ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Его страсть к музыке напоминала жертвоприношение. Он шел против житейского «построй дом, вырасти дерево, воспитай сына». И дом, и дерево, и сына ему заменили семь нот. Не имея собственных детей, он о своих любимых молодых когда-то пианистах — Евгении Кисине, Константине Лившице, говорил с теплотой и гордостью, как о собственных сыновьях, называя их — Женька, Костя.

Борис Неплох

МУЗЫКА, ЕЕ МАГИЧЕСКАЯ ФОРМУЛА

Мы познакомились летом 1997-го. Это было, кажется, в июле. Выходной день. Раздался телефонный звонок. Голос со свинцовыми нотками спросил:

— Господин Неплох?

Таким голосом в советские времена обычно звонили в редакции недовольные граждане: они жаловались на соседей, требовали улучшений жилищных условий или сообщали о каких-то непорядках. И в иммиграции нет-нет встречаются подобные экземпляры, и беседы с ними тоже происходят, как правило, по телефону. Признаюсь, первым моим желанием было шугануть непрошеного незнакомца, который вот так бесцеремонно ворвался в мой субботний солнечный полдень. Как хорошо, что мне хватило выдержки, и я этого не сделал! Иначе, я бы никогда не узнал чудаковатого человека по имени Виталий Грицевич — со всеми его недостатками, смешными черточками и большой благородной душой, всегда открытой для гармонии.

— Скажите, как вы относитесь к классической музыке? — был следующий его вопрос.

— ???

— А имя Максим Венгеров вам что-то говорит?

— Говорит!

— Тогда знайте, — заговорщицким тоном сказал Грицевич, — что завтра он дает концерт в Монреале. Я, конечно, иду на него и могу написать для вас реcензию. (Он так и произносил это слово). — Если хотите, возьму автограф для вашей газеты.

Этим он меня окончательно подкупил.

— Хочу! — произнес я.

Через несколько дней мы встретились. Мой новый автор оказался седоватым человеком в пиджаке, светлой рубашке и галстуке, несмотря на летний зной. В руках он держал машинописный листок и автограф с обращением к газете.

— Прочтите при мне! — потребовал Грицевич.

Я пробежал глазами текст.

— Ну, как? — с надеждой спросил он.

— Пойдет! — улыбнулся я.

Сейчас, положа руку на сердце, я могу признаться, что мне никогда не нравилось, как писал Виталий Самойлович Грицевич. В его рецензиях было слишком много специального, музыковедческого, о чем широким читателям иммигрантской газеты совершенно не обязательно, да и не интересно знать. Сам стиль был довольно штампованным, заскорузлым — во всем чувствовалось время начала 50-х, когда из него и лепили в Московской консерватории теоретика музыки. Да что там говорить, и сегодня по пальцам пересчитаешь тех, кто может о музыке написать профессионально и в то же время интересно. Я же рассудил так, — музыкальная рецензия всегда украсит газету. В чем-то стиль я его подправлю, несколько профессиональных музыкантов с интересом прочтут, что некий имярек «в Фантазии до-мажор («Ски­талец») Шуберта порадовал слушателей широким динамическим диапазоном и отно­сительным разнообразием звуковых красок». А если вдруг случится такое, что человек далекий от мира классической музыки, захочет вдруг послушать то, о чем написал музыкальный критик, то и вообще миссия газеты, можно сказать, будет выполнена.

Это похоже на старый анекдот. Идет передача колхозного радио. Диктор читает почту:

— Степан Пупкин — комбайнер из колхоза «Заветы Ильича» спрашивает: «Дорогая редакция, что такое сольфеджио?»

— Степа, в стране хлеба нет, а ты выдрючиваешься?!

Последнее словечко в анекдоте употреблялось более сильное, но читатель, думаю, меня понял. Вот так мы с Виталием Самойловичем Грицевичем решили немного повыдрючиваться!

Надо заметить, что рассказывал он о музыке всегда интересней, чем писал о ней. Был колоссально эрудирован, особенно в пианистическом искусстве: мог безошибочно определить по звукозаписи, кто играет из великих: Рихтер, Гульд, Артур Рубинштейн, Бенедетти, Аррау, Владимир Горовиц. Сами имена их произносил, как магическую формулу. Вот, например, рассказывал:

— Весной 57 года в Москве появились афиши о двух концертах никому неизвестного тогда канадского пианиста Глена Гульда. Я купил билет на оба концерта и оказался в числе провидцев, потому что на следующее утро после первого концерта билеты в кассе зала Чайковского «размели» буквально за полчаса. Когда Глен Гульд играл «Гольдберг-вариации» Баха зал не шелохнулся. Потом разразились овации. В антракте я увидел Святослава Теофиловича Рихтера, он, обхватив свою лысую голову двумя руками, бежал по коридору с криком: «Гений, гений!» Да, Глен Гульд — это была знаковая фигура в истории фортепьянного искусства, — продолжил Грицевич. — Другого такого музыканта в Канаде не было и вряд ли будет.

Первые занятия на фортепиано у самого Виталия начались в шесть лет. В Москве, в его родном городе. Скажите, если у мамы ребенка девичья фамилия — Шуберт — это ли не означает, что ребенок должен быть пожизненно прикован к рояльной табуретке? В сентябре 1939 года мама отвела его в музыкальную школу имени Гнесиных. Тогда не было еще института и десятилетки, а называлась школа: «Музыкальная семилетка имени Гнесиных». Директриса — Елена Фабиановна Гнесина, две ее сестры-преподавательницы, их брат-композитор — приходились Виталию дальними родственниками по материнской линии.

В годы войны, в эвакуации, в Ташкенте, музыкальные занятия возобновились, но уже в музыкальной десятилетке при Ленинградской консерватории — она размещалась в Ташкентском клубе швейников. Когда они приехали в Ташкент, набор в школу уже закончился, но ректор консерватории, известный пианист и педагог Леонид Владимирович Николаев, попросил у мамы почему-то принести фотографию Алика — так его звали домашние, а, увидев, сказал: «Мальчик будет принят».

Среди школьных знакомых ташкентского периода будущие музыкальные знаменитости — скрипач Михаил Вайман (он учился на несколько классов старше), композитор Наталья (или как тогда ее называли — Таля) Воронина, пианист Комаров.

Оканчивал школу уже в Москве — ЦМШ при консерватории (с серебряной медалью!), а потом и саму консерваторию — (с отличием!!!), по специальности «теория музыки», в 1956 году. В тот год вместе с ним оканчивали главный музыкальный вуз страны известный скрипач Валерий Пикайзен, композитор Эдисон Денисов.

Уже в конце пятидесятых, сначала в газете «Советская культура», потом в журнале «Музыкальная жизнь» стали появляться рецензии В. Грицевича на концерты. Стал он писать и аннотации к пластинкам, выпускаемым фирмой «Мелодия». Благодаря этой работе, познакомился со многими известными советскими музыкантами. Например, с Анатолием Ивановичем Ведерниковым, Алексеем Борисовичем Любимовым, с Эмилем Григорьевичем Гилельсом.

— Эмиль Гилельс — человек, который совершил творческий подвиг, — вспоминал В. Грицевич. — Он себя буквально вытащил за волосы, став музыкантом такого уровня.

Виталий в своих музыкальных оценках бывал часто категоричен, вкладывая в них много личного, не всегда объективного. Например, мог изругать в клочки некоторые произведения самого Петра Ильича Чайковского, свергнуть с бронзовых постаментов родоначальников русской музыки — Глинку, Даргомыжского.

Из современных композиторов отдавал должное эстонцу Арво Пярту, поляку Кшиштофу Пендерецкому, российскому композитору Софье Губайдуллиной. А музыкальные каноны — это Бах, Моцарт, Шопен, Шуман, Лист, Дебюсси. Из русских композиторов — Бородин, Римский-Корсаков, Мусоргский, Скрябин и, конечно, Стравинский.

Главный редактор журнала «Музыкальная жизнь», композитор Виктор Белый (помните его: «Орленок, Орленок, взлети выше солнца…») напутствуя Грицевича на рецензию о кантате «Волжский сказ о Ленине» в исполнении оркестра и хора города Ульяновска, говорил так: «Виталий, ну не можете вы это хвалить, так хоть не ругайте».

Первый конкурс имени Чайковского в Москве в 1958 году. Музыкальный прорыв невиданной силы. Американец Вэн Клайберн покоряет своей игрой (и улыбкой!) советскую публику. С пластинки Клайберна 1958 года, выпущенной Апрелевским заводом, началась коллекция звукозаписей Виталия Самойловича Грицевича. Он собирал пластинки с упоением, с экстазом, возил их из страны в страну: сначала в Израиль, куда приехал в 1973 году, затем в Италию, где прожил больше года в ожидании визы в Канаду. Италия была как раз его страна — по духу, по уважению к классике. Мне он признавался:

— Как я хочу снова побывать в Европе, послушать там хороший оркестр, какого-нибудь хорошего музыканта, сходить в оперу!

— Ну, и что вам мешает? Купите билет, закажите гостиницу.

— Нет, это очень дорого, я себе этого не могу позволить. Может быть, когда-нибудь, потом.

Но это «потом», увы, не наступило.

Он был типичный холостяк. По рассуждениям, по манере одеваться, по отношению к бытовым проблемам. Пока была жива мама, она заботилась о нем в Монреале. Но я уже застал период, когда его съемная квартира больше напоминала хранилище нот, дисков, книг — всё это пылилось годами. Телевизора в доме никогда не было. Кино, театр — тоже ни к чему. В его доме звучала только музыка, великая музыка. Ясно, что постоянной женщине в такой квартире места не находилось, жить с человеком, у которого «идея-фикс», затруднительно. Было несколько знакомых — он их называл на американский манер — «гёрл-френд». Нет, однажды появилась все-таки жена. Это было до нашего с ним знакомства. Женщина из России хотела остаться в Канаде и нуждалась в статусе. Человек благородный, Виталий оформил брачные отношения — видимо, надеялся, хотя бы на старости создать семью. Женщина убежала вскоре, но напомнили о существовании супруги, спустя годы, специальные финансовые органы. Оказалось, что она, оставшись без средств, подала на социальное пособие. А Виталий, как муж, был ее спонсором. Все выплаты по пособию нужно было компенсировать ему, а это вылезало в сумму что-то вроде тридцати тысяч долларов.

Его страсть к музыке напоминала жертвоприношение. Он шел против житейского «построй дом, вырасти дерево, воспитай сына». И дом, и дерево, и сына ему заменили семь нот. Не имея собственных детей, он о своих любимых молодых когда-то пианистах — Евгении Кисине, Константине Лившице, говорил с теплотой и гордостью, как о собственных сыновьях, называя их — Женька, Костя.

Интерес к забытым именам в пианистическом искусстве вывел его к дочери Лео Сироты — когда-то знаменитого пианиста, выпускника Петербургской консерватории. И она прислала ему из Нью-Йорка редкие звукозаписи своего отца.

Он мог часами говорить о виртуозной игре Симона Барера, о том, что еврей из Одессы Бенно Мойсеевич стал кавалером Ордена Британской империи, английским дворянином и любимым пианистом Черчилля. Но главным его кумиром был забытый пианист Николай Орлов. О нем он выспрашивал после концерта в Монреале американского пианиста старшего поколения Шуру Черкасского и другого — Никиту Магалова (Магалашвили) — грузинского князя по происхождению и великолепного исполнителя Шопена. Магалов рассказал, что последние годы жизни Орлов провел в маленьком курортном городке Грантаун-он-Спей в Шотландии, а его соседом по дому был известный британский разведчик Брюс Локкарт.

Тут мы подошли к другой страсти Грицевича, страсти к разным шпионским публикациям. Мне было, честно говоря, непонятно, как человек, чей вкус был заточен на Бахе и Бетховене, мог интересоваться низкосортными детективами, откровениями чекистов-невозвращенцев, и не только интересоваться, но и горячо это обсуждать. Потом понял: видимо, он в детстве не доиграл, и вылезло это вот в такой причудливой форме.

Болезнь сразила его внезапно. Он стал терять память, падать, что называется, на ровном месте. Однажды, «ленд-лорд» его квартиры, сказал мне, что Виталия надо определять в специальное учреждение для пожилых, что самостоятельно он жить уже не может, припомнил случай, когда произошла утечка газа в его квартире, укорял в том, что квартирант редко убирает жилище. Социальный работник нашла для него дом, в котором и хозяйка и работающие говорили по-русски. Когда-то он свободно говорил по-французски, по-английски, читал книги на немецком. Но, видимо из-за болезни, языки уходили, и остался только один — родной, русский.

Меня он несколько раз просил отвезти его в магазины по продаже подержанных компакт-дисков. В этих магазинах его все хорошо знали. И вот он, представьте, входит через двери, толкая впереди себя «маршетку» — такое складное изобретение на колесиках, входит гордо, как патриций. Покупка дисков с великой музыкой была для него жизненной потребностью, эта страсть в нем умирала последней. Он уже не слушал музыку. Он только приносил диски к себе в комнату, разглядывал их, гладил, как будто это было что-то живое…

Коллекция. Что с ней делать?

Cо студенческих лет Виталий Грицевич собирал автографы и концертные программки известных классических музыкантов (пианистов, скрипачей, виолончелистов, советских и зарубежных), выступавших в 1950-е и 1960-е годы в Москве, а также программки концертов известных музыкантов в Монреале в 1970-е — 2000-е годы. Кроме солистов, это и многочисленные оркестры — знаменитые советские, европейские, американские. Также хоровые коллективы, оперные и балетные спектакли, знаменитые солисты с оркестрами — например, И. Безродный, М. Юдина. Квартеты, трио, октеты. Свыше 100 программок снабжены автографами, пожеланиями коллекционеру от артистов, даже их домашними адресами для переписки. Ансамблисты часто давали автографы каждый отдельно (например, четыре автографа Римского квартета, с виолончелистом М. Амфитеатровым, Квартет Левенгута) и т.д.

Среди автографов — подпись П. Фурнье (он же на одной московской программке написал Грицевичу свой парижский адрес для переписки), Стивен Иссерлис, Д. Джокич (автограф и почтовый адрес), Д. Ситковецкий, Г. Шеринг (дружеское послание по-французски), В. Спиваков (обращение к В.Грицевичу на программке концерта в Монреале), Марта Аргерих (2 автографа на московских программках, 1 — на монреальской), Шура Черкасский, Э. Ауэр (приветствие и подпись).

В коллекции камерные оркестры Р. Баршая и В. Спивакова. Все прокомментировано. В большинство программок вложены вырезанные рецензии разных авторов на данный концерт из советских газет того периода, в других коллекционер делал подробный собственный разбор того или иного исполняемого произведения. Как правило, в программках зарегистрированы и «бисы». Объем — 25 папок для бумаг, примерно, 1200 программок. Среди концертантов: пианисты — Э. Гилельс, С. Рихтер, В. Ашкенази, Ш. Черкасский, В. Горовиц, Г. Гульд и другие, скрипачи Д. Ойстрах, Л. Коган, И. Стерн, Г. Шеринг, Р. Однопосов, И. Гендель, И. Менухин, Мидори, Х. Хан и другие, виолончелисты П. Фурнье, М. Ростропович, Д. Шафран, Н. Гутман, Г. Кассадо и др. Все звезды классической музыки XX столетия.

Свою коллекцию Виталий Самойлович Грицевич передал мне. Передал с надеждой, что я найду место, где она будет сохраняться и приносить пользу музыкантам и тем, кто интересуется классической музыкой. Может быть, это будет архив или музыкальная библиотека? В Израиле? В Германии? В Северной Америке? Большинство программок и все комментарии на русском, это тоже надо учитывать. Не хотелось бы разбивать коллекцию, она ведь как единое целое. Для музыковедов коллекция могла бы стать базой для диссертации, для книги или цикла статей.

В свое время переговоры с библиотекой Московской консерватории, к сожалению, ни к чему не привели. Может быть, читатели подскажут какое-то иное решение? Прошу писать в комментариях.