ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

В тот день незадолго перед собранием они с Эллочкой Шибер стояли в очереди в миитовском буфете, и тут появился Толик, то ли куда-то очень спешащий, то ли чрезмерно голодный, и посему — пролезший без очереди. Столь вызывающее поведение, естественно, не могло пройти даром: в наказание за свой возмутительный поступок, несовместимый со званием советского студента, Толик был предложен в комсорги, единогласно избран и исполнял эту повинность в течение всех пяти лет.

Лев Кемпнер

МИИТ — 50 ЛЕТ СПУСТЯ

Хотя правильнее было бы разбить на 40 и 10. Потому как основная часть того, что вы здесь увидите, была написана ещё десять лет назад в 2011 году — к сорокалетию нашего поступления. Но есть некоторые добавки, припомненные за десять последних лет, и даже — картинки, поэтому, есть все основания считать это достойным публикации отдельным литературным произведением.

Так вот. В сентябре 2021 года исполнилось 50 лет, как мы поступили в МИИТ. В это трудно поверить, но это факт.

Решил по этому поводу повспоминать. Совсем не претендуя на полноту изложения, а только то, что помнится, и только хорошее, по возможности… А натолкнула меня на эти мысли эта вот записка, которую я обнаружил в своем миитовском архиве. (И есть там еще много чего, потому что не надо забывать, что я как никак был старостой группы, и сама должность к тому обязывала…)

Такая вот записка. Заманчиво, конечно, было бы воспользоваться случаем и подтвердить, что да — в день моего 57-летия меня еще угощали девочки, но, истины ради, придется признать, что дело происходило на третьем курсе, 23 февраля 1975 года, и 57 лет стукнуло вовсе не мне, а советской армии…

(Стоит, видимо, дать разъяснение по поводу пост-постскриптума. Фраза «Куры сдохли — высылайте новый телескоп» из райкинского спектакля так полюбилась мне, что повторял я её при любой возможности и невозможности. На это девочки и намекнули.

Такими были мы в наши 17 лет в 1971 году.

Мы — это первая группа потока АПМ 1971-1976 годов.

Как уже я сказал, я был назначен деканатом старостой группы. Произошло это потому, что прежний заместитель декана, хорошо знакомый с моим папой, почему-то решил, что так будет лучше всем. Через несколько дней он с должности ушел, а я, вот, остался старостой. К должности такой я совершенно не подходил, и за пять лет так с ней и не свыкся. Мне по сегодняшний день вспоминают, как на вопрос, не производственник ли я, что меня выбрали старостой, я в полном смятении ответил, что нет, — просто у меня папа здесь работает… Но именно благодаря моей должности, у меня сохранились фотографии со студенческих билетов, которые вы видели выше, снятые, скорее всего, еще до поступления.

Прикладная математика

Так называлась наша специальность. Три группы по двадцать пять человек. Преподавали нам люди с разных кафедр. Обычно, выделяя для нас лектора, кафедры учитывали то, что они преподают не кому-то там, а прикладной математике, но бывало, что лектор не отдавал себе в этом отчета. (Понятно, что речь идет не о таких кафедрах как ПМ, ВМ или ЭВМ). Как-то, на какой-то лекции по какому-то псевдонаучному курсу, преподаватель собрался объяснить нам, что такое «алгоритм». То, что перед ним — четвертый курс прикладной математики, он замечать не собирался и объяснял материал так, как делал бы перед учащимися ПТУ среднестатистического уровня. Было какое-то условие про какой-то завод, который что-то там производил, и нам было дано задание составить блок-схему с прямоугольниками и ромбиками. Мы с Толиком Агульником тратить время на это, естественно, не собирались, и играли в шахматы. Когда же лектор проходил мимо нас, мы прятали шахматную доску и усиленно терли лбы, демонстрируя одновременно как интенсивную работу мысли, так и ее отсутствие. В очередной раз, проходя мимо нас, и обнаружив наши лбы в том же состоянии, он укоризненно сказал: — «Сколько же можно возиться?! Вон — даже Миллер уже решила!» (Анечка Миллер обычно не баловала лекторов пунктуальным посещением лекций, но в этот раз, коль уж пришла, то нарисовала скоренько требуемую блок-схему. А поскольку для этого преподавателя посещаемость студента была синонимом его успеваемости, то Анечка и удостоилась столь сомнительной похвалы.)

С Аней Миллер связан еще забавный эпизод. Была у студентов такая повинность как дежурство по институту. Утром дежурный должен был получить красную повязку у коменданта, а поздним вечером — вернуть. Больше ничего делать не надо было, но то, что в 11 вечера следовало оказаться в институте, многим было неудобно. Поэтому дежурство брали на себя, в основном, иногородние студенты, те, кто жил в миитовском общежитии рядом с институтом. Как, например, в этот раз, Анечка. Но поскольку она не была уверена, что к концу дежурства окажется в институте, то договорилась что вечером отметится за нее Миша Гильбурд, который собирался допоздна заниматься в библиотеке. Но, в результате, Аня таки оказалась вечером в институте и зашла в комендатуру. «Фамилия?» — спросил комендант. «Миллер», — призналась Аня. «А Миллер уже заходил, — сказал комендант, — маленький такой.» (Миша Гильбурд был в группе самым низким по росту). Анечка извинилась и вышла.

Если уж пошли ассоциации, то похожее произошло уже с самим Мишей Гильбурдом, на встрече нашего потока в ресторане «София» по поводу десятилетия окончания института. Встречу организовывали мы с Виталиком Глезером. Поскольку в советский ресторан простому смертному так просто было не войти, нам с Виталиком предстояло встречать людей у входа и проводить внутрь. Но еще до того, как мы собрались это сделать, в ресторане вдруг появился Миша Гильбурд. «Как ты прошел?» — удивились мы. — Я хотел войти, швейцар спросил мою фамилию. Я ответил — «Гильбурд». Швейцар заглянул в листок, сказал — «Правильно — Глезер!» и пропустил.

Не всегда, однако, путаница наших фамилий имела положительный эффект. Однажды это чуть было не закончилось несправедливой тройкой для Лены Залкинд на экзамене по марксистско-ленинской философии. (Речь, как понимаете, идет о потоке АПМ, младшем нас аж на четыре года). Известно было, что зав. кафедрой истории партии Попов не любит, когда пропускают его занятия. Но Ленка этим грехом не страдала, ибо была человеком дисциплинированным, и потому на экзамене без страха направилась отвечать лектору. Выслушав вполуха ее ответы, тот сказал: «Очень слабо. Сразу видно, что вы не ходили на мои лекции» и поставил «три». При том что до этого случая Ленка ничего кроме пятерок на экзаменах не получала. Ленка ревела от такой несправедливости, а Попов всего то навсего перепутал фамилии Залкинд и Закс. И кто действительно не посещал его лекции, была — Юля. Которая предусмотрительно отправилась отвечать к Терентьеву, ведущему практические занятия и быстро получила у него «отлично». Терентьев был действительно хороший мужик. Узнав, какая несправедливость произошла, он вступился за Ленку, объяснил Попову что к чему, и исправил оценку на «пять», но натерпелась от всего этого бедная Ленка предостаточно…

Ещё один, совершенно анекдотичный случай произошел с Леночкой Логиновой, преподававшей в ФМШ физику. Училась она, правда, не на ПМ, а, кажется, на механическом факультете. Как-то Лена влетела в ФМШ и попросила окружающих засвидетельствовать, что она — в здравом уме. После чего рассказала, что только что сдавала зачет и, отвечая экзаменатору, в какой-то момент произнесла «а поскольку синус прямого угла равен единице, то…«. Тут экзаменатор прервал ее: — «Никогда не говорите такого!» — «Я лишилась языка», — рассказывала Лена, — «и тогда экзаменатор, взяв карандаш принялся объяснять. Нарисовал горизонтальную ось. — Это — Х, верно? Нарисовал вертикальную. Это — Y, верно? Нарисовал змейку — это синус, верно? — Верно. — Чему здесь равен синус? — ткнул карандашом в начало координат? — Нулю. Правильно, нулю. А угол между осями — прямой!»… Зачет Лена тем не менее получила, а это было для нее важнее чем вступаться за честь синусоиды.

Конспекты, конспекты…

Выше я упомянул, что игра в шахматы во время лекций была довольно популярна на нашем потоке и, даже, оказалась задокументированной. На фото ниже играют представители второй группы ПМ, Андрей Лаптев и Володя Бравве. Что за лекция — сказать не могу, кто играет белыми — тоже и результат партии мне также неизвестен.

 

В рамках данной отдельно взятой главы — об Андрее (пусть он и из другой группы) стоит поподробнее. Дело в том, что, как намёкнуто в предыдущей главе, стопроцентное посещение лекций было для многих понятием абстрактным, и, поэтому, каждый раз перед очередной сессией начиналась настоящая охота за конспектами в меру усидчивых на лекциях студентов.

Так вот. Андрей блестяще писал конспекты. Я не знаю никого, кто так бы их писал. Сначала он просто сидел и слушал лектора, впитывая информацию. Назовём это состоянием «Приём». Параллельно с приемом производилась мозговая обработка полученной информации. Когда полезной информации набиралось достаточное количество, Андрей переходил в состояние «Запись», в котором собранная и переработанная информация, записывалась в конспект ясным и любому понятным языком. (Бывало, что в конспекте в третьем лице упоминался лектор с лестной или нелестной, но, в любом случае, справедливой характеристикой). Конспекты Андрея пользовались на потоке большим спросом, единственная проблема заключалась в том, что в состоянии «Запись» «Приём» не работал, и некоторые фрагменты лекции могли оказаться пропущенными.

Андрей, кстати, внёс свою лепту в тему о путанице фамилий:

На 1 курсе составляли списки для посещения вечернего факультатива на мехмате. Список начинался так: Абрамзон, Агульник, Бланк, Глезер, Кацман. Потом вдруг Лаптев. Машинистка не поверила своим глазам и напечатала Лаптер. Меня до сих пор все так зовут.

Кто ещё писал шедевральные конспекты — это Ира Криштопа из нашей группы. Ира «стенографировала» с потрясающей скоростью, не пропуская ничего из того, что говорил лектор, это было нечто сродни магнитофонной записи, разве что интонации лектора переданы не были. На вопрос, законспектирована ли у нее некая тема, Ира «проматывала» тетрадь до нужной точки и говорила: «Читать отсюда». При этом она помнила весь текст практически наизусть и на экзаменах, отвечая на вопрос, часто просто зачитывала преподавателю фрагменты его же лекций, иной раз вводя того в меланхолию.

Конечно, на занятиях мы не только играли в шахматы, фото внизу — тому доказательство. Я — между двумя Мишами, Бланком и Гильбурдом.

Как видите — никаких шахмат.

ВОСО

Если вернуться к теме преподавателей, дотягивающих или недотягивающих до уровня прикладной математики, хочется добрым словом вспомнить старшего лейтенанта (а потом и капитана) Дмитрия Александровича Ерошкина с военной кафедры. Он преподавал нам ВОСО (военное сообщение). Вот уж кто прекрасно понимал — с кем он имеет дело. Многие студенты нашей группы получили у него зачет автоматом, зато в 1977 году в трудах МИИТа вышла статья Д.А. Ерошкина «Последовательность оптимизации перевозочного процесса на железнодорожном полигоне». Первая фраза статьи была такая: «При эксплуатации сети железных дорог СССР может сложиться ситуация, характеризующаяся резким снижением их пропускной способности.»

А это — от Виталика Глезера:

Я тоже принял некоторое участие в этих научных изысканиях, получил “автомат”, но, полагаю, вклада в военную науку не внес, ибо не стал афишировать тот факт, что для решения сформулированной мною задачи динамического программирования потребовалось бы несколько лет работы имевшихся на тот момент ЭВМ. Видимо, тов. капитан это все более-менее понимал, ибо, сложив наши опусы в стопку сказал: — Я это сохраню, чтобы показывать, как вы мне морочили голову.

Я думаю, этого достаточно для понимания того, насколько наше сотрудничество было плодотворным и взаимовыгодным. А если к этому добавить хороший характер и чувство юмора товарища капитана, то картина, как говорится, маслом.

На старших курсах товарища капитана Ерошкина сменил товарищ капитан Азыев из Таманской дивизии, и все встало на свои места. Помню, как он пытался объяснить нам формулу, по которой определяется высота удаленного объекта. Формула была такая: В=Д*У/1000, где В — высота объекта, Д — видимо, все-таки, не длина, а дальность, или другими словами, расстояние до объекта, У — угол зрения в радианах, и все это делилось на тысячу. Написав на доске эту формулу, капитан Азыев нашел необходимым предложить нам метод закрепления изученного материала. — «В армии есть неписанное правило для запоминания этой формулы, — сообщил он — ДУЙ В ТЫСЯЧУ!» А в другой раз он объяснял нам, почему после выстрела дуло оружия уходит наверх. — «Есть пара сил, — втолковывал капитан, заглядывая в некое методическое пособие, — так вот эти пары дуло и поворачивают!» (В этой связи снова вспоминается капитан Ерошкин. Как-то раз, нарисовав на доске схему железнодорожного состава, он пронумеровал вагоны: первый вагон — «1», второй — «2», предпоследний — «N-1» и последний — «N». После чего сказал нам: «А на других факультетах, когда эти «N» видят, тут же отключаются».)

К слову сказать, наша военная специальность нашла достойное отражение в частушках, написанных нами к окончанию института. Собственно, частушки были частью магнитофонной кассеты, записанной нами в ознаменование этого события. Записей, к сожалению, ни у кого не сохранилось, но какие-то вещи оттуда я все же помню… Например, начиналась запись с имитации шума абитуриентской толпы, сквозь который прорывался взволнованный голос:

— Скажите! Берут или не берут?

На что не менее взволнованный голос отвечал:

— Я знаю?!

После чего в исполнении Андрея Бабичева звучала песня о том, как:

Вечным огнем сияет днем
На Ленинских Горах Высотный Дом,
Которого ты так и не покорил…

Но мы несколько отклонились от куплетов по военной тематике. Приведу лучший, на мой вкус:

Сидит НЭШ в штабном вагоне,
Матерится напропад:
У него на Симхас-Тойре
Перепился весь наряд

И лучший припев:

Опа! Опа!
Враг уже взлетает.
ЗППВПВО
Нас оберегает!

Для непосвященных. НЭШ — это «начальник эшелона», а неподражаемое ЗППВПВО (зэ-пэ-пэ-вэ-пэ-вэ-о), заполнившее собою весь стихотворный размер, это не что иное, как «зенитно-пулеметно-пушечный взвод противовоздушной обороны».

Валерий Петрович Федянин

Продолжая тему о преподавателях, вспоминаю Валерия Петровича Федянина, преподававшего нам ТАУ — теорию автоматического управления. Навсегда запомнил поучительную историю, рассказываемую им на первой лекции, мораль которой была в том, автоматикой мозги не заменить. История была о том, как в связи с ростом насилие в семьях со стороны пьяных мужей было решено увеличить срок наказания для дебоширов с 15 суток до двух лет. Сказано — сделано, и, как по мановению волшебной палочки, количество жалоб резко сократилось. Законодатели — в восторге, правоохранительные органы — в не меньшем… Но на самом деле уровень насилия в семьях остался прежним (если не возрос), а сократилось только количество жалоб, ибо далеко не каждая жена согласится упечь мужа (пусть и пьяницу) в тюрьму на два года!

И ещё одно воспоминание о Федянине. Как-то, уже на пятом курсе, Гриша Кацман потащил меня на защиту дипломов студентов не-помню-уже-какого-факультета. Главное, что к математике отношения не имеющего. Но совсем без математики и здесь было не обойтись, потому что дипломник в своих расчетах использовал некую математическую модель с разложением в ряд. В вопросах, связанных с моделью, дипломник плавал, и ссылался на книгу, в которой «так написано». На защите присутствовал и Федянин. Пока шли разные инженерные вопросы, он молчал, а потом задал вопрос: «Доказана ли сходимость используемого Вами ряда?» После чего с улыбкой посмотрел на нас. Гриша не удержался и зааплодировал. Ну а дипломник, вряд ли понял вопрос, и, как и следовало ожидать, в очередной раз сослался на первоисточник.

О кодах, исправляющих ошибки

Надо сказать, что на защите диплома самого Гриши Кацмана тоже не все прошло гладко. А предыстория этого такая. В течение всех пяти лет учебы, часы преподавания на АПМ специальных дисциплин «делились» между кафедрами прикладной и высшей математики с одной стороны и кафедрой вычислительных машин — с другой. Первые три года больше предметов давали нам преподаватели ПМ, но в последние годы кафедра ЭВМ «навёрстывала упущенное». В частности, ЭВМ считалась и нашей выпускающей кафедрой. Этот симбиоз отражался на нас тем, что по правилам игры на защите диплома даже по «очень» математической теме желательно было иметь в рукаве некую программу вычисления чего-нибудь, хотя бы отдаленно связанного с темой диплома.

Гришин диплом, который он писал у М.Н. Аршинова, был посвящен кодам, исправляющим ошибки. Чистая алгебра, без алгола или фортрана. Когда он закончил свой доклад, и председатель предложил задавать вопросы, несколько секунд была тишина, после чего один из присутствующих преподавателей обратился к нему со словами: «Скажите, пожалуйста, по какой специальности вы защищаете диплом?» (Можно догадаться, что спрашивающий был с кафедры ЭВМ). Вопрос этот прозвучал довольно зловеще, но Гриша очень спокойно (за сорок лет знакомства с ним я не припомню случая, чтобы Гриша делал что-нибудь не очень спокойно) подобрал брошенную перчатку и поведал, что он защищает диплом по специальности «прикладная математика». «А как вы понимаете, что такое прикладная математика?» — спросил преподаватель, делая ударение на слове «прикладная». «Я это понимаю так, что я должен уметь построить математическую модель для решения проблемы, и, в случае необходимости, выйти на ЭВМ» — ответил Гриша, делая ударение на слове «необходимости». Дуэль продолжалась. — «Какие вы знаете языки программирования?» Гриша перечислил те языки, которые мы изучали — алгол, фортран, PL… «Ну и чем отличается алгол от PL?» Вопрос этот, стандартный и несложный, на другой защите, на другую тему, он, вероятно, был бы абсолютно легитимен. Но тут вопрос прозвучал настолько фальшиво, настолько слышалась в нем последняя надежда вопрошавшего зацепиться за соломинку, что мы, присутствующие в аудитории, дружно ахнули, а кое-кто выразился и покрепче. Но Гриша ответил и на этот вопрос и инцидент был исчерпан.

(Считаю обязательным отметить, что с этим преподавателем никогда ни до, ни после у нас не случалось никаких конфликтов. И здесь после защиты он, видимо понимая, что «пережал», подошел к Грише и извинился за то, что его вопросы могли быть «неверно истолкованы».)

Милка

Еще кое-что по поводу алгола. С языками программирования нас начал знакомить на третьем курсе Феликс Борисович Поволоцкий. Изучали мы как и адресные команды машины «Наири», так и более современные языки, о которых уже упоминалось — фортран, алгол… Про работу на машине «Наири» увлекательно было бы рассказывать современному поколению, ибо такие факты, как ручное прокалывание и заклеивание дырок на перфоленте (не перебивать же все 5 метров программы заново) или аж 2 килобайта наириевой памяти на всё — про всё, не могли не вызвать соответствующей реакции.

И ещё из комментариев Андрея Лаптева:

Как раз перед нашими дипломными защитами появилась какая-то мощная ЭВМ, но студентов к ней не подпускали. Лешка Давыдов попробовал прорваться (оставалось три дня до защиты, и понадобился какой-то расчет):
— Девушка, я же без пяти минут инженер
Роскошная блондиночка в наикратчайшей юбке не поддалась его чарам и спокойно ответила:
— Вот через пять минут и придете…

Но вернемся к алголу, на котором нам пришлось писать и даже удалось отладить пару простеньких программ на БЭСМ-4. Давая нам задание в первый раз, Феликс Борисович пояснил, что текст программы нам надлежит принести на кафедру ЭВМ и отдать набить его работнице кафедры по имени Мила. Поскольку многие имели опыт общения с институтскими секретаршами (см. чуть выше), тут же последовал тревожно-вежливый вопрос, а не пошлет ли нас оная работница с нашими программами куда подальше… Поволоцкий успокоил нас, сказав, что Мила — девушка хорошая, и к ней с этим все ходят. После лекции мы гурьбой, дабы придать себе смелости, явились на кафедру со своими листочками. Девушка Мила, действительно, была очень приветлива, и бросив взгляд на первый же листочек, сказала, что в программе — синтаксическая ошибка: между последним оператором end и точкой с запятой обязан быть пробел, без этого компиляция упадет. Все мы тут же занялись исправлениями своих программ, поражаясь гениальной прозорливости простой работницы кафедры… Если кто-то еще не осознал — это была Милочка Тумаркина.

И раз уж упомянул, то придется о ней написать. О близких друзьях так много всего знаешь, что очень трудно выбрать, но вот вспомнил такой случай. После военных лагерей нам пришлось четыре недели проработать на разных военных объектах, в военных комендатурах в основном. Мне досталась комендатура ярославского вокзала, а жили мы на ВПП (военно‑продовольственный пункт) «Пресня». Туда же в перерыв ездили обедать. Жизнь там была весьма отвратительная, еда — тоже. Однажды, я договорился с Милочкой, и обедать поехал к ней, а не на ВПП (благо было это недалеко). Чем Милка меня кормила не помню, но было очень вкусно. Потом, «через не хочу», вернулся на вокзал, где мне был устроен большой разнос. Оказалось, что все получили приказ ехать после обеда с ВПП не в комендатуру, а куда-то к черту на куличики, а я, естественно, ничего не знал и подставился. Зам. начальника комендатуры орал на меня и грозился посадить в КПЗ… Но все равно не жалею, что съездил к Милке! Она же потом рассказывала, что старушки со двора спрашивали участливо: «А к тебе, милая, солдаты ходють?» Солдатская форма, которую нам выдали, была образца 40-х годов, и вызывала у старушек, переживших войну, соответствующую реакцию. Гриша рассказывал, как на рынке в Ярославле такие старушки пытались вручить им еду и отказывались брать деньги.

Андрей Сеславин

В поисках информации о В.П. Федянине в интернете наткнулся на Андрея Сеславина, с которым у Федянина были совместные работы. (А не натолкнулся — не вспомнил бы?!) Возможно, правильнее было бы упомянуть о Сеславине в теме про ФМШ, но не будем ломать стройный ассоциативный ход авторской мысли. Сеславин был для нас, салаг, этаким «паханом», старшим нас аж на целых три года, обладающим неограниченными знаниями и, главное, умеющим их преподнести настолько увлекательно и с таким чувством юмора, что мы (ну я уж точно) слушали с открытым ртом, что бы он не рассказывал. Также у него были коронные высказывания, из коих помню три. Первое: «Не суди о кривой по двум точкам.» Второе. Когда Андрею, независимо с какой целью, протягивали листок с каким-нибудь текстом, он спрашивал: «А вы уверены, что здесь все правильно?» И прежде, чем тот успевал открыть рот, — «Вот пойдите, проверьте, и тогда уже приносите». И третье. Случалось, когда мы в помещение ФМШ (теперь об этом уже можно рассказать) играли в преферанс, и за перезаклад, и за подсадку вистующих сыгравшего требовали к ответу. Тот, естественно, оправдывался, объясняя, какого именно расклада он опасался, Сеславин слушал эти оправдания с убийственной иронией и произносил: «Ага. И двадцать метров колючей проволоки. И взвод автоматчиков с собаками.». После такого размаза все доводы можно было засунуть по назначению…

Порыскал сейчас по интернету и был очень рад увидеть, что за сорок лет ничего в принципе не изменилось. Вот такие отзывы пишут об Андрее Сеславине его сегодняшние студенты (привожу без изменений!):

— Самый добрый на кафедре, главное с ним не спорить, в противном случае он может послать «ловить шамиля басаева».

— Очень умный, даже иногда интересно послушать его рассказы. Утверждает, что потомственный ученик Пуан Каре. Парней называет гоблинами, а девчонок — домохозяйками, в общем наша группа получила у него допуск за 2 месяца до сессии

и ещё — короткие, но куда как ёмкие:

его перлы надо записывать!!! / Мужик! / Отличный!!!! / best! / супер)))))

Еще о преподавателях…

Продолжая о преподавателях «не математических» кафедр, я еще вспоминаю Бориса Сергеевича Сухоруких. Но не за то, что курс ТОЭ (теоретические основы электротехники) он дал нам на хорошем математическом уровне. А за один эпизод на экзамене. Одной из первых его сдала Оля Чернышева, которой Борис Сергеевич поставил четверку. Оля училась больше на пятерки, чем на четверки (и закончила пятилетний экзаменационный марафон в лидирующей группе, решительно распихав мужиков), так что ей могло быть и обидно получать четверку, но не тот она была человек, чтобы качать права — четверка, так четверка. Однако, в продолжение экзамена, Б.С., видимо, понял на фоне знания остальных студентов, что недооценил ее уровень. Он разыскал Олю, заставил прийти на переэкзаменовку и, не задав ей ни единого вопроса, поставил «пять». Не припомню аналогичных случаев с другими преподавателями.

Ну и конечно, нельзя обойти стороной Михаила Алексеевича Шевандина с кафедры охраны труда. Не могу припомнить ничего с его лекций, но могу сказать с уверенностью, что М.А. Шевандин обладал редким качеством физиономиста. То есть, если взять за определение, что физиономист — это тот, кто определяет по движениям, мимике лица внутреннее состояние человека, то Шевандин полностью под это определение подходит. Приведу в доказательство два случая. Первый. Как-то на лекции по охране труда Гриша и Толик договорились, что по очереди будут вести один конспект. Не помню, как часто они договорились меняться — каждую ли лекцию, каждый ли час, каждые ли десять минут… Важно, что в этот момент очередь конспектировать лекцию была за Гришей, мы же с Толиком в это время вели какой-то разговор. Видимо, наше занятие выглядело более привлекательным, чем ведение конспекта, и Гриша повернулся в нашу сторону. Толик немедленно возмутился нарушением конвенции: «Ты куда смотришь? Смотри на лектора!» Гриша рефлекторно уперся в Шевандина взглядом полным готовности не пропустить ни единого слова из его уст… На его беду, тот перехватил его взгляд и поинтересовался: «Ну что ты смотришь на меня преданным взором?» Второй случай связан со мной. Я, к сожалению, не помню, что явилось тому поводом, но факт, что Шевандин сказал, что я «ласковый, но вредный». Не вдаваясь в детали самооценки, могу только сказать, что определение было поразительным по точности и лаконичности…

Стройотряд

Заведующим кафедрой ЭВМ был Борис Моисеевич Каган. Причем тут стройотряд — сейчас объясню. Дело в том, что Борис Моисеевич был назначен куратором нашей группы. Полагаю, что это кураторство ему было нужно так же, как и нам, но должность обязывает, и потому, когда произошло ЧП — двое ребят из нашей группы, Миша Холмянский и Андрей Бабичев, были исключены из стройотряда, Б.М. выразил желание присутствовать на комсомольском собрании по обсуждению этого инцидента. Если кто-то не в курсе или по каким-то причинам забыл подробности, напомню. В стройотряде вместе со студентами работали так называемые трудновоспитуемые подростки, которые, как считалось, должны были пройти в стройотряде процесс трудового перевоспитания. Один из них в пьяном виде устроил дебош, делу дали ход, и, в качестве принятия мер и сведения счетов, нескольких студентов выгнали из отряда. Андрея — за то, что колол глаза начальству своей независимостью, а Мишу — за то, что был слишком честен в своей объяснительной записке. Короче, собрались на комсомольское собрание, но поскольку никто не горел желанием кого-то обсуждать, и, тем более, осуждать, мы, узнав, что Б.М. не успевает к началу собрания, решили пойти на этакий трюк. В тот момент, когда Борис Моисеевич наконец вошел в аудиторию, Толик (наш комсорг) произнес что-то типа: «На этом обсуждение можно считать законченным и мы переходим к следующему вопросу …». Борис Моисеевич, однако, на трюк не подался (ведь только ради этого представления он и появился!), потребовал все начать сначала и, в первую очередь, заслушать исповеди самих обсуждаемых. Первым, в мертвой тишине, начал Миша, который сказал, что да, пил, да, виноват… За ним вышел Андрей, который тоже сказал, что да, пил, виноват… И добавил: «Но если за это выгонять, то выгнать надо было весь стройотряд…» «То есть как это?» — поднял брови Борис Моисеевич… И началась достаточно бурная дискуссия, в продолжение которой Борис Моисеевич постепенно отступал, а Толик, на правах комсорга группы, соответственно, наступал… Когда же Б.М. произнес: «Я не бывал в стройотрядах, но знаю, что есть правило запрещающее пить», то Толик в тон ему ответил: «А я, Борис Моисеевич, был в стройотряде и знаю, что там происходит на самом деле». На этом обсуждение было закончено. На самом деле, мне трудно поверить, что мнение Бориса Моисеевича по этому вопросу в корне отличалось от нашего. Однако должность куратора обязывала, да и любопытство увидеть, как мы себя поведем в этой ситуации, тоже, видимо, сыграло роль…

По этому поводу хочу вскользь заметить, что с комсоргом нашей группе очень повезло. Особенно, учитывая тот факт, что выборы комсорга происходили в самом начале нашего миитовского пути, никто никого не знал, и выбирали, по существу, кота в мешке. Но вмешалось провидение. Сам я на собрании не присутствовал, но по словам Лены Перельман произошло следующее. В тот день незадолго перед собранием они с Эллочкой Шибер стояли в очереди в миитовском буфете, и тут появился Толик, то ли куда-то очень спешащий, то ли чрезмерно голодный, и посему — пролезший без очереди. Столь вызывающее поведение, естественно, не могло пройти даром: в наказание за свой возмутительный поступок, несовместимый со званием советского студента, Толик был предложен в комсорги, единогласно избран и исполнял эту повинность в течение всех пяти лет…

Кстати, возможно, что одной из причин исключения из стройотряда Андрея была песня, которую он исполнил на вечере стройотрядовской самодеятельности. Нелишне уведомить читателя, что слова к ней написал Миша Холмянский. За «основу» была взята песня Юрия Визбора «Доклад», которая начинается словами:

Разрешите войти, господин генерал,
Ваших верных солдат я всю ночь проверял…

и заканчивается так:

Но секретная служба доносит в досье,
Господин генерал, они думают все…
Они думают все о девчонках в цветах,
Они думают все о весенних садах
И о том, как бы вас уложить наповал…
Разрешите идти, господин генерал.

В стройотрядном варианте песня начиналась так:

Разрешите войти, господин командир,
Ваших верных бойцов проверять я ходил…

А заканчивалась:

Но и врач, и завхоз доносят в досье,
Господин командир, они думают все…
Они думают все о московских пивных,
Они думают все о гулянках ночных,
И о том, как бы вас отослать в лучший мир…
Разрешите идти, господин командир.

История умалчивает, каким было выражение лиц у присутствующего на вечере стройотрядовского руководства…

Песню эту Андрей, естественно, исполнял и на нашей выпускной кассете, а завершала стройотрядовскую тему фраза Миши Холмянского:

— Из стройотряда каждый привез что-то свое. Кто — бронзовый загар, кто — хорошее настроение, а кто — строгий выговор с предупреждением об исключении из института…

Учитывая, что в том году стройотрядовцам за их работу заплатили в несколько раз меньше ожидаемого, понятен дополнительный смысл Мишиной фразы…

Схватки с деканатом

Коль скоро разговор перешел на тему репрессий против неугодных студентов, то надо заметить, что вся наша группа прикладной математики рассматривалась деканатом как неугодная. (Справедливости ради надо сказать, что и на других курсах прикладной математики были «неугодные» группы, причем еще почище чем наша, но я ограничусь историями из нашей жизни.) Так вот, как я уже раньше писал, что лекции далеко не по всем предметам удостаивались нашего стопроцентного посещения. На мне, как на старосте группы, лежала обязанность отмечать пропуски студентами занятий в групповом журнале. В какой-то момент наш замдекана осознал, что ситуация, представленная в журнале, не всегда совпадает с действительностью. Надо отдать ему должное — он честно предупредил, что влепит мне выговор, если я попадусь на этом…

Какое-то время я был в состоянии повышенной боевой готовности, но потом расслабился. И тут он нагрянул. Вошел в аудиторию в середине лекции и скомандовал: «старостам — журналы на стол!» Открывать журнал и отмечать отсутствующих у меня не было времени, и я уже смирился с неизбежным выговором. Но у сидящей рядом со мной Галки Никитиной было, видимо, другое мнение. Пока я вставал с места, пока протискивался в проход, она схватила журнал и успела отметить нескольких отсутствующих в начале списка, правда на всех и у нее не хватило времени. Так, благодаря Галке, выговор мой из стопроцентной реальности превратился в вариант fifty‑fifty, и все зависело теперь от того, хватит ли у замдекана терпения устроить перекличку всего потока, а это — около 75 человек. Отдав журнал, я еще был на обратном пути к своему месту, как замдекана торжествующе заявил мне в спину: «Вам выговор!» Я даже не успел удивиться такой его оперативности, как он продолжил: «У вас за дверью Акопян болтается, а в журнале он не отмечен!» Но тут же раздался возмущенный голос Акопяна: «Где — за дверью? Я здесь!» Заместитель декана был настолько растерян таким поворотом, что извинился и тут же ушел.

Я радовался чудесному спасению, и при этом хотел узнать — кто же — он, который «болтался за дверью» … Оказалось — Игорь Аснис. Который и объяснил, что произошло за занавесом. Он пришел к середине лекции, стоял перед дверью, заглядывал в щёлку, решая гамлетовскую проблему — входить или не входить. Тут он заметил, что кто-то присоседился рядом и тоже заглядывает в щелку, и с ужасом понял, что это — наш замдекана. Тот посмотрел на него и вошел внутрь, а Игорь решил убраться подобру-поздорову, и был совершенно прав. Замдекана просто спутал нашего Аванеса Акопяна с Игорем Аснисом, который учился в другой группе, благо оба начинаются на «А» и стояли во главе списков своих групп! Действительно — как все эти русские на одно лицо!

Когда писал эту историю, вдруг обнаружил, что не помню имя Акопяна. И это при том, что могу перечислить без запинки весь список нашей группы. Пришлось снова звонить Лене Перельман в Хайфу. (Лена во всем что касалось нашей миитовской жизни обладает феноменальной памятью и еще не так давно могла сказать — кто на каком экзамене какую оценку получил.) И не ошибся — Лена тут же назвала его имя — Аванес.

Об этом замдекана расскажу еще один случай. Учился у нас на потоке, правда в другой группе, Яша Горский. Которому тот таки влепил выговор за пропуски занятий. Яша не растерялся, попросил у старост групп журналы, составил список студентов, особо отличившихся в прогулах, и явился к замдекана. — Почему, спрашивает Яша, студент Иванов (фамилии, естественно, вымышленные) с 30 часами пропусков выговор не получил, а Рабинович с 28-ю получил? Почему Сидоров с 26 — нет, а Абрамович с 22 — да? Ну, реакция у замдекана оказалась весьма предсказуемая — он начал на Яшу орать. Чем привлек внимание сидящего за другим столом своего коллеги, который заметил: — «Не знаю, о чем вы тут, но раз ты кричишь, значит ты не прав.»

Кстати, именно от Яши я впервые услышал галичевскую «Памяти Пастернака»…

Игорь Аснис

Считаю нужным посвятить Игорю целый раздел, поскольку кроме истории с замдекановской проверкой, я помню о нем еще две другие. В одной из них снова не обошлось без путаницы, на этот раз — его имени. В институте проводились студенческие научные конференции, в преддверии их печатались информационные программки: кто, где, когда, на какую тему… Так вот про Игоря написали, что автор доклада — Аснис Ц. Простая опечатка, но она вызвала у нас острую дискуссию — каким же именем предполагали наречь Игоря авторы программы. Ничего другого кроме женского имени Циля в голову не приходило (искали, естественно, только среди еврейских имен). Но сегодня, благодаря интернету, картину можно дополнить: Цадок (праведник), Цви (олень), Цемах (цветущий), Цефания (защищенный Б-гом), Цион (сионист, видимо), Цуриэль (Б-г — его скала). Какое из них в то время больше подошло бы докладчику, лучше спросить самого Игоря.

А вторая (точнее, уже третья) история связана с первым в нашей жизни походом на байдарках по реке Оке. Устроителями этого похода были Гриша и Марик Маркиш, имевшие уже к тому времени серьезный байдарочный опыт. На снимке они сидят в центре, видимо прикидывая — а за выполнимое ли дело они взялись…

Первым нашим испытанием в этом походе было — собрать байдарки, с коим, худо-бедно, но справились. Дальше надо было плыть, но для этого надо было грести, что без синхронизации действий экипажа было невозможно, особенно в трехместных байдарках. Но и здесь удача была с нами. Нам удалось пересечь Оку, правда чуть не протаранив не вовремя проплывавший мимо пароход, и причалить на противоположном берегу, где предполагалось остановиться на ночлег. Пошли собирать дрова для костра. И тут Игорь, забравшись в какую-то чащу, споткнулся и упал. В принципе, это было бы не так страшно, но, к несчастью, как раз под ним оказались два острых сучка, которые глубоко продырявили ему ногу. Кровь просто хлестала из его ран, но Галка Никитина и тут оказалась на месте и весьма профессионально сделала ему перевязку левой ноги. На фото оба они с удовлетворением рассматривают результат Галкиного труда.

Но это было только начало. Игоря предстояло доставить в больницу, и, на наше счастье, совсем рядом находился пионерский лагерь, в медпункт которого мы и дотащили раненого. Оттуда уже вызвали скорую помощь, которая отвезла Игоря в местную больницу в сопровождении самопожертвовательной Эллочки Шибер. Перед отъездом санитар скорой почему-то попросил принести брюки, в которых Игорь находился в момент падения. Не очень задумываясь зачем это надо, я бросился выполнять поручение, но, видимо, слишком замешкался, и скорая, не дождавшись меня, уехала без штанов. Мы продолжали маршрут в урезанном составе, а что произошло с раненым дальше, рассказала Эллочка. Оказывается, что раны Игоря выглядели в точности как ножевые, и, по‑видимому, санитар собирался присовокупить Игоревы штаны как вещественное доказательство на случай возбуждения уголовного дела. В больнице Игорю наложили швы, причем ни у кого из персонала не было ни малейшего сомнения, что имела место поножовщина. После операции все сгрудились вокруг Эллочки: «Девушка, это его ножом — из-за вас?» На что Эллочка хриплым низким голосом (все время ожидания она ничего не пила и у нее пересохло горло) ответила: «Он просто упал. Споткнулся. И упал». И все сразу поняли, что не на ту напали, что и под страхом смерти Эллочка не расколется, и вопросов больше не задавали.

Вот такие истории про Игоря. А если еще добавить, что и он был в числе исключенных из стройотряда, то, опять же, картина — маслом.

ФМШ

Грустная глава…

Борьба деканата с неугодной ему прикладной математикой не ограничивалась «борьбой за посещаемость». Еще одним инструментом в этой борьбе была «общественная работа». За не занятие общественной работой деканат мог лишить неугодного студента повышенной стипендии, которую давали за отличную успеваемость. Но, к досаде деканата, многие из нас преподавали в ФМШ — физико-математической школе для школьников, что, на первый взгляд, лишало его возможности обвинить нас в тунеядстве. Но властями было найдено оригинальное решение. Преподавание в ФМШ, в какой-то момент, было объявлено «антиобщественной работой», то есть, студент-преподаватель ФМШ обязан был компенсировать этот позор другой работой, полезной обществу, о чем секретарь комсомольского комитета поставил в известность Виталика Глезера, тогдашнего председателя физматшколы. На каком основании работа в ФМШ не считалась общественной, объяснила в своей книге «Кафедра» Елена Сергеевна Венцель, включившая в неё несколько сюжетов из миитовской реальности нашего времени:

«…в комсомольском бюро работа в физико-математической школе почему-то за общественную не считалась. «Они же делают это с удовольствием!» — возражал секретарь институтского комитета комсомола комсоргу курса (И. Грекова, «Кафедра»)

«Делают с удовольствием!» — Ровно так и заявил Виталику секретарь комсомольского бюро факультета. (И параллельно то же было заявлено мне, как старосте группы, заместителем декана). Зато, благодаря этому историческому своему решению, миитовский комсомольский комитет оказался увековеченным в мировой литературной классике.

Объективности ради, надо сказать, что институтские власти в тот раз, по неизвестной мне по сей день причине, в этом начинании (в отличие от других) не поддержали руководство факультета, анти-фмшовская акция провалилась и, в результате, на распределении все преподаватели ФМШ получили за свою работу дополнительные баллы. (Баллы — громко сказано, десятые балла — это да. Год преподавания в ФМШ оценивался в 0.1 балла — так же как должности комсорга или старосты группы. Ассистент ФМШ получал 0.05 — столько же, сколько профорг. С другой стороны, выговор по институту снимал 0.3 балла, а строгий — аж 0.4, в рамках же факультета выговоры оценивались ниже — всего 0.1 и 0.2 соответственно).

Несмотря на свою «антиобщественную» сущность, физико-математическая школа процветала, и каждый год по несколько десятков школьников поступали в МИИТ. А в самой школе их училось несколько сот, с восьмого по десятый классы. На фото внизу мы с Шуриком Гофманом обрамляем триптих, а Оля Садовская, обдумывающая что-то вместе с учеником, находится по центру.

Мне некоторое время довелось побыть ответственным за поток восьмых классов, в обязанность мою, в частности, входило распределение восьмиклассников по группам. Что я и сделал, использовав служебное положение в собственных корыстных целях. Школьников с более привлекательными, с моей точки зрения, фамилиями, я записал в свою группу. Оставшиеся достались Толику Агульнику. Распределив школьников, придирчиво (я себя не обделил?) сравнил списки, решил-таки, что обделил и нанес последний удар — перенес к себе в группу братьев Корахов, а Толику, в виде компенсации, отдал братьев Киселевых. В конце концов, то же число и тоже с «К» начинаются…

Возможно, популярность школы была одной из причин, почему долгое время властям не удавалось её задушить. Хотя, конечно, предпринимались попытки дезинформировать руководство о реальной пользе ФМШ для института (возможно, что само руководство этого и требовало). Как рассказывал Виталик Глезер, однажды секретарь комсомольского комитета обвинил его в том, что только пять учеников ФМШ поступило в МИИТ в том году, не смущаясь тем, что миитовская информационная система «Абитуриент» показывала результат в десять раз выше.

Но надо признать, что желание властей раздавить этот рассадник сионизма и анархии было вполне естественным. При том, что процент «лиц еврейской национальности» в институте превышал все разумные нормы, среди преподавателей ФМШ их число просто зашкаливало. Ну а кроме того, вольный «второшкольный» дух, ощущение независимости, «особый статус» помещения ФМШ, использовавшегося нами, как элитарный клуб, — всё это не могло пройти нам даром.

На фото снизу — будни «элитарного клуба»: Саша Крейнин, делающий ход чёрными и просто улыбающаяся Марина Полякова.

Историю физматшколы наших лет мы тоже попытались отразить в куплетах, написанных к окончанию института на мотив песенки «Царь Николашка долго правил на Руси». Сам текст куплетов весьма безграмотен (потому как писал их, в основном, я), но некоторая информация в них все же присутствует. Например, об эпохе правления Володи Каплуна, упоминалось, что он

всех свободой развратил,

а также сообщалось, что

При нем дружили мы с бюро,
И не боялись никого,
При нем нам было очень ничего…

Конечно, «дружба» с комсомольским бюро мало зависела от нас, студентов, но правда, что приемлемые отношения с тогдашними властями имели место. Равно как и ощущение той самой свободы второшкольного разлива, которую не спутаешь ни с какой другой… Но уже с наших средних курсов все это начало неуклонно меняться. Что и отражено в куплете о ставшем к тому времени завучем ФМШ, Виталике Глезере.

Товарищ Глезер был для нас родной отец,
Хотя и маячил нашей ФМШ конец.
Он детям лекции читал,
Он стулья в преф все проиграл,
И посторонних в ФМШ пускал…

И снова опустим притянутые за уши рифмы — остановимся на главном. Конечно, экспроприация комплекта стульев из комнаты ФМШ была инициирована сверху и не имела никакого отношения к имевшей место (что греха таить) преферансной непрофессиональности её завуча.

Естественно, что мы чувствовали сгущающиеся над головой тучи, предвещающие нашей ФМШ конец, и, хотя и понимали, что от нас самих тут ничего не зависит, в порядке самообороны предпринимали некоторые действия, хотя и весьма пассивные. Помню — два. Первое — это висевший на стене плакат «Просьба не курить!» с подписью «Совет ФМШ». (Хотя курить в МИИТе разрешалось только в специально отведенных местах, в помещении же ФМШ топор в воздухе можно было от дыма вешать).

При некоторой доле воображения получалась определенная двусмысленность — то ли Совет ФМШ просит курить в помещении ФМШ, то ли, на манер минздрава, всего навсего советует. Так или иначе, в реальности практически ничего не изменилось, как курили, так и продолжали, разве что иногда сигарету держали под столом…

И второе: нас обвиняли в том, что в ФМШ крутится слишком много посторонних, что было несомненной правдой, но требовало реакции. В результате на свет был рожден приказ, запрещающий нахождение в ФМШ заведомо посторонних лиц. Я не помню, кто предложил внести в формулировку это замечательное слово «заведомо», но поскольку никто из посторонних и не думал причислять себя к посторонним «заведомо», то и здесь, как и в случае с курением, почти ничего не изменилось — что и нашло отражение в последней куплетной строчке о Виталике…

Шаг за шагом отступала ФМШ в этой неравной борьбе. Сначала у нас отобрали телефон, потом — помещение, что тоже отражено в куплетах

А время движется, все движется вперед,
И вот уж деканат приказ нам шлет:
— Без промедленья сдать контору ФМШ
Отделу оборудования ….

Сдали. Школа переехала на кафедру прикладной математики, в кабинет Садовского. Потеря помещения была фактическим концом школы, хотя агония продолжалась еще несколько лет. Нападки на Леонида Ефимовича за его поддержку этого антисоветского сионистского образования все усиливались…

Как-то, уже будучи в аспирантуре, я присутствовал на некоем общеинститутском собрании. Помню обличительную речь, который произносил декан факультета АВТ — один из ведущих институтских антисемитов. Обрисовав в очередной раз преступный характер ФМШ, он прямо обвинил в этом Леонида Ефимовича. Белов, новый ректор (Ф.П. Кочнев уже был на пенсии) фактически взял сторону Дружинина. Сильно попахивало былыми годами борьбы с космополитизмом.

Школа истекала кровью, и наступил день, когда очередной прием школьников был отменен, а физматшкола — закрыта окончательно. Больно было смотреть на школьников, робко приоткрывавших дверь кафедры, чтобы поинтересоваться, когда будет прием. Их отсылали, знаете куда? Вы почти угадали — секретарша отсылала их в комитет комсомола.

Как предельно точно выразился Виталик Глезер:

«Мы были последними брызгами хрущевской оттепели и школу разогнали бы, даже если мы все были 100% славяне. Независимая, действительно общественная организация никак не вписывалась во вторую половину 70-х годов».

Ну а то, что стопроцентными славянами мы не были ни с какого угла, говорит проведенная мной статистика, по которой в 1975 году среди 70 студентов — членов математической секции ФМШ только 17 относились к «лицам прочей национальности», а среди преподавательского состава картина была еще более удручающей — только 3 из 29…

На следующий год полностью сменили руководство физматшколы, не включив в него ни одного (!) человека с математических кафедр. Объявили, что преподавание в ФМШ является важнейшей общественной работой, и спустили разнарядки на кафедры. На кафедре ПМ (я тогда был там в аспирантуре) повинность выпала на одного парня, которому она и даром была не нужна, потому что он был как раз перед защитой диссертации. Я предложил сменить его. Он обрадовался и умчался выяснять. Вернулся расстроенный, оказалось — разнарядка была на члена партии, в рядах коей я, как назло, не состоял…

Чтобы не кончать грустно, вспомню связанную с ФМШ одну довольно забавную историю.

Было это уже под самый занавес нашей учебы, когда Марик Маркиш затащил меня на какое-то общее собрание ФМШ, не помню, чему посвященное. Преподавательский состав ФМШ сменился к тому времени полностью. В какой-то момент ведущие устроили игру, предложив присутствующим написать на листочке число, подписать и передать в президиум. Тот, чье число окажется максимальным, будет объявлен победителем. Мысль написать «сумма всех остальных чисел плюс единица» осенила нас с Мариком одновременно. Но, к моему удивлению, подписался Марик зачем-то фамилией «Малахов». Пока, передаваемая из рук в руки, наша записка доплывала до сцены, пока организаторы просматривали все ответы, мы успели сообразить, что если найдется еще хотя бы один умник вроде нас, то всем нам не видать победы как своих ушей. (Желающие могут это проверить, составив и решив простенькую симметричную систему уравнений). Но умника такого не нашлось, и победитель «Малахов» был вызван на подиум. Откуда он провел для молодёжи краткий, но обстоятельный ликбез на тему who is who, рассказав, что доцент Владимир Иванович Малахов много лет был административным руководителем ФМШ, отвечая за помещение школы, и занимал эту должность вплоть до нашего оттуда выселения.

Статистикомания

Я не знаю, с чего это у меня началось это помешательство. Возможно, с того, что, будучи старостой группы, я должен был представить в деканат список нашей группы, включающий информацию о поле, годе рождения, национальности, партийности, семейном положении, адресе проживания и среднем семейном доходе…

Лиха́ беда начало… После этого я в течение пяти лет записывал результаты всех экзаменов в нашей группе и подвергал их всевозможной статистической обработке. Этого мне было мало, и я затеял в группе опрос под названием «Мой любимый…» Участникам предлагалось назвать их любимые цвет, число, возраст, имя, киноактеров, фильм, спортивную команду, писателя, животное, вино, конфету, страну и цветок. Оказалось, что большинство любит собак, голубой цвет и конфеты «Мишка». Интересно было бы узнать, насколько изменились наши предпочтения за почти сорок лет. Наверняка изменились! Я, например, с удивлением обнаружил, что моим любимым фильмом оказалась комедия «Разиня». Конечно, и Бурвиль и Де Фюнес замечательные артисты, но я почему то был уверен, что написал «Тигровую бухту», фильм, который я и сегодня считаю замечательным. Хотя, «Тигровая бухта» таки была отмечена в анкете, но назвала его Нина Фрунзе, а вовсе не я.

Нашлись, правда, такие, которые, не оценив серьезность исследования, назвали имена «Трактор» и «Сталина», писателя Ивана Шевцова, конфету «Красная Москва», федерацию арабских государств, ну а цвет, естественно, красный.

Может быть, кто-нибудь распознает свой почерк?

Следующим витком моей статистикомании была анкета «Как мы относимся друг к другу». Совместно с Толиком мы составили вопросник:

Ребята, пожалуйста, ответьте на следующие вопросы, только отнеситесь к этому серьезно.

1. 1. Как вы относились к данному лицу на 1-2 курсах?
   2. Что вы думаете по этому поводу теперь?

Шкала предлагалась девятибалльная: от на дух не переношу до отношусь прекрасно.

И что вы думаете? Практически все отнеслись к этому серьезно и дали мне материал для очередных статистических изысканий. Кого больше любили раньше и кого больше любят теперь, кто достиг большего прогресса, а кто — регресса, кого больше любят девочки, а кого — мальчики… Хотя анкета и была задумана как анонимная, это, естественно, мне ничуть помешало знать who is who. Все результаты, естественно, приводить здесь не буду, но данные опроса хранятся в редакции… Впрочем, учился у нас Володя Чалик, наверное, самый спокойный и уравновешенный человек в группе. Так вот, он всем без исключения поставил оценки (6,7), то есть раньше относился неплохо, а теперь — хорошо. Когда дошел до себя (в анкете предполагалась и самооценка), на секунду задумался и сказал — «а что, я — как все…». И поставил себе те же (6,7). К этому можно еще добавить, что самой строгой (но справедливой!) в оценках была Оля Чернышева, самой толерантной — Лена Перельман, ну а абсолютным чемпионом опроса оказался, как и следовало ожидать, Толик Агульник.

Снова вернемся к преподавателям…

Леонид Ефимович Садовский

Можно было бы много написать, о его контакте со студентами, о его манере читать лекции, о его поддержке ФМШ, но напишу о двух маленьких эпизодах, которые запали мне в память.

Первый. Идет экзамен, который принимает сам Л.Е. Студенты сидят, готовятся, Леонид Ефимович скучает за столом… И вдруг — оглушительный звук, который может издать только упавший на пол том Фихтенгольца. Все взоры устремляются на экзаменатора. Но Леонид Ефимович даже бровью не повел!

История умалчивает какой именно из томов Фихтенгольца это был, но, опять же, судя по звуку, скорее всего, второй — самый толстый из них.

И второй случай. Как-то кто-то из нас (возможно, что и я, но не уверен) принес в институт мацу и раздал ее друзьям. Вместо того чтобы спокойно ее съесть, мы начали чуть ли не размахивать ею, как израильским флагом (для этого, собственно, и приносилась). Было это перед лекцией Л.Е., и мы уж постарались чтобы и он это увидел. Увидел. И начал лекцию с того, что есть некоторые безмозглые идиоты (точнее не скажешь), которые приносят в институт пирожки, совершенно не думая к чему это может привести. Кому надо — те поняли. И больше не выпендривались.

Интересно, что когда я сообщил Лене Перельман о том, что пишу про МИИТ, и, в частности, про Садовского, она сказала: «Не забудь написать про то, как у Эллочки на экзамене упал «Фихтенгольц» (так значит это была Эллочка Шибер!) и про то, как вы принесли на его лекцию мацу»…

Григорий Борисович Муравский

Тоже касается экзаменов. Но сначала должен объяснить, что на потоке ПМ лекции по теоретической механике читал мой папа, но после моего поступления в МИИТ передал поток (наш и следующие) Муравскому. Когда пришло время экзаменов, Г.Б. попросил моего папу помочь ему, в том числе и в нашей группе. Следуя тем же правилам игры, чтобы избежать пересечения, я должен как можно быстрее сдать экзамен Муравскому, и побежать за папой. Пока я еще готовился, сидевшая рядом со мной и бывшая в курсе всех этих манипуляций Лена Перельман спросила: — «Твой папа действительно придет? Ну, тогда я подожду его.» Когда, сдав экзамен, я пошел звать папу, я не преминул сообщить ему, что его дожидается Лена Перельман, которая сидит там-то и выглядит так-то… Папа рассмеялся, а потом рассказал такую историю. Когда-то (не помню когда и где) его попросили принять экзамен у некоей Ривочки. Папа не преподавал в этой группе, но войдя в аудиторию он сразу разглядел девушку типично еврейской внешности и стал принимать у нее экзамен. В принципе материал она знала неплохо, плюс благожелательное отношение экзаменатора, так что хорошую оценку она получила весьма заслуженно. Возвращая ей зачетку, папа сказал: «Ну, до свидания, Ривочка.» — «До свидания», — ответила та, не моргнув глазом. И тут из-за другого стола раздался почти плачущий голос: «Это я… я — Ривочка».

Интересно, что через много лет после этого Лена Перельман встретилась с Григорием Борисовичем, но уже не на экзамене, а в плавательном бассейне города Хайфа.

Вообще, Григорий Борисович был замечательным преподавателем во всех отношениях. Расскажу об одном случае. Будучи с моим папой хорошими друзьями, Г.Б. часто делился с ним тем, что происходит на нашем потоке ПМ и в нашей группе, в частности. Однажды (дело было перед экзаменом) мой папа сказал, что по мнению Г.Б. в нашей группе есть некоторые студенты, которые из-за непосещения лекций скорее всего завалят экзамен. Я понял, что это относится и к Андрею Бабичеву, и попросил папу попросить Муравского в данном случае не полагаться на первое впечатление, а копнуть вглубь. Как сказал мне потом папа, Григорий Борисович, выслушав это, скептически хмыкнул, но когда дошло до дела, то студент получил «пять», а Григорий Борисович признался, что его предварительная оценка действительно была ошибочной…

Николай Николаевич Крылов

Читающий эти заметки мог уже обратить внимание — насколько они бессистемны. Начав писать о преподавателях в начале, я перескочил на другие темы, а теперь снова вернулся к нашему первому курсу… Но что поделаешь? Коль скоро выбрал я ассоциативный способ подачи материала, то останусь ему верен до конца. Николай Николаевич преподавал нам на первом курсе «Инженерную графику», или, по-простому, черчение, которое я любил еще со школы, а теперь, благодаря Н.Н., полюбил еще больше. А рассказать я хочу такой случай.

Экзамен по начертательной геометрии был самым первым в нашей группе, все волновались, и Крылов, понимая это, устроил нам предэкзаменационную консультацию. Объяснив то, что считал нужным объяснить, он попросил задавать вопросы. Кто-то поднял руку: — Как искать пересечение прямой с шаром? (Не ручаюсь, что был задан именно этот вопрос, но это не принципиально.) Николай Николаевич подробно ответил на вопрос. — Еще вопросы? — Есть. Объясните пожалуйста, как искать точку пересечения прямой с шаром? Мы захихикали, но Крылов без тени улыбки ответил на вопрос, приведя другой способ. — Понятно? — Понятно. — Еще вопросы есть? — Да, не могли бы вы объяснить, как искать точку пересечения прямой и шара… Тут мы уже просто заржали в голос, на что Крылов укоризненно сказал: «Зачем вы смеетесь? Видимо, кто-то не понял предыдущие объяснения». И объяснил третий раз новым способом…

Распределение

Это была точка разрыва. Между контингентом студентов прикладной математики проблематичной национальности с одной стороны, а с другой — необходимостью их трудоустроить по советским предприятиям, всеми правдами и неправдами пытающимися этого избежать. Абсурдность ситуации усугублялось тем, что в МИИТе существовала практика «свободного» распределения. В чем она состояла? Вывешивался список мест, куда требовались выпускники нашего потока, включая очень даже заманчивые места. Все студенты упорядочивались соответственно с их средней успеваемостью и с учетом их общественной работы, (которая могла добавить к оценке целый балл!), и в этом порядке вызывались в аудиторию, где присутствовали представители руководства, студентов, а также заинтересованных организаций. То, что происходило на распределении, описано в старом анекдоте:

— Здравствуйте, вам работники нужны?
— Конечно, оформляйтесь немедленно!
— Но я хочу заранее предупредить что у меня очень неразборчивый почерк.
— Ерунда.
— Я беспартийный.
— Не страшно.
— Мой дед был раскулачен и сослан.
— Ну, будет старое вспоминать. Оформляйтесь. Как ваша фамилия?
— Рабинович.
— Э-э-э, как вы сказали — почерк неразборчивый?.. Это, конечно, проблема…

А теперь — как этот делалось у нас. Сличайте.

В аудиторию входит девушка, она чем-то нравится представительнице одной из организаций, и та начинает ее уговаривать распределиться к ним. Девушка колеблется, в частности, объясняет, что живет она в Марьиной Роще, а это далеко от места работы. Представительница доказывает, что ей это только кажется, что добраться можно очень быстро… В конце концов девушка вроде бы склонна согласиться. — Как ваша фамилия? — достает карандаш представительница. — Авербух… Короткая пауза. — Да… — тянет та, — Марьина Роща, это, конечно, далековато…

И ещё сцена, которой сам был свидетель.

— Куда Вы хотите распределиться?
— На кафедру прикладной математики.
— На кафедру ПМ не распределяем
— Ну тогда на какую-нибудь другую
— Невозможно, в МИИТ мест вообще нет.
— Но как же, вот ведь написано — «МИИТ — 5 мест»
— Верно, но все места уже заняты.
— Кем??
— Другими студентами.
— Но ведь я — четвертый в общем списке, не могли же трое, что до меня, занять все пять мест!

Все же, справедливости ради отметим, что тех, кто приносил персональные заявки, распределяли без звука, хотя эти предприятия и отсутствовали в распределительном списке.

Наш рассказ о распределении будет неполным без ещё одного сообщения Андрея Лаптева.

В какой-то мартовский день 1976 года часть потока пришла в институт с таинственным выражением на лице и почти никто с другими не разговаривал. Справочно: Чернышева, Кириченко, Давыдов, ваш покорный слуга сюда вошли, Бланк, Глезер, Кемпнер & Со — нет. После третьей пары огромная толпа дружно, не сговариваясь, пошла на остановку 13-го на Октябрьской улице. Потом всей гурьбой влезли в подошедший троллейбус и, почти не разговаривая друг с другом, доехали до Детского Мира. Потом дошли до какого-то неприметного подъезда в одном из переулков. Дальше уже скрывать было нечего — всем за неделю до этого пришли почтовые открытки с приглашением на собеседование в организацию без имени и отчества.
Не знаю, чем кончилось у других, а ко мне сначала прониклись, а потом молчавший до того мужик ехидно спросил, как моя фамилия по отцу.
И выгнал.

Как про меня написали в газете…

Миитовская газета «Инженер транспорта», придерживаясь генеральной линии, если и писала о «Прикладной математике», то обычно в обличительных тонах. Как, например, статья под названием «Вундеркинды» — о потоке ПМ, старшем нас на год. Или статья, бичующая осмелившихся объявить голодовку на «картошке» студентов потока ПМ младшего нас на год. А тут несколько студентов ПМ (и я в том числе) удостоились весьма положительного отзыва, и не за что-нибудь там, а за отличную работу на воскреснике.

Но по порядку. Все началось за несколько лет до этого — с нашей физкультурной группы. Надо сказать, что поскольку в средних классах школы я перенес ревмокардит, в институте я попал в «сачковую» физкультурную группу, где от нас требовали не много, и игра в футбол была нашим основным занятием. В этой группе был один студент с не помню какого другого факультета, который довольно неплохо играл в футбол, и с которым у нас были совершенно нормальные отношения (а какие еще могут быть отношения при игре в футбол?). На последнем курсе этот студент по каким-то причинам вдруг перешел на наш поток прикладной математики, правда в другую группу. По разным причинам сложилось так, что он не прижился в этой группе, да и в потоке. Чем чревато «не прижиться» в студенческой среде, каждому ясно, так что объяснять не буду. Я, естественно, ничем не отличался от общей массы, и в любом другом случае без колебаний присоединился бы к всеобщей травле этого парня, но наше прежнее знакомство по физкультурной группе удерживало меня от этого. И, как оказалось, не только меня… А теперь — ближе к делу. Этот парень был внештатным корреспондентом газеты «Инженер транспорта» и иногда писал туда краткие заметки. В этот раз это была заметка о студенческом воскреснике. Про сам воскресник я помню только, что это было что-то по благоустройству территории, что целую вечность добирался до места, а когда добрался, пришлось еще ждать больше часа, пока не приехала машина с лопатами и граблями. А потом появилась заметка в газете. Из нее помню две замечательные фразы. Первая — «Машину с инвентарем долго ждать не пришлось.» (Критикам советской прессы, якобы утаивавшей правду, остается только прикусить язык: ведь ясно сказано — что машину пришлось ждать, а долго ли, коротко ли — это понятия относительные.) Но главное — это заключительная фраза этой заметки. Она начиналась словами «Лучше всех на воскреснике работали …». И дальше перечислялись фамилии студентов нашего потока, с которыми этот парень был знаком еще со времен футбольных игр по физкультурной группе… Было очень смешно, но сегодня, когда по-иному оцениваешь ту нашу студенческую жестокость, считаемую тогда нами естественной нормой, я смотрю другими глазами на эту его попытку ответить добром на добро.

Еще о картошке…

Я упомянул о голодовке студентов ПМ на картошке. Описание это случая я оставлю историкам ПМ-72. А года через три на картошке произошедшая еще одна история, на этот раз с Левой Ольшвангом, и рассказанный мне его другом и моим троюродным братом, Борей Белкиным.

Я не помню по какой причине на картошку явилась некая комсомольско-партийная комиссия. То ли были какие то жалобы на питание, то ли еще что-то… От комиссии, видимо, требовалось реагировать на все замеченные на картошке недостатки, и тут им на глаза попался Лева Ольшванг в сопровождении своей собаки, которую он привез с собой. Хотя формально никто не запрещал присутствие собак на сельскохозяйственных работах, но никто конкретно и не разрешал… Столкнувшись со столь нестандартной ситуацией, комиссия, видимо, не представляла себе, как на нее следует реагировать, и приняла мудрое решение — решение на месте не принимать. Лева Ольшванг был услан в МИИТ для дальнейшей разборки с сопроводительным письмом, которое начиналось словами «Посылаем вам Ольшванга с собакой…». Фраза эта замечательно укладывается в размер «Во поле березонька стояла…» и, видимо в полном варианте в исполнении членов комиссии должна была звучать как-нибудь так: Посылаем вам Ольшванга с собакой / Посылаем непутевого с собакой / Люли-люли — Ольшванга / Люли-люли — с собакой. Других ассоциаций у меня не возникает. Как рассказывал Боря, стоя перед комиссией, Лева Ольшванг был вынужден объяснять, что собаку кормит на свои деньги, а ее выгул, в условиях сельской местности, собака осуществляет самостоятельно, не отрывая хозяина от работы. Чем кончилось дело — надеюсь получить детали от доверенных лиц.

Когда это уже было написано, позвонил Боря и сообщил дополнительные детали, полученные лично от Ольшванга. Который рассказал, что, не имея представления что за люди пристали к нему, разговаривал с ними по принципу «а ты кто такой?», что их и озлобило. И что хотя ему и удалось убедить миитовское начальство в отсутствии состава преступления с его стороны, собаку все же пришлось оставить в Москве…

Отепя

Как-то раз Володя Каплун объявил нам, салагам-третьекурсникам, что тот не миитовец, кто не отдыхает зимой в эстонском Отепя (Otepää). Так с его легкой руки мы оказались в этом маленьком лыжном городке, и постарались во всём следовать его мудрым дедовских наставлениям («скиньтесь и купите финские сани, без них вам в Отепя делать нечего»; «пейте Келлуке, иначе считайте, что в Отепя не побывали»). До сегодняшнего дня я благодарен им обоим (и Каплуну и городу) — не только за финские сани и лимонад «Келлуке», но и за финскую баню с прорубью на берегу озера Pühajärve, за размеченные разноцветными флажками лыжные маршруты, за столовую в которой подавались взбитые сливки (может быть, тоже — финские!?) Наша отепяская эпопея продолжалась, хоть и с перерывами, еще много лет, вплоть до нашего отъезда в Израиль, и Отепя так и осталось для меня единственным местом, в котором мне удавалось отдохнуть душой… Даже сегодня, в Израиле, я могу сказать о понравившемся мне своей пасторальностью месте, что оно напоминает мне эстонский Отепя…

Первое место нашего отепяского проживания, по адресу ул. Вахтра, 6, второй этаж, оказалось неплохо задокументированным. Первые два снимка в особых комментариях не нуждаются…

А фотографии самого дома довольно интересны. Левая сделана тогда, в 1974 году зимой, правая, найденная в GoogleMap, — через 37 лет летом. Остальные различия, если и присутствуют, весьма минорны.

А финские сани действительно оказались совершенно незаменимым и универсальным средством, сочетающим транспорт (водитель и пассажир), катание с гор по ночам, транспортировку продуктов питания домой и пустых бутылок — к пункту их сдачи… Некоторые шалости с санями, как видно из снимка внизу, тоже имели место…

На следующей фотографии — всё внимание не на кейфующего Гришу, а на одну из составляющих его кейфа — стоящую рядом бутылку того самого, рекомендованного Каплуном, «Келлуке». По-русски — колокольчик.

Но основным нашим занятием в Отепя все-же оставались лыжи.

Ещё хочу я написать о втором нашем годе в Отепя — с Гришей, Толиком, Мариком Маркишем и Мишей Холмянским. Жить мы должны были у хозяйки по имени фрау Иоганна, у которой Миша со своими родителями снимали летом. Когда мы приблизились к дому, навстречу нам с лаем бросилась коротконогая собака, и Миша, разочарованный таким приемом, укоризненно протянул: «Пи-и-и-ф, не узнал?» Фраза эта вошла в историю…

Потом мы подружились с Пифом, и он даже сопровождал нас на прогулках. Удовольствия от этого было не много, ибо Пиф быстро уставал и требовал нести его на руках.

Надо сказать, что снегом в этом году Эстония нас порадовала только в самые последние дни, так что приходилось нам довольствовать, в основном, пешими прогулками по окрестностям. Вот так нелепо мы выглядели с нашими лыжами по приезду.

Так вот, возвращаясь к нашему приезду… После столь нелестного приема, оказанного нам Пифом, нас куда более приветливо встретила хозяйка и провела в отведенную нам комнату. Комната была вполне приемлемой, но кроватей в ней оказалось на одну меньше, чем следовало. Миша был тут же отослан к хозяйке чтобы решить этот вопрос. Вернувшись, он несколько смущенно объявил, что фрау Иоганна произнесла по-немецки (по-русски она не говорила, а по‑эстонски не говорили мы) фразу, из которой Миша понял одно, но ключевое слово, также вошедшее в историю: zusammen‑schlafen. Из чего следовало, что двоим из нас предлагается спать на одной кровати. Следующие несколько часов мы посвятили обсуждению сложившейся ситуации и попыткам ее решения разными способами, начиная от обычного голосования и кончая бросанием жребия. Зашедший нас проведать Володя Каплун активно включился в диспут, предложив одного из нас взять к себе. Снова начали кидать жребий… Все это продолжалось до тех пор, пока одному из нас (не помню — кому, только знаю точно, что не мне) пришла в голову идея спросить у хозяйки, а нет ли у нее раскладушки. Миша снова был выслан парламентером и тут же вернулся с раскладушкой.

Следующий эпизод, который мне запомнился, тоже связан с Мишей. Как я уже сказал, из-за отсутствия снега мы много гуляли пешком вдоль отсутствующих лыжных трасс. И как-то забрели на стрельбище, используемое при соревнованиях по биатлону. При входе на стрельбище висел знак «Вход воспрещен», но кто же будет обращать на него внимание в отсутствие снега и стреляющих биатлонистов? Конечно же, что никто. Кроме Миши Холмянского. И пока мы гуляли по стрельбищу, он терпеливо ожидал нас у входа. Такой поступок, естественно, не мог остаться для него безнаказанным, и мы начали соревнование по остроте языков в объяснении причин, чего именно испугался Миша, не решившись зайти на безлюдное стрельбище. Соревнование, продолжавшееся по инерции не один день. А через несколько дней мы с Мишей оказались идущими куда-то вдвоем, стрельбище все еще вертелось у меня на языке, но мешало отсутствие аудитории, способной оценить мои остроты по этому поводу, поэтому я вдруг, видимо неожиданно для самого себя, решил наконец поинтересоваться у Миши — какого такого дикого биатлониста он так опасался, что не решился зайти на стрельбище. На что Миша ответил, что он просто не имеет обыкновения заходить туда, куда заходить запрещено. Помню, меня настолько поразило, что эта простая причина не могла прийти мне в голову раньше, что охота дальше острить на эту тему пропала.

Еще про Отепя. В один из первых же наших заездов я купил в местном книжном магазине книжечку-путеводитель, содержащий всю мыслимую и немыслимую информацию об Отепя. Помню, там была приведена перепись отепяского населения XIX века, которое насчитывало, среди прочих, и двух евреев. (Как сказал бы Довлатов, — «видимо, этого не избежать».) Но, несомненно, шедевром в этой книжечке была бесподобная фраза, неизвестно каким образом не зарубленная цензурой. Фраза была такая:

«До революции Отепя был сяцким и лобацким уголком седуков, влачивших жалкое существование.»

Как эта бессмыслица попала туда? Кто придумал ее? Зачем? Можно, конечно, пофантазировать:

Эстонский корректор (тщательно подбирая русские слова): Книжка хорошая, но вы не написали, как в Отепя раньше было плохо и как теперь в Отепя стало хорошо.

Автор(ы): Почему? Ведь мы написали про «дуб войны», о крестьянском восстании против изверга-помещика. А сколько написано о наших социалистических достижениях!

Э.к: Это хорошо, но надо прямо написать что до революции в Отепя жили плохо, а после революции в Отепя стали жить хорошо.

А: Но революция произошла в 1917 году, а Эстония стала советской только через 22 года!

Э.к: Вы правы. Но без революции я не смогу дать разрешение на публикацию.

А: Хорошо, вы меня убедили, (с улыбкой иезуита вписывает фразу про седуков). Теперь лучше?

Э.к: (читает по слогам): ся-цким и ло-ба-цким… .Да. Теперь хорошо… как все-таки сложен этот русский язык…

Вот, видимо, что-то в таком духе… К сожалению, путеводитель я не сохранил, а в следующих изданиях эта фраза уже была убрана.

КСП

Собственно, речь не столько о конкурсе самодеятельной песни, сколько снова о Мише Холмянском. Началось все с того, что мы отправились на КСП, проходящем, как обычно, где-то в лесу, с Мишиным магнитофоном «Нота» (сам Миша не поехал). Надо видимо сделать switch на сорок лет назад и вспомнить что не существовало тогда MP3, и даже портативных магнитофонов на батарейках не существовало. А были тогда магнитофоны весом в 10 кг с электропитанием из розетки. Мишин же магнитофон был выбран по нескольким причинам. Во‑первых, он был достаточно легким, раза в два легче моего. А во‑вторых, знали, что Миша не откажет. Где мы собирались найти в лесу электрическую розетку — не могу точно сказать, по‑видимому надеялись, что удастся каким-то образом подключиться к КСПшной системе питания. Сразу скажу — не удалось. И, видимо, по этой же причине, мы потеряли интерес к бесполезному прибору и оставили его там же в лесу. Лично у меня была и другая причина — именно я тащил магнитофон туда, и решил, что, по справедливости, назад — это должны делать другие. Но поставить о своем решении в известность тех самых «других» я не потрудился. Короче, магнитофона хватились уже в Москве…

Конечно, ни у кого из нас не было сомнения, что, натурой или деньгами, но магнитофон мы вернем. И даже знали — когда: в некоем расплывчатом будущем. А пока начались весьма вялые поиски по комиссионным магазинам подержанных магнитофонов «Нота», которые продолжались около месяца. Все это время мы не считали необходимым сообщить Мише о судьбе его магнитофона, а он сам тоже с нами об этом не заговаривал. Потом выяснилось, что все это время Миша был в курсе того, что произошло, но ни разу не дал нам это понять. Долго ли, коротко ли, но наконец мы поняли, что тянуть дальше невозможно… На этот раз парламентером был отряжен я. Когда я только произнес первую фразу, признав, что мы потеряли магнитофон, я отчетливо увидел камень, свалившийся с Мишиной души, который он молча сносил весь этот месяц… Но какие же мы все-таки были тогда сволочи с этим нашим студенческим пофигизмо-равнодушием!

Еще КСП или «Лошадь купила четыре калоши»

Несколько раз были на КСП, но запомнилось не так уж много. Кроме истории с магнитофоном помню, как тушили стоящий неподалеку стог сена (скорее всего подожженный умышленно) Помню, как к нашему костру подсел Мирзаян, но что пел — не помню. Зато помню исполнение «Жены французского посла» Городницкого. Но лучше всего запомнилась «Лошадь…». Исполнили её двое ребят, вызвав настоящий фурор. При исполнении песни они много поцокивали и поржавивали (если есть такие слова в русском языке), поэтому песня взяла довольно много времени. Под конец концерта их вызвали на бис снова. На следующее утро их снова попросили на сцену. Это уже был явный перебор… А на обратном пути, в электричке, вдруг кто-то громко объявил, что нашему вагону выпала большая честь — в нём едут исполнители песни «Лошадь купила четыре калоши». Я слегка помертвел, но ребята, раскланявшись, извинились и сказали, что очень устали и петь больше не будут.

Тут мне подсказывают… Двое ребят это, собственно, и был ансамбль «Последний шанс» — автор музыки Владимир Щукин и Александр Самойлов.

Научный коммунизм

Чем, спросите вы, предмет научный коммунизм принципиально отличается от истории КПСС, марксистской-ленинской философии и политэкономии, а также от теории научного атеизма? Кстати, о последнем из перечисленных — научном атеизме, у меня остались самые хорошие воспоминания благодаря показанному на одном из занятий атеистическо-пропагандистскому фильму с Сергеем Филипповым в главной роли. (Сходил сейчас в википедию, но не нашел этого фильма в списке фильмографии артиста, видимо так он и остался — с грифом «для служебного пользования»).

Но вернемся к научному коммунизму. Отличительным его свойством является то, что я совершенно точно могу сказать кто из нашей группы отсутствовал на первой паре 10 марта 1975 года. Сужу я по вороху объяснительных записок, написанных по требованию заместителя декана, явившегося с проверкой. Этот замдекана был хорошим человеком (не путать с прежним замдекана!) и не собирался портить нам жизнь на последних курсах. Потребовав написать объяснительные и сдать их старосте группы, он до сегодняшнего дня так и не стребовал с меня эти объяснительные ему передать… Благодаря чему, мы имеем возможность с ними ознакомиться.

10.3 я опоздал к началу 1-й лекции, и мне пришлось дождаться перемены, чтобы зайти в аудиторию. Опоздал я по причине задержки транспорта.
М. Гильбурд

Я опоздал к началу первой лекции на 15 минут из-за того, что у меня заболела жена.
А. Уманцев

Я, Миллер А., не пришла на лекцию по научному коммунизму, т.к. у меня разболелся зуб. Но справку предоставить не могу, т.к. побоялась пойти к врачу.
А. Миллер

Я сегодня, 10.3, не смог присутствовать на первой паре из-за задержки автобуса-экспресса. Общее время езды от дома — два часа. (Место жительства — поселок в Ногинском районе.)
В. Дубовицкий

Я, Бланк М.Л., отсутствовал на 1-ой паре ввиду того, что ходил к врачу. В поликлинику.
М. Бланк

10.3 я опоздала на 15 минут на 1-ую лекцию, т.к. удалось сесть только в третий трамвай из-за большого количества народа.
Н. Фрунзе

Возможно, что отсутствующих было и больше, но что есть — то есть…

Кстати, Володя Дубовицкий до сих пор проживает в том самом поселке в Ногинском районе и, видимо, продолжает испытывать трудности со своевременной явкой на лекции по научному коммунизму. Если кто не в курсе, то поселок этот называется Черноголовка, в котором находится Институт проблем химической физики (ИПХФ РАН), в котором Володя, или в данном случае правильнее сказать, кандидат физ.-мат. наук Владимир Абрамович Дубовицкий, является заведующим лабораторией математической физики.

Про Володю Дубовицкого еще вспоминаю, что он был весьма спортивным, подтягивался на турнике до двадцати раз, а километровый пробег по стадиону в военных лагерях, если я не ошибаюсь, завершил первым. А как сегодня? Да так же. Зайдите на сайт probeg.org, и обнаружьте 58-летнего Владимира Абрамовича среди постоянных участников полумарафонских пробегов.

Конечно, полумарафон — это всего лишь какие-нибудь 15-20 километров, но я надеюсь еще через 20 лет обнаружить Володю Дубовицкого уже среди участников полноценных марафонских пробегов!

Новые времена

Я уже отозвался чуть выше о нашем замдекана старших курсов (фамилия его была — Максимов, а имя я не помню). Наше к нему хорошее отношение мы тоже попытались выразить на выпускной кассете такими словами:

«… Но времена меняются, и вместе с ними меняются и замдеканы… И вот, приходя на лекцию, замдекана почему-то не устраивает перекличку, не объявляет отсутствующим выговоры и не лишает стипендии. Сначала это удивляет, потом настораживает, и, наконец, возмущает! — Что же мы зря на лекции ходим?!»

Добавлю к этому что и на распределении Максимов брал нашу сторону против представителей организаций не желающих принимать евреев. Так, на реплику одного представителя, что им, якобы, нужна девочка, а не мальчик, замдекана тут же отреагировал, что мы не можем осуществлять распределение по гендерному признаку.

Я помню, что мы даже пригласили Максимова на наш выпускной вечер, но он отказался из этических соображений.

Фотоаппарат «Смена» как инструмент познания

По большому счету, глава эта не про «Смену», а про Марика Маркиша.

Вообще то, любая попытка написать о Марике что-то законченное изначально обречена на провал. Особенно для человека, знакомого с ним чуть ли не шапочно. Попробую объяснить зачем я это делаю.

Начать придется с одного из походов, в котором мы с Мариком плыли в одной байдарке. Мирно беседуя, мы плыли первыми по лесной речке, когда за одним из поворотов наткнулись на туристскую стоянку — на берегу лежали байдарки, чуть дальше маячили палатки. И тут Марик громко на весь лес произнёс, скорее даже — прокричал: «Туристы… Ну что? Мужиков — в воду, баб — в кусты?». Я малость помертвел, тем более что на Мариков клич на берег тут же выбежали довольно крепкие ребята и пристально на нас уставились. Но Марик, словно ничего не произошло, произнес: «Привет, мужики!» и мы благополучно проплыли мимо.

Какого лешего он это сделал? Чего хотел достичь? Хотел увидеть реакцию туристов, которая могла быть совсем непредсказуемая… Эти вопросы засели у меня в голове видимо достаточно крепко, ибо в одной, не столь давней, беседе с Шуриком Гофманом (нередко наезжающем в Израиль последние годы) я вдруг вспомнил тот случай и попросил его (на правах довольно близкого марикова друга) это прокомментировать. — «Да, я знаю про этот случай, — убил меня Шурик, — Марик мне рассказывал. Он проверял твою реакцию.»

Так значит — не реакцию туристов, а мою? Не скажу, чтобы это объяснение пролило хоть немного света на марикову загадочную (во всяком случае — для меня) личность, поэтому я решил проанализировать еще пару запавших мне в память историй, точнее даже — эпизодов, связанных с Мариком. В надежде, что некоторые элементы пазла, может быть, и сложатся.

Эпизод первый. Мы с Мариком бредём куда-то по тому самому бесснежному Отепя. И тут Марик вдруг начинает рассуждать на тему — что делать водителю, если у автомобиля на спуске отказали тормоза? При том, что сам он за рулем машины никогда не сидел (как, впрочем, и я) и устройство коробки передач досконально не изучал. Тем не менее, Марик предельно подробно описал, как следует постепенно снижать скорость, переходя с высшей передачи на низшую, чтобы при этом не разнести коробку передач.

Почему вдруг возник такой вопрос — не помню, может быть, гонки на наших финских санях навеяли… Но факт, что Марика этот вопрос заинтересовал и он привел совершенно правильное его решение.

Другой эпизод рассказал мой папа со слов Г.Б. Муравского, которому Марик сдавал экзамен по теоретической механике. В билете в качестве иллюстрации к одному из вопросов был начертан некий не сильно замысловатый механизм. Марик задачу естественно решил, но по ходу дела заметил, что чертеж неправильный — механизм в таком виде так, как это требуется в задаче, работать не будет. И объяснил почему. Муравский был в восторге, ибо до этого никому — ни студентам, ни преподавателям никогда не приходило в голову вглядываться в чертеж.

Кто-то в состоянии связать эти эпизоды? Есть в них что-то общее? Выжать могу только то, что коль скоро Марика что-то заинтересовало, он разберется с этим на сто процентов.

Пытаясь связать воедино перечисленные выше факты, я вдруг вспомнил ещё один эпизод — из уже упомянутого выше похода. Марик попросил меня передать ему вперёд (как вы помните, мы плыли в одной байдарке) мою «Смену» — замечательный фотоаппарат за 7 руб., самый первый из серии, которым я пользовался с девятилетнего возраста вплоть до того самого дня… Передача вперед прошла успешно, а вот возвращение назад не сложилось — Марик слишком рано разжал руку, и фотоаппарат оказался под водой. Как оказалось, он был совершенно не приспособлен к подводным съемкам, в отличие, скажем, от камеры Canon, вернувшейся к жизни после того, как не так давно мы с ней искупались в арочном подземном бассейне города Рамле.

Вот она «Смена» 62-года выпуска. Отличительной её особенностью было то, что затвор можно было взводить независимо от перемотки плёнки (что у неопытных фотографов нередко приводило к сдвоенным кадрам).

Вспомнив эту историю, у меня вдруг зародилась шальная мысль. А не выпустил ли Марик фотоаппарат специально, чтобы и здесь проверить мою реакцию? Тем более, что это произошло в том же самом походе! Может быть, в эксперименте с туристами остались невыясненными какие-то детали? Ведь сам же только что заключил, что если Марика что заинтересовало, то он разберется с этим на сто процентов.

Для прояснения ситуации мне пришлось отправить запрос в Отдел по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии Русской Православной Церкви, откуда пришел исчерпывающий и всё прояснивший ответ:

«… в отношении фотоаппарата, хоть и не помню, но всё же скажу, какой бы хрен я ни был, не стал бы специально бросать его в воду!..
— С любовью, — иеромонах Макарий»

Так что, слава Б-гу, разобрались.

. . .

На этом, видимо, можно поставить точку моим комплексным воспоминаниям.

Вернусь ли я сюда еще через десять лет?

Дружественные сайты

В процессе сочинения этих воспоминаний ввиду необходимости уточнения некоторых деталей я возобновил переписку с Виталиком Глезером, от которого и получил требуемую информацию. Оказалось, что есть много вещей, которые я попросту забыл, или которые Виталик помнит значительно лучше меня. Видимо, тоже поняв это, Виталик, дабы исключить эффект «испорченного телефона», решил открыть свой собственный филиал воспоминаний, куда я с удовольствием отсылаю читателей.

Небольшое послесловие

Я хочу посвятить эти заметки тем с нашего потока, кто уже не сможет это прочитать.

— Валере Ципису ז»ל
— Оле Поляковой ז»ל

Валеру никому не надо представлять. А Оля училась на параллельном потоке АТС, в ФМШ не преподавала и была тем самым «заведомо посторонним» и при этом ни для кого не посторонним человеком…

— Римме Айбиндер ז»ל
— Боре Вишнепольскому ז»ל
— Лёве Рудельсону ז»ל.

Скорее всего, что список не полный, но о ком не знаю — о том не знаю…

. . .

А это, снова некоторые из нас, но повзрослевшие к 1976 году на целых пять лет.

Закончу панорамным фото — тоже для сравнения. Слева — у 4-го корпуса (на первом курсе) и справа — на воскреснике (на пятом). Ищите себя и сличайте.

А мы заканчиваем…