ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Через несколько лет я снова столкнулся с этими людьми в аэропорту Шереметьево 2, они так же, как и мы, покидали пределы неприветливой родины. И если мы, еврейские эмигранты, в большинстве своем смотрелись довольно жалко, то немцы выглядели совсем уж плачевно. Даже таможенники во время досмотра шарахались от их убогого скарба, где поживиться им было абсолютно нечем.

Дмитрий Дроб

«АМЕРИКА — ЭТО СТРАНА, ГДЕ ВСЕ ПЕРЕЕЗЖАЮТ»

(окончание. Начало в № 5-6/2024 и сл.)

Большая энергетика ССС

Итак, через пару месяцев после внедрения нашего нового цифрового электропривода на турбине воздуходувки в Кривом Рогу, я возвратился в Харьков, где на испытательном стенде Харьковского Турбинного Завода мы проводили испытания регулирования мощных паровых турбин для энергосистем.

Теоретически, наш прецизионный электропривод должен был обеспечить требуемое быстродействие и точность регулирования, но я долго не мог добиться устойчивой работы системы. Решение оказалось простым, но не очевидным, и пока я не вернулся в Де-Мойн, там долго ломали голову над тем как мне удалось этого добиться.

Успех этих испытаний открыл нам дорогу в большую энергетику, и вскоре мы, инженеры ССС и Харьковского Турбинного Завода (ХТГЗ) отправились в Казахстан, на Ермаковскую (Аксуйскую) ГРЭС, для пуска модернизированной по нашему проекту турбины мощностью 300 МВт.

Станционный поселок Ермак, так он назывался в то время, производил удручающее впечатление — многие здания были покинуты жильцами и стояли с пустыми дверными и оконными проемами, и среди этих развалин периодически гремели раскаты пугающе непривычного, многократно усиленного громкоговорителями голоса муэдзина, возглашающего с минарета часы молитвы.

Приступая к этому пуску, я испытывал смешанное чувство уверенности в успехе и опасений, естественных на непроторенной тропе, мало ли что могло пойти не так? Всеволод Юрьевич Рохленко, начальник отдела регулирования ХТГЗ, вероятно заметив мою некоторую нервозность, решил успокоить нас всех заметив: «Такого, чтобы мы не пустили турбину просто не может быть». Его и Михаила Михайловича Волынского присутствие придавало нам уверенности в успехе, и все действительно обошлось как нельзя лучше.

О наших с М. М. Волынским совместных командировках

Мне много раз приходилось бывать в командировках вместе с Михаилом Михайловичем, и в Казахстане мы тоже оказались с ним вместе не впервые. Еще в советское время, когда мы оба работали в Харьковском ЦКБ, мы побывали на электростанции в районе Семипалатинска, ныне Семи. Мы пробыли там около десяти дней, и все это время я испытывал необычные для меня сильные головные боли. Как оказалось, эта электростанция находилась неподалеку от Семипалатинского полигона где проводились атмосферные испытания ядерного оружия, сильно повлиявшие на окружающую среду и здоровье людей в регионе.

Перед тем как продолжить эту историю, напомню, что в бывшем СССР был постоянный дефицит всего, даже самого необходимого, и среди прочего туалетной бумаги. В Москве, если она появлялась в продаже, за ней выстраивались длинные очереди, и на улицах города можно было увидеть счастливчиков со связками драгоценных рулонов туалетной бумаги. В провинции же она вообще не бывала в продаже. Люди выходили из этой ситуации по-разному. Так, моя жена приносила с завода где она работала отличную мягкую бумагу используемую для обтирки оптики в процессе полирования. Многие пользовались газетами, что наверное было не совсем разумно в эпоху свинцовых полиграфических шрифтов.

Вот и в туалете нашей гостиницы вместо туалетной бумаги лежали аккуратно нарезанные листочки, как оказалось это были списки избирателей. По привычке я начал было их читать и удивился обилию в них немецких фамилий, наверное это были немцы, высланные Сталиным из Поволжья в Казахстан во время Великой войны. Через несколько лет я снова столкнулся с этими людьми в аэропорту Шереметьево 2, они так же, как и мы, покидали пределы неприветливой родины. И если мы, еврейские эмигранты, в большинстве своем смотрелись довольно жалко, то немцы выглядели совсем уж плачевно. Даже таможенники во время досмотра шарахались от их убогого скарба, где поживиться им было абсолютно нечем.

Мне также запомнилась наша первая совместная с Волынским командировка, которая оказалась совсем необычной. В то время я работал над одним из моих первых проектов в Харьковском ЦКБ. Это был проект реконструкции паровой турбины на электростанции в городе Тузла, в тогдашней Югославии. У югославских инженеров возникли вопросы в моей части проекта, и когда они поняли, что я к ним не приеду, в Москву прилетел мэр города Тузлы с перечнем этих вопросов. Он остановился в гостинице Белград, и мы с М. М. Волынским приехали в Москву и встретились с ним в его номере.

Вопросы оказались пустяшными и через полчаса мы с ними покончили. После этого господин мэр Тузлы поставил на стол три чайных стакана и разлил в них бутылку какой-то югославской водки. Он предложил тост за сотрудничество и мы выпили. Потом мы спустились в ресторан и за обедом еще что-то пили, поэтому все о чем мы говорили, что ели, и как добирались к себе в гостиницу, я не помню. Моя память сохранила лишь трагическую исповедь Михаила Михайловича — он рассказал о том, что всю его жизнь камнем лежало у него на душе — его отец ушел на фронт в первые дни Великой войны, и он никогда его больше не увидел.

Бизнес — как дерево, переставая расти он умирает

После пуска турбины в Казахстане последовал ряд успешных внедрений на турбинах мощностью от 300 до 50 МВт. Теперь было самое подходящее время для окончательной доработки системы и защиты ее от конкурентов, которые могли свободно приобретать модификацию электропривода, выполненную специально для нашего проекта. Все это было не сложно сделать, но когда я предложил мой план руководству, Леня Щаранский, обескуражил меня отказом, и вскоре я понял почему — в компании подуло холодным сквозняком перемен.

Отношение нового руководства Roper Industries к руководству ССС постепенно менялось. Сначала на покой отправили президента и основателя ССС Наума Старосельского, который был уже на девятом десятке, и на смену ему пришел Тимоти, племянник президента Roper Industries. Через пару месяцев уволили и Сережу, заменив его в ССС Power Generation на Криса, отставного офицера службы ассенизации на подводной лодке. Вслед за Наумом и Сережей из компании вынуждены были уйти Леня Щаранский, Вадим Шапиро, и некоторые другие приближенные к ним люди. Леня и Вадим создали новую компанию Compressor Controls Systems (CCS), однако что-то не поделили, раскололи ее на две части, и потом долго судились между собой.

Наше новое руководство плохо понимало наш бизнес и кто в нем на что горазд. Поэтому, для нового президента было вполне естественным начать с конфиденциальной беседы с каждым из сотрудников ССС Power Generation. Судя по словам Криса, который сказал мне однажды: «Ты не представляешь, что твои коллеги говорят друг о друге», я был единственным, кто не пытался интриговать в этих беседах. Я думаю, что корпоративная культура взращенная Наумом Старосельским и его воспитанниками, которую можно сформулировать как «разделяй и властвуй», была тому виной.

По мнению нашего нового президента, самым простым и быстрым путем к успеху было повышение расценок на нашу продукцию. Однако специфика нашего бизнеса была такова, что однажды проиграв конкуренту, мы теряли этого заказчика навсегда. Я пытался объяснить Крису, что нельзя сразу ожидать от нашего находящегося в процессе становления бизнеса такой же рентабельности, как от давным-давно утвердившегося бизнеса по регулирования компрессоров, что предстоит еще многое сделать прежде чем повышать цены, например закрыть конкурентам доступ к нашим комплектующим. Однако на все это у него был один ответ: «Как я могу знать рыночную стоимость нашей продукции не повышая расценок?».

Так, из-за недальновидности руководства, мы стали проигрывать конкурентам, которые изучали, копировали и улучшали технологию, первопроходцем которой были мы, а защищать наши запатентованные авторские права через суд было слишком накладно. Все это побудило меня в очередной раз приняться за поиск работы.

«Господь — пастырь мой; …»

Хотел бы я оставить за рамками моего повествования это печальное событие — кончину моего отца, но я пишу не роман, а биографическую повесть моей семьи, и не в праве менять судьбы ее героев по своему усмотрению. «Господь — Пастырь мой; …» — так начинается первая строфа 23-го псалма из Книги Псалмов в Танахе, еврейской Библии. Этот псалм читают во времена скорби и на еврейских похоронах. Такое время пришло и в нашу семью.

С тех пор, как мои родители и семья брата приехали в Америку и поселились в городе Де-Мойн, штат Айова, прошло почти одиннадцать лет. Постепенно мои родители прижились на новом месте, научились худо-бедно изъясняться с американскими соседями и в магазинах и завели новых друзей. Мы, их дети, жили рядом и часто с ними виделись. С точки зрения материальной, пособия по старости, которое они получали от правительства, при их скромных запросах с избытком хватало им на жизнь. В общем, их жизнь текла размеренно и незаметно. Но однажды отец почувствовал тяжесть в груди, и во время медицинского обследования врач кардиолог обнаружил у него неизлечимую болезнь — стеноз аорты — которая статистически оставляла ему около пяти лет жизни.

Хирург настаивал на немедленной операции. Несмотря на шок, в который нас привела эта трагическая новость, у нас хватило воли и здравого смысла отложить операцию на несколько дней, чтобы посоветоваться с лечащим врачом. Как оказалось, не только срочности в операции не было, но не было в ней и необходимости. Как объяснил нам лечащий врач, качество жизни после такой операции могло оказаться намного худшим чем без нее, а продолжительность жизни в обоих случаях ожидалась одинаковой. И получалось так, что наш хирург, настаивая на срочной операции, опустился до уровня уличного торговца, который любой ценой старается сбыть свой товар.

После этого случая наша жизнь на время возвратилась в свое привычное русло. В 1999 году отцу исполнилось 80 лет, но он, несмотря на возраст и вопреки болезни продолжал вести активный образ жизни. Отец, как и многие люди его поколения воспитанные в духе советского стоицизма, считал жаловаться постыдным. К сожалению, это распространялось и на его отношения с врачами, и на обычный медицинский вопрос «На что жалуетесь?», он отвечал, что жалоб нет. Как оказалось, в свои восемьдесят, как и большинство мужчин его возраста, он имел проблему с предстательной железой, симптомом которой было затрудненное мочеиспускание. Он скрывал это и от нас, и от врачей, в результате чего у него развился отек легких.

Наша дочь Юля с семьей жила в Далласе, в Техасе, и в один из декабрьских дней 2002 г. они гостили у нас. Вечером в пятницу, мои родители, семья брата, и Юля с мужем и сыном собрались у нас в доме на семейный обед. Сэф, так звали моего внука, обаятельный девятимесячный несмышленыш, развлекал всех нас своими проделками.

Отец никогда не злоупотреблял алкоголем, и не раз я наблюдал как во время застолий он украдкой опрокидывал свою рюмку в кадку с фикусом, спаивая несчастное растение, чтобы обмануть настойчивых сотрапезников. Последние же годы жизни он вообще не пил спиртного, но в тот день он выпил капельку коньяка. Когда он уходил, я обратил внимание на его изменившуюся походку, но не придал этому большого значения.

На следующий день, в субботу, отец почувствовал себя плохо. Мы не знали что предпринять, то ли везти его в отделение срочной помощи, то ли ждать понедельника, на который у него был назначен визит к его лечащему врачу. В конце концов решили подождать, но к утру воскресенья ему стало намного хуже, и он попросил вызвать скорую помощь. По дороге в госпиталь у него остановилось сердце.

Его оживили уколом в сердце и в госпитале положили в отделение реанимации под дыхательный вентилятор. В течение первых трех дней он часто просыпался, но трубки вентилятора в горле не давали ему возможности разговаривать. Тогда я принес ему карандаш и планшет с листом бумаги, и он начал переписываться с нами, интересовался будет ли операция и когда его осмотрит хирург. Мы тоже не могли смириться с мыслью о его смерти, готовились к тяжелой операции и трудному восстановительному периоду после нее. Мы старались сохранить наши отпуска для послеоперационного ухода за ним, и поэтому дежурили у него в палате поочередно, ночами и по вечерам после работы я или мой брат, а днями с ним бывала Зина. Мне ужасно жаль, что я не взял тогда отпуск и не провел рядом с ним все те немногие часы, которые у нас оставались.

Через три дня его осмотрел хирург и сказал, что операции не будет. На пятый день пребывания в госпитале, 15 декабря 2002 г., немного не дожив до 84 лет, отец скончался. Хоронили его по еврейской традиции, в еврейском пределе кладбища. На церемонию прощания в похоронном доме пришло неожиданно много народу. Папины американские друзья говорили, что никогда не видели такого количества людей на похоронах обыкновенного человека преклонного возраста. Думаю, что они были не совсем правы в этом. Он действительно был простым и скромным, но нельзя было назвать его обыкновенным, о чем свидетельствовали его поступки на протяжении жизни.

Те, кто был знаком с ним даже короткое время, ощущали его незаурядность, и, наверное поэтому, проститься с ним пришло так много людей. Кортеж машин из похоронного дома на кладбище растянулся на огромное расстояние. И хотя отец никогда не был гражданином Израиля, многие машины были украшены бело-голубыми флагами с шестиконечной звездой, наверное потому, что у моего отца была настоящая еврейская душа.

И снова Хьюстон

Мы жили в Де-Мойне еще года три после смерти отца. За это время наш Миша снова удивил нас, окончив среднюю школу первым учеником класса из 670 человек. Обычно на выпускной церемонии традиционно чествовали такого ученика и давали ему слово от имени класса, но в том году, когда первым оказался еврей с Украины, вторым китаец и третьим индус, администрация школы упразднила эту традицию и предоставила слово дочери одной из мам-активисток.

Миша мечтал поступить в MIT, лучший технический университет Америки. По всем показателям он был подходящим кандидатом, так как в добавок к своим исключительным показателям в учебе, он играл в теннис за школьную команду, был членом школьного дискуссионного клуба, и т. д. Но от абитуриента, среди всего прочего, требовалась еще и рекомендация от выпускника MIT, а среди наших знакомых таковых не оказалось.

Приемная комиссия предложила ему побеседовать с одним из профессоров университета штата Айова, который закончил MIT. В те времена мы даже не догадывались о том, что в большинстве американских университетов широко практикуется селекция профессорского состава по политическим мотивам. Чем левее мировоззрение преподавателя, тем благоприятнее его перспективы на профессорскую должность. Как на грех, профессор, который интервьюировал нашего сына, придерживался крайне левых взглядов, и простодушный Миша, в то время разделявший консервативные взгляды семьи, с треском провалил эту беседу о жизненных ценностях. После этого, его выбор пал на университет в городе Энн-Арбор, штат Мичиган, и мы с Зиной остались одни в нашем опустевшем доме. Я все еще работал в ССС, но ситуация там ухудшалась, и когда мне случилась работа в компании ICS Triplex, я принял предложение, и мы во второй раз уехали из Де-Мойна в Хьюстон.

Компания ICS Triplex специализировалась в разработке и изготовлении систем повышенной надежности для регулирования и защиты производственных процессов. В мои обязанности технического эксперта (Technical Authority), наряду с проектной и конструкторской работой, входила разработка алгоритмов регулирования паровых и газовых турбин и компрессоров для их новой системы «Trusted». Через несколько лет эта разработка была успешно завершена и продана известной Французской фирме Alstom, которая использовала Trusted для регулирования паровых и газовых турбин на многих электростанциях разных стран мира. Так, описанные мною во внутренних публикациях компании алгоритмы по регулированию вращающегося оборудования воплотились в жизнь и получили широкое распространение.

Штаб-квартира ICS Triplex находилась в Англии, в небольшом городке Мэлдон, графства Эссекс. Там же находилась и группа разработчиков, и мне, вместе с президентом Хьюстонского филиала Алланом Рентком, который руководил этим проектом, приходилось несколько раз бывать там. Это было удивительное место, совсем не похожее на Англию в Лондоне.

Компания размещалась в очень старом здании бывшего торгового склада, хотя и несколько перестроенном, но сохранившем свой первоначальный облик. Высокие потолки лежали на массивных дубовых балках, которые опирались на могучие дубовые колонны. Под высокими окнами проходил узкий канал, по которому мчался быстрый поток воды и в этом потоке время от времени мелькали баржи — когда-то они перевозили складские грузы, а теперь катали туристов.

Меня поселили в гостинице «Five Rivers Resort» при гольф-клубе, километрах в пятнадцати за городом. По своей привычке, в свободное время я бродил по окрестным полям и однажды, среди кустов и деревьев набрел на маленькое, старинное, но явно ухоженное кладбище, с поросшими мхом могильными плитами и маленькой часовенкой. Надписи на могильных плитах и на часовне смыли дожди и выветрил ветер до такой степени, что их почти невозможно было прочитать.

В одном месте, по дороге из гостиницы в город, одиноко стоял крошечный уютный ресторанчик, который содержал повар итальянец. Мне не приходилось встречать таких ресторанов в Америке — готовили здесь исключительно из свежих продуктов близлежащих ферм, и хозяин знал толк в традиционной европейской кулинарии и итальянских и французских винах.

Иногда мне приходилось делать презентации на местах у заказчиков, и одна из них привела меня в Японию. Из Токийского аэропорта я выехал автобусом в город Нагасаки, где находились корабельные верфи, турбинный завод и штаб-квартира фирмы Mitsubishi Heavy Industries. Это был относительно долгий путь, но из всей поездки мне почему-то запомнился только странный обряд на автобусных станциях, когда диспетчер, перед тем как отправить автобус по маршруту, церемонно раскланивался с водителем, да еще бесконечная череда высотных домов Токийских пригородов вдоль дороги.

Я направлялся на встречу с инженерами турбинного завода. За несколько лет до этого я проводил техучебу с японскими инженерами строительного отделения этой же фирмы на заводе сжиженного газа в Арабских Эмиратах, и был удивлен их пристальным вниманием ко второстепенным, на мой взгляд вообще не нужным им деталям. Вместо отведенных на мой доклад двух часов, они долго донимали меня вопросами отпустили лишь на следующий день, после того, как их руководитель с удивлением воскликнул: «Так это же так просто!».

Помня об этом, я ожидал от моих коллег турбинистов по крайней мере не меньший интерес к моему докладу. Так и оно вышло. Мне трудно объяснить такую их добросовестность, может быть это как-то связано с корпоративной культурой основанной на феодальных традициях, которые все еще сильны в Японии. В отличие от американцев, большинство японцев всю свою жизнь работают в одной и той же компании, которая, в свою очередь, многое делает для своих сотрудников, предоставляя бесплатную медицину, детские учреждения, образование и многое другое.

Вечером, прогуливаясь вблизи гостиницы, я вышел на маленькую уютную площадь со сквериком, в котором старики усердно стучали костяшками домино — забивали козла, и на мгновение мне показалось, что я нахожусь в Харькове. Кое-где во дворах двух и трёхэтажных домов, попадались крошечные, огороженные невысоким бордюром грядки. На этих грядках горожане обычно выращивали рис, продукт, который несуразно дорог в Японии.

Рядом с гостиницей я увидел вывеску суши ресторана, и, хотя я был равнодушен к этому блюду, решил зайти и попробовать его на его родине. Меня усадили в отдельной комнате и ко мне вышел то ли официант, то ли управляющий, владевший английским. Потом мне принесли на нескольких блюдах разные вариации суши и роллов с традиционными специями и со стаканчиком японской рисовой водки сакэ, и официант стал объяснять мне что есть что, и как это едят. И когда он предложил мне попробовать васаби, эту очень острую пасту зеленого цвета, я положил в рот сразу все. Мой инструктор смотрел на меня с ужасом и просил поскорее выплюнуть это, но я проглотил не поморщившись и запил рисовой водкой. Видя такое, он внезапно успокоился и философски заметил: «Ты не американец, ты русский».

Прошло несколько лет, и когда работа над новой системой Trusted уже завершилась, ход событий в компании принял давно знакомый мне оборот — нас купила известная фирма Rockwell Automation, ведущий изготовитель логических контроллеров для фабричного производства. Теперь, маркетингом и продажей нашей продукции занимались их люди. Они не имели ни опыта, ни налаженных связей в новой для них отрасли, и часто действовали наобум, обращаясь к тем, кому наша продукция была не нужна, либо была не по карману. Моя работа теперь сводилась к рутинным обследования оборудования маловероятных заказчиков, бесполезным презентациям и писанию бесконечных технических предложений. Все это снова подтолкнуло меня к перемене места.

* * *

Последней гаванью в моей турбулентной профессиональной карьере стала французская фирма Schneider Electric, а точнее два ее отделения Triconex и Foxboro в Хьюстоне. В мои обязанности главного инженера проекта (Principal Project Engineеr) входили выбор и модификация алгоритмов программного обеспечения проекта, программирование, а также работа с чертежниками, конфигураторами интерфейса оператора и инженерами механиками, задействованными на проекте.

Теперь я не так часто бывал в разъездах, но однажды, в качестве консультанта нефтяной компании Exon Mobil, провел четыре месяца в пригороде Лос-Анжелеса, небольшом городке Монровия, и эта командировка оказалась удивительным подарком судьбы. Мы с Зиной снимали небольшую двухкомнатную квартиру в пяти минутах ходьбы от знаменитого Калифорнийского дендрария и ботанического сада, который служил съемочной площадкой для многих Голливудских фильмов. Мы купили годовой абонемент, и посещали этот ботанический сад ежедневно, и каждый раз находили в нем новые для нас уголки.

Дворик нашего небольшого многоквартирного комплекса украшали цветочные клумбы и небольшой плавательный бассейн с тонкоствольными, устремленными высоко в небо пальмами вокруг него. Иногда по двору прохаживались преисполненные чувства собственного достоинства павлины, которые забредали сюда из дендрария. Временами, завидев публику они горделиво распускали веером хвост, вызывая восхищение зрителей и наслаждаясь этим.

Рядом с нашим жильем было еще одно восхитительное место — в долине, на фоне живописных гор, лежал сказочный Калифорнийский ипподром. Нам повезло, мы попали в самый сезон, и посещали его каждую неделю, благо для людей нашего возраста по четвергам вход был свободен. А в выходные дни мы обычно выезжали в горы, простирающиеся вдоль океанского побережья. С вершины горного перевала открывался восхитительный вид на ярко голубой простор Тихого океана. Оттуда мы спускались к прибрежным городкам Малибу или Санта-Моника, и по дороге к Малибу, все еще в горах, заезжали на кампус Пеппердайнского университета и завтракали в одном из его кафетериев с видом на океан.

Такую жизнь можно было бы считать райской, если бы не некоторые технические разногласия с заказчиком, которые испортили мне много нервов. Такое случалось из-за того, что в технических вопросах я был склонен отстаивать истину невзирая на неприятности которые из этого проистекали. Однако, в конце концов, они всё-таки осознали, что я помог им избежать ряда серьезных ошибок в проекте, но не до такой степени чтобы поблагодарить меня за это, или, упаси бог, извиниться.

О наших соседях

Много лет назад мы приземлились в аэропорту Майами, откуда и началось наше путешествие по Америке. Мы много раз переезжали из города в город, туда, куда вела нас моя работа. Но теперь, мы уже 18 лет живем на одном месте в Хьюстоне. Это самый долгий срок в моей жизни, который мне случилось прожить на одном месте.

Мы живем в пригороде Хьюстона в Техасе. Pядом с нашим районом есть парк, с искусственным водоемом среди соснового леса. На моей улице, наряду с несколькими семьями белых американцев, живут эмигранты из Индии, Эквадора, Китая, Турции, Вьетнама, Ирана и Намибии. Евреев в нашем районе я не встречал, но россияне здесь имеются. Я хочу рассказать именно о моих соседях россиянах, ведь знал я их лучше, чем других наших соседей, да и перипетии их судеб зачастую бывали покруче, чем у других, и временами напоминали детективный сюжет.

Карло и Ольга

Одной таких семей была семья итальянца Карло из Нью-Йорка и его русской жены Ольги. Карло в молодости служил в армии, но вышел в отставку прежде положенного срока из-за каких-то проступков, о которых он не любил говорить. Он стал водителем грузовика и со временем, выбился во владельцы небольшой транспортной компании с дюжиной грузовиков в ее автопарке. Однажды он познакомился по переписке с русской невестой, Олей, из-под Пскова. Оля жила в военном городке, в котором была расквартирована Псковская дивизия десантников, и в этой дивизии служили ее отец и брат. Она была в разводе со своим первым мужем, который сильно пил и пускал в ход кулаки. Обходительный и непьющий Карло завоевал Олино сердце. Карло привез Олю в Америку и они поселились во Флориде, где у него был дом и бизнес.

Однако вскоре после свадьбы его дела пошли не так как хотелось бы, и пытаясь их поправить, он сделал «неверное деловое решение», дважды продав один и тот же грузовик. Когда за покупкой явился второй покупатель, ни грузовика, ни денег уже не оказалось в наличии. Дело попало в суд, и Карло с Олей не придумали ничего лучшего, чем быстро продать все свое недвижимое имущество и скрыться из Флориды. Они приобрели дом в нашем районе, и благодаря этому, мы получили возможность познакомиться с этой колоритной парой.

Первым делом, после покупки дома Карло обзавелся дорогим автомобилем Chevrolet Suburban и великолепным, сияющим хромом мотоциклом, который держал не в гараже, а выставлял в гостиной комнате своего дома, так, что его было видно с улицы. Иногда он облачался в белый костюм и совершал на этом мотоцикле объезд района. Потом, он попытался занять у меня денег, на что я посоветовал ему продать мотоцикл. Как вскоре выяснилось, именно это и была его цель, но беда была в том, что и машина, и мотоцикл были взяты в аренду. Однако прежде чем ему удалось отыскать жертву в лице простодушного покупателя, его нашел суд, и под арестом отправил во Флориду, к месту судебного разбирательства. Ему присудили выплачивать в рассрочку деньги пострадавшему покупателю грузовика, а также заплатить судебные издержки и выкупную сумму для освобождения из-под ареста.

Все это время Оля работала продавщицей в магазине, но денег на выкуп у нее не было. Она разыскала в Хьюстоне православную церковь и одолжила там несколько тысяч из фонда пожертвований прихожан. Когда Карло вернулся из Флоридской тюрьмы, он решил одним ударом разрубить душившую их финансовую удавку бегством в Россию. Он продал дом и прихватив с собой своих любимцев, трех преклонного возраста собак, поспешил к новой жизни в России в военном городке под Псковом. Готовясь к отъезду, Карло поместил остатки своего капитала в коллекцию дорогих карманных часов, которые у него отобрали на российской таможне. Когда-то он восхищался приемом, который оказала ему Олина родня и Псковские десантники. Как их приняли на этот раз и что с ними сталось мне не известно.

Володя и Лида

С Володей и Лидой я случайно познакомился в нашем парке. В то время они были в поисках дома и, следуя моему совету, заглянув в наш район на нем и остановились.

Володя, наполовину армянин, наполовину белорус, был родом из Баку. Его старший брат был влиятельным человеком в Азербайджана, и принял активное участие в судьбе своего младшего брата. Вероятно с его поддержкой Володя поступил в Московский Институт Нефти и Газа на геологический факультет, а после его окончания остался работать в Москве и дослужился до академика Академии Наук. Он был самым высокооплачиваемым сотрудником в своем институте. В советское время он часто ездил в заграничные командировки, в основном в Африканские страны, а после развала СССР, устроился работать по контракту с нефтяной фирмой в Лондоне. При его непосредственном участии было открыто значительное месторождение углеводородов, что принесло ему значительные деньги.

Лида была его второй женой, а он ее вторым мужем. Она окончила Московский Институт Советской Торговли и рано вышла замуж. Ее первый муж был сыном высокопоставленного советского хозяйственника, который помог ей устроиться продавщицей в магазине Березка. Потом ее свекор попал под суд, а ее муж запил. Примерно в это же время она познакомилась с Володей. Случилось это на собачей площадке, но через некоторое время их отношения вышли за рамки кинологии, и в конце концов они поженились.

После окончания Володиного контракта в Лондоне он нашел работу в Америке и они с Лидой переехали в Техас. Володя, который уже хорошо на девятом десятке, давно не работает. Живут они на нашей улице, и поначалу между нами установились дружеские отношения.

Все испортил русский телевизор и Путинская война в Украине. Лиде начало мерещится, что все вокруг нее русофобы. Она стала плохо спать и начала принимать психотропные снотворные препараты, но от этого ее состояние только ухудшилось. Зина имела неосторожность открыть ей доступ на свою страницу в Фейсбуке, и Лида начала регулярно следить за ее перепиской и за перепиской ее друзей. В результате этих наблюдений она собрала обширный материал из которого сделала совершенно неверные выводы.

Здесь я должен пояснить, что в бывшем СССР, все работники гостиниц, официанты ресторанов и продавцы таких магазинов как валютная Березка, были внештатными осведомителями КГБ. Все они писали отчеты обо всем подозрительном, с чем сталкивались на работе. И вот, в один прекрасный день, мы получили от Лиды письмо с доносом нам, на нас же самих. Это был замечательный образец эпистолярного жанра стукачества советских времен. В нем были перечислены комментарии Зининых друзей осуждающие войну в Украине, выдаваемые за русофобство, нападки на эмиграцию из бывшего СССР в Израиле, якобы эти люди не хотят работать и сидят на шее у государства, а также другие подобные преступления. Досталось и мне, потому что я советовал Зине избегать долгих телефонных объяснений с Лидой. Письмо заканчивалось уведомлением о разрыве отношений и о том, что Володя просит нас при встрече с ним больше не здороваться. После этого я перестал замечать Володю на улице, но однажды мы с ним всё-таки столкнулись лицом к лицу, и он первым со мной поздоровался. Оказалось, что он ничего не знал о Лидином письме.

Эпилог

Вскоре после смерти отца, тяжело заболела мама. Пройдя курс лечения она почувствовала себя несколько лучше, и доктор обещал долгосрочную ремиссию. Неожиданно, ее поразила тяжелая сопутствующая болезнь, и мы приехали из Хьюстона навестить ее. Мы застали маму в госпитале. Ее врач беспомощно разводил руками, он считал причиной ее болезни постигший ее после смерти отца нервный стресс: «Можно лечить больное сердце, но разбитое сердце не лечится», говорил он. Все, что он мог сделать, это продлить ее жизнь переливаниями крови, после которых ее самочувствие временно улучшалось.

В один день, после очередного переливания крови, мы вышли с ней на высокий балкон в госпитале, с которого открывался вид на центральные кварталы Де-Мойна и позолоченный купол здания Капитолия. Вдруг, к нашему балкону подлетела крошечная птичка колибри и зависла в воздухе прямо перед мамой, как будто разглядывая ее, что было удивительно и показалось нам доброй приметой. Но примета подвела, и тот день закончился плохо.

В тот самый день Зину разыскал ее знакомый врач рентгенолог, чтобы конфиденциально сообщить ей ужасную новость — он обнаружил на маминых рентгеновских снимках метастазы в позвоночнике, что, по его заключению, вскоре должно было привести к ее полному, «от ушей до пяток» параличу. Мамин лечащий врач подтвердил диагноз рентгенолога, и мы попросили его прекратить переливания крови и перевести ее в хоспис, где больных не лечат, а заботятся только об их комфорте. Не раз мама просила нас поступить именно так в подобной ситуации.

По всем показателям это был хороший хоспис, но безнадежность положения больных людей, для которых это место стало последним пристанищем, производила на всех тягостное впечатление. Некоторые вновь прибывшие пациенты, осознав куда они попали, приходили в крайнюю степень отчаяния. Мы видели как один поступивший к вечеру пациент настаивал, что произошла ошибка и требовал вернуть его в госпиталь чтобы продолжить лечение, а к утру он скончался. Когда в хосписе умирал очередной пациент, перед выносом трупа закрывались все двери из комнат пациентов в коридор, которые обычно держали открытыми, и всем сразу становилось понятно, что случилось.

Мама понимала, что умирает, ей даже сообщили об этом, как это принято в американских больницах. Больше смерти она боялась болей, но этого не было, помогали сильные наркотические препараты. Она угасала в отдельной палате с окном, выходящим в соседний двор, в котором на игровой площадке детского садика весело копошилось будущее, но этого она уже не замечала.

Она скончалась в канун еврейского праздника Суккот. Приехал раввин из Хасидской синагоги, распахнул окно, и ее душа покинула тесные стены палаты. Ее похоронили очень быстро, в тот же день до захода солнца, но несмотря на это, многие ее друзья и соседи успели попасть на церемонию прощания на кладбище. Ее могила находится рядом с могилой отца, под одним надгробным камнем.

Старшая из сестер отца, Соня, вместе с семьями своих четырех дочерей репатриировалась в Израиль, и до конца жизни жила в г. Ашдоде. Как всегда, она ставила интересы семьи выше своих собственных и до конца жизни оставалась опорой скреплявшей семью. Ее муж, Ефим, умер от старых ран на Украине, задолго до отъезда Сони с детьми в Израиль. Умер он зимой, находясь на лечении в санатории для инвалидов войны в Одессе, и мой отец чуть было не замерз в кузове попутного грузовика, сопровождая его останки из Одессы в Горловку.

Младшая сестра отца Роза и ее муж Абрам последние годы жизни жили в г. Луганске на Украине. Однажды Абрам неудачно упал и сломал шейку бедра. Необходима была операция, но государственная медицина Украины отказывала в дорогостоящем лечении людям старше семидесяти лет. Отказали в операции и Абраму, лицемерно утверждая, что в операции нет необходимости. Через три месяца, вполне осознав обман, он умер с горькой обидой на страну, за которую он проливал кровь, и на жену, которая в свое время отказала семье в возможности уехать в Америку. Роза умерла через несколько лет после смерти мужа.

Младший папин брат Лазарь жил в Мариуполе на Украине. С ним случилась та же беда, что и с Абрамом — он поскользнулся выходя из ванны и сломал шейку бедра. Заведующий врачебным отделением убедил его, что в операции нет необходимости, и единственным утешением в этой печальной истории может быть то, что больной старик пережил молодого обманщика врача, который вскоре погиб в автомобильной катастрофе. Лазарь обладал отменным физическим и психическим здоровьем, которое на этот раз сработало против него. Последние шесть лет своей жизни он не вставал с постели, не мог даже самостоятельно повернуться, и все эти годы его дочь Инна самоотверженно ухаживала за ним. В отличие от Абрама, он почти до последнего своего вздоха верил в обещанное докторами выздоровление.

Я проработал в моей последней компании около шести лет. Однажды, на пуске нефтехимического завода, я подготовил программу и ушел спать, попросив позвонить мне за два часа до начала пуска. Наверное обо мне забыли и вспомнили в три часа ночи, после того, как приступили к пуску и что-то пошло не так как надо. Я приехал, и со сна никак не мог сообразить в чем дело. Спас меня местный инженер, вместе с которым я готовил оборудование к пуску, он напомнил мне о незначительном изменении, которое я внес несколько часов назад в программу, но забыл отразить в интерфейсе оператора.

После пуска этот человек деликатно заметил, что он лично не стал бы работать на седьмом десятке на такой работе как моя. Мне было 64, и я, отдавая себе отчет в том, что мне становится все труднее справляться со стрессовыми ситуациями, принял ко вниманию его совет. Потом случился застой в нефтехимии. Работы в компании стало гораздо меньше, и в какой-то момент я решил оставить все это молодым, перестал искать для себя проекты, просто сидел дома и ждал что будет. К моему удивлению, прошло почти полгода моего ничего не делания, прежде чем обо мне вспомнили и вызвали в офис для увольнения.

Как я и ожидал, меня сократили за отсутствием работы, и по моему статусу выплатили мне зарплату за полгода вперед. Так обыденно, без официоза прощального собрания, речей сослуживцев и никому не нужных памятных подарков, без всей этой лживой помпы, которую я всегда ненавидел, завершилась моя трудовая карьера. Стив Бротсман, мой босс, один из тех блестящих молодых инженеров с которыми я когда-то познакомился в Woodward Governor в Колорадо, перед тем как их всех уволили, оставил мне на память мой новенький iPhone 6, а вместо него бросил в ящик своего письменного стола старый неисправный. Он предложил мне пройтись по компании чтобы попрощаться, но я отказался, и без оглядки и сожалений навсегда оставил крысиные бега[1] корпоративной жизни.

Конец

[1] Крысиные бега (англ. Rat race) — идиома, крылатая фраза, используемая для описания бесконечного, циклического, бесцельного или обречённого на провал действия.