ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

День отъезда засекретили. Поэтому провожающих было очень мало. Распоряжался лично А. Керенский. Из великих князей он позволил присутствовать только Михаилу Александровичу. Бывший царь и царь несостоявшийся обнялись, не предполагая, что это в последний раз, навсегда. Никто не знал, какая судьба ждёт того и другого.

Генрих Иоффе

ЦАРЕУБИЙСТВА

«Божьими судьбами и моим грехом»

XVI век. На престоле — царь Иван IV Васильевич Грозный. Семь или восемь раз женатый, он имел несколько сыновей. Наследником был объявлен старший — Иван Иванович (мать — Анастасия Романова). Историки до сих пор спорят о причинах трагической размолвки, случившейся между Иваном Грозным и его старшим сыном. Некоторые считают, что она имела военнополитическую основу: между отцом и сыном якобы возникли разногласия о ведении многолетней Ливонской войны. Другие полагают, что Иван Иванович вступился за свою оскорблённую отцом беременную жену (третью) Шереметьеву. Так или иначе, в припадке необузданного гнева Грозный ударил сына жезлом в голову. Царевич упал, обливаясь кровью. Царь тут же опомнился, кричал, рвал на себе волосы, звал на помощь… Через несколько дней царевич скончался. Это произошло в январе 1581 г. Впрочем, по мнению некоторых историков, убийства не было. Существуют, например, версии об отравлении сына Ивана Грозного, его болезни и др. Но патриарх Иов утверждал, что Грозный говорил: сын мой погиб «божьими судьбами и моим грехом».

Угличская тайна

После смерти Ивана Грозного (март 1584 г.) престол перешёл к Фёдору Ивановичу (второму сыну Анастасии Романовой), считавшемуся человеком слабым, безвольным. Фактически управлять при нем стал боярин Борис Годунов, на сестре которого Ирине был женат царь Фёдор Иванович. Младший сын Ивана Грозного (от последней жены, церковью непризнанной — Марии Нагой) Дмитрий, к которому мог все же перейти престол после Фёдора Ивановича (в случае отсутствия у него детей), был отправлен с матерью в Углич. 15 мая 1591 г. он играл во дворе ножом «в тычку». То, что произошло, осталось загадкой на века. По одним свидетельствам, Дмитрий (ему было 8 лет) в припадке «падучей» болезни (эпилепсии) сам напоролся горлом на нож и погиб. По другим, его зарезали люди, подосланные Годуновым, который, якобы, возмечтав стать царём, решил устранить возможного наследника престола. Годунов прислал в Углич комиссию во главе с князем боярином Василием Шуйским (будущим царём), который признал, что Дмитрий погиб случайно, напоровшись на нож. (Шуйский ещё не раз поменяет своё следственное заключение.) Так или иначе, гибель Дмитрия в Угличе стала прологом многолетних кровавых междоусобиц, как тогда говорили, «нестроения» (Смуты) Русского государства начала XVII в., поставила его на грань катастрофы.

Гибель Годуновых

Зимой 1598 г. умер царь Фёдор Иванович. Детей у него не было. Династия Рюриковичей в ветви Ивана Калиты пресеклась. Земский собор избрал на царство Бориса Годунова. Он долго отказывался, затем, однако, «смилостивился» и согласился на уговоры. Но уже скоро молва стала приписывать ему убийство Дмитрия в Угличе. А затем появились слухи, что Дмитрий в Угличе чудесным образом спасся. И вскоре на границе Русского государства и Польши появился человек, выдававший себя за царевича Дмитрия Ивановича. Многие верили в то, что он царевич, и переходили на его сторону, а те, кто не верил, часто делали то же самое из нелюбви к Годунову. Кто был этот человек? Историки сходятся во мнении, что самозванцем являлся беглый монах Григорий Отрепьев, одно время живший на подворье палат бояр Романовых. Не исключено, что именно у них — ярых противников Годунова (Фёдор Романов сам метил в цари) был разработан «план» посадить на престол самозванца, чтобы сбросить Годунова, а затем свергнуть и его. Из Москвы Отрепьев бежал или был переброшен в Польшу, где король и шляхта признали и поддержали его в обмен на обещание ввести «на Москве» католичество, отдать Польше Смоленск и некоторые другие города. В.О. Ключевский писал, что самозванца «заквасили» в Москве, а «испекли» в Польше.

В апреле 1605 г. Борис Годунов неожиданно скончался. Царём был объявлен его сын Фёдор Борисович — 16-летний, очень способный юноша. Это он составил первую в России географическую карту. В 1613 г. её напечатали в Амстердаме. Но в Москве говорили: «Недолго царствовать Борисовым детям! Вот Дмитрий Иванович придёт в Москву!» Трагедия произошла в июне. Самозванец заявил, что в Москву не войдёт, пока там правит семейство Годунова. Перешедшие на сторону самозванца бояре намёк поняли. Двум дворянам — Молчанову и Шеферидинову — поручили покончить с семейством Бориса. Посланные взяли с собой трёх стрельцов, по словам Н.М. Карамзина, «звероподобного вида» и ворвались к Годуновым. Вдову Бориса, умолявшую не убивать её детей, сразу удавили верёвкой. Молодой и сильный царь Фёдор Борисович защищался. Его ударили дубиной по голове, а затем убили отвратнейшим образом: раздавили детородные органы. При виде происходившего дочь Бориса — красавица Ксения — упала без чувств.

Останки Годунова изъяли из Архангельского собора и зарыли в убогом монастыре на Сретенке вместе с убитыми женой и сыном. Через несколько лет, при царе Василии Шуйском, покойников опять потревожили: перенесли в Троице-Сергиевский монастырь. Ксению воцарившийся в Москве «Дмитрий Иванович» некоторое время «держал при себе», «взял на постелю». Но позже её постригли в монахини под именем Ольги и сослали во Владимир. Она умерла в 1622 г.

Конец Самозванцу-1

Лжедмитрий вступил в Москву, был коронован и царствовал около года. Н.М. Карамзин считал, что мог царствовать «в венце мономаховом» и дольше, если бы не стал «орудием ляхов, еретиков и папистов». Но не стать таким «орудием» он вряд ли мог: слишком много поляки в него «вложили». Во главе возникшего против него заговора стоял все тот же князь Василий Шуйский. Когда самозванец победно вступил в Москву, он перешёл на его сторону и объявил, что его следствие в Угличе было «неверным», что на самом деле маленький Дмитрий тогда спасся и вот теперь должен занять свой законный престол. Встав во главе заговора, Шуйский в третий раз переменил своё «свидетельство»: заявил, что на московский престол «взобрался» самозванец, а настоящий царевич Дмитрий давно погиб в Угличе. Заговорщики и толпа москвичей ворвались в Кремль. Самозванец выхватил у охранника бердыш, бросился навстречу толпе с криком: «Я вам не Годунов!», но вынужден был отступить. Он пытался бежать, выпрыгнул в окно с высоты 15 сажен и сильно разбился. «Дмитрия Ивановича» подобрали находившиеся на Житном дворе стрельцы и потребовали, чтобы Мария Нагая опознала его. Она, как и Шуйский, при триумфальном входе самозванца в Москву признала в нем «Дмитрия Ивановича», но теперь заявила, что сделала это как «жена слабая» из-за страха. Самозванца отнесли во дворец. Там толпа требовала, чтобы он сказал, кто он таков и откуда явился. Он молчал и тогда двое дворян — Валуев и Войков застрелили его. На верёвках тело выволокли из Кремля, два дня потешались и глумились над ним, потом закопали на кладбище для убогих и нищих. Пошли, однако, слухи, что по ночам мертвец бродит по городу. Тогда труп вырыли, сожгли, прах заложили в пушку и выстрелили в ту сторону, откуда Лжедмитрий пришёл.

Гибель сына Петра Великого

Смутное время закончилось в 1613 г., когда интервенты были изгнаны из Москвы, а царём Земский собор избрал 16-летнего Михаила Романова. Он с матерью — инокиней Марфой — находился в Ипатьевском монастыре, в Костроме. Когда депутация собора явилась в Кострому просить Михаила на царство, Марфа долго не соглашалась, ссылаясь на опасности, которые могут ждать сына. Ей отвечали, что Смутой «русские люди наказалися все» и со смирением примут нового царя. Так было положено начало новой династии — Романовых. Михаил и его сын — Алексей Михайлович — царствовали относительно спокойно. Но после смерти сына Алексея Михайловича — царя Фёдора Алексеевича (он умер молодым весной 1682 г.) — началась борьба за престол. Поскольку два других сына Алексея Михайловича — Пётр (от Натальи Нарышкиной) и Иван (от Марии Мстиславской) — были ещё малолетними, делами правила дочь Алексея Михайловича — царевна Софья. Однако по мере того, как Пётр мужал, его столкновение с Софьей становилось неизбежным (Иван был не в счёт: он имел слабое здоровье и на царствование не претендовал; в 1696 г. он скончался). Оно закончилось полным триумфом Петра I. Софью сослали в монастырь, где она и «преставилась» в 1764 г. Пётр сурово расправился со сторонниками Софьи — стрельцами. В Москве, на Красной площади, им ломали руки и ноги колёсами, рубили головы, вешали.

Великий реформатор, по слову Пушкина, придавший России «ход державный», Пётр I шёл к своей цели, преодолевая все препятствия на своём пути. Когда стало ясно, что сын — наследник престола Алексей Петрович — не разделяет его устремлений и может группировать вокруг себя противников реформ, Пётр не пощадил и сына. Он писал ему: «Или отмени свой нрав, или будь монах. А буди того не учинишь, то я с тобою как с злодеем поступлю». Алексей бежал за границу, но Пётр сумел выманить его оттуда. Выяснилось, что Алексей поддерживал связь с матерью — первой женой Петра Евдокией, которую он давно заключил в монастырь, а она, как признала сама, «блудно жила» с офицером Степаном Глебовым, и они с другими людьми «возводили на царя хулу». Пётр сурово расправился со всеми. Бывшую жену перевёл в другой монастырь, Глебов был посажен кол. В июне 1718 г. приказал сформировать суд, которому предписал «сделать правду». Царевича заключили в Петропавловскую крепость. Суд признал «изменнические действия» Алексея, а его — достойным смерти. В июле Алексей был найден мёртвым в крепости. Пётр приказал сообщить, что смерть случилась от «жестокой болезни». Но можно ли исключить, что Алексей не выдержал пыток или приговор был тайно приведён в исполнение?

«Нелепа» в Шлиссельбургской крепости

Согласно указа Петра I, император сам мог назначить наследника престола: «кому оный хочет, тому и определит наследство». Но не определил. Его последними словами на смертном одре якобы были «Отдайте все…» Однако что именно отдать и кому, он сказать не успел. На престол была возведена его жена (литовская крестьянка, «солдатская девица» Марта Скавронская, во время Северной войны приглянувшаяся сначала фельдмаршалу Шереметьеву, потом А. Меньшикову, а затем и самому Петру), коронованная в 1722 г. под именем Екатерины I. После её смерти в 1727 г. на престол вступил внук Петра I, сын умершего (или казнённого) Алексея Петровича — Петр II. Но он царствовал недолго: неожиданно умер от оспы. С ним мужская линия Романовых пресеклась. Две дочери Петра (от Екатерины I) были ещё слишком молоды. Тогда вспомнили о дочерях сводного брата Петра I Ивана Алексеевича, с которым он делил царствование в правление Софьи. Этот Иван Алексеевич был плох как царь, но хорош как родитель. Одна из его пяти дочерей — Анна Ивановна — была выдана замуж за Курляндского герцога. Её и пригласили на русский трон. Своим наследником она объявила младенца Ивана Антоновича — сына Анны Леопольдовны — дочери старшей сестры Анны Ивановны Екатерины Ивановны, выданной замуж за Антона-Ульриха Брауншвейгского. Однако царствовать Ивану Антоновичу — Ивану 6-му — не довелось. В созданных ещё Петром I гвардейских полках, недовольных засильем немцев при Анне Ивановне, возник заговор в пользу дочери Петра I и Екатерины I — Елизаветы. После смерти Анны Ивановны в 1740 г. она и была возведена на престол. Мать Ивана Антоновича — Анну Леопольдовну и всех её родных тут же сослали в Холмогоры, а малолетнего Ивана Антоновича пожизненно заключили в Шлиссельбургскую крепость. Елизавета отдала распоряжение: при попытке освобождения этого «узника №1» «умертвить, а живого в руки никому не давать». Так позднее и произошло. В июле 1764 г. подпоручик Смоленского полка В. Мирович попытался освободить Ивана Антоновича, уже много лет заключённого в крепости (ему было уже 25 лет). Охранявшие Ивана Антоновича капитан Власьев и поручик Чекин, согласно царского распоряжения, убили его. Екатерина II, ещё не сильная в русском языке, назвала это — «нелепа».

«Впал в жестокую колику и скончался»

Бездетная Елизавета вызвала в Россию племянника — сына своей сестры Анны Петровны (другой дочери Петра I от Екатерины I), бывшей замужем за герцогом Карлом-Ульрихом Голштинским. Он прибыл в Петербург с женой, немецкой принцессой Софьей Ангальт-Цербстской. В России после принятия православия Карл-Ульрих стал именоваться Петром Фёдоровичем, а его супруга — Екатериной Алексеевной (будущая Екатерина II). В конце 1761 г. Елизавета Петровна скончалась, и Пётр Фёдорович стал императором Петром III. Но в придворных кругах и в гвардии, которая играла все более значительную политическую роль, не любящий Россию Пётр III, взявший за идеал Пруссию и прусскую военную муштру, выдвигавший немцев и манкировавший русскими православными обрядами, конечно, популярностью пользоваться не мог. И это несмотря на то, что его деятельность была прямо-таки кипучей. Только за неделю он издал почти 200 указов, в том числе упразднил страшный застенок «Тайную канцелярию», издал «Манифест о вольности дворянства», (но многие дворяне опасались, как бы Пётр вслед за «вольностью дворянства» не издал Манифест и «о вольности крестьянства»). В общем царствование Петра Третьего можно считать противоречивым. Но вот его жена, умная и амбициозная Екатерина Алексеевна, сумела завоевать себе авторитет прежде всего в среде гвардейского офицерства. Там у неё было немало фаворитов, мощных и красивых офицеров-любовников. Позднее её сын император Павел I допытывался, кто же все-таки являлся его отцом: Пётр Третий или кто-то из гвардейских любовников матери. Он спрашивал графа Сергея Салтыкова: «Говорят, что ты мой отец?» Салтыков хитровато ухмылялся и говорил: «Нас у матушки много было». Понятно, что в гвардейских полках готовы были переменить императора на императрицу. Капитан князь Михаил Дашков прямо говорил Екатерине: «Повели, и мы тебя возведём на престол». Отношения между императором и Екатериной все ухудшались. По городу ходили слухи, что Пётр Третий намерен отправить жену в монастырь. И в конце концов она решила: «Я буду царствовать или погибну».

Был составлен тайный заговор с целью возведения её на престол. Во главе стояли гвардейцы братья Григорий, Алексей и Фёдор Орловы, конногвардейцы Фёдор Хитрово, Григорий Потёмкин и др. Всего 40 офицеров. Екатерину доставили в Казанский собор, где в присутствии духовенства, сановников и гвардейцев объявили самодержавной императрицей. А Пётр Третий праздновал свои именины в Петергофе. Один за другим его сановники переходили на сторону Екатерины. Он хотел было укрыться в Кронштадте, но там уже находились сторонники Екатерины. Фельдмаршал Миних предложил Петру плыть в Ревель, а оттуда в Померанию, где находилась 80-тысячная русская армия. Но сановники из окружения Петра отвергли это: они, по-видимому, уже готовились перейти под власть Екатерины. В результате в конце июня 1762 г. Пётр III решил отречься. Объявляю «целому свету, — писал он в акте об отречении, — что я от правительства Российским государством на весь мой век отрицаюся, не желая ни самодержавным, ниже иным каким-либо образом правителем во всю жизнь мою…». Это было первое в России царское отречение. Второе произойдёт примерно через полтора века. Пётр просил оставить ему четыре дорогие для него «вещи»: скрипку, собаку, слугу-арапчонка и любовницу Елизавету Воронцову (оставили все, кроме Воронцовой). Однако заговорщики и переворотчики решили довести дело до конца. Отрёкшегося царя отвезли в Петергоф, а затем в Ропшу, 25 вёрст от Петергофа. Никто точно не знает, что там произошло. Но люди, совершившие переворот, понимали, что пока император жив, Екатерина не может быть в безопасности. Косвенные данные дают основания считать, что 6 июля отрёкшийся император был задушен любовником Екатерины Алексеем Орловым и офицерами князем Барятинским и Григорием Потёмкиным. Всех участников заговора и тех, кто находился с Петром Третьим в Ропше Екатерина наградила по-императорски. В Манифесте было объявлено, что Пётр III внезапно «впал в жестокую колику» и скончался. Но как когда-то, в конце XVI века распространялись слухи о том, что царевич Дмитрий не был убит в Угличе, так и теперь стали передавать друг другу, что Пётр III избежал убийства от рук дворян, ненавидевших его якобы за то, что он хотел дать крепостным свободу. Как известно, Емельян Пугачёв выдавал себя за «спасшегося» Петра.

«Что я вам сделал?!»

Царствование Екатерины II продолжалось почти 35 лет. Она умерла в 1796 г. Императором был объявлен её (и Петра III?) cын — Павел I. Генерал Н. Саблуков так характеризовал Павла: «Это был человек в душе вполне доброжелательный, великодушный, готовый прощать обиды и повинится в своих ошибках… К несчастию, все эти похвальные и добрые качества оставались бесполезными как для него лично, так и для государства, благодаря его несдержанности, раздражительности, неразумной и нетерпеливой требовательности.» По-видимому, зная истинную причину смерти отца, он делал все наперекор тому, что предпринималось при его матери Екатерине II. Петр III был убит, не успев принять коронование, и Павел I приказал вынуть его останки из могилы (в Александро-Невском монастыре) и возложить корону на череп! Как и его отец, он насаждал в армии пруссачество. Павел считал, что ему как самодержцу обязаны подчиняться все сословия в равной степени. Он ограничил права дворян в области самоуправления, вновь (после Петра Третьего) распространил на дворян телесные наказания, а во внешней политике пошёл на союз с наполеоновской Францией, что было против дворянских интересов. Свою политику он называл «железной лозой». Недовольство Павлом I росло. Повсюду почти открыто шли разговоры: «как такого терпят?»  Рассказывали, что одна из придворных дам в беседе с Алексеем Орловым спросила: «Но что же делать? Ведь не задушить же его…» «А почему же и нет, матушка?» — с неподдельным изумлением спросил Алексей Орлов. Он знал, что говорил: 36 лет тому назад, вероятно, таким путём (и он в том числе) разделались с Петром III.

Павел I догадывался, а, может быть, и знал, что против него готовится заговор, но спастись не сумел. В ночь с 11 на 12 марта 1801 г. группа заговорщиков ворвалась в его спальню в Михайловском дворце. Павел мог бы бежать по потаённой лестнице, которая вела к его любовнице княгине Анне Гагариной, но он, видимо, от испуга спрятался за занавесью. Его быстро нашли. «Что я вам сделал?!» — в страхе кричал Павел. Когда заговорщики потребовали от Павла отречения, он ответил отказом и схватил за руку стоявшего рядом Николая Зубова — брата последнего фаворита Екатерины Платона. Николай Зубов — человек громадного роста и такой же физической силы — ударил императора тяжёлой золотой табакеркой в висок. Павел упал. Кто-то сорвал висевший над кроватью шарф, им обмотали шею Павла и давили её, пока император не затих. Кто-то сказал, что сын Павла Александр льёт слезы, узнав о том, что отец мёртв, что он не желал такого страшного исхода. Один из заговорщиков П. Пален подошёл к Александру и сказал: «Довольно ребячится! Идите царствовать!»

Ошибка гадалки

Убийство Александра II отличалось от убийств предшествующих царей. Они были жертвами интриг и заговоров в «верхах». Александр II, отменивший крепостничество, был убит революционными террористами. Они вели за ним настоящую охоту, и он знал об этом. Его гражданская жена Е. Юрьевская-Долгорукая, видимо предчувствуя беду, просила царя не выезжать из Зимнего дворца 1 марта (1881 г.) Он шутливо ответил, что цыганка нагадала ему о его убийстве при седьмом покушении, а их пока было только пять. И поехал в Михайловский манеж.

Накануне был арестован глава революционной «Народной воли» Андрей Желябов. Его соратница Софья Перовская взяла на себя руководство «метальщиками бомб». Сама расставляла их по маршруту следования императорской кареты. Первой бомбой, брошенной Николаем Рысаковым, были ранены конвойные казаки. Царь вышел из кареты, что-то сказал Рысакову и на вопрос не пострадал ли он сам, ответил: «Нет, слава Богу, нет». Тогда бомбу бросил второй террорист —Игнатий Гриневецкий, смертельно ранив Александра II. Его привезли в Зимний дворец, где через некоторое время он скончался.

Это я «бежал» Михаила Романова

Николай II поначалу отрёкся от престола в пользу сына Алексея, но потом передумал и отрёкся в пользу брата, великого князя Михаила Александровича. Михаил отказался принять престол до решения будущего Учредительного собрания. Сообщая об этом жене Н. Брасовой в Гатчину, он писал: «С этого момента начинается новое существование России». Шутливо подписался «товарищ Михаил Романов», а на конверте указал адрес «товарищу Наталии Брасовой». Вскоре он обратился в Совнарком с письмом, в котором заявлял о готовности сложить с себя свои титулы и принять фамилию жены, с тем, чтобы жить рядовым гражданином. Ответа не последовало…

В марте 1918 года проживавший в Гатчине Михаил Александрович в сопровождении своего друга и секретаря Джонсона был выслан в Пермь. Вероятно, в Москве и Петрограде опасались, что в случае наступления немцев великий князь может оказаться в их руках. Михаил высылался впредь до особого распоряжения. Здесь он проживал в гостинице «Королевские номера», будучи обязанным отмечаться в местной ЧК.

В ночь с 12 на 13 июня небольшая группа неизвестных прибыла в «Королевские номера». Рассказывал камердинер Михаила Александровича Челышев, вместе с другими допрошенный потом в ЧК. Он, Челышев, не хотел пускать к великому князю, вызвал Джонсона. Один из прибывших подал ему какую-то бумагу, которую назвал мандатом. Джонсон взял «мандат» и пошёл к Михаилу Александровичу. Неизвестный тоже двинулся за ним, но его не пускали. Тогда он вынул наган, направил на Челышева и грубо сказал: «Отойди!» Затем вошёл в номер и спросил: «Вы Михаил Романов?». Приказал одеваться и следовать за ним. Михаил отвечал, что болен, просил пригласить доктора. Но неизвестный настойчиво требовал быстро одеваться. «Неизвестный грубо схватил Михаила Александровича за ворот, силой заставил его одеваться, стал одеваться и Джонсон». Челышев тоже стал было одеваться, но был резко остановлен: «Ты ещё куда?!» В это время в номер вошли ещё двое. «Я, — показывал Челышев, — вышел на балкон и смотрел, как неизвестные силком втаскивали Михаила Александровича в экипаж, верх которого был приподнят. Во второй экипаж посадили Джонсона и покатили по направлению к Мотовилихе».

По городу пошли слухи, что великий князь и Джонсон были похищены какой-то таинственной, возможно контрреволюционной группой, и бежали. Не исключено, что слухи распространяла сама ЧК. Из Москвы и Екатеринбурга приказали расследовать случившееся, но следствие не дало никаких результатов. Только спустя много лет трагическое событие прояснилось. Член Уральской ЧК И. Радзинский рассказал, что произошло. Его записанный рассказ был засекречен и долгое время оставался недоступен. Этот рассказ интересен не только по существу, но и ярко передаёт колорит времени, рисует типаж и поведение людей, считавших себя идейными революционерами.

В Уральский облисполком пришла телеграмма из Перми о том, что из гостиницы похищен Михаил Романов… «На нас набросились страшно: такие вы, рассякие. Но нам было ясно, что тут что-то другое. Через несколько дней появился Гаврила Ильич Мясников (он был председателем исполкома Совета в Мотовилихе — Г.И.) и тут все прояснилось. Они такую штуку сделали, я беру с его слов… Они действительно организовали похищение… налёт организовали. Организовал он там группу из рабочих мотовилихинских и губчека. Предварительно они повидались с председателем губисполкома Сорокиным и заставили Сорокина подписать решение. Между прочим, он не хотел подписывать, но с Ганькой (Мясниковым — Г.И.) не порыпаешься. Подписал… Организовали налёт на гостиницу, заперли всю прислугу. Потом появились у него в номере. Михаил не хотел ехать (они говорили, что приехали спасти), но он очень не хотел. В Мотовилихе его убили, его жену (тут Радзинский ошибся, жена Михаила — Н. Брасова находилась в Петрограде — Г.И.) и секретаря, этого самого Джонсона… Они сделали инсценировку…»

О том, что произошло дальше, поведал впоследствии участник «инсценировки» А. Марков. Посадив Михаила и Джонсона в фаэтоны, поехали к Мотовилихе, миновали ее. Темно, холодно, хотя и стоял июнь. Проехали керосиновый склад Нобеля, круто повернули в лес. Остановились по выкрику ещё одного члена мясниковской группы Н. Жужгова: «Приехали, вылезай!» Марков сразу же выстрелил в Джонсона. Жужгов стрелял в Михаила Александровича, но только ранил его. «Романов, — вспоминал Марков, — с растопыренными руками побежал по направлению ко мне, прося проститься с секретарём…» Михаил бежал, а у убийц, видимо, все-таки затряслись руки. У Жужгова заклинило патрон, наган дал осечку. Жужгов громко матерился, ругался и третий участник казни — Калпашников, у которого тоже патрон застрял в браунинге. Испугавшись первых выстрелов, понесла одна из лошадей. «Мне, — писал Марков, — пришлось на довольно близком расстоянии (около сажени) сделать второй выстрел в голову Михаила Романова, отчего он свалился тот час же».

Надо было спешить замести следы. Оттащили трупы в сторону, завалили ветками и уехали. Зарывать на другой день поехали Жужгов и милиционер Новоселов. Вещи Михаила Александровича и Джонсона потом все поделили между собой.

Советские власти никогда официально не заявляли о гибели великого князя Михаила Александровича. Была ли к ней причастна Москва? Документальных данных нет. Но то, что в течении месяца с небольшим были уничтожены все Романовы, находившиеся в ссылке на Урале (в Перми, Екатеринбурге, Алапаевске), свидетельствует об определённом замысле. Впрочем, такие, как Ганька Мясников, могли действовать на свой страх и риск, полагая, что отвечать за содеянное они вряд ли будут. Судьба Мясникова интересна. В начале 20-х годов он затеял полемику с самим Лениным, обвинил его в попрании демократии в стране. Как со старым коммунистом, с ним довольно долго возились, пытаясь переубедить. «Если я хожу на воле, — писал он, — то потому, что я коммунист 15 лет, и меня ко всему этому знает рабочая масса, а если этого бы не было, то где же я был? В Чека, или, больше того, меня бы «бежали», как некогда я «бежал» Михаила Романова».

И все-таки он был арестован. Жил в ссылке в Сибири, затем в Эривани, откуда в 1928 году, в зимнюю метель, переплыв Аракс, бежал в Персию. Есть сведения, что после войны он вернулся в Советский Союз, был арестован и погиб в ГУЛАГе.

Жена Михаила Александровича, Наталия Брасова, спаслась. Благодаря помощи Максима Горького, ходатайствовавшего перед большевистскими властями и лично Лениным за многих представителей русской аристократии и интеллигенции, в конце 1918 года она сумела выехать за границу. Во Франции она умерла в бедности в 1952 году. Ее сын Георгий погиб в автокатастрофе в 1931 году.

Нет смысла, конечно, гадать, что бы произошло, если бы 3 марта 1917 года на Миллионной, 12 Михаил принял решение вступить на престол. Но современники не раз мысленно возвращались к этой теме. Писатель Марк Алданов рассказал о своём разговоре с Керенским спустя много лет после революции. Алданов опубликовал в эмигрантской газете очерк о переговорах на Миллионной и высказал мысль, что, может быть, тогда следовало поддержать П. Милюкова, настаивавшего на принятии престола Михаилом Александровичем. Керенский резко отчитал за это Алданова. «Если бы план вашего Павла Николаевича (Милюкова — Г.И.) был тогда принят, — говорил он, — то великий князь не доехал бы до вокзала… Его разорвали бы на улице!» «Я тогда, — писал Алданов, — ответил: «Что было бы, если бы план Милюкова был бы принят — этого мы не можем знать, ни вы, ни я, ни он. Зато мы знаем, что было после отклонения этого плана».» Была революционная анархия, большевистский переворот, гражданская война, убийство царской семьи и великого князя Михаила Александровича…

  ГРУЗ ДОЛЖЕН БЫТЬ ДОСТАВЛЕН ЖИВЫМ

Отъезд в Тобольск

Временное правительство, арестовавшее Романовых (Николая II и его семью) не сразу решило, как с ними поступать. Вначале предполагалось отправить их в Англию, но оттуда, как утверждали А. Керенский и другие члены Временного правительства, пришёл категорический отказ. Затем обсуждался Крым как место пребывания Романовых, однако он казался слишком близким к центрам революционных событий. Наконец бывшего государя и его семью решено было поселить в далёком Тобольске. Это решение представлялось новой власти безопасным от попыток монархических офицеров освободить Романовых. Опасения в общем-то были напрасными: Романовы были так политически и морально скомпрометированы революционными партиями и либеральной оппозицией, что защитников у них пока не находилось.

День отъезда засекретили. Поэтому провожающих было очень мало. Распоряжался лично А. Керенский. Из великих князей он позволил присутствовать только Михаилу Александровичу. Бывший царь и царь несостоявшийся обнялись, не предполагая, что это в последний раз, навсегда. Никто не знал, какая судьба ждёт того и другого.

С Романовыми выразили желание ехать 46 человек из бывшего окружения и прислуги. Груз, который они везли был немалым — около 3 тыс. пудов (400 тонн). Охрана состояла из трёх отрядов общей численностью 330 солдат, набранных из 3-х гвардейских полков. Командовал ими полковник Кобылянский. В Тобольске Романовы разместились в губернаторском доме. Жизнь там протекала спокойно и тихо. Даже прибытие в Тобольск комиссара Временного правительства, эсера-шлиссельбуржца В. Панкратова ничего не изменило в жизни арестованных Романовых.

Николай как будто только однажды высказал сожаление о своём отречении, когда генерал Корнилов двинул 3-й конный корпус и «Дикую дивизию» на Петроград. Октябрьский переворот он воспринял как событие во много раз худшее, чем Смута начала XVII в.

Уральские леваки

А большевистский Кремль смотрел на отрёкшегося императора и его семью как на объект, требующий особо внимательного контроля. Этот контроль осуществлялся как в само́м Тобольске, так и через Екатеринбургский Исполком Уралоблсовета, которому Тобольск подчинялся административно. Это было время, когда в большевистской партии велись ожесточённые споры по вопросу о заключении сепаратного мира с Германией и Австро-Венгрией. Уральская большевистская верхушка, занимала крайне левую позицию, выступала против такого мира как «соглашения с империализмом». Ее полностью поддерживала весьма влиятельная на Урале левоэсеровскоя группа. Как вспоминал уральский чекист И. Радзинский, «засилье в головке Уралоблсовета было левое, левокоммунистическое. А. Белобородов, Г. Сафаров, Н. Толмачёв, Е. Преображенский — все были леваками. Партийную линию вел Ф. Голощёкин — тоже левак». Примечательный факт. Бывший глава Временного правительства Г.Е. Львов, сидевший в тюрьме в Екатеринбурге (в апреле 1918 г.), впоследствии рассказывал колчаковскому следователю Н. Соколову, что на одном из допросов Голощёкин заявил ему: «У нас своя республика. Мы Москве не подчиняемся». Конечно, в этом была определённая бравада, но она все же отражала и действительность. Если это так, то и Москва и Екатеринбург понимали, что тот, кто «владеет» Романовыми, обладает важными заложниками.

Понятно, что контроль, установленный над Романовыми в Тобольске и осуществлявшийся также через Екатеринбург, устроить Москву полностью не мог. Иначе трудно объяснить, почему в начале апреля 1918 г. московское руководство (ВЦИК и Совнарком), встревоженные слухами о возможном побеге Романовых из Тобольска, решили вывезти их оттуда, «помимо уральских товарищей»? Ведь в Тобольске уже находились уральские красногвардейские отряды (С. Заславского и др.) и при доверии к уральцам, казалось бы, чего проще поручить эту миссию им? Но нет. Председатель ВЦИКа Я. Свердлов поручил ее чрезвычайному комиссару В. Яковлеву, во-первых, хорошо известному ему лично, во-вторых, находившемуся в малоприязненных отношениях с «уральской головкой» (история этой неприязни уходила еще в дореволюционные дела, связанные с экспроприациями на Южном Урале, в частности на станции Миасс, этот «экс» описан М. Горьким в «Жизнь Клима Самгина). В то время некоторые уральские боевики заподозрили Яковлева — его настоящая фамилия Мячин — в… провокаторстве (многие боевики были арестованы, а ему удалось скрыться за границу). Когда уже в 18-ом году Москва пыталась назначить Яковлева военным комиссаром Урала, екатеринбуржцы решительно отклонили эту кандидатуру.

«Груз должен быть доставлен живым»

Прибыв в Тобольск, Яковлев ознакомился со всеми арестованными, никому не сказав, куда он их повезёт. Они решили, что за Яковлевым стоят немцы, требовавшие, чтобы мирный договор подписал не кто иной как Николай II. В 20-х числах апреля Яковлев увёз Николая II, Александру Фёдоровну и одну из их дочерей (Марию) из Тобольска. Важно подчеркнуть, что, направляя Яковлева в Тобольск (через Екатеринбург), Я. Свердлов поставил ему чёткую задачу: он должен перевести бывшего царя (в указании, данном Яковлеву, речь шла только о царе, но это не означает, что в виду не имелась вся семья) на Урал «живым» и «пока поместить его в Екатеринбурге». Он (Свердлов) категорически требовал от уральцев не предпринимать ничего «без нашего прямого указания». Почему? Возможно, Кремль полагал, что Романовы так или иначе потребуются в ходе брестских переговоров? Так или иначе обеим сторонам (и уральцам, и Яковлеву) определялись их функции. Но произошло нечто, на первый взгляд, непонятное. По пути из Тобольска в Екатеринбург между Яковлевым и уральцами возник конфликт, который едва не перерос в вооружённое столкновение. Что случилось? Из сохранившихся лент переговоров членов Исполкома Уралоблсовета с Яковлевым и Я. Свердловым видно, что уральцы заподозрили Яковлева в стремлении уклониться от выполнения его задачи и везти Романовых не в Екатеринбург, а в иное, неизвестное место (действительно из Тюмени Яковлев направил свой поезд не в Екатеринбург, а в Омск). Из тех же лент переговоров Яковлева с уральцами и особенно с Я. Свердловым видно, что по убеждению Яковлева уральцы намерены были помешать выполнению его главной цели: «доставить в Екатеринбург груз живым», и готовились уничтожить Романовых прямо в пути. Кто был прав? В неоконченных и неопубликованных воспоминаниях председателя Уралоблсовета А. Белобородова проливается свет на этот вопрос. «Мы считали, — писал он, — что, пожалуй, нет даже надобности доставлять Николая в Екатеринбург, что если представятся благоприятные условия во время его перевода, он должен быть расстрелян по дороге. Такой наказ имел Заславский и все время старался предпринять шаги к его осуществлению, хотя и безрезультатно… Его намерения были разгаданы Яковлевым…»

Чем был вызван этот замысел Исполкома Уралоблсовета, не подчинившемуся Свердлову? Возможно, уральцы, раздражённые «оппортунистической линией» Москвы по отношению к «германскому империализму» (Брест), что-то заподозрили в планах Москвы. Почему, в самом деле, бывший царь должен содержаться в Екатеринбурге лишь временно? И почему Москвой оказался «задействован» именно Яковлев — человек, с точки зрения уральцев, ненадёжный и даже подозрительный? «Леваки» из Исполкома Уралоблсовета ни при каких обстоятельствах не желали устраняться от контроля над бывшим царём. Они буквально бомбардировали Свердлова телеграммами, требуя, чтобы Яковлев, которого они уже успели объявить «вне закона», доставил Романовых в Екатеринбург. Только после личного вмешательства Свердлова конфликт, который вполне мог стать кровавым, был разрешён.

Один из крупнейших историков первой волны эмиграции С.П. Мельгунов считал положение Романовых в Доме Ипатьева более-менее сносным. Кремль требовал полной информации о пребывании Романовых в Екатеринбурге. Слухи о казни царя, начиная ещё с тобольского периода, распространялись по всей России. Существуют свидетельства (и они были известны колчаковскому следователю Н. Соколову) о том, что в мае-июне Ленин и управляющий делами Совнаркома В. Бонч-Бруевич запрашивали у командующего Северо-Урало-Сибирским фронтом П. Берзина информацию о Романовых в Екатеринбурге. По показаниям телеграфистов Екатеринбургского почтамта, данных Н. Соколову, Ленин распорядился «взять под охрану царскую семью и не допускать каких бы то ни было насилий над ней, отвечая в данном случае собственной жизнью». В конце июня Берзин, по некоторым данным, лично проинспектировал Ипатьевский дом и сообщил Ленину, что сведения о гибели Романовых — провокация.

«Датская телеграмма»

Существует факт, который, по нашему мнению, заставляет воздержаться от любых категорических суждений. Речь идёт о телеграмме Ленина в ответ на запрос датской газеты относительно слухов о казни Николая II. В ней Ленин за своей подписью опровергал эти слухи как совершенно беспочвенные, «распространяемые капиталистической прессой». Телеграмма была подана днём 16 июля 1918 г.! То есть за несколько часов до расстрела царской семьи, произошедшего в ночь с 16-го на 17-ое июля. Правда, телеграмма не ушла. На ней пометка: «отсутствует связь». Из телеграммы могут следовать только два вывода: либо Ленину в последний момент стало известно о готовившемся расстреле, а это значит, что ранее договорённости Москвы и Екатеринбурга о расстреле не существовало, либо (если верить пометке на телеграмме — «отсутствие связи») председатель Совнаркома невероятным и бездарным образом «подставлялся» этой самой «капиталистической прессе», что допустить вряд ли возможно.

Из всех перипетий яковлевской эпохи хорошо видно: в позиции Москвы и Екатеринбурга в отношении бывшего царя (и его семьи) единства не существовало. Уральские «леваки» были левее Москвы не только в вопросе Бреста. Они обвиняли Ленина и его сторонников в «покровительстве» бывшему царю. Как революционные экстремисты они требовали расправиться с Романовыми немедля. А Москва уже устанавливала своё «комиссародержавие». Она ощущала себя властью в общероссийском масштабе.

В 20-х числах мая 1918 г. в Екатеринбург были доставлены ранее остававшиеся в Тобольске все члены царской семьи и некоторые из приближённых.

«Телефонограмма на условном языке»

Так или иначе, ленинская «датская телеграмма», кажется, может свидетельствовать: судьба царской семьи скорее всего решилась окончательно не раньше, чем во второй половине 16-го июля — непосредственно перед убийством. Правда, в рассекреченных теперь воспоминаниях некоторых участников расстрела (М. Медведева, Г. Никулина, А. Ермакова и др. ) подтверждается то, что установил ещё в 1919 г. колчаковский следователь Н. Соколов: в первых числах июля 1918 г. Голощёкин побывал в Москве, где в связи с ухудшением военного положения Екатеринбурга, обсуждал вопрос и о Романовых. Но эти мемуаристы — вторые, если не третьи «номера» в большевистской иерархии — не располагали информацией из первых рук, и их показания противоречивы. Одни вспоминали, что Голощёкин ещё тогда получил санкцию на расстрел, другие утверждали, что такой санкции он добиться не смог. Но то, что «вопрос» в Москве обсуждался, вряд ли может вызвать сомнение. Военная ситуация на Урале, в районе Екатеринбурга, всё более осложнялась. Чехословаки (имеются в виду войска Чехословацкого корпуса, перебрасываемые через Владивосток в Европу, которые в мае 1918 г. подняли мятеж на территории от Пензы до Дальнего Востока) и войска Временного Сибирского правительства (образовалось в конце января 1918 г. старого стиля в Томске; в него входили правые эсеры, энесы, сибирские областники) уже вели операцию по обходу города с севера и юга. Удержать Екатеринбург красные практически не могли. Но следует отметить, что ни чехи, ни сибиряки не являлись монархистами.

Можно ли было вывезти Романовых? Без сомнения, можно. Но, безусловно, рассматривался и «крайний вариант». Скорее всего, представитель уральцев — Филипп Голощёкин — на этом и настаивал, ссылаясь на растущую угрозу Екатеринбургу. Однако, как мы увидим дальше, однозначного решения тогда, скорее всего, принято не было, хотя решающее слово, видимо, оставалось за уральцами. Во всяком случае, мемуары «расстрельщиков», на наш взгляд, не могут поколебать такого документального свидетельства, как так называемая «датская телеграмма» Ленина, опровергавшая слухи о расстреле бывшего царя ещё днём 16 июля. Именно эти часы, по всей вероятности, стали роковыми для Николая II, его семьи и нескольких лиц окружения. Существует очень важный документ, который как будто бы даёт возможность определить даже более определённый час, когда это произошло. Речь идёт о так называемой «Записке Я. Юровского». Точное и полное её название — “Воспоминания коменданта Дома особого назначения в г. Екатеринбурге Юровского Якова Михайловича, члена партии с 1905 г., о расстреле Николая II и его семьи”. Высказываются сомнения в подлинности «Записки». Есть историки, утверждающие, что «Записка» была написана совсем другим. Какие основания? Юровский был не слишком грамотным человеком, почерк у него — плохой, к тому же «Записка» написана от «третьего лица»: «комендант решил», «комендант пошёл» и т.д. В общем резонно. Но Юровский сам указал, что «Записку» он писал «для историка Покровского». Того самого М.Н. Покровского, который позднее «возглавлял» советскую историческую школу, был, так сказать, главным историком-марксистом. Вполне можно предположить, что плохо, коряво написанные воспоминания Юровского Покровский переписал лично как особо важный исторический документ, а возможно, и внёс в «оригинал» какие-то изменения. Полное название «Записки», собственно, и не скрывает того, что она прошла редакционную «обработку».

Юровский не касался истории пребывания Романовых в Ипатьевском доме. Свои воспоминания он начал словами: «16.7. была получена телефонограмма из Перми на условном языке, содержащая приказ об истреблении Романовых. 16-го в шесть часов вечера Филипп Голощёкин предписал привести приказ в исполнение». В рукописном варианте «Записки» сказано: «была получена телефонограмма на условном языке». Вряд ли это случайное расхождение. Разница для данного случая весьма существенна: телефонограмма может и не оставить следа. На основании этого некоторые историки склонны считать, что московский приказ о расстреле в письменном виде вообще не существовал. Кремлёвские вожди не пожелали «расписаться» в своём преступлении. Вполне возможно… Но важно другое. Телефонограмма, о которой пишет Юровский (или Покровский), почти наверняка не могла поступить до 6 часов вечера 16 июля. Если она вообще поступила (и существовала), то это должно было произойти позднее.

«Зиновьевская телеграмма»

В государственном архиве РФ, в фонде Совнаркома хранится телеграмма, направленная в Москву из Екатеринбурга через Петроград. Почему кружным путём? Этого мы не знаем, но можно допустить (это бывало и в других случаях), что прямая связь между Екатеринбургом и Москвой в тот момент отсутствовала. Вот полный текст телеграммы на бланке, со всеми пометками. «Подана 16 VII-18 г. в 19 ч. 50 м. Принята 16 VII в 21 ч. 22 м. Из Петрограда, Смольного НР 142, 28. В Москву. Кремль — Свердлову, копия Ленину. Из Екатеринбурга по прямому проводу передают следующее: «Сообщите в Москву, что установленный Филипповым суд по военным обстоятельствам не терпит отлагательства. Ждать не можем. Если ваши мнения противоположны, сейчас же, вне всякой очереди, сообщите. Голощёкин, Сафаров. Снеситесь по этому поводу сами с Екатеринбургом. Зиновьев».

Небольшой текст этой телеграммы даёт массу ценного материала. Во-первых, если под кодовым выражением «Филиппов суд» понимать вопрос о судьбе бывшего царя (а, возможно, и всей семьи), который, как мы уже знаем, вероятнее всего, рассматривался во время пребывания Филиппа Голощёкина в Москве (начало июля), то становится ясно: возможное решение (расстрел) напрямую связывалось с «военными обстоятельствами», т.е. ставилось в зависимость от военной обстановки под Екатеринбургом. Во-вторых, можно предположить, что окончательного и однозначного решения (расстрел) в Москве принято всё-таки еще не было. В противном случае пописавшие телеграмму Голощёкин и Сафаров (тоже член Исполкома Уралоблсовета) не усомнились бы в наличии «противоположных мнений» у тех, кому адресовалась телеграмма. Хотя они «Филиппов суд» считали необходимым, но всё-таки и теперь не готовы были игнорировать возможные «противоположные мнения». Поскольку телеграмма была получена в Москве около 10 ч. вечера, надо думать, что в это время или несколько позднее с ней и ознакомились адресаты-Свердлов и Ленин.

Далее. По тексту телеграммы невозможно установить, кто должен был подлежать «Филиппову суду»: только бывший царь или вся семья? Однако из других телеграмм, которые на другой день — 17 июля — были отправлены из Екатеринбурга в Москву, можно сделать вывод: речь шла только о Николае II. Но об этом чуть дальше.

Итак, если Ленин и Свердлов прочитали телеграмму о «Филиппове суде» в 22 часа 16 июля, раньше этого времени они, как просил Зиновьев, не могли «сами снестись по этому поводу с Екатеринбургом». Отсюда следует, что никакой телеграммы или телефонограммы на «условном языке», о которой пишет Я. Юровский, днём 16 июля получено не было, и Голощёкин не мог отдать приказ об «истреблении Романовых» в шесть часов вечера. Либо Юровский (или его «соавтор» Покровский) перепутали, либо Голощёкин и др. приступили к «делу» ещё до того, как послали телеграмму о «Филипповом суде» через Петроград, твёрдо рассчитывая на положительный ответ.

Драматург Э. Радзинский, считавший телеграмму о «Филипповом суде» прямым доказательством причастности Москвы к решению судьбы Романовых, понимал, что для того, чтобы полностью замкнуть «цепь зла» между Москвой и Екатеринбургом, необходимо ещё одно звено: ответная телеграмма Ленина или Свердлова. Но её нет. Однако, кто ищет, тот найдёт. В качестве такого звена Радзинским представляются воспоминания некоего А. Акимова, записанные в конце 1968 г. и якобы хранившиеся… в музее куйбышевского завода «Прогресс»! В этих воспоминаниях Акимов рассказывает, что в 1918 г., находясь на службе в кремлёвской охране, он был послан на телеграф для передачи в Екатеринбург санкции Ленина на расстрел царской семьи. Почему он пошёл со сверхсекретной телеграммой куда-то на телеграф, если в самом Кремле имелась специальная аппаратная? Где хоть какие-нибудь следы этой телеграммы? Почему Акимов Уральский обком именует Тульским губкомом?

Ответ с санкцией Кремля на расстрел Романовых отсутствует. Но ответ не мог не существовать. Невозможно допустить, чтобы Ленин или Свердлов вообще никак не прореагировали на полученную через Петроград телеграмму. Остаётся предположить, что телеграмма или телефонограмма, о которой писал Юровский, и была этим ответом, только, как мы уже отмечали, он должен был прийти в Екатеринбург в самом конце дня 16 июля. Что содержалось в этом ответе, мы, естественно, не знаем. Несогласие на «Филиппов суд»? Согласие на него? Согласие на расстрел по этому «суду» одного бывшего царя? Или всей семьи и приближённых? Однако те сообщения, которые стали поступать в Москву из Екатеринбурга уже после того, как в ночь с 16 на 17 июля все узники Ипатьевского дома были убиты, могут всё-таки пролить на это некоторый свет.

Екатеринбургская ложь

К тому, что уже сказано многими историками о кошмаре ипатьевской ночи, нечего добавить. Многим современным людям она рисуется событием чуть ли не сакральной борьбой между тьмой и светом, окончившейся победой тьмы. Но для самих «носителей тьмы» — революционных вожаков из Кремля и Уралоблсовета — многое представлялось иначе. Это были люди, для которых расстрелы «классовых врагов» воспринимались как неизбежные и оправданные действия. Как позднее сказал один красноармеец из охраны Ипатьевского дома, «штык и пуля были законом революции», и многие с готовностью подчинялись такому закону. Но в их сознании вряд ли мелькала мысль, что могут прийти другие времена, и преступление, ими совершённое, откроется в полной мере. А если бы и мелькала, то на какое-то мгновение открыла им и их страшное будущее. Ведь многие из них тоже получили свою пулю в подвалах, предназначенных для «врагов революции». И Белобородов, и Голощёкин, и другие. Вообще есть множество свидетельств о том, что в «народной толще» апатично отнеслись к известию о расстреле бывшего царя. Например, Марина Цветаева услышала об этом на улице: кричал мальчишка-газетчик. «И никто ничего. Никакого внимания», — вспоминала она.

И прав эмигрантский поэт А. Несмелов, написавший:

Много лжи в нашем плаче позднем,
Лицемернейшей болтовни…

Только днём 17 июля (точнее, в 12 ч. дня) несколько членов исполкома Уралоблсовета связались с Москвой, с Кремлём. Полученное там сообщение на имя Ленина и Свердлова гласило: «Ввиду приближения неприятеля к Екатеринбургу и раскрытия Чрезвычайной комиссией большого белогвардейского заговора, имеющего целью похищение бывшего царя и его семьи (документы в наших руках), по постановлению Президиума Областного совета в ночь на 16 июля (так в телеграмме — Г.И. ) расстрелян Николай Романов. Семья его эвакуирована в надёжное место». Далее следовал текст извещения, который Уралоблсовет предлагал поместить в газетах, запрашивал «санкций на редакцию этого документа» и сообщал, что данные о «заговоре высылаются срочно курьером Совнаркому, ВЦИК» (об этих «документах» мы ещё скажем — Г.И.). «Извещения ждём у аппарата. Просим дать ответ экстренно. Ждём у аппарата». Этим заканчивалась телеграмма. В архиве сохранился конверт с грифом управления делами Совнаркома, на котором имеется надпись: «Секретно, тов. Ленину. из Екатеринбугра. 17/7. 12 дня. Для Свердлова копия. Получена 13.10.» И приписка Ленина: «Получил. Ленин».

Приведённая телеграмма содержит обширную информацию. Можно с большим основанием сказать, что если ответ Ленина или Свердлова на «зиновьевскую телеграмму», полученную 16-го в 21 ч. 22 м., действительно был дан, и если там имелась санкция на «филиппов суд», то он почти наверняка относился только к Николаю Романову. В противном случае Президиуму Уралоблсовета не было смысла прибегать ко лжи: сообщать, что семья бывшего царя отправлена «в надёжное место». Но они солгали: утаили факт расправы над всей семьёй и её близкими. Думается, что эта ложь и вызвала у них состояние тревоги за содеянное, которое чувствуется даже в тексте телеграммы. Они уверяли, что у них «на руках» документы о большом монархическом заговоре, сообщали, что вышлют их немедленно, «с курьером», и просили одобрения содеянному немедленно, тут же, заявляя, что будут ждать и не отойдут от аппарата. Между прочим, факт явного беспокойства и волнения, в котором пребывали уральские вожаки, отметил в своих воспоминаниях тогдашний редактор «Уральского рабочего» В. Воробьёв. Он писал, что членам Уралоблсовета было «очень не по себе, когда они подошли к аппарату». Воробьёв объясняет это «очень не по себе» тем, что Уралоблсовет расстрелял бывшего царя, не имея санкции Москвы, но это утверждение не поддаётся проверке.

Если верить Воробьёву, Свердлов тут же, без промедления ответил: «Сегодня же доложу о вашем решении Президиуму ВЦИК. Нет сомнения, что оно будет одобрено». Докладывал ли Свердлов членам Президиума о том, что произошло в Екатеринбурге, «сегодня же» — т.е. 17 июля — неизвестно. Зато точно известно, что заседание Президиума ВЦИКа, на котором решение Уралоблсовета в том виде, как Екатеринбург сообщил о нём в Москву, было одобрено, а затем и принято «к сведению» Совнаркомом, состоялось 18 июля. В воспоминаниях наркома М. Милютина, присутствовавшего на этих заседаниях, рассказывается о будничности, даже равнодушии, с которым правители страны встретили сообщение Свердлова. Лишь на какое-то мгновение наступило молчание, затем собравшиеся перешли к «очередным делам». Быстрота, с которой Свердлов выразил уверенность в одобрении расстрела бывшего царя, и будничность, с которой ВЦИК и Совнарком встретили сообщение об этом, во всяком случае может свидетельствовать: убийство бывшего царя в Екатеринбурге в ночь с 16-го на 17-ое июля для Москвы неожиданностью не было.

Более того, политически оно могло оказаться весьма своевременно. 6 июля эсеры Л. Блюмкин и Н. Андреев убили германского посла в Москве В. Мирбаха. Далее произошло то, что большевики назвали «левоэсеровским мятежом». Затем вспыхнули эсеровские восстания на Волге, цель которых состояла в том, чтобы при помощи Антанты восстановить антигерманский фронт на востоке. Германское посольство в Москве ощущало себя на вулкане. Ждали новых покушений. 14 июля германские представители в Москве передали советскому МИД требование о срочном введении в Москву охранного батальона германских солдат. И без того, несмотря на всю шаткость их положения, для большевиков это требование было абсолютно неприемлемым. Фактически это был ультиматум. Сотрудник германского посольства К. Ботмер писал: «Появление 500 человек в стальных касках должно было показать…, что Германия при таких обстоятельствах не смирится с убийством своего посланника, что она больше не доверяет правительству Советов, если такое доверие вообще существовало». Если бы большевики уступили, в правых, антибольшевистских кругах это было бы воспринято как близящийся разрыв Германии с Советами и переход к борьбе с ними, на что эти правые (монархисты) делали главную ставку. Положение Советской власти, и без того тяжёлое, могло стать катастрофическим. Кроме всего прочего, уступка кремлёвских вождей могла оказаться ещё одним доказательством старых обвинений большевиков в финансовых и иных связях с германским Генеральным штабом. И произошло, казалось бы, невероятное: Совнарком отклонил германское требование. Надо думать, это имело значение и глубокого политического зондажа. В самом деле, если немцы «проглотят», «отступят», значит, мир с большевиками им, по крайней мере, так же дорог, как и большевикам, и Кремль может считать свои руки, если и не полностью, развязанными.

Открытое объявление о расстреле бывшего царя по решению Уралоблсовета, одобренное верховной властью, превращалось в хорошую демонстрацию независимости большевистской власти, показывало, кто подлинный «хозяин» в Москве. Ботмер записывал в дневник, что когда Берлин снял своё требование о введении в Москву 500 «стальных касок», большевистские лидеры не скрывали своего торжества. Все коммунистические газеты писали об этом как о большом успехе Советской власти.

В решении судьбы бывшего царя кремлёвским вождям можно было не оглядываться на Германию. Ультра-революционные порывы Уралоблсовета и политико-тактические расчёты и подсчёты Москвы совпадали…

«Соколовская шифровка»

Но возникает один важный вопрос: знали ли в Кремле в тот день, когда Свердлов сообщил во ВЦИКе о расстреле одного Николая Романова, что говорят неправду? Знали ли уже, что там, в Екатеринбурге, расстреляна всё семья? Колчаковский следователь Н. Соколов отвечал: да, знали. И не только знали, но, самое главное, там, в Москве, и дали санкцию на убийство всех. В ходе следствия в Екатеринбурге, ещё в 1919 г. Соколов обнаружил на городском почтамте копию шифрованной телеграммы в Москву, датированную 21 часом 17 июля. Расшифровать её не удалось ни в Екатеринбурге, ни в Омске — в штабе Верховного правителя А. Колчака, ни в штабе командующего союзниками в Сибири генерала М. Жаннена. Только в сентябре 1920 г., уже в Париже, она поддалась расшифровке. Текст гласил: «Секретарю Совнаркома Горбунову с обратной проверкой. Передайте Свердлову, что всё семейство постигла та же участь, что и главу. Официально семья погибнет при эвакуации. А. Белобородов». И Соколов делал вывод: язык телеграммы — условный; он мог быть понятен только посвящённым людям — отправителю и адресату. Резонно. Но возникает вопрос: почему председатель Исполкома Уралоблсовета Белобородов направил секретную телеграмму, предназначенную председателю ВЦИКа, через Горбунова, который со Свердловым не был связан напрямую, а как секретарь Совнаркома, был подчинён Ленину? Ни одна другая телеграмма из Екатеринбурга, касающаяся Романовых, не проделала такой несколько странный путь. В делах ВЦИКа и Совнаркома эта «соколовская шифровка» отсутствует. Некоторые зарубежные авторы даже осторожно высказали сомнение в её подлинности. Но в данном случае важно другое. Условный язык телеграммы служит доказательством предварительной осведомлённости Москвы в убийстве всей семьи, поскольку она (Москва) уже давно знала о том, какая участь постигла «главу семьи». Соколову было неизвестно о получении в Москве екатеринбургской телеграммы с извещением о расстреле одного Николая II, как помечено на «ленинском конверте» ещё в 13 ч. 10 м. Если бы он знал, что в той дневной телеграмме Уралоблсовет сообщал о переводе семьи в «надёжное место», он, возможно, задумался бы над фразой, расшифрованной (вечерней) телеграммы: «официально семья погибнет при эвакуации». Неувязка очевидна, тем более, как известно, Москва так и не воспользовалась уральской подсказкой официально заявить о гибели царской семьи при «эвакуации». Подсказка была там проигнорирована. «Одобрив» уральское сообщение о переводе семьи в «надёжное место», Москва официально больше никогда не возвращалась к вопросу о семье.

Нет, не всё ясно с телеграммой, которую с таким трудом расшифровали следователю Соколову только в ноябре 1920 г. В воспоминаниях старой большевички П. Виноградской (вышли в 1960-х годах в Москве) имеется любопытное место. Она писала, что летом 1918 г., часто бывая в семье Свердлова, слышала, как он «отчитывал» приехавших в Москву (Екатеринбург был взят белыми 25 июля 1918 г.) уральцев за самоуправство в расстреле Романовых. «Подстраивалась» ли Виноградская под официальную версию об убийстве царской семьи только по постановлению Уралоблсовета? Вполне возможно. Однако не исключено и то, что она стала случайной свидетельницей недовольства Свердлова, высказанного им по поводу расстрела членов семьи бывшего царя. На эту мысль наводит и та провокация, которую, как теперь известно, осуществила Екатеринбургская ЧК, тайно засылавшая Николаю II сфабрикованные письма некоего «офицера» с сообщением о подготовке «верными престолу людьми» освобождения и побега Романовых. Это должно было подтвердить наличие монархического заговора. В чьих глазах? Уралоблсовета? Но его такие подтверждения вряд ли интересовали. Значит, фальшивка изготовлялась для Москвы. По-видимому, её она и должна была убедить: в дневной телеграмме в Москву уральцы предусмотрительно сообщали, что материалы о «большом монархическом заговоре» — в их руках, и курьером будут доставлены в Кремль. Похоже, что эти «материалы» предназначались не только для обоснования расстрела, но и для оправдания самих расстрельщиков.

Разговор Троцкого со Свердловым

Читатель, вероятно, заметил, что в своих рассуждениях мы стремились опираться в основном на документальные источники. Мемуарные свидетельства нами либо игнорировались, либо использовались как версии. Но существует мемуарное свидетельство, которое обойти нельзя. Оно принадлежит второму лицу Советского государства лета 1918 г. — Льву Троцкому — и потому имеет большее значение.

В апреле 1935 г. Троцкий, обращаясь к прошлому, записал в своём дневнике:

«Белая печать когда-то очень горячо дебатировала вопрос, по чьему решению была предана казни царская семья… Некоторые склонялись как будто к тому, что уральский исполком, отрезанный от Москвы, действовал самостоятельно. Это неверно. Постановление было вынесено в Москве… Расскажу здесь, что помню… Мой приезд в Москву выпал уже после падения Екатеринбурга. В разговоре со Свердловым я спросил мимоходом:

— Да, а где царь?

— Кончено, — ответил он, — расстреляли.

— А семья где?

— И семья с ним. Все! — ответил Свердлов. — А что?

Он ждал моей реакции. Я ничего не ответил.

— А кто решал? — спросил я.

— Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя нам оставлять им живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях…» (Л. Троцкий. Дневники и письма. М., 1994, с. 117-118).

Это воспоминание Троцкого не может не вызвать удивления. Как мог он спрашивать у Свердлова, «а где царь», если на том самом заседании Совнаркома 18 июля, на котором Свердлов сообщал о расстреле царя, он, Троцкий, присутствовал лично? Протокол заседания Совнаркома №159 от 18 июля 1918 г. с несомненностью подтверждает это. Ошибка в протоколе? Троцкого вписали в число присутствующих «автоматически»? Допустим. Но в биографии «Моя жизнь» он писал, что выехал из Москвы на фронт под Свияжск только 7 августа.

Сообщение о расстреле Николая II появилось в газетах 20 июля. Как могло это пройти мимо Троцкого? Единственное, чего он не мог знать — это о расстреле всей царской семьи. Важно, что в изложении разговора со Свердловым Троцкий привёл и «мотивировку» принятого в Москве решения о расстреле Романовых: «Ильич считал, что нельзя нам оставлять им (противникам — Г.И.) живого знамени». Но кто мог стать этим «живым знаменем»: сам царь, императрица — «немка», или их дети? А кто же тогда в действительности были они — противники большевиков? Монархисты? С востока на Москву летом 1918 г. наступали чехи, войска правоэсеровского Временного Сибирского правительства и Комитета Учредительного собрания (Комуча). Они шли под знаменем восстановления власти Учредительного собрания, распущенного большевиками в январе 1918 г. Это были знамёна демократии, но не реставрации монархии. Конечно, в рядах тех антибольшевистских войск находилось немало офицеров, настроенных монархически, но и в их среде существовало тогда ясное понимание того, что лозунг монархии обречён на немедленный провал; особенно, если бы речь шла о восстановлении на престоле Николая II или вообще кого-либо из Романовых. Сам Николай, да и всё династия, настолько было скомпрометированы в предреволюционный и послереволюционный период, что никто всерьёз не мог думать об их возвращении. Даже после того, как в ходе гражданской войны антибольшевизм ещё больше сдвинулся вправо и место правых эсеров в его авангарде заняли правые, монархисты и частично кадеты, даже тогда практически ни одна белая армия открыто не объявила своей целью реставрацию монархии.

Троцкий и другие большевики постоянно смотрели в «зеркало» истории Французской революции, мысленно примеряясь плечом к плечам её якобинских вождей. Во всём, в том числе и в убийстве Романовых. Казнью Людовика XVI и Марии Антуанетты Конвент, как писал С. Цвейг, хотел «провести кроваво-красную линию между королевством и республикой». Большевики копировали и это. Вот что писал Троцкий в «Дневнике»: «Суровость расправы показала всем, что мы будем вести борьбу беспощадно, не останавливаясь ни перед чем. Казнь царской семьи нужна была не просто для того, чтобы запугать, ужаснуть, лишить надежды врага, но и для того, чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет, что впереди полная победа или полная гибель». Но там, во Франции, был суд, эшафот, казнь. Здесь, ночью, в подвале — фактически, убийство. Тот, кто хочет «запустить» ещё одну социальную и политическую «судорогу», не делает это тайно, заметая следы, фабрикуя подложные «документы», скрывая содеянное.

PS. В трагической истории убийства Романовых еще много «белых пятен». Что ж, в истории мало истин, но много проблем. Французский историк Олар считал: Нет ничего более почтенного для историка, чем сказать: «Я не знаю».