ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Тарас Бульба, при всей средневековой жестокости этого персонажа, — размашистая, как и его шаровары, натура — с нелюбовью ко всяким утеснениям цивилизации, отважный эпикуреец, любитель горилки, ватрушек и пундиков, наделённый юмором и хитрецой. Нет народных героев «белых и пушистых». Трудно оценивать их поведение, пользуясь сегодняшними канонами.

Михаил Голубовский

ТАРАС БУЛЬБА В XXI ВЕКЕ

Часть I. А поворотись-ка, сын

В 1975 г. на время летних каникул учитель литературы задал пятиклассникам прочесть ряд книг, среди которых была и повесть Гоголя «Тарас Бульба». В шестом классе детям и моей дочери пришлось писать сочинение на тему «Тарас Бульба — народный герой». Авторы школьного учебника предлагали ответить на вопросы: «На кого из былинных богатырей похож Бульба? Чем он нам близок и дорог?». Обычно сочинения школьников заканчивалось словами: «Тарас Бульба воплотил в себе лучшие черты русского народа».

Тогда я перечитал «Тараса Бульбу». У тех, кто со школьных лет не заглядывал в повесть, многое стёрлось в памяти. Помнился многопудовый запорожец с чубом, с казацкими усами, с шароварами шириной в Чёрное море, браво рубившийся с ляхами, восклицая «Есть ещё порох в пороховницах!». Помнилась трагическая гибель Бульбы и его сыновей Остапа и Андрия, полюбившего красавицу полячку и павшего от рук родного отца — «Я тебя породил, я тебя и убью!».

Сопоставление текста «Тараса Бульбы» с тем, как эту историческую повесть изучают в школе, поразило и привело меня к выводу: повесть полностью препарирована в угоду ультрапатриотическому воспитанию. История и художественная сторона отошла в тень.

Запорожские казаки в истории В. Ключевского

Для понимания исторического ландшафта событий, изображенных в повести, заглянем в «Курс русской истории» В.О. Ключевского (т. III, Политиздат, М., 1957). Слово “казак” —татарского происхождения. Оно относилось к людям Московской Руси и Малороссии, которые с оружием в руках уходили из города в степь “казаковать” — промышлять зверем, птицей и рыбой, делать ответные набеги на татарские и турецкие поселения. В конце ХV и начале ХVI веков возникали военно-промышленные артели, объединения казаков, строивших свои укрепления. Одним из них стала Запорожская Сечь.

Земли правого берега Днепра были под эгидой Литвы и Польши. В 1569 г. в рамках Люблинской унии они объединились в одно государство (Речь Посполитая). Все южное Приднепровье отошло к Польше. Началась активная экспансия польской шляхты на восток. Попадавшее в зависимость от польских панов украинское крестьянское население пополняло ряды вольных казаков. Поселения казаков представляли собой для Польши как бы пограничный заслон от частых набегов татарской и турецкой конницы. Однако с другой стороны, создавали много беспокойства для польских городов и местечек.

Возникла идея «приручить» вольных казаков, зачислив их на службу с жалованием и с единственной обязанностью — в случае войны выступать на стороне Польши. Составили список (или реестр) штатных казаков. В 1570 г. он включал отряд в 300 человек. Затем при короле Стефане Батории (1533-1586 гг.) число их возросло до 500. В 1625 г. штат реестровых казаков насчитывал до 6 тысяч человек или несколько полков. Тарас Бульба выведен Гоголем как один из таких полковников. Кроме реестровых казаков, было множество вольных разбойных ватаг, населявших пустые в то время степи.

Ключевский так оценивает миросозерцание казачества:

«Международное положение Малороссии деморализовало эту сбродную и бродячую массу, мешало зародиться в ней гражданскому чувству. Что могло объединять этот сброд? На шее у него сидел пан, а на боку висела сабля: бить и грабить пана и торговать саблей — в этих двух интересах замкнулось всё политическое миросозерцание казака, вся социальная наука, какую преподала Сечь… Свои боевые заслуги казаки предлагали за надлежащее вознаграждение и императору германскому против турок, и своему польскому правительству против Москвы и Крыма, и Крыму против своего польского правительства».

В 1581 г. польский авантюрист Зборовский был избран гетманом. Он без труда подбил казаков идти на Москву. Потом решили идти на Персию, а заодно пограбить и окрестные города. На слова о преданности королю и отчизне казаки отвечали поговоркой «поки жыта, поты быта» — до той поры живется, пока есть чем кормиться. Подобно бродягам-чернецам в пушкинском «Борисе Годунове — Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли; все нам равно, было бы вино.

Однако в конце XVI века в судьбе малороссийского казачества произошел переворот. В 1572 г. умер последний польский король династии Ягеллонов Сигизмунд II Август (1506-1572 гг.). Это был «праздный и мягкий гуляка» и веротерпимый человек. Если до него сочинения Лютера были в Польше подпольной литературой и за их чтение и распространение полагалась конфискация земель и даже смертная казнь, то Сигизмунд II сам выдавал читать протестантские книги из своей королевской библиотеки и разрешил проповеди в протестантском духе. Ничего не имел король и против православия. Православным было разрешено занимать общественные и административные должности.

В Польше возникла относительная веротерпимость, что сделало возможным проведение в 1569 г. политической унии, а затем, в 1593 г., — Брестской церковной унии, т.е. союза церквей. Возник грекокатолицизм. Брестской уния, просуществовала до 1946 г. (350 лет!) (насильственно упразднена и запрещена на территории СССР). Русская униатская церковь сохраняла свои обряды и русский язык в богослужении, но административно находилась под эгидой папы. Православное духовенство разделилось на две части — тех, кто вошел в унию, и кто отверг её. Среди последних была киевская православная иерархия. Она стала искать опору в казачестве и призвала их выступать защитниками веры.

Так случилось, пишет Ключевский, что «этой продажной сабле без бога и отечества обстоятельства навязали религиозно-национальное знамя, судили высокую роль стать оплотом западнорусского православия». Если раньше, до начала XVII в., на дне совести у казаков и шевелилось чувство, что «как-никак, а погром не есть доброе дело», то теперь их совесть облегчало убеждение, что они борются за веру, за русскую землю. Разбой и погром приобрели ореол святости и доброго дела.

Запорожская Сечь у Гоголя

Гоголь любил историю, тщательно изучал историю Малороссии по летописям. В полном соответствии с этой историей Гоголь красочно живописал жизнь и нравы Запорожской Сечи. Он написал повесть ещё будучи молодым человеком, в 25 лет. Впервые она вышла в 1835 г. в сборнике «Миргород». Затем в сильно переработанном виде — в 1842 г.

Белинский в известной статье «О русской повести и повестях Гоголя» (1836 г.) отметил, что писатель «никогда не изменяет себе, даже в таком случае, когда увлекается поэзией описываемого им предмета. Беспристрастие его идол. Доказательством может служить «Тарас Бульба». Это дивная эпопея, написанная кистью смелой и широкой, этот резкий очерк героической жизни младенчествующего народа». Смелость, в частности, состояла в том, что Гоголь, будучи украинцем и сочувствуя запорожцам, не умолчал об их разбойничьих нравах и кровавых набегах. Однако потом Гоголю изменило беспристрастие. Во второе издание повести под влиянием славянофильских идей он внёс множество вставок и дополнений в ультрапатриотическом духе. Они сильно исказили историческую правду. Но как раз эти вставки и стали ядром изучения «Тараса Бульбы» в школе.

Несколько цитат о бытовании запорожцев из дивной красочной кисти Гоголя.

«Некоторые занимались ремеслами, иные держали лавочки и торговали, но большая часть гуляла с утра до вечера, если в карманах звучала возможность»… это было просто бешеное разгулье весёлости». Первым, кто встретился Бульбе с сыновьями при въезде в Сечь, был лежащий посреди дороги мертвецки пьяный запорожец в «шароварах алого дорогого сукна», запачканных дёгтем. Не сумев сходу взять город Дубно, казаки отошли и тут же так перепились, что часть их была перебита и захвачена в плен. Это вызвало гневную речь кошевого: «У вас, видно, уже такое заведение: коли позволишь удвоить порцию, так вы готовы так натянуться, что враг Христова воинства не только снимет с вас шаровары, но в самое лицо вам начихает, так вы того не услышите»;

«Нередко происходила ссора у куреней с куренями. В таком случае дело тот же час доходило до драки. Курени покрывали площадь и кулаками ломали друг другу бока, пока одни не пересиливали и не брали верх, и тогда начиналась гульба». Сговорившись, одна группа казаков, решив сменить атамана (кошевого), для храбрости напилась. Некоторые из трезвых противились, тут же «курени, и пьяные и трезвые, пошли на кулаки».

Кошевой, зная нравы своевольной запорожской толпы, готовой прибить его насмерть, в страхе бежал и скрылся в толпе;

Перед походом на разбой города Дубно, казаки напились и по призыву Бульбы произнесли тост: «За веру — подхватили дальние; и всё что ни было, и старое и молодое, выпило за веру». Погромы оправдывались борьбой за веру, о чем писал Ключевский. Ясно показано, что о вере запорожцы вспоминали лишь перед очередным погромом.

Правда, в Сечи была деревянная церквушка, о которой кошевой с горечью говорил: «У нас храм божий — грех сказать, что такое: вот сколько лет уже, как, по милости божьей, стоит Сечь, а до сих пор не то уже снаружи церковь, но даже образа без всякого убранства». По словам кошевого, «многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет». Если и были казаки, которые завещали что-либо церкви, то «даяние их было бедное, потому что все пропили ещё при жизни своей».

Пришла в Сечь новая группа казаков — из тех «что пропили всё, что ни было на теле» — с потрясающими новостями: ксёндзы ездят по всей Украине в таратайках, запрягая вместо коней христиан, а «жиды держат на аренде христианские церкви» и что, «если жиду вперед не заплатишь, то и обедни нельзя править». Запорожцы тут же поверили этому пьяному бреду и стали действовать: «Жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны. Жалобный крик раздался со всех сторон, но суровые запорожцы только смеялись, видя как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались на воздухе». (Действительно смешно, пусть и дети посмеются, представляя эту сценку).

Известия прибывшей голытьбы побудили казаков выйти в поход: «Скоро весь польский юго-запад сделался добычей страха. Всюду понеслись слухи: «Запорожцы!… показались запорожцы!» Все, что могло спасаться, спасалось… Пожары охватывали деревни… Дыбом стал бы ныне волос от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые пронесли везде запорожцы. Избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранная кожа с ног по колена у выпущенных на свободу»…

Тарас Бульба» в школьных канонах

Описание Запорожской Сечи у Гоголя вполне соотносится с характеристикой казачества в истории Ключевского. Но вот книга: «Литература в VI классе». Методическое руководство к учебнику-хрестоматии «Родная литература для 6 класса» (далее будем называть эту книгу просто «Руководство») под редакцией М.А. Снежневской. Эта дама и автор школьного учебника. Книга рекомендована Министерством просвещения РСФСР (М., 1973). Читаем: «На протяжении всей повести Гоголь прославляет Запорожскую Сечь, её нравы, обычаи и политическое устройство. Это идеальная республика, о которой мечтал Гоголь» (стр. 132). Полное непонимание художественного стиля Гоголя.

Но, может быть, Бульба отличался от разбойничьей братии запорожцев какими-то особыми привлекательными чертами, что делает его «лучшим представителем» народа. Что побуждает детей, в соответствии с вопросами хрестоматии, искать сходство между Бульбой и «былинными богатырями» и дать ответ на вопрос: «Чем дорог и близок нам Тарас Бульба?»

Начнем, как принято в советской школе, с социального происхождения народного героя.

Бульба — казацкий шляхтич. «Тарас был один из коренных старых полковников», сказано у Гоголя. При гетмане Сагайдачном в начале XVII века реестровые казаки были разделены на территориальные отряды, или полки. Ключевский пишет о цели гетмана: «Сагайдачный хотел резко отделить реестровых казаков, как привилегированное сословие, от простых посполитых крестьян, перешедших в казаки, и на него жаловались, что при нем поспольству было тяжело. Шляхтич сам по происхождению, он и на казачество переносил свои шляхетские понятия… В реестровом казачестве готовилась будущая казацкая шляхта» (Т. Ш., стр. 114).

Бульба принадлежал к сановным, привилегированным казакам. Он владел многими хуторами, имел множество слуг, мог позволить себе отправить сыновей учиться в киевскую бурсу, а при выпуске из бурсы послал им из своего табуна пару молодых жеребцов. Одну только светлицу Тараса обслуживали две «девки прислужницы в червоных монистах», они испугались «приезда паничей, не любивших спускать никому». Светлица у Бульбы вымазана цветной глиной, на полках стоит награбленное добро — серебряные кубки, драгоценные стеклянные сосуды венецианской работы.

К сановному положению Бульбы стараются не привлекать внимание детей — ни в учебнике, ни в методическом руководстве. Зато обязательной для школьников является фраза хрестоматии: «Тарас любил простую жизнь казаков». Так исподволь создается у детей впечатление, что и Бульба тоже был простой казак.

Презрение к мирному труду. Бульба, принадлежавший к военной привилегированной верхушке, презрительно относился к мирным крестьянам, кто сеет хлеб, выращивает скот, занимается ремеслом. Вот он решает ехать в Сечь: «Какого дьявола мне здесь ждать! Чтоб я стал гречкосеем, домоводом, глядеть за овцами, да за свиньями, да бабиться с женой? Да пропади она: я казак, не хочу!». Любовь к простой жизни казаков у Бульбы проявлялась просто — бражничать и есть вдоволь популярные на Украине пампушки, медовики, маковники и пундики. Старший из его сыновей — Остап — полностью пошел в отца: «он был суров к другим побуждениям, кроме войны и разгульной пирушки».

Упрямство, сумасбродство. Эти две черты составляют основной контур натуры Бульбы: «Бульба был страшно упрям. Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век (в школьном варианте повести эти слова опущены — не годится для положительного народного героя). Здесь и беспричинное битьё горшков и фляжек после каждой выпивки. Здесь и безрассудное желание тотчас же по приезде сыновей ехать в Сечь, несмотря на мольбы матери. Здесь и деспотизм по отношению к жене: «она терпела оскорбления, даже побои, она видела из милости только оказываемые ласки».

Хитрость, коварство. Бульба приезжает с сыновьями в Сечь с желанием поскорей вести их в очередной набег. Но в Сечи мир, кошевой не может нарушить клятвы сохранять мир с турками. Что делает Тарас? Он спаивает своих дружков-казаков горилкой из заранее привезенных в Сечь бочонков и подбивает их выступить против кошевого. Затея удается. Кошевым избран Кирдяга, старый приятель Бульбы. На радостях «толпа разбрелась тут же праздновать избранье, и поднялась гульня, какой еще не видывали дотоле Остап и Андрий. Винные шинки были разбиты; мед, горилка и пиво забиралось просто без денег; шинкари были уже рады и тому, что сами остались целы».

Деспотизм, склонность к ссорам, нетерпимость к товарищам. У Тараса своеобразное понимание товарищества: если соратники поддерживают его взгляды и наклонности — они товарищи, если нет — следует обвинение во всех грехах и ссоры. Так поступил Тарас с кошевым, не пожелавшим в нарушение клятвы начать поход. И в другой раз, когда казаки по призыву духовенства пошли на мир с поляками с условием «оставить на свободе все христианские церкви, забыть старую вражду» — лишь один Бульба не согласился на мир. Тут же бросил он своих соратников, обвинив их в том, что они делают «бабье дело».

Самодовольство, нетерпимость к другим народам. Жестокость Бульбы по отношению к своим сородичам сочетается с чувством превосходства своей веры и своих обычаев над верой и обычаями других. Перед штурмом и разграблением Дубно, Бульба, избранный атаманом, произносит свою речь: «Перед нами дела великого поту, великой казацкой доблести! Итак, выпьем, товарищи, разом, выпьем поперёд всего за святую православную веру: чтобы пришло наконец такое время, чтобы по всему свету разошлась и везде была одна святая вера, и все, сколько ни есть басурманов, все сделались христианами!».

В понимании Бульбы поляки — тоже неполноценные, они «католические недоверки». Ну, а если, кто не хочет, чтобы везде была «одна святая вера» — для того есть тарасова казацкая сабля, того можно пограбить и вздернуть. Еврея Янкеля, который бросился к нему с мольбой о пощаде, Бульба, со свойственной ему хитростью, спрятал под телегу — авось пригодится на всякий случай. Ибо «жида будет время повесить, когда будет нужно». Обращается он к Янкелю не иначе как со словами: «собака, свиное ухо, чертов жид, чертов Иуда». Ну и, конечно, здесь и стандартное обвинение: «Ты и Христа распял, проклятый богом человек». Всё это не мешает Бульбе обратиться в трудною минуту за помощью к Янкелю, чтоб тот провез его в Варшаву: «меня могут как-нибудь узнать и захватить проклятые ляхи, ибо я не горазд на выдумки. А вы, жиды, на то уж и созданы».

Жестокость. Что сделал бы Тарас с красавицей полячкой, которую полюбил его сын Андрий, если бы казакам удалось взять Дубно? А вот что: «вытащил бы её за густую пышную косу, поволок бы её за собою по всему полю, между всех казаков. Избились бы о землю, окровавились её чудные груди и плечи… разнес бы по частям её пышное прекрасное тело». Даже привыкшим к жестокостям казакам «казались чрезмерной его беспощадная свирепость и жестокость». Защитники города умирали с голоду, все, включая женщин, мужественно оборонялись от казаков. В этом бою был схвачен и затем казнён по обычаям «тогдашнего грубого века» сын Бульбы Остап.

Бульба начинает «отправлять поминки» по сыну: «Только огонь да виселицу определяла его седая голова. — Ничего не жалейте! — повторял только Тарас. Не уважили казаки чернобровых панянок, белогрудых и светлолицых девиц: у самых алтарей не могли спастись они: зажигал их Тарас вместе с алтарями. Не одни белоснежные руки поднимались из огнистого пламени к небесам, сопровождаемые жалкими криками… Но не внимали ничему жестокие казаки и, поднимая копьями с улиц младенцев, их кидали к ним же в пламя».

Таков у Гоголя Тарас Бульба, которого детям предлагают сравнить с былинными богатырями, называют «народным героем» и который должен быть нам «близок и дорог».

Как препарируют текст повести

Когда у детей требуют ответа на вопрос: «Почему Гоголь восторженно относится к Запорожской Сечи», то подразумевают, что дети должны разделять восторг писателя. Симпатия Гоголя к запорожцам несомненна. Но тут следовало бы пояснить особенности его стиля, где романтическое преувеличение сочетается с юмором и подшучиванием, где нет прямых обличений, но самому читателю предстоит дать им нравственную оценку.

В другой повести писатель ведь тоже «восторгается» своими героями: «Прекрасный человек Иван Иванович! Какой у него хороший дом в Миргороде!… Очень хороший человек также Иван Никифорович». А разве сказано Гоголем какое-либо плохое слово в адрес Плюшкина, Собакевича, Ноздрева? Тем не менее мы чувствуем их ничтожество, и вряд ли кто-то обрадуется, если его назовут Иваном Ивановичем Перепенко. Белинский заметил: «Факты говорят громче слов; верное изображение нравственного безобразия могущественнее всех выходок против него». Эту особенность оказывать моральное воздействие, описывая грязные, ничтожные стороны жизни, Белинский считал доступным только одному таланту.

Талант Гоголя, несмотря на сочувствие к казацкой разбойничьей вольнице, не позволил ему сокрыть нравы «странной республики запорожцев». Если историк холодно пишет о запорожских казаках XVI-XVII веков как о сбродной бродячей массе, продажной сабле без бога и отечества, то мы воспринимаем это умом. Но благодаря Гоголю можем эмоционально переживать события «свирепого века». В беззаботном вольном товариществе гуляк и разбойников, в этом беспрерывном пиршестве, освобождении от семьи, дома, всех пут общества есть, как пишет Гоголь, что-то околдовывающее, жутко-обворожительное. Особенно по сравнению с тусклым бытием Акакия Акакиевича или ничтожной тяжбой Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Недаром до сих пор подростки так тянутся к дворовой вольнице, сбегают из дому и легко вовлекаются в разгульное товарищество улицы. И похождения казацкого атамана Тараса Бульбы читаются мальчишками как детектив с убийствами, стрельбой и прочими атрибутами.

Казалось, учителя литературы могут и призваны, пояснить детям: товарищества бывают самые разные. Хотя Бульба призывал к верности товарищам, но его призыв направлен на то, чтобы разграбить город Дубно и тем самым прославить казацкую саблю. Сам Гоголь в 1833 г. в статье «Взгляд на составление Малороссии» писал о запорожцах: «То же тесное братство, которое сохранялось в разбойничьих шайках, связывало их между собой».

Поэтому вместо того (или наряду с тем), чтобы заставлять школьников заучивать наизусть «Нет уз святее товарищества!… Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в русской земле….», можно было бы привести детям слова Льва Толстого о соблазне товарищества: «Люди делают явно дурное дело, но это наши товарищи и потому надо скрыть, оправдать их дурное дело. То, что мне предлагают делать — дурно, бессмысленно, но все товарищи решили это, и мне нельзя отстать от них. Для посторонних это может быть страданием, несчастием, но для нас и нашего товарищества это будет приятно и потому надо поступать так… Особенность этого соблазна состоит в том, что во имя его совершаются самые дикие и бессмысленные поступки» (Л. Толстой, т. 39, стр. 149).

Авторы школьной хрестоматии задались целью представить детям Бульбу как борца за свободу и независимость родины, былинного богатыря. Для этой цели используют два приема: сокрытие и приукрашивание. Сказано у Гоголя, что Бульба «был страшно упрям» и что характер его — «порождение тяжелого XV века» — эта фраза в хрестоматии опускается. Не стоит забивать детям головы и эпизодом коварства Бульбы против верного слову кошевого. Сказано у Гоголя — жестокости и свирепству Бульбы удивлялись даже казаки — и это убрать, как неприличное для положительного героя.

Но если нельзя сокрыть, то приходится приукрасить, оправдать мерзкие поступки высокими мотивами. В руководстве» для учителей даны такие советы. Дети, мол, по своей неопытности и невинности, часто объясняют отношение Тараса к своей жене резкостью, суровостью. Надо сие поправить, выделить слова о том, что «судьба жены Бульбы типична для того времени» (стр. 132). Будто бы все украинцы в то время избивали своих жен. Ведь даже по словам Бульбы были в то время злостные «домоводы», которые не избивали, а «бабились с женой». И будто сейчас не встречаются тарасовский деспотизм и жестокость к женщинам, особенно после выпивки, «гульни», как сказано у Гоголя.

Руководство советует подчеркнуть, что «Тарас Бульба, как и его товарищи, смысл своей жизни видели в борьбе за независимость родины. Поэтому пренебрежительно относились к оседлой домашней жизни и ко всем занятиям, не имеющим отношения к военной службе» (стр. 136). Вот это уже благородно, если ты борец, «патриот», тебе всё позволено.

Тарас Бульба и евреи

И здесь Гоголь не погрешил против исторической правды. То, что евреи у него именуются всюду «жиды», вполне понятно. Гоголь вырос в семье украинского помещика, а на Украине слово «жид» означало в те годы просто «еврей». В России слово «жид» приобрело ругательный или презрительный оттенок. (Историк Савелий Дудаков отмечает, что Екатерина II указом от 8 февраля 1785 г. de facto отменила в государственном делопроизводстве оскорбительное «жид», заменив его словом «еврей»). Однако, презрительное, высокомерное отношение к евреям стало частью национальной традиции у многих европейских народов. Гоголь, очевидно, вполне разделял бытовавшие в то время в украинской среде и польских шляхтичей стереотипные антиеврейские взгляды.

Сцена потопления запорожцами евреев написана в духе «юмора ситуации». Гоголевская фантазия расцвечена карнавальными деталями: «бедные сыны Израиля, растерявшие все присутствие своего и без того мелкого духа, прятались в пустых горилочных бочках, в печках и даже заползывали под юбки своих жидовок, но казаки везде их находили». Здесь «мелкий дух» сынов Израиля как бы противопоставляется силе «русского духа».

Конечно, Гоголь прекрасно знал из Библии, что один из родоначальников евреев Иаков, вступил в борьбу с суровым и властным богом Иеговой. За это он был назван Израилем, т.е. «богоборцем» (на иврите). Эта легенда являлась источником силы духа, мужества. Но таково уж свойство патриотического угара: прославление своего народа незаметно оборачивается презрением к другим народам. Казаки, пропив всё, начинали вспоминать о деньгах, «владычестве жидовства на христианской земле» и устраивали погромы.

Как же поступают в советской школе с «жидовской темой» в повести Гоголя. Может быть, поясняют, что запорожские казаки были тёмные, малограмотные люди, «младенческий народ». Что они были склонны разделять дикие предрассудки, верили всяким нелепостям в отношении «басурман» т.е. иных народов и иноверцев? Или что все люди склонны искать «козла отпущения», винить иных людей и народов в своих пороках и неудачах?

Приведу один типичный пример. В записках Вересаева «На японской войне» есть эпизод, когда. армейское начальство на маньчжурском фронте получает текст манифеста 1905 г. об основах гражданской свободы. Солдатам манифест боялись читать, офицеры к нему относились враждебно и объясняли по-своему: «Совершалось историческое событие, колебавшее самую глубокую подпочву страны, миллионы людей боролись и рвали на себе цепи. Здесь отношение было одно: — Всё жиды! Всё на жидовские деньги делается!». Убеждения запорожских казаков перешли, спустя столетия, и в современную эпоху.

Советские педагогические тети и дяди приняли позу страуса. Они просто вымарали начисто все места, где речь идет о евреях и где употребляется слово «жид» или «жидовский». И словно стыдливая гоголевская дама, «облегчили нос посредством платка». Как будто дети читают лишь кастрированный вариант повести, напечатанный в хрестоматии, а не полный текст, который печатается почти ежегодно миллионными тиражами в серии «Школьная библиотека».

В руководстве для учителей литературы нет ни слова о том, как быть с неприятной антисемитской темой. Сказано у Гоголя, — поднялись казаки отомстить за «…оскорбление веры предков и святого обычая, за посрамление церквей, за бесчинство чужеземных панов за унию, за позорное владычество жидовства на христианской земле» — в школьном варианте всё оставлено, и вера, и святые обычаи, а про владычество убрано. Это или педагогическая беспомощность или продуманная политика — не говорить о болезни, будто её нет и не было. Или стремление загнать её пока вовнутрь, чтобы в подходящее время усилить её течение? В результате дети, не получившие разъяснений и воспитанные в убеждении, что Тарас Бульба и запорожцы воплотили лучшие черты русского народа, перенимают эту традицию юдофобства и все, что с нею связано в ряду поколений.

Во времена Бульбы поводом к погрому евреев была весть, что «рассобачие жиды» взяли на аренду христианские церкви, а «жидовки шьют юбки из поповских риз». Стоит ли удивляться, что спустя три века сохранились и воскресли запорожские доводы героя песни Владимира Высоцкого «Антисемиты»: «Им кровушки надо, они по запарке / Замучили, гады, слона в зоопарке, / Украли, я знаю, они у народа / Весь хлеб урожая минувшего года». И праправнук Бульбы переходит к действию: «На всё я готов, на разбой и насилье, И бью я жидов и спасаю Россию». Крепка еще казацкая сила!

В замечательной книге Олжаса Сулейменова: «Аз и Я» («Алма-Ата», 1975) есть очень верные слова: «С ростом национального самосознания наука нередко становится на службу казенному патриотизму, тогда историография начинает отходить от истории. Факты или неверно освещаются, или фальсифицируются в угоду возникающему на прошлое взгляду. Явление это универсальное». Повесть «Тарас Бульба» и то, как её изучают в советской школе, хорошо подтверждает горький вывод казаха Сулейменова.

Подготавливая второе издание, Гоголь тенденциозно ретушировал повесть. Но и сквозь славянофильскую ретушь историческая правда проступает вполне отчётливо. Сбродный состав (выходцы из 74 городов Западной Руси и Литвы) мешал запорожцам видеть родину даже в Украине, не говоря о Московской Руси. «Во время войны они обращались с русскими и их храмами нисколько не лучше, чем с татарами, и хуже, чем татары» (Ключевский, т.3 с. 111). Поэтому те места повести, где Гоголь нарочито вкладывает в уста казацких атаманов ультрапатриотические слова во славу России, звучат фальшиво.

Вот бывший казацкий атаман Мосий Шило, который «пропил и прогулял всё, всем задолжал на Сечи, и прокрался как уличный вор», будучи смертельно раненным, восклицает: «Пусть же стоит на вечные времена православная Русская земля и будет ей вечная честь»! Вот другой такой же атаман Кукубенко обращается к своей братии: «Пусть же после нас живут ещё лучшие, чем мы, и красуются вечно любимая Христосом Русская земля!». Заключительный аккорд повести патетичен: «Да разве найдутся на свете такие огни, мука и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!».

Школьный учебник просит ответить детей: «Какие мысли и чувства Гоголя выражены в этих заключительных словах? Как связаны они с содержанием всей повести?» Да никак не связаны — мог быть ясный ответ составителям школьной хрестоматии, «дамам. приятным во всех отношениях».

Второй вариант повести: от эпоса к религиозному национализму

Первое издание повести вышло в 1835 г. Второе, сильно переработанное и дополненное — в 1842 г. Оказывается, почти всех ультра-националпатриотических воззваний не было в первом издании. В полном, академическом собрании сочинений Гоголя, (1952 г.), помещен исходный вариант. В примечаниях указано: «Подготавливая и обрабатывая вторую редакцию повести, Гоголь частично подпал под влияние славянофильских тенденций. В несомненной связи с этими новыми для него тенденциями он заново пишет вторую речь Тараса к запорожцам о товариществе: основной мотив этой речи — особое свойство “русской души”, “русского чувства”». Вместо выспренних слов о русской силе, которую нельзя пересилить, в первом издании стояло простое и ясное: «Черт побери! Да есть ли что на свете, чего побоялся бы казак!»

Во второй вариант Гоголь добавил всю сцену сожжения Бульбы. В первом издании эта сцена начисто отсутствует. Дополнена жуткими подробностями и сцена казни Остапа. Цель этих вставок очевидна: читатель, проникнутый сочувствием к мученической смерти казака Бульбы, как бы должен забыть, что этот герой убивал и вешал неповинных людей, поджигал у алтарей женщин и подбрасывал пикой в огонь младенцев, сдирал кожу с живых людей и т.д. А детям про то и знать не положено.

В первом варианте Тарас и Остап успевают похоронить убиенного Бульбой Андрия по христианскому обычаю. Во втором варианте Андрий остается непохороненным (пусть знает «собачий сын», как изменять, даже своей смертью не заслужил он прощения жестокосердого отца).

В первом издании Тарас ссорится с товарищами из-за неравного дележа добычи, во втором — из-за их «наклонности к варшавской стороне». Таким образом, явное славянофильское подкрашивание не связано с содержанием повести и лишь ухудшает то, что первоначально создал талант Гоголя. Но именно эта приправа сделана ядром, центром изучения повести в школе. В угоду казенного ультра-патриотизма.

Патриотизм подлинный возникают у человека сам собой, как любовь к матери. «Но я люблю, за что не знаю сам…» Сталинская идеология оправдывала террор опричнины, жестокость и коварство Ивана Грозного. Эта традиция не исчезла. Был ты видом довольно противен / Сердцем подл, — но не в этом суть. / Исторически прогрессивен / Оказался твой жизненный путь. (Н. Коржавин). Но если в истории необходима нравственная оценка исторической личности, то тем более она необходима в литературе. Особенно в той, на которой воспитываются дети.

«И чувства добрые я лирой пробуждал». Можно ли назвать хоть одно доброе душевное движение Бульбы? Конечно, детям приятно чувство гордости. Их учат гордиться словами Бульбы, что «любить, как русская душа никто не умеет». Да что там любить, просто быть товарищем. Но учитель мог бы спросить детей, а найдутся ли такие силы, которые пересилят силу ирландца, англичанина, француза, вьетнамца, китайца. Любой народ может сказать это о себе. Не сложно представить, как в многонациональной стране звучат и к чему ведут внесённые во второе издание слова, что «славянская порода — широкая, могучая порода перед другими, что море перед мелководными реками»?

Этноцентризм, убеждение в превосходстве своей нации, веры (именно превосходство, а не гордость за настоящие достижения в области культуры) является основой расовых и национальных предрассудков. От него один шаг до того, чтобы грабить и убивать «католических недоверков» и топить евреев в Днепре. Скидка на тяжелые времена не поможет, ибо мы и в нашем веке видели, к чему привело «арийское» воспитание. Это дурман, настоящий «опиум для народа». Пары этого опиума, губительные для детского восприятия, клубятся во 2-ом издании повести и концентрируются в хрестоматии.

Заключение

Белинский в известном письме к Гоголю писал, что «нельзя перенести оскорблённого чувства истины, нельзя молчать, когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность как истину и добродетель». Но книга Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», на которую был направлен гнев Белинского, вышла тиражом всего в несколько тысяч экземпляров. Это была книга для взрослых, её не изучали в школах.

Повесть «Тарас Бульба» — тоже не для детей. Однако миллоны детей в обязательном порядке «проходят» её в школе. И «проходят» таким образом, что, перефразируя Белинского, под покровом патриотизма и борьбы за независимость родины проповедуют как добродетель насилие, жестокость, разбойничье братство.

Декабрь 1975.

Часть II. Тарас Бульба в XXI веке

Текст «А поворотись-ка, сын» был написан в 1975 г. в Академгородке (Новосибирск) и намеренно стилизован в духе школьных сочинений тех лет на тему «Тарас Бульба — народный герой». О публикации тогда не могло быть и речи. Я показывал текст друзьям и пустил три экземпляра в самиздат без подписи. Прошло более трети века. Исчез Советский Союз. Многое переменилось в жизни, «и сам, покорный общему закону, переменился я». Но «Тарас Бульба» остался в обязательной школьной программе по литературе примерно в том же ореоле. Стало быть, мои сомнения и выводы актуальны.

Готовя вторую часть как послесловие, я посмотрел, что на сей счет с 1975 г. появилось в Интернете. С удивлением обнаружил — посеянное зерно сомнения проросло! В 2002 г. в ведущем образовательном сетевом журнале по литературе появилась статья Григория Яковлева: «Изучать ли в школе “Тараса Бульбу”?» (lit.1september.ru). Цитирую вывод автора: «Насилие, разжигание войн, непомерная жестокость, средневековый садизм, агрессивный национализм, ксенофобия, религиозный фанатизм, требующий истребления иноверцев, непробудное пьянство, возведённое в культ, неоправданная грубость даже в отношениях с близкими людьми — те ли это качества, без явного осуждения представленные в повести, которые помогут пробудить добрые чувства у детей и без того не слишком ласкового XXI века? Дайте срок — ребята подрастут и авось дозреют до собственного осмысления “Тараса Бульбы“. А пока следовало бы сказать школьнику (почти по Гоголю): “А поворотись-ка, сын… к другой книге”».

Легко заметить сходство этого вывода с заключением моего текста 1975 г. Оказывается, многие российские педагоги-словесники давно уже ратовали за перенос изучения «Тараса Бульбы» из шестого класса школы в девятый — и добились этого (cм. В. Звиняцковский. «Нева» №9, 2009 г.).

Однако здесь необходима важная оговорка. Мне кажется некорректным адресованный Гоголю упрёк в том, что негативные качества казачества и главного героя представлены в повести «без явного осуждения». У автора была иная, художественная задача. Автор не публицист и не моралист. Оставим в стороне школьную тему. Интересно обсудить общий литературно-художественный аспект повести «Тарас Бульба».

Она уступает в литературном отношении главным шедеврам Гоголя — «Ревизору», «Мертвым душам», «Портрету», «Шинели». В блестящих лекциях Набокова о литературе Гоголь назван самым необычным и странным поэтом и прозаиком, «каких когда-либо рождала Россия». А «Ревизор» — «самая великая пьеса, написанная в России… Персонажи «Ревизора реальны лишь в том смысле, что они реальные создания фантазии Гоголя. А Россия, страна прилежных учеников, стала сразу старательно подражать его вымыслам… В России гоголевской эпохи взяточничество цвело так же пышно, как цвело оно и цветёт повсюду в Европе… Я злюсь на тех, кто любит, чтобы их литература была познавательной, национальной, воспитательной или питательной, как кленовый сироп и оливковое масло».

Творения Гоголя, по мнению Набокова, — это поэзия в действии, если понимать под поэзией «тайны иррационального, познаваемые при помощи рациональной речи. «Истинная поэзия такого рода вызывает не смех и не слезы, а сияющую улыбку беспредельного удовлетворения». Художественное достоинство всякого шедевра зависит не от того, что сказано, а от того, как это сказано, от блистательного сочетания малозаметных частностей. И уже не только как художник, но и как натуралист, Набоков проводит сравнение: красота крыльев бабочек зависит не столько от пигментации отдельных чешуек, сколько от искусного их расположения. Именно в данном аспекте талант Гоголя уникален.

При таком отношении к искусству становится понятным, почему Набоков, анализируя поэму «Мертвые души», называет Собакевича «самым поэтическим персонажем в книге». Гоголь ввел в литературу тонкие оттенки запаха, вкуса, цвета и красок. «Сомневаюсь, — пишет Набоков, — чтобы какой-нибудь писатель, тем более в России, раньше замечал такое удивительное явление, как дрожащий узор цвета и тени на земле под деревьями или цветовые шалости солнца на листве. Описание сада Плюшкина поразило русских читателей почти так же, как Мане — усатых мещан своей эпохи».

Набоков считает даром судьбы, что Гоголь не стал лишь автором украинских фольклорных повестей и красочных романтичных историй «о призраках, которые бродят по берегу Днепра, водевильных евреях и лихих казаках». Последнее относится, конечно, к «Тарасу Бульбе». Однако, повесть намного превосходит популярностью другие гоголевские шедевры. Согласно Википедии, существует девять экранизаций «Тараса Бульбы», включая зарубежные (в том числе лихую американскую версию 1962 г. с Юлом Бриннером в главной роли). По мотивам повести создано не менее десяти музыкальных произведений, среди которых — опера украинского композитора Н. Лысенко (1890 г.) и ряд других опер, оратория чешского композитора Леоша Яначека (1914 г.), и даже два балета: на музыку В. Соловьева-Седого и Р. Глиэра.

Канал «Культура» в 2009 г. показывал сериал в десяти частях: художественное чтение всего текста «Тараса Бульбы» в исполнении именитого артиста А. Петренко. Далее, 15 мая 2010 г. на острове Хортица на Днепре был открыт памятник Тарасу Бульбе. Подобные памятники ставили и другим литературным героям: Шерлоку Холмсу в Лондоне, Эдинбурге и в Москве, Остапу Бендеру в ряде городов. Есть даже мини-памятник Чижику-Пыжику у истока реки Фонтанки в Санкт-Петербурге.

О народном герое

Оставим в стороне школьный канон о народном герое как некоей концентрации позитива. Белинский вполне прав: Гоголь рисовал Бульбу смелой и широкой кистью. В XVI-XVII веках — в период зарождения поведенческих норм «младенчествующего народа», нравы повсеместно были жестокими. Напомню о трагическом эпизоде английской революции: массовом побоище в ирландском городе Дрогеда, которое учинили протестантские парламентские войска Оливера Кромвеля в 1649 г. После взятия города ими было убито более 3500 человек, включая женщин и детей. Среди них были и жители, укрывавшиеся в церкви: её сожгли вместе с людьми. До сих пор в Ирландии имя Кромвеля ненавистно.

По сходным причинам в еврейском фольклоре и литературе с ненавистью поминается имя современника Кромвеля — гетмана Запорожского войска Богдана Хмельницкого. В 1648 г., подняв восстание против Речи Посполитой, Хмельницкий в союзе с крымским ханом учинил повсеместные погромы и резню евреев. В Речи Посполитой погибли многие десятки тысяч человек. Около 20-25% всего еврейского населения в местах сосредоточия еврейской культуры того времени.

Тарас Бульба, при всей средневековой жестокости этого персонажа, — размашистая, как и его шаровары, натура — с нелюбовью ко всяким утеснениям цивилизации, отважный эпикуреец, любитель горилки, ватрушек и пундиков, наделённый юмором и хитрецой. Нет народных героев «белых и пушистых. Трудно оценивать их поведение, пользуясь сегодняшними канонами.

Одну интересную попытку сделал израильский писатель Меир Шалев в книге «Библия сегодня» (М. Текст. 2002 г.). В предисловии он пишет, что вырос в семье, почитающей Библию, но хорошо помнит «страстные споры, которые мы вели о царе Сауле — любимом библейском персонаже моей матери, тогда как мой отец считал его жалкой личностью». Самый знаменитый библейский герой — первый царь Давид, спаситель народа, храбро одолевший Голиафа, — совершал и весьма неблаговидные поступки. Увидев со своего балкона купание красавицы Вирсавии, Давид пленился ею, возжелал сделать своей женой и вероломно отправил её мужа — воина Урию — на верную погибель. Сурово осудил поступок Давида библейский пророк Нафан. Первый ребёнок Вирсавии умер, и лишь потом родился будущий царь Соломон.

В России не стихают споры о личности и деяниях Петра I. Границы спорных противоположений задал близкий Гоголю писатель-славянофил Константин Сергеевич Аксаков: «Великий гений! Муж кровавый! / Вдали, на рубеже родном / Стоишь ты в блеске страшной славы / С окровавленным топором».

Герой, рассказчик и автор

В любом художественном тексте следует различать элементы этой триады. Нельзя отождествлять повествователя и героя, как бы красочно первый ни описывал и такие деяния второго, от которых волосы дыбом встают. Некорректно отождествлять и взгляды рассказчика со взглядами автора, незримо скрытого за текстом и лишь иногда выходящего из-за кулис, как в пушкинском «Онегине».

Приведу сравнение. Во время театрального представления артист несколько раз перевоплощается в своего персонажа, будь то неисправимый злодей или бонвиван. Удаляясь по ходу пьесы со сцены за кулисы, артист становится самим собой. Подобным образом человек за одну беспокойную ночь может трансформироваться за пределы своего «я» в разных воплощениях. Многократно описано, как автор в ходе создания художественного текста невольно временно перевоплощается в своих героев. Поэтому их поступки и взгляды нельзя приписывать автору. Позиция рассказчика фиксирована во времени, а взгляды самого автора динамичны.

Гоголь в 1835 г. был не тот же, что в 1842 г. и тем более в 1848-1852 гг. Религиозно-патриотическая мотивация, которая привела Гоголя к релевантным вставкам во второе расширенное издание, подробно представлена в монографии А.И. Виноградова (2000). Вряд ли корректно приписывать и взгляды гоголевских запорожцев самому писателю. Как бы не шокировали современного читателя описания зверств казаков и эпитеты, которыми Бульба то и дела награждает евреев (в том числе и помогающего ему Янкеля), следует помнить, что Гоголь живописал эти позорные сцены с позиции запорожцев.

Еврейскую тему в «Тарасе Бульбе» анализирует известный израильский историк С.Ю. Дудаков (М. Наука, 1993 г., стр. 64-69). Он полагает, что Гоголь, выросший в Малороссии, впитав неприязненное отношение к «врагам Христовым» вместе с молоком матери, представил образ еврея в границах сложившихся евангельских мифологем. В русской литературе XIX традиционный еврейский тип был скалькирован с европейских образцов.

Эпизоды с еврейским персонажем Янкелем замешаны на малороссийских приправах. Гоголь-автор сознавал, что евреи на Украине оказались в ситуации между молотом и наковальней. Недаром Янкель говорит: «…Всё, что ни есть недоброго, всё валится на жида; потому что жида всякий принимает за собаку; потому что думают, уж и не человек, коли жид». Здесь, по мнению Дудакова, «чувствуется подсознательно всплывшая в Гоголе общая неправота христианской ненависти» к евреям, хотя бы и высказанная Янкелем.

Впрочем, возможно и другое толкование. Русский историк, философ и религиозный мыслитель Георгий Петрович Федотов (1885-1951) в статье «К современной постановке еврейского вопроса» (1941 г.) с горечью отмечал: «Гоголь дал в “Тарасе Бульбе” ликующее описание еврейского погрома. Это свидетельствует, конечно, об известных провалах его нравственного чувства, но также и о силе национальной или шовинистической традиции, которая за ним стояла». Здесь видимо, Г.П. Федотов имеет ввиду погромы Богдана Хмельницкого в XVII веке, уманскую резню во время восстания гайдамаков в следующем веке и зверства во время хаоса гражданской войны на Украине в 1918-1919 гг.

Еще более резко высказался о сцене погрома в «Тарасе Бульбе» знаменитый публицист и деятель сионистского движения Владимир (Зеев) Жаботинский: «Ничего подобного по жестокости не знает ни одна из больших литератур. Это даже нельзя назвать ненавистью, или сочувствием казацкой расправе над жидами: это хуже, это какое-то беззаботное, ясное веселье, не омраченное даже полумыслью о том, что смешные дрыгающие в воздухе ноги — ноги живых людей, какое-то изумительно цельное, неразложимое презрение к низшей расе, не снисходящее до вражды».

И вот совсем недавний отзыв (конец января 2013 года) чешского журналиста Иржи Юста о ксенофобии в России: «Сегодня меня на самом деле поражает, насколько российское общество пропитано шовинизмом. Несмотря на то, что Российская империя, а после нее Советский Союз, были многонациональными государствами, и именно советская армия освободила еврейских узников концентрационного лагеря Освенцим… Вместо попыток решить проблемы межнациональных отношений «народные избранники» эксплуатируют тему спасения русских от россиян. Если ничего другого в голову не приходит, то с помощью казачьих патрулей. Ведь лучше и веселее кого-то выгонять, чем заняться проблемой интеграции разных национальных слоёв российского общества» (Газета «Московский Комсомолец», 24 янв. 2013 г.).

Причины популярности «Тараса Бульбы»

Георгий Петрович Федотов в «Письмах о русской культуре» (Федотов, 1992 г.) попытался дать общую характеристику «русскости». Исторически и культурологически он выделил два основных противоположных пласта в «галереях русской души». Первый воплощает черты славянской вольницы, второй — созидателя, работника, как Петр I — «на троне вечный был работник».

Первый тип — это искатель, энтузиаст, «отдающийся всему с жертвенным порывом, но часто меняющий своих богов и кумиров», враг неправды, всякого компромисса. В религиозном смысле, как изящно выразился Федотов, «это эсхатологический тип христианства, не имеющий земного града, но взыскующий небесного». Для него отвратительны умеренность и аккуратность, добродетель меры и рассудительность, «фарисейство самодовольной культуры». Метафорически особенности этого типа иногда называют «широтой русской натуры». Главное в нём — нелюбовь ко всякой законченности формы.

Подобные черты стали складываться ещё при зарождении русского этноса. Москва, отмечает Федотов, не смогла до конца дисциплинировать славянскую вольницу. «Она вылилась в казачестве, в бунтах, в XIX веке она находит себе исход в кутежах и разгуле, в фантастическом прожигании жизни — безалаберности и артистизме русской натуры. В цыганской песне и пляске эта сторона русской души получает наиболее адекватное выражение».

Облик Тараса Бульбы, вылепленный Гоголем, несомненно относится к этому глубинному иррациональному пласту и потому вызывает невольное притяжение. Гоголь и его читатели находили и находят здесь нечто жутко-обворожительное. Интерес к теме свободных от цивилизации социальных групп — пиратов, флибустьеров, цыганских таборов — синхронно возник в начале XIX в творчестве авторов разных стран — В. Скотта, П. Мериме, Ф. Купера. «Цыгане» Пушкина — о том же. Алеко уходит в табор, «презрев оковы просвещения». Там люди в кучах, за оградой /Не дышат утренней прохладой, / Ни вешним запахов лугов./ Торгуют волею своей,/ Главы пред идолом клонят / И просят денег да цепей.

Новелла Мериме «Матео Фальконе» (1829 г.) скупо и внешне бесстрастно описывает суровые нравы и неписанные законы корсиканцев. Маттео убивает своего десятилетнего сына Фортунато. Ребёнок сначала искусно спрятал разбойника от погони, но потом не выдержал дарственного соблазна и указал, где он скрывается. Матео сам совершает правосудие и говорит матери мальчика: «Он умер христианином. Я закажу по нем панихиду».

Гоголь восхищался творчеством Мериме. В сходной сцене гоголевской повести Бульба убивает сына Андрия за предательство, сам верша правосудие. В первой редакции повести, Бульба хоронит сына как христианина. Но во второй редакции 1842 г. Гоголь ужесточает тему патриотизма, и Бульба отказывает убиенному сыну в последнем святом обряде. Пушкинская цыганка Земфира — это, по существу, старшая сестра цыганки Кармен в одноимённой новелле Мериме. Причем в более одиозном и своевольно-злокозненном варианте. Кармен, не знающая ограничений ни в воровстве, ни в предательстве, ни в любви, остается наркотически завораживающей в одноименной опере уже почти полтора столетия.

Мериме высоко ценил русскую литературу, он выучил русский, чтобы читать в подлиннике российских авторов, переводил на французский Пушкина, Гоголя, Тургенева. Любопытна его оценка героя гоголевской повести: «Тарас Бульба является одним из тех героев, с которым лучше всего разговаривать, держа в руках заряженное ружье. Я лично причисляю себя к тем, кто питает пристрастие к подобным людям; не то чтобы я любил встречаться с ними по дороге, но энергия этих людей, вступающих в борьбу с целым обществом, невольно вызывает во мне восхищение…». Тут важно слово «невольно». Мериме указывал на сходство запорожцев с флибустьерами XVII  в.: История тех и других хранит воспоминания «и о чудесах храбрости, и об ужасной жестокости».

Однако французскому писателю была чужда романтическая поэтика стиля Гоголя, идеализация дикой, необузданной силы казачества, «которая вместе с королями способна уничтожить цивилизацию». Основательность опасений Мериме видна хотя бы ещё на одном примере — истории казацкого атамана эпохи Смутного времени по фамилии Баловень.

Возглавляемые им казаки двинулись «на кормление» в незащищённые и не тронутые войной богатые православные северорусские земли окрест Вологды и Ярославля. Зимой 1614-1615 гг. они разорили Каргопольский уезд, убив свыше 2000 мирных жителей, опустошили Спасо-Прилуцкий монастырь в Вологде. Это казачье войско отличалось совершенно бессмысленной жестокостью: «сжигали села, оскверняли церкви, забивали скот, издевались над людьми (засыпали порох в рот и уши и поджигали)». Пятитысячный отряд Баловня предпринял даже неожиданный рейс на Москву. Столицу охватила паника, но — обошлось. Баловень был схвачен и повешен (см. статью в Википедии).

Морские разбойники-флибустьеры получили в начале XVI в. покровительство Франции и Англии, поскольку нападали на суда и поселения Испании, враждовавшей с обеими странами. Но впоследствии они превратились в угрозу для самих покровителей и в конце концов были ими разгромлены.

Ирония истории: в 1937 г. в СССР флибустьеры и их кроваво-красный флаг с черепом над скрещёнными костями («Весёлый Роджер») были опоэтизированы в знаменитой песне «Бригантина» на слова молодого поэта Павла Когана, погибшего затем на войне. Это не так уж удивительно, ибо в песне, написанной в разгар сталинского террора, ощутим подсознательный выплеск желания свободы: «Пьем за яростных и непокорных, за презревших грошевой уют…». Флибустьеры и авантюристы — братья по крови, горячей и густой.

Подобными же причинами вызвана и популярность песни о казацком атамане Степане Разине (сюжет есть ещё у Пушкина, но сама песня создана в 1883 г.). Острогрудые разбойничьи ладьи возвращаются из Персии с богатой добычей, а весёлый и хмельной атаман — ещё и в обнимку с красавицей-княжной. Среди братцев-разбойников Разин слышит ропот и насмешки: «…только ночь с ней провожался, сам наутро бабой стал…» — слова вполне в духе Тараса Бульбы. Надвигается конфликт и следует его жуткое разрешение: «Мощным взмахом поднимает он красавицу княжну и за борт её бросает в набежавшую волну. Что ж вы, братцы, приуныли? Эй ты, Филька, черт, пляши».

Среди исполнителей песни — и знаменитые маэстро, и хор донских казаков, и даже томно-зажигательный ансамбль Boney M. Вот что еще любопытно. Песню с упоением поют и женщины, видимо, инстинктивно пленяясь мужской решимостью, твёрдостью и взрывным, ужасающе-отчаянным поступком. Так неодолимо притягивает зрелище пожара. «Все, все, что гибелью грозит / Для сердца смертного таит / неизъяснимы наслажденья /— Бессмертия может быть залог!».

Человеческие общества нуждаются в социальных наркотиках. Сомнительные или негативные с точки зрения морали поступки фольклорных героев, воплощающих ценности группы, прощаются или игнорируются.

Мистика рождения Гоголя: на перекрёстке трех народов

В повести переплетаются судьбы трёх народов — Украины, Польши и России. Интересно, что в родословной самого Гоголя эти линии тоже пересеклись! Само рождение писателя окутано какой-то сновидческой религиозной мистикой. Его родители были мистически религиозными людьми, твёрдо веровавшими, что их судьбой руководит божественное предопределение. Отец писателя Василий Иванович Яновский-Гоголь, будучи еще тринадцати лет от роду, «имел видение» — раскрылись врата церкви, вышла царица в порфире и, указав на семимесячное дитя, сказала: «вот жена твоя».

Оказавшись в доме Косяровских, Василий Иванович увидел, как кормилица вынесла младенца. С этого времени он стал следить за девочкой, приносил ей подарки и игрушки, играл с ней. Сон повторился, и Василий Иванович попросил родителей девочки отдать дочь за него. Те согласились, хотя девочке было всего четырнадцать лет, она стала его женой. После двух мертворожденных детей, на шестнадцатом году жизни, она родила мальчика Николая. Гоголю передалось родительское мистическое отношение к жизни и вера, что все его поступки, любой каприз или случайное событие объясняются Божьим промыслом.

Набоков полностью приводит письмо двадцатилетнего юноши-Гоголя к своей матушке, когда он после своей первой писательской неудачи (поэма «Ганс Кюхельгартен») в Петербурге, взял все высланные для уплаты в Опекунский совет деньги и внезапно уехал на пароходе в Германию. В длинном витиеватом письме к маминьке он сочиняет романтическую причину отъезда как бегства от встречи с неким недоступным Ангелом в женском воплощении. Приведу одну фразу, которая по стилю и духу манифестирует мироощущение Гоголя и его многие алогичные и иррациональные поступки: «Я чувствую налегшую на меня справедливым наказанием тяжкую десницу Всемогущего; но как ужасно это наказание! Безумный! Я хотел было противиться этим вечно неумолкаемым желаниям души, которые один Бог вдвинул в меня, претворил меня в жажду ненасытимую бездейственною рассеянностью света. Он указал мне путь в землю чуждую, чтобы там воспитал свои страсти в тишине, в уединении, в шуме вечного труда и деятельности, чтобы я сам по скользким ступеням поднялся на высшую, откуда бы был в состоянии рассеивать благо и работать на пользу мира». (Август 1829 г.) Через два месяца юноша Гоголь так же внезапно вернулся в Петербург.

С возрастом его вера в предопределение перешла в манию и сильно повлияла на его творчество (Мочульский, 1934 г.; Набоков, 1998 г.; Труайя, 2009 г.). С отцовской стороны у Гоголя в ряду поколений идут польские предки. Его дед по отцу, Афанасий Яновский, выходец из польской шляхты, окончил Киевскую духовную академию, свободно владел пятью языками. В дворянской грамоте, полученной им в 1792 г., его фамилия впервые появляется с приставкой «Гоголь». Сам писатель хорошо знал польский и, общаясь в 1838 г. в Риме с двумя ксендзами, «сделал им однажды признание», что польский язык кажется ему звучнее, чем русский (Смирнова, 2010 г.).

Бабушка Гоголя со стороны отца, Татьяна Лизогуб, — потомок гетмана Дорошенко, а её отцом был Семён Лизогуб, внук гетмана Ивана Скоропадского. Мать Гоголя, Мария Ивановна Косяровская, происходила из богатого рода Косяровских-Щербак. Далее генеалогические изыскания делают кульбит.

Историк С.Ю. Дудаков приводит сведения о том, что гетман Скоропадский был женат на крещёной еврейке, красавице Настасье Маркович, дочери богатого купца-арендатора и торговца водкой Марка Авраамовича Марковича. Таким образом, в родословной Гоголя, отступя шесть поколений, обнаруживается и еврейский след (Дудаков. Этюды любви и ненависти. М. 2003 г., стр. 325).

В генеалогии писателя можно увидеть весь этнический ландшафт «Тараса Бульбы». Вторая дочь от этого смешанного брака, Ирина, вышла замуж за Степана Миклашевского, сына стародубского полковника, третья дочь, — за Андрея Кондзеревского. Породнились Марковичи и с семейством Толстых: сын Петра Андреевича Толстого женился на дочери Настасьи Скоропадской, т.е. внучке самого Марка Авраамовича! Можно предполагать, пишет Дудаков, что писательский дар Гоголю достался от Марковичей. Родной племянник жены Скоропадского Яков Маркович (1696-1770 гг.) учился в духовной академии и был любимым учеником архиепископа Феофана Прокоповича.

В течении 50 лет (1717-1767 гг.) Яков вел дневник, имеющий не только научные, но и литературные достоинства и ставший бесценным источником сведений по истории Малороссии той поры. Два внука Якова — Яков Михайлович и Александр Маркович — тоже занимались историей Украины, их имена наличествуют в любой солидной энциклопедии.

В Харькове проживает писательница Инна Владимировна Мельницкая, потомок того же рода. В этом роду много славных имен, оставивших след в истории. Так, дед И.В. Мельницкой, Игнатий Маркевич, погиб при первом штурме Плевны и объявлен национальным героем Болгарии и России.

История трёх народов полна извивов: союз-вражда-союз. То поляки брали Москву, то русские войска входили в Варшаву и Россия аннексировала часть Польши, подавляя восстания: в 1830-1831 и 1863 гг. Запорожские казаки искали своей выгоды, присоединяясь то к одной, то к другой стороне. Этот вековой антагонизм проявился и во время 200-летнего юбилея Гоголя.

К 2009 г. Украина уже около 20 лет была самостоятельным государством со сложными отношениями с Россией. Этот факт, несомненно, оказался бы подлинным кошмаром для Гоголя с его личным и историческим мироощущением. Гоголь чувствовал себя причастным одновременно к двум культурам (или этносам). Он называл русский и украинский народы близнецами, которые с детства оказались в разных историко-географических условиях и, повзрослев, вновь вошли в одну семью. Сходным образом Гоголь, вослед Пушкину, представлял и будущее Польши: она виделась ему автономной частью единой империи под эгидой российского самодержца.

Польское восстание 1830-1831 гг., которое нашло сочувствие и поддержку в Европе, оказалось для России неожиданным и тяжким испытанием. В 1831 г. Пушкин пишет «Клеветникам России» с известными строками: «Кто устоит в неравном споре: Кичливый лях иль верный росс? Славянские ль ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет? вот вопрос». Славянского слияния в русском море в реальной истории не получилось. Польша, Украина и Белоруссия стали самостоятельными государствами. Более того, в школах Украины творчество Гоголя ныне изучают, но… в разделе «зарубежные писатели».

Как же теперь быть с великодержавными упованиями и мечтами, которые писатель намеренно вложил в уста Бульбы во втором издании? К 200-летнему юбилею Гоголя были запущены в рамках госзаказов две конкурирующие киноверсии повести — российская (режиссер В. Бортко) и украинский сериал, взявший за основу исходную редакцию повести 1835 г. В ней везде речь идет об украинском народе, тогда как в авторской редакции 1842 г. само слово украинский было везде заменено на русский.

Киноверсия режиссера В. Бортко (памятна его отличная экранизация «Собачьего сердца» в 1988 г. с потрясающей игрой Евгения Евстигнеева в роли профессора Преображенского) полностью следует хрестоматийному изображению казацкого полковника как народного героя-богатыря. Более того, патриотический заряд в фильме искусственно акцентуирован и амплифицирован. Кинокритик Екатерина Барабаш откликнулась на выход фильма статьёй с жёстким названием и ещё более жёстким подзаголовком: «Гоголь и придворный кинематограф. “Тарас Бульба” Владимира Бортко: патриотическая идея, много крови и казаки-идиоты». (Независимая Газета. 26.03.2009 г.).

Некоторые цитаты: «…экранный Тарас не знает страха и упрека, этакий мудрый запорожский мачо в летах, положивший чубатую голову за отечество. А это уже к Гоголю имеет слабое отношение. Гоголь пишет: “Тарас гулял по всей Польше с своим полком, выжег восемнадцать местечек близ сорока костелов и уже доходил до Кракова. Много избил он всякой шляхты, разграбил богатейшие земли и лучшие замки.”. Но такой Тарас не укладывается в патриотическую идею, ради которой задуман этот дорогой — 25 млн долл. — блогбастер». Кинокритик отмечает вложенные в уста погибающих казаков «громкие патриотические петарды вроде: “Пусть же стоит на вечные времена православная русская земля и будет ей вечная честь!” или “Пусть же пропадут все враги и ликует вечные веки русская земля!”».

Е. Барабаш особо подчёркивает: «У Гоголя подобные фразы — часть изумительного, живого, плотного текста», из которого невозможно вырывать куски. Для оправдания жестокости казаков в сюжет введена гибель жены Тараса от рук поляков. Другая, мелодраматическая новация — рождение ребёнка от связи Андрия со знатной полячкой и её смерть от родов. Дед-поляк заносит над новорожденным саблю, но не решается его погубить (архетип библейского Авраама?). Этот эпизод с рождением новой жизни, возможно, замыслен, как символ примирения давней польско-запорожской вражды.

Вопрос в том, согласились ли бы поляки принять такой жест. Сама повесть «Тарас Бульба» с момента её выхода рассматривалась в Польше как откровенно антипольская, оскорбляющая историческую память народа. В течение 150 лет, до 2002 г., её не переводили на польский язык. В неприязни к «Тарасу Бульбе» сходились почти все польские историки, литераторы и публицисты. Книгу «История Росов», которой пользовался Гоголь, польские историки относят скорее к собраниям мифов, легенд, вымыслов, нежели к серьезным источникам.

«Там он отыскал эти россказни, от которых кровь в жилах стынет, — о медных быках, в которых шляхта живьем сжигала козаков, или о католических священниках, запрягавших в свои таратайки украинских женщин. И уж совершенно невероятная выдумка, повторявшаяся по крайней мере с середины XVIII века, — приводимое Гоголем известие о том, будто евреи получали от “польских панов” в аренду православные храмы, а за ключи от них требовали щедро платить». Так пишет в своей статье «“Тарас Бульба” — Наконец по-польски» Януш Тазбир (2002 г.), член редколлегии издающегося на русском языке журнала «Новая Польша» (2002 г.). Журнал ставит целью способствовать взаимопониманию и сотрудничеству Польши и России.

Януш Тазбир советует польским читателям воспринимать повесть «как своего рода сказку, в которой злая фея одарила поляков ролью злодеев». Красивая метафора. Цель данной статьи — кратко осветить культурно-исторический ландшафт, связанный с повестью Н.В. Гоголя «Тарас Бульба». Выводы читатели вольны делать сами в соответствии со своим воображением и предпочтениями.

Академгородок (Новосибирск) 1975.
Беркли, Калифорния 2013.

Библиография

Виноградов И.А. Гоголь — художник и мыслитель: Христианские основы миросозерцания. М.: Наследие. 2000.

Дудаков С.Ю. История одного мифа. Очерки русской литературы XIX — XX века. М.: Наука.1993 г. Издание второе, исправленное и дополненное. Иерусалим. 2019 г.

Дудаков С.Ю. Этюды любви и ненависти. М. 2003

Звиняцковский В. «Тарас Бульба»: третья редакция? Размышления после юбилея. «Нева» №9. 2009.

Ключевский В.О. Курс русской истории. М.: Политиздат. Т. Ш.1957

Мочульский К.В. Духовный путь Гоголя. Имка Пресс. 1934 г. (lib.rus.ec).

Набоков В. Лекции по русской литературе. М.: «Независимая газета» 1998 г.

Смирнова Р. Польские корни Гоголя. Новая Польша №10, 2010 г.

Тазбир Я. «Тарас Бульба» — Наконец по-польски. Новая Польша. №5, 2002

Труайа Анри. Николай Гоголь. ЖЗЛ. М. 2009 г.

Фeдотов Г.П. Судьба и грехи России (два тома). СПб: «София». 1991 г.

Яковлев Г. Изучать ли в школе «Тараса Бульбу». 2002 (lit.1september.ru).