©"Заметки по еврейской истории"
  май-июнь 2023 года

Loading

Жизнь в закрытой коммуне, с одной стороны, вела к сплочению (общие праздники, общие вечеринки и мероприятия), но, с другой стороны, это постоянные внутренние смешения отношений, разводы, схождения, романы и т.п. Через несколько лет киббуцное движение придёт к крупным переменам. Большинство киббуцев обанкротится, они пройдут приватизацию и потеряют общинный уклад, станут продавать землю  под жилье всем желающим со стороны.

Михаил Токарь

ПУТЬ ВРАЧА

(продолжение. Начало в № 2-3/2023 и сл.)

Приезд в Израиль

Михаил ТокарьМы прилетели в Израиль в феврале 1994 года. Из аэропорта нас отвезли на съемную квартиру моих родителей и сестры в Хайфе. Родители и сестра как «старожилы» объяснили нам, как открыть счет в банке и что надо купить в первую очередь на те «подъемные» деньги, которые мы получили в аэропорту. А еще они посоветовали нам записаться на программу «Первый дом на родине». По этой программе молодые семьи примерно на год переезжали в киббуц и там обучались языку, овладевали навыками жизни в Израиле, знакомились с культурой страны.

Инициатором этой программы был Гистадрут — всеизраильское объединение трудящихся, организация, которая охватывала профсоюзы всех самых крупных компаний и государственных служащих, киббуцы и т.д. и т.п. Гистадрут в то время, да и сейчас тоже, обладал огромной властью, влияющей на все сферы жизни в Израиле. Он владел самым крупным банком в Израиле, крупнейшим спортивным клубом. И он решил участвовать в приеме, акклиматизации около одного миллиона евреев, прибывших за короткое время в Израиль.

Мы пришли в хайфский филиал Гистадрута, нас приняла русскоязычная сотрудница. Она расспросила нас о нашем образовании, о планах в Израиле, о наших предпочтениях при выборе киббуца: светский или религиозный, в какой части страны. Разумеется, мы выбрали светский киббуц, на Севере страны, чтобы не удаляться от родителей и сестры. А еще среди наших пожеланий была возможность найти в этом киббуце работу.

Нам предложили поехать в киббуц Ясур (Буревестник). Это показалось нам забавным: всё равно что колхоз Буревестник. Киббуц был не так далеко от Хайфы, и мы согласились. С нами связалась представительница Ясура, которая отвечала за прием молодых семей, и на английском языке мы договорились о дате приезда. У нее же мы узнали, как добираться автобусом из Хайфы.

Многие киббуцы, и Ясур в том числе, были созданы еще до основания государства Израиль, некоторые аж в двадцатых годах двадцатого века. Но большинство киббуцев основали после второй мировой войны евреи из Европы, что спаслись во время Холокоста. Наш киббуц основали евреи из Венгрии, Польши, Чехии, а в последующие годы к ним присоединились выходцы из Англии и Южной Америки. Киббуцники получали от государства в бессрочное пользование землю для сельского хозяйства.

Итак, мы переехали в киббуц. Для жилья нам дали благоустроенный вагончик (в Израиле его называют «караван») — помещение с комнатой, маленькой спальней и еще меньшим салоном, крохотной кухней, душем и туалетом. С мебелью, телевизором и кондиционером. Довольно удобно. Питались мы в столовой киббуца. Так же в киббуце были прачечная, детский сад, бассейн. И за всё это, включая расходы на воду и электричество, мы должны были каждый месяц платить сравнительно небольшую сумму.

По утрам мы с Ириной ездили в ближайший город, Акко, и там до обеда изучали иврит. После обеда и по пятницам мы работали на небольшой фабрике, выпускающей детские наборы типа «Юный химик», «Юный астроном», «Юный сыщик» и т.п. Мы сидели на конвейере и складывали детали в коробку, получая за это минимальную зарплату, около трех долларов в час.

Следует заметить, что в тот период, в девяностые годы, в киббуцах происходили процессы разложения. На полях работали арабы из соседних деревень, на киббуцных заводах — в основном приехавшие в огромном количестве «русские». Сами же киббуцники занимались руководством или какой-то непыльной работой.

Как я уже говорил, большинство киббуцев было создано в сороковые годы и, в основном, выходцами из Европы, к которым позже присоединились евреи из Северной Африки и стран восточного Средиземноморья. Это были люди, прошедшие ад войны, концлагерей, погромов. Все свои небольшие средства они отдавали на общее дело. Каждый киббуцник получал сумму, зависящую от размера семьи, и даже если он был профессор университета или министр правительства, его зарплата перечислялась в общий бюджет киббуца, а он получал только причитающуюся ему долю. В основном работали в сельском хозяйстве, затем появились и заводы. Киббуцные дети росли и воспитывались в интернате внутри киббуца и только в конце недели встречались со своими родителями.

В ту пору, когда мы переехали в киббуц, мы явно видели три разных поколения. Первое поколение: старики, основатели киббуца, которые и после выхода на пенсию продолжали работать. Они были добры к нам, помогали чем могли. Второе, среднее поколение, уже было более приземленное. Они думали о своей выгоде, многие имели имущество за границей. Им удобно было жить в тихой обстановке, растить детей. Они тоже нам помогали, но были отстраненными и смотрели свысока. С третьим поколением, молодежью, мы вообще не сталкивались. Они к нам не подходили, относились довольно пренебрежительно, считали себя «солью земли израильской».

Жизнь в закрытой коммуне, с одной стороны, вела к сплочению (общие праздники, общие вечеринки и мероприятия), но, с другой стороны, это постоянные внутренние смешения отношений, разводы, схождения, романы и т.п. Через несколько лет киббуцное движение придёт к крупным переменам. Большинство киббуцев обанкротится, они пройдут приватизацию и потеряют общинный уклад, станут продавать землю  под жилье всем желающим со стороны.

Но в 1994 году киббуцы еще существовали, мы учились, работали. В киббуце родился наш второй сын. Ирина ушла в послеродовой отпуск. А я после окончания первичного курса иврита (ульпан) записался на курс подготовки к экзамену на получение лицензии врача. Курс этот был при больнице Рамбам в Хайфе.  Чтобы обеспечить семью, я стал работать в маленьком киббуцном доме престарелых: ухаживал за стариками по ночам. Фактически я был медбратом (уход за кожей, раздача лекарств, смена катетера), но за ту же минимальную зарплату. Утром, после ночи в доме престарелых, я ехал в Хайфу на курс.

После окончания курса я сдал экзамен на врачебную лицензию. Это был теоретический экзамен: 150 вопросов с вариантами ответов. После экзамена я получил временную лицензию врача. Для получения постоянной лицензии необходимо было отработать в больнице в течение года и получить рекомендацию от завотделением. Лишь тогда можно было по-настоящему начать работать врачом.

В начале девяностых в Израиль приехало огромное количество врачей из бывшего Советского Союза. Количество ставок в больницах было ограниченным, и руководители больниц и отделений вовсе не стремились принимать на постоянную работу докторов, которые с трудом говорили на иврите, плохо знали английский и не были знакомы с израильской медициной. А медицина в Израиле в основном ориентируется на американскую школу, довольно далекую от тех знаний, что мы получали в Советском Союзе.

Возможность устроиться в государственную больницу была только одна: работать бесплатно и либо найти по вечерам и ночам источник заработка, либо жить на совсем небольшое пособие от министерства абсорбции для врачей. Больницы с большим удовольствием принимали дополнительные рабочие руки без того, чтобы платить им зарплату и обеспечивать социальные условия. Но выхода другого не было.

К тому времени как я получил временную лицензию, мы жили в киббуце уже полтора года. С рождением второго сына нам дали небольшую квартиру. Мы продолжали платить киббуцу ежемесячно за жилье, воду, электричество, столовую, детский сад. И все же нам удалось скопить небольшую сумму, которая позволяла начать строить жизнь. Дело в том, что кроме зарплаты, которую мы получали в киббуце, весь первый год нам на счет перечислялись ежемесячно деньги на обустройство семьи в Израиле. Таким образом через полтора года на нашем счете уже было около 14 тысяч долларов, этих денег хватило бы для первого взноса на покупку небольшой квартиры.

Мы рассчитывали подкопить еще денег, а пока продолжать снимать квартиру в киббуце. Да и условия там были очень хорошими для развития детей: детский сад до 4-х дня, много зелени, отсутствие автомобильного движения внутри киббуца — короче, закрытое безопасное место. Старшему сыну тогда было около шести лет, младшему — семь месяцев. Но нас вызвали в секретариат киббуца и сказали, какие мы замечательные, как хорошо мы ладим с местными жителями. Они уже знали, что я сдал экзамен на лицензию врача, и предложили нам стать кандидатами в члены киббуца. Это означало, что в течение трех лет мы должны были быть под их наблюдением и работать на киббуц. Мне позволили работать врачом вне киббуца, но мою зарплату перечислять в общий бюджет. А Ирине заявили, что так как семья на испытательном сроке, то хотя бы один из членов семьи обязан работать внутри киббуца. Значит, пришлось бы забыть о дипломе врача и работать там, где они укажут: столовая, прачечная, коровник.

Естественно, нам это не подходило и мы попросили остаться в киббуце в прежнем статусе: жить и платить за квартиру и за все услуги. Но получили жесткий отказ. Нам велели собраться за короткое время и покинуть киббуц. Киббуцные старички, выходцы из Польши и Чехии, которые нам всё время помогали, возмутились, но власть в киббуце была не в их руках, а в руках секретариата. Делать было нечего. Мы купили небольшую трехкомнатную квартиру в старом доме. Внесли первый взнос, взяли ипотеку. После увольнения из киббуца мы несколько месяцев получали пособие по безработице. И мы начали новую жизнь.

Следует заметить, что всё время после переезда в Израиль мы были заняты в основном собственным выживанием. За короткий период мы должны были одновременно выучить язык, заработать деньги для семьи, освоить навыки жизни в новых условиях и с другими отношениями. Также мы должны были узнать все институты страны, необходимые для жизни: банковскую систему, национальное и частное страхование, систему жилья, оплаты воды и электричества, налоги, образование. Разумеется, мы должны были подтвердить врачебные дипломы. Все эти заботы заслонили от нас те гигантские изменения в Израиле, что происходили вокруг нас.

В конце 1993 года в Осло были подписаны соглашения между правительством Израиля и Организацией освобождения Палестины, которые, по идее, должны были привести к миру и разделению двух народов. Эти соглашения вызвали огромный раскол в обществе. Часть израильтян искренне радовалась и верила, что мир и процветание вот-вот наступят. Другая часть считала, что это предательство интересов народа. Такой же раскол произошел и у жителей территорий Иудеи, Самарии, сектора Газа. Вскоре после подписания договора начались открытые столкновения между его сторонниками и противниками. Также начались кровопролитные столкновения между евреями и арабами, с десятками убитых и сотнями раненых с каждой стороны.

Эпохальным событием в этот период стало убийство премьер-министра Израиля Рабина евреем, который считал его предателем еврейского народа. Об убийстве Рабина я услышал в автобусе, ехавшем в сторону больницы Рамбам. Там я намеревался начать работу в приемном покое в качестве волонтера. Я думал о сложностях начала работы врачом в Израиле, о том, как я буду обеспечивать семью, где найду подработку. Я был настолько погружен в эти мысли, что новости об убийстве премьер-министра не очень взволновали меня.

Итак, я устроился работать врачом-волонтером в приемном покое крупнейшей больницы Севера Израиля Рамбам. У меня был очень невысокий уровень иврита, я плохо знал медицинскую терминологию, мне было тяжело расспрашивать больных. До приезда в Израиль я был детским врачом, здесь же начал работать со взрослыми пациентами. Рамбам — большая больница, куда поступают одновременно десятки больных. Всех их надо обследовать, заполнить множество бланков, назначить схему лечения. Естественно, с нами были старшие врачи, которые всё контролировали, но ответственность всё равно была огромной.

Я покупал и читал книги по неотложной медицине, заносил в блокнот слова и выражения на иврите и английском, записывал схемы обследования и лечения наиболее частых неотложных ситуаций, осваивал ЭКГ у взрослых пациентов, набирался практических навыков, таких как забор крови из вены и артерии. Я возвращался домой усталым, нагруженным обилием новой информации, подавленным от ощущения того, насколько я ничего не знаю и не умею. Параллельно я стал искать работу по ночам, чтобы обеспечивать семью и выплачивать ипотеку.

В ту пору расцвело множество компаний по медицинскому обслуживанию на дому. С одной стороны, был избыток русскоязычных врачей, нуждавшихся в работе и соглашавшихся на низкую оплату и плохие условия труда. С другой стороны, население требовало медицинскую помощь на дому. Вечером и ночью некуда и не к кому было обратиться. Вызов скорой помощи — дорогое удовольствие, да и в бригадах скорой помощи нет врачей, в основном, там люди, прошедшие курсы скорой первой медицинской помощи; они могли разве что отвезти в больницу. А пожилые люди, особенно выходцы из бывшего Советского Союза ожидали помощи врача, чтоб обследовал, поговорил на родном языке, дал таблетку или сделал укол. Эти старички покупали недорогой абонемент в фирмах по  медицинскому обслуживанию на дому и получали то, чего им так хотелось.

Условия для врачей в таких фирмах были довольно унизительными:  очень низкая зарплата, никаких социальных условий. Фирмы экономили на лекарствах и оборудовании, включая аппараты ЭКГ. Приходилось за свои деньги покупать тонометры для измерения давления, отоскопы для проверки ушей. Один из вызовов на этой работе повлиял на мою жизнь надолго…

Это был обычный вызов. Мужчина, 53 года, известно о проблемах с позвоночником. Семья вызвала врача по поводу болей в спине. Я приехал на машине фирмы, водитель остался внизу. Пациент пожаловался, что уже несколько дней страдает от болей в спине, таблетки, которые прописал семейный врач, не помогают, поэтому вызвал врача, чтоб ему сделали обезболивающий укол.

Я осмотрел больного, всё указывало, что речь действительно идет о болях в позвоночнике, никаких других симптомов не было. Я сделал укол, от которого пациенту стало лучше. Спустившись к машине, я подумал, что для полной уверенности стоило бы еще сделать ЭКГ. У меня в машине аппарата не было, поэтому я позвонил диспетчеру и попросил, чтобы другой врач, который обслуживал этот район, подвёз бы мне аппарат. Я остался ждать в машине. Через несколько минут диспетчер позвонила мне и сказала, что поступил звонок от семьи, что пациенту стало хуже. Я немедленно поднялся в квартиру и обнаружил больного без сознания, пульс и дыхание не определялись. Я сразу же велел семье вызвать неотложную помощь, а сам начал массаж сердца и дыхание рот в рот. Мой набор лекарств не предусматривал ситуации реанимации, ампул адреналина не было. Через несколько минут приехала бригада интенсивной помощи, с врачом, они продолжили реанимацию, но, к сожалению, пациент умер.

Семья не хотела вскрытия. В Израиле вообще вскрытия очень редки, как правило, семьи возражают. Лишь в крайне редких случаях, по постановлению суда производится вскрытие.

Смерть пациента я воспринял очень тяжело, несмотря на то, что это был не первый случай в моей врачебной практике. Это всегда непросто: смотреть в глаза семье, находить какие-то слова… Всегда копаешься в себе — где я ошибся? Можно ли было это предотвратить? Но легко задним числом быть умным…

Некоторое время я продолжал работать в этой фирме, параллельно ища другие, более нормальные места работы: солидные, профессиональные, с лучшей зарплатой и лучшими условиями. Я рассылал свои документы, ходил по больницам в поисках места для специализации по любому направлению: педиатрии, терапии, рентгенологии, но всё было напрасно. К тому времени я отработал год бесплатно в приемном покое больницы Рамбам, получил рекомендации от его заведующего, поменял временную врачебную лицензию на постоянную, но с работой было по-прежнему тяжело.

Через год фирма врачебных визитов на дому закрылась, а я устроился в компанию частных амбулансов и пункт первой медицинской помощи в арабской деревне недалеко от моего города.

От знакомых я услышал, что можно устроиться врачом в полиции. Я съездил в Иерусалим на интервью с начмедом полиции. Он встретил меня дружелюбно, сказал, что ставок в полиции сейчас нет, но предложил временную работу в качестве дежурного врача в следственном изоляторе Кишон недалеко от Хайфы. Условия работы и зарплата там, конечно были совсем не такими, как у штатного врача в полиции. Но мне нужна была работа, и я рассчитывал, что сумею завести знакомства в полиции и, когда появится ставка, сумею войти в штат.

Следственный изолятор Кишон — крупнейшее в Израиле место предварительного заключения — располагается в здании старой британской тюрьмы, с толстыми стенами и бойницами. В нем содержались под усиленной охраной самые опасные преступники с севера Израиля, как уголовные, так и замешанные в террористической деятельности. Там была круглосуточная амбулатория с врачом и медбратьями. Днем в амбулатории работал полицейский доктор, а по ночам и в выходные — гражданские врачи, как я.

Работать с заключенными, конечно, было тяжело. Все они были замешаны в разбое, убийствах, терактах. Многие из них принимали наркотики, требовали от врача успокоительных и снотворных таблеток. Им часто свойственны манипулятивное поведение и угрозы, им тяжело верить. Мне было тяжело относиться к ним с эмпатией, но всё же я старался делать свою работу на совесть. К тому времени Ирина сдала экзамен на врачебную лицензию и устроилась на временную работу в гериатрическом центре, на пособие от министерства абсорбции. Сумма хоть и небольшая, но всё же это было подспорье.

Суд

И вот, когда жизнь стала входить в нормальную колею и появилась надежда на будущее, произошло событие, которое на многие годы повлияло на меня и мою семью. Однажды я получил по почте извещение о поступлении заказного письма. Когда я, забрав письмо с почты, открыл его, у меня потемнело в глазах. Это было уведомление, что против меня, а также против фирмы медицинской помощи на дому и ее владельцев, подан иск от семьи того пациента, который умер во время моего визита более года назад. К иску было приложено заключение врача-кардиолога, который обвинял меня в халатности. Семья наняла адвоката, который вчинил иск владельцам фирмы и мне на 4 миллиона шекелей (примерно 1,2 миллиона долларов).

Это был шок, от которого я не мог оправиться несколько дней. Потом я собрался и смог более или менее трезво обдумать, что мне делать и к кому обращаться. Первым дело я, конечно, связался с владелицей фирмы. Но та сразу заявила что фирма закрыта. Тогда я спросил ее о профессиональной страховке, которая была у меня на момент работы. Выяснилось, что после закрытия фирма расторгла договор со страховой компанией. Еще позже выяснилось, что страховая компания предлагала фирме заплатить некоторую сумму, чтобы покрыть иски, которые могут быть поданы в течение семи лет после закрытия, но фирма отказалась это сделать, решив сэкономить. После закрытия фирмы ее владельцы пытались заняться строительным бизнесом, но прогорели и были объявлены банкротами. При этом я знал, что они продолжают вполне комфортно жить на своей вилле. В результате я остался один с иском на руках на 4 миллиона шекелей.

Я работал врачом в следственном изоляторе, через посредническую фирму, с невысокой зарплатой. Ирина тоже получала небольшие деньги. Двое детей, ипотека. Позволить себе взять хорошего дорогого адвоката я не мог. А тот адвокат, который взял это дело, успокоил меня и уверил, что ничего страшного нет и всё будет замечательно. Я не очень-то поверил его оптимизму, но продолжал сотрудничать с ним, другого выхода у меня не было.

Начались судебные слушания. Как обычно, вначале заседания имели чисто процессуальный характер. Но страх за будущее не отпускал меня, висел надо мной дамокловым мечом. Разумеется, я даже в самых бурных фантазиях не мог подумать об этой сумме. Кроме того, хотя иск был гражданским, только с требованием денег, но я опасался, что семья пациента и ее адвокат обратятся в министерство здравоохранения и в полицию. В этом случае против меня могло быть выдвинуто обвинение в причинении смерти в результате халатности, и я мог лишиться врачебной лицензии.

О том, что происходило со мной, я не рассказывал никому, ни знакомым, ни родственникам. Никто, кроме Ирины, не знал об этом. Я продолжал искать нормальную работу, в больнице или в полиции, но боялся, что этот судебный процесс, пусть и гражданский, помешает мне ее найти.

Этот судебный процесс длился одиннадцать лет. Несколько раз менялись судьи, и тогда приходилось продлевать срок рассмотрения дела, для того чтобы новый судья мог с ним подробно ознакомиться. Позже, когда меня приняли в штат полиции и зарплата моя повысилась, я смог найти хорошего, более дорогого адвоката. Кроме того деньги летели всё время на оплату врача, который бы написал заключение в мою пользу, на оплату отпусков свидетелям, чтобы они могли прийти на заседание суда и представить информацию, что мои действия были вполне профессиональными.

Адвокат делал всё возможное, чтобы отстоять мои интересы, но и он был довольно скептически настроен. Дело в том, что в Израиле, как и в большинстве развитых стран, судебная система обычно находится на стороне «слабых». То есть, когда существует сомнение, оно, как правило, трактуется в пользу пострадавшего. Считается, что человек, пострадавший от государства, от работодателя, от страховой компании, от больницы или больничной кассы по определению более слабый и зависимый, и его надо защищать от сильных мира сего. И хотя в моем случае против той семьи с их адвокатом стоял я один, без поддержки какой-либо организации, положение мое всё равно было незавидным. Мне помогла излишняя ретивость адвоката противной стороны. Он так хотел поскорее получить свои большие комиссионные, что решил подстегнуть процесс. После десяти лет, прошедших с того трагического случая, он вдруг «нашел» вещественные доказательства моей вины: шприц и ампулу от лекарства, которое якобы привело к смерти пациента. Разумеется, эти «улики» были отвергнуты судом.

В результате, после одиннадцати лет рассмотрения этого дела, которое стоило мне огромных затрат денег и нервов, судья отклонил иск. Он постановил, что нет причин обвинять меня в халатности, что причина смерти пациента неизвестна, я не мог ее предвидеть и сделал максимум того, что мог сделать в той ситуации и при тех условиях.

Работа в следственном изоляторе

После трех лет моей работы в следственном изоляторе, открылась, наконец, ставка полицейского врача. Я, естественно, поспешил на встречу с начмедом полиции с просьбой принять меня в штат. На что начмед ответил, что у него есть гораздо более подходящие кандидаты на эту должность: врачи, которые работали долгие годы в больницах. И хотя они не сдали экзамены и не смогли получить удостоверение врачей-специалистов, их опыт в больнице гораздо важнее моего опыта работы в следственном изоляторе. Он «милостиво» согласился рассмотреть мою кандидатуру, но только для того, чтобы создать видимость конкурса на эту должность. Он сразу же предупредил, что я иду только «для количества».

Для того, чтобы кандидат был принят на офицерскую должность (а полицейский врач — это должность майора), он должен получить согласие от начальника соответствующей службы, что его данные соответствуют профессиональным требованиям. Кроме того, кандидат обязан пройти испытания и тесты психологов на соответствие его личностных характеристик требованиям, предъявляемым к офицерам полиции. Нужно было пройти одиночные тесты и в составе группы и показать себя инициативным, сильным человеком, настоящим лидером, способным эффективно взаимодействовать с другими людьми.

Я подробно разузнал об этих тестах, набрал в библиотеке книг по этой тематике, проконсультировался, как лучше себя вести. Все остальные кандидаты, которым начмед пообещал эту должность, видно, полагали, что раз им обещано, то все эти тесты — простая формальность. Но выяснилось, что всех этих кандидатов «зарубили» психологи как не соответствующих по своим личностным качествам требованиям, предъявляемым к офицерам полиции. Единственным кандидатом, которого одобрили психологи, оказался я. Получив заключение психологов, начмед вызвал меня и с кислой физиономией сообщил, что я принят на должность полицейского врача.

Итак, я продолжил работу в следственном изоляторе, но уже в качестве полицейского врача. Зарплата моя резко подскочила. Я получил форму, личное оружие, машину в свое полное распоряжение, различные льготы. Через несколько дней после утверждения в должности я принял присягу. Начальник полицейского округа, генерал-лейтенант, прикрепил мне майорские погоны. В этот момент я вспомнил своего деда, в честь которого меня назвали. Он был военным летчиком, командиром звена бомбардировщиков и погиб через три недели после начала войны с фашистской Германией. Когда он погиб, он был в звании капитана. В тот момент, когда мне вручили майорские погоны, я вдруг вспомнил его и подумал: «Ну вот, дед, я продолжаю твое дело. Я тоже офицер». Придя в тот вечер домой, я отстегнул «звездочку» (в Израиле она в форме листа), опустил ее в рюмку водки и выпил — чтоб «не заржавела, чтоб не задержаться в звании».

Хотя к тому времени я работал в следственном изоляторе уже три года, переход в новый статус дался мне непросто. Полицейский врач ответственен за всё медицинское обслуживание этого сложного конгломерата. Тут и лечение и профилактика заболеваемости среди заключённых, и отслеживание состояния здоровья полицейских, и забота о соблюдении санитарных норм, а также участие в различных полицейских операциях по всей территории Израиля.

Большинство «обычных» заключенных находилось в камерах в полицейских участках, а в следственном изоляторе, как я уже упоминал, содержались самые опасные преступники севера Израиля. Это были сложные в общении люди. Хотя я не замечал у них той чёткой преступной иерархии и организованности, о которых я читал и видел в фильмах про Россию, свои «понятия» были и здесь. Примером таких понятий был обычай резать лицо стукачам (на их языке «куса» — стукач, человек «услышал — рассказал») от уха к краю рта. Такой порез оставлял глубокий рубец, который нельзя было скрыть. Человек с таким шрамом сразу же определялся как стукач, и в лучшем случае с ним никто не общался, а в худшем… Были среди заключенных и драки, и убийства, и самоубийства. Бывали и бунты.

С одним из бунтов пришлось столкнуться и мне. Однажды главари одной из камер решили устроить акт неповиновения, уже даже не помню, из-за чего именно. В тот день все заключенные камеры, а это примерно двадцать человек, решили порезать себе руки и вскрыть вены. Тем заключенным, что боялись себя резать, «помогли»  их сокамерники.

Когда нас с медбратом вызвали в камеру, я увидел двадцать человек со вскрытыми венами на руках. Они еще и давили на раны, чтобы кровь не останавливалась. Весь пол представлял собой кровавую лужу. В ответ на мое предложение пройти в медчасть изолятора, чтобы зашить и перевязать раны, главари заявили, что они отказываются от медицинской помощи внутри изолятора, и потребовали отправить их всех в приёмный покой ближайшей больницы. Они сказали: «вы не имеете права оказывать нам медицинскую помощь без нашего согласия».

Требование было наглое. Отправить двадцать заключенных в приемный покой  — это очень сложная операция с точки зрения охраны и перевозки. Ясно, что часть из них планировала или сбежать из приемного покоя, поскольку это было проще, чем из изолятора, или встретиться со своими дружками, с которыми явно договорились заранее, чтобы получить от них наркотики или что-то еще. Однако они были правы: я не мог оказывать им медицинскую помощь без их согласия. Но и пойти на уступки и выполнить их требования тоже было невозможно.

И тогда я сел по другую сторону решётки камеры, взял в руки кружку кофе и стал неторопливо его пить. На вопрос главарей, что я делаю, я ответил, что жду одного из двух вариантов развития событий: или они согласятся получить от меня медпомощь, или они потеряют сознание от кровопотери, и тогда мне не придется спрашивать их согласия. Они посовещались между собой, поняли, что их план не пройдет и нехотя согласились на медпомощь. Это было что-то вроде конвейера: один медбрат обрабатывал рану антисептиком, я с помощью особого приспособления для наложения скрепок на рану ее сшивал за пару минут, потом другой медбрат быстро перевязывал руку. Таким образом мы буквально за полчаса закончили всё это «мероприятие».

Работа с заключенными — это особая работа. Нужно проявлять к пациенту эмпатию, несмотря на то, что он может быть убийцей, насильником, террористом. Потому что иначе очень легко не поверить его жалобам, часто действительно манипулятивным, и пропустить заболевание и не оказать помощь. Никто не заступится за тебя, если ты не помог заключенному только потому, что был сердит на него, или недоволен его поведением, или ужасался преступлению, которое он совершил. Я должен был быть и врачом общего профиля, и наркологом.

На стадии предварительного заключения человек находится в состоянии тяжелого стресса. Неизвестность, оторванность от мира, постоянное давление следователей, которые делали всё возможное, чтоб заключенный признался в преступлении, даже если он его не совершал. Условия содержания были тяжелыми: скученность, не самая приятная еда, отсутствие возможности выйти из камеры во двор. Часто заключенные просили отвезти их в амбулаторию, потому что это была единственная возможность просто выйти из камеры, прогуляться. Очень сложно соблюсти тонкую грань в отношениях с ними: проявить сочувствие, желание помочь, просто сказать доброе слово — и не стать жертвой манипуляций с их стороны.

Я учился на врача, и мне объясняли важность получения информации от самого пациента для постановки правильного диагноза. С пациентами-заключёнными я всегда знал, что та информация, которую я получал от них, очень редко была правдивой, поэтому необходимо было найти другие, объективные методы обследования, очень ограниченные в небольшой амбулатории.

Частой причиной обращения к врачу было утверждение пациента, что он проглотил батарейку, ложку или другой предмет с наличием металла. Делалось это только для того, чтобы его отвезли в приемный покой. Там он мог встретиться с кем-то или просто на несколько часов выйти из душной камеры с уголовниками, которые давят и угрожают. Естественно, в амбулатории не было рентгеновского аппарата и подтвердить или опровергнуть утверждение заключенного было сложно. Сложно, но не невозможно. Я стал брать у полицейских магнитометр, с помощью которого они искали при обыске опасные металлические объекты. Я проводил прибором над заключенным. Если тот действительно проглатывал батарейку, ложку и тому подобные металлосодержащие предметы, магнитометр издавал звуки. Я даже, зная анатомию желудочно-кишечного тракта, мог примерно определить, где этот предмет находится. Были тяжелые случаи, когда заключенный проглатывал сразу несколько ложек, и ему приходилось делать операцию. Батарейки выходили из организма естественным путем…

Будучи врачом и офицером полиции, я испытывал давление со всех сторон. Тут и сами заключенные с их требованиями, и коллегия адвокатов, боровшаяся за права заключенных, и другие правозащитные организации в Израиле и не только. Поскольку я занимался медицинским обслуживанием заключенных, обвиненных в террористической деятельности, которые были с территории Самарии, находившейся под управлением палестинской автономии, ко мне часто обращались представители Международного Красного Креста. Они просили помочь этим заключенным, но иногда они просто пытались выудить у меня информацию о следствии. С другой стороны на меня давило полицейское начальство, чтобы я отказался от требования минимальных санитарных условий для заключенных, чтобы пореже отправлял их в больницу. Иногда следователи пытались получить от меня информацию личного или медицинского характера, чтобы надавить на подследственных, «расколоть» их. Выдержать попытки давления со всех сторон, остаться верным своему долгу, не пойти против совести — это всегда нелегко, а в такой ситуации многократно сложнее.

Я начал служить в полиции в мае 2000 года, а в сентябре этого же года началась так называемая интифада Аль-Акса, или вторая интифада — «народное восстание», начатое Арафатом. После того, как переговоры с Израилем зашли в тупик, палестинская сторона решила добиться террором того, что не смогла получить в ходе переговоров, то есть уступок. Формальным поводом для начала интифады был подъем Ариэля Шарона на Храмовую гору. Там находится мечеть Аль-Акса, одна из важнейших мусульманских святынь, но для евреев это место, где были построены Иерусалимские храмы: первый, построенный Царем Соломоном и разрушенный вавилонянами, и второй, разрушенный в первом веке нашей эры римлянами. Спор о святости Храмовой горы для основных монотеистических религий: иудаизм, христианство и ислам часто используется политическими силами для нагнетания конфликта.

Начало интифады привело к множеству терактов, которые продолжались до 2005 года. Вначале теракты, направленные против солдат и поселенцев, были только на территории Палестинской автономии. Позже теракты начались по всему Израилю. Взрывы в автобусах, ресторанах, на автобусных остановках совершали террористы-самоубийцы. Они надевали на себя пояс смертника, начиненный взрывчаткой и металлическими предметами — чтобы убить как можно больше евреев.

Мне пришлось лечить двоих таких террористов, у которых взорвались пояса, но они остались живы. Один из них взорвал свой пояс в маршрутном такси. Старик еврей, который сидел рядом с ним, погиб, а сам он был тяжело ранен. После множества операций, с удалением поврежденных органов брюшной полости и стенки живота, его вернули в следственный изолятор. Мне пришлось его перевязывать и лечить послеоперационные осложнения. Второй террорист хотел взорвать свой пояс, когда пытался войти в автобус, но какой-то пассажир в последний момент это заметил и вытолкал его из автобуса, поэтому взрыв произошел снаружи. Оба эти террориста остались в живых, потому что лишь часть взрывчатки была задействована при взрыве. Лечить их, как и многих других, прошедших через мои руки, было нелегко, к тому же они были озлоблены, грязно ругались на арабском и иврите, но надо было выполнять свой врачебный и гражданский долг.

Но работа эта была важна для меня, я часто встречал среди заключенных интересных людей со сломанными судьбами. Однажды мне довелось познакомиться с одним заключенным, который во время нашего знакомства был мелким преступником, но до этого многие годы занимался контрабандой драгоценных камней. Через аэропорт, через границу с Египтом. Он познакомился с бедуинами в Израиле и на Синае. Однажды, по его словам, он спас от изнасилования бедуинскую девушку, дочь шейха, выстрелами отогнав от нее насильников. В благодарность за это, опять же по его рассказам, ему сделали прямо в шатре шейха под анестезией операцию: удалили из горла через разрез на шее миндалины и вшили вместо них «карманы» из кожи верблюда. Он научился сжимать мышцы шеи таким образом, что смог складывать в эти карманы драгоценные камни, а потом так же их вытаскивать.

С годами он бросил контрабанду и превратился в мелкого преступника: занимался небольшими кражами, чтобы покупать себе наркотики. Но про «карманы» не забывал: держал в них зажигалки и другие необходимые предметы. Он мне рассказывал, что  иногда клал туда бритвенные лезвия и мог резким сокращением мышц шеи «выстрелить» ими прямо в лицо сопернику в тюрьме. Однажды он «для смеха» незаметно снял часы с руки своего же адвоката. Девушка-адвокат даже и не заметила этого, а он потом «великодушно» вынул часы  изо рта и хотел ей вернуть. Она со смущением и ужасом сказала, чтобы он оставил их себе.

Другой интересный, но грустный случай связан с палестинским арабом, который долгие годы сотрудничал со службами безопасности Израиля — и об этом знали и его соплеменники. Со временем он превратился в наркомана, стал «неэффективным» агентом и договор с ним был прекращен. Его должны были перевести на палестинскую территорию, но он понимал, что для него это означало фактически смертный приговор. Будучи в следственном изоляторе, он делал всё, чтобы избежать перевода на палестинскую сторону. Кроме обращения во всякие инстанции, он также вредил своему здоровью, чтобы попасть в больницу. Например, он резал себе вену на руке, вставлял в рану стержень от шариковой ручки, чтобы порез не закрывался, и через стержень наполнял кровью бутылки. Естественно, мы отправляли его в больницу с острой кровопотерей. Потом его перевели от нас, и я не знаю, чем закончилась эта история.

Часто заключенные попадали к нам с запущенным здоровьем. На воле они, естественно, не обращались к врачам, да и врачи к ним относились с опаской, потому что многие из них были агрессивными, да и нужны им были только успокоительные лекарства.

Как-то ко мне стал часто обращаться один заключенный, который жаловался на боли в спине. Он был наркоманом и требовал таблетки от боли и одновременно успокоительные лекарства. Я его несколько раз отправлял в приемный покой больницы, так как чувствовал, что он не просто так жалуется на боли в спине, что есть у этих болей какая-то причина. Но в приемном покое его толком не смотрели и быстро отправляли обратно с рекомендацией дать обезболивающее. В последний раз его все-таки госпитализировали, всерьез обследовали и выявили у него злокачественную опухоль в груди с метастазами в позвоночник. Через несколько дней он умер.

Еще один грустный случай. У человека была злокачественная опухоль плечевого сплетения нервов, ему ее удалили, но при этом пришлось ампутировать руку с поражённой стороны. Но тот человек продолжал мучиться от фантомных болей в несуществующей руке. Боли были страшные, никакие средства не помогали. Он был частым визитером в приемном покое, уже все от него устали. Он чувствовал пренебрежение к его страданиям, ругался, крушил аппаратуру в приемном покое. Каждый раз приезжала полиция, которая забирала его в следственный изолятор. Как правило, судьи на следующий день освобождали его из-под ареста, потому что сочувствовали ему. Этому человеку некуда было идти, он был бездомным наркоманом, семья от него отвернулась.

Однажды, когда он получил очередной приговор суда об освобождении от ареста, выяснилось, что у него нет денег доехать до города. Я поговорил с дежурным офицером, и его на полицейской машине отвезли в муниципалитет в отдел социального обеспечения. Полицейские завели его к социальным работникам и оставили там со словами «это ваш клиент, он нуждается в вашей помощи».

Помимо работы в следственном изоляторе я, как и все остальные полицейские врачи, принимал участие в больших полицейский операциях — для оказания медицинской помощи в случае ранений, травм, обезвоживания и других нештатных ситуаций. Мне довелось участвовать в операциях во время всех религиозных праздников: мусульманских, христианских и иудейских, особенно в Иерусалиме. Потому что любое скопление религиозных людей на небольшом участке Старого города Иерусалима, как правило, сопровождалось стычками, волнениями и агрессивными действиями со всех сторон.

В марте 2003 года, после того как иракская армия захватила Кувейт, началось вторжение американских сил в Ирак. Подготовка к этому вторжению шла долго. США угрожали президенту Ирака Саддаму Хусейну, Саддам Хусейн угрожал Израилю, ближайшему союзнику американцев на Ближнем Востоке, который находился на расстоянии поражения иракскими ракетами. В Израиле помнили обстрелы своих городов во время операции «Буря в пустыне» в 1991 году, а Саддам Хуссейн не забыл, что Израиль разрушил в 1981 году ядерный реактор недалеко от Багдада и таким образом не позволил Ираку стать ядерной державой.

Итак, угрозы усиливались, напряжение росло. И тогда в штабах израильского правительства, армии, полиции и других служб появился план под названием «Эффект домино». Согласно этому плану в момент американского вторжения против Израиля будет применено конвенциональное оружие (ракеты со взрывчаткой), биологическое оружие (вирус черной оспы), а также химическое оружие (нервно-паралитические газы). Даже от той части документа, с которой нам дали ознакомиться, перехватывало дыхание от приближающегося апокалипсиса. Сотни разрушенных домов, тысячи погибших, десятки тысяч пострадавших от ранений, инфекционных поражений и отравления газами. Мы стали готовить списки полицейских, которых надо было привить от черной оспы. Я изучал признаки этой болезни, освежал знания о лечении отравления нервно-паралитическими газами. В свое время я всё это изучал на военной кафедре в своём мединституте.

В 1991 году, после падения обычных ракет из Ирака на израильские города, многие жители со страху вкалывали себе в ногу ампулы атропина, так как чувствовали себя отравленными. Всем израильтянам раздавались противогазы. Люди закупали полиэтиленовую пленку и липкую ленту для изоляции квартир.

Судя по прогнозам, в результате комплексных поражающих мер со стороны Ирака «планировались» десятки тысяч погибших. В Израиле есть лишь один, небольшой институт судебной медицины. Руководство страны понимало, что ограниченный штат судебных медиков не справится с задачей идентификации огромного числа погибших. Поэтому было принято решение, что все судебные врачи, около 30 человек (в том числе врачи пограничной охраны, которые в Израиле относятся к полиции), должны пройти краткий курс по идентификации личности погибших. Предусматривался один день теоретических занятий: лекции судебных врачей, а также врачей-стоматологов и антропологов, чтобы идентифицировать тела по зубам и особенностям анатомии. Большое внимание обращалось на внешний вид: наколки, раны и другие отличительные признаки. Кроме этого, нам полагалось два дня практических занятий: осмотр трупов в судебном морге. Естественно, за три дня невозможно сделать из врача общего профиля судебно-медицинского эксперта, но времени и ресурсов не было. Поэтому и решились на экстренный курс.

После того как мы прослушали лекции, я поехал с севера Израиля в Тель-Авив, в институт судебной медицины. Как положено, я был в полицейской форме. По дороге я слушал по радио местные новости. В 2002-2003 годах был практически пик интифады, как я уже говорил, взрывы в автобусах, ресторанах, на дискотеках, на улице происходили практически ежедневно. Вот и в то утро, подъезжая к Тель-Авиву, я услышал в новостях о теракте в автобусе в Иерусалиме.  «Ну, ты попал…» — сказал я себе.

Приехав в институт судебной медицины, я снял полицейскую форму, надел операционный костюм — штаны и куртку — и зашел к судебным врачам. Естественно, к тому времени они тоже получили сообщение о теракте. Я застал их за приготовлением плотного завтрака: они варили картошку и яйца, нарезали салат. Я был в напряжении, со страхом ожидая, как увижу жертв теракта. В новостях говорили о примерно двадцати погибших и множестве раненых. Но судебные медики меня успокоили. Они сказали, что пройдет много времени, прежде чем трупы привезут в судебный морг. Вначале полицейский сапер должен проверить место теракта, потом тела жертв вынесут из автобуса, потом — первичный осмотр и сортировка, потом перевозка из Иерусалима в Тель-Авив. Всё это займет 2-3 часа. В это время они должны плотно подкрепиться, потому что вряд ли им придется выйти на обеденный перерыв, а работы здесь будет до вечера. Я последовал их совету, основанному на грустном опыте предыдущих терактов, и поел с ними, несмотря на отсутствие аппетита.

Как они и говорили, примерно через два часа стали поступать тела, части тел, частички тел. Все их складывали на бетонные столы морга. Мы вместе с молодым судебным врачом осматривали тела, обращая внимание на цвет кожи и индивидуальные особенности: украшения, татуировки, рубцы после травм и операций, и сравнивали их с информацией о пропавших. Когда мы закончили осматривать и записывать, было уже довольно поздно. Наступил вечер — после тяжелого физически и эмоционально дня.

Весь день я работал как робот: просто осматривал тела, вглядываясь в их индивидуальные особенности. Я как-то не чувствовал особого ужаса от увиденного, а вечером спокойно снял хирургический костюм и переоделся в свою форму. По дороге домой я вдруг почувствовал, что проголодался и остановился в придорожном ресторане. Мне захотелось плотно поесть, но тут я почувствовал, что не в состоянии смотреть на мясные блюда. У меня было ощущение, что от меня разит горелым мясом. Я взял блинчики с творогом, поел и поехал дальше. Едва переступив порог дома, я снял с себя форму и бросил ее в стирку, но запах горелого мяса преследовал меня. Я наполнил ванну, добавил в воду ароматические масла, но запах меня не отпускал. Это был запах обгоревших при взрыве тел, который закрепился в моем мозгу. Тогда я просто налил стакан водки, быстро выпил его и пошел спать.

Во время осмотра тел я выступал в качестве исследователя, тела, лежавшие на бетонных столах, были для меня просто объекты исследования, не связанные с терактом, оторванные от него. Я не видел искорёженный, обгоревший автобус, не видел кровь вокруг, не слышал криков, стонов, сирен амбуланса, переговоров полицейских по громкой связи — всех этих проявлений катастрофы, что усиливают ощущение ужаса и беспомощности перед злом. Мой мозг пытался меня обмануть, защитить от сильных разрушительных эмоций. Но запах — он проникает прямо в мозг, он не проходит через полушария мозга, которые его обрабатывают и пытаются смягчить, и поэтому он часто остаётся главным травмирующим воспоминанием. Но, к счастью, благодаря стакану водки, сну или тому, что я уже был по жизни довольно закалённым эмоционально, это ощущение ужаса постепенно потеряло свою остроту. К слову, через пару недель я опять поехал на практические занятия в институт судебной медицины и вновь по дороге услышал о теракте в иерусалимском автобусе. Но на этот раз всё было гораздо менее драматично для меня, просто еще один тяжелый день…

(продолжение)

Print Friendly, PDF & Email
Share

Михаил Токарь: Путь врача: 10 комментариев

  1. Сэм

    Прочёл с большим интересом.
    Пару фактических неточностей на впечатление абсолютно не повлияли.

  2. В. Зайдентрегер

    Как безыскусно написано и как интересно читается!
    Тот случай, когда важно не как (написано), а что (написано).
    Успехов автору: и в жизни, и в жизнеописании.
    (Но фактические ошибки нужно устранить.)

  3. Zvi Ben-Dov

    «В марте 2003 года, после того как иракская армия захватила Кувейт, началось вторжение американских сил в Ирак.»
    _____________________________________

    Иракская армия в 2003 году Кувейт не захватывала — это было в 1990-м

    Познавательно…

    1. VladimirU

      Гостевая замечательна тем, что в ней узнаешь о статьях, которые стоит прочитать. С вашей подачи прочитал историю Михаила Токаря. Настолько всё узнаваемо и в некоторой степени похоже…И ведь выплыли, вырулили и чего-то достигли…

      1. Zvi Ben-Dov

        «Гостевая замечательна тем, что в ней узнаешь о статьях, которые стоит прочитать.»
        _______________________________________________________

        Т.е. вы рекомендуете туда (в Гостевую) заходить?
        А где тогда от меня народ будет прятаться, включая полив без опаски?
        Оставим им это убежище… 🙂

        1. Л. Флят Израиль

          От Вас в Гостевой прятаться бесполезно. Все Ваши отклики всплывают в Гостевой.

          1. Zvi Ben-Dov

            Убежище состоит в следующем:

            «- Рабинович, если бы вы знали, что о вас говорят, когда вас нет!
            — Когда меня нет, можете меня даже бить.»

            Почти уверен, что в Гостевой отдельные «жалкие, ничтожные личности» про меня что-то пишут, зная, что я туда «не ходю» и, поэтому, им не отвечу. Можно даже претензии предъявлять за отсутствие ответа. 🙂
            Это в чём-то сродни, показу кукиша в кармане или пуканью в далёкую от меня лужу с последующим наблюдением за пузырями и расходящимися кругами.

            То есть таки прячутся 🙂

  4. Vadim

    Добрый день, меня зовут Вадим. Ваш сайт нас заинтересовал и мы хотим предложить вам сотрудничество, в виде размещения статьи у вас на сайте с открытой ссылкой на нас. Интересно ли вам это предложение, либо вы можете предложить иные варианты?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.