ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Еще не зная точно, во что это выльется, он отправился в буденновскую армию в первую очередь как писатель, а его главным побудительным мотивом было создание литературного произведения о Гражданской войне. Задача была из труднейших еще и потому, что Бабель был не только «сочинитель и интеллигент», но и еврей. К тому же Первая конная представляла собой в ту пору совершенно необычное воинское соединение.

Елена Погорельская, Стив Левин

БАБЕЛЬ

(продолжение. Начало в №4 альманаха «Еврейская старина» за 2021, затем в №1/2022 «Заметок».)

Продолжаем публикацию глав из книги Елены Погорельской и Стива Левина «Исаак Бабель. Жизнеописание», вышедшей в петербургском издательстве «Вита Нова» в 2020 году. 

Глава третья

В КОНАРМИИ
(1920)

Сколько силы нужно иметь — чтобы быть созерцателем в наши дни.
И. Бабель. Из «Планов и набросков к „Конармии“» 

В 1920-е годы ходила острота: «Что такое Конармия? — Армия, давшая победу Бабелю». Но в каждой шутке, как известно, только доля шутки…

В «Критическом романсе» Виктор Шкловский рассказал о том, что предшествовало походу Бабеля с армией Буденного.

Шкловский встретил Бабеля в 1919 году в Петрограде:

«Бабель жил на Проспекте 25-го Октября, в доме № 86. <…>
Бабель жил, неторопливо рассматривая голодный блуд города. <…>
Бабель писал мало, но упорно. Все одну и ту же повесть о двух китайцах в публичном доме. <…>
В осенний солнечный день, так и не устроив своих китайцев, Бабель уехал, оставив мне свой серый светер <sic!> и кожаный саквояж. <…> От Бабеля не было никаких слухов…»^[1]

1919 год остается самым загадочным периодом в биографии писателя. Единственная дата, зафиксированная в документах, — женитьба Бабеля на Евгении Борисовне Гронфайн 10 августа. По свидетельству Шкловского, Бабель уехал из Петрограда осенью. Л. Н. Лившиц же вспоминает, что она познакомилась с Бабелем в мае 1919-го, когда тот приехал к родным в Одессу^[2]:

«Не помню, когда Женя и Ися стали мужем и женой. Было это в 1920 году.

Через газету „Моряк“ мы все познакомились и подружились с Паустовскими — Ек<атериной> Ст<епановной> и К<онстантином> Г<еоргиевичем>. Они жили на Ланжероне, в маленькой сторожке, среди огородов, опустевших особняков и покинутых дач. Но для молодых Бабелей Екатерина Степановна подыскала две комнаты во вполне благоустроенном доме, на верхнем этаже. Окна выходили на море.

К зиме они все же переехали в город. У них были две маленькие смежные комнаты на Екатерининской улице в доме Маврокардато.

Как всегда, Бабель работал систематически и постоянно. Он выходил к нам в белой рубахе, какой-то особенно чистенький и веселый.

Кого только не бывало в этих комнатах! Ежедневно, как на работу, являлся сатириконский поэт Валентин Горянский, прыщавый, неопрятный и какой-то невыспавшийся. Разжалобив Бабеля и вытянув из него ежедневное вспомоществование на жену и детей, он оскорбленно удалялся^[3].

С 23 августа 1919 по начало февраля 1920 года Одесса была занята белыми — там находились войска генерала А.И. Деникина. Вот как описывал атмосферу города в то время известный политический деятель Василий Шульгин, присоединившийся к белому движению на юге России:

«Улицы Одессы были неприятны по вечерам. Освещение догорающих „огарков“. На Дерибасовской еще кое-как, на остальных темень. Магазины закрываются рано. „Сверкающих“ витрин не замечается… Среди этой жуткой полутемноты снует толпа, сталкиваясь на углу Дерибасовской и Преображенской. В ней чувствуется что-то нездоровое, какой-то разврат, quand même^[4], без всякой эстетики… Окончательно перекокаинившиеся проститутки, полупьяные офицеры…

„Остатки культуры“ чувствуются около кинотеатров. Здесь все-таки свет. Здесь собирается толпа менее жуткая, чем та, что ищет друг друга в полумраке. <…>

Я вошел в один из освещенных входов.

Что это такое? Офицерское собрание или штаб военного округа? Фойе было сплошь залито, как сказали бы раньше, „серой шинелью“ и, как правильней сказать теперь, — „английской“…»^[5]

Стал ли Бабель свидетелем этого положения в городе, мы не знаем. Разумеется, воспоминания Лившиц могут быть весьма неточными, ведь она ошибочно называет годом женитьбы Бабеля и Евгении Борисовны 1920-й. И тем не менее регулярные посещения Горянского она вряд ли выдумала. Горянский же первоначально эмигрировал в Турцию, и, по логике вещей, произошло это не позднее 8 февраля 1920 года, последнего дня эвакуации морем из Одессы войск Вооруженных сил Юга России и гражданского населения, не пожелавшего оставаться на занимаемой красными территории. Однако стопроцентным доказательством безвыездного нахождения Бабеля в Одессе с конца августа 1919 до начала февраля 1920 года данное обстоятельство служить не может, и вопрос остается открытым.

Документально пребывание Бабеля в Одессе зафиксировано лишь 5 апреля 1920 года, в списке сотрудников Губотдела печати: Бабель — заведующий редакционно-издательским подотделом, Георгий Шенгели — редактор, Исаак Лившиц — сотрудник «для сношений» с издательствами и типографиями^[6].

Вернемся к «Критическому романсу» Шкловского. «Раз приезжий одессит, проиграв всю ночь в карты в знакомом доме, — вспоминал он, — утром занявши свой проигрыш, рассказал в знак признательности, что Бабель не то переводит с французского, не то делает книгу рассказов из книги анекдотов»^[7]. Речь шла о небольшом цикле «На поле чести», напечатанном в июне 1920 года в первом номере выходившего под редакцией Владимира Нарбута одесского журнала «Лава» и состоявшего из четырех новелл: «На поле чести», «Дезертир», «Семейство папаши Мареско» и «Квакер». В основе первых трех — два эпизода из книги французского капитана Гастона Видаля «Персонажи и анекдоты Великой войны» («Figures et anecdotes de la Grande guerre»), изданной в Париже в 1918 году. Своему циклу Бабель предпослал коротенькое предисловие, начинавшееся словами: «Печатаемые здесь рассказы — начало моих заметок о войне». И хотя эти «заметки» посвящены Первой мировой войне и французской армии, они стали для писателя своеобразной подготовкой к работе над книгой о Гражданской войне в России^[8].

Между тем Шкловский далее писал:

«Потом в Харькове, проезжая раненым, услыхал я, что Бабеля убили в Конной Армии». Слух оказался ложным, и в 1924 году, встретив самого Бабеля, Шкловский узнал от него, «что его не убили, хотя и били очень долго»^[9].

Один из первых рецензентов «Конармии» Як. Бенни (Я.З. Черняк), отметивший по выходе в московской периодике конармейских рассказов их «биографическую, даже автобиографическую правдивость», писал:

«Оттого так силен и убедителен Бабель, что он самого себя — „очкастого“, „паршивенького“, „кандидата прав Петербургского университета“, подставил под огонь столкновения с большевистской Россией. „Сочинитель и интеллигент“ в нем самом служат ему средством уяснения коллизий войны и революции»^[10].

И хотя критик не вполне различает писателя Бабеля и героя-повествователя Лютова, он верно указывает и на угол авторского зрения в книге, и на причины, побудившие Бабеля принять участие в конармейском походе: Бабель пошел в Первую конную, чтобы испытать себя и в то же время «уяснить коллизии войны и революции». Еще не зная точно, во что это выльется, он отправился в буденновскую армию в первую очередь как писатель, а его главным побудительным мотивом было создание литературного произведения о Гражданской войне.

Задача была из труднейших еще и потому, что Бабель был не только «сочинитель и интеллигент», но и еврей. К тому же Первая конная представляла собой в ту пору совершенно необычное воинское соединение.

«Мы — красная кавалерия»

Первая мировая война, казалось бы, продемонстрировала непригодность конницы для больших военных операций. Но Гражданская война вернула ей — пусть на время — возможность широкого боевого применения. Этому прежде всего способствовал успешный рейд 4-го Донского корпуса генерала К.К. Мамонтова по тылам красного Южного фронта 10 августа — 19 сентября 1919 года, во время которого белые заняли города Тамбов, Козлов, Лебедянь, Елец и Воронеж, разрушили коммуникации красных и отвлекли на себя значительную часть войск, готовившихся к наступлению. Необходимо было противопоставить белой коннице красную, причем в превосходящих масштабах. Львом Троцким был брошен клич: «Пролетарий, на коня!», и развернулась кампания по созданию красной кавалерии. По предложению члена Реввоенсовета Южного фронта И.В. Сталина Реввоенсовет Советской Республики 17 ноября 1919 года принимает решение о создании Первой конной армии на основе конного корпуса С.М. Буденного, разгромившего Мамонтова под Воронежем. Членами РВС армии назначаются К.Е. Ворошилов и Е.А. Щаденко. В состав Первой конной вошли три дивизии — 4-я, 6-я и 11-я. В апреле 1920 года к ним присоединились 14-я и 2-я имени М.Ф. Блинова кавалерийские дивизии, Отдельная кавалерийская бригада особого назначения и другие части и подразделения — всего численностью 16–17 тысяч человек.

По общему признанию, Первая конная была одним из самых боеспособных воинских соединений времен Гражданской войны, сыгравшим решающую роль в разгроме конницы белых и поражении Добровольческой армии Деникина. Будущий маршал М.Н. Тухачевский, командовавший в феврале 1920 года Кавказским фронтом, в чьем подчинении в этот период оказался Буденный и его армия, так аттестовал их:

«В оперативном отношении Буденный, кроме Уборевича, — самый способный и самый дисциплинированный. <…> Считаю, что у нас в России никогда не будет конницы, равной Конармии по смелости и умению действовать исключительно в конном строю»^[11].

Впоследствии Тухачевский изменит свое мнение о Буденном и его армии.

Вскоре после окончания советско-польской войны ее ход и итоги по-разному оценили главные военные руководители: с советской стороны это был как раз Тухачевский, бывший командующий Западным фронтом, с польской — главнокомандующий польской армией маршал Юзеф Пилсудский^[12].

Главное место оба полководца уделили событиям, происходившим на Западном фронте, — сначала победоносному наступлению армий Тухачевского вплоть до предместий Варшавы, а потом их стремительному разгрому и отступлению под ударами польских армий (на Западе это получило название «чудо на Висле»). Действия же Юго-Западного фронта, в состав которого входила и Первая конная армия, стремившаяся взять Львов, оказались на периферии внимания полководцев. Но каждый из них — и Тухачевский, и Пилсудский — дают оценку боевым возможностям и действиям Конармии.

Как известно, после Гражданской войны, в 1920–1930-е годы, возник спор о том, почему в момент поражения и отступления Западного фронта Реввоенсовет Первой конной, поддержанный командованием Юго-Западного фронта (А.И. Егоров, И.В. Сталин), не выполнил приказ Главного командования о перенаправлении армии с Львова на Люблин, чтобы прийти на помощь терпящим поражение войскам Тухачевского.

В 1930-е годы Буденный, Егоров и находившиеся на их стороне советские военные историки утверждали, что это было невозможно по ряду причин: армия втянулась в бои и почти захватила Львов, бойцы были измотаны многодневными боями. Но главное — об этом стали говорить уже в период массовых репрессий — приказ об отступлении из-под Львова якобы был отдан Троцким с целью загнать славную Первую конную в капкан и таким образом погубить ее.

В докладе на Высших военных курсах РККА (будущая Военная академия имени М.В. Фрунзе), сделанном в феврале 1923-го и изданном в том же году отдельной брошюрой в Смоленске, Тухачевский, хотя и в достаточно осторожной форме, еще мог дать свою оценку этого «неповорота» буденновской армии. Дважды он употребляет выражение «победоносная конная армия» — и оба раза с плохо скрываемой иронией. Он говорил:

Главное командование <…> 11 августа в 3 часа отдает Юго-Западному фронту директиву о необходимости изменить группировку сил Юго-Западного фронта и в самом срочном порядке двинуть конную армию в направлении Замостье — Грубешов. Расчет времени и пространства показывает, что эта директива Главного Командования могла быть безусловно выполнена до перехода южной польской группировки в наступление. Если бы выполнение несколько и запоздало, то польские части, перешедшие в наступление, были бы поставлены перед неизбежностью полного разгрома, получив по тылам удар нашей победоносной конной армии.

Однако в силу сложившейся в Галиции обстановки, где проводившиеся последовательные группировки были до сего времени направлены на Львов, выполнение этой директивы задержалось. <…> Когда было приступлено <sic!> к его (указанию Главного командования. — Авторы) выполнению, то время было уже в значительной мере потеряно. Но хуже всего было то, что наша победоносная конная армия ввязалась за эти дни в ожесточенные бои за обладание Львовом, где бесплодно потеряла время и силы на укрепленных его позициях в борьбе против пехоты, конницы и мощных воздушных эскадрилий. Эти бои засосали конную армию, и она приступила к выполнению перегруппировки с таким запозданием, что ничего полезного на люблинском направлении сделать уже не могла^[13].

Свою роль в этом событии сыграло, считает Тухачевский, «расхождение по времени решительного столкновения почти под прямым углом главных сил Западного и Юго-Западного фронтов»^[14], далеко отстоявших друг от друга, которое не позволило Первой конной быстро совершить свой маневр.

Пилсудский полагает, что сам Тухачевский виноват в этом расхождении, так как слишком сместил к Висле правый фланг своих армий. Во всяком случае, пишет Пилсудский, «на руку полякам сыграли и противоречия, возникшие в стане противника. Перспектива захвата Львова до такой степени увлекла военный совет Юго-Западного фронта (его членом был Сталин), что он не удосужился своевременно выполнить приказ главного командования о переброске конной армии Буденного на помощь Тухачевскому. Когда же это произошло, было уже поздно — варшавское сражение завершилось. В конце августа — начале сентября эта армия была оттеснена за Буг»^[15].

Но в целом, как можно убедиться, Пилсудский солидарен с Тухачевским в оценке причин этого события.

Боевой путь Первой конной окрашивала не только слава побед, но и черная слава грабежей и бесчинств. Захватив в начале января 1920 года в ходе ожесточенных боев Ростов и Нахичевань, где оказались большие запасы вина, конармейцы, как докладывали командующий Юго-Восточным фронтом В.И. Шорин и член Реввоенсовета фронта В.А. Трифонов, «предавались пьянству, грабежу и насилиям»^[16]. Еще категоричнее телеграфировал в Москву во время боев под Батайском представитель ВЧК Ян Петерс:

«Армия Буденного разлагается с каждым днем: установлены грабежи, пьянство, пребывание в штабе подозрительных женщин, по службам были случаи убийства наиболее сознательных товарищей. Буденный перестает считаться с кем-либо»^[17].

Это положение не изменилось и весной 1920 года, когда Первая конная походным маршем из-под Майкопа прибыла на Польский фронт, и позднее, в течение всего периода войны с белополяками.

Короткое время, с 25 июня по 15 июля 1920 года, в должности заместителя начальника политотдела армии находился С.Н. Фези-Жилинский. Его сводка о состоянии политработы в Первой конной вызвала скандал: Фези-Жилинский был отозван из армии, а руководителям ее Реввоенсовета пришлось дезавуировать информацию и оправдываться перед партийной верхушкой. Политсводка была не безупречна с точки зрения подлинности всех приведенных фактов, но общее положение в буденновской армии изложено в ней верно. Вот для примера то, что сказано в политсводке о 6-й кавдивизии, в которую к этому времени перевелся Бабель-Лютов:

«Коммунистов 900 — большинство недавно вступивших в партию. Политически почти совершенно безграмотны. Политработа не ведется за отсутствием опытных и сознательных политработников. Культпросветительной работы нет — нет денег для уплаты учителям. Школы не организованы. Необходимо обновить состав политработников.

В дивизию всосался вредный элемент, под влиянием агитации которого наблюдается усиленная травля евреев, рост бандитизма и насилия по отношению к мирному населению. Военнопленных раздевают, изрубили 150 пленных, захваченных в Новоград-Волынске. Население Житомира и Бердичева сплошь ограблено проходившей в свое время дивизией. Снаборганы не работают, что вынуждает бойцов самоснабжаться. Последнее является главной причиной грубого произвола и бандитизма частей. Карательные органы — трибуналы и особый отдел — весьма слабы и ничем себя не проявляют в борьбе с отрицательными явлениями в дивизии»^[18].

Этот фрагмент содержал, однако, примечание полевого штаба армии о том, что «в Бердичеве и Житомире не было ни одного бойца 6 дивизии»^[19].

30 июня 1920 года состоялось общее собрание начальников политотделов дивизий, военкомов всех частей и представителей коммунистических ячеек. В докладах говорилось о все увеличивающемся развале армии, о росте бандитизма, повсеместных грабежах и пьянстве. Причем не скрывалось, что все это делалось открыто и не только рядовыми красноармейцами, но подчас комсоставом и военкомами^[20].

Еще более отчетливая картина вырисовывается из докладной записки Фези-Жилинского, которую тот направил начальнику политуправления Реввоенсовета республики 6 августа 1920 года. В этой записке подчеркивалось несколько очень важных моментов. Например то, что младший комиссарский состав, главным образом комиссары эскадронов, — это те же казаки, из тех же станиц, связанные зачастую родственными узами как с командным составом, так и с красноармейской массой, в большинстве очень слабо политически развитые, потакающие инстинктам масс или смотрящие на отрицательные явления сквозь пальцы. При этом в записке отмечалось «попустительство т. Ворошилова ко всем отрицательным явлениям. Между прочим, он (Ворошилов. — Авторы) ссылается на т. Сталина, давшего будто бы приказ об ограблении лошадей у крестьян в 3-х уездах»^[21].

Член Реввоенсовета Первой конной Ворошилов, в свою очередь, всячески опровергал выводы политсводки Фези-Жилинского, которая, по его словам, была «явно основана на ложных фактах, злостно подобранных или скомбинированных по необдуманности составителями сводки. <…> Обобщены единичные случаи и сделан тенденциозный вывод, в котором чувствуется злобный сарказм: „армия накануне развала“ <…>. Эта сводка есть пасквиль на армию и <…> положительно свидетельствует о полном его незнакомстве с духом армии»^[22].

Однако несколькими месяцами ранее Ворошилов эти царившие в армии беспорядки вынужден был признавать. Вот отрывок из его письма от 4 марта 1920 года:

«В силу ряда причин у нас по-прежнему процветают бандитизм, горлохватство и даже разбой. Нужны работники и еще многое, чтобы избавиться от этих кошмарных явлений. Та обстановка, в которой находилась последнее время армия, конечно, была неподходящей для духовного возрождения»^[23].

Герой одного из конармейских рассказов Бабеля Галин так объясняет стратегию и тактику этого «возрождения»: «Конармия есть социальный фокус, производимый ЦК нашей партии. Кривая революции бросила в первый ряд казачью вольницу, пропитанную многими предрассудками, но ЦК, маневрируя, продерет их железною щеткою…» («Вечер»).

Бабелю довелось увидеть этот процесс изнутри и оценить его результаты.

Одним из «предрассудков», о которых писал Ворошилов, был процветавший в среде «казачьей вольницы» махровый антисемитизм, выражавшийся в призывах «выгнать всех евреев из советских учреждений и вообще из России» (так доносил военный комиссар в Политотдел 6-й кавдивизии 2 октября 1920 года)^[24], а потом и в еврейских погромах по маршруту следования Конармии. 

Военный корреспондент К. Лютов

Это длинное отступление понадобилось, во-первых, для того, чтобы объяснить, почему Бабель находился в Первой конной под чужим именем, а во-вторых, чтобы показать, что многое из описанного в его книге — правда.

Внешностью своей Бабель не особенно выделялся среди других и, по словам И.Г. Эренбурга, «меньше всего походил на писателя»^[25]. А свое еврейство ему нужно было скрывать там, где «режут» за одни только очки.

Существует версия, документально не подтвержденная, что пойти на польский фронт, чтобы делать репортажи для ЮгРОСТА (Южного (Одесского) отделения Российского телеграфного агентства), Бабеля побудил приехавший с фронта в отпуск его друг — журналист Михаил Кольцов^[26], а по прибытии в штаб Первой конной Бабель показал командованию «направление от одесского губкома, подписанное секретарем губкома Сергеем Ингуловым, но не возбудил доверия. Из документа следовало, что его зовут Кирилл Васильевич Лютов и что он кандидат гражданского и уголовного права Петербургского университета»^[27]. Такова легенда, которая закрепилась в целом ряде работ о писателе^[28]. Ежи Помяновский в своей беллетризованной биографии Бабеля не указывает, откуда им почерпнуты эти сведения, хотя нетрудно догадаться, что их источником являются сами рассказы конармейского цикла. «Кандидатом прав Петербургского университета» Лютов называет себя в рассказе «Мой первый гусь», его имя-отчество — «Кирилл Васильич» — тоже встречается лишь в «Конармии», и притом единственный раз — в новелле «Чесники». Удостоверения ЮгРОСТА, с которым Бабель отправился в Первую конную, не сохранилось, а свои корреспонденции в армейской газете «Красный кавалерист» он подписывал либо полным «титулом»: «Военный корреспондент 6-ой кавдивизии К. Лютов», либо инициалами «К.Л.». Ни в газетных материалах, ни тем более в сохранившихся документах имя и отчество Лютова не фигурируют.

Кирилл Васильевич Лютов — герой конармейских рассказов, но не псевдоним их автора. Более того, в Конармии, возможно только поначалу, знали и настоящую фамилию Бабеля, о чем свидетельствует важный документ из фонда Управления Первой конной. Это небольшой листок с угловым штампом секретариата Реввоенсовета армии, на котором на машинке отпечатан следующий текст:

«Заведывающему столовой Штарма 1-й Конной.

Прошу исключить с довольствия товарища Бабеля (Лютова) при столовой Штаба с 24-го сего июня.

Замсекретарь Реввоенсовета»^[29].

Справка была выписана в Фастове 26 июня 1920 года.

В начале 1970-х годов одному из авторов настоящей книги довелось беседовать с бывшими конармейцами, работниками Политотдела армии, которые утверждали, будто бы им было известно, что в Первой конной служит именно Бабель и что он писатель. Хотя в данном случае нельзя исключить аберрацию памяти этих людей — позднее, когда они читали «Конармию», им задним числом могло казаться, что они знали фамилию Бабель по временам польского похода.

Конармейским псевдонимом «К. Лютов» он воспользуется через два года как репортер тифлисской газеты «Заря Востока». Но рассказы из книги «Конармия», начиная с первых публикаций, Бабель подписывал только своим настоящим именем.

Приведенная выше справка о снятии с довольствия в столовой Штарма Бабеля-Лютова свидетельствует о том, что поначалу он был прикомандирован к штабу армии. Еще важнее, пусть и косвенное, подтверждение даты перехода Бабеля из штаба в 6-ю кавалерийскую дивизию — 24 июня 1920 года. Напечатанный в 1932 году в «Новом мире» и присоединенный в 1933-м к основному корпусу «Конармии» рассказ «Аргамак» начинается так:

«Я решил перейти в строй. Начдив поморщился, услышав об этом.

— Куда ты прешься?.. Развесишь губы — тебя враз уконтрапупят…

Я настоял на своем. Этого мало. Выбор мой пал на самую боевую дивизию — шестую».

Бабель перевелся в 6-ю дивизию как раз накануне взятия частями Первой конной Новограда-Волынского — 27 июня 1920 года, — и стал очевидцем этого события. Именно с него начинается «Конармия»: «Начдив шесть донес о том, что Новоград-Волынск взят сегодня на рассвете. Штаб выступил из Крапивно, и наш обоз шумливым арьергардом растянулся по шоссе, по неувядаемому шоссе, идущему от Бреста до Варшавы…» («Переход через Збруч»).

Путь штаба дивизии, разумеется, не мог идти по находившемуся далеко на Западе шоссе Брест — Варшава, а пролегал по освобожденной шоссейной дороге, соединяющей Житомир с Новоградом. Шоссе от Бреста до Варшавы дано как обобщающий образ тех событий, о которых шла речь в книге, и как конечная цель польского похода Конной армии. Однако на карте Украины существует несколько сел с названием Крапивна, в рассказе речь идет о селе в Новоград-Волынском районе Житомирской области, которое упоминается и в мемуарах С.М. Буденного, и в ряде документов Первой конной. Например, в донесении К. К. Жолнеркевича^[30], начальника штаба 6-й дивизии, отправленном начдиву С.К. Тимошенко, поздним вечером 23 июня, за несколько дней до овладения Новоградом, сообщается, что полевой штаб «переходит <в> Крапивна»^[31].

И дважды упоминаемый в «Конармии» Збруч — в рассказах «Переход через Збруч» и «Солнце Италии», якобы протекающий через Новоград-Волынский, — тоже намеренное географическое смещение. На самом деле этот город стоит на реке Случь. А вот разрушение моста через реку («Мосты разрушены, и мы переезжаем реку вброд») — исторический факт. С.Н. Орловский 27 июня зафиксировал в дневнике: «Противник занимал чрезвычайно выгодную позицию с двумя линиями укрепленных окопов, расположенных на возвышенности в 3 километрах от города, имея перед собой естественное прикрытие — непроходимую вброд р. Случь. <…> Отходя, противник уничтожил мост через реку Случь, что затруднило переброску артиллерии и обозов»^[32].

Дневник писателя 1920 года не сохранил записей ни о переходе в дивизию, ни о взятии Новограда. Из-за утраты начала дневника мы не знаем даже примерной даты вступления Бабеля в Первую конную, а из-за отсутствия дневниковых записей после 15 сентября 1920 года нам неизвестно и точное время, когда он из Конармии выбыл.

В составленной У.М. Спектором «Краткой летописи жизни и творчества Исаака Эммануиловича Бабеля» сообщается, что до 10 апреля Бабель получил удостоверение ЮгРОСТА, до 15 апреля выехал в Ростов-на-Дону, а после 20 апреля в составе штаба Первой конной армии двигался в сторону Умани^[33].

Трудно сказать, откуда почерпнуты эти сведения, никаких документальных источников, подтверждающих названные даты, пока не выявлено. Но вот документ, если не опровергающий, то в какой-то степени противоречащий, по крайней мере, первой из дат и сохранившийся как раз среди бумаг ЮгРОСТА, был упомянут выше: это список сотрудников Одесского губотдела печати, датированный 5 апреля 1920 года, где Бабель числился заведующим редакционно-издательским подотделом^[34].

Сохранилась телеграмма, отправленная из Одессы 10 августа 1920 года, на имя военкора ЮгРОСТА Лютова (копия — «Политотделу Первой Конармии»):

«Предписывается вам оставив при штабе заместителя немедленно выехать <в> Одессу <в> порядке мобилизации газетных работников <и> перераспределения их <в> районе действий Южного областного отделения РОСТА»^[35]. Не подчинился Бабель данному предписанию или телеграмма до него не дошла, сейчас сказать сложно, но, по крайней мере, больше месяца после нее он еще точно оставался в Первой конной.

Конец июня — начало июля 1920. РГВА

Итак, официально Бабель-Лютов именовался военным корреспондентом. Впоследствии, с появлением конармейских рассказов, возникали самые различные предположения о том, кем же он был и что делал в Первой конной. Противники Бабеля и его книги, в первую очередь Буденный, утверждали, что «Бабель никогда не был и не мог быть подлинным и активным бойцом Первой Конной Армии. <…> он где-то плелся с частицей глубоких тылов <…> вернее, Бабель был „на задворках“ Конармии»^[36]. Позднее Буденный, по свидетельству его дочери, утверждал, что «Бабель, кажется, торговал в <…> армии газетами»^[37].

Разумеется, все это не имеет никакого отношения к действительности. Конечно, Бабель не принимал непосредственного участия в боях, не ходил в атаки. Но он не был, как мы увидим дальше, совсем сторонним наблюдателем. Из дневника видно, что Бабель неоднократно находился в штабе армии (со специальными поручениями и на армейских совещаниях) и даже в квартире, где останавливался Буденный (об этом тоже есть запись), а по крайней мере однажды во время боя он оказался рядом с Буденным и Ворошиловым и мог наблюдать за их действиями.

«Родная беспощадная газета»

«Родной беспощадной газетой» назван «Красный кавалерист» в рассказе «Письмо». Упоминания армейской газеты еще несколько раз встречаются на страницах бабелевской «Конармии». Расставшись с одним из героев книги, Гедали, Лютов возвращался к себе: «Там, на вокзале, в агитпоезде 1-й Конной армии меня ждало сияние сотен огней, волшебный блеск радиостанции, упорный бег машин в типографии и недописанная статья в газету „Красный Кавалерист“» («Рабби»).

В новелле «Вечер» о «Красном кавалеристе» говорится как о «залихватской газете, полной мужества и грубого веселья», и «динамитном шнуре, подкладываемом под армию».

Не столь образно, но зато в духе времени о газете, которую выпускал Политотдел Первой конной, позднее вспоминал Буденный:

Среди конармейцев широко распространялись центральные газеты, и прежде всего «Правда». Большой популярностью пользовалась и своя армейская газета «Красный кавалерист».

Подвижность Конной армии требовала от газеты большой гибкости и умения держать постоянную связь с бойцами и командирами, с населением занимаемой местности. Корреспондентами и сотрудниками «Красного кавалериста» были сами бойцы. Они делали газету довольно интересной.

«Красный кавалерист» освещал все стороны жизни армии, учил коммунистов и беспартийных быть сильными и мужественными. <…>

Газета держала конармейцев в курсе жизни Советской республики, рассказывала об огромном патриотическом подъеме трудящихся страны, поднявшихся на защиту своих завоеваний. <…>

«Красный кавалерист» активно поддерживал борьбу за ликвидацию неграмотности.

Одним из инициаторов организации школ грамоты была работник политотдела Конармии жена К.Е. Ворошилова — Екатерина Давыдовна. Обучение неграмотных было делом трудным. Не хватало учителей, бумаги, времени. Но энтузиазм и сознание величия дела, за которое они взялись, воодушевляли и учителей, и учеников.

Находчивые красноармейцы обучались даже на походе, в движении. На спины бойцов прикреплялись буквы, и ехавшие позади заучивали их.

Когда учеба дала первые плоды, в газете появился «Уголок политграмоты» с несложными текстами, по которым знающий азбуку мог продолжать свое образование^[38].

Идиллической этой картине противоречит запись в дневнике Бабеля: «Газету читают, но к<а>к слабо западают имена, как легко все повернуть» (Новоселки — Мал. Дорогостай, 18 июля).

Однако Буденный прав в том, что очень многие материалы на самом деле писались бойцами Первой конной, разумеется, грамотными бойцами. Помещались, пусть и незатейливые, стихотворные тексты, наподобие такого четверостишия:

Против вражьего напора
Ощетиним мы штыки.
Люду бедному опора
Наши красные полки.

Попадался в «Красном кавалеристе» даже раешник. Вот, к примеру, напечатанные в газете 4 июля стихи «Бой под Новоград-Волынском», подписанные красноармейцем как раз 6-й кавдивизии С. Максютиным, где служил Бабель-Лютов, и посвященные событию, с которого начинается «Конармия»:

Вот так бой был, товарищи, под Волынь-Новоградом: снаряды и пули сыпались градом.
Артиллерия наша под неприятельскими окопами все поле изрыла; от жаркого боя пыль в воздухе застыла.
Поляки несколько раз в атаку бросались и с великой потерей назад возвращались.
Наши герои командиры, пулеметчики и бомбардиры изо всех сил старались.
Так били по окопам, что поляки, как лягушки, разлетались.
А как шестая дивизия пойдет, то ее сам черт не собьет.
Мы не боялись проволочных заграждений, мчались вперед без сомнений.
Как бросились мы в атаку, паны так испугались, что из окопов все в лес разбежались.
Наш Тимошенко и комбриги, как орлы, летали, по своим бригадам приказанья отдавали.
Много поляков мы тогда порубили, на всем поле трупов наложили.
Небось, буржуи не будут вперед идти войной на рабочий народ.

Бабель внимательно следил за публикациями в «Красном кавалеристе». Скорее всего именно из газетного номера от 4 июля он узнал о подвиге политкомиссара Конкина, впоследствии одного из героев «Конармии», превратив эту заметку в историю, которую сам герой «со всегдашним своим шутовством рассказал <…> однажды на привале». К новелле «Конкин» мы еще вернемся.

Корреспонденции о событиях военной жизни помещались в «Красном кавалеристе», как правило, с опозданием. Так, например, о бое под Старосельцами 14 июня, в котором как раз отличился Конкин, в газете было напечатано лишь 7 июля.

Архиважной представляется публикация 11 сентября письма Лютова в редакцию газеты, вскрывающая недостатки работы экспедиции политотдела. В этом письме можно отчасти найти объяснение тому временнóму разрыву, который существовал между событием и его освещением в газете:

Уважаемый т. Зданевич.

Беспрерывные бои последнего месяца выбили нас из колеи.

Живем в тяжкой обстановке — бесконечные переходы, наступления, отходы. От того, что называется культурной жизнью, — отрезаны совершенно. Ни одной газеты за последний месяц не видали, что делается на белом свете — не знаем. Живем, как в лесу. Да оно, собственно, так и есть, по лесам и мыкаемся.

Доходят ли мои корреспонденции — неизвестно. При таких условиях руки опускаются. Среди бойцов, живущих в полном неведении того, что происходит, — самые нелепые слухи. Вред от этого неисчислимый. Необходимо принять срочные меры к тому, чтобы самая многочисленная наша 6-я дивизия снабжалась нашей и иногородними газетами.

Лично для меня умоляю вас сделать следующее: отдайте распоряжение по экспедиции: 1) прислать мне комплект газеты минимум за 3 недели, прибавьте к ним все иногородние, какие есть, 2) присылать мне ежедневно не менее 5 экземпляров нашей газеты — по следующему адресу: Штаб 6 дивизии, Воен<ному> корреспонденту К. Лютову. Сделать это совершенно необходимо для того, чтобы хоть кое-как меня ориентировать.

Как дела в редакции? Работа моя не могла протекать хоть сколько-нибудь правильно. Мы измучены вконец. За неделю бывало не урвешь получаса, чтобы написать несколько слов.

Надеюсь, что теперь можно будет внести в дело больше порядка.

Напишите мне о ваших предположениях, планах и требованиях, свяжите меня таким образом с внешним миром.

С товарищеским приветом
К. Лютов.

О том, насколько своевременным было письмо Лютова в газету, можно убедиться по ответу Зданевича (Артема Кубанца), помещенному тут же:

Никакого основания я не имею не верить тов. Лютову, а потому ставлю вопрос, где причина этого возмутительного явления? Где причина того, что 6 кавдивизия не получала нашей газеты? Виновата ли экспедиция Поарма^[39] или вина за это лежит на дивизионных экспедициях? Оставить это так нельзя. Это большое преступление. Тем более это преступно, что каждая газета наша там охотно читается и является для бойца лучшим другом.

Наверное, наши товарищи, которым надлежит снабжать бойцов газетами, забыли, что газета так же необходима для армии, как и всякое оружие. И если мы при всяких условиях снабжаем армию патронами, винтовками, то также при всяких условиях нужно и снабжать газетой. Отсутствие газеты порождает целую кучу вздорных слухов и разговоров. Отсутствие газеты совершенно изолирует бойца от мира, не говоря уже о том, что наши бойцы без «Красного кавалериста» просто скучают.

Наконец, не получая газеты, боец, посылавший письма, прекращает дальнейшую посылку их, думая, что его письма или не доходят, или не годятся для газеты.

Возмутительное явление, которое, к сожалению, стало фактом, требует немедленного расследования и самой суровой кары для тех, кто повинен в этом.

Что касается статей и корреспонденций самого Бабеля-Лютова, напечатанных в «Красном кавалеристе» в 1920 году, то на сегодняшний день их известно пять: «Побольше таких Труновых!» (13 августа), «Рыцари цивилизации» (14 августа), «Героиня-санитарка» (31 августа, подписано: «Л-в»)^[40], «Недобитые убийцы» (17 сентября), «Ее день» (18 сентября).

Какие-то очерки и заметки могли действительно затеряться и не дойти до редакции, зато сохранился уникальный текст Бабеля, не предназначавшийся для печати.

(продолжение следует)

Источники:

^[1] Шкловский В. Б. И. Бабель. Критический романс // Леф. 1924. № 2 (6). С. 153.

^[2] Лившиц Л. Н. Из неоконченных воспоминаний о И. Э. Бабеле // Бабель И. Э. Письма другу: Из архива И. Л. Лившица. М., 2007. С. 107.

^[3] Там же. С. 110.

^[4] Как бы то ни было (фр.).

^[5] Шульгин В. В. Годы. Дни. 1920 год. М., 1990. С. 585.

^[6] См.: ГАОО. Ф. 599. Оп. 1. Д. 222. Л. 8.

^[7] Шкловский В. Б. И. Бабель. Критический романс. С. 153.

^[8] Подробнее см.: Смирин И.А. У истоков военной темы в творчестве И. Бабеля (И. Бабель и Гастон Видаль) // Смирин И.А. И.Э. Бабель в литературном контексте: Сборник статей. Пермь, 2005. С. 121–123; Погорельская Е.И. «Конармия» Исаака Бабеля // Бабель И.Э. Конармия. М., 2018. С. 273–275.

^[9] Шкловский В.Б. И. Бабель. Критический романс. С. 153.

^[10] Бенни Як. И. Бабель // Печать и революция. 1924. № 3. С. 136.

^[11] Цит. по: Соколов Б.В. Буденный: Красный Мюрат. М., 2007. С. 95.

^[12] См.: Тухачевский М.Н. Поход за Вислу. Пилсудский Ю. Война 1920 года. М., 1992.

^[13] Там же. С. 82–83.

^[14] Там же. С. 87.

^[15] Там же. С. 313.

^[16] Соколов Б.В. Буденный. С. 92.

^[17] Там же.

^[18] РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 72. Л. 16.

^[19] Там же.

^[20] Там же.

^[21] Там же. Л. 27–28.

^[22] Там же. Л. 7.

^[23] URL: http://www.padchin.narod.ru/history/history7.html

^[24] URL: http://novocherkassk.net/viewtopic.php?p=110377

^[25] Эренбург И.Г. Люди, годы, жизнь. М., 2005. Книги первая, вторая, третья. С. 511.

^[26] Я. Либерман считает вполне вероятным, что для выбора конармейского псевдонима Лютов «еврей Фридлянд с русским псевдонимом Кольцов послужил Бабелю ближайшим примером» (Либерман Я.Л. Исаак Бабель глазами еврея. Екатеринбург, 1996. С. 22).

^[27] Помяновский Е. История, спущенная с цепи. Предисловие к польскому изданию «Дневника 1920 года» Исаака Бабеля // Русская мысль. 1998. № 4214, 4215.

^[28] Так, например, в предисловии к конармейскому дневнику С.Н. Поварцов писал: «Весной 1920 года, когда армия Пилсудского, пройдя через Западную Украину, заняла Киев и укрепилась на левом берегу Днепра, а легендарная 1-я Конная, после успешных боев на деникинском фронте, начала свой более чем 1000-километровый рейд от Майкопа до Умани, в распоряжение Политотдела Армии выехал из Одессы молодой, никому в России не известный литератор Кирилл Лютов. Это был псевдоним Исаака Бабеля, будущего автора „Конармии“» (Бабель И.Э. Конармия: рассказы, дневники, публицистика. М., 1990. C. 124). См. также: Андрушко Ч. Жизнеописание Бабеля Исаака Эммануиловича. Poznań, 1993. P. 6; Крумм Р. Исаак Бабель. Биография. М., 2008. С. 50.

^[29] РГВА. Ф. 245. Оп. 1. Ед. хр. 24. Л. 464. Документ приводится с сохранением орфографии и пунктуации оригинала.

^[30] В походном дневнике Бабеля даются оба варианта фамилии начальника штаба 6-й дивизии — Жолнаркевич и Жолнеркевич.

^[31] РГВА. Ф. 7675. Оп. 1. Д. 14. Л. 362.

^[32] Орловский С. Н. Великий год: Дневник конноармейца. М., 1930. С. 68.

^[33] Спектор У.М. Краткая летопись жизни и творчества Исаака Эммануиловича Бабеля // Бабель И.Э. Пробуждение: Очерки, рассказы, киноповесть, пьеса. Тбилиси, 1989. С. 423.

^[34] См.: ГАОО. Ф. 599. Оп. 1. Д. 222. Л. 8.

^[35] РГВА. Ф. 245. Оп. 2. Д. 15. Л. 46.

^[36] Буденный С.М. Открытое письмо Максиму Горькому // Правда. 1928. 26 октября.

^[37] Цит. по: Соколов Б.В. Буденный. С. 150. Хорошо известно, что никакой торговли газетами в Красной армии не было и не могло быть, они раздавались бесплатно.

^[38] Буденный С.М. Пройденный путь. Кн. 2-я. М., 1965. С. 48–50.

^[39] Политический отдел армии.

^[40] Этот очерк выявлен одним из авторов настоящей книги С.Х. Левиным в 1970-е годы.