ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Но надо должное отдать его таланту выявления иудеев. Он примесь этой крови найдет практически в любом. Причем в любой пропорции, хоть капля на ведро. В его присутствии все почему-то начинают живописать, как нравятся им блюда из свинины.

Дмитрий Раскин

УЧИТЕЛЬ ГЕНРИХ МАСС

Фантазия на тему реконкисты

Драма в четырех действиях

Действие происходит в несколько условной Испании, в совершенно реальном средневековье. Имена исторических деятелей и вымышленных персонажей изменены.

Действующие лица:

Генрих Масс, наставник инфанты

Антония Бланка, инфанта

Король

Королева

Маленький Великий инквизитор Лоренсо

Дон Леонардо, реформатор

Графиня Вероника, «двойной агент»

Шут

Дон Карлос, богатейший землевладелец, эксперт по «еврейскому вопросу»

Матео (Мордухай), марран

Голос жены Матео

Художник

Первый министр

Второй министр

Третий министр

Алонсо, врач, приятель Генриха по университету

Главная фрейлина

Фрейлина

Совсем юная фрейлина

Первый паж

Второй паж

Один придворный преклонных лет

Другой придворный преклонных лет

Диас, придворный низкого ранга

Малолетние принцы и принцессы

Фрейлины, Придворные, Стражники, Тюремщики

Глашатай

Участники религиозного шествия, они же народ

ПРОЛОГ

Закрытый занавес.

На сцену выскакивает шут.

Перед занавесом в ряд установлены пять картинных рам в человеческий рост.

Картины закрыты свисающими до пола тканями.

Шут. Попробуем себе представить, заставим самих себя вообразить, что при дворе завелся наконец-то реформатор. Он смел и прогрессивен.

Подходит к первой картине, сдергивает ткань. Из старинной картинной рамы подмигивает зрителям дон Леонардо.

Дон Леонардо. Пора менять систему. Иначе мы отстанем от Европы и не заметим, как империя начнет ржаветь, дряхлеть. (Выходит из рамы, берет раму в руки, уходит).

Шут (указывая на две следующие картины). Их величества! Король и королева! Чтоб не обидеть никого и славную историю державы, упаси нас бог, не очернить, короля мы назовем Николасом. К тому же мы его пронумеруем, пусть будет он Николас где-то так пятнадцатый. А королеву назовем Анхелой Марией. Почему бы нет?

Срывает ткань с картин. Король и королева выходят из своих старинных рам, величественно удаляются. Появляются Первый паж и Второй паж, благоговейно берут портретные рамы, уходят.

Шут (подходит к следующей картине). Сколько ж раз в романах и на сцене изображали Великих инквизиторов, а мы решили показать вам маленького… такого, знаете ли, ма-а-аленького Великого инквизитора. Ну так, для разнообразия. (Срывает ткань с картины).

Инквизитор. Со всем смиреньем, положенным добродетельному христианину, несу свой тяжкий крест. (Берет свою раму и, демонстрируя, как тяжело ему дается эта ноша, уходит).

Шут (подходит к последней картине). А что б была интрига и любовь, мы в пьесу вводим юную прекрасную принцессу. Какое б дать ей имя? Пусть будет Антония. И даже Антония Бланка! (Срывает ткань с мольберта. В раме только лишь силуэт фигуры и овал лица: ни глаз, ни носа, ни…) Так что ж такое? Неужто наш художник настолько опередил пятнадцатый наш век, что вышел за рамки реализма?! А-а, просто он еще не знает, как передать всю красоту, всю трепетность принцессы.

Входит художник. Явно недоволен, что шут показывает зрителям его незаконченную работу. Берет картину и уходит.

Шут. Со всеми остальными мы познакомимся по ходу действа. Да, кстати! Пора б его нам наконец начать. (Меняя тон). Король великий наш изволил мудрое принять решение. Он несравненной, обожаемой инфанте из-за границы взял в наставники профессора и ритора, чей мозг и чей язык прославлены на всю Европу. (Проходится по сцене колесом). Инфанте год остался до помолвки. И государь, как любящий отец, повелевает – чтоб этот год прошел с той наивысшей пользой для ума и остроумия принцессы, какая только в природе может быть! (Проходится по сцене колесом). И оказавшись, как только срок придет, в чужой стране, инфанта наша сможет легко заткнуть за пояс всех тамошних принцесс. (Начинает раздвигать занавес руками). Итак, учитель уже у нас. Под руководством царедворца как раз сейчас осматривает достопримечательности и разные, там, памятники старины.

Занавес раздвигается.

Действие первое

Сцена I

Городская площадь с готическим собором, но в облике города также угадывается и современная архитектура.

Входят Генрих и Диас.

Диас. А этот наш собор заложен был еще при основателе династии Николасе I Могущественном, а завершен при нынешнем великом государе Николасе XV Снисходительном.

Генрих (записывает). Как интересно. И этот путь от силы, мощи к милости и благу, то есть к настоящей, самой верной и надежной силе.

Диас (испуганно). Попридержи язык свой, чужеземец, француз ли, англосакс иль как тебя.

Генрих. Но я же только…

Диас (перебивает). Если каждый начнет хвалить и славить власть как в голову ему взбредет – что же станет с нашим государством?!

Пауза.

Мы не готовы к такой свободе.

Генрих. Это интересно. (Хочет записать).

Диас (отвлекая внимание, показывает вверх). Смотри! Смотри!

Генрих (не без испуга). Что там?

Диас (тоном экскурсовода). Великолепный шпиль собора длиной в сто двадцать с половиной метров.

Послышалась музыка. Зазвенели колокола. На площадь выходит процессия. Кресты. Статуи святых. Звучат латинские песнопения. У всех участников действа, включая детей, угрюмые, злые лица. В процессии есть нечто угрожающее, зловещее.

Генрих (с ужасом). Они готовят аутодафе?

Диас. Да нет. Совсем забыл предупредить. У нас сегодня праздник городской. Хороший, добрый праздник.

Генрих. Если эти люди так радуются, каковы ж они тогда в ненависти или горе?

Процессия пересекает площадь, исчезает.

Диас. Вот мы и пришли.

Подводит Генриха к массивной двери. Стучит. Дверь открывается, Диас с учтивым поклоном пропускает Генриха вперед.

Прошу, ученый муж. Сейчас от лестницы пройдешь направо и сразу вниз – наш мажордом тебе расскажет о деталях этикета, ну, что там можно и чего нельзя.

Генрих. Я полагаю, в большинстве своем «нельзя»?

Диас (демонстративно игнорируя реплику). Потом обильный ужин. А завтра пополудни будешь ты (благоговейно закатывает глаза) представлен.

Генрих проходит в дверь.

Диас (один). Не думал, что профессор будет столь неприлично молод и неприлично столь наивен. Как бы не вышло это боком. (Задумывается). Боком? Только вот кому?

Сцена II

Один из залов королевского дворца. Королевская семья застыла в тех же позах и одеждах, как на картине Веласкеса «Королевская семья». Позирует художнику, усердствующему за своим мольбертом. Генрих только что закончил все свои положенные по протоколу поклоны. Стоящий за его спиной Диас доволен – Генрих справился, нарушений этикета нет.

Король. Мы рады, что такой прославленный философ, ученый и поэт, блестящий ритор и… как это называется у вас, профессор?

Генрих (склоняется). Ваше Величество чрезвычайно добры ко мне и неимоверно снисходительны.

Король (продолжает). Займется обучением инфанты. Ее Высочество учили с детства. На первом же занятии, проэкзаменовав, составите мнение об уровне ее развития. Воспитание принцессы сродни огранке редчайшего бесценного алмаза. И завершить такую вот работу мы доверяем вам, учитель Генрих.

Генрих склоняется и застывает в поклоне.

Королева (Генриху, одновременно одергивая маленькую принцессу, которую держит за руку – та устала позировать художнику). Вы, как ученый и историограф, конечно же, знаете, насколько давние традиции опеки над наукой и покровительства различным трубадурам у нашего царствующего дома.

Генрих (склоняется). О да, Ваше Величество.

Король (улыбаясь). Мы надеемся, что обрели для дочери учителя требовательного и, в случае чего, сурового.

Генрих. Я считаю, ученик, кем бы ни был он по рождению, служит познанию, а служба эта порою требует и черновой работы, и терпения, и навыка принять достойно неудачу.

Король и королева недоуменно переглянулись.

Но этот вид служения, наверное, единственный из всех возможных служб, где неудача может стать ценнее успеха, ошибка – оказаться вдруг условием иль содержанием истины.

Королева (Диасу). Надо будет напомнить челяди, что учитель – не шут и не обслуга, не…

Король. Ну что ж вы так, Ваше Величество – при нашем-то дворе понятно это всем уже давно, само собой. Уважение к знанию придворные мои впитали с материнским молоком. Точнее, с молоком своих кормилиц, но в данном случае неважно.

Королева. Согласна, государь. (Диасу). Но лучше будет все-таки напомнить.

Сцена III

Праздник во дворце. Генрих в толпе придворных. К нему подходит шут.

Шут. Я вам завидую, ученейший.

Генрих. В смысле?

Шут (показывает на залу, заполненную гостями). Такой простор для естествоиспытателя. Наверное, вы уже составили классификацию всех наших местных видов? (Не дает Генриху сделать протестующий жест). Не скромничайте, мэтр. У вас уж набралось на тома этак два. А это только первый вечер. (Изображает глубокую задумчивость). Хотя, наверное, вы правы, здесь вид один – простейшие кровососущие, зато подвидов тьма.

Генрих. Но, может, вы все-таки введете меня в курс?

Шут (удивлен, что к нему обращаются на «вы»). Ах, Боже ж мой! Вы не захватили сюда увеличительного стеклышка?! Тогда смотрите.

Возникает круг света. В нем оказывается роскошно одетый мужчина с водянистыми глазами и тяжелым лицом.

Шут. Дон Карлос. В родовых его бесчисленных владениях пасется столько крупного и мелкого скота, что он ни в ком не видит человека. Он может всё – настолько, само собою, изначально, что ничего уже не хочет. Вот беда.

Пауза.

Но надо должное отдать его таланту выявления иудеев. Он примесь этой крови найдет практически в любом. Причем в любой пропорции, хоть капля на ведро. В его присутствии все почему-то начинают живописать, как нравятся им блюда из свинины.

Генрих. Но я не ем свинины. Берегу желудок.

Шут. Поберегите лучше голову.

В круге света оказывается молодая женщина, она уже в маске, хотя маскарад еще не начался.

Шут. Графиня Вероника де лас Алва Летиция и прочее. Богобоязненна до страсти. Вдова. В который раз вдова. Владеет двумя обширнейшими коллекциями.

Генрих. Бабочки и минералы?

Шут. Святые мощи и мужчины, чьи мощи как-то даже не слишком-то и святы.

В круге света оказывается король, беседующий с невысоким, кругленьким, румяным, лысоватым человечком в сутане. Его взгляд вполне добродушен. С королем он держится почти на равных. Это Великий инквизитор, но он сейчас весьма отличается от самого себя в портретной раме. Видимо, художник ему сильно польстил.

Шут (с комическим ужасом затыкает себе рот ладонью). А! (Второй рукой накрывает свои глаза). О! (Убирает руки). Это наш Великий инквизитор. Это титул такой, точнее, должность. На самом деле он маленький Великий инквизитор в прямом смысле, а в переносном – особенно. Мастер делопроизводства, фанатик переписки. И день за днем текут себе бумаги то к королю, то в Рим. За столько лет сидения на этом месте каким-нибудь немыслимым злодейством не удивил он ни земли, ни Неба. Даже скучно.

Генрих (недоуменно). Но эти все его костры?

Шут. Всё среднестатистическое.

Короткая пауза.

Так хочется в историю, но чтоб не раздражить начальство. Прославился лишь только разоблачением тайных содомитов. Он брал их на живца.

Генрих. Но в каждом человеке должно быть и хорошее…

Шут. Хорошее? (Радостно). Есть, есть! Конечно, есть.

Генрих (радостно). Ну вот.

Шут. У них у всех хороший аппетит.

Король и инквизитор выходят из круга света, скрываются в кулисе. Свет движется по сцене крадучись в поисках новой жертвы. К Генриху подходит инфанта с фрейлинами.

Инфанта. Ах, вот вы где, печальный мой наставник. Наш шут, смотрю, не слишком вас развлек.

Шут. Я, душенька, старался. (Шутовски раскланивается, уходит. Вместе с ним исчезает и круг света).

Инфанта (она не то чтобы красива – очаровательна, обаяние ранней, еще не раскрывшейся полностью юности). Я понимаю так, что вы не очень любите балы и маскарады? Я, признаться, тоже. Но после сегодняшнего многочасового позирования нашему противному художнику так хочется просто попрыгать.

Главная фрейлина. Фи! Ваше Высочество!

Инфанта (смеется звонким девичьим смехом). Молчу. Молчу.

Генрих (смеется, заразившись от нее). Мне кажется, Вашему Высочеству на балу будет ненамного свободнее, чем перед мольбертом.

Главная фрейлина с брезгливым неудовольствием рассматривает Генриха.

Инфанта. Отец говорит, что надо терпеть и делать умное лицо ради истории.

Генрих. Боюсь, для истории нужно кое-что другое. (Усмехнувшись над собственным вырвавшимся резонерством). Я это так, не берите в голову, Ваше Высочество.

Инфанта. Ну что же, завтра жду вас в классе. Надеюсь, вы как опытнейший лектор найдете, чем поразить Мое Высочество.

Звонко смеется. Все фрейлины, кроме главной, позволили себе деликатный смех. Генрих чуть было не рассмеялся тоже, но под взглядом главной фрейлины осекся.

Инфанта уходит со своей свитой. Генрих остается один, ему несколько неловко, не знает, чем занять свое внимание. Сзади неслышно подходит, берет его за локоть инквизитор. Генрих от неожиданности слегка пугается.

Инквизитор. А-а, испугались. (Добродушно смеется). Нет, нет, мой друг, не надо представляться. Прекрасно знаю, кто вы, что… В моей библиотеке ваш трактат.

Генрих. Польщен, Ваше (он не знает точно, как надо обращаться к инквизитору) Преосвященство. Прошу простить, если назвал вас не так, не счесть за дерзость.

Инквизитор (с театральным стариковским добродушием машет свободной рукой, другая по-прежнему цепко держит локоть Генриха). Ну что вы! Что вы! Мы же с вами просвещенные люди и не станем чрезмерно придавать внимания чинам и форме. К тому же перед Господом мы все равны, не так ли? (Жестко). Ко мне положено обращаться «Ваше Святейшество». Так вот, в трактате вашем мысль (с доброй улыбкой), что надо сосредоточиться в религии на главном, очистить тело Церкви от всяческих наростов и напластований, и, если Церковь есть лампада – надо, чтобы стекла мутные не искажали свет.

Генрих. Немного не так, Ваше Святейшество.

Инквизитор. Да, да, ваш текст я излагаю вольно, где мне тягаться с вами в стиле, вы изъяснялись иными несколько словами, но мы же с вами отнюдь не о словах. (Заговорщически подмигивает Генриху). Скажу вам откровенно, я не просто ваш единомышленник – по части чисток я уже предпринимаю кое-что.

Генриха начинает несколько мутить. Инквизитор замечает эту его реакцию, ему приятно.

Одна лишь на сегодня просьба, милый Генрих Масс.

Генрих. Я весь внимание, Ваше Святейшество.

Инквизитор. Воспитание инфанты, что может быть важнее и ответственнее?! Вы согласны?

Генрих (старался говорить без вызова). Конечно, государственной важности дело.

Инквизитор (с отеческой усмешкой над наивностью собеседника). Не только. Вот и не только! Воспитатель что? Резцом искусным созидает в душе воспитанника.

Ждет восхищенно подобострастной реплики Генриха. Генрих молчит.

И, стало быть, не только государственное, но и Церкви дело! И потому, мой друг (сам не замечая, сильнее сжимает локоть Генриха), я попрошу вас передать священной инквизиции конспекты ваших лекций и планы семинаров.

Генрих вздрагивает.

Нет, это не контроль. (Оскорбленно). Как вы могли подумать! Я понимаю, да, конечно, у нас же мыслят как: раз инквизитор, то уже не человек.

Ждет от Генриха оправданий, уверений вроде: «Нет, что вы! Человек!» Генрих молчит.

Никто не станет заниматься цензурой, господин Масс. («Цензуру» произносит с брезгливым отвращением: «Какая гадость»). Мы просто должны быть в курсе. Да выйдите ж из обморока. И эта ваша бледность, право. (Кричит ему в ухо). Быть в курсе, говорю! Не больше. Ах да (как бы случайно вспомнив), если можно, хотелось бы увидеть и программы. По всем предметам. И книги, которые дадите вы инфанте, тоже – все, по описи. (Далее говорит сухим, деловым тоном). Завтра передайте в канцелярию, желательно, чтоб до обеда. И предоставьте также вашу родословную.

Генрих. Святая инквизиция желает знать, не было ли вдруг в моём роду евреев?

Инквизитор. И полу.

Генрих. Простите, Ваше Святейшество, полу- что?

Инквизитор. Полу-евреев. Тем более, что это «полу» у них не получается почему-то. Всё равно выходит еврей, и всё. И с этим надо что-то срочно делать. Так вот, вернёмся к программам, книгам и конспектам… Завтра и к двенадцати.

Генрих. Хорошо, Ваше Святейшество.

Инквизитор. Ну вот и замечательно.

Генрих. Если Его Величество не будет против. (Смотрит на руку инквизитора, держащую его локоть).

Инквизитор (делает вид, что не заметил этого его взгляда). Конечно же, не будет. Мы делаем с ним общее – он властью земной, а я небесной. Да что я объясняю вам, ученому столпу! Ах, если б дар вы философский свой, да посвятили Церкви.

Генрих. Я, с вашего позволения, все-таки спрошу у короля.

Инквизитор (сладко). Конечно, позволяю. И в согласии Его Величества не сомневаюсь ни на чуть. А вам лишь дам совет, разумеется, без всякой связи с нашим разговором: кесари рассеянны.

Генрих. То есть?

Инквизитор. И в милости, и в покровительстве. Сегодня вот король с тобой почти как с другом, а завтра тебя не может вспомнить. И не по умыслу, и не со зла – рассеян просто.

Пауза.

А инквизиция сосредоточена. Святая инквизиция – ей дорог каждый.

Пауза.

Пусть самый малый, самый ничтожный. Она ни про кого не забывает.

Генрих (спокойно, твердо). Да, я понял.

Инквизитор (хихикнув). Вот и славно. Славно. Я говорю, что все же хорошо, что с вами мы сейчас вот так вот, по душам. И все недоразумения сняты.

Генрих. Недоразумения?

Инквизитор (умиляясь его наивности). Ну да, конечно. Вам стоило сделать два шага по бальной зале, а я уж получил на вас пяток доносов. (Увидев реакцию Генриха). И я о том же. Среди кого живем! Быть может, это Небо испытывает нас? Как вы считаете?

Генрих. Позвольте не считать. Во избежание шестого доноса.

Инквизитор (преувеличенно смеется такому ответу). Не часто удается найти такого собеседника! Мне кажется, милейший Масс, что мы подружимся, начнем общаться. Так хочется порой, чтоб рядом была душа, с которой можно не о работе, а так вот обсудить полотна мастеров, продегустировать сонату или какой-нибудь сонет. (Проникновенно). Ах, если б знали, как мне тяжело. (Выпустил локоть Генриха). С каким трудом я сдерживаю натиск мракобесов. И светских, и церковных. Они все жаждут, хе-хе, чего б вы думали?

Генрих. Наверно, крови.

Инквизитор (с негодованием). Хорошее же мнение у образованных о нас, об инквизиторах! Прямо жупел какой-то сделали из самого уж слова «инквизитор». А то, что мы уже спасли тысячи, десятки тысяч душ, вам, гуманистам, всё равно?! Конечно, вы же боретесь за принцип, и что вам люди!

Генрих (с надеждой и боясь поверить). Вы в самом деле отпускаете подозреваемых, если они оправдались?!

Инквизитор. О, это было бы немилосердно – отпустить, чтоб грешник душу погубил, чтобы обрек ее на муки вечные в аду. Нет у вас сердца! Мы же, простые, смиреннейшие инквизиторы, движимые безграничною любовью, как я уже сказал, спасаем души заблудших братьев наших. Но как спасти? Скажите, ученый, многомудрый Генрих. Как помочь несчастному? А средство есть, и называется оно – огонь. Ведь это счастье, что есть огонь, не правда ли? И в добрых наших, заботливых руках как много он уже принес добра. И даже тот, кто на костер отправлен по ошибке, он попадает в рай как мученик – вот мудрость, вот всеблагость Господа! Но, кажется, я вас совсем уже заговорил, простите старика. Идите, веселитесь. Праздник же. Такой хороший праздник.

Подает Генриху руку для поцелуя. Генрих с отвращением целует. Инквизитор благословляет Генриха и уходит.

Сцена IV

Генрих в одной из дворцовых комнат. Сюда доносится лишь приглушенный гул праздника.

Генрих (самому себе). А ты чего хотел?! Быть может, ты не знал заранее?! Услышал что-то новое из этих чудных уст? Вот и терпи… ради высокой цели. (Передразнивает себя). Высокой цели. И что? Вот так и понесешь его клеркам свои черновики? Да, понесу, конечно.

Пауза.

Но только донесу ли?

Входит графиня Вероника. Она в карнавальной маске, но не в той, в которой видел ее Генрих прежде. Неслышно подходит к Генриху, берет его за локоть. Генрих на этот раз не пугается, а брезгливо отдергивает руку.

Генрих (обернувшись). Простите, дона.

Графиня Вероника (подчеркнуто кокетливо). Неужто я так неприятна вам?

Генрих (пытается заставить себя говорить любезно). О, что вы! Но мне прощения нет. Будь наделен хоть каплею и чувства, и ума – я восхитился б вашей красотой, еще не видя вас и к вам не обернувшись.

Графиня смеется. Непонятно, увидела ли она, что это сарказм, и оценила или действительно приняла как комплимент.

Генрих. Чем все-таки я могу искупить?

Графиня Вероника (кокетливо настолько, что, может, это самоирония). Мужчины так самонадеянны. Вы, кажется, и впрямь считаете, что искупление здесь возможно?

Генрих. Простите мне мой тон. Я просто нахожусь в процессе привыкания к обычаям страны. Пытаюсь слиться с пейзажем.

Графиня Вероника (вдруг просто). Я, к сожалению, уже.

Генрих. Простите, дона, я не знаю, как к вам обращаться.

Графиня Вероника. Сегодня я под маской незнакомки. Пошло, да? Но если я ее сниму – у нас получится пустой, формальный, пусть и изящный разговор. Я роль играю, когда без маски.

Короткая пауза.

И в маске тоже.

Генрих. В вас что-то есть.

Графиня Вероника (прежним тоном). О боже! Этот комплимент я слышу из уст того, кто признан лучшим ритором Европы? Чему же вы научите инфанту? А кстати, чему вы собираетесь ее учить, но только честно, потому как между нами.

Генрих (оторопело). Ничему такому, что шло б вразрез с учением Церкви.

Графиня Вероника (смеется). Вы правда посчитали, что я шпионю в пользу инквизиции?! Тогда примите поздравления – вы стали подданным Николаса XV (Смеется. Смех ее становится нервным). Прощайте, Генрих Масс. (Уходит).

Генрих (один). Она права, я верноподданный страны, где в венах вязнет рабство. (Состроил самому себе гримасу, означающую: «Вот влип. Сиди теперь», – а также: «Красиво как сказал! Что, полегчало?»)

Сцена V

Генрих пробирается сквозь толпу в разнообразных масках. Всюду смех, музыка, танцы, конфетти. Безудержное веселье недобрых масок. Генрих пробирается так через всю сцену, у самой кулисы его останавливает мужская фигура в длинноносой маске. Генрих хотел было обойти, мужчина снимает маску, под ней дон Леонардо, молодой, статный, чернобородый.

Дон Леонардо. Вы, вероятно, знаете, кто я?

Генрих. О да, высокочтимый гранд.

Дон Леонардо. Рад встретить человека Ренессанса. (Тут же, без паузы). Не знаю почему, но меня заинтересовал ваш разговор со здешним инквизитором.

Генрих. Но как же?

Дон Леонардо. Шпионы, друг мой, как же без шпионов. Одни шпионят на меня по службе, другие за реалы, дублоны или талеры, а третьи по зову чести.

Генрих изумлен. Дон Леонардо снисходительно усмехается.

Да, друг мой, да.

За портьерой, что за их спинами, послышались вздохи и возня совокупления.

(Улыбаясь). Давайте, Генрих, отойдем.

Проходят на середину сцены. Безудержно радующаяся карнавальная толпа тем не менее аккуратно обходит дона Леонардо не задевая.

Генрих. Но я…

Дон Леонардо (не давая ему сказать). Так вот, я говорю, если завтра господин учитель перед своей премьерой в классе у Ее Высочества заглянет в канцелярию Его Святейшества, то обретет хозяина. Хозяин будет строг, но справедлив. (Непонятно, говорит ли он всерьез или же издевается). Но если вдруг случайно нет – и Генрих Масс пройдет к принцессе сразу – то надо ли говорить, какого обретет врага…

Генрих. Всегда я выбирал себе друзей, и вот теперь врага могу я выбрать. Забавно, правда? Только этот враг при всем его могуществе как-то не льстит моему самолюбию.

Дон Леонардо (вдруг жестко). Король не станет ссориться с Великим инквизитором по пустякам!

Пауза.

Вы не сумеете здесь проскочить меж двух огней. Для вас второго огня просто не существует.

Генрих. И вы мне предлагаете спокойненько изжариться на первом? Вообще сегодня что-то слишком часто я слышу про огонь.

Дон Леонардо. Страна такая. Предназначение наше, наш особый путь, особая духовность. (Далее демонстративно переходит от сарказма на вельможный тон). Смешны и несуразны будут муки выбора, тогда как выбор просто невозможен – отсутствует вообще! (Надевает свою маску, исчезает в карнавальной толпе).

Действие второе

Сцена I

Комната дворца, оборудованная под класс. Генрих закончил свою лекцию, складывает бумаги, инфанта под впечатлением.

Инфанта. Конечно, я с детства знала о Сократе, но то, как вы рассказали… Собственная смерть как комментарий к мысли?

Пауза.

А если это всё же жест?

Генрих (он еще не вышел из вдохновенного состояния лектора). И вы считаете, что он заложник жеста?

Инфанта. Я не считаю… Не хочу считать.

Генрих. А знаете что, Ваше Высочество, пусть это будет вашим домашним заданием. Подумайте с пером в руке. Я тоже сяду за бумагу, и мы на следующем занятии обсудим. Дополним ли, переиначим эти наши тексты.

Инфанта. И я еще хотела вас спросить. Сократ приговорен народом – мысль была убита демократией. Демократичнее правления мир не знал и вряд ли вновь узнает когда-то в будущем. Быть может, это доказательство превосходства монархического правления? Я могу это использовать как аргумент в споре?

Генрих. Вряд ли. Потому что, если будет вдруг такой возможен спор, тем более спор с вами… значит, что-то дрогнуло в самой монархии. При всём моем благоговении перед вашим царствующим домом. (Раскланивается).

Инфанта. Я не ребенок. Извольте говорить со мной серьезно.

Генрих. Мысль, отмененная указом самодержца иль процедурою голосования… Мы всегда будем пытаться загнать мысль в стойло, обкорнать ее по своим лекалам, сделать соразмерной нам, нашим святыням и любимым болячкам. Мы такие, да. И вот тогда уже мы радостно объявим такую мысль свободной. Умилимся себе самим – носителям свободной мысли.

Инфанта (очень серьезно). Так что же тогда нам остается?

Генрих. Знать это о самих себе. Помнить об этом во всех наших успехах на пути прогресса или же Блага.

Инфанта (с самоиронией). Я совсем еще ребенок. Зачем вы мне рассказываете такие вещи?

Сцена II

Генрих проходит по галерее дворца. Ему навстречу графиня Вероника.

Графиня Вероника. Вам повезло с ученицей, господин Масс. Такой блестящий ум

Генрих узнает графиню по голосу. Изумлен ее красотой и в то же время напряженно ждет какого-то подвоха.

и не испорчен мертвым знанием, не так ли, господин учитель? А как горят глаза, и рдеют щечки как! И этот первый трепет в предчувствии познания. Не правда ль, это счастье для учителя?

Генрих. Не знаю только, чего же больше у этих стен – ушей иль глаз?

Графиня Вероника. О, с вашим острым словом вы станете, наверное, главным украшением салона Ее Высочества.

Генрих. Что, есть уже салон?

Графиня Вероника. Как?! Инфанта вас не посвятила? Она желает свой иметь салон, и чтобы во французском духе. Конечно ж, не в ущерб традиции культурной нашей, не подрывая духовных наших скреп… Я в меру скромных сил инфанте помогаю. Назначена ответственной за галльский дух.

Генрих. А кто ответственен за скрепы?

Графиня Вероника. Ваш предшественник инфанте излагал свою идею – написана бессонными ночами. (Задумывается). То ли просвещенная монархия, то ли образованный монарх… не помню точно. И знаете, принцесса впечатлилась. Но тут наш инквизитор в учителе раскрыл еретика. И слава богу, что так быстро. А то представить страшно, что мог он натворить, промедлив инквизиция с расследованием. Вы, может, удивитесь, но мы здесь все недолюбливаем инквизицию… и в общем есть за что. Но следует признать – она необходима, порою без нее никак. Я чувствую, что вы со мной согласны, Генрих. А если б тот учитель и вправду был невиновен, он разве б убежал?

Генрих. А что, в наш славный век и в самом деле есть еще еретики?

Графиня Вероника (доверительным шепотом). Не знаю, есть ли, нет, но точно знаю – есть аутодафе.

Генрих. В сравнении с этим всё остальное знание, боюсь, что будет так, необязательным и условным.

Графиня Вероника. И вот еще: приставленный к инфанте профессор естествознания подкуплен был. И знаете ли кем?

Генрих (перебивает). Не может быть! Профессор неподкупен!

Графиня Вероника. Мне с вами интересно.

Генрих. А мой предшественник… ну тот, что был с идеей… графиня, вы, наверное, знаете, остались ли бумаги от него, какие-то черновики, конспекты?

Графиня Вероника. Конечно, всё осталось, об этом не волнуйтесь. Всё в архивах священной инквизиции. (Нарочито, без перехода). Да, кстати, о конспектах – вы вчера Его Святейшеству пообещали.

Генрих (кричит). Графиня!

Долгая пауза, на протяжении которой Генрих вглядывается в Веронику. Графиня делается серьезна и грустна под этим взглядом.

Графиня Вероника. Поймите, Генрих.

Генрих (умоляюще). Не надо. Этого всего не надо!

Графиня Вероника (с болью, пытаясь сдерживать боль, не выказывать ее). Генрих, если вы… Если завтра вы перед вторым занятием с инфантой придете к Его Святейшеству и принесете несчастные ваши тетрадки – он вас простит! (Далее говорит быстро, не сдерживаясь, не стыдясь своего страха за Генриха). Конечно же, простит, он в общем-то отходчив, он сам не защищенный, его порою жалко, всё забыто будет, всё начнется вновь, он даже милосерден, просто эта должность… Ваш день второй он посчитает первым днем – он может, он всесилен. По-своему он даже благороден, он переживает.

Генрих (с мукой). Замолчите! (Уходит, почти что убегает от нее).

Графиня Вероника (одна, молитвенно складывает ладони). О, мой Иисус! Сколько раз отрекался от тебя Святой Петр… Так предоставь Генриху еще одну попытку.

Сцена III

Королевский кабинет. За столом восседает Карл XV. Стоят три министра и дон Леонардо.

Дон Леонардо (завершая свой доклад). Таким образом, перечисленные мной меры позволят существенно улучшить состояние дел в нашем королевстве, неустанно процветающем под дланью Вашего Величества.

Король (министрам). Что скажете, господа?

Первый министр. Основа государства, залог его могущества, сегодняшней и завтрашней непобедимости – дворянство. Проект же дона Леонардо не содержит того, что укрепит сие сословие. А общие слова о благородных донах, о славе идальго…

Второй министр (подхватывает). Там нет ни новых привилегий, ни обещания земель и рент.

Третий министр (подхватывает). Действительно, одни слова, и только. Его Величество всегда как говорит? «Нам нужно нечто больше, ощутимей слов».

Король. Когда дела идут и так прекрасно, зачем же напрягаться, рисковать? (Дону Леонардо торжественно). Доклад оставьте. Мы будем осмыслять в часы досуга.

Третий министр (второму министру). Как много трудится наш государь!

Второй министр (третьему министру). И не щадит себя.

Дон Леонардо почтительно кладет свой доклад на краешек стола. Король делает жест, означающий окончание аудиенции. Все кланяются и выходят.

Сцена IV

В покоях инфанты. На полу детские игрушки, деревянная лошадка и т. д.

Шут (берет листок со стола, читает). О, бедное дитя. Твой педагог тебя перегружает.

Пауза.

А знаешь что? Давай-ка я за тебя всё это напишу. Надеюсь, мэтр мой оценит слог. И мысль мою парадоксальную оценит.

Инфанта. Нет, я должна сама.

Шут. Что, всё так серьезно? (Садится на детскую лошадку, начинает на ней раскачиваться). А помнишь предыдущего? Как мило мы его дурачили? Все сочинения и все твои эссе – как славно мне тогда творилось. Твой наставник восхищался – изысканность стилистики считал важнейшим следствием происхождения, свойством королевской крови.

Инфанта. Как жаль, что оказался он еретиком. А выглядел порядочным и добрым человеком.

Шут (с сарказмом). Кто б мог подумать!

Инфанта. Напрасно иронизируешь. Наш инквизитор говорит: чем мы становимся духовнее, тем изощренней и коварней будет враг.

Шут (вскакивая с лошадки). Что?! Наш ма-а-ленький домашний инквизитор наконец-таки поднялся до обобщений! (Снова садится на лошадку).

Инфанта. Но ты не очень-то… Конечно же, мне тоже неприятно, что Дело Бога творится его ручонками (морщится), ладошки потные и липкие.

Шут. Да, да, к ним вечно что-то прилипает.

Инфанта. Но Дело-то творится всё же. И, может, в этом тоже величие Замысла? Нам не понять… А инквизитор, с детства помню, от его сарделек-пальцев, поросших ворсом, меня тошнило. Но кто-то ж должен Дело делать. Чтобы совсем без инквизитора – нельзя.

Шут. Засохло б древо жизни. (Встает с лошадки. Изображает, как засыхает древо жизни).

Инфанта. Да ну тебя! (Кидает в него плюшевой игрушкой). Я же с тобой серьезно. (Не выдерживает, смеется звонким смехом).

Шут (падает на пол). Я в этой жизни так много не успел. («Умирает»).

Инфанта. Это старая шутка. Халтурщик.

Шут (садится на пол, другим тоном). Неужели и вправду через год тебя здесь не будет?

Инфанта. Может быть, я еще и возьму тебя с собой к моему новому двору. (Дурашливо). Я подумаю.

Шут. Тамошние шуты и карлы – где им конкурировать со мной. Меня отравят. (Вновь ложится на пол. Скрещивает руки на груди, закатывает глаза).

Сцена V

Спальня в охотничьем домике. В кровати сидят, откинувшись на спинку ложа, королева и дон Леонардо. Голова королевы на плече дона Леонардо, рука лежит на его груди. Он обнимает ее за плечи.

Королева. Ты взял меня не как королеву… Как могучий зверь… Неистово, неудержимо, сзади.

Дон Леонардо. Да-а. (Хочет поцеловать ее, но с половины пути откидывает голову назад, на спинку кровати – он изнеможен).

Королева (чертит ногтем у него на груди). Я понимаю, тебе, наверное, хотелось бы молоденькую.

Дон Леонардо. С молоденькими скучно. Две-три гримаски, туманность взора, да вздох загадочный, как научила гувернантка. Я пас… В тебе ценю я зрелый сок.

Королева (продолжая чертить на его груди). Еще что?

Дон Леонардо. Твоя глубина завораживает.

Королева. А что, если благородного рыцаря воспламенили не мы, а наша корона? Убрать корону, и любовник увидит морщины на лице возлюбленной, а пальцы ощутят провислость, дряблость кожи… Была корона – аромат пьянил, подталкивал к безумствам, а убери ее – и вот вам запах тела, пота, возраста.

Дон Леонардо. Ты хочешь, чтобы королеву я отделил от тебя самой? Но ты сама здесь не разделишь – как ни хотела бы, не сможешь, сорвешься в небытие. Ты есть лишь только, когда ты королева! Но королева ты всегда.

Пауза.

Если честно, я иногда жалею, что ты властительница половины мира. Не будь ты ею, мы виделись б гораздо чаще.

Королева (ее пальчик останавливается). Пусть даже если лжешь – я хочу быть обманутой.

Дон Леонардо. Желание королевы для меня закон.

Оба усмехаются.

Королева (вдруг с силой вцепляется когтями в его грудь). Вас стали слишком часто видеть с графиней Вероникой де лас Алвой!

Дон Леонардо (не показывая, что ему больно). У меня с ней деловые отношения, и только.

Королева (еще сильнее вцепляется). С этой развратной шпионкой инквизитора?!

Дон Леонардо (с усилием сдерживая боль). А Вашему Величеству когда-нибудь случалось видеть шпионок целомудренных?

Королева (громким шепотом). Говорят, она в свою постель пускала даже и евреев.

Дон Леонардо. Ну что же, если это нужно было для пользы государства… А что касается меня, то дело у меня всегда, неважно, где и с кем, одно – благополучие и процветание королевства.

Королева (не ослабляя хватки). И что же, вы уединяетесь в каком-нибудь укромненьком местечке, чтоб поговорить о процветании моей державы?

Дон Леонардо (еле сдерживая боль). Вот именно! Я добываю у нее секреты, без которых всем нам труднее будет процветать.

Королева (убирает руку). С чего бы вдруг словоохотливость такая у графини? Она всегда налево и направо свое дарила тело и вдруг чужие раздаривает тайны?!

Дон Леонардо. Ничуть. Она обменивает их.

Королева. То есть, ты ей выдаешь…

Дон Леонардо. Ни разу не был я в накладе. Размен нам выгоден.

Королева. Смотри не просчитайся. (Приподнимает его кудри, ребром ладони примеряется к его шее, как бы определяя, куда может прийтись топор. С ужасом отдергивает руки, обнимает его). С каждым разом ваши с нею ставки растут. Ведь так?

Дон Леонардо молчит.

Что станешь делать, когда дойдете с нею до предела, упретесь в потолок?

Дон Леонардо. Ну это не так скоро. Не волнуйся. (Самодовольно). Я контролирую ситуацию. И что всего важней – себя.

Королева (с болью). Боже, как ты молод. Пусть гениален, да. Но как ты молод!

Дон Леонардо (тронут этим ее наплывом чувств). Анхела, твое я государство подниму на высоту, которая не снилась ни вашим с Николасом дедам, ни отцам.

Королева (с жалостью). Ах, как самоубийственно ты молод.

Дон Леонардо (снисходительно). Я, может, даже осторожен был излишне. Трясся над завязями. Но теперь грядет пора, когда мы будем собирать плоды. А то боюсь, что перезреют.

Королева (в новом приступе подозрительности). Могу я знать, о чем на вашем вчерашнем рандеву ты говорил с сиятельною девкой? И поподробнее.

Дон Леонардо (не зная, действительно ли она хочет узнать или же сопоставляет его слова с донесениями своих осведомителей). Да ничего серьезного… Сначала речь шла о чрезмерном усилении семейства Карлосов… Потом о тайной переписке отца Бернардо с аббатом из Прованса… Если твоим слугам послышалась «Бургунь» или «Шампань», то я не виноват… Потом сказали пару слов о господине Массе. В него вцепился инквизитор.

Королева (потеряла интерес). Опять ты говоришь всё только о работе.

Дон Леонардо. Наш маленький Великий инквизитор хочет знать, что на лекциях прочтет наставник Масс инфанте Антонии. Он должен слышать слово каждое тех разговоров учителя и ученицы, что они ведут на переменах. Желает пролистать все книги, что принесет с собой ученый, попробовать на зуб страничку каждую, унюхать пятачком своим крамолу в черновиках профессора.

Королева. Там разве что-то есть предосудительное, опасное для нравственности? Его Святейшество, конечно же, зануден сверх всякой меры, но… контроль же должен быть.

Дон Леонардо (убирает руку с ее плеч). Ты понимаешь, что такое будет, если Генрих Масс послушается, покорится?! И что будет, если он сгниет в застенке?

Королева. Но почему же сразу вдруг застенок?

Дон Леонардо. Да потому, что Генрих Масс не покорится!

Королева. Но это тоже нехорошо с его стороны и может послужить развращению нравов.

Дон Леонардо. Представь себе, уступит завтра Масс. Что это значит?

Королева. И что же?

Дон Леонардо. А то, что инквизитор вполз к вам в детскую, расположился в классе, на кафедру лег брюхом и начал поучать. Представь себе, учитель отдан на милость церковного суда – и, стало быть, король теперь не волен в воспитании своих детей. И должен позволения спрашивать у инквизитора, с ним согласовывать кандидатуру воспитателя. Представь – душа Антонии в его святейших, поросших шерстью лапках.

Королева. Довольно! (Резко встает с кровати. Запахивается в шаль). Я знаю, мой король сумеет на место поставить Святую Церковь.

Действие третье

Полгода спустя

Сцена I

Кабинет короля. Король рассеянно слушает доклад Генриха.

Король. Достаточно, мой друг. Мы вполне довольны вашим руководством в деле воспитания принцессы. Вам полагается награда.

Генрих. Государь, мои заслуги настолько скромные.

Король (как бы самому себе). А мне вот придется вводить новый налог. А что делать? Такую армию надо как-то содержать.

Генрих. Ваше Величество, если вы позволите.

Король (рассеянно). Что?

Генрих. Мы не можем сорвать с яблони всех яблок, но, если срубить ее под корень, тогда все они будут в нашей корзине. Но завтра, когда они закончатся, нам негде уже будет взять новых.

Король. Но армия хочет есть сегодня.

Генрих. Ваше Величество прекрасно понимает, что завтра ее аппетит удвоится.

Король. Но эта успокоительная, спасительная разница между «сегодня» и «завтра». Только человек государственного масштаба способен понять это.

Генрих. К тому же яблоня, падая, может придавить своего садовника.

Король. Нам симпатична ваша смелость, Генрих. Мы ценим вашу преданность и искренность попытки радения о пользе государства. (Делает жест, означающий окончание аудиенции).

Сцена II

Комната дворца, оборудованная под класс. Генрих читает лекцию, расхаживает взад-вперед по комнате. Инфанта сначала конспектирует, потом только слушает.

Генрих. Есть истина о чем-то плюс истина чего-то… и истина. Если к первой, к первым двум мы только начали свой путь – два-три довольно робких шага… и здесь нам предстоят открытия такие – сегодня не представишь, не знаешь даже, что и как нам представлять… Нас ждут могущество и сила, восторги, муки творчества, осмысленность, оправданность существования и умножение этих истин в их неисчерпаемости и красоте. Свет этой силы. (Останавливается). Но истина… и на пути к ней нет, не может быть победы. И обретения нет. Быть может, даже нет пути. Я только-только это понял. Страшно, да? И дух захватывает.

Инфанта. Это истина нашего предназначения и бытия?

Генрих (продолжая свое). Такая истина нас делает свободными?

Пауза.

Пусть если нам она и не по силам. И не по силам невозможность этой истины.

Попытка паузы.

И эта «невозможность» есть источник света?! (Вновь заходил по комнате). Истина – единственное, может, за что нам стоит, должно умирать. Пусть даже если этого не надо вовсе истине. (Снова останавливается). Истина. Этой жажды нам не утолить. Здесь меркнут Величие, Бессмертие. Не надо ни-че-го.

Инфанта заворожена. У Генриха сбивается дыхание, он замолкает.

Инфанта (справившись с волнением). А как же Христос?

Генрих. Он раскрывает нас для истины. Он тоже ищет.

Инфанта. Но Иисус и есть истина!

Генрих. И потому Он ищет истину.

Пауза.

Как знать, когда иссякнет, оборвется время… Когда лишь человек и Он… В полноте своего знания каждый? В полноте неудачи?! Эта общность тоски и страдания. И вместе с Ним… в нашем с Ним усилии к истине.

На глаза инфанты наворачиваются слезы. Она встает, выходит.

Сцена III

Комната в доме Алонсо. Богато накрытый стол. Входят Алонсо и Генрих.

Генрих. Я просто завидую тебе, Алонсо, собрать такую уникальную библиотеку.

Алонсо. Она в полнейшем твоем распоряжении, Генрих. (Указывает на стол). Прошу.

Садятся за стол. Алонсо разливает вино по кубкам.

Генрих. А помнишь наши пирушки по окончании сессии?

Алонсо. И вечные пикировки между нами, медиками, и вами, философами.

Генрих (поднимает кубок). За университет!

Чокаются. Выпивают. Обнимаются. Шутливо исполняют куплет из студенческого гимна на латыни. Начинают есть.

Генрих (по-детски). У! Как вкусно.

Алонсо. Попробуй-ка еще и это. (Подает блюдо).

Генрих (пробует). Вкусно. У!

Алонсо. А теперь добавь сюда вот этот соус. (Подает соусницу).

Генрих (наливая соус). Сказать по правде, твое угощение, Алонсо, гораздо лучше блюд с монаршего стола.

Алонсо. Обильно, сладко кормят на королевской кухне, но день придет – и пища пойдет обратно.

Генрих поперхнулся.

Вся. И с желчью.

Генрих. Ты знаешь, поначалу я сам примерно так и думал, но теперь, когда я вижу, что король готов к реформам… (Ждет от Алонсо изумления, восторгов и вопросов).

Алонсо. Милый Генрих, я здесь давно уже живу в соответствии с Эвклидом.

Генрих. То есть?

Алонсо. Параллельно.

Генрих. Чему?

Алонсо. Всему. Его Величеству, двору Его Величества. Его Святейшеству, кострам Его Святейшества.

Пауза.

Хочешь сказать, что я к тому же параллелен страданиям своих сограждан?

Генрих. Я не об этом сейчас подумал.

Алонсо. Ладно, Генрих, ты никогда не умел притворяться. Так я тебе скажу… Скажу, что слава богу! Потому как пересечение мое с лишениями и страданиями мне было б не по силам. А так, глядишь, и доживу свое практически приличным человеком. (Начинает агрессивно оправдываться). Но я сочувствую всем людям. Я сострадаю! Не соучаствовал, не делал зла.

Генрих (желая ободрить друга). Когда я вижу, как мои проекты король начинает воплощать в реальной жизни! Когда мы с доном Леонардо обсуждаем преобразования, о которых еще вчера никто не мог помыслить в этом королевстве, а если бы помыслил – сам на себя помчался б доносить! Да, я согласен, не всё так быстро, как хотелось б мне и дону, не всё в той мере и глубины такой, как нам мечталось. Но вот, помалу, за шагом шаг – и чуть полегче стало ярмо крестьянина, и дышит чуть вольнее торговец. А если б мы спешили, наседали – сорвали б только всё. Нельзя из зернышка, посаженного в почву, росток тянуть насильно. Политика великое искусство, и потому уже, что она есть искусство возможного, считает дон Леонардо.

Алонсо. Как ты считаешь, моей квалификации хватило б, чтоб стать королевским доктором?

Генрих. Конечно, я даже думаю, с лихвой. И если хочешь, я могу поговорить об этом с доном Леонардо, думаю, что он…

Алонсо (жестом останавливает его). Не так давно мне предлагали.

Пауза.

Как думаешь, почему я отказался? Ведь деньги, привилегии. А сам вот доступ к телу – возможность решать вопросы, причём многие во благо многих.

Пауза.

Я понял вдруг, что не могу обменять свою свободу на что бы ни было. Я внутренне свободен.

Генрих. А я вот только всё пытаюсь. Но мои успехи здесь пока не впечатляют что-то.

Алонсо разливает вино по кубкам. Видит вопросительный взгляд Генриха.

Алонсо. Я отослал служанку. Она честна, мне преданна, но, знаешь, лучше все-таки не рисковать. А без нее мы можем разговаривать с тобою обо всём свободно. Так что, мой друг, ты говоришь, задумал реформировать делопроизводство в четвертом департаменте?

Генрих (несколько загрустил, пытается взбодриться). А помнишь те наши юношеские горячечные споры о Боге?

Алонсо (озираясь по сторонам). Тише! Тише!

Генрих. Ты что?

Алонсо. Король недавно принял новый закон о богохульстве, и страшно теперь произнести само уже слово «Бог».

Генрих. Но почему?

Алонсо. А вдруг какой-нибудь святоша подслушает и оскорбится.

Генрих. Но на что же?!

Алонсо. Ему видней. А оскорбившись, в полном праве потащит радостно тебя в застенок.

Пауза.

Что же, Генрих Масс, вы с твоим всесильным доном этого закона не реформировали?

Генрих (потупив взор). Я ж говорю, за шагом шаг.

Алонсо. Да только прежде многие шагнут на эшафот… Смысл имеют только те реформы, по результатам коих я буду разговаривать с тобой, из дому служанку не выгоняя.

Короткая пауза.

А только заперев ее на кухне.

Генрих (глухо). Однажды нам с доном Леонардо удалось такое, на что мы даже не рассчитывали.

Алонсо. Мои поздравления. Везение нужно не только в картах, но и в шахматах. (Вновь разливает по кубкам).

Генрих (уныло). За что?

Алонсо (пафосно). За наш свободный дух!

Сцена IV

Беседка в парке.

Дон Леонардо. Ваше сиятельство, что-то в последнее время вы стали меня избегать, или же мне показалось?

Графиня Вероника. Не показалось. (Берет паузу, которую сама же и не выдерживает). Его Святейшество что-то пронюхал!

Дон Леонардо. Вряд ли. Это ваша обычная мнительность.

Графиня Вероника (истерично). Так что же получается, я всё время предавала своего инквизитора?!

Дон Леонардо (игривым тоном). Ну, как бы да.

Графиня Вероника. Я выйду из игры.

Дон Леонардо. Вам страшно?

Графиня Вероника. Страшно.

Дон Леонардо. Но увернувшись от громадной глыбы, сорвавшейся с горы, вы попадаете под не меньший камень, что упадет с горы повыше.

Графиня Вероника. Ну да, раз эту гору сегодня вы способны убедить в чем угодно.

Дон Леонардо. Графиня! (Пристально смотрит на нее). Об этом не стоит так кричать… в горах.

Графиня Вероника. Что же, вы сегодня правы, мой благородный дон.

Дон Леонардо. Что да, то да.

Графиня Вероника. Но именно сегодня.

Дон Леонардо (начинает расхаживать в задумчивости). Надо сделать как-то так, чтоб вы подтвердили свою лояльность нашему инквизиторишке… Как будто невзначай… да лучше, будто бы случайно вышло… И никакой корысти с вашей стороны. Вы можете себе представить – вы и никакой корысти? (Останавливается). Наверное, придется так, что вы выдадите ему какого-то из моих людей. Черт! (В досаде бьет по свисающим с колонны беседки цветам, сбивает несколько цветков на землю). Черт!

Снова начинает ходить. Графиня Вероника подходит к нему, берет его под руку.

Графиня Вероника (вкрадчиво). А может, сразу двух?

Короткая пауза.

Уж чтоб наверняка.

Дон Леонардо (освобождаясь от ее руки). Помяните мое слово, сударыня, вы плохо кончите.

Графиня Вероника. Боюсь, эшафот не то место, где даму надо пропускать вперед. Поверьте мне, как человеку, преподававшему этикет инфанте…

Дон Леонардо. Графиня, давайте ближе к делу. Зачем вы меня позвали?

Графиня Вероника. Интрига в Ватикане против инквизитора.

Дон Леонардо (разочарованно). Ах, это! Когда так долго длится вызревание, то переходит во гниение. Надеюсь, вы не имеете ничего против сельскохозяйственной метафоры?

Графиня Вероника. Вы правы, вызревала долго, но вдруг вот в рост пошла. И как-то очень бурно. (Подает ему бумагу). Мне удалось добыть письмо и пару донесений (Подает еще два листка).

Дон Леонардо (выхватывает у нее бумаги, начинает читать). Чудны дела твои, Господи! (Читает дальше). Я даже не надеялся! (Читает дальше).

Графиня Вероника (мрачно). И, кажется, король уже готов пойти навстречу Риму, во всяком случае, не собирается препятствовать.

Дон Леонардо (закончив чтение). Нет, надо же, за эти годы наш маленький Великий инквизитор привык судьбою быть для всех своих сограждан, и вот теперь судьба его нашла.

Короткая пауза.

Скорее всего, по запаху. (С наслаждением делает глубокий выдох). И никого не надо предавать… Да! А почему же вы устроили мне сцену по поводу утраты доверия у завтрашнего настоятеля какой-нибудь обители, немноголюдной, затерянной в песках иль скалах?

Графиня Вероника. Да потому что есть и кое-что еще, пока что это бумаге не доверили.

Дон Леонардо (прежним игривым тоном, но уже предчувствуя неладное). И что же?

Графиня Вероника. Рим, кажется, уже определился с преемником.

Дон Леонардо. Кто?

Графиня Вероника. Читайте, дон Леонардо.

Дон Леонардо (прочитав). Как?!

На мгновение гаснет свет.

Удар грома.

Боже! Вместо ограниченного, боязливого бюрократа мы получим бесстрашного фанатика!

Графиня Вероника. Уж этот инквизитор великим будет не только по должности.

Дон Леонардо. Вместо корыстолюбивого плута сюда придет аскет, всецело преданный Богу и Церкви!

Графиня Вероника. Этот инквизитор уж точно не примет моих услуг. (Скорбно усмехается). Меня отбросят, как шваль, как ветошь, чтоб не пятнала чистых риз священной инквизиции. Мне предстоит сойти с ума от скуки в одном из родовых своих поместий.

Дон Леонардо (не слушая ее). Ну кто бы мог подумать, что придется мне бороться за нашего Лоренцо-инквизитора. Интриговать, хитрить и унижаться, чтоб этот жирный зад не потерял ни жира своего, ни кресла. Чтобы зеленый крест Священной инквизиции остался в его ручонках. Вот это уже судьба! Не то что уж чудны – непостижимы твои дела, Господь! И если в этом я твое орудие… Я об одном тебя молю – пусть будет в этом смысл.

Графиня Вероника (наслаждаясь чувством превосходства над доном Леонардо). Вы что-то слишком много просите, мой прекраснодушный дон. Смотрите-ка, не прогневили бы.

Дон Леонардо (спохватываясь). Откуда сведения? И как получены? Я требую!

Графиня Вероника. К прискорбию, они достоверны. А вот откуда – я не стану говорить. Для вашей же безопасности. Вы мне нужны на вашем месте. И только это место ваше. Здесь вы органичны. А ссылка иль тюрьма (окидывает его скептическим взглядом) не ваш стиль. Поверьте на слово.

Короткая пауза.

А что касается, как были добыты сведения – здесь мне не позволяет женская стыдливость.

Дон Леонардо (раздраженно). Не до ваших мистификаций сейчас.

Графиня Вероника. Как будем спасать нашего бедного инквизитора? И кстати, меня интересует, знаете ли, как мы будем спасать меня для инквизитора.

Дон Леонардо. А провалились бы вы все!

Графиня Вероника. Быть может, это был бы лучший выход, но…

Дон Леонардо (успокаивая самого себя). Я буду думать.

Графиня Вероника. Да! Кстати, о мышлении. Учитель Генрих Масс…

Дон Леонардо (думая о своем). Что, наверное, уже наговорил принцессе на три диссертации?

Графиня Вероника. Боюсь, на два костра.

Дон Леонардо (рассеянно). Ладно, после.

Графиня Вероника. Я думаю, достопочтенный дон, сохранить меня на своем месте будет несколько проще, нежели нашего инквизитора, и потому давайте-ка начнем с того, что проще…

Дон Леонардо (перебивает). Сами виноваты, графиня. Я всегда вам говорил, что к шпионству надо относиться, как к рутине, скучноватой службе – вы же всё норовите сделать из артистизма. Кстати, станет инквизитором святой фанатик, он вряд ли откажется от ваших услуг, но артистичности, всей вашей эксцентрики, конечно ж, не потерпит. Вероника, при всём восхищении вашей молодостью и красотой – вы уходящая натура. Графиня, время работает против вас. Вот чем вы отличаетесь от меня. При всём моём сочувствии, разумеется.

Графиня Вероника (поправляя прическу перед воображаемым зеркалом). Время единственный достойный соперник. По крайней мере, для меня.

Дон Леонардо. Не утруждайте себя, графиня. Эти ваши чары на меня не действуют.

Графиня Вероника. Борющийся со временем, вполне возможно, окажется жалок. Но вообразивший, что оседлал его – уже смешон.

Из глубины парка раздается крик, имитирующий голос ночной птицы.

Графиня Вероника. Вы слышали? Мне пора. (Уходит, можно сказать, растворяется в зарослях).

Дон Леонардо (один). Если этот фанатик-изувер и в самом деле станет Его Святейшеством – не то, что реформ, здесь воздуха и времени не будет.

Сцена V

Салон инфанты. Обстановка раскованности и непринужденности. Инфанта, графиня Вероника, фрейлины и пажи, у многих в руках книги. В центре внимания Генрих Масс.

Генрих. В одном гостеприимном доме хозяева угощали рыцарем, что только что вернулся из Османского плена, тот оказался замечательным рассказчиком и слушателей ввел в то состояние, когда недалеко до обмороков у благородных дам.

Все стараются сдерживать смех в предвкушении развязки.

И вот, когда повествование дошло до места, где паша или какой-то там сатрап, не знаю, герою предоставляет выбор: съесть живьем ведро отборных скорпионов иль съеденному быть голодной львицей – хозяин дома вдруг под впечатлением минуты, от избытка сопереживания перебивает: «Вот-вот, и у меня однажды случай был», – и с не меньшей, чем у рыцаря, да что там! с большей страстью: «Я только начал службу при дворе, меня гофмаршал вызывает: «Ты должен выбрать – на завтрашнем балу ты будешь в оранжевом иль желтом?» А я его заранее предупреждал, что я люблю зеленое!»

Радостный смех всех слушателей.

А вот еще житейский анекдот. Одна достопочтенная сеньора бронхитом мучилась всю жизнь. Мой друг Алонсо больную эту получил в наследство от своего отца-врача, а тот, по-моему, от деда. Так вот, мой друг лечил ее и вдруг открыл прекрасный способ, чтоб навсегда избавить больную от недуга. Сеньора счастлива. И доктор счастлив. Теперь старушка, пускай под занавес, но наконец вздохнет свободно. Больная так его превозносила, что вогнала в густую краску, особенно своим намеком, что не забудет об Алонсо в завещании. Алонсо (изображает в лицах): «Что вы! Что вы! Я просто исполнял свой долг». Сеньора: «Вы волшебник! Вы святой!» Алонсо: «Значит, завтра начнем лечебный курс!» Сеньора: «Завтра! Завтра!»

Пауза.

А назавтра сеньора от лечения отказалась… под каким-то наспех сочиненным, нелепейшим предлогом. (Обводит глазами слушателей). Как думаете, почему?

Первый паж (радостно). Испугалась тягот лечебного курса. И здесь мораль…

Фрейлина (перебивает). От жадности. Чтоб не вносить Алонсо в завещание?

Второй паж. И здесь мораль…

Графиня Вероника (перебивает). Господин Масс, мы сдаемся. Всё равно же не отгадаем. Не томите душу.

Генрих. Старушка вдруг поняла – уйдет болезнь, и будет не о чем ей говорить с родными и знакомыми. Отпадет нужда в лечении – не станет смысла, исчезнет наполнение дней. Без болезни, увидела сеньора, она сама себе неинтересна. То есть без этого бронхита ее просто-напросто нет.

Все радуются, аплодируют.

Фрейлина. Господин учитель, а расскажите нам о досократиках.

Генрих. Так сразу? Я, право, не готов.

Графиня Вероника. Профессор скромничает. Он переводил и Гераклита, и Анаксимандра, и Фалеса, и еще многих.

Генрих. Вы разве знаете? Ну, если так… Я только хочу предупредить, результаты моих переводов, так сказать, неоднозначны. Коллеги меня много критиковали за то, что слишком вольно обошелся…

Инфанта. Мы просим вас, Генрих.

Все. Просим! Просим!

Генрих (выходит на середину комнаты).

Забвение бытия входит в саму сущность бытия,

им скрываемую.

Эта такая свобода бытия от собственных

истины, смысла, правоты?

Бытие глубже самого себя

на свою безысходность и неудачу?

Это такая свобода?!

Это такое рабство?!

Нам только еще предстоит платить по этим

счетам.

А вот еще, но этот фрагмент я буду, конечно же, редактировать.

Логос всегда обустраивал мир

По закону, числу и мере.

Что может быть прекраснее и правильнее?!

Но сущностное что-то

глубинное и главное

в мире, быть может, уже не случится,

пусть он принимает как должное

жертвы со стороны рождения и смерти.

Тоскующая, неприкаянная Вещь.

Время слишком бесчеловечно, чтоб ставить цели.

Совсем юная фрейлина. Скажите, господин Генрих, а досократики жили со своими учениками или это началось во времена Сократа?

Всеобщий хохот. Генрих растерялся, сразу сник.

Первый паж. Насколько мне известно, Парменид был возлюбленным…

Его слова тонут во всеобщем хохоте.

Фрейлина (смеясь). Генрих, это что, был такой способ передачи знаний?

Второй паж. Наглядный и доходчивый.

Первый паж. Есть два основных способа такой вот «передачи знаний», как все вы знаете… вопрос лишь в том, какой из них доходчивей?

Новый взрыв общего хохота.

Инфанта (встает). Вон!

Все замолкают.

Вон отсюда! Все вон!

Все в недоумении и испуге уходят. В комнате остаются инфанта, Генрих, графиня Вероника.

Графиня Вероника. Что-то не получается у нас с вольным духом… во всяком случае, пока.

Инфанта (Генриху). Вы так вдохновенно читали сейчас…

Смотрит на Генриха взглядом, полным восхищения и жалости. Генрих смущается и не согласен с «жалостью», но принимает этот ее взгляд.

Графиня Вероника. Ваше Высочество, нам с учителем можно идти?

Инфанта (не сразу поняла, что здесь графиня). Идите, графиня.

Сцена VI

Генрих стучит в дверь дома Матео. Ему долго не отвечают.

Матео (из-за двери, испуганно). Кто там?

Генрих. Достопочтенный Матео, это я, Генрих Масс, учитель.

Матео (открывает дверь). Что вам угодно, сударь?

Генрих. У меня, достопочтенный мэтр, сегодня заболело горло. Боюсь, что вдруг нарыв.

Матео (хватает его за одежду, втаскивает в дом, затем страшным шепотом). Вы что, забыли, что мне запрещена врачебная практика?!

Генрих. Боль сильная, и я прошу…

Матео. Вы же знаете, что я рискую головой, если посмотрю ваше горло.

Генрих. Но разве…

Матео (перебивая). Да, да! Мне, клятвопреступнику, что принял христианство лицемерно, лишь бы избежать бесправия и гонений, пожизненно запрещено… И детям моим запрещено, и детям их детей, когда они родятся. Я разорен и опозорен. Мне (показывает на свой наряд) еще два года носить позорные одежды. Откройте рот. Скажите «а».

Генрих (открывает рот). А-а.

Матео. Нет у вас ничего.

Генрих. О, слава богу, я так переживал. Прошу принять за труды. (Протягивает деньги).

Матео. Я ничего для вас не сделал.

Генрих. Но все же… (Подбирает слова). К тому же я побеспокоил вас в субботу.

Матео (в ужасе). А что суббота?! Такой же день, как остальные. А вот воскресенье!

Генрих (прижимая руки к груди). Матео, мэтр, неужели вы думаете, что я шпион и к вам подослан?!

Матео (спохватившись). Ну что вы, мэтр Масс. Прошу меня простить.

Генрих. Не надо извиняться, что вы! Я же понимаю. (Смущаясь). Но все-таки глотать немного больно. Может, мне поможет полоскание? Я оплачу рецепт.

Матео. Сказал же, нет у вас ничего. И не было. Да вы и сами это прекрасно знаете. Чуть-чуть лишь покраснение, но жить будете… и, очевидно, долго. Особенно если перестанете помогать раскаявшимся иудеям и еретикам.

Пауза.

Раз уж пришли, прошу к столу.

Сажает Генриха за стол. Наливает ему и себе вина. Выпивают.

Генрих. Прекрасное вино.

Матео. Я оценил ваш такт, пусть он уже граничит с лицемерием. Но дело даже не в том, что не по средствам мне теперь приличная выпивка – таким, как я, изысканные яства запрещены законом. Попробуйте жаркое из свинины. (Не знает, говорить или нет, но всё же начал). Когда вышел эдикт, я пошел в Святую палату и заявил на себя. Они ж обещали прощение.

Генрих. Да-да, я об этом слышал.

Матео. А слышали ли вы, чтоб заслужить прощение, как оказалось, надо донести на такого же, как я, принявшего христианство, но тайно оставшегося в прежней вере?

Генрих. Не может быть!

Матео. Я указал на Лейба, то есть на Луиса, это мой сосед.

Генрих поражен.

Матео. А что мне оставалось? К тому же знал, что Лейб, как слабый духом, заявит на меня. (Глянув на Генриха). Я знаю, это не оправдание, но это моя мерка, мне не подняться над собой. Страх смерти, да… Но как же страшно жить… и как противно (Сбивается. Зачастил). Я спас жену и спас детей, то есть мой род не вырвали так сразу с корнем, он просто сохнет на бесплодной почве, хиреют стебли. Ни будущего, ни…

Генрих накрывает его ладонь на столе, пожимает. Матео не принял жеста, отдернул руку.

Нет, сначала я донес на Мойшу, потому что он три года как уже лежал в кладбище. Я был уверен, что всех перехитрил. Но его достали из могилы и останки положили на костер, конфисковали имущество у всех его детей и внуков, с них сняли всё до последней самой нитки и наложили на них епитимию, такую же тяжелую, позорную, как на меня. (Резко, без перехода). Достопочтенный Генрих, как жарко в комнате, не правда ли? Как натоплен мой очаг! А можно было б вовсе не топить в такой погожий день. (Встает, берет полено, бросает его в камин). Но я еще добавлю дров. Как думаете, почему?

Генрих молчит.

А чтобы монах-соглядатай с крыши собора видел, что из моей трубы поднимается дым и, стало быть, я не соблюдаю субботу. (Резко поворачивается к стене, кричит дурным голосом). Жена! Мясо пережарила, проклятая!

Хватает со стола тарелку, со всей силы швыряет ее в стену, тарелка разлетается вдребезги, один из кусков едва не попал Генриху в голову.

Голос жены Матео (через стенку). Заткнись, пес! Надоел уже!

Матео (Генриху спокойным тихим голосом). Это чтобы соседи слышали, что мы скандалим. А раз скандалим, значит, точно не справляем шаббат.

Генрих. Мэтр Матео, Мордехай, но три ваших брата уехали вместе с семьями.

Матео. А я вот не смог.

Генрих. Но почему?

Матео (отворачивается). Я любил эту землю.

Сцена VII

Галерея. Шут догоняет идущего по своим делам дона Леонардо.

Шут (хватая его за рукав). О, просвещенный дон!

Дон Леонардо (ласково). Чего тебе?

Шут. Я написал проект.

Дон Леонардо. Что-что?

Шут (достает из-за пазухи пачку бумаги). Всю ночь работал для процветания государства.

Дон Леонардо (взяв бумаги). С удовольствием полистаю.

Шут (невозмутимо). Как думаете, в эту пятницу Государственный Совет уже рассмотрит или мне придется ждать до следующей недели?

Дон Леонардо (вкрадчиво). И что же там?

Шут. Боюсь, что пересказ только испортит впечатление. К тому же мысль такой глубины должна быть прочитана именно. Со слуха не понять.

Дон Леонардо радостно хлопает шута по спине.

Ну вот, дон Леонардо! Я уже чувствую предвзятость с вашей стороны. (Страстно). Когда речь идет о будущем родины, мы, реформаторы, не должны ревновать друг друга.

Дон Леонардо хватается за живот и давится беззвучным хохотом.

(Переходит на доверительный шепот). Ну хорошо, дон Леонардо, в конце концов, вы можете подать всё это королю за своей подписью.

Дон Леонардо (утирая слезы). То есть как? Ты не хочешь, чтобы король воздал тебе по заслугам?

Шут. Главное, чтобы было быстрее воплощено в жизнь… Ради Отечества.

Пауза.

А что касается моего имени – потомки всё равно узнают, кому они обязаны.

Сцена VIII

Галерея. Графиня Вероника и Генрих идут навстречу друг другу.

Генрих. Добрый вечер, ваше сиятельство.

Графиня Вероника. Я так понимаю, Ее Высочество делает успехи в ряде дисциплин.

Генрих. Я бы сказал, большие успехи, неожиданные.

Графиня Вероника. Что вы говорите! И в астрономии тоже?

Генрих. И в астрономии.

Графиня Вероника. Это радует. Разве будущей королеве можно без астрономии?

Генрих (несколько озадачен этим ее тоном). Но дело даже не в предметах… Сама возможность воспитать монарха, вы понимаете?! Образованная, мыслящая, тонко чувствующая королева – ее влияние на супруга будет огромно. Она одухотворит его, поднимет до своего уровня, станет советчицей во всех делах. Желая угодить такой супруге, король пойдет на многое, а двор, чиновники, дворянство, а после и народ, глядя на такую королеву, пусть изначально ей только подражая… Вы, конечно же, понимаете, к чему я клоню?

Графиня Вероника. Здесь, знаете ли, трудно не понять.

Генрих. И вот смягчаются нравы, становится больше справедливости, честности, милосердия.

Графиня Вероника (подчеркнуто прежним тоном). Но меня все-таки беспокоит геометрия, господин Масс. В детстве ее Высочеству не очень-то давались теоремы.

Генрих. Хотите сказать, монархи предпочитают аксиомы?

Графиня Вероника. Ах да, по геометрии у нас принцессу наставляет профессор Патиенер, как я могла забыть! А я-то вас пытаю.

Генрих (чувствуя, что что-то не то). Графиня Вероника, может быть, вы наконец скажете…

Графиня Вероника (перебивает). А эти последние нововведения во французской школе, давно хотела услышать ваше мнение. (Вдруг). Генрих, бегите отсюда! Сразу! И чем быстрее, тем лучше!

Генрих (пытаясь отшутиться). Но мне еще не выплатили жалование за прошлый месяц.

Графиня Вероника. Пока еще не поздно.

Генрих. Это вы из-за лекций, которые я читаю принцессе?

Графиня Вероника. Из-за самой принцессы.

Генрих не знает, как реагировать.

Послушайся, Генрих. Послушай женщину, которая любит тебя.

Сцена IX

Королевский кабинет. За столом король, он выглядит утомленным. Перед ним дон Леонардо и три министра. Чуть сзади и сбоку от них стоит Генрих.

Эта сцена разыгрывается без слов, как пантомима, под соответствующую музыку.

Дон Леонардо, поклонившись королю, начинает свою речь – ораторствует страстно. Очевидно, что говорит о каких-то нововведениях. Затем вперед выходит первый министр. Заламывает руки, предостерегая об опасностях реформы. Судя по всему, говорит о подрыве устоев и корней, взывает к Небу. Снова дон Леонардо. Просит короля дать высказаться Генриху. Король соблаговоляет. Генрих в своей речи, видимо, разбивает аргументацию первого министра по пунктам, после каждого пункта учтиво кланяясь первому министру. Королю нравится красноречие Генриха, он даже позволяет себе улыбнуться. Вперед выходит второй министр. Король останавливает его жестом, на сегодня хватит. Берет бумаги обеих сторон, почему-то, очевидно, машинально их перемешав. Он будет осмыслять. Аудиенция окончена. Все кланяются, выходят.

Сцена X

В покоях инфанты. Инфанта в центре комнаты, позирует художнику, который рисует сразу два ее портрета. Входит Генрих.

Генрих. Доброе утро, Ваше Высочество.

Инфанта. Вы так уверены?

Генрих. В чем, Ваше Высочество?

Инфанта. Что оно доброе. Я уже два часа позирую с одухотворенным, преисполненным красоты и кротости лицом.

Генрих. Мои соболезнования, принцесса.

Инфанта (подходит к мольберту). Вот этот (показывает на портрет справа) для английского короля. А этот (показывает на портрет слева) для французского дофина. Августейшие женихи будут выбирать невесту с холста. (Подталкивает под локоть художника, который сейчас работает над портретом справа). Один неверный штрих – и перед вами, Генрих, жена наследника французского престола. А здесь (указывает художнику на свою щеку на портрете слева) поставьте бородавку – и я уже ношу английскую корону.

Жестом приказывает художнику удалиться. Художник встает, отдает поклон, выходит.

А знаете, почему сразу два портрета?

Генрих (стараясь быть непроницаемым). Нет.

Инфанта. Мои папенька и маменька всё никак не могут определиться, с какой их двух держав им выгоднее заключить союз. А время поджимает. (Отходит от мольберта). Король английский – старик, отяжелевший от разврата, казней, пьянства. Я для него последняя возможность зачать наследника. Дофин, напротив, молод, весел нравом, прекрасно образован, утончен, но, если верить донесениям посла, он время проводит в обществе изящных юношей – там собралась компания таких двусмысленных созданий, волооких.

Пауза.

Родители никак не могут решить, под кого из них положить свою дочь. Но именно от этого зависит, поддержит ли держава наша Францию в предстоящей ей справедливой войне против Англии или же Англию в грядущей её справедливой войне против Франции. Да! В случае с дофином, меня скорей положат на него, но это уже детали.

Подходит к мольберту, меняет портреты местами. Теперь видно, что они идентичны. Генрих порывисто обнимает принцессу. Она прижимается к нему. Какое-то время стоят так неподвижно. Опомнившись, резко отходят друг от друга.

Инфанта. Что ж философ так испугался? Где мужество мыслителя? И где его бесстрашие? Быть может, дадите мне какой-нибудь совет, учитель. Примеры приведете из истории.

Генрих. Не надо, принцесса… Не мучайте себя.

Инфанта. Мне фрейлины недавно объяснили, как надо имитировать девственность, если что. И получается, напрасно вы (смеется злым смехом) свой упустили случай. Для вас не кончилось б ни дыбою, ни плахой, если что.

Сцена XI

Король и инквизитор прогуливаются по парку. Король с заложенными за спину руками. Инквизитор интенсивно жестикулирует.

Инквизитор. Когда под угрозой Вера, все остальные соображения меркнут, не так ли, Ваше Величество? И я взываю к вам, как к королю, прославившемуся не только мудрым управлением и праведным судом, но и заботой, э-э-э, о душах своих христианских подданных, и сбережением этих душ в той чистоте… (Запутывается в конструкции фразы). То есть Церковь помнит вклад Вашего Величества в дело торжества Христа (опять запутывается во фразе) и с нетерпением ждет нового подвига во имя божественной любви.

Король. Нельзя ли покороче, Ваше Святейшество.

Инквизитор. Вашу руку направляет сам Господь! Вы избраны. Предназначение ваше – покончить с засильем чуждой, ложной и упрямой веры, поставить точку в многовековом противостоянии. Эпоха Николаса XV войдет в историю как время великой, величайшей победы христианства! (Доверительным шепотом). И Небо вам зачтет. Ну, в смысле вечного блаженства. (Ударяет себя ладонью по лбу). Простите мою дерзость, Ваше Величество, ах, как я мог забыть, что вы его и так уж заслужили, раз десять эдак. Но думаю, канонизация и причисление к лику не заставят долго ждать. (Испуганно машет руками). То есть заставят, как еще заставят! Я в смысле, что мы все не доживем. В общем, дай Бог вам долгих лет! Простите старика, наверное, это у меня от духоты сегодняшней, что с самого утра на темя давит, как вы думаете, Ваше Величество?

Король. Насчет духоты?

Инквизитор. Нет, не совсем, Ваше Величество.

Король. Насколько понял, вы нам предлагаете изгнать иудейское население из пределов нашего государства? Но их же двести тысяч.

Инквизитор (радостно). Тем грандиозней будет подвиг.

Король. Признаться, я и сам подумывал о чем-нибудь в этом роде… Но чтобы так и сразу?

Инквизитор (перестав кривляться, совсем другим тоном). А только так и делается всё то, что оставляет след в сердцах и душах! Всё то, что изумляет Небо!

Король (несколько опешив от этого нового тона). Мне всегда была противна нерешительность и в малом, и в большом.

Инквизитор (вернувшись к прежнему тону). Представьте только, чтобы было, если вдруг Христос торгующих во храме изгонял по одному? Просил б на выход деликатно, терпеливо ждал, когда они товар свой упакуют, переживал, что мелочь у них вдруг в спешке на пол упадет.

Король (кладет инквизитору руку на плечо). Кстати о мелочи, мы, видите ли, заняли у кое-кого из них такую сумму.

Инквизитор. Заняли? Тогда тем более!

Король (улыбается). Как хорошо мы с вами друг друга научились понимать.

Инквизитор. Еще бы, Ваше Величество, мы же с вами уже как четверть века вместе.

Король брезгливо морщится.

Плечом, так сказать, к плечу, рукою, так сказать, к руке, бок о бок, так сказать…

Король (перебивает). Так. Совет у нас по пятницам, на этой неделе вопросов и так уж слишком много. А вот на следующей! Нет, давайте-ка через неделю. А лучше через две.

Инквизитор (сдерживая недовольство). Прекрасно! Даже лучше, если так. Получается, у меня еще есть время проработать конкретику и уточнить детали (улыбнулся, видимо, вспомнив дона Леонардо) проекта.

Пауза.

И, с дозволения Вашего Величества, по завершении этих доработок я навещу вас до заседания Совета. (Кланяется. Уходит. Вдруг останавливается). Ах да, я захвачу с собой новый список тайных иудеев, что притворялись добрыми христианами все эти годы. Проделана огро-о-омная работа, Ваше Величество, мои люди трудились, не щадя себя.

Действие четвертое

Сцена I

Генрих и инфанта на городском кладбище. Фрейлина следуют за ними на некотором расстоянии.

Генрих (самому себе). Как они жили…

Инфанта. Я думаю, обыкновенно.

Генрих. Обычная жизнь, да? То есть сколько-то бессмыслицы и смыслов, череда извечных нескончаемых забот, тревог и страхов, маеты и скуки, поставленных, достигнутых ли целей, положенного нам страдания, положенных, опять же, удовольствий для желудка, похоти, ума и глаза. (Останавливает самого себя). Быть может, сколько-то любви, и доброты, и света.

Пауза.

И где это всё теперь? Куда кануло? Во что перемолото?

Пауза.

А день сегодняшний так тих, прозрачен. Так чудно дышат светотени на этих всех надгробиях. (Показывает на надгробия). Здесь получилось лучше, чище, чем при жизни? Как будто жизнь — вот так, по завершении взята и сгущена до Смысла… Лишь перестав идти, становится бытием?

Пауза.

Мы? Из ниоткуда и в никуда. Отвлекаясь на пустяки по дороге. (Показывает вокруг). А эта вечность поверхностна!

Короткая пауза.

Хотя, конечно же, права. Права. А нам не узнать вкуса, трепета того, что здесь мелькнуло, пыталось, длилось…

Инфанта. Генрих!

Пауза.

Мне не понять. Может быть, когда-нибудь, пройдут годы…, и я дорасту до того, что было между нами. (Закрывает лицо руками, тут же убирает, отдергивает руки).

Генрих (взволнованно). Я тоже буду дорастать.

Они стоят лицом к лицу, на той минимальной дистанции, что все-таки еще приемлема для фрейлин.

Долгая пауза.

Инфанта (думая, что говорит про себя). Такой ум и такое сердце – и почему они даны не дворянину даже?

Генрих (заставлял свой голос не дрожать). Я всегда буду помнить о вас, принцесса.

Инфанта (как эхо). Всегда.

Сцена II

Королевские покои. Король одет по-домашнему. Королева без косметики, и сейчас видно, что она уже стара.

Королева (расхаживая по комнате). Эта жирная крыса инквизитор сейчас дрожит от страха. Но расчет его совершенно верен. Если он изгонит евреев, то сохранит свою должность. Интрига, затеянная против него в Ватикане, прекратится.

Короткая пауза.

На некоторое время… Но в случае её успеха Папа возомнил бы, что в самом деле может встревать в дела Его Величества, оказывать влияние на решения Его Величества и добиваться от Его Величества вообще всего своим занудством. Разуверять его в обратном – потрачено бы было столько сил, чернил, слюны, не говоря о времени. А так всё завершилось счастливо, и как-то вот само собой, и даром. Кто б мог подумать, что маленький наш туповатый инквизитор так быстро найдет беспроигрышный способ.

Король (сидя в кресле). Ну почему же людям, подобным нашему святоше, всегда везет?

Королева. Да Бог с ним, у Вашего Величества есть дела куда как поважнее. Мы и так уж своим благосклонным вниманием избаловали святых отцов. Что касается изгнания евреев – идея давно уже носилась в воздухе. Не суть и важно, кто озвучил первым. Так что пускай наш инквизитор не слишком задается. (Со смехом). Он, может, хочет попробовать осуществить ее один – без нашей власти?! (С издевкой). Я правильно изложила ход ваших мыслей, Ваше Величество?

Король (делая вид, что не заметил издевки). Да, правильно, душа моя. Но всё же, знаешь, видеть физиономию нашего маленького инквизитора еще четверть века…

Королева. Что ж, это жребий государя – смирять веления собственного сердца во имя высших целей.

Король (мечтательно). Да-а, избавление от евреев – вот так вот, разом, навсегда – что может быть возвышеннее, чище?

Королева (подходит к королю, кладет руку ему на лысину, начинает нежно гладить). Николас, меня всегда восхищала твоя богобоязненность и твой высокий дух.

Король обнимает ее за талию. Королева поддается его объятию, оказывается у него на коленях. Король кладет руку ей на бедро.

Королева. Для нас сейчас самое главное определиться наконец с женихом для Антонии.

Король (возбуждаясь). Да, да!

Королева. А что касается отделки летнего дворца… (Прижимает его лицо к своим грудям).

Сцена III

Галерея.

Графиня Вероника. Мы всякий раз встречаемся на этом самом месте. Однообразно, правда?

Генрих. Если честно, я не люблю дворцов.

Графиня Вероника (иронично). Мы выше роскоши?

Генрих. Не в этом дело. Дворец, он как-то отменяет тебя. Причем неважно, презирает он или радушно принимает под свой кров. Мне кажется, радушием он отменяет тебя еще верней. И не нарочно. Само так получается.

Графиня Вероника. Мой маленький уютный замок, надеюсь, вызовет у вас совсем иные чувства. Жду вас в субботу.

Генрих (смутившись). Я не могу.

Графиня Вероника. Как, неужели именно в субботу инфанта внезапно вам назначила? Наверное, лекцию на тему, что ее заинтересовало вдруг?

Генрих. Нет.

Графиня Вероника. А-а, у вас, наверное, состоится семинар?

Генрих. Нет, графиня.

Графиня Вероника. Может быть, вы сами попросили ее о встрече? Вам надо с нею срочно обсудить трактат какой-нибудь?

Генрих. Зачем вы так, графиня Вероника?

Графиня Вероника. Генрих!

Пауза.

Ты же любишь меня.

Протестующий жест Генриха.

Да перестань же, ты плохой актер.

Генрих (опуская глаза). Но это не та любовь.

Графиня Вероника (сама не сознавая, пальцами касается щеки, как будто бы ее хлестнули). А та любовь?!

Пауза.

Она наверно будет у тебя счастливой, долгой? Росток даст сок и цвет? Тогда позвольте вас поздравить.

Генрих. Довольно, Вероника! (Вдруг тихо). Не в этом дело.

Графиня Вероника. Я понимаю – в самой любви.

Генрих. Я знал, что вы простите. (С чувством поклонился).

Графиня Вероника (издевательски аплодирует). А я вас не прощаю. Я злая, мелкая, и мне ли подняться до этаких высот?! Надеюсь, господин учитель, вы понимаете, что вы теперь в моих руках? И, между прочим, не только с вашей «той» любовью. Я предаю обычно по расчету. А вас предам бескорыстно – впервые в жизни, кстати. Видите, как может женщину облагородить, одухотворить любовь. (Уходит, уже у самой кулисы оборачивается). То, что ты самонадеянно сейчас назвал «не той» любовью – она и есть любовь! Она, и только. (Уходит).

Сцена IV

Королевский кабинет. Король сидит усталый, явно не выспавшийся. Присутствуют: дон Леонардо, три министра, дон Карлос, двое престарелых придворных. Как всегда, чуть сзади и сбоку стоит Генрих.

Третий министр. По высочайшему и милостивому повелению сегодняшний Совет рассмотрит: об учреждении в столице домов призрения, об иудеях, о проведении бала в честь детей наших доблестных конкистадоров. По первому вопросу… (Указывает на второго министра).

Второй министр (выходит вперед). Великий наш и мудрый государь в своей неустанной заботе о всеобщем благе…

Генрих (сзади шепчет в ухо дону Леонардо). Простите, дон, но я не понял, какой второй вопрос?

Дон Леонардо (шепотом). Еврейский. А что вас, собственно?

Генрих (шепчет). Мне что-то страшно.

Дон Леонардо (шепчет). Да нет. Я выступаю содокладчиком, и всё нормально будет, что вы!

Генрих (успокоившись). Тогда конечно.

Третий министр. Вопрос второй доложит… (Указывает на первого министра).

Первый министр (выходит, начинает заунывно читать по бумажке). Исконные враги государства, как вьюны, обвили древо нашей жизни и соки пьют. А наше милосердие и благородство они воспринимают как нашу слабость.

Один престарелый придворный. Правильно!

Первый министр (читает). Может быть, как глупость.

Другой престарелый придворный. Вот это точно!

Первый министр (читает). Они давно уже смеются над нами за глаза, а завтра будут хохотать в лицо.

Дон Карлос. Считают нас за скот!

Первый министр (читает). Когда пускаешь постояльца в дом, то ждешь учтивости и благодарности, смирения. А если постоялец начинает глумиться над святынями, плеваться на святыни, дает взаймы хозяину, да так, что тот уже не может выплачивать проценты, осталось только кредитору, что прячется за буквою закона – опять-таки хозяином подписанный закон – отдать жену.

Один престарелый придворный. А скоро так и будет!

Другой престарелый придворный. Евреи похотливы и даже если не в постель затащат, то точно верою своей нечистой соблазнят.

Первый министр (читает). А постоялец начинает размножаться. Да так, что отпрыски его своею прыткостью уж заглушают детей хозяина – ни воздуха для них, ни света. К тому же среди деток постояльца есть и такие, что выдают себя за кровных чад хозяина. И прибирают к своим рукам финансы и посты. Куда ни глянь, они уже юристы, врачи, профессора, аптекари.

Дон Карлос. Младенцев наших то и дело распинают, глумясь над муками Христа.

Всеобщее возмущение.

Первый министр (продолжает читать). Принявши Веру, пробиваются к столу, теперь как будто в полном праве берут себе кусок.

Всеобщее возмущение.

Но час настал. (Переворачивает листок. Читает заунывно). Пусть каждый спросит себя (поправляя прочитанное), спросит у себя (еще раз исправляет), спросит с себя (переходя на пафос), что делать?

Второй министр (подхватывает). Что делать?

Третий министр. Делать что?

Дон Карлос. Мы уже второе тысячелетие ничего не делаем, а только терпим.

Первый министр (продолжает читать). Многотерпением своим мы как бы нарушаем свой христианский долг. И развращаем нашего врага, давно уж научившегося паразитировать на наших добродетелях, на нашей кротости. (Читает слово). «Пауза». К нам Небеса взывают. (Запутывается в бумагах, перебирает их в поиске продолжения текста. Говорит от себя). Есть предложение утвердить проект ответа Небесам. (Находит нужный лист. Продолжает читать, пытаясь с заунывного чтения перейти на торжественное). Пункт первый: изгнание поголовное евреев из государства нашего. Пункт два: запрет под страхом смерти возвращаться, каков бы ни был для того предлог. Пункт номер три: о конфискациях.

Второй министр. Наконец-то!

Один престарелый придворный. Дождались!

Дон Карлос. Как мудр король!

Третий министр. Как наш король велик!

Другой престарелый придворный. Увидеть б только, как это всё начнется, и можно умирать… с чистой душой и со спокойной совестью.

Король за своим столом наконец-то приободряется. Министры и придворные продолжают радоваться.

Третий министр. Пожалуйста, досточтимый дон Леонардо.

Дон Леонардо порывисто выходит вперед, на его лице выражение предвкушающего свой триумф оратора.

Дон Леонардо. Многоуважаемый министр в своей блестящей речи явил нам два великих качества: любовь к отечеству и преданность короне. Что может быть прекраснее?! Ценнее есть ли что?! И выше есть ли?! И движимый теми же столь значимыми чувствами, что во мне так обострились под впечатлением этой речи, я буду говорить, в чем был неправ министр.

Ропот среди слушателей. Король занервничал. Дон Леонардо держит паузу.

Ну что за стиль такой: «Как вьюны, обвили дерево нашей жизни». Это же литературный штамп. К тому же многие из нас в своих поместьях вьюнам дают расти специально по фронтонам. Для красоты. А этот образ – постоялец и хозяин – не спорю, остроумно, но слишком уж затянуто. Я б вдвое сократил.

Король (недоумевающе-раздраженно). Дон Леонардо!

Дон Леонардо. Еврейская община веками исправно платит нам налоги. Когда бы не они, у нас бы не хватило денег на борьбу с Гранадой. Безропотно несут евреи тягло всех дополнительных повинностей и унизительных ограничений. Роль иудеев в процветании нашей экономики преувеличить трудно. К тому же их вклад в науку, медицину, юриспруденцию, алхимию.

Негодование собравшихся.

Но разве это главное? Противостояние Истины и догмы, Божественной любви и человеческой, суровой, ограниченной, подслеповатой справедливости, Благодати и законов непросветленной жизни. Вот что заботило и волновало государя, когда он принимал свое решение! И вот чего наш уважаемый министр не понял! А государь сумел и Веру защитить, и не войти в противоречие с христианским милосердием.

Пауза.

Вместо избиения целого народа всего-то на всего гуманное изгнание.

Дон Леонардо возвращается на свое место. Король явно доволен.

Второй министр (шепчет первому министру на ухо, показывая глазами на дона Леонардо). Сдается мне, вы были правы, когда говорили о тех, кто выдает себя за наших единокровных братьев.

Первый министр (шепотом). Я уже отдал распоряжение покопаться в его родословной. Проверить его генеалогическое древо – не червивое ли. Вдруг кто-то из его давно почивших предков был еретиком иль тайным иудеем.

Генрих (выбегает вперед). Ваше Величество, одно лишь только слово!

Король смотрит на него так, будто впервые видит. Брезгливым жестом запрещает ему говорить.

Сцена V

Комната дворца.

Генрих. Но как же?!

Дон Леонардо. А вот так. Закон непросветленной жизни. Прости мне, друг, самоцитату. (Другим тоном). Опять пришлось нам выбрать меньшее из зол. Если б инквизитор не предложил выселить евреев – его бы заменили. И знаешь, на кого? (Оглядывается по сторонам). Ватикан почти уже договорился с нашим Николасом. А так всё обойдется малой кровью.

Генрих. Любая кровь – наверно слишком много, дон Леонардо.

Дон Леонардо. Зато такое я придумал, ты не поверишь! Недвижимость еврейская вся достается государству. А церкви – ничего! Попользовались, хватит. Такую дулю инквизитор скушает не позднее, чем завтра, и на моих глазах. И не позволит себе скривиться или, там, поморщиться. Ну как?! Чтобы святоши не слишком задавались. Пускай себе потом доносит в Рим.

Генрих (перебивает). Дон Леонардо! Умоляю! Надо как-то остановить безумие.

Дон Леонардо. А как тут остановишь? Политика всего лишь есть искусство возможного, мой друг. Вот с движимым имуществом евреев, я думаю, возможно. (Задумывается). Мы установим квоту на движимость, не разрешим им захватить с собой золото.

Генрих слушает его в каком-то оцепенении.

Конечно, инквизитор, скорей всего, возьмет реванш, когда дойдет до собственности мавров, но мы еще посмотрим.

Генрих. Но надо ж что-то делать!

Дон Леонардо. Да, надо делать, ты, конечно, прав. Подготовь-ка текст эдикта о выселении. Мне нравится твой стиль.

Генрих. Вы соучастник. И ляжет эта кровь на вас. И грязь.

Попытка паузы.

И кровь, и грязь слоями.

Дон Леонардо (невозмутимо, с интонацией человека, сохранившего лицо). Ты слышал же прекрасно, как много я всего сказал им, причем не только между строк, но и открытым текстом. И им, и королю в лицо. Мне, разумеется, претит всё нынешнее мракобесие, но в нем есть и разумное зерно. Жизнь, мой любезный Генрих, достаточно сложна. Не всё так однозначно. Выступи я «против», от этого не изменилось б ничего. Но я бы потерял возможность принести стране ту пользу, которую могу и даже должен… Вот так, мой друг. Вот так. А евреи что – обреченный народ в любом случае. Будущего у них нет.

Пауза.

А я-то был уверен, господин Масс, что вы цените мою дружбу. (Уходит).

Сцена VI

Разыгрывается как пантомима (без музыки).

Зала дворца с тремя дверными проемами: в центре, слева и справа. В зале Генрих. Он видит в центральном проеме, как в соседней зале проходит король с придворной свитой. Генрих бросается к нему – вход в проем преграждают скрещенные с лязгом перед самым его носом алебарды стражников. В проеме слева он видит королеву, шествующую с фрейлинами в смежной зале, бросается туда – вход преграждают скрещенные с лязгом в самый последний момент алебарды стражников. В проеме справа он видит дона Леонардо. Тот прохаживается по залам с первым министром. В отчаянии Генрих бросается туда – вход преграждают скрещенные с лязгом алебарды стражников. Дон Леонардо и первый министр останавливаются прямо перед Генрихом, как ни в чем не бывало продолжают свой разговор. Как будто в метре от них нет никакого Генриха.

Сцена VII

Ранний вечер. Беседка в парке.

Графиня Вероника. У вас осталась последняя возможность. Да вы и сами знаете. С капитаном шхуны я договорилась, но надо еще добраться до той самой бухты.

Генрих. Графиня Вероника, вы же хотели донести на меня?

Графиня Вероника. Я не смогла. Сама не ожидала.

Пауза.

Знаешь, Генрих, я любила много и разнообразно. Но всегда в любви, будь она легкая, искренняя, светлая или же тягостная какая-нибудь, занудная, я любила себя и себя. В лучшем случае любила саму любовь.

Пауза.

И вот оказалось – я люблю тебя. (Попытка смеха). Это и есть твоя «та» любовь, да?

Генрих. Я не знаю… Я не любил никогда раньше.

Графиня Вероника. Я догадалась. (Без перехода). Вот! (Подает ему мешочек). Этого хватит, чтобы добраться до Франции, подкупить какого-нибудь стражника или полицейского, если по пути возникнет необходимость.

Генрих не взял мешочка.

Берите. Потом сочтемся. (Усмехнулась над фразой).

Генрих. Я не об этом… Я остаюсь.

Графиня (вскрикнула). Да ты с ума… Всё еще хочешь спасать евреев? Что они тебе так дались?! Просто пора забыть, и всё. Забыть, продолжать жить, у тебя всё впереди еще. Ты хоть понимаешь, что с тобой будет завтра?!

Генрих. Но сегодня я хочу попробовать… использовать шанс.

Графиня Вероника. Умереть за шанс?! Как красиво звучит. Только смерть некрасива.

Пауза.

Но, как правило, она становится желанной после недели в пыточной.

Генрих (глухо). Но я должен.

Графиня Вероника. Умереть за шанс – я бы и это поняла. Но умереть за шанс, которого нет?!

Генрих. Он есть… Я сделаю так, что он будет. Я попытаюсь.

Графиня Вероника. Помнишь, ты говорил, что истина единственное, ради чего стоит умирать.

Генрих. Разве ты?..

Графиня Вероника. В классе есть специальное слуховое окно. А ты завтра умрешь не за истину.

Генрих (покраснев). Да, я знаю.

Графиня. Ты ни-че-го не изменишь и ни-ко-го не спасешь.

Пауза.

Это не будет смерть за свободу. Ни за свободу, ни… (Сбивается). Ну какой тогда смысл?!

Генрих молчит.

Или, может, это такая попытка восстановления смысла?

Генрих. Я об этом еще не думал. Но за сегодняшний день я привык к невозможности смысла. (Машет рукой). Я думал, я надеялся, что человек… (ищет слово) совсем другое.

Графиня Вероника. Бедный. (Меняя тон). Теперь не знаешь, что делать с человеком? С тем, что сочинен тобой.

Генрих. Так стыдно за свои мечты, за всё свое прекраснодушное… (Сбивается). Такая горечь.

Графиня Вероника. Наконец, Генрих, ты увидел, что в мире нет добра и света. И тебе станет легче сейчас… правда-правда.

Генрих. Да, ты права – причин им быть не много, нет оснований для их бытия, сегодня это слишком стало ясно, нет подпирающих добро и свет законов (ему тяжело дышать), и потому они настоящие, да-да, доподлинные, они реальнее всего остального, всей этой груды, туши подслеповатой и бездушной жизни… и глубже собственного поражения.

Графиня Вероника (перебивает). Человек, тот настоящий, земной, взаправдашний, из мяса, загнал тебя сегодня в угол, в яму, в какой-то склизкий беспросветный мрак. Тебе больно, я понимаю, но мрак этот ненасилие над миром – он сам и есть наш мир. (Пытаясь сдержать жалость). Ну что тут сделаешь, Генрих?

Генрих. Но ты же, Вероника, сделала. (Улыбнулся). Не донесла на меня.

Графиня Вероника. Все любовники бросаются пустыми клятвами, обещая умереть ради возлюбленной. А ты ради меня не можешь даже поклясться не умирать.

Генрих. Я попробую. (Попытка улыбки). Я же остаюсь не на самозаклание, в самом-то деле.

Графиня Вероника улыбается сквозь слезы. Потянулась к Генриху.

Раздается крик, имитирующий голос какой-то ночной птицы.

Графиня Вероника. Мне пора.

Генрих. Ты сейчас превратишься и улетишь?

Графиня Вероника протягивает руку, касается его лица, проводит пальцами, останавливается на губах, пытается запомнить прикосновение. Генрих тоже запоминает.

Крик птицы повторяется.

Сцена VIII

По галерее идет инквизитор. Он явно чем-то раздражен. Его догоняет шут, он сейчас в колпаке, очень похожем на тот колпак, что надевают на обвиняемого на суде инквизиции. Шут идет вприпрыжку рядом с инквизитором.

Инквизитор. Пошел прочь, болван.

Шут. Ошибка! Ошибка! Ошибка! Надо говорить: «Пошел прочь, дурак».

Инквизитор. А пинка при этом давать не надо?

Шут. Разумеется, Ваше Святейшество. Только вопрос, кому?

Инквизитор (больно пинает шута). Будем считать это ответом.

Шут. Вы ответили только, кто может пнуть, но уклонились от ответа, кто пинка достоин. (Продолжает идти вприпрыжку рядом с инквизитором). Ваше Святейшество, а скажите, каково это?

Инквизитор. Чего еще?

Шут. Каково вот так вот, заживо, у себя самого на глазах войти в историю?

Инквизитор против воли несколько смягчается.

Вот, допустим, идешь в клозе-е-ет, достаешь своего дружка, а он у тебя вдруг стал уже бронзовым. Или, напротив, ты мраморный бюст, и всё, что ниже, неактуально. Неужели так неудобно в быту быть бессмертным?

Инквизитор. Думаешь, тебе и впредь будет сходить всё с рук? Подожди немного.

Шут (хватается за живот, сгибается пополам от смеха). Обвинить шута в ереси? Но на мне и так колпак. Вы не боитесь греха тавтологии? Впрочем, что ж это я? Вы, Ваше Святейшество, человек небывалого, редкого мужества.

Инквизитор озадачен.

Вы не боитесь вообще никакого греха.

Инквизитор плюет в шута.

Вы напрасно обиделись, Ваше Святейшество. Люди грешат достаточно скучно, однообразны в грехе. Я не священник, конечно, но думаю, однообразны они и в раскаянии. Вы же сегодня нас развлекли новым каким-то, невиданным раньше грехом…Представляю, какое оживление царит сейчас в преисподней.

Инквизитор бьет шута кулаком в лицо.

Шут (проверяя скулу). Там заблаговременно начали готовиться к торжественной встрече Вашего Святейшества.

Мимо проходит придворный Диас с каким-то жезлом. Инквизитор выхватывает у него жезл, бьет им шута по голове. Шут садится на пол, обхватив голову руками. Инквизитор отдает Диасу жезл, тот учтиво принимает его, уходит.

Инквизитор (в зал). Дайте мне спокойно править, не отвлекаясь по пустякам, и над этой страной совсем скоро окончательно воссияет истина.

Шут (сидя на полу, держится за голову, из-под пальцев на лицо, на глаза стекает кровь). Я уже заранее ослеп от ее света.

Сцена IX

Покои инфанты. На полу всё те же игрушки, деревянная лошадка и т. д. Входит Генрих. С противоположной стороны входит инфанта.

Инфанта (пытаясь быть сдержанной с ним). Добрый вечер, Генрих. Вы умоляли о встрече. И в такой поздний час. Что случилось?

Генрих. Сегодня у Его Величества был Совет, и принято решение.

Инфанта. Да. Я всё знаю. Но что случилось?

Генрих. Их надо остановить! Мы не должны допустить преступления.

Инфанта. Ах, вы об этом. (Подходит к нему, берет за руку). Мне тоже всё это противно, не слышать бы, не видеть и не знать!

Пауза.

Но пойми, Генрих, этого требуют интересы государства.

Генрих (накрывает ладонью ее руку, держащую его предплечье). Вы добрая, умная, изумительная, талантливая. (Говорит, как заклинание). Вы можете! Можете!

Инфанта (проникновенно). Генрих, ты целый год учил девочку, инфанту. А девочка вдруг стала девушкой. А инфанта готовится стать королевой.

Пауза.

Родители мне завтра скажут: за кого.

Генрих. Ваше влияние на королеву-мать огромно – вы добьетесь, я знаю. Всё еще можно изменить.

Инфанта (резко отходит в сторону). Вы, кажется, не слышите меня, ученый!

Генрих (подходит, подбегает к ней). Принцесса, скоро вы будете обручены, выйдете замуж, на вас наденут корону, ваши сыновья станут великими королями, ваши дочери продолжат великие династии Европы, но то, что вы можете сейчас – поймите, поверьте, именно это будет для вас самым главным.

Инфанта (высокомерно). У вас странные представления, господин Масс. (С насмешкой). Неужели то, чего вы добиваетесь, так уж значимо? Настолько важно?

Генрих. Может, и нет. Не столь уж значимо, не слишком важно.

Попытка паузы.

Но это человечно!

Инфанта. Я не Эсфирь, а наш инквизитор не Аман все-таки. А чуда, избавления не будет. Уже назавтра об этих иудеях никто и не вспомнит.

Пауза.

Я могла бы сделать, попытаться ради тебя, Генрих, из-за любви.

Ее изумило это наконец-то вырвавшееся, произнесенное «любовь». Генрих оглушен этим словом.

Но ведь это будет неправильно! (Подходит вплотную, проникновенно смотрит ему в глаза). Так нельзя. Понимаешь, нельзя. Интересы страны и Веры. Ты тоже должен помнить о них.

Генрих. Вера, страна, держава без милосердия? Вне человечности? Зачем они вообще тогда… какой в них смысл?

Инфанта. Всё это слова, Генрих. Слова, чувства, мысли. Они прекрасны. И, получается, что из-за них-то тебя я… (Осекается). Слова, конечно же, нужны, но на самом деле есть только Вера и Власть. Власть и Вера.

Короткая пауза.

А всё остальное не слишком реально.

Генрих. Если вы сейчас откажетесь, то да… И вы так вот, задним числом сделаетесь правы.

Инфанта. Это моя судьба, Генрих.

Генрих. Принцесса, вы упустили сейчас то, что важнее судьбы.

Инфанта. А мне не надо! (Издевательски). С меня достаточно судьбы, и только. (Пафосно). И я должна встать вровень с нею. И наш монарший долг…

Генрих. Антония! (С мукой, болью, но и с каким-то состраданием к самой инфанте). Не надо долга.

Инфанта (гневно). Вы забылись, сударь! (Другим тоном). И я забылась. Всё! Хватит! На этом остановимся. Ничего не было. Не было этой вашей жалости ко мне, потому что вы же умный, а не помешанный. Вы вообще гуляли в парке до самого сна. А я играла в своей детской. (Поднимает с пола игрушки, начинает играть).

Генрих. И тех двухсот тысяч мужчин, женщин, детей, стариков тоже не было никогда.

Сцена X

Городская площадь с готическим собором.

Площадь заполнена народом: теми же участниками религиозного шествия, что и в первой сцене первого действия, включая детей.

На помосте/эшафоте глашатай. Протрубили трубы. Глашатай разворачивает свиток. Начинает читать.

Глашатай. Слушайте все Высочайший эдикт и не говорите потом, что не слышали.

Барабанный бой.

Евреи,

Барабанный бой.

веками проживавшие в пределах государства нашего, так и не признали своей неправоты, не приняли истинной Веры. А те из них, кто принял, веками разлагали народ наш изнутри. Племя, что веками уже самим своим существованием оскорбляло душу нашего народа, его традиции, его духовность, должно принять свой жребий.

Барабанный бой.

В желании защитить и Веру, и народ постановляем,

Барабанный бой.

евреи, все без исключения, должны принять крещение, тем самым отказавшись от нечестивой своей религии. Все ж остальные, кто не примут Господа нашего всемилостивого, отвергнут свет его любви, должны покинуть государство наше и не возвращаться под страхом смерти.

Барабанный бой.

Мы, движимые чувством христианнейшего милосердия, соизволяем дать иудеям девяносто дней на то, чтоб завершить свои дела – продать имущество, оплатить долги, и всё такое прочее. Но если

Барабанный бой.

какой из иудеев в своем замечен будет доме на девяносто первый день, то каждый вправе будет убить его на месте, обесчестить его жену и дочерей, а маленьких детей разбить о стену дома. За выявление еврея тайного, что верует неискренно в Христа иль с искажением обрядов, доносчику положена награда, размер которой будет оглашен отдельно.

Снова трубят трубы.

Наш исстрадавшийся, измученный народ, теперь ты стал свободным. Наступает время победы Истины и торжества Любви. Земля очистится от зла и скверны, и на ней отныне будет одно лишь безраздельное Добро.

Яростный рев народа. Добро!

Глашатай. И в полный рост встает Духовность.

Яростный рев народа. Духовность!

Глашатай. Препятствий больше нет для твоего величия!

Яростный рев народа. Величие!

Поднимаются кресты, зажигаются факелы, начинается шествие. Латинские песнопения звучат устрашающе и зловеще.

Сцена XI

Пустая, голая сцена. Выходит шут. Он в современном костюме при галстуке, с гримом Пьеро на лице.

Шут. А как на самом деле было? А в Риме был корыстный, хитрый папа Александр под цифрой шесть. Фердинанд и Изабелла всё укрепляли, укрепляли свою Испанию. И правил свой, свой бесконечный бал несокрушимый, неподкупный, честный Томас де Торквемада.

Пятится, исчезает в глубине, темноте сцены.

Звучит музыка (на усмотрение постановщика).

Сцена ХII

Камера. Генрих за ногу прикован цепью к стене.

Генрих. Ничего не сумел. Никого не спас. Умру бессмысленно.

Пауза.

Пытался застопорить собою шестеренку времени. Стал бесстрашным, скорей всего, от отвращения к действительности, к свихнувшейся, осатанелой жизни… А если я придумал просто, вообразил всё это о себе? Я что, и в самом деле люблю людей?! Я не дорос ни до любви, ни до вещей попроще. Выходит, я увлекся красотой мгновения, высотой минуты? А впереди ждет длительность неимоверно низкой и вряд ли мне посильной пытки. Ждут будни околевания (пинает стену подошвой прикованной ноги) в этих стенах.

Пауза.

Умру бессмысленно. Ничего не успел. До смешного мало что понял, вообще ни в чем не разобрался. Оправдаться нечем. Зацепиться не за что. (Дергает изо всей силы цепь. Кричит). Вообще еще не жил! (Замолкает. Вдруг). Какое-то внезапное сознание подлинности… Чего вот только? Самого себя?! Какая-то внезапная глубина Реальности.

Пауза.

Этот внезапный свет… Всё потому, что смерть? Но смерть здесь частность.

Пауза.

Умру бессмысленно! Я не готов. Мне не по силам. Но получается, что можно пережить бессмыслицу, бездарность этой смерти… Искупил ли… самого себя? Свою попытку жизни? Постиг ли истину? ее недостижимость? Или, быть может, ее какую-то неправоту?.. Но эта вдруг вот данная немыслимая чистота непостижения, неискупаемости.

Пауза.

Так вот оно какое – милосердие Божие?..

В камере приглушают свет. Казенный голос: «Отбой».

Генрих пытается устроиться на ночлег на полу камеры, но там острием вверх гвозди, а туда, где их нет, ему не подойти из-за цепи. Генрих садится на выступ в стене, что в полуметре от пола.

Его Святейшество говорит, что я во всём сознаюсь, вопрос лишь времени… Наверное, он прав… Он говорит – страдание меня приблизит к Христу. Он просит, чтобы я, как умный человек, придумал для себя поинтересней преступление, признался бы в какой-нибудь доселе неизвестной и, главное, чтоб усложненной ереси. (Поднимает указательный палец, делает соответствующую гримасу). А то за годом год страна всё сознается в одном и том же. Какая скука, право.

Пауза.

Его Святейшество интересуется насчет моих сообщников. И намекает, что ему услышать имя графини Вероники де лас Альвы настолько приятно будет, что я смогу надеяться на кой-какое снисхождение.

Пауза.

Но дело в том, что я преступник-одиночка. И за это с его железом и огнем моё поспорит мясо.

Звучит музыка (на усмотрение постановщика).

Генрих Масс прислоняется к стене, закрывает глаза.

Когда музыка замолкает, из-за стены становятся слышны голоса тюремщиков: «В девятой камере мест больше нет», «Запихивай в двадцать седьмую». Далее долетают обрывки фраз: «Куда своих отправишь летом?», «Я светлое вообще за пиво не считаю», «А грудь у ней была не очень».

Занавес