ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Разделение моих родителей и меня самого в 1939 до первой встречи с моей матерью в больнице в 1948 стало большим и почти невосполнимым пробелом между нами. Я покинул родительский дом незрелым юношей, но стал тем временем взрослым мужчиной со всем возможным (и невозможным?) жизненным опытом. Для своих же родителей я всегда оставался «малышом».

[Дебют]Хью-Питер Синклер

ОТ ЗИГЕЛЯ ДО СИНКЛЕРА: ЕВРЕЙСКАЯ СЕМЕЙНАЯ ИСТОРИЯ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

(Перевод с немецкого: Моше Черняев)

Введение

«Более чем полстолетия назад…» Это звучит так далеко, как приколотая этикетка к своей собственной жизни. Но воспоминания евреев в Германии о событиях во времена Гитлера в 1930-е годы должны быть задокументированы для следующих поколений и прежде всего для наших детей и внуков. Особенно последние, став взрослыми, могли бы наверное удивиться, почему их дедушка носит шотландскую фамилию, хотя не имеет и не имел шотландских предков и родственников.

Зигели в Германии

Фамилия Зигель происходит изначально из Франкии. Ее историю я исследовал до середины 18 века.

Мой дед был фермером. Моя семья — мой отец Dr. Михаель Зигель, моя мать Матильда или сокращенно Тильда, моя сестра Мария Беате и я — жила до тридцатых годов обычной жизнью еврейско-немецких граждан в Мюнхене.

Вместе со своим двоюродным братом, Dr. Юлиусом Зигелем, мой отец был ведущим адвокатом в хорошо известной, основанной его дядей Леопольдом Зигелем в 1890 годах на Вайнштрассе 11 в Мюнхене юридической канцелярии, которая имела много как нееврейских, так и еврейских клиентов. Среди первых были также представители Виттельбахеров, королевской баварской фамилии.

Следующую историю начала 1920 годов с удовольствием рассказывал мой отец, когда речь заходила об имени Виттельбахер: после того как он в обычный рабочий день уже принял несколько клиентов, в кабинет зашел следующий посетитель. Это был кронпринц Руппрехт, один из принцев Виттельбахеров. Мой отец извинился со словами: «Пожалуйста простите, Ваше королевское Высочество, если бы я знал, что Вы здесь, я бы не заставил Вас меня ждать». На что принц ответил: «Господин доктор, поверьте, у меня больше времени, чем у других».

Мой отец был евреем с либеральными взглядами, хотя происходил из ортодоксальной семьи. Он был известным и активным в либеральной еврейской общине, короче, он был типичным немецким евреем, который полностью сознавал как свою национальность, так и свою веру.

Мы жили в 4-комнатной квартире на 4 этаже Поссартштрассе 10 в Богенхаузене, где я в феврале 1921 появился на свет.

Домик

Для летнего отдыха мы сняли в деревеньке Вальхензее в Оберланде деревянный домик, построенный по проекту известного мюнхенского архитектора Рихарда Римершмида. Мой отец влюбился в это место, тогда это была крошечная деревня с  двумя крестьянскими дворами. Там он давал каждому, кто его спрашивал, бесплатный юридический совет. Я ходил в течение нескольких недель в местную народную школу, потому что моя мать, сестра и повариха уже перед летними каникулами отправились в Вальхензее, чтобы там как можно больше провести времени летом. Мой отец стал приезжать позднее, иногда на все выходные.

В 1936-м поездки по железной дороге закончились. Я помню еще очень хорошо «Isartalbahn» с паровозом и газовыми лампами в вагонах. Сиденья на деревянных скамейках. В 1936 мой отец купил машину «Опель Олимпию», но которую он смог использовать всего 2 года — потом в ноябре 1938 наступила «Кристаллнахт». В декабре 1938 евреев лишили водительских прав.

К сожалению в той деревне был один очень неприятный тип, нацист, герр Б., владелец одноименного кафе.

Этот человек, правда, до 1933 часто получал советы от моего отца. Через некоторое время после прихода Гитлера к власти, этот Б. прямо на улице плюнул моему отцу в лицо! Но это было еще не все: в 1937 или 1938 на дверях нашего домика вдруг повесили табличку, на которой стояло, что если мы рискнем войти, наш домик и вместе с ним и мы взлетим на воздух.

Наши родители, конечно, не имели ни малейшего желания это проверять! В конце концов мой отец должен был согласится на вынужденную продажу домика «арийцу». Покупатель, который знал лично моего отца, после войны повел себя безупречно, ведь он предложил выплатить моему отцу реальную стоимость домика, но отец отказался.

Нимфенбург

Уже с 1890 годов юридическая канцелярия Зигель представляла фарфоровую мануфактуру Нимфенбург. Поэтому мои родители знали владельцев мануфактуры, семью Боймль. Каждый год мой отец получал в качестве рождественского подарка от семьи Боймль фарфоровую фигурку. Дома у нас была большая стеклянная витрина, в которой были выставлены собранные фарфоровые фигурки.

Ко времени отъезда мои родители отдали на сохранение эту коллекцию одному нееврейскому знакомому. После войны мой отец обратился к этому господину и осведомился по поводу коллекции. Тот же не смог ничего вспомнить! Мои родители оставили это дело, до того момента как мой отец через несколько лет снова встретил в Мюнхене г. Боймля. Господин Боймль осведомился по поводу коллекции, на что мой отец ему рассказал всю историю.

Фарфоровая мануфактура собрала точную документацию на эту тему, какие подарки были отправлены моим родителям. Господин Курт Боймль распорядился без ведома моего отца, чтобы коллекция была реконструирована. Она была упакована и отправлена в большом ящике пароходом в Перу. Мою родители не могли найти слов и были глубоко тронуты таким жестом симпатии и сочувствия.

Март 1933

Мой отец был большой оптимист и идеалист, в 1933 он серьезно верил, что Гитлер и его режим останутся всего лишь кратковременным эпизодом в немецкой истории. Но уже в марте 1933 витрины некоторых еврейских магазинов в Мюнхене были разбиты нацистами. Владельцем одного из этих магазинов был Макс Ульфельдер, владелец универмага «Ульфельдер» в Розентале. Господин Ульфельдер сам тогда был взят под «предварительный арест» в концлагерь Дахау.

Мой отец был адвокатом Ульфельдера. Он договорился о встрече в полицейском президиуме, чтобы обжаловать дело своего клиента.

К этому времени полицайпрезидентом стал Генрих Гиммлер, который набрал СА и СС — так называемых «вспомогательных полицейских». В полицай-президиуме эти «вспомогательные полицейские» моего отца страшно избили, между прочим выбив ему несколько передних зубов и повредив барабанную перепонку. После этого ему на брюках обрезали штанины и окровавленного, босиком без носков и обуви провели через центр Мюнхена в окружении вооруженного винтовками отряда. На шее он должен был нести табличку со словами «Я еврей, но никогда больше не буду жаловаться в полицию».

Две фотографии этого унизительного марша были засняты г. Генрихом Занденом. Негативы были насколько возможно быстрее отправлены в США и после этого изображения были опубликованы по всему миру. Они еще и сегодня публикуются в школьных учебниках, газетах, телепередачах и в интернете.

Этот эксцесс вероятно подвинул многих людей к немедленному отъезду. Мой отец, несмотря на все, что лично с ним случилось, все еще верил, что его долг как человека и юриста и дальше помогать другим.

Мои школьные годы

В марте 1933 мне было ровно 12 лет. После обычных четырех лет в народной школе (Гебелешуле) я начал посещать Вильгельм-гимназию. Примерно к этому времени вышел закон, что исключительно детям ветеранов Первой Мировой войны разрешено посещать гимназии. Будучи ребенком мой отец потерял большой палец правой руки во время аварии на автоматической резке корма на ферме своего отца. Без большого пальца конечно он не мог держать ружье и поэтому не был взят на военную службу. Вместо этого он стал лыжным тренером в офицерском чине, который зимой готовил команды ходьбе на лыжах.

Итак, я был вынужден оставить гимназию и стать на следующие пять лет учеником в высшей торговой школе Ганзахайма, которую я посещал до «Obersekundareife». Из этого времени я могу вспомнить в этой школе лишь неприятный эпизод: мы, еврейские юноши, должны были сидеть на самых задних партах. Наши оценки, особенно по немецкому, были всегда «удовлетворительными», независимо от нашей успеваемости.

Еврейским мальчикам в моем классе редко задавали вопросы, но часто были слышны антисемитские замечания от некоторых учителей, особенно от молодых. В этой школе с нами евреями в лучшем случае обращались как с «не существующими». Мои школьные товарищи были почти все из гитлерюгенда. Я периодически тиранизировался и иногда подвергался физическим нападениям. Очень задевало, что некоторые из школьных товарищей часто издевались, оскорбляли и высмеивали и что весь класс каждый день должен был с вытянутой рукой и «Хайль Гитлер» приветствовать учителей.

Дома говорили неохотно о политике или выступлениях. Боялись микрофонов, которые могли быть спрятаны в телефоне или квартире.

Профобучение

В 1937 мои родители приняли решение, что я должен освоить профессию пивовара, которая мне везде могла пригодиться. Дальнейшее обучение в университете для меня в любом случае из-за законодательных запретов было невозможно.

Мои профессиональные наклонности были всегда больше в практике чем в академическом направлении. Поэтому я не очень сожалел об изгнании из Вильгельм гимназии. Правда, я едва имел представление, кем я собственно хочу стать. Мои интересы были в основном в области спорта и мастерства. Например, я построил радио на кристаллах и любил играть со своей паровой машиной, которой посредством динамо можно было зажигать лампочки. Но моему самому сокровенному желанию об электрической железной дороге не суждено было осуществиться!

Чтобы скоротать время до начала учебы, я поступил практикантом в ремонтную мастерскую фирмы «Радио Зуфрин». С 1 мая до 31 октября 1937 я изучил там много интересных вещей о внутренней жизни радио, такие как, например, разные виды ламп, на которых тогда работало радио.

Кальтенберг

Мое прекрасное время в течении года в качестве ученика-пивовара в пивоварне замка Кальтенберг началось 1 ноября 1937.

Владельцы пивоварни, семья Шюлайн из Мюнхена, были мне давно знакомы благодаря моим родителям, но с того момента как я стал учеником-пивовара на этом предприятии, я был таким же работником, как и все остальные. Так, меня никогда не приглашали в личную квартиру при коммерческом совете Йозефа Шюлайн, в основном я жил в комнате с отдельным входом наверху башни замка, с которой открывался прекрасный вид на окрестности. Я помню, что мой недельный заработок составлял 25 рейхсмарок. Этим я был страшно горд.

Ежедневное время работы с 6 часов утра до 4 пополудни с перерывом на завтрак в 8 часов и на обед в 12 часов. Моя первая работа была на машине наклейки этикеток на участке мытья бутылок и опорожнения. Там нужно было быть осторожным, чтобы уже закрытые полные бутылки были правильно уложены и чтобы в машине все время было достаточно клея и этикеток. Одновременно нужно было готовые бутылки с этикетками вытаскивать из машины и ставить в деревянные пивные ящики, которые потом через отверстие в стене двигались на охладительный склад. Звучит совсем просто, что и было на самом деле, но не в первую неделю! На складе работник должен был полный ящик поднять с пола и поставить в штапель на высоте плеч. Вот это была тяжесть!

После нескольких недель я перешел на машину для мытья бочек. Каждую бочку нужно было точно установить и в конце процесса проверить с электрической лампой, чтобы быть уверенным, что внутренний защитный слой не поврежден и совсем нет загрязнений. Потом бралась деревянная пробка и тяжелым молотком одним ударом забивалась в отверстие бочки. Это был действительно тяжелый молоток в первую неделю, но потом работа была одно удовольствие!

И так от участка к участку, варочный цех, сушка, помещение для брожения, опорожнение транспортных бочек и, наконец, подвал с самыми большими бочками для хранения. Чистить громадные бочки было немного тесновато, потому что нужно было через узкое отверстие заползать внутрь бочки, чтобы изнутри со щеткой и шлангом с водой ee основательно вычистить.

Лишь с лошадьми, которые тогда еще таскали телеги, я к сожалению не имел дела. Но самая тяжелая работа была, без сомнения, уборка помещения для сушки.

Там было невероятно тесно, жарко и пыльно, незабываемое впечатление! Лишь бы выдержать такую работу, на которой выжимали как лимон.

На выходные летом я ездил иногда на велосипеде из Кальтенберга в Мюнхен и в воскресенье вечером возвращался поездом обратно.

На тот год, когда я был учеником в пивоварне Кальтенберг, я смотрю с большим удовлетворением. Моя жена, наши дочь и сын, со мной впервые посетили Кальтенберг после окончания войны в 1965. Тогда главным пивоваром был сын моего прежнего учителя и выглядел прямо как его отец! Он тепло встретил мою семью и меня и провел нас через всю пивоварню. Запахи были такие же как и 30 лет назад.

Проблемы моих родителей

Пока я проходил профобучение, мои родители пытались получить визу в США. Это приводило к следующим проблемам, потому что после получения гарантий из Америки была еще квота, которая каждый год лишь небольшому установленному количеству немецких евреев давала право на въезд в Америку.

Несмотря на многие бюрократические препятствия нацисты давали согласие на выезд евреев, но при строгом условии, чтобы они свое состояние оставляли на блокированных счетах в Германии. Одновременно многие страны ввели ограничения на въезд, потому что во всем мире была тяжелая экономическая ситуация. Беженцев без средств тогда никто не хотел!

Несмотря на эти проблемы для моего отца был еще важный вопрос: каким занятием мог он как глава семьи заниматься в эмиграции? Он был адвокатом, у которого родным был немецкий язык, и занимался он немецким правом. Владение такими активами неплохо, но недостаточно для заграницы.

Кристальная ночь

Непосредственно после моего года в Кальтенберге началась 2 ноября 1938 моя учеба в пивоваренной школе Dr. Dоемеnса & Dr. Хеллера в Швабинге. Мой отец говорил о том, чтобы я потом защитил диплом браумастера во всемирноизвестной школе пивоваров Вайенштефан. Но события «кристальной ночи» 9 ноября 1938 и на следующий день изменили все планы.

В этот день отец покинул квартиру раньше 7 часов утра, чтобы идти в канцелярию. Сразу вслед за этим неизвестный голос по телефону предупредил мою мать, чтобы вся семья покинула Мюнхен, потому что евреям Мюнхена предстоят нехорошие вещи. Моя мать, моя сестра и я поехали на нашей машине в канцелярию моего отца. Он ничего не хотел слышать об отъезде. Это продолжалось какое-то время пока моя мать смогла его убедить, серьезно отнестись к предупреждению по телефону.

Было решено, что я должен идти в школу пивоваров, пока мои родители и сестра на машине ездили в Кальтенберг к своим друзьям, семье Шюляйн. Отец сунул мне в руку 50 марок, если мне понадобятся деньги.

После утренних занятий я поехал как обычно на обед домой. Наша повариха предупредила меня, что гестапо уже два раза было тут, чтобы арестовать моего отца со мной. Она просила меня покинуть как можно быстрее дом через заднюю лестницу, что я и сделал. Совет был хорошим, потому что вскоре после этого снова пришли из гестапо. Где-то я купил себе поесть и потом снова вернулся в школу.

В 4 часа закончились занятия. Идти домой я не решился, но позвонил по телефону. Нет, о моих родителях она ничего не слышала, сказала повариха. Своим»нет» она также ответила на мой вопрос, мог ли я возвратиться домой. Я решил догнать родителей. Сел на трамвай до вокзала и купил билет до Кальтенберга. Через два часа я был в пивоварне и узнал, что мои родители снова уехали, а также, что вскоре после их отъезда приходило гестапо и арестовало господина Фрица Шюляйна. Итак здесь было также бессмысленно оставаться.

Я пошел обратно на вокзал и долго ждал поезда до Мюнхена, куда я приехал поздно вечером. Домой я идти не хотел, где мои родители, я не знал и также не хотел быть арестованным. Я решил найти свою бабушку, которая жила в 20 минутах отсюда на Райтморштрассе, куда я пришел незадолго до полуночи. Улица была совсем безлюдна. Моя мать открыла дверь квартиры и втащила меня во внутрь.

Целый день и вечер два человека из СА стояли перед домом. Они хотели арестовать двух моих дядей, которые уже давно бежали через стену сада квартиры на первом этаже и нашли приют у нееврейских друзей. Люди из СА ушли после долгого и тщетного ожидания холодной ночью. Моя мать объяснила, что мой отец, у которого еще был действующий загранпаспорт, поездом уехал в Люксембург. Там жила его сестра. Мы остались еще на один день у бабушки, потом была опасность ареста и безумный период погромов. Мой отец примерно через две недели приехал обратно из-за границы, после того как гестапо оказало на мать сильное давление.

Моя эмиграция

Дальнейшее посещение школы было сейчас, конечно, невозможно. Мои родители стали перед трудным решением: моя на четыре года младше сестра и я должны как можно быстрее покинуть Германию. С помощью знакомых отец добился вложить 100 фунтов стерлингов при «Комитете еврейских беженцев» в Лондоне. После этого эта организация могла мне сделать временную визу для обучения в Великобритании, при условии после обучения снова эмигрировать. Чтобы время с середины ноября и до отъезда не пропадало даром, мои родители привели меня с целью переобучения в бывший ресторан Альберта Шварца, сейчас переименован в «Jüdische Koch— und Konditorei-Kurse Albert Schwarz in Liquidation», где я оставался с 15 января по 20 марта 1939. Я посещал ежедневно теоретические и практические курсы, чтобы изучить премудрости кельнера и мясника. Мясное дело я нашел ужасным, потом всю жизнь я был вознагражден тем, что знал как накрывают на стол.

21 марта 1939 поехал мой поезд с мюнхенского вокзала в Хоек ван Холланд, первой остановке в моей эмиграции в Англию. При прощании родители меня благословили, а моя мать плакала. Для меня самого это было менее грустное расставание, чем начало более волнующих приключений. О возможности, что я больше могу никогда не увидеть своих родителей, сестру, бабушку, тетей и дядей, в тот момент я едва ли думал. У меня было с собой 2 чемодана, 10 рейхсмарок и виза в Англию в кармане — я был свободен!

Моя сестра, 14 лет, приехала в Англию через три месяца после меня с «детским транспортом» и была там принята одной нееврейской вдовой. Она посещала хорошую школу, изучала позднее современные языки в Лондонском университете.

Но это другая история.

В Англии

22 марта 1939 я был встречен бывшими мюнхенскими друзьями, которые уже жили в Англии, на Liverpool Street Station в Лондоне. Я быстро нашел комнату в boarding house в районе Bloomsbury и зарабатывал 1 фунт стерлингов в неделю как сотрудник находящегося поблизости «Комитета еврейских беженцев» в «Bloomsbury House».

Я должен был сам о себе позаботиться. Моя комната с маленькой газовой плитой стоила в неделю 11 шиллингов (20 шиллингов = 1 фунт стерлингов). Моя любимая трапеза состояла лишь из банки долек ананаса со взбитыми сливками, не совсем выдержанная диета!

Несколько недель позже я нашел место ученика кинооператора в Ливерпуле. Это было большой ошибкой, ведь я ничему не научился. В кино были деревянные скамейки и находилось оно в одном из самых бедных районов Ливерпуля. У меня не было денег уехать обратно в Лондон и я был очень рад, когда мне мой отец прислал билет на поезд. 18 августа 1939 я был снова в Лондоне в «Комитете еврейских беженцев».

Через две недели после моего возвращения из Ливерпуля разразилась война и я стал как немецкий гражданин на следующее утро «враждебным иностранцем». Четыре недели позднее я должен был придти в суд, у которого была задача решить, действительно ли я являюсь беженцем. У меня не было затруднений это доказать с помощью известной фотографии моего отца.

Лето 1940

Настроение в Англии драматически изменилось в июне 1940 с поражением Франции. Английское правительство решило интернировать всех «враждебных иностранцев». Это продлилось не долго, пока большинство моих друзей и знакомых мужского пола из Германии и Австрии находилось за колючей проволокой в разных лагерях по стране. Все они позже из-за подобных обстоятельств уехали в Канаду и Австралию.

Я тоже ожидал каждый день прихода полиции. Она пришла однажды в бюро «Комитета еврейских беженцев», чтобы меня забрать. При прощании я встретил случайно президента комитета, который меня знал лично. Он упрашивал двух полицейских в своем кабинете, я ждал снаружи. Через короткое время он появился и объявил, что я не буду интернирован, об этом он поговорил с министром.

В июле 1940 произошли следующие изменения в моей жизни: еврейские беженцы впервые получили возможность записаться добровольцами в британскую армию. Сначала мы могли вступить лишь в Pioneer Corps. Эти части занимались в основном разными видами строительных конструкций. Один из моих товарищей-ровесников, кстати, родился в Кохеле (Верхняя Бавария). Эта дружба сохраняется еще и сегодня, уже более 60 лет.

Судьба моих родителей и родственников

О моих родителях с начала войны я ничего не слышал, с Германией не было ни почтового ни телефонного сообщения. Не напрямую, через родсвенников в США, я знал, что они здоровы, и жили в Мюнхене на Линдвурмштрассе.

В сентябре 1940 я вступил в Pioneer Corps в Ilfracombe (Devon), когда получил письмо из Лондона с телеграммой. Я не мог поверить своим глазам: телеграмма была от моих родителей из Иркутска в Сибири!

Она была отправлена нашим друзьям в Лондон и в ней говорилось: ЕДЕМ В ПЕРУ, УМОЛЯЕМ УВЕДОМИТЕ ДЕТЕЙ, ОТВЕЧАТЬ JAPAN TOURIST BURO KOBE MECK.

Мне невозможно описать свои чувства, когда я держал в руках этот листок бумаги. Моей первой реакцией было уведомить по телефону свою сестру. Но как и с какими трудностями моим родителям тогда удалось убежать, я узнал намного позже. Моя мать вела дневник, где она подробно описала путешествие: 8 сентября 1940 они покинули Берлин с транссибирским экспрессом, путешествие тогда было возможно легально из-за кратковременного пакта о ненападении между Германией и советским государством. Долгая поездка на поезде через Москву, Омск, Сибирь, Корею в Бузан и оттуда кораблем в Кобэ в Японии. Потом долгое тихоокеанское путешествие через Лос-Анжелес в Каллао, Перу. Из Берлина в Лиму поездка длилась два месяца, все время на восток, через полмира.

Мои родители смогли спастись, но из ближайших родственников я потерял в концлагерях Аушвиц и Терезиенштадт: мою бабушку-вдову с материнской стороны и ее старшего неженатого сына, который в Первую мировую войну был солдатом на фронте, награжденным железным крестом, также замужнюю тетю, сестру моего отца.

Военная служба в Индии

В 1943-м мы, эмигранты, смогли наконец вступить в боевые войска и из Ханса Петера Зигеля я превратился в Хью Питера Синклера в Royal Tank Regiment.

В ноябре нас одели в военную форму и отправили в Шотландию.

Пароход, The SS Strathmore, изначально не очень большое пассажирское судно, но сейчас стал перегруженным военным транспортом с 5000 человек на борту. Пункт нашего назначения был военной тайной и мы думали о Египте и Северной Африке.

После восьминедельного, очень неприятного морского путешествия, с большим количеством солдат, страдающих морской болезнью, мы достигли однако зигзаг курсом через штурмовую Атлантику, Средиземное море, Суэцкий канал, Красное море и Индийский океан Бомбея в Индии.

Один эпизод из этого путешествия мне особо запомнился: мы были уже много недель в пути, когда наш корабль в январе 1944 сделал остановку в порту Адена. Мы захватили провиант для 4000 солдат, а также уголь и воду. Сразу окружили арабские торговцы в светлых одеждах на своих нагруженных сувенирами лодках. Но много купить не удалось, ведь наши средства были строго ограничены.

Дальнейшее обучение на танках происходило в опорном пункте Поона в Индии. Там, к сожалению, я должен был провести несколько недель в больнице из-за воспаления печени и был после этого переведен в более низкую категорию пригодности. Мои товарищи были тем временем отправлены в Бирму и сражались с японцами. Я был переведен в Дели в генштаб, где служил до июля 1946 в генеральной адъютантуре.

Наконец война окончилась, и в августе 1946 я возвратился назад в Англию, снова через Суэцкий канал, но существенно с большим комфортом, чем три года до этого. Моя шестилетняя служба в армии закончилась.

Мне было 25 лет, ни образования, ни профессии. Но одно на службе в Нью Дели я усвоил: как функционирует организация — и на это я специально обратил внимание.

Неожиданная встреча

Еще один эпизод во время моей службы в Индии я хотел бы здесь упомянуть: мы также были в близких отношениях с уже названной торговой фамилией Ульфельдер из Мюнхена. Так вышло, что я питал нежные чувства к их дочери Анни — с которой я иногда мог ходить в кино — лишь держась за ручки, понятно!

Я знал, что вся их семья после «кристальной ночи» уехала в Индию, правда, без дальнейших подробностей. Когда в январе 1944 я переехал в квартиру в Пооне, я подумал попробовать найти в Индии Ульфельдеров (конечно, прежде всего, Анни). Итак, я написал в иностранный отдел полиции в Бомбее. К письму я приложил сообщение для Ульфельдеров. К моему великому удивлению я скоро получил вдохновенный ответ от их семьи, которая фактически жила в самом Бомбее! Анни за это время вышла за господина Л. и имеет малышку. Господин и госпожа Ульфельдер и их сын жили в прекрасных апартаментах в хорошем районе Бомбея, так называемом Churchgate Reclamation.

Пока я находился в Пооне, я посетил Ульфельдеров два или три раза.

Снова в Европе

Пока мы еврейские беженцы служили в британской армии, мы были «людьми без страны». «Третий рейх» в 1942 официально лишил нас гражданства. Поэтому после возвращения из Индии я был обязан снова зарегистрироваться в лондонской полиции как «иностранец без гражданства». Своего британского гражданства я должен был ждать еще несколько месяцев. В Америке это было совсем по другому: каждый солдат в американской армии автоматически становился американцем.

Моей первой работой на гражданке была должность сотрудника на фабрике пекарных машин. Кроме всего остального, в мои обязанности входила демонстрация этих самых машин. С этой целью я должен был в сентябре 1947 лететь в Женеву. После завершенной демонстрации я позволил себе семь дней отдыха в лежащем на берегу Vierwaldstätter See отеле. По фатальному стечению обстоятельств я не знал, что сливные воды отеля выливались тогда еще без очистки прямо в озеро, именно рядом с паромом, где я каждый день купался. В это самое время развился спинальный паралич. Через две недели после моего возвращения в Лондон меня отвезли в больницу. Все мое тело горело как огонь, и я не мог пошевелиться.

После нескольких дней меня стала почти ежедневно посещать моя подруга Сюзан. Мы были тогда (неофициально) обручены. Сейчас я был в больнице, почти полностью парализован, без средств и в полном отчаянии. Бесспорно, моя подруга Сюзан вернула мне волю и энергию встать на ноги, чтобы мы смогли пожениться.

Я получал непрерывно терапию и смог в конце концов после семи месяцев покинуть больницу с шинами на обеих ногах. Ходить можно было очень медленно и с большим трудом.

Родившаяся в Нюрнберге Сюзан и я отпраздновали нашу свадьбу в марте 1949, после того как к этому времени я полностью снова пришел в норму. У меня было место сотрудника у производителя оправ для очков, а Сюзан работала секретаршей в одной всемирно известной фирме. Наш совместный доход был вполне достаточным, чтобы покрывать стоимость квартиры, питание и транспорт до места работы туда и обратно.

Жизнь моих родителей в Перу

После своего прибытия в Перу почти без средств, у моих родителей были большие трудности финансовые и со здоровьем. Моя мать тогда 47 лет, преподавала немецкий в монастыре св. Урзулы, мой 58-летний отец короткое время работал продавцом в книжном магазине в Лиме.

Как он позже объяснял, его желанием было читать, а не продавать книги. В Лиме он некоторое время работал в одной адвокатской конторе. Тамошние методы работы были ему полностью неизвестны, потому что правовая система в Перу работала совсем по другому, чем та, которую он изучал в Германии и в течении трех десятилетий которой как адвокат был привержен. Знания немецкого права в Перу тогда еще не ценились и не использовались. Работа по совместительству в качестве корреспондента Jewisch Agency в Лиме дала ему возможность развить способности как репортера, что большей частью ему удалось и принесло много удовлетворения. Моя мать была художественно очень одаренной и училась рисованию, черчению, резьбе по дереву и книжному переплету в художественно-промышленной школе в Мюнхене, которая была лучшей местной высшей художественной школой. Этим она продолжала заниматься и в Перу.

С момента своего приезда мои родители были членами относительно небольшой немецко-еврейской общины в Лиме.

После того как прежний раввин через некоторое время ушел на покой, нужно было назначить его последователя. Мой отец рос в ортодоксальном немецко-еврейском доме и на протяжении всей жизни очень интересовался еврейским языком, а также еврейской религией и историей. Потом он всегда был решительным сторонником Израиля. Одновременно он считал, что строгие обычаи и ортодоксальные привычки его молодости, не подходят в ХХ веке в Германии ему как живущему и работающему еврею. В конце XIX века поэтому он сблизился с либеральным еврейством, оставаясь при этом открыто практикующим евреем. И так случилось, что должность раввина немецко-еврейской общины в Лиме предложили ему. Мой отец принял эту честь, потому что считал, что интеллектуальный и начитанный либеральный еврей мог бы стать таким же хорошим раввином, как и молодой человек, который несколько лет учился в йешиве и недавно получил смиху. Мой отец находил большое удовлетворение в том, чтобы ознакомить молодое поколение, которое его высоко ценило, со всеми областями еврейства. Он проводил обычные службы в пятницу вечером и утром в Шабат, проводил занятия для Бар-Мицвы и благословлял брачные пары. Проведение погребений также было частью его работы. В конце 1950 годов был, наконец, назначен профессиональный раввин, тогда мой отец снова очень был занят по поводу дел, связанных с исправлением несправедливостей по отношению к бежавшим от нацизма в Германии. Его портрет сейчас висит на стене в общинном центре в Лиме. Юридическая деятельность моего отца развернулась снова в 1953, после того, как он опять был допущен судом Баварии к выполнению обязанностей адвоката, несмотря на то, что он жил в Перу, а не в Германии.

В возрасте 71 года он был счастлив, что снова занимался своей избранной профессией и мог на деле применять свои знания. Его клиентами в исках перед немецкими судами и учреждениями были в основном немецко-еврейские эмигранты в Перу и других странах Южной Америки, также как и некоторые в США. Несмотря на свой возраст, профессионально он был очень успешен. Кроме того, мой отец не раз консультировал немецкого посла в Лиме в области немецкого и перуанского права. По поводу 89-летия мой отец в 1971 был удостоен Большого креста за заслуги перед Федеративной Республикой Германией, «в признание приобретенных особых заслуг перед государством и народом». Он был этим награждением очевидно горд и приобрел большой почет в лице всей еврейской общины Лимы. Его большой болью при этом было, что он не смог это признание разделить со своей супругой, с которой прожил более 50 лет, моя мать за год до этого скончалась.

Моя жена и я были лишь три или четыре раза в Лиме, потому что мои родители каждый год ездили в Европу, чтобы тут посетить своих живущих в Лондоне детей и их семьи. Сначала было долгое и обременительное путешествие на пароходе через Панамский канал, с конца шестидесятых годов они летали самолетом. Когда моей матери не стало, отец стал в одиночку летать в Европу.

К сожалению, мои родители не могли в прямом и переносном смысле полностью понять своих внуков, потому что уже, во-первых, существовала большая языковая проблема. Во-вторых, они никогда тут достаточно долго не были, чтобы серьезно вдуматься в жизнь детей.

Я даже могу серьезно сказать, что разделение моих родителей и меня самого в 1939 до первой встречи с моей матерью в больнице в 1948 стало большим и почти невосполнимым пробелом между нами. Я покинул родительский дом незрелым юношей, но стал тем временем взрослым мужчиной со всем возможным (и невозможным?) жизненным опытом. Для своих же родителей я всегда оставался «малышом».

Надо попробовать себе представить, когда с собственными родителями почти десять лет можешь лишь обмениваться письмами и более того живешь в совершенно другом окружении.

Мои родители в Перу остались еврейскими эмигрантами из Германии, в то время как мы, дети, рассматривали Англию как нашу новую родину. Например, в Англии все без исключения эмигранты пытались говорить по-английски, также дома, потому что после начала войны на улице, в автобусе или в поезде ни в коем случае не отваживались говорить по-немецки. На другой стороне Атлантики это было совсем по другому: на немецком говорили и дальше в Северной Америке или Аргентине или Перу и при общении между еврейскими эмигрантами, в противоположность Англии, где это было лишь изредка.

Правда, моя сестра и я ощущали как большое счастье, что наши родители еще смогли вовремя уехать из Германии и мы снова увиделись, что многие дети-беженцы не смогли сделать.

Моя последующая профессиональная жизнь

В апреле 1951 я написал резюме на новое и лучше оплачиваемое место в качестве сотрудника лондонского бюро большого частного предприятия, занимающегося в Южной Америке рудниками и выплавкой нежелезных металлов, и был принят на работу. Эта группа предприятий включала также сеть торговых фирм, среди других в Лондоне, которые по всему миру торговали прежде всего рудой, минералами и химикалиями.

Я был об этом концерне довольно хорошего мнения, потому что там моим родителям помогли раздобыть весьма тесную каюту на корабле из Перу в Европу. Тогда пароходы для грузовых перевозок между Перу и Англией имели всего 12 пассажирских кают. У этой фирмы были, конечно, хорошие отношения с пароходной компанией и таким образом мои родители могли меня посещать хотя бы раз в год.

Отрасль, в которой я работал, мне очень нравилась. Я приобрел интересные знания по специальности, которые мне еще и сегодня приносят пользу. Через семь лет я стал вице-директором лондонского филиала и потом через 3 года генеральным директором и председателем наблюдательного совета в Лондоне. Мои многочисленные командировки приводили меня далеко за пределы Европы, в Китай, Советский Союз, Северную и, конечно, Южную Америку. В последние восемь лет эти путешествия были особенно приятны, потому что меня часто сопровождала моя жена.

Последствия моего спинального паралича в 1947/48 едва ли были заметны в работе. Но в 1976 наступил трехмесячный непредвиденный перерыв в моей «лихорадочной» жизни, так как у меня случился сердечный инфаркт.

В своей области я занимался, кроме прочего, специальным продуктом под названием вольфрам. Откатка соответствующей руды производится в Китае, тогдашнем Советском Союзе, Австралии, Дальнем Востоке, Южной Америке и Европе. Как представитель фирмы я был членом специализированной группы производителей вольфрама и предложил, совместно со специализированной группой потребителей проводить интернациональные конференции. Мое предложение было принято обеими группами с большим интересом, и я был назначен председателем комитета по проведению мероприятий.

Первая такая встреча проводилась в Стокгольме в январе 1979, ее посетили около 300 делегатов от 150 фирм из 32 стран.

Это был большой успех.

Следующие конференции обеих групп проводились после этого каждые два года. Мои следующие две конференции, которые я организовал, состоялись в Сан-Франциско (1982) и Мадриде (1985).

Мне приносит удовлетворение осознание, что более чем 20 лет после моего первого «Международного вольфрам-симпозиума» эти встречи проводятся каждые два года и сегодня.

После 33 очень наполненных и успешных лет в этом концерне я вышел в декабре 1985 на (лишь так называемый) покой. К сожалению, сама организация была в январе 1989 распущена, потому что рудники и плавка в Южной Америке большей частью были проданы конкурентным группам.

(Бес-) покой 

С начала моего выхода в отставку я занят больше, чем до этого: я член и был в течении 5 лет председателем управления филиала одной национальной благотворительной совещательной организации, Sitizens Advice Bureaux.

Я научился пользоваться компьютером. Этим я в основном благодарен своему сыну Джонатану, специалисту по компьютерам. Кроме этого, я очень интересуюсь исследованием семьи и сейчас на своем компьютере собрал около 800 родственников. И это продолжается, круг становится все больше.

Далее я занимаюсь «обучением пожилых» в английском варианте. Я основал и стал председателем локальной «пожилой группы», Harrow of University of the Third Age (Harrow U3A). Сейчас у нас более 1350 участников, также собственная веб-страница в интернете и занимается более 90 различных классов. Во всей стране у University of the Third Age сегодня около 120.000 членов в 420 местных группах. После пяти лет в качестве председателя я был назначен президентом Harrow USA. Несмотря на текущую работу для Harrow USA, сейчас я работаю также с национальной Harrow USA, особенно с нашей Harrow USA веб-страницей.

Синклеры

У Сюзан и меня двое чудесных детей, наша дочь Моника, родившаяся в феврале 1952, и Джонатан, наш сын, родившийся в марте 1956. Моника и ее муж Брайан имеют двух дочерей и живут в США. Джонатан женат на Элисон. Они живут со своими двумя детьми, сыном и дочерью, недалеко от меня.

Сюзан и я полностью осознали, что в нашей жизни было много больше счастливого, чем у многих других.

Моя любимая жена Сюзан умерла после тяжелой операции на сердце в сентябре 2006.

Лондон, январь 2010.
Х. Питер Синклер.

Автор скончался в Лондоне 27.04.2010.
http://juedische-geschichte.de
Susanne Rieger, Gerhard Jochem: 01.05.2010