ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

За октябрьскими деревьями большевицкого переворота Солженицын не разглядел страшного, разросшегося леса человеческого озверения 1904-1905 и 1914-1917 годов. И это отнюдь не эмоциональный взгляд на события более чем столетней давности из «прекрасного далёко».

Сергей Правдин

БЕРМАН И БОРМАН. СОЛЖЕНИЦЫН, ПРОЧИТАННЫЙ ЧЕРЕЗ ХАННУ АРЕНДТ

Так впору было бы им выложить на откосах канала шесть фамилий — главных подручных у Сталина и Ягоды, главных надсмотрщиков Беломора, шестерых наемных убийц, записав за каждым тысяч по тридцать жизней: Фирин — Берман — Френкель — Коган — Раппопорт — Жук.
Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ

Солженицын, опыт которого очень невелик, поднят наверх именно жадной силой времени.
Варлам Шаламов — Г. Г. Демидову, 30.07.65

Александр Солженицын так и не написал главной книги, которая могла бы объяснить читателям его «Архипелага ГУЛАГ» (в дальнейшем — АГ), как ТАКОЕ могло случиться в его родной стране, с ЕЕ народом? Написать не о том, КТО ВИНОВАТ (ВКП/б/, Сталин с Ягодой и Френкелем), а почему, каким образом это произошло. Что подвигло миллионы православных русских крестьян встать на сторону безбожников-большевиков и пойти воевать против Белой и других противостоящих им армий? Откуда в них, православных крестьянах, возникла (проснулась?) такая ненависть, беспощадность, почти первобытное зверство по отношению к своим соотечественникам, решившим сохранить верность законному правительству, воинской присяге и противостоять вооруженной группировке, захватившей в октябре 17-го власть в стране? Почему в 1919-21 гг. многомиллионное российское крестьянство в своей массе не поднялось (были лишь отдельные региональные восстания и мятежи) против большевицкой диктатуры, развернувшей против него обрекающую на массовый голод продразверстку? Из какой социальной среды с первых же дней революции большевики в основном рекрутировали свои силовые структуры: армию, флот, ЧОНы, «красных партизан», ВЧК, ВОХР? Не из рабоче-крестьянской ли? Кто, в своей основной массе, по социальному происхождению и этнической принадлежности подавлял первые крестьянские и прочие антибольшевицкие мятежи и восстания, громил, закрывал и превращал в тюрьмы монастыри и церкви, грабил и уничтожал частные владения и усадьбы, охранял, конвоировал и этапировал на огромные расстояния сотни тысяч реальных и мнимых противников режима, расстреливал и тайно захоранивал приговоренных, осуществлял гигантскую логистику выселения, ссылки и надзора за «наказанными народами», беспрерывного пополнения и утилизации многомиллионной рабочей силы ГУЛАГа? Не тот же ли самый, в массе своей простой русский народ (бывшие крестьяне, рабочие, мелкие служащие), который в воображении прочитавшего АГ советского человека предстает главной жертвой творившегося при большевицкой власти террора и беззакония? Похоже, автор АГ не может (или не хочет?) увидеть и разъяснить читателю, что для выполнения подобной «работы» требовалась огромная опричная армия, сопоставимая по численности с общим количеством репрессированных. Но если так, то чья же еще, как не этого народа, была по своей сути и человеческому наполнению советско-большевицкая власть?

Но может быть, что-то, прописанное автором с особой страстностью, определенной расстановкой акцентов и подборкой «виновных», слишком увлекало читателя в область эмоционально-оценочного восприятия, уводя от более хладнокровного и взвешенного взгляда на прочитанное? Ведь если, встав в положение «усомнившегося Макара», заняться более тщательным изучением роли отдельных представителей власти, выделенных Солженицыным в качестве наиболее жестоких палачей русского народа, все оказывается куда прозаичнее.

Возьмем одного из главных злодеев АГ — многолетнего руководителя ОГПУ Генриха Ягоду. Сын ремесленника из провинциального Рыбинска, член ВКПб с 1907 г., накануне Первой мировой войны он был простым рабочим Путиловского завода. В 15-м призван в действующую армию, где дослужился до ефрейтора. Участие в октябрьском перевороте 1917-го сразу дало старт его головокружительной карьере — сначала в Высшей военной инспекции Красной армии, затем в коллегии Наркомата внешней торговли. В 22-м по протекции руководителя ВЧК Дзержинского (урожденного польского дворянина, а не какого-нибудь своего еврейского родственника) Ягода был принят на работу в это учреждение в качестве начальника секретариата. Своим дальнейшим продвижением по службе был обязан исключительно железному Феликсу. После смерти шефа стал 1-м замом председателя ОГПУ Вячеслава (Вацлава) Менжинского, еще одного поляка и ближайшего соратника Дзержинского. В последние годы своего пребывания на высоком посту Менжинский часто болел и фактически передал Ягоде полную власть над аппаратом ведомства.

Малообразованный чекист Ягода не имел никакого отношения ни к идее строительства Беломорканала, ни к разработке его проекта. Решение о будущей гигантской стройке принимал в феврале 1930 г. Совет труда и обороны, возглавляемый Вячеславом Молотовым, русским человеком, сыном приказчика из небольшого местечка Вятской губернии Михаила Скрябина. Принимал, разумеется, по инициативе тов. Сталина, урожденного грузина и при этом великого русского патриота. Тотчас была создана объединенная рабочая группа «Управления работ по исследованию и составлению проекта Беломорско-Балтийского водного пути» с участием специалистов военно-морского и других ведомств. Уже в начале апреля группой была подготовлена служебная записка «О Беломорско-Балтийском внутреннем водном пути: Материал рабочей комиссии». Эта комиссия основывалась на проработанных еще в дореволюционное время проектах. Ни один «злодей» с еврейской фамилией в подготовке этих проектов не участвовал. Молотовский СТО эту записку одобрил. В мае того же года 2-й Народный комиссар путей сообщения СССР Ян Рудзутак (сын латышского батрака) подписал протокол заседания Особого комитета Беломорстроя о назначении руководства Беломорстроя. Начальником управления строительства назначен Г.И. Благонравов, первым замом и начальником Северного района строительства — В.А. Кишкин, вторым замом и начальником Южного района строительства — М.Г. Бермант, главным инженером — профессор А.С. Аксамитный. Ни один из них не имел отношения ни к ведомству Ягоды, ни к какому-либо еврейскому клану. В конце мая приказом Наркомата путей сообщения «для выполнения работ по изысканиям, проектированию и сооружению ББВП» в Ленинграде было создано управление Беломорстроя НКПС, а постановлением СНК СССР 3 июля 1930 г. был учреждён Комитет по сооружению Беломорско-Балтийского канала, который возглавил вышеупомянутый Рудзутак. Вот тогда-то среди четырех членов этого комитета впервые появилось имя Генриха Ягоды, который, тем не менее, в течение последующих полутора лет на принимаемые в отношении будущей стройки правительственные решения никак не влиял. В апреле 31-го начальником Управления Беломорстроя Наркомата путей сообщения (НКПС) назначен Георгий Прокофьев, русский, сын мелкого чиновника. В это время одновременно с подготовкой будущей стройки он осуществлял руководство экономическим управлением ОГПУ. Как и Ягода, Прокофьев был выдвиженцем и протеже покойного Дзержинского, в последние годы жизни, как известно, возглавлявшего НКПС.

Только в конце 31 г. Управление Беломорстроя было передано из НКПС в ОГПУ с реорганизацией его в Управление строительства Беломорско-Балтийского водного пути и одновременным созданием специализированного Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря. Это правительственное решение было связано с совершенно нереальным для гражданского ведомства сроком осуществления запланированной грандиозной стройки — 1,9 года, установить который не посмел бы никто, кроме Сталина, ее главного инициатора и вдохновителя. Только беспощадным чекистским насилием, обеспечивающим круглосуточный, тяжелейший неоплачиваемый труд десятков тысяч специально согнанных туда заключенных рабов, отсутствием необходимой для подобного строительства современной техники и соответствующего финансового обеспечения можно было осуществить утвержденный правительством проект в указанный срок.

Разумеется, с этого момента главным ответственным лицом великой сталинской стройки волей-неволей оказался Ягода. Каково же было реальное положение этого человека в тогдашней властной верхушке? Сразу скажем, невысокое. Во-первых, в результате внутренних интриг в самом ОГПУ, с должности 1-го заместителя Менжинского он был перемещен во вторые. В партийной иерархии его статус также было невысок, с 30-го г. он числился лишь кандидатом в члены ЦК. Поэтому назначения всех ключевых руководителей Беломорстроя, своих непосредственных подчиненных, Ягода мог лишь предлагать, утверждал же их член ЦК и руководитель ведомства Менжинский, причем, скорее всего, по предварительному согласованию со Сталиным. Одним из таких руководителей, в деле успешного осуществления строительства фигурой куда более значимой, чем прославленный Солженицыным в качестве второго (после Ягоды) «злодея» Нафталия Френкеля, был Сергей Яковлевич Жук, украинец, с октября 32 г. зачисленный в штат ОГПУ с одновременным назначением на должность заместителя главного инженера Беломорстроя. Писателю, скорее всего, не удалось ознакомиться с подлинной биографией этого незаурядного человека (бывшего белогвардейского офицера, преподавателя инженерного дела, советского заключенного, поставленного властью перед нелегким выбором), которого автор АГ объявил одним из наемных убийц власти, записав за ним 30 тысяч жизней.

Еще один солженицынский монстр, якобы повинный в аналогичном количестве невинных жертв великой стройки, Матвей Берман, как и Ягода, не имел никакого отношения к инженерно-строительной профессии, был сыном разорившегося владельца кирпичного завода в Забайкалье. В июне 17-го, находясь в Томске в качестве прапорщика запасного пехотного полка, вступил в РСДРП(б). Сразу после октябрьского переворота началась его относительно неспешная, протекавшая в основном в далекой российской провинции военно-чекистская карьера. Только в июле 30-го решением Менжинского Берман был переведен в центральный аппарат ОГПУ на должность заместителя начальника Управления лагерей, в которой проработал до своего назначения начальником ГУЛАГа в июне 32-го. По некоторым сведениям, вместе со своим непосредственным начальником Ягодой осуществлял чекистское кураторство над строительством Беломорканала. В чем оно конкретно проявлялось и имел ли Берман какое-то реальное влияние на этот процесс, остается неясным. Полученный им по завершению великой стройки орден Ленина, скорее всего, имел номинальный характер — награжден он был не по каким-то реальным «заслугам», а по занимаемой должности. В 1938 г. Матвей Берман был расстрелян как враг народа.

Что касается таких деятелей как начальник работ, затем, по совместительству, помощник начальника строительства Нафталий Френкель, начальник Беломорско-Балтийского ИТЛ Семен Фирин (наст. фамилия Пупко), Лазарь Коган, сменивший Георгия Прокофьева в 1932 г. в должности начальника строительства и его заместитель (с ноября 32-го) Яков Рапопорт, то эти лица действительно работали, что называется, на месте и были в чистом виде исполнителями воли великого Сталина, решений его правительства и ведомственных приказов своих начальников Ягоды и Бермана. Как определить личную ответственность каждого из них за относительно высокую смертность и чудовищные трудовые и бытовые условия заключенных ИТЛ, осуществлявших строительство канала, ни во время написания Солженицыным АГ, ни в наши дни практически невозможно. Во всяком случае, финансирование строительства и изменение его временнЫх границ находились вне их должностных возможностей. Нарушение же установленного правительством срока грозило каждому из них суровыми карами. Как известно, формальных обвинений этой четверке в смерти десятков тысяч строителей Беломорканала до настоящего времени никем не выдвигалось. К слову сказать, никто из них по-настоящему большой карьеры в органах ОГПУ-НКВД не сделал. Френкель «по болезни» был уволен на пенсию в 47-м с должности начальника Главка лагерей ж/д строительства, Фирин и Коган были расстреляны в годы большого террора, Рапопорт уволен в запас в 53-м с должности начальника Главгидроволгобалтстроя.

Как видим, подход автора к назначению главных виновников бесчеловечной затеи власти под названием Беломорстрой несколько субъективен. Вместо главного автора идеи, жестокого диктатора, поставившего ее исполнителей в положение жесточайших эксплуататоров тысяч бесправных рабов (Сталин), правительственных учредителей и организаторов управленческой машины стройки (Молотов, Рудзутак, Менжинский), ее первого руководителя, непосредственно запустившего Беломорстрой (Г. Прокофьев) и главного инженера (Н. Хрусталев) Солженицын представил в качестве ответчиков и палачей группу малограмотных либо недоучившихся по техническим или коммерческим специальностям чекистских исполнителей и надсмотрщиков (включенный в их число С. Жук — явная ошибка автора) с исключительно еврейскими фамилиями. Грандиозное государственно-рабовладельческое жертвоприношение, которым строительство канала предстает в версии автора, устроили именно они.

Убежденность Солженицына в чудовищности содеянного ими и их непосредственными начальниками преступления, очевидно, побудила его при помощи своеобразного литературного приема сравнить их вину со злодеяниям знаменитых нацистских преступников Адольфа Эйхмана и Мартина Бормана. Так, писатель обратил внимание читателей на как бы неслучайно метящее «наших шельм» сходство фамилий коменданта УСЛОНа, лагерного начальника з/к Френкеля, при котором тот начал свою производственно-чекистскую карьеру, Федора Эйхманса, и руководителя ГУЛАГа Матвея Бермана с фамилиями вышеназванных деятелей Третьего Рейха. Честно говоря, эту, на мой взгляд, неуместную историческую параллель трудно оправдать одним лишь эмоциональным настроем возмущенного автора. Малограмотный латышский стрелок Эйхманс, назначенный в 1923 г. комендантом Соловецкого лагеря, совершил там массу бессудных расправ и дал старт изощренно-жесткой системе стимулирования принудительного труда, придуманной его подопечным, зэком-уголовником Нафталием Френкелем. Но сравнить Эйхманса, а как бы заодно с ним и его протеже, будущего «героя» Беломорстроя с создателем грандиозной транспортной логистики геноцида миллионов европейских евреев и цыган Адольфом Эйхманом — тут, по-моему, надо обладать слишком специфическим воображением. И как ни мерзки казались автору АГ свои, российско-советские истребители русского народа Эйхманс и Френкель, следует признать: эта пара ничьим геноцидом не занималась. Ни руководством ОГПУ, ни мелкими сошками этой государственной машины наподобие Эйхманса и Френкеля ни русский, ни какой-либо другой народ тогдашнего СССР подлежащим поголовному уничтожению никогда не мыслился и не объявлялся. Да и Матвей Берман по своему служебному и партийному положению, не говоря уж о политическом влиянии, не идет ни в какое сравнение с одним из главных нацистских преступников Мартином Борманом, личным секретарем фюрера, рейхсминистром по делам НСДАП, рейхсляйтером гитлеровской Германии. Похоже, для этого надо было как-то по-особенному ненавидеть берманов, френкелей, фириных, коганов, рапопортов и прочих ягод, выращенных двумя знаменитыми поляками Дзержинским и Менжинским под присмотром величайшего русско-грузинского садовода всех времен и народов.

Пора, однако, возвратиться к главному вопросу, так и не решенному Солженицыным: как ТАКОЕ (описанное им в 3-х томах АГ) могло случиться в его родной стране, с ЕЕ народом? Но прежде отдадим автору должное: ответить на него Александр Исаевич как будто попытался в некоторых главах АГ и последовавшем за ним многотомнике «Красное колесо». Вывод автора: своим возникновением и расцветом ГУЛАГ обязан революции 1917 г. Она стала непосредственной причиной Гражданской войны, в недрах которой родились первые концентрационные лагеря для военнопленных и заложников и трудовые армии для разнообразного «враждебного элемента» — прообразы будущего Архипелага.

К сожалению, подобным объяснениям не достает логики и теоретических знаний об истоках и сущности революций, которых, работая над АГ в Эстонии в 1965-67 гг., писатель мог бы почерпнуть в вышедшей в 1963 г. в США на английском языке книге Ханны Арендт «О революции». Текст работы и переводчика с английского, я уверен, при желании найти ему было несложно. Хотя позднейшую, 1973-го года, критику Эрика Хобсбаума, который находил подход Арендт с точки зрения случаев и полученных из них доказательств избирательным, а ее описание русской революции неверным, нельзя не признать отчасти справедливой, все же логика и убедительность ее теоретических рассуждений лично мне представляются безупречными. Первое, на что стоило бы обратить внимание всякому исследователю русской революции — это неопровержимый, на мой взгляд, тезис Арендт: «Потока насилия, выплеснувшегося в ходе и в результате Первой мировой войны, было бы вполне достаточно для последующих революций даже в том случае, если бы вовсе не существовало никакой революционной традиции и даже если бы никогда ранее не происходило никаких революций». И второе: «Причины, по которой революции с поразительной легкостью добивались успеха на начальной стадии, проста: вершащие ее люди просто первыми подбирали власть, фактически валявшуюся у них под ногами; революция — это всегда следствие (курсив мой — СП) и никогда — причина краха политического режима». Солженицын же, наоборот, рассматривал и оценивал революцию по ее последствиям, по необратимости и радикальности перемен, якобы ею вызванных. Если таких перемен нет, то это и не революция. Арендт же считала, что неизбежные последствия всякой свершившейся революции — это в той или иной форме восстановление привычных структур государственной власти, а затем ее фактическое усиление. То есть, по сути, реванш контрреволюции. Что, кстати, мы и наблюдаем в ленинско-сталинском восстановлении империи, сопровождавшемся отменой всех завоеванных Февралем (т.е. подлинной революцией — прямым следствием исчерпания и крушения царской власти) свобод: слова, совести, печати, собраний, выборов, политических партий и т. п.

Что же касается главной причины краха прежней власти — войне, в которую она ввязалась и вела в течение более двух с половиной лет, то большевики прекрасно понимали, какой конец ждет их в случае продолжения этого длящегося самоубийства, роковым образом не остановленного послефевральскими правительствами кадетов и эсеров. Отдадим большевикам должное: к развязыванию Первой мировой войны и вызванного ею потока насилия они никакого отношения не имели. Оказавшись же у власти, первое, чем они занялись, это попытками немедленно остановить затеянную царским режимом бессмысленную бойню и заключить с противостоящими державами мир без аннексий и контрибуций. Нужно ли напоминать и о том, что приверженцы устраненного ими правительства Керенского, а также идейные монархисты и их, большевиков, главные противники белогвардейцы на протяжении всей гражданской войны с поразительным упорством ратовали за продолжение участия страны в кровопролитной европейской бойне до победного конца? Мы можем лишь вообразить, какой ценой и чтó за «победа» досталась бы усидевшему каким-то чудом демократическому правительству или сменившим его реставраторам самодержавия, не подбери большевики в октябре 17-го фактически валявшейся под ногами власти. Ясно одно: поток разливающегося насилия — главной питательной среды революции — продолжающаяся на трех фронтах война усиливала бы ничуть не в меньшей степени, чем развязанная большевиками разгоном Учредительного собрания война гражданская. Возрастающее внутреннее напряжение неизбежно разрешилось бы крушением любой власти, кровавым хаосом смуты (т.е. той же гражданской войной) и, как знать, не еще ли более страшной диктатурой националистического толка с теми же концентрационными лагерями и массовыми казнями своих противников. За октябрьскими деревьями большевицкого переворота Солженицын не разглядел страшного, разросшегося леса человеческого озверения 1904-1905 и 1914-1917 годов. И это отнюдь не эмоциональный взгляд на события более чем столетней давности из «прекрасного далёко». Обращаясь в начале Первой мировой войны со своим воззванием «Людям-братьям», великий праведник, писатель и публицист Владимир Короленко назвал происходящее ужасным нечеловеческим делом, которое «…по своей неразумности и жестокости ставит человека воистину ниже уровня всяких зверей”. Без него, озверения, не могло бы возникнуть общества, где, по словам В. Шаламова, «человека пытаются превратить в нечеловека». Постсоветская ностальгия Солженицына по дореволюционной (читай: имперской) России с утопическим стремлением «обнулить» 70-летнюю историю «коммунистического эксперимента» печальным образом подтверждает наши наихудшие подозрения: целью написания АГ было отнюдь не выяснение социально-исторических причин чудовищной национальной катастрофы, изображенной с невиданными до него замахом и обвинительным пафосом, а клеймение палаческим именем чужой, оторванной от народа (ее многомиллионной жертвы) власти. Эту власть не удалось раз и навсегда осудить в рамках правового понимания ее преступного характера и на основании законов, принятых властями вновь образованного, преодолевшего (как теперь выяснилось, ненадолго) тоталитаризм государства. Не беда: заклеймим коммунистических преступников ярким писательским словом и начнем обустраивать страну с чистого, то бишь русско-имперского листа! На котором останется лишь начертать слегка обновленную уваровскую триодь: православие, президентодержавие, народность.

Известно, что порой нераспознанная ошибка по своим последствиям бывает тяжелее сознательного преступления. В случае Солженицына его главная ошибка состояла в неверном понимании причин, истоков и значения революций. На страницах АГ он признается, что «понял ложь (курсив мой — СП) всех революций истории: они уничтожают только современных им носителей зла (а не разбирая впопыхах — и носителей добра), — само же зло, еще увеличенным, берут себе в наследство».

Ни Американская революция ХYIII в., ни Великая французская, ни российская Февральская революции вовсе не уничтожали современных им «носителей зла». Уничтожают людей независимо от их доброй ли, злой ли по преимуществу сущности не революции, а такие же, как они, люди. И те и другие, как справедливо отметил еще старик Кант (и не он один), по самой своей природе склонны ко злу. Так, своих соотечественников кануна революции В. Г. Короленко называл “самыми грубыми язычниками”, которые “…верили языческим Богам и с жрецами молились им и приносили страшные жертвы кровавые”. Он называл их людьми, которые “безбожно лгали и обманывали себя и других, называя себя христианами”. У которых единственный и жесточайший враг — “это наше неразумение, наше извращение, идолослужение и наше ослепление”.

Революции же — объективные исторические явления, вызванные многолетними тектоническими процессами, в основе которых чаще всего ошибочные, но нередко прямо преступные действия все тех же, к сожалению, склонных ко злу людей. И «правда всех религий мира», которую просветленный одной из этих религий автор АГ воспринял как борьбу со злом в человеке, вовсе не противостоит лжи всякой революции. Поскольку, во-первых, всякая религия крайне субъективна в понимании и оценке зла (например, безверия или, напротив, якобы враждебной ей чужой веры), а во-вторых, «ложь всякой революции» — формула столь же затертая, субъективная и недоказуемая, как и ее «правда». Зло в людях, а значит в мире, увеличивают не революции, лишь завершающие крах обреченной политической власти, а самоубийственно инициируемое и поддерживаемое этой властью насилие, в первую очередь войны и всяческое удушение свободы. От власти, подготовившей своими действиями собственную гибель, революция не берет себе в наследство накопленное зло, пополняя его своим, революционным. Хранилищем и носителем зла являются не власть и не революция, а люди. Причем в подавляющем и устрашающем большинстве не являющиеся ни представителями власти, ни активными деятелями революции. Неужели в последнем российском самодержце и лидере Февральской революции историке Милюкове зла было больше, чем в кишиневских и одесских погромщиках-антисемитах или озверевшей пьяной матросне, безжалостно убивавшей в февральские дни своих офицеров?

По своей сути понимание Солженицыным революции 1917 г. было марксистско-ленинским. Он лишь заменил в нем оценочный большевицкий плюс на имперско-националистический минус. Вместе с советскими историками и продолжателями дела первых большевиков он «познавал» русскую революцию по якобы длящимся десятилетиями ее великим (либо ужасающим — в зависимости от оценки) последствиям, каковые были столь же далеки от подлинной революции, как мрачная победоносцевская реакция или николаевское усмирение восставшей Польши. Это заблуждение привело его… нет, конечно же, не в ряды новых революционеров. Время таковых еще не пришло. Оно привело его в объятия переодевшихся в православно-патриотические облачения наследников великого Сталина и его неутомимых помощников с чистыми руками и горячим сердцем. Которые, как и автор АГ, в какой-то момент осознали бесчеловечное зло революций и непобедимую правду родного православия. То бишь той самой религии, которая, по словам Короленко, давно превратилась в России “в какой-то придаток к государственной машине”, “в орудие порабощения народов и освящения государственного насилия”.

Сегодня трехтомный труд Солженицына мало кто читает. Пожилые, вроде пишущего эти строки, давно его прочли и пришли к тому или иному мнению. Людям среднего возраста и молодежи он совершенно неинтересен. Когда же в 70-е гг. минувшего века у него появились первые читатели (нелегальные либо допущенные властью), АГ получил от них две диаметрально противоположные оценки: а) злобная антисоветская клевета литературного власовца, б) самое смелое и правдивое обличение преступлений ленинско-сталинского коммунистического режима. Теперь совершенно ясно, что в первой (фактически властно-официальной на момент публикации книги на Западе) обнаружить хотя бы кусочек правды сложнее, чем у змеи ноги. Но и в противоположной оценке той правды о нашем недавнем прошлом, которая способна удовлетворить ее сегодняшнего искателя, к сожалению, не содержится. Субъектом чудовищных преступлений, описанных Солженицыным, был не один лишь политический режим (государственная власть и ее агенты). Машину такого масштаба как ГУЛАГ выстроить, отладить и обеспечивать ее бесперебойное функционирование на протяжение нескольких десятилетий силами одного лишь властного аппарата и его сколь угодно далеко растянутых щупалец было невозможно. Для этого требовались многие миллионы наемных работников и добровольных помощников. Представить себе безостановочно работающими по сталинским нормам жернова ГУЛАГа без содействия миллионов доносчиков — как абсолютно добровольных, так и специально подбираемых и оплачиваемых государством — невозможно. Для приема, регистрации и проверки этого рукописно-машинописного потока требовались еще десятки тысяч тружеников «черных кабинетов». Прибавьте к ним сопоставимый по численности аппарат почтовых, издательских, радийных и пр. цензоров и надзирателей, день и ночь выискивавших нарушителей государственных и военных тайн, мнимой и явной антисоветчины и пр. подозрительных текстов. Расширим горизонт обзора — и увидим огромные армии, занятые непосредственным обслуживанием гулаговской машины: администрации бесчисленных, разбросанных по всей стране тюрем и мест ссылки и высылки осужденных, сотни подразделений вооруженной охраны, конвойных и железнодорожных войск, целые армии вольнонаемных сотрудников гулаговских промышленных, транспортных, сельскохозяйственных и строительных предприятий… Кто они? Раболепные прислужники власти? А не Его ли Величество советский народ — строитель коммунизма? Но ведь и властвующая над ним верхушка — не плоть ли от плоти того же народа, совершенно искренне певшая на своих собраниях: вышли мы все из народа, дети семьи трудовой?

Наверно, никуда не исчезающие российские народолюбцы, мечтающие сегодня о прекрасной стране будущего, в ответ на это выложат «теоретический» аргумент: так при тоталитаризме никакого другого народа получиться не может; сменится режим, возвратят людям демократические свободы и… И что? Разве такого уже не бывало? Тоталитаризм-то с ГУЛАГом и всеми остальными прелестями внешние завоеватели, что ли, всякий раз этому народу завозят? Ну, почти как горстка большевиков, прибывшая ранней весной 1917-го из прекрасной Швейцарии и устроившая здесь Великий Октябрь. На годы, десятилетия, на целую историческую эпоху…

А может быть, русской революцией, подобно некой космической силе, и вовсе запущено нескончаемо вращающееся (не оттого ли так и недописанное автором) «красное колесо»?