Расслабься, погоди: тебе расскажут факты,
всевидящий Большой окажет помощь Брат.
Не плюйся, не кричи и не ругайся — “Fuck you!”,
всей сутью принимай молчание ягнят.
ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО…
Стиклю — Стеклянная
По улице знакомой,
изящной, Стеклянной,
по улице, где юность
куда-то утекла,
я мысленно шагаю,
на цыпочках ступаю,
чтоб не разбить случайно
старинного стекла.
Всю молодость ходила
по этой самой Стиклю,
извилистою линией
она меня влекла.
Восторг и радость сникли,
шаги мои там стихли,
печаль моя по прошлому,
зачем ты не светла?
Ах, Стиклю, что скрывала,
таила, молчала,
зачем не говорила
про страшные дела?
Про то, как ты из Гетто
родителей и деток
на верную погибель
в Понары увела.
Как ты сейчас красива,
тонка и ювелирна,
хрупка, но так роскошна —
сплошное Фаберже.
А до войны тут рядом
мясной был тесный рынок.
Тот иудейский хаос
исчез давно уже.
Я больше не шагаю
по улице Стеклянной —
хоть чисто и прилично,
но где её тепло?
Она сама уходит
своей походкой пьяной,
и в сердце проникает
разбитое стекло.
Имя
Надоела, знаю, всем моя нация,
обещаю следить за своей интонацией.
Вспоминаю тихо поездку в Израиль,
посылает он мне открытку из Рая.
Там прельщают руинами и глубинами,
голубыми морями, горами, пустынями,
и Стеною Плача… Однако время
всего ярче запомнилось в Яд ва-Шеме.
В детском зале гаснущих звезд, в бесконечности,
где звучат имена из бездонной вечности —
Ицик, Ривка, Яаков, Рахиля, Ханна —
нескончаемой музыкой для органа.
И священный трепет охватит и оторопь,
в темноте проплывают дети и отроки
из Варшавы, Праги, Вильно, Лиона
полтора миллиона — все поимённо.
И заходится сердце от каждого имени,
и стучится толчками в груди непосильными.
Упадёшь, зарыдаешь, но нет опоры —
в невесомость уносит, в её просторы.
Ты одна заблудилась в пустынном космосе,
все внимание на человеческом голосе,
выкликающем имя, простое имя,
малыша ли, подростка, что были любимы,
а потом убиты жестоко, безжалостно…
Мир без них застыл обреченно, безрадостно,
исступленно глядит в безнадёжную темень,
имена повторяя их в Яд ва-Шеме.
Детский зал был задуман, наверно, поэтами,
все в душе перевернуто только поэтому.
Содрогаясь, страшную слышу поэму
неуёмной памяти Яд ва-Шема.
Ханука
«Нес гадоль хая шам» — “Чудо великое было там”
“Нес гадоль хая по” — “Чудо великое было здесь”
Страх, паранойя, паника,
но праздник света приходит своим чередом.
Он называется Ханука
и очищает от скверны храм, убежище, дом.
Где? В глубинах истории,
в чем-то таком, что зарыто в далёких веках.
Сказка? Миф? Аллегория?
Но даже конченным скептикам сладко думать о чудесах.
Чуда постичь бы механику
пусть даже с помощью мрачного Эдгара По,
чтобы сейчас, вот на эту Хануку
нес гадоль хая не только шам, но и по.
Девочка из Литвы
Дымами стали девочки в Литве…
М. Бриф.
Долго с тобой говорим мы
о книгах, стихах, любимых,
родителях, детях, женах.
Слушаю я напряженно.
Нет, отнюдь не на идиш
с тобой говорим мы. Видишь:
этот язык полумертвый
к нам не прикрутишь отверткой.
Все дольше с тобой говорим мы,
все чётче рисунок из дыма.
И чем говорим мы дольше,
тем ярче из пепла Польши
растет силуэт уязвимый,
встаёт из литовского дыма
мой облик животворящий
девочки настоящей.
Все будет хорошо
“Все будет хорошо, все кончится печально”
Евг. Шварц
Все будет хорошо, все кончится печально,
не надо, дорогой, о правде тосковать.
Согреемся с тобой мы песенкой прощальной —
зачем с ума сходить, все близко к сердцу брать?
Пусть правда до сих пор служила витамином,
в твоем усталом теле будила бодрый дух.
Но ложь так велика — бессильна медицина,
а правду растерзали на части в прах и пух.
И ложь пошла гулять, да правдою рядиться,
ей верят хитрецы, слепцы и подлецы.
Смотри, как у лжецов деревенеют лица,
и умники противны, как жалкие глупцы.
От грязного вранья не действует вакцина —
не вирус угрожает, а ненависть и ложь.
Не надо возмущаться и лезть в ее глубины,
ты слишком много знаешь и тем ты нехорош.
Расслабься, погоди: тебе расскажут факты,
всевидящий Большой окажет помощь Брат.
Не плюйся, не кричи и не ругайся — “Fuck you!”,
всей сутью принимай молчание ягнят.
Ведь глупо погибать, как тот поэт опальный.
Зачем же отвергать земную ось и твердь?
Все будет хорошо, все кончится печально —
единственная правда на этом свете — смерть.
***
Стремились друг к другу соскучившиеся тела,
чинило им время немало препон и препятствий.
Айфонов и зумов дорожка навстречу вела,
но не позволяла коснуться, обняться, прижаться.
И вот появились у тел этих антитела —
как будто залили бензина, добавили драйва.
Тела загорелись, очнулись — такие дела —
как долго они лишены были этого кайфа!
Природа проснулась, забрезжил вдали где-то свет,
и тело совсем по-иному отныне запело.
Быть может, свобода пришла, и преград больше нет ? —
Ведь тело — ничто, пока в нём не живёт антитело!
***
Христос воскрес, моя Ревекка!
Сегодня следуя душой
Закону бога-человека,
С тобой целуюсь, ангел мой.
А завтра к вере Моисея
За поцелуй я не робея
Готов, еврейка, приступить —
И даже то тебе вручить,
Чем можно верного еврея
От православных отличить.
A.С. Пушкин
Ах милый, Александр Сергеич,
Я тронута до глубины.
О знали б вы, какая мелочь
Любая вера в наши дни.
Все веры заменил ваш светоч,
Народы шумною толпой
К вам тянутся сквозь боль и немочь
Той не заросшею тропой.
И финн, и гунн, уже не дикий
Тунгуз, калмык, что друг степей,
Казах, таджик и многоликий
Русскоязычный там еврей.
Ценю, что вспомнили Ревекку,
Не как Татьяну, но хоть так.
Не знал такого имярека
Ни Мандельштам, ни Пастернак.
За это щедрые узбеки
Гарем вам целый отдадут.
Зачем проблемы вам с Ревеккой?
Гарем, поверьте, зэр гут.
Не надо проходить гиюра —
Весьма болезненный обряд.
А православных в том сумбуре
Едва ли девы отличат.
Стихотворенье ваше — шутка.
Живу, отмеченная им.
Но как же нравится мне жутко,
Что сквозь века мы говорим.
