ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Нас поздравляли знакомые, соседи, и прохожие. А те из них, что бурчали вслед что-то злобное, делали это как-то неуверенно и выглядели слегка пришибленно. Слово «еврей», которого желательно было избегать, чтобы не создавать неловкость и не будить «спящих собак», внезапно зазвучало громко и гордо.

Давид Лялин

ПОБЕДА

Зейде майсес, или рассказы дедушки, который сам когда-то был внуком

Моим внукам, Орену и Боазу, с любовью.

«Храмовая гора в наших руках!
Повторяю — Храмовая гора в наших руках!»
Мордехай Гур
Командир 55-й воздушно-десантной бригады
Армии обороны Израиля
Радио сообщение, 7 июня 1967 года

Начальник генер-р-рального штаба Ицхак Р-р-рабин — раскатывая «эр» провозгласил мой папа, пристально глядя в глаза дяде Августу и оба они восхищенно вслушались в волшебное звучание этих слов. Командир парашютистов-десантников, герой битвы за Иерусалим Мордехай Гур — чеканно продолжал папа, переводя восторженный взгляд на дядю Борю. За них, за дорогих наших! — стараясь говорить твердо и высоко поднимая вместительную стопочку, прочувствованно отозвался дядя Боря. По колокольчику! — бодро возвестил папа, решительно выпил свою рюмку-«колокольчик», и весело захрустел свежим огурчиком.

Ну и за генерала Моше Даяна, конечно, хлопцы — отдуваясь и вытирая со лба и шеи пот солидно произнес дядя Август, перед тем как степенно, не спеша опорожнить свою рюмку.

За четвертую бутылку втроем уже принялись — с уважением и мимолетной тревогой подумал я — мама такой размах может не одобрить. Но эмоции от праздника небывалой победы захватили меня, расплескать их мне совсем не хотелось, и мысль эта потихоньку сошла на нет.

Ведь этот Насер — упирая на «е» обиженно начал дядя Август — это чмо египетское, говорил, что въедет в Тель Авив на белом коне. А евреев мол тамошних — негодуя продолжал он — всех, говорил, сбросим в море. Ну что, герой недоделанный, где теперь твой Синай, где твоя армия? На евреев полезли?! Вот и обделались, вояки хреновы! — торжествующе и назидательно закончил дядя Август.

Да-а, на Синае мы им вломили будь здоров! Оружие, пушки, танки, все побросали и тикать — удовлетворенно отметил дядя Боря.

Папа встрепенулся — Так ведь посадили арабов в наши танки и думали что какой-то толк будет, идиоты! Евреи им сделали курцын ерн и показали, что такое танковая война. За командующего бр-р-ронетанковыми войсками генерала Исраэля Таля — голосом Левитана продекламировал папа и разлил водку для тоста. Вдумчиво помолчали и прочувствованно выпили.

Насер, этот недоносок, исполняет сейчас ноктюрн в Каире — рвет ногтями волосы подмышками — заметил папа к весёлому одобрению собеседников. Колесо праздника набирало обороты …

А происходило это дело на даче, в пригороде Чернигова — Еловщине, куда мы приехали на лето из Ленинграда. Мужская компания — трое взрослых и я, 11-летний мальчуган — сидели в кущах грушево-яблоневого сада, в беседке, за обильным украинским столом. «Банкет», как высокопарно называл такие междусобойчики дядя Боря, развернулся стремительно, когда он и дядя Август, наши черниговские родственники, зашли к отцу потолковать о только что закончившейся ближневосточной войне 1967 года, разделить переполнявшую их радость, обменяться последними сведениями, почерпнутыми из вражеских голосов, ну и, конечно же, душевно посидеть в хорошей мужской компании.

Ведь происходило что-то необыкновенное, чудесным образом переворачивающее привычную картину мира: евреи разбили в пух и прах полчища врагов, хотевших их уничтожить. Вопреки всем обстоятельствам, вопреки мощной советской поддержке, вопреки гигантскому людскому превосходству арабов, вопреки обычному равнодушию всего мира, готового холодно принять очередной геноцид евреев, ими была одержана молниеносная, безоговорочная, беспримерная победа. Все мы были ошеломлены и празднично торжественны. Нас поздравляли знакомые, соседи, и прохожие. А те из них, что бурчали вслед что-то злобное, делали это как-то неуверенно и выглядели слегка пришибленно. Слово «еврей», которого желательно было избегать, чтобы не создавать неловкость и не будить «спящих собак», внезапно зазвучало громко и гордо. Рвущиеся с цепи, разбрызгивающие бешеную пену ненависти и антисемитизма советские газеты, вызывали пренебрежительные улыбки. Мол собака лает, а караван идет.

Вообще-то, самое светлое и искреннее народное ликование, которое я когда-либо видел в своей жизни, было стихийное братание людей в день полета Гагарина на улицах Ленинграда, всегда такого чопорного, по российским меркам. Победа Израиля в войне 1967 года по амплитуде чувств была вполне сравнимым событием, хотя праздновалось оно в России, естественно, только евреями, приглушенно, закрыто, среди своих. А вот по реальной значимости для каждого советского еврея, долгосрочности и силе влияния на их мироощущение, на их жизни, наконец, эта нежданная победа, случившаяся на другом краю света, оставила полет Гагарина далеко позади. Четверть века спустя все они, участники того черниговского застолья — и папа, и дядя Август, и дядя Боря — окажутся в Израиле. И проживут там свою старость, до самой смерти. Я думаю, что те июньские дни 1967 года в Чернигове они, также как и я теперь, всегда вспоминали, как одни из самых памятных и счастливых в своей жизни. Дни молодости, дни упоения победой, дни гордости за то что они евреи.

Ну, а праздник в тот давний день продолжался долго, глубоко затемно. Тосты, мысли вслух, рассуждения о происшедшем и о будущем. В какой-то момент решился вступить в разговор взрослых и я. Вспомнил как не мог дождаться почтальона с газетами на следующий день после начала войны. Сидел во дворе на скамейке и не сводил взгляда с почтовой щели в калитке забора, откуда должны были появиться газеты. Почта в этот день запаздывала. И вот наконец я хватаю номер Правды и, прямо у калитки, впиваюсь в пляшущие буквы. И сердце падает от описания успехов египетской армии. И слова «сбито более 70 израильских самолетов» отзываются разливающимся холодом под ложечкой. А Известия тут же радостно уточняют «сбито 73 израильских самолета». Бросаю газеты у калитки и бреду в дом, надеясь только на одно — что врут, как всегда и во всем, врут. А вражеские голоса в эти дни глушат страшно, исступленно, и поймать радио-волну, услышать их новости невозможно. И вдруг, поздно вечером, отцу, после мучительных манипуляций с транзисторным приемником, усовершенствованным умельцами с его работы, удается нащупать Свободную Европу. И мы понимаем, что все не так, что авиация арабов уничтожена на аэродромах в первые часы войны, что положение их на Синае безнадежно и они сотнями и тысячами сдаются в плен. Треск глушилок опять покрывает новости, но уже поздно, поздно — мы все знаем! И газеты на следующий день уже не рассказывают об успехах арабов, а только лишь гневно клеймят израильских агрессоров и понять что происходит из этих газет совершенно невозможно. И я, вспоминая отчаяние того первого дня, и холодок под ложечкой, вмешиваюсь в разговор взрослых и спрашиваю: «Почему же они так бессовестно врали — о сбитых самолетах и о других военных успехах? Ну даже если они всегда врут, ну не могут иначе, но ведь здесь это просто глупо, ведь такое поражение не спрячешь!»

Отец слегка трезвеет, серьезнеет и неожиданно тихо говорит мне: «Они и не такое скрывали, и весьма успешно скрывали. Видишь в чем дело — мир меняется, правду становиться узнать легче. А они орудуют все так же, дубово, их ориентир — для рядового и сержантского состава. Да и Насер их похоже надул на первых порах. Но ведь большинство все равно всему верят. А многие боятся, боятся не верить». Ко всему что говорит отец, я отношусь очень внимательно и серьезно. Когда мне было шесть лет, в ответ на мои вопросы о мироустройстве он сказал мне: «Нашей страной управляет шайка бандитов. Но если ты кому-нибудь об этом скажешь, то меня посадят в тюрьму». И я никогда об этом никому не говорил, даже маме. Но всегда об этом помнил.

Тут в наш диалог вмешивается дядя Август. Глядя на меня большими, слегка выпуклыми глазами, он берет меня за руку и басит: «Ты пацан еще. Тебе школу нужно закончить, институт. Выбрось дурь из головы — врут, не врут, верят, не верят. Все врут, все и всюду — так мир устроен. Ты же умный, так понимай, но не болтай. А то вот у меня на работе случай был, пропал парень ни за понюх табаку…». Ну Вы прямо как мой дедушка говорите — перебиваю его я — Конечно, насчет болтать где не нужно, я понимаю. Но уж больно глупое вранье было: 73 самолета мол сбили, как же, держи карман шире.

Они думали что наши самолеты напрямую, через Синай полетят — оживляется папа — а евреи зашли в обход, со стороны моря. Ну и уделали всю их авиацию прямо на земле. За израильских соколов! — предлагает дядя Боря. Этот тост пьют стоя — евреи-летчики, евреи-воздушные асы, вызывают особое уважение у этого поколения, поколения, воспитанного на легендах о Чкалове, Громове, Гризодубовой. Не умеет наша шайка мудаков проигрывать — заводит новую тему папа. Просчитались, обосрамились, проиграли — так сразу же разорвали дипломатические отношения. Это как любитель садится играть с гроссмейстером и проиграв, сбрасывает с доски фигуры и объявляет что знать того больше не хочет.

А то еще этой же доской норовит гроссмейстеру по голове дать — подхватывает дядя Август.

За разговором он пересаживается со своего стула к папе, на скамейку беседки, и облокотившись на спинку они ведут непринужденную беседу. Мужчины они крупные, массивные и спинка внезапно ломается. В воздухе мелькают две пары ног и, совершив цирковой кульбит, по прежнему держась за руки, они вылетают с довольно приличной высоты рушащейся беседки в густой малинник. Дядя Боря и я бросаемся на помощь, но папа и дядя Август уже на ногах и слегка ошеломленно осматривают друг друга. Помимо пары царапин, все как будто в порядке. Как вы ребята? — недоверчиво спрашивает дядя Боря. Ты чего замолчал-то, Муля? — говорит он моему отцу, несколько оторопевшему от своего неожиданного акробатического трюка. Ну и как вам мой «полет Шмуля»? — встряхнувшись, бодро вопрошает папа. Все облегченно смеются и идут обратно в поломанную беседку, чтобы выпить на посошок.

А времена впереди предстояли тяжелые. Заканчивалась холодная оттепель. Начинались серые, безнадежные годы застоя. Впереди были волны нарастающего антисемитизма в России и в мире, трудные для Израиля войны 1973, 1982, и последующих годов, годы развала привычной жизни, эмиграция, наконец, годы старости. Но души их, души участников того давнего «банкета», были навсегда согреты ослепительными лучами той неповторимой победы.

Атланта, июнь 2021