Мысли путались. Чем подробнее он вспоминал события, приведшие его сюда, тем больше жалел обо всем, что сделал. В какой-то момент он почувствовал непереносимый стыд, так что даже закричал. Такого ужасного ощущения не приходилось ему испытывать ни разу в жизни. Казалось, что каждый, с кем он встретится глазами, плюнет ему в лицо и посмотрит с презрением.
КОРАХ
(отрывок из романа)
(продолжение. Начало в № 5-6/2021)
В стихии эфира
По прошествии дней, месяцев, а затем и лет мысленно обращались потомки народов к поколению Исхода с вопросом «как?» Ведь даже если вода встала стеной вдоль их пути, даже если тропа была иссушена от топких напластований, все-таки оставался рельеф морского дна, представляющий собой крутые подъемы и спуски в сотни локтей высотой. Не то что повозка, хорошо сложенный человек не смог бы преодолеть путь по обнажившимся подводным скалам. Участники прохождения сквозь море с улыбкой выслушивали недоумение детей, внуков, соседей, но не могли внятно объяснить произошедшее тогда чудо. Мудрецы говорили, что вчерашняя рабыня видела на море больше, чем открывалось пророкам последующих поколений.
Спустя семь недель Моше пытался описать чудо рассечения своему тестю Итро:
— Я ждал, что должно случиться нечто небывалое. Но что и как именно произойдет, не знал никто из нас. Бог велел действовать, и мы действовали, как могли. Даже когда море раскрылось, люди не сразу решились войти в него. Спасибо Нахшону, силой своей веры он указал нам дорогу. Увидев его движущимся по воде, словно по суше, люди ринулись вслед за ним.
У ступивших на морское дно создавалось впечатление, что верхние воды, отделившись от нижних, образовали два вращающихся вала справа и слева по ходу движения. Нижние же воды превратились в гладкую твердыню, по которой было легко идти людям, лошадям и ослам, а повозки катились, словно смазанные маслом. Замечательно было то, что ни люди, ни животные не испытывали страха, оказавшись среди могучей стихии, готовой в любую секунду, приняв свое естественное состояние, поглотить их бесследно.
Дождавшись, когда последние, оставшиеся на берегу, зашли в воду, Моше вытащил посох из илистого дна и в сопровождении Кораха, последовал в морской коридор. Перед тем как исчезнуть в нем, они обернулись. Огненный столп, к которому за последнюю ночь все успели привыкнуть, вновь превратился в подобие облачной завесы. Армия фараона стояла позади и уходить не собиралась. Более того, Моше и Корах успели заметить, как столп прямо у них на глазах рассеивается в воздухе, освобождая египетской коннице проход к берегу.
* * *
Дорога была открыта. Рамзес все еще колебался. Разум твердил: «Нельзя. Это не для тебя. Мало тебе досталось?» Но что-то блокировало рассудок. Некая внутренняя воля совершенно заглушала его, не давая прислушаться к рациональным доводам. Он вдруг осознал, что мешало ему критически мыслить. Сердце! Оно колотилось, как огромное маховое колесо на строительном механизме пирамид. И каждый удар усиливал горящее в нем желание, победоносно промчаться по раскрывшемуся коридору, оставляя за собой горы мертвых тел. Скрытая воля подобно гигантской воронке засасывала Рамзеса, и сопротивляться этому зову гордыни не было никаких сил. Подняв золотое копье, он издал свой последний командный клич и рванулся навстречу гибели.
* * *
Йешуа верхом носился вдоль растянувшейся колонны, подгоняя отстающих. Медлить было нельзя. Никто не знал, сколько им отпущено на прохождение сквозь стихию моря. Корах и Моше замыкали шествие. Внезапно сзади сквозь шум водяных валов по обе стороны от тропы послышался нарастающий топот сотен копыт. Оглянувшись, они сумели различить медленно приближающуюся конницу.
— Вперед, скорей! — Моше и Корах взревели одновременно, и откуда-то взявшееся эхо разнесло их призыв далеко по ходу колонны. Люди побежали. Было не понятно, насколько далеко простирается море. У Кораха мелькнула мысль, что даже если они успеют добежать до противоположного берега — как защититься их от фараона там, когда его армия преодолеет коридор? Но что оставалось делать? И они просто бежали. Прошло несколько минут, показавшиеся годами, когда они поняли, что достигли берега.
Вскарабкавшись на крутой склон, где уже собралась толпа завершивших морское прохождение, Корах обернулся назад. Из евреев в коридоре не осталось никого. Армия египтян приближалась, так что было различить крики возничих. Однако, в ту минуту, когда конный авангард показался внизу, и до него оставалось не более полусотни локтей, водяные потоки со стен коридора ринулись под ноги лошадям. В испуге животные встали на дыбы, перевернув свои колесницы. Гвардейцы попадали на землю; накатившие повозки врезались в передние, давя колесами свалившихся в грязь. В рядах атакующих возникло замешательство. Командный голос Рамзеса привел расстроившиеся было ряды в порядок, но не успели они рвануться вверх на берег, как всем стало ясно, что сейчас произойдет.
Стоящие на берегу увидели накатывающуюся с запада волну. Поначалу ее едва можно было различить на рябящей глади, но через несколько секунд она уже прорезала всю ширину моря насколько хватало взгляда. В движении ее чувствовалась такая мощь и угроза, что становилось очевидным: морской коридор со всеми, кто имел несчастье оказаться внутри, в следующий момент будет накрыт этой волной, и в живых не останется никого.
И подобно морской сестре волна поднималась у них внутри. Огромная, долгожданная волна свежей веры и доверия Богу, окончательно смывшая несвободу из их измученных душ, проведшая рубеж между их народом и домом рабства в теснине Мицраима.
Последнее, что они увидели, а скорее почувствовали внезапно на какое-то мгновение открывшимся внутренним зрением, были солдаты фараона, его гвардия, его советники, мастера военного и строительного дела, государственные чиновники высокого ранга, жрецы храмов, писари и звездочеты — словом все, кто являл собой величие и доблесть цивилизации на берегах Нила — накрывающую их массу воды, от которой не могло быть никакого спасения. Великое царство перестало существовать.
* * *
Каждый, кто в то время находился на берегу, волею судьбы или собственным выбором, оказался вплетен в небывалую разыгравшуюся на море драму. Передовые отряды сынов Израиля, ведомые Аароном и Хуром, присоединившиеся к ним рабы, прочий сброд из окрестных поселений, конница фараона, его гвардия, и наконец он сам — все стали ее участниками, ибо остаться в стороне от происходящего никому не удалось.
И все же нашлись двое, уже не в первый раз оказавшиеся на главном фарватере истории, но до времени предпочитавшие оставаться в тени. Датан и Авирам, облюбовав себе место на одном из склонов, с высоты наблюдали за чудом рассечения. Они чуть было не опоздали на представление, описав внушительный крюк через юго-запад со стороны египетской границы. В условленном месте их ожидал человек в белом хитоне и в шлеме, затеняющем лицо, которому они в подробностях доложили о событиях последних дней и о настроении в стане. Получив плату за предоставленные сведения, шпионы пустились в направлении Тростникового моря, где и стали свидетелями — пусть и не актерами — величайшей из драм. У них на глазах море поглотило Мицраим, не причинив потомкам Израиля вреда. То обстоятельство, что они не успели примкнуть к прошедшей колонне, похоже, не сильно их смущало.
Спустившись к воде, они разложили прихваченные с собой хлебные лепешки и фрукты, не спеша вкусили трапезу, глядя на поблескивающее в предвечерних лучах море, а затем, развалившись на песке в состоянии ленивого безделья, погрузились в ожидание.
Едва солнце скрылось за западными горами, северный ветер усилился, нагоняя все более ощутимую волну. Датан и Авирам сели на колени лицом друг к другу и, разгладив на песке пергаментный свиток, принялись распевать на разные лады какие-то заклинания. Постороннему могло показаться, что они выполняют ритуал храмовых жрецов при поклонении Осирису, или демонстрируют перед собравшимися свое колдовское искусство. Однако, знаки на пергаменте отличались от египетских иероглифов и скорее напоминали точки и черточки, образующие буквы, хитроумно выстроенные в слова. Букв было не так много, кажется двадцать две, и прописаны они были на неких сферах и соединяющих их линиях. Чтецы напоминали двухголосый хор, старательно выпевая то более, то менее мелодичные пассажи. Один начинал, второй подхватывал, затем они менялись очередностью, бесконечно вплетая в порывы ветра свою таинственную звуковую спираль. Потом они принялись поворачивать свиток по ходу движения самой яркой звезды, не прекращая таинственного камлания. Так продолжалось часа два, пока совсем не стемнело. Тогда один из них посмотрел на товарища, а тот кивнул в ответ:
— Пора…
Ветер к тому времени еще усилился, и вместе с шумом волн заглушал их слова. Убывающая луна осветила образовавшийся в море узкий проход, едва покрытый водой. Тогда, воздев руки, Датан и Авирам произнесли глубокими, почти утробными голосами:
— Барух шем квод малхуто леолам ваэд.[1]
* * *
Рамзес очнулся, почувствовав под спиной твердую землю. Некоторое время он не двигался, пытаясь определить свое положение в пространстве. Это, однако, удалось не сразу. Пронизанная лунной дорожкой темнота возводила небесно-водяной купол то ли над, то ли под головой, запутывая и без того дезориентированный мозг. Последнее, что он помнил — гигантскую центрифугу, захватившую и унесшую его в морскую плоть.
Земля под ним, хотя и внушала ощущение стабильности, была насквозь пропитана водой. Более того, мир в его глазах казался перевернутым. Два иссиня-черных свода скрещивались у горизонта, причем нижний был усыпан светящимися точками, а верхний казался густой колышущейся массой. Присмотревшись, Рамзес понял, что видит темную воду моря, и видимо, лежит головой вниз. Это предположение мгновенно подтвердила накатившая волна, обдав его соленой прохладой. «Так можно и захлебнуться», — промелькнуло у него в голове. Он сделал попытку пошевелиться. Тело ломило, движения давались с трудом, но все-таки он заставил себя перевернуться и занять полусидячее положение. Он неспеша размял руки и ноги, повертел головой. Затем, как учил его жрец из далекой восточной страны, сделал два глубоких вдоха. Вроде бы все было на месте, дышалось легко, сильной боли не чувствовалось, и его это порадовало. Луна освещала пейзаж, и можно было оглядеться.
Перед ним мрачно переливался залив. На противоположном берегу темнели очертания гор. Слева дул довольно сильный ветер. Серебристая дорожка дрожала на волнующейся поверхности воды. Он вспомнил, что здесь произошло. Вернее, ему удалось восстановить в памяти ту часть общей картины, которую он только и воспринимал, когда, ополоумев, гнал свою конницу вместе с гвардией и колесницами в расступившееся море. Как мог он, уже немолодой, опытный правитель и военачальник, столь глупо и бездарно погубить целую армию? Даже больше, чем армию: морская пучина поглотила весь цвет его государства, не оставив более ничего. Ведь судя по тому, что он один здесь на берегу, печальная участь постигла всех. Но как случилось, что вынесло только его? Иначе, чем договоренностью земных и морских богов между собой, он этого себе объяснить никак не мог. А где иврим? Неужели все на той стороне? И снова стихия погубила только Египет, пропустив людей Моше нетронутыми!
Мысли путались. Чем подробнее он вспоминал события, приведшие его сюда, тем больше жалел обо всем, что сделал. В какой-то момент он почувствовал непереносимый стыд, так что даже закричал. Такого ужасного ощущения не приходилось ему испытывать ни разу в жизни. Казалось, что каждый, с кем он встретится глазами, плюнет ему в лицо и посмотрит с презрением.
“Бедный Каин”, — почему-то мелькнула у него мысль.
«Стыд — это огонь, выжигающий грех из души человека», — услышал он голос, хотя рядом никого не было.
Рамзес сел и стал раскачиваться взад-вперед, подвывая и таращась на луну. Он понял, что возврата в Египет нет, да и не хочет он больше ни над кем властвовать.
«Надо уйти отсюда подальше, в какую-нибудь удаленную страну, где меня никто не узнает. Наверное, там тоже есть храмы. Поступлю учеником к жрецам».
Он уже собрался встать, как его внимание привлекли две человеческие фигуры у самой кромки залива. Они стояли с воздетыми руками, будто намереваясь ступить в воду. А затем произошло вот что: над лунной дорожкой возникло голубоватое свечение, и море едва заметно расступилось перед ними. Это зрелище не было таким величественным, как вчера, когда два водяных вала встали по обеим сторонам, подобно текучим стенам. Сейчас море разошлось очень спокойно и незаметно, словно специально для этих двоих, запоздавших к главному событию.
Рамзес наблюдал, как они шаг за шагом продвигались внутрь морской стихии, пока не скрылись из виду в светящемся проходе. Потом свечение потускнело, и через минуту вовсе исчезло. Рамзес снова сел на песок, и уткнувшись в колени, неожиданно для себя заплакал, впервые за свою длинную фараонову жизнь.
* * *
— А что, — говорил один другому, быстро, но осмотрительно двигаясь по полусухому коридору внутри моря, — может быть попытаться создать живое существо, используя наши заклинания? Представь, такой великан, чтобы исполнял приказания, а сам ничего бы не требовал. Можно было бы использовать его для тяжелых работ. А может быть, и для защиты от врагов. Как думаешь?[2]
— Ладно, в свое время поговорим и об этом. Сейчас нужно выбраться отсюда целыми. Заклинания наши — это хорошо, но ты ведь понимаешь, что без Его руки ничего не бывает.
— Конечно, — согласился другой.
И остаток пути шли молча.
Из сокровенного знания — Праотцы
Обнаружив себя на небольшой площадке, уютно спрятавшейся под нависшим утесом, Моше остановился и перевел дыхание. Он сам не вполне понимал, как оказался здесь. Еще до прохождения через море время от времени он словно выпадал из естественного хода событий, проваливаясь в неведомые глубины собственного сознания, о существовании которых он прежде не догадывался. В этом состоянии он ощущал себя поднимающимся по склону какой-то плоской горы к нависавшим над ней облакам. Однажды он увидел вспышку молнии, однако вопреки ожиданию, раскатов грома не последовало, хотя окружающие скалы должны были содрогаться от грохота. В этот раз Моше впервые добрался до самой вершины. Все вокруг выглядело таким естественным, что реальность происходящего не вызывала сомнений.
Подъем на гору оказался нетрудным, и Моше преодолел его еще до захода солнца. Пока он оглядывался, со стороны площадки донесся звук ударов камня о камень. Моше обернулся и увидел Мастера. Тот имел вид каменщика, высекающего из мраморных плит две тонкие пластины. Грубость материала не мешала пластинам получаться ровными и отшлифованными.
— Молодец, что добрался, — нарушил молчание Мастер. — Люди внизу, ради которых пришлось устраивать все эти чудеса с казнями, огненными столпами, рассечением моря и прочими фокусами, они совершенно потеряны и измотаны долгим переходом. Нам с тобой придется основательно повозиться, прежде чем удастся вылепить из них то, что мне бы хотелось.
— Какова должна быть их роль? — Моше постоянно задавал себе этот вопрос, но никакой общей задачи для такого количества народа придумать так и не сумел.
— Ты же знаешь историю праотцов, — Мастер отложил работу. — Они все трое были заняты тем, что самостоятельно постигали мои Имена. Для этого мне пришлось поместить в них очень сильные души, каковым только и по плечу подобная сверхзадача. Вообще, самое большее, чего может достичь сотворенный из плоти — это познать мои Имена. Чем бы ни пытался представить себя человек в земных царствах, как бы ни трудился он в поте лица своего, все его помыслы и деяния в конце концов сводятся к одному — постижению Имен. Люди иногда называют это познанием мира. Пускай так. Души создавались нами с широким спектром воплощений, и вряд ли среди них найдутся две с совершенно одинаковыми представлениями о мире. Воистину, великое многообразие.
— Как же праотцы постигали твои Имена?
— Они были большие труженики. Каждый из них возделывал свой Эдемский сад, дополняя и развивая работу своего отца и деда. В награду я открылся им несколькими Именами. Иногда их называют свойствами или качествами. В этом есть разумное зерно. Каждая из великих душ ваших патриархов раскрыла свое качество, обозначив одну из сторон моего проявления в мире людей.
— Какие же это Имена? — Моше присел на плоский камень рядом с верстаком Мастера.
— Их несколько, но главных три. Это Милосердие, Самоограничение и Красота. Когда мир людей совершенно опустился в трясину идолопоклонства, когда даже жрецы храмов, разбросанных по всей земле, забыли обо мне, принося жертвы всевозможным божествам, полубожествам и демонам, в небесных сферах поднялся ропот. Ангелы высшей иерархии, которые и раньше не были большими сторонниками создания человека, теперь предъявили мне печальную картину бессмысленного существования двуногих с их свободой выбора. Свобода свободой, но пользоваться ей они совершенно не умели. Словно слепые среди домов на улицах обреченного города. Наделенные волей смертные раздражали ангелов, не умея с ней обходиться. К тому же, людям слишком многое прощается, во всяком случае, пока они живут в нижнем мире. И я, по правде сказать, вопреки всем их порокам, испытываю к ним симпатию и даже любовь. В ангелах такое положение дел вызывает праведный гнев.
— Ангелы могут гневаться?
— Могут. И нередко. Правда, их гнев не слишком походит на человеческий. Ваши выплески гнева — это, если позволишь, эмоциональное бессилие, неспособность удерживать свои чувства в целесообразном равновесии. Это побочные вспышки, сопровождающие движения желаний в сердце. Они случаются лишь у людей — ни животным, ни ангелам такие проявления не присущи. Понаблюдав за человеком, мы все же решили не лишать его душу подобного рода качеств. Думаю, это к лучшему.
Мастер встал и подошел к краю площадки.
— У ангелов все обстоит проще. Они выполняют одну или несколько работ, предписанных им изначально. У большинства из них нет свободы выбора, они осуществляют только то, для чего созданы. Они не развиваются, не совершенствуются и не деградируют; их, так сказать, характер остается неизменным и вечным. Потому то седобородые мудрецы иногда и называют ангелов одноногими. Это вполне резонное и забавное сравнение. Гнев ангела может быть проявлением досады по поводу неполного раскрытия его силы при выполнении той или иной задачи. В этом случае говорят о падении или о подрезанных крыльях. В таком состоянии, кстати, ангел может произвести немало разрушений.
— Ты сказал: почти все. А что, существуют ангелы со свободой воли подобно людям?
— Это Высшие Ангелы, такие как Габриэль, Микаэль, Рафаэль. Есть там еще один, имя которого я не хочу произносить вслух в присутствии человека, дабы не подвергнуть тебя ненужному риску. Ибо есть имена, произнесение которых может породить духовные сущности, небезопасные для смертных. Их называют демонами, и лучше человеку с ними не встречаться. Их могущество весьма велико, а в человеческом восприятии — вообще огромно, и действия их порой существенно влияют на мир. Одна такая сущность еще в изначальные времена по недосмотру просочилась в ваш мир и наплодила в нем мириады демонов. Еще допотопные патриархи пытались с ними бороться, и даже небезуспешно. Однако, чтобы искоренить их полностью, понадобилось бы слишком многое менять. Придется вам обходиться с тем, что есть.
И кстати, имей в виду: произносимые тобой слова могут быть восприняты в высших сферах буквально, поэтому никогда на насылай на себя проклятий.
Моше склонил голову:
— Значит, ангелы недовольны происходящим среди людей?
— Мы создали человека несовершенным, и в этом корень претензий ангелов. Они не признают полумер; незавершенность тягостна для них и может вылиться, говоря языком людей, в психическое расстройство. Вот почему большинство ангелов так нетерпимы к человеческим промахам. Им трудно постичь вашу природу.
— Зачем же человек был создан несовершенным?! — восклицание вырвалось у Моше неожиданно, что заставило его смутиться.
— Вот смотри, — Мастер сплел из пальцев странный знак. — Когда ты жил в царском дворце и тебе доставались почести от тех, кто был ниже тебя, ты как себя чувствовал?
— Нууу… у меня создавалось ощущение, что я получаю что-то, мне не вполне принадлежащее. Эти почести касались не меня, а моего места при дворе. А хотелось бы, чтобы признание окружающих было заслужено и относилось к моим делам, а не к формально занимаемому положению.
— Именно. Ты не заслужил этих почестей. И у тебя остается чувство неудовлетворенности, когда тебя ими окружают. Так же и с наградой. Поднеси мы человеку сразу все и полностью, это не доставило бы ему радости. Человек совершает работу, достраивая свою душу, получает награду по результату. Развитие — это и есть сотворение себя.
— Хорошо, что ты разъяснил мне это, — промолвил Моше. — Мне не раз приходилось слышать, что совершенный Бог не мог бы создать несовершенный мир.
Мастер заливисто рассмеялся.
— Совершенным может быть лишь мир, в котором нет людей. Свобода выбора неминуемо приводит к несовершенству. Впрочем, мир без человека был детерминированным, где все известно на вечность вперед и назад. Для совершенства в нем не хватало развития. Тебе это может показаться парадоксальным, но поверь, все устроено именно так.
Моше молча раздумывал над последними словами Мастера.
— А что же ангелы? Так и не смогли смириться со промахами человека?
— Ангелы разных иерархий выстраивали этот мир по моему замыслу. Они трудились над его красотой, цельностью и завершенностью. Почти завершенностью. Но видя, до чего довели их работу люди, они ощутили невостребованность и непонятость своих деяний. Мне стоило тогда немалых усилий успокоить это смятение. Я пообещал им, что появится смертный, ради которого всю эту затею с людьми стоит продолжить.
— И такой человек появился?
— Появился. В десятом поколении после того, как ковчег Ноаха с единственной перешедшей сюда из допотопного мира семьей, пристал к одному из отрогов горы Арарат. Человек этот вышел из Ур Каздима[3], прихватив с собой сестру-жену и племянника. Разумом и сердцем он настолько глубоко проникал в окружающий мир, обладал таким чутким внутренним слухом, что я мог общаться с ним шепотом, и он узнавал голос тонкой тишины. Он открыто и легко воспринимал мои указания, радуясь им в своей душе. Не то что некоторые, которых целую неделю приходится уговаривать спуститься в Египет, чтобы вытащить оттуда увязших сородичей.
Мастер усмехнулся, посмотрев на Моше с шутливой укоризной. Тот потупил взор.
— Аврам было имя этому человеку. И люди, усматривая в нем необъяснимое величие, охотно заводили с ним знакомство. Было это так: многие полагали, что Сарай (тогда Габриэль еще не обогатил ее имя буквой, дарующей жизнь) приходилась Авраму сестрой, а не женой. Купцы, в те времена вомножестве пересекавшие пустыню между Вавилоном и Египтом, останавливались у шатра Аврама с намерением просить ее руки. Когда же все выяснялось, мышеловка была уже защелкнута: мой хитроумный ставленник сейчас же оплетал незадачливого пришельца идеями единого Бога, искусно делая того своим сторонником. Конечно, отсюда подобные беседы выглядят довольно забавно, но для человека это вполне занимательная гимнастика для разума и души.
Так число проникшихся идеями Аврама постепенно росло. Однажды я шепнул ему слова, которые на вашем языке звучат Лех Леха — уйди в себя. Открой в себе свернутые измерения, затаившиеся в глубинах твоей души. Познай Бога разумом и положи это знание на сердце. Он открыл в себе такое качество и назвал его Хесед — милосердие. Дальнейшую жизнь он посвятил служению мне в гостеприимстве и давании. Он готов был одарить весь мир тем, что имел. Иногда этих подарков было даже чересчур. Поэтому мне порой приходилось его сдерживать, ставя перед ним непростые испытания.
Как и положено людям такого масштаба, Аврам был первопроходцем. По замыслу, он должен был наметить пути, которыми пойдет произведенный от него народ. Он проложил столько дорог и распространил свое влияние на такое количество людей, что к нему прилепилось имя Лунный Странник, которое и сейчас по прошествии семи поколений, можно услышать среди различных племен.
— Лунный Странник, — Моше улыбнулся, — конечно. Так именуют его мидианиты. Они тоже считают его своим прародителем. От моего тестя Итро, верховного жреца Мидьяна, мне приходилось слышать много интересных историй. В народе живут древние, загадочные сказания. Например, как Авраам вышел неопаленным из горящей печи. Или как Ицхак, лежа на жертвеннике, в последний момент был чудесно заменен агнцем. Была среди них и одна о трех ангелах…
— Святая троица, — усмехнулся Мастер, — как же, как же, почти ничего не обходится без их участия. Кстати, твой тесть Итро человек в высшей степени достойный и даже уникальный. В мире разврата, язычества и идолопоклонства он выстроил и отточил свою личность, изучив многочисленные духовные практики и сделав из них правильные выводы. Он неустанно трудился над совершенствованием себя, познавал мир с помощью наблюдений, усматривая закономерности в окружающих его явлениях. К тому же он был первым, кто заступился за потомков Иакова, когда фараон вознамерился подвергнуть их частичному уничтожению, а затем и полному растворению в египетском котле. Пожалуй, я увековечу его имя на этих скрижалях в самом центральном месте. И те, кто будет обращаться к записанным здесь десяти заповедям, непременно вспомнят старика Итро.
— Никто из смертных не удостаивался подобной чести. — Моше воздел руки. — А он сам узнает об этом?
— Когда ты спустишься с горы, он будет ждать тебя среди народа. Вместе с твоей женой и мальчиками. Хотя… — Мастер на мгновение задумался, и глаза его как-то остро блеснули, — хотя скорее всего это случится не в этот раз.
Моше не совсем понял, что имел в виду Мастер, говоря «не в этот раз», но переспрашивать не осмелился.
* * *
— Так вот, Троица, — продолжал Мастер, — она ведь отделенная, выделенная в иерархическом порядке. Они явились Авраму в виде трех путников. Тот день был третьим по счету после заключения брита — нашего с ним союза. Для мужчин третий день самый тяжелый — потеря крови, физические страдания… Очень жаль, но так все устроено. Я решил отвлечь его мысли от болезненных ощущений и затеял с ним торговлю по поводу истребления двух древних городов недалеко отсюда. Живущие в них люди в своем осатанелом стремлении посредством закона — и только закона — довести мир до совершенства, перестали видеть в окружающих человеков. Все живое и трепетное они измеряли, фигурально выражаясь, строительной линейкой. Люди превратились в законопослушных роботов без тени милосердия в сердце. К тому же, в конце они принялись выдвигать против сограждан абсурдные обвинения, подводя их под какие-то наскоро сбитые нелепые законы. Ангелы смотрели на их потуги с презрением; в моих же глазах это было омерзительно. Поэтому мы решили покончить с этим.
— История про Цдом и Гоморру… — кивнул Моше.
— Именно про них. Но Аврам не был бы Аврамом, если бы и здесь не вступился за несчастных, обратив мое внимание на аспект справедливости, как он его понимал. Он спросил, не изменю ли я своего решения, если в городе найдется пятьдесят праведников. Я показал ему, что понимаю весомость его довода, и согласился. Он должен был представить мне пятьдесят достойных мужей, и тогда я бы оставил их жить по собственному разумению. Однако, Аврам понимал, что милосердие милосердием, но ему явно негде отыскать столько праведных. И действительно, откуда им там взяться?
Тогда он понизил планку до сорока пяти. В нем все еще теплилась надежда, что их можно собрать. Основания так думать действительно имелись: сколько народу прошло через его с Сарай шатер, и многие выходили оттуда людьми преображенными. Перевоспитание гостей было ему не вновь, поэтому он все же рассчитывал на успех. Я не препятствовал ему, следуя шаг в шаг за его ценой. Я согласился на сорок пять. Потом на сорок, на тридцать пять, на тридцать. С сочувствием и грустной улыбкой я наблюдал, как Аврам снижает цену, понимая, что в этих городах праведников ему не найти днем с огнем, но тем не менее, не оставляя надежды спасти хоть кого-нибудь. Никаких доводов в защиту жителей Цдома и Гоморры у него не было. Поэтому ему пришлось прибегнуть к витиеватым речевым оборотам, чтобы продолжить свои попытки, но в то же время не разгневать Бога.
Мастер рассмеялся мягким, веселым смехом. Моше тоже пришлось улыбнуться. Драматизм истории развеивался на глазах, так просто и снисходительно она излагалась.
— Ангелы смотрели на Аврама с уважением, и кое-кто уже признал, что ради такого человека стоило дать людям еще один шанс. Так в понижении цены на праведников мы остановились на десяти. Меньше десяти нельзя. Человеческое общество не будет правильно работать, если в нем окажется меньше десяти достойных людей. К тому же, мы оба прекрасно знали, что, а точнее, кто был для Аврама в этих городах самым важным.
— Лот! – воскликнул Моше, — конечно, его знаменитый племянник, который отделил свои стада от аврамовых, чтобы найти свой путь. Каковой и привел его в Цдом.
— Именно так. И Лоту еще предстояло сыграть одну небольшую, но для целеполагания всего Творения совершенно необходимую роль. И ради ее исполнения, а вовсе не случайно, он оказался в обреченном городе.
Но вернемся к Авраму. Торгуясь с ним о ничего не значащих числах, я радовался, что он на время позабыл свою боль. И тут, вообрази себе, является эта Троица. Если ты думаешь, что все в мире происходит по моей команде, это совсем не так. Смертным трудно представить себе истинные механизмы, вращающие мироздание, но скажу тебе: во многом Творение движется само, временами поддаваясь воздействию ангелов, отвечающих за определенные его аспекты. Три ангела высшей иерархии появились неожиданно даже для меня. А нашему бедному Авраму они представились в виде путников, утомленных дорогой. И что бы ты думал? Аврам посмотрел на меня умоляюще. Да, да, принять усталых гостей у себя в шатре было для него такой же духовной необходимостью, как и вымаливать у Бога снисхождение для жителей гибнущих городов.
Я отпустил его позаботиться о путниках. Ты же выучи намертво, не забывай, и повторяй как заклинание: гостеприимство такая же важная заповедь, как и общение с твоим Богом.
— Гостеприимство, — повторил Моше, чтобы лучше запомнить.
— Ты ведь знаешь, зачем они пришли?
— У Аврама с Сарай не было наследника. Не дождавшись, он родил Ишмаэля вместе с Агарью. Ангелы принесли им благую весть о рождении Ицхака.
— Верно. Им пришлось ждать двадцать восемь лет, да и не молоды они уже были.
— Почему же так долго?
— Видишь ли, очень трудно понять, находясь в материальности, как устроен мир на самом деле. Когда полжизни ожидаешь чего-то важного и желанного, трудно смириться с тем, что все приходит в свой срок. Причины и следствия взаимосвязаны в непростой и не всегда очевидной для вас форме. Пока не сойдутся все необходимые предпосылки, событие не состоится. Для обитателей высших миров это вполне естественно, они вообще не знают течения времени, им некуда торопиться. Вам есть куда: ведь смертным здесь нужно многое успеть. И по тому, какими вы будете здесь, вас будут судить там. Но мы вам не ставим невыполнимых задач. Правда, было один раз… с весьма серьезными последствиями.
— Я догадываюсь, о чем, вернее о ком ты говоришь, — прервал Моше.
— Хорошо, но сейчас мы не будем это обсуждать. Всему свое время.
Так вот, три ангела еще не знали, с кем имеют дело. Им пришлось вкусить хлебосольства наших героев в полной мере.
Мастер и Моше снова рассмеялись.
— Ангелам трапеза вроде и ни к чему, а отказаться нельзя — законы гостеприимства. Ведь ты помнишь, у ангелов нет выбора, их закон строг и неукоснителен. Ну и дальше все как в легендах и мифах древних народов: где твоя жена? Почему у вас нет детей? Через год родится… Габриэль мастер на такие штуки. Однако кое-что эту историю все же отличало. А именно тот грациозный способ, который придумал Габриэль. Он, изволишь ли видеть, взял из имени Сарай букву Йуд с числовым значением десять и разбил ее на две буквы Хэй, каждая со значением пять. В имени Сарай он заменил Йуд на Хэй — получилась Сарра. Авраму же в имя Йуд был добавлен — возник Авраам! Каково! Таких фокусов никто и никогда не проделывал. Ведь буквы и их числовые значения — это кирпичики мироздания, ими творился мир.
Но и в творении бывают недочеты. Один из них Габриэль исправил. Хозяевам же сообщил, что Сарай и Аврам бесплодны. А вот у Сарры и Авраама через год родится сын. И когда Сарра хихикнула, полагая все это шуткой, Габриэль поднял глаза и заодно дал имя наследнику: Ицхак — смех. И этим он оказал неоценимую услугу моему дальнейшему плану, связанному с людьми.
— Ты имеешь в виду, что Авраам получил наследника, который породил Иакова и его колена?
— И это тоже. Но об Ицхаке мы поговорим в другой раз. Сейчас же один из ангелов Рафаэль остался с Авраамом, чтобы помочь ему оправиться от физических страданий. Габриэль же и Микаэль отправились в долину Мертвого моря в сторону несчастных городов. Они постучали в дом Лота, и тот впустил их, омыв им ноги. Немедленно перед воротами стала собираться беснующаяся толпа — принимать гостей запрещал закон. Толпа требовала выдачи чужаков, путникам грозила расправа. Лот повел себя достойно — недаром племянник Авраама. Он предложил наступающим с палками согражданам вместо путников своих дочерей. — Мастер рассмеялся.
— Я никогда не мог понять, как он на это решился, — пожал плечами Моше.
— Ты прав, — ответил Мастер, — Лот был благородным и отважным человеком. И он бы не отдал своих дочерей в руки толпы просто так, без боя. Но никакого боя и не понадобилось; жителям Цдома не нужны были его дочери. Они даже оскорбились, что он держит их за насильников. Им нужны были гости, гости стояли вне закона. Толпа продолжала безумствовать, и вот уже первые ряды прорвались к самой двери Лота. И тут Габриэль и Микаэль вышли из дома. Они медленно подняли веки и обвели толпу пристальным взглядом. И нападающие разом ослепли. Они потеряли всякую ориентацию и, бессмысленно наталкиваясь друг на друга, ползали среди городских домов. Казнь началась. Взяв Лота, его жену и двух дочерей, Микаэль поспешно вывел их из города. В это время Габриэль уже низвергал с неба огонь и серу. «Ступайте в горы и не оборачивайтесь!», — скомандовал Микаэль. Но убегая, жена Лота все же обернулась. Не смогла не взглянуть в последний раз на гибнущий родной город. Да… так вы люди устроены, много непонятного в ваших действиях и много непредсказуемого.
— И превратилась в соляной столп, — закончил Моше.
— И если ты считаешь, что это красивая легенда, — усмехнулся Мастер, — то, когда будешь в пустыне между морем и плоской горой, оглянись вокруг. Ты и сейчас можешь увидеть ее на возвышенности недалеко от берега.[4]
— Я не знал, что эта загадочная женщина до сих пор там, — произнес Моше, удивляясь, сколько скрытых граней открывается в давно известной истории. — А что же стало с Лотом?
— Лот с обеими дочерьми укрылся далеко в горах. Выпив все взятое с собой вино, он забылся сном, словно трудяга Ноах после высадки из своего ковчега. А на бедных девушек гибель их родного города под низвергающимися с неба языками пламени произвела такое сильное впечатление, что они имели все основания считать себя единственными выжившими из рода людей. И тогда они решились на крайний шаг. Вернее, они думали, что решились сами; конечно, им помогли. От Лота произвели они два народа Моав и Эдом.
Мастер прервал речь и пристально посмотрел на Моше. Тот слушал, не отрывая от Учителя внимательного взгляда.
— Пройдет несколько поколений после вас, людей пустыни, и у меня появится одна девушка, моавитянка. Непонятная внутренняя сила будет тянуть ее из родительского дома в народ Израиля. Вообрази: из моавских принцесс — в бедность и унижение. Ее будут презирать, над ней будут издеваться, — и только потому, что она по рождению не из потомков Иакова. Да, дорогой мой, люди и в будущем будут не менее жестоки к пришельцам, приписывая себе единство крови, как собственную заслугу. Я уже начертал на этом камне, — Мастер показал на зеркальную пластину, — не обижай чужаков в своем стане, ибо чужаком был ты в Египте. Но, к сожалению, у людей короткая память, зато в цдомскую толпу они объединяются весьма охотно. Не будешь же каждый раз просить Габриэля разобраться…
Моше покачал головой:
— Из принцесс в унижение? Как же она решится на это?
— Такая роль у этой высокой души, — ответил Мастер. — Имя ей будет Рут. Через три поколения по линии прелестной моавитянки в Израиле встанет Царь. Первый, главный и, я надеюсь, единственный. Имя ему Давид — Царь Машиах. Он должен будет завершить работу, которую начинаешь здесь ты: приведение мира к его окончательной цели. [5]
Примечания
[1] Благословен Господь, создающий этот мир (ивр.)
[2] Намек на Голема, созданного пражским каббалистом равом Левом (Мааралем) в XVI в.
[3] Ур Каздим — Ур Халдейский (ивр.) — город в древнем Вавилоне
[4] Между Мертвым морем и плоской горой (крепость Масада) действительно можно увидеть соляной столп.
[5] История о моавитянке Рут (в переводах Руфь) изложена в библейской книге Свиток Рут. Она станет прабабкой царя Давида.
