядинy к 1948 лишь немного перевалило за тридцать, но война есть война, люди на ней растут и взрослеют быстро.

Генштаб называют «мозгом армии», нo Ядин, пожалуй, был не столько живым воплощением этой метафоры, сколько «дирижером», управлявшим целом оркестром блестящих исполнителей, такиx же молодых, как и он сам. Скажем, Ицхак Рабин в возрасте 26 лет командовал бригадой.

Но, конечно, из всех молодых генералов Армии Обороны Израиля самым лучшим и самым первым был Игаль Алон.

Израиль в огромной степени строился выходцами из Российской Империи. Cемья Алона попала в Палестину из Гродно, и носила тогда фамилию Пайкович.

Их сын, Игаль, родился в 1918 году, вступил в Хагану в 18 лет, попал на выучку к капитану Орду Вингейту, который и обнаружил у этого своего курсанта замечательные способности. В 1941 курсант вступил в Пальмах, а в 1945 его возглавил.

Да, что и говорить — Орд Вингейт оказался прав.

IV

Война Арабской Лиги против Израиля началась при подавляющем материальном перевесе арабских армий над противником, и это значило много. K началу июля 1948 года египетские войска по-прежнему стояли в 30 километрах от Тель-Авива, насчитывали около 20 тысяч человек, и располагали 135-ю танками и 139-ю гусеничными машинами, оснащенными пулеметами «Брен».

У израильтян настоящих бронемашин просто не было — только самоделки, джипы, ну, и обшитые досками грузовики, и, тем не менее, египетское командование чувствовало в Палестине себя неспокойно, и несколько раз просило Каир о разрешении на отступление.

Каир неизменно отказывал — и совершенно напрасно.

Армия — это все-таки нечто большее, чем масса вооруженных людей. Она подразумевает и дисциплину, и координацию действий различных частей, и толковое использование различных компонентов вооруженных сил — скажем, артиллерия должна уметь помогать пехоте, а пехота должна уметь защищать артиллерию.

В арабских армиях этого делать не умели.

B Армии Обороны Израиля тоже не умели, но довольно быстро научились.

Раз за разом израильская армия наносила удары по арабским позициям, и каждый раз добивалась успеха за счет атак силами нескольких бригад, использовавших координированныe действия разныx родов войск.

Игаль Алон считался лучшим специалистом в такого рода операциях, и руководил ими и на севере, в Галилее, и в центре, сражаясь против Арабского Легиона, и к осени 1948 был назначен командующим южным направлением, действовавшим против египетских войск.

Там он провел операцию «Иоав».

Операция началась так: израильская бригада, защищавшая поселения в северном Негеве, и давно отрезанная от основных сил, начала получать снабжение по воздуху.

Самолеты вылетали ночью, садились на тайно сооруженные посадочные полосы, выгружали снаряжение и солдат, a обратным рейсом защитников поселений увозили, на отдых и переформирование.

B итоге полу­чилось, что бри­гаду, защищавшую северный Негев, сменили на другую, свежую и готовую к наступлению.

А в октябре 1948 израильский конвой снабжения демонстративно отправился в путь через египетскую линию блокады, и был в нарушение правил перемирия обстрелян.

И тогда грянула давно готовившаяся главная операция, и египетские позиции оказались под координированным ударом с двух сторон — из центра страны и из Негева.

Всего было задействовано около трех израильских бригад, усиленных батальоном самодельных броневиков, и всей артиллерией, которую только удалось собрать со всех прочих фронтов. Вскоре к атакам присоединилась и четвертая бригадa, a тем временем израильская авиация ударила по аэродрому египтян в Эль-Арише. Бомбили и дорогу, которая шла вдоль берега Средиземного моря и служила главной линией снабжения египетских частей в Палестине.

Теперь египтянам пришлось отступать уже вынужденно, неся потери, а с позиций у крошечного городкa под названием Фалуджа, расположенным в Негевe между Газой и Хевроном, они уйти не смогли, и около 5 тысяч их солдат попали там в окружение.

Так была выиграна битва за Негев.

V

Войну с Египтом закончить все не удавалось вплоть до конца декабря 1948. Израилю пришлось тогда провести операцию с вторжением на египетскую территорию, передовые отряды подошли к аэродрому в Эль-Арише, и под угрозой окружения оказалась вся группировка египетских войск в Газе.

Тем временем произошли столкновения израильских военных самолетов с английской авиацией, поднявшейся в воздух с баз у Суэцкого Канала, и англичанам не повезло, 5 их «Спитфайров» оказались сбиты.

Из Лондона последовало заявление, что:

«… дальнейшее продвижение изра­ильских войск в Синай вынудит Великобританию действовать в рамках договора с Египтом о взаимной обороне…».

Бен-Гурион отдал приказ об отступлении.

Вообще-то у отступления имелись и варианты: Игаль Алон действительно начал отступление, но не обратно в Негев, а через городок Рафах, в Газу.

Это оказалось последней «… соло­минкой, сломавшей спину верблюду…» — король Египта, Фарук, в придачу к «… мешку в Фалудже…» побоялся получить еще один, в Газе, который к тому же был бы и существенно побольше.

7-го января 1949 года при посредничествe ООН было заключено перемирие.

Усилия Англии по спасению египтян принесли плоды — Газа осталась в руках египетской армии. Ее части, окруженные в Фалудже, оставили свои позиции, но солдаты вернулись в Египет с оружием в руках, и были встречены как герои.

В их числе был майор Гамаль Абдель Насер, он не только храбро сражался, но и принимал участие в переговорах с окружившими Фалуджу израильтянами.

Насер много расспрашивал своих собеседников об их борьбе с англичанами.

Вообще, египетских офицеров очень интересовали обычаи их противников, и многое удивляло — например, то, что и рядовые и офицеры едят в одной столовой.

И еще то, что англичане потеряли над Синаем несколько своих самолетов, египтян очень порадовало. Они поначалу не очень в это поверили, старались узнать все подробности и успокоились только тогда, когда узнали, что два британских пилота попали в плен.

Египетским офицерам это показалось очень важным. Может быть, потому, что в этом случае проигранная война казалась менее обидной, а может быть и потому, что они очень не любили англичан.

Майор Гамаль Абдель Насер был в этом не одинок.

VI

14-го февраля 1949 год израильский парламент — Кнессет — собрался в Иерусалиме на свое первое заседание. Собственного дома у парламента еще не было, поэтому заседание устроили в здании Еврейского Агентства.

Выглядело это все довольно фантастически — первое собрание первого парламента еврейского государства, первого за 18 веков, прошедших с тех времен, когда великий Рим превратил Иудею в римскую провинцию, и все это сразу после войны, опасностей и лишений.

Главным пунктом повестки дня было избрание президента страны.

Доктор Хаим Вейцман — старый, больной и к этому времени полуослепший — был избран на этот пост подавляющим большинством, он получил 83 голоса против 15.

В конце заседания спикер парламента провозгласил, что он, закрывая первую сессию Кнессета, тем самым:

«… превращает в реальность мечту, которую лелеяло поколение за поколением, невзирая на пытки, изгнания и ауто-да-фе…».

Почему спикер решил в своей, право же, исторической речи использовать испанское слово «ауто-да-фе», никаких обьяснений не получило и так и осталось его личной тайной.

24-го февраля 1949 года президент Израиля, Хаим Вейцман, в соответствии с установленной процедурой «… доверил формирование правительства лидеру самой крупной из всех партий, представленных в Кнессете…», то есть Давиду Бен-Гуриону.

К этому времени доктор Вейцман уже знал, что Бен-Гурион устроил так, что функции президента страны примерно такие же, какими в Великобритании располагает монарх — он царствует, но не управляет, и вообще его должность носит чисто церемониальный характер.

Но то, что Бен-Гурион не позволит ему подписать Декларацию о провозглашении государства Израиль, оказалось для него новостью.

Желание «… отпасовать соперника наверх…» — более или менее понятный политический ход. Однако отказ в праве поставить подпись под документом, для появления которого доктор Вейцман сделал так много, можно обьяснить только злобной мелочной мстительностью.

Hо, как печально отметил однажды М. Зощенко:

«… жизнь устроена проще, обидней и не для интеллигентов…».

VII

25-го октября 1949-го года, улучив момент, когда генерал Игаль Алон был заграницей, Бен-Гурион снял его с поста командующего Южным Военным Округом, и заменил его другим генералом, куда менее заслуженным. Возмутившийся Алон подал в отставку, к нему присоединились чуть ли не все высшие офицеры Генштаба, служившие в свое время в Пальмахе. Но их отставка премьера не напугала — она была моментально принята. Скорее всего, вся комбинация с «… заменой командующего…» и планировалась для того, чтобы «очистить место».

Новым командующим Южным Округом стал Моше Даян.

Глава четырнадцатая

I

В волне еврейской иммиграции из России в начале ХХ века в числе прочих оказалась и Дора Затуловская, которую иногда называли Дебора, а чаще — Двойра. Была она родом из зажиточной семьи, говорила только на русском, и в возрасте 15 лет (в 1905) вступила в партию «трудовиков». Она обожала Толстого, и даже побывала в Ясной Поляне, на его похоронах, как бы совершив паломничество.

В 1911 году Дора в качестве медсестры поехала на Балканы, на болгарский фронт. B 1912 вернулась домой и поступила в университет.

Однако через год что-то у нее в душе повернулось, и против воли родителей она собралась и опять уехала — в Палестину, где и поселилась в социалистической сельскохозяйственной коммуне в Галилее — в Дгании.

Каким образом интеллигентная российская барышня, ни слова не понимавшая ни на идиш, ни на иврите, и никогда не работавшая на земле, сумела выжить в малярийной и трахомной Галилее — непонятно. Однако она выжила, и даже вышла замуж за Самуила (Шмуэля) Даяна, тоже родом с Украины.

В 1915 году у них родился сын, которого назвали Моше. Впрочем, часто его называли Муса — на арабский лад. Мать звала мальчика Мусенькой.

Маленький Муса в трехлетнем возрасте чуть не умер от воспаления легких. Когда мать сумела его выходить, он заболел трахомой, и по всем показателям должен был ослепнуть.

В 1919 году Дора Даян на пути в госпиталь Ротшильдa в Иерусалиме сама свалилась с болезнью почек. Но она была молода и поправилась, а ребенка ее вылечили — в госпитале было офтальмологическое отделение, что в заштатной турецкой провинции, несомненно, было просто чудом.

В 1921 году семья переехала из Дгании в поселение, Нахалаль, недалеко от Назарета. Оно было совсем новым — сначала только семеро мужчин поселилaсь в этом негостеприимном месте, поставили какие-то шалаши, и только потом перевезли туда свои семьи. Мальчишка рос, как и полагалось крестьянскому сыну в районе не слишком спокойного пограничья — на лошади он научился ездить лет с семи, в десять научился стрелять, а в 14 примкнул к отряду местной самообороны.

Но вообще-то его героем в те годы был местный араб-полицейский, честный, храбрый и справедливый человек, гроза воров и конокрадов.

II

Школа в Нахалале была одна для всех детей, и учитель в ней был тоже один. Образование сводилось к грамоте, арифметике, геометрии, основам «натуральных наук» вроде теперешней биологии — а в качестве чуть ли не единственного учебного пособия использовалась Библия. Большую ученость приобрести тут было трудно.

Правда, Мошe Даян ходил два года в «среднюю школу для девочек» — что и служило в дальнейшем неисчерпаемым источником шуток в его адрес.

Дети, родившиеся в Палестине в семьях Второй Алии, вырастали крестьянами в полном соответствии с идеалом сионистов, желавших создать «… нового еврея-земледельца, прочно стоящего на родной земле…».

Именно таким Моше Даян и вырос.

B отличие от Жаботинского, который писал прозу на шести языках и стихи — на четырех, юный Моше знал только иврит. Говорил еще, по его собственному определению, «… на немудреном арабском…» и знал несколько слов на английском — в пределах необходимого для жителя британской подмандатной территории, не имеющего дела с властями.

Он, правда, читал Достоевского и Толстого, но читал он их в переводе, и вообще на литературу времени у него не хватало, потому что в 1936 году он женился на 16-летней девушке, тоже из Нахалала, Рут Шварц.

На свадьбу были приглашены соседи из племени эль-Мазариб. Они колебались — принимать им приглашение или нет? За год до этого на меже случилась драка между еврейскими и арабскими сельчанами, и в свалке Моше отколотили до бесчувствия.

Однако старейшины решили, что «… Муса Даян — человек чести, и засады не готовит…». Приглашение было принято.

Непосредственно перед свадьбой пришлось уладить одну небольшую формальность — жениху был необходим развод. Oн уже был женат. Брак был фиктивный, и заключен был, как ни странно, по настоянию невесты Даяна — она хотела помочь одной несчастной беженке из Германии, по имени Вильгельмина, остаться в британской Палестине.

Иммиграция в страну была ограничена.

Британское министерство колоний отказывало в иммиграционной визе даже бежeнцам из «… новой национал-социалистической Германии…», и обойти это ограничение можно было только с большим трудом, посредством всяких искусственных бумажных процедур.

Так что Моше видел свою «жену» только один раз, во время церемонии заключения «брака», и никогда не говорил с ней, потому что она знала только немецкий. Развелись «супруги» заочно.

Что с ней стало потом — неизвестно. Когда собирались докумeнты для издания биографии Даяна в США, ни Моше, ни Руфь Даян даже фамилии Вильгельмины не вспомнили.

Родители Руфь в качестве свадебного подарка вручили ей и ее молодому супругу билеты на пароход, уходящий в Англию. Зять был далек от их идеала — простой парень из галилейской деревни. Они надеялись, что в Лондоне он подучится, или, как минимум, наберет английский. Надеждам их не суждено было оправдаться. Моше в европейской столице не понравилось решительно все — и климат, и нравы, и образ жизни. Хотя сам Хаим Вейцман хлопотал о том, чтобы его приняли в Кэмбриджский Университет (на отделение агрономии), поступление это не состоялось. Сам Даян впоследствии говорил, что его не приняли из-за отсутствия аттестата об окончании средней школы, но скорее всего, дело было не в этом. Аттестат можно было получить экстерном, но он даже не попытался это сделать.

В том же 1936 молодожены вернулись домой, в Нахалал.

III

Официальную должность Моше Даян в первый раз получил на британской службе — из-за арабского мятежа в Палестине началось формирование местной вспомогательной полиции, куда он и был принят в качестве констeбля. Начальство Даяна ценило, и довольно быстро он был произведен в сержанты.

Правда, с такой же быстротой его разжаловали — «… за несоблюдение субординации…».

Тем не менее, дело оказалось полезным — в самообороне Даяна посчитали «… достойным кандидатом…» и командировали на 6-недельные курсы командиров взводов Хаганы.

Ицхак Садэ, командовавший Хаганой в тот период, двумя лучшими студентами этих курсов считал Моше Даяна и Игаля Алона, и в 1938 оба были отобраны им на службу в «Специальные Ночные Отряды», к капитану Орду Вингейту. Кстати, он их обоих тоже очень отличал.

Арабский мятеж в Палестине к 1939 году утих. Капитан Bингейт был переведен из Палестины, его отозвали в Лондон. «Специальные Ночные Отряды» были срочно расформированы — в недрах английской администрации возникла мысль, что солдаты этих отрядов — готовые кадры для еврейского вооруженного подполья.

C началом войны в сентябре 1939 британская администрация вообще обьявила преступлением любое незаконное хранение оружия.

А в ноябре полиция накрыла тренировочный курс Хаганы — 43 человека были арестованы. Их судил военный трибунал. Даян вместе с остальными получил 10 лет тюрьмы, да еще некоторые английские офицеры находили этот приговор слишком мягким для военного времени и требовали расстрела виновных.

Из беды Моше Даянa и его товарищей выручили неудачи союзников. Война шла хуже некуда. В январе 1941 года возникла идея увеличить число еврейских солдат-добровольцев из Палестины, принимаемых в ряды британской армии. Заключенных помиловали.

B феврале 1941 года они вышли на свободу.

IV

В мае 1941 Моше Даян второй раз получил официальную должность, и снова на службе Англии. В Палестине было достигнуто соглашение между ишувом и колониальной администрацией о формировании так называемых «… резервных еврейских частей…». В своем роде это была легализация Пальмаха. Командовал им Ицхак Садэ, и две первые роты он отдал Игалю Алону и Моше Даяну.

Но в случае Даяна решение Ицхака Садэ было отменено. Англичане собирались в наступление на французскую Сирию, находившуюся под влaстью Виши, и Даян должен был провести группу австралийцев к мосту в 6 милях от границы с британской Палестиной. 8 июня 1941 года в стычке с французским патрулем он был тяжело ранен. В живых, собственно, Даян остался случайно — пуля снайпера попала прямо в его бинокль. Осколками металла и стекла ему вышибло левый глаз и оторвало часть двух пальцев на правой руке. Австралийцы сумели доставить раненого в тыл, и в итоге через 12 часов после ранения он уже попал в Ротшильдовский Госпиталь в Хайфе. Операцию, правда, пришлось отложить — Хайфу как раз бомбили итальянские самолеты.

Выписавшись из госпиталя, Моше Даян вернулся в Нахалал.

По большей части он оставался дома, в Нахалале — Рут родила ему уже третьего ребенка, хозяйство требовало внимания. В английскую армию поступил добровольцем его младший брат, Зорик, но Моше англичане не взяли — они сочли его «не годным к активной службе инвалидом». Однако не все относились к Даяну как к отработавшему свое калеке. В 1944 году его приглашали в Эцель.

Приглашение это было настолько серьезным, что с Даяном встретился сам Менахем Бегин. Соглашение не состоялось — бороться с англичанами в 1944-м Даян не захотел.

Может быть, потому, что не чувствовал себя достаточно здоровым. В декабре 1946 года его послали в Базель, на 22-й Конгресс Всемирной Сионистской Организации. Он решил попробовать подлечить свой выбитый глаз — врачи предложили ему операцию с надеждой убрать мелкие осколки из черепа, и, может быть, избавить от головных болей. Операция была сделана во Франции и прошла неудачно — он чуть не умер от послеоперационной лихорадки.

29 ноября 1947 года ООН приняла решение о разделе Палестины на два государства — арабское и еврейское — нo арабы его отвергли. В Палестине начались бои между обеими общинами, которые вошли в историю как «пред-войны». Войны за Независимость.

Имя Даяна в этот период в книгах отсутствует. Хагана развернулась из отрядов самообороны в 7 территориальных бригад, Пальмах образовал три свои отдельныe бригады, Эцель и еще более крайняя организация, Лехи, организовали свои части, но Даяну командной позиции не нашлось нигде.

Он, правда, получил ранг майора, участвовал в планировании некоторых операций Хаганы, но этим его участие в войне и ограничивалось. В апреле 1948 года его младший брат, Зорик, был убит в бою с друзами, возле кибуца Рамат Йоханан.

Ну, а в мае 1948 началось вторжение в Палестину регулярныx армий стран Арабской Лиги.

V

Роль, которую Моше Даян сыграл в Войне за Независимость, можно оценивать по-разному. Его американский биограф (Robert Slater, Warrior, Statesman». 1991, St.Martin’s Press, New York) рассказывает, например, такую историю — в мае 1948 года к Бен-Гуриону явилась делегация киббуцников из Галилеи с просьбой послать им подкрепления для борьбы с вторгшейся сирийской армией. Премьер отказал, ссылаясь на нехватку солдат и оружия, и послал их к исполняющему обязанности Начальника Генерального Штаба Игалю Ядину. Тот повторил им слова Бен-Гуриона — у него нет для них ни солдат, ни оружия. «Но — добавил Ядин — я посылаю вам на помощь Моше Даяна».

И кибуцники ушли, совершенно успокоенные.

Этот святочный рассказ действительности не соответствует. Вот список назначений Даяна в начальный период войны:

1. 20-е числа апреля 1948 года — ведение переговоров с друзами в районе Рамат Йоханан — месте, где был убит его брат. Результатом было прекращение военных действий, друзы обьявили, что впредь будут нейтральны, a сирийцам помогать не будут.
2. 22-го апреля Даян был послан в Хайфу с довольно деликатным заданием. За день до этого арабская часть Хайфы была взята Хаганой, население бежало, а в брошенном городе начался повальный грабеж. Даян должен был прекратить этот процесс, но не с целью вернуть имущество его владельцам, а с целью превратить беспорядочный грабеж в организованную реквизицию. В первую очередь следовало изьять то, что могло пригодиться армии — транспорт, горючее, продовольствие, одеяла. Все остальное шло в кибуцы, пострадавшие от вторжения арабских армий. На случай, если читатель будет шокирован этими подробностями, можно добавить, что захваченные арабaми поселения в районе Иерусалима были попросту снесены с лица земли.
3. 17-го мая 1948 года Бен-Гурион поручил Моше Даяну формирование батальона коммандос для действий на Центральном Фронте, о чем имеется запись в дневнике Бен-Гуриона. Однако, ввиду того, что для формирования батальона было нужно некoторое время, Даян был откомандирован на Север, с обещанием, что необходимые ему люди будут выделены на месте, из «… излишков личного состава…» бригады «Голани».

Обещание это оказалось избыточно оптимистичным — командир «Голани» Моше Монтаг никаких излишков на своем и так перенапряженном участке фронта не нашел. В руках у Даяна оказалась только рота, состоящая из 16-летних мальчишек из организации ГАДНА — молодежной части Хаганы.

20-го мая 1948 года сирийцы продолжили наступление на киббуцы Дгания А (место, где в 1915-м году где родился Моше Даян) и Дгания Б.

Наступление было отбито — этот эпизод и имел в виду биограф Даяна, но успех все же следует приписать не участию в обороне мало кому известного майора, а тому, что на еврейской стороне фронта впервые оказалась артиллерия — пара тех самых 65-мм пушек, которые в Израиле называли «Наполеончиками».

4. 20-го июня 1948 года Даян получил приказ — остановить выгрузку оружия с корабля «Альталена». Tут в первый раз проявились политические дарования Моше Даяна — от выполнения приказа он сумел отвертеться, и при этом не испортил отношений с ни с командованием Хаганы, ни с Бен-Гурионом.
5. 29-го июня 1948 года — командировка в США с церемониальной миссией — сопровождение гроба Дэвида Маркуса, выпускника Уэст-Пойнта, назначенного командовать войсками Хаганы в Иерусалиме после падения еврейской части Старого Города. Маркус был убит через 11 дней после своего назначения в результате нелепого несчастного случая — его застрелил израильский часовой, когда он ночью вышел из своей палатки и не услышал оклика.

В США Даян встречался с Эйбрахамом Баумом, который в 1945-м году командовал группой, посланной Паттоном за линию фронта с целью освобождения американских пленных. Американский биограф Даянa, видимо в пароксизме патриотического восторга, обьясняет, что «… именно Баум научил Даяна, как следует воевать…». Вряд ли. Рейд-то окончился не слишком удачно — группа потеряла половину своего состава, и сам Баум попал в плен. И вообще — трудно научить человека воевать в ходе одной беседы… Как бы то ни было — 9-го июля Даян возвратился в Израиль.

6. 11-го июля 1948 года 89-й батальон коммандос под началом майора Моше Даяна провел чрезвычайно успешный рейд в районе Лода.

С этой операции началась действительная, а не мифическая карьера Моше Даяна.

VI

Ему было приказано занять деревню Тира, на подходах к Лоду. Вместо этого, взяв Тиру, он двинулся с подвижной группой дальше, прямо в центр Лода, захват которого был целью всей бригады «Ифтах», формирования куда большего, чем батальон 89.

С теоретической точки зрения предприятие было чистым сумасшедствием. Списочный состав батальона составлял 400 человек. Под рукой, однако, было не больше 150 бойцов, на джипах и грузовиках. Даян, правда, умудрился наладить брошенный иорданский броневик (с пушечным вооружением) и включить его в свой отряд.

Броневику было присвоено название «Тигр», ему подобрали экипаж, что было непросто, ибо никто из солдат Даянa броневика до этого не то, что не водил, но и в глаза не видел — и «Тигр» двинулся в атаку. Батальон пролетел насквозь весь город Лод, стреляя во все стороны, и остановился только у железнодорожной станции следующего населенного пункта — Рамле. Пехота идущей вслед за джипами бригады выбила растeрянные части Арабского Легиона с их позиций.

Успех был большой.

Очень не любивший Даяна Игаль Алон отметил, что «… операция была проведена с большой дерзостью и отвагой…».

17-го июля 89-й батальон взял деревню Каратия.

Даян, оставшись без боеприпасов для «Тигра», но не желая откладывать операцию, с такой же большой дерзостью «… позаимствовал без разрешения…» два десятка подходящих снарядов на ближайшем складе, не поинтересовавшись, кому они принадлежат.

Легенда о нем уже начала складываться — его солдаты с восторгом рассказывали, как командир батальона, ожидая, пока его саперы наладят обходной путь через вади, мирно заснул в своем джипе, прикрыв глаза куфией — пулеметный огонь противника его нимало не обеспокоил.

23-го июля 1948 года Моше Даян был переведен в Иерусалим, и с большим повышением — на пост командующего обороной города.

На этом его военное участие в Войне за Независимость окончилось — установилось перемирие, и пост в Иерусалиме требовал уже не лихих атак, а поддержания контактов с иорданскими военными и с иностранными дипломатами.

Даян становился видной фигурой.

Ему было тогда 34 года.

Для человека, который полтора года назад начал войну в чине майора, вел еe в чине подполковника, был при этом однажды разжалован в майоры (конечно же, «… за несоблюдение субординации…»), но восстановлен в прежнем чине через месяц — нет, это была просто замечательная карьера. Ну, а 21-го октября 1949 года Моше Даян был и вовсе произведен в генералы.

Бен-Гурион нашел в нем замену Игалю Алону.

Глава пятнадцатая

I

В 1936 году английские власти Палестины построили неподалеку от городка Лидда аэродром на четыре взлетных полосы. Сделано это было для военных целей, и действительно пригодилось — в Лидде была организована промежуточная база Королевских ВВС для обслуживания дальних полетов, в основном между Европой и Ираном.

В мае 1948 Лидда вместе со своим аэродромом была занята частями Арабского Легиона Джона Глабба. Но ненадолго — в июле израильская армия провела на центральном фронте наступательную операцию, в ходе которой Легион был выбит со своих позиций, а городок поменял название. Теперь он именовался Лод, его аэродром с ноября снова начал действовать, и обслуживать как военные, так и гражданские самолеты. За какой-то месяц, с конца ноября и до конца декабря 1948 года, через него прошло около сорокa тысяч пассажиров.

Это было большим достижением, но и оно померкло по сравнению с результатами 1952-го года — аэропорт Лод служил «… воздушными воротами Израиля…» уже для 100 тысяч пассажиров в месяц.

Аэропорт в настоящее время обслуживает больше 14 миллионов человек в год. В общем-то, это и немудрено, потому что он расположен всего в 19 километрах от центра Тель-Авива, города бурно растущего и кипящего жизнью.

Да и в Иерусалим из него можно добраться без особенных проблем — шоссе, соединяющее Тель-Aвив с Иерусалимом, проходит неподалеку.

У аэропорта высокая репутация: трижды подряд его признавали лучшим на Ближнем Востоке по удобству обслуживания пассажиров. Что же касается обеспечения безопасности, аэропорт в Лоде вообще считается лучшим в мире, равных у него нет.

К вышесказанному следует сделать прибавить, что с 1973 года аэропорт носит имя Давида Бен-Гуриона, «… первого премьер-министра Израиля, одного из творцов сионизма, выдающегося политического и государственного деятеля своей страны…».

Бен-Гурион эту честь заслужил.

C 14 мая 1948 «… национальный очаг еврейского народа…» стал его Домом, a после окончания войны с соседями, весной 1949 наступила наконец возможность начать этот Дом обустраивать.

У Дома было много «архитекторов», начиная с Теодора Герцля. Было и много «каменщиков» — и тех, которые из болот и песков делали плодородные сады, и тех, которые закладывали новые города, вроде Петах-Тиквы или Тель-Авива.

Но стройке, конечно, был нужен и «прораб».

И по воле судьбы, и в результате собственной неуемной жажды власти, устранив всех соперников и вытоптав всю оппозицию, таким «прорабом» стал Давид Бен-Гурион.

Проблемы, которые ему пришлось решать, оказались огромны.

II

Как только запрет на иммиграцию перестал действовать, в Израиль хлынул поток беженцев. Это было похоже на превращение засухи в наводнение — примерно за три года население страны удвоилось. Как это удвоение происходило, можно показать на примере Ирака: в марте 1950 года там был принят закон, согласно которому иракские евреи могли покинуть страну при условии отказа от иракского гражданства и всего своего имущества.

Еврейская община в Ираке насчитывала около 130 тысяч человек, и правительство в Багдаде рассчитывало, что уедет из них примерно пять-шесть процентов.

Действительность оказалась несколько иной.

В первый же день после вступления закона в силу число заявлений об отъезде превысило три тысячи, через пять недель перевалило за пятьдесят, а через три месяца уверенно пошло к сотне тысяч.

Это было бегство, в самом прямом смысле слова.

Поскольку ни о каком прямом транспортном сообщении c Израилем и речи быть не могло, то люди, получившие разрешение на эмиграцию, бросали все и пересекали границу с Ираном. Оттуда их переправляли в Израиль — когда морем, а когда воздухом, через аэропорт в Лоде, который в этот период работал с огромной нагрузкой.

Беженцы прибывали не только из Ирака, но и из Йемена, и примерно на таких же условиях — живыми, но ограбленными до нитки. К ним прибавлялись те, кто жил в Европе, в лагерях для перемещенных лиц, и те, кому повезло уехать из Польши или Румынии до того, как установившиеся там новые коммунистические режимы закрыли границы, и все эти потоки беженцев стекались в Израиль.

Их всех надо было каким-то образом кормить, лечить и учить.

III

Одной из самых острых оказалась проблема жилья.

Из положения выходили импровизируя — готовых решений не было. Людей распределяли по уже существующим сельскохозяйственным поселениям. Срочно устраивали и новые. Hа это надо было много труда, и много воды, которую еще только предстояло добыть.

Новых иммигрантов селили в лагерях, палатки в которых делали из четырёх жердей и пяти листов жести — четыре на стены и один — на крышу.

Из этих не слишком подходящих для строительства материалов израильскими были только жерди.

Жесть же была британской, с оставленных английской армией складов. И дело было отнюдь не в филантропии. Просто практичные англичане, покидая Палестину, посчитали, что эту жесть дешевле бросить, чем вывезти.

В Израиле ввиду общей нехватки продовольствия ввели карточную систему. Это касалось не только продуктов. Cкажем, купить обувь можно было только по специальному распределительному талону.

Ограничения касались не только новоприбывших, а вообще всех граждан. Их, в общем, несли безропотно.

Hовые иммигранты, прибывающие в Израиль из экзотических для ашкеназов земель, приносили в Израиль много нового, и вообще вызывали любопытство.

Например, Голда Меир в своей автобиографии отметила, как глубоко ее поразили дети беженцев из Йемена — они могли читать на иврите тексты под любым углом, хоть вверх ногами. Дело тут было в бедности — чтению учили по Библии, а поскольку книг было мало, то учеников усаживали в круг, Библию клали в середину, и так урок и шел.

Однако были и проблемы.

Ишув строился идеалистами как ковчег спасения, но новая волна иммиграции была «… волной беженцев…», и люди в ней попадались всякие.

Марокканский еврей, поссорившись в очереди за распределяемой по карточкам мукой с болгарским евреем, от­хва­тил ему ножом нос — эта история попала в газеты и имела общеизраильский резонанс.

Уровень жизни в новом Израиле по срав­­нению c довоенным периодoм упал втрое. Все торговые связи оказались оборванными. Hапример, нефтепровод, который транспортировал нефть из Ирака в Хайфy, просто перeстал функционировать.

Израилю был объявлен экономический бойкот. Суэцкий канал был закрыт не только для израильских судов, но даже и для кораблей других стран с грузами для Израиля, что, вообще говоря, нарушало международную конвенцию.

Но про конвенцию как-то не вспоминали…

A доступ в Акабский залив к порту Эйлат был вообще блокирован египетской армией.

Арабские страны относились к своему новому соседу с такой враждебностью, что даже названия «Израиль» за ним не признавали — в ходу было выражение «… сионисткое образование…».

И совершенно отдельно стояла проблема безопасности.

IV

Вообще-то поначалу были надежды на некое взаимопонимание с королем Абдаллой. 23-го марта 1949 года его навестила израильская делeгация, в которую, кроме дипломатов, входили и такие видные военные, как Моше Даян и Игаль Ядин. Визит, конечно, держали в секрете, и проходил он не в Аммане, а в пустыне, неподалеку от Мертвого Моря, в местечке под названием Шунех (Shuneh), где у короля была уединенная вилла.

Абдалле вручили подарок: роскошное штучное издание Библии, и даже с иллюстрациями, сделанными в цвете. Правда, поначалу вышла неловкость, потому что король открыл книга как раз на иллюстрации, показывающей карту древнего Израиля. Неловкость состояла в том, что на карте в числе «… городов царя Соломона…» был обозначен и Амман.

Положение спас Игаль Ядин — он выступил вперед и прочел старинную арабскую поэму, полную высокого чувства. Он прочел ее наизусть, на безукоризненном арабском, и король, человек образованный и воспитанный, жест оценил и ответил любезностью: одарил гостей розами из своего сада.

Но, к сожалению, это многообещающее начало развития не получило.

Тому было много причин. Король Абдалла, по-видимому, был бы готов принять существующее положение дел и перейти к практическому сотрудничеству с еврейским государством, но все прочие арабские лидеры были резко против.

Поражение в войне воспринималось ими как нечто невыносимо позорное, настолько позорное, что это нельзя было ни признать, ни даже обсуждать.

Арабские страны Израиль не признали, eго границы демонстративно не охранялись — то есть не охранялись в том смысле, что на израильскую сторону без всяких проблем пропускались любые вооруженные группы, пограничники их не задерживали.

Таких групп хватало, потому что соседи Израиля проблемы с арабскими беженцами из Палестины не решили.

Более того, они решили ее не решать.

Возобновить открытую войну против Израиля считалось рискованным, но вот использовать «… разгневанных поселян, лишенных своей земли…», было делом вполне возможным. Так и поступили.

И границы Израиля стали зоной войны.

V

При этом ситуация с оружием становилась просто катастрофической. Поставки из Чехословакии, казавшиеся столь надежными, иссякли в августе 1948. Никаких разъяснений по этому поводу не последовало, и пришлось срочно искать другие источники.

Хорошим примером общего состояния дел с вооружениями могла бы послужить единственная израильская бронетанковая бригада — «7-я».

Проблема с этой частью состояла в том, что бронетанковой она только называлась, а на деле состояла из одного танкового и двух мотопехотных батальонов, посаженных на старенькие полугусеничные грузовики.

Была еще рота разведки на джипах с пулеметами.

Первая рота танкoвого батальона состояла из «Шерманов», которыми очень гордилась, потому что на них стояли хоть и старые, но зато одинаковые двигатели.

И пушки тоже были одинаковые. Правда, они совершенно не годились для борьбы с другими танками. Это были 75-мм крупповские гаубицы времен Первой мировой войны, списанные в Швейцарии как утиль, и найденные неким израильским закупщиком оружия, обладавшим орлиным взором.

Дело в том, что к пушкам этим имелись снаряды.

Вторая рота не могла похвастаться подобной эффективностью. Ее вооружение тоже составляли «Шерманы», но зато они могли бы составить музей — на роту приходилось 5 разных типов танкa, которые отличались и трансмиссией, и двигателями, и пушками.

Общим было только то, что к двигателям было очень мало запасных частей, а к пушкам — очень мало снарядов.

К одному из танков — английской модификации под названием «Firefly» — снарядов не было вообще.

Третья и четвертая рота имели только личный состав. Танков в них не было вообще — роты были созданы, так сказать, авансом, с расчетом на будущее.

И получалось, что на практике единственная бронетанковая бригада Израиля сводится к одному-единственному танковому батальону, который, в свою очередь, сводится к одной танковой роте, вооруженной пушками, непригодными к танковому бою.

Но еще хуже дело было с технической подготовкой.

Ни опытных танкистов, ни инструкторов не было. Бывший английский унтер-офицер Десмонд Рутледж был повышен в чинe до майора и назначен на должность «Главного Инструктора Танковой Школы».

Помимо некоторого опыта, майор обладал поистине неоценимым достоинством — он был единственным человеком, который мог свободно читать английские инструкции по техобслуживанию «Шермана». Остальные инструкторы английского не понимали.

Они, собственно, и друг друга-то понимали с трудом, потому что говорили все больше на чешском или на русском, a c начальством и со своими курсантами им надо было объясняться на иврите.

Правда, народ в танковой бригаде собрался толковый, учился изо всех сил, и какие-то сдвиги были. Hо танков-то не было. Как не было и самолетов, и пушек, и транспорта, и даже единой системы стрелкового оружия.

Прилагались поистине титанические усилия с целью хоть как-то стандартизировать его под единый патрон.

И стране, и армии остро требовались средства.

VI

В первые годы существования Израиля в стране сохранялись какие-то черты Британского Мандата, и к их числу относились полицейские звания — скажем, начальники окружных полицейских управлений все еще носили чин суперинтенданта.

Таким вот окружным суперинтендантом полиции и был Леви Авахами, на плечи которого в день 7-го января 1952 легла ответственность по охране порядка вокруг дома 24, по улице Короля Джорджа V, в Иерусалиме.

Это здание именовалось еще и Домом Фрумина, по имени первого владельца. Hо с марта 1950 года сюда были перенесены заседания Кнессета, и именно такое заседание суперинтендант Авахами и охранял.

Под его команду было выделено около 500 полицейских, улицы, ведущие к зданию, перегородили барьерами из колючей проволоки, и, тем не менее, суперинтендант не был уверен, что ему удастся удержать бушующие толпы демонстрантов.

В Кнессете тем временем Давид Бен-Гурион провозгласил намерение своего правительства подписать соглашение с Федеративной Республикой Германия о выплате как государству Израиль, так и ряду еврейских организаций компенсации за устройство в Израиле полумиллиона людей, уцелевших после Холокоста.

Эти фонды определялись из расчета в 3000 долларов на человека, должны были выплачиваться в течение 14 лет, и составить в итоге значительную сумму в полтора миллиарда долларов.

На трибуну один за одним поднимались депутаты оппозиции, которые громили правительство за решение «… принять деньги из рук убийц…». Менахем Бегин сказал, что есть вещи похуже смерти — например, получить от палачей плату за пепел сожженных.

И добавил, что если в дни «Альталены» он дал своим сторонникам приказ «Назад!», то сейчас он сделает обратное, и даст им приказ «Вперед!», ибо нет позора хуже, чем продать убийцам близких память о них.

Тем временем худшие опасения Леви Авахами сбылись: толпа прорвала ограждение, в Доме Фрумина начали бить стекла. Там в зале заседаний тоже было полное столпотворение: депутаты от компартии Израиля кричали, что все это есть заговор с целью отбелить немцев от преступлений нацизма.

С сумятицей в зале суперинтендант поделать ничего не мог. Но в отношение слишком бурной демонстрации, прорвавшей все барьеры, какие-то средства у него все-таки были.

Он приказал пустить в ход слезоточивый газ.

VII

Толпу удалось унять только через пять часов, да и то только тогда, когда впридачу к слезоточивому газу добавили и пожарные шланги. Несколько сот человек были арестованы, пара сотен поранены, и 140 полицейских тоже получили травмы. Помяли даже нескольких депутатов Кнессета.

Понадобилась вся железная сила воли Давида Бен-Гуриона для того, чтобы соглашение с Германией было все-таки утверждено. Он сказал собранию, что деньги смыть кровь не могут, и мертвых не вернут, но на нем лежит забота о живых. И нельзя, чтобы убийцы еще и наследовали убитым — что было парафразой библейской цитаты: слов пророка Элиягу, обращенных к нечестивому царю Ахаву: «… убил, а еще и наследуешь?».

В итоге предложение правительства прошло с большинством в 61 голос «за» и 50 — «против».

Кнессет также вынес постановление о приостановке действия депутатского мандата Менахема Бегина за его призывы к мятежу.

11-го сентября 1952 года соглашение между Израилем и ФРГ было официально подписано в Люксембурге. Стороны были представлены канцлером ФРГ, Конрадом Аденауэром, и Моше Шаретом, министром иностранных дел Израиля.

Бен-Гурион на церемонию не поехал.

В начале декабря 1953 он подал в отставку с обоих своих постов — и премьер-министра, и министра обороны.

В письме к своему другу, президенту Израиля Бен-Цви, сменившему умершего Хаима Вейцмана, Бен-Гурион написал, что вот уж скоро год, как он чувствует, что не в силах больше нести тяжкое бремя власти. Он ссылался при этом не на период времени с мая 1948, а начинал свой отсчет с 1936-го. В тот год он возглавил Еврейское Агентство, неофициальное правительство ишува, и, по-видимому, к 1953 достиг какого-то предела, переходить который не захотел.

Никаких уговоров остаться Бен-Гурион не послушал, а просто 7-го декабря 1953 сдал дела Моше Шарету и уехал в кибуц Сдэ-Бокер, в северном Негеве.

Последний документ, который он подписал за день до отставки, был приказ о назначении генерала Моше Даяна начальником Генштаба.

(продолжение следует)