Но, видимо, кто-то сглазил мое маленькое счастье. Когда доченьке исполнилось шесть лет, я обнаружила, что она перестала расти. Как была к тому моменту 83 сантиметра, так и оставалась. Лицо менялось, грубело, кожа истончалась, становилась по-старчески иссушенной, голос тоже приобретал совсем другие — хрипловатые оттенки, а росту не прибавлялось…
КАРЛИЦА
По прошествии двадцати лет жизни в Иерусалиме он по-прежнему делал все возможное, чтобы избежать даже случайной встречи с этой женщиной. Что, впрочем, было не так сложно. Он никогда не посещал салоны красоты, популярные в городе рестораны, а увидев в толпе знакомое лицо, тут же переходил на другую сторону улицы.
У него была милая заботливая жена и двое детей — мальчик и девочка, погодки. Пока они росли, его преследовала мысль, что в силу разных обстоятельств (может быть, генетических нарушений) малышня может остановиться в физическом развитии и превратиться в карликов. Этого он боялся больше всего. Его не пугали ни потеря работы, ни заразные заболевания, ни природные катаклизмы — только угроза остаться Гулливером в семействе лилипутов. Когда же сын пошел в армию, а дочь уехала на учёбу в Канаду и они стали, что называется, обычными людьми, он вздохнул с облегчением.
Потихоньку старея, он вечерами подолгу рассматривал в маленьком зеркальце ниточки седины на висках и потом прятал его в специально заказанный футляр.
Редко, но все же бывали в его жизни дни, когда он предавался воспоминаниям. Одно из них касалось давнего майского утра. Ему позвонили из косметического салона «Парфум» (он и не подозревал о существовании такого в Иерусалиме) организовать рекламную кампанию новых «средств красоты». Была назначена встреча с представителями салона для подписания необходимых документов.
Едва он переступил порог своего рекламного агентства, как навстречу ему поднялась женщина ослепительной южной красоты. Было в ней что-то неземное, из другого, непривычного для него мира: чуть наклоненная набок голова, блестящие глаза под тяжелыми веками, призывно полуоткрытые губы тонкого абриса с темным пушком над ними. Пышные каштановые волосы нежными завитками спадали на плечи и щеки. В ее улыбке проскальзывала легкая, с трудом скрываемая грусть.
Он пригласил женщину присесть к столу, но она развернулась и указала рукой в угол комнаты, где на самом краешке стула примостилось странное существо, закутавшееся в темный шерстяной платок. То ли нахохлившаяся птица, то ли странно наряженная кукла. И только колючие глазки на изборожденном морщинами одутловатом лице, выдавали чем-то недовольного человека.
«Карлица!» — скорее догадался, чем понял он.
Существо аккуратно съехало со стула, мелкими шажками приблизилось к нему и протянуло пухленькую ручку с коротенькими пальчиками:
— Лия Аксельруд, хозяйка косметического салона «Парфум», — представилась она и кивнула в сторону красивой женщины с выражением какой-то даже брезгливости на лице:
— Наш рекламный агент — Майя Аксельруд, — и, чтобы не было лишних вопросов, после паузы: — Это моя мама.
Что было дальше, он помнил туманно. Долго уточнялся текст договора, согласовывались спорные формулировки, и в конце концов был подписан пилотный вариант.
Но вся эта работа делалась как бы помимо него. Он не сводил глаз с Майи, и карлица внимательно наблюдала за ними.
В заключение разговора сошлись на том, что он посетит салон и на месте уточнит дополнительные детали.
Когда посетительницы удалились, он ещё долго сидел как оглушенный. Чувствовал, что с первого взгляда влюбился в Майю и уже сознавал, что это безнадёжно.
Но тут же спросил себя: «А почему надо сразу сдаваться?» И кто-то в нем заговорил стихами: «Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром…». И он определился: «Поборемся!»
На следующий день ближе к вечеру он уже шел от улицы Гилель по направлению к улице А-Маалот. «Парфум» размещался, как объяснила Майя, в первом от верхнего перекрёстка парадном, в подвальном этаже. Спустился по лестнице и позвонил в белую дверь. Как ни странно, открыла ему Лия. Входная ручка с обеих сторон была установлена на уровне ее груди. Он оказался в тесном «предбаннике» с несколькими старыми стульями для посетителей и уже оттуда в сопровождении Лии прошел в основное помещение салона.
Там его ждала Майя. Они поздоровались как старые знакомые, но что-то новое появилось в ее взгляде, будто она хотела, но не решалась спросить его о чем-то очень важном. Лия внимательно наблюдала за ними с горы подушек, положенных на обычное кресло.
Майя сначала усадила его в другое такое же кресло (только без подушек) в противоположном углу салона и стала показывать аккуратно выставленные в стеклянных шкафах тюбики с кремами, разнообразные коробочки и фигурные пузырьки.
Дальше предложила сделать лечебный массаж. Он снял верхнюю одежду и лег вниз лицом на косметическую кушетку. Тотчас же расслабился, закрыл глаза и отдался во власть тех рук, которые страстно хотел взять в свои руки и нежно прижать к лицу.
Как бы угадав эти мысли, Майя намазала его каким-то кремом, медленно втерла в складки кожи и немного помассировала. Затем попросила приподняться, дала в руки небольшое зеркальце в медной оправе и предложила посмотреть на себя:
— Вот видите, крем еще только начал действовать, а кожа уже стала другой. Более свежей…
И посмотрела на него тем загадочным взглядом, который он заметил в самом начале своего визита.
— А зеркальце — это подарок каждому нашему покупателю. Ну, типа, свет мой зеркальце скажи…
Скажи, чтобы не забывал дорогу в «Парфум». Хорошая идея, правда?
Пока они разговаривали, Лия уснула. Видимо, ближе к ночи тучи собирались на дождь. Ее непропорционально большая голова с клювовидным, похожим на птичий, носом и резко выступающим вперед подбородком все ниже наклонялась к полу, пока Майя не вернула её назад на спинку кресла. Он думал, что Лия проснётся, но она продолжала спать, мирно посапывая во сне.
Тогда он рискнул сказать несколько церемонно:
— Я приглашаю вас в ресторан. Вы наверняка его знаете, тут неподалеку, на Бецалель. «Менза» называется — «столовая» в переводе с латыни. Тихое местечко и готовят вполне пристойно.
Она некоторое время колебалась. Потом нерешительно кивнула головой в знак согласия. Написала записку: «Скоро буду» и положила на угол кушетки прямо напротив кресла с Лией.
Уже было собрались выходить на лестничную площадку, как он заметил в углу «предбанника» на небольшом постаменте одиноко стоявший пузырек с золотистой жидкостью.
Перехватив его любопытствующий взгляд, Майя пояснила:
— Это наше сокровище! Специально выставили на обозрение, пусть знают солидный салон! Самое дорогое в мире аргановое масло из Марокко. Стоит очень больших денег…
— Ну, парочка сотен шекелей? — предположил он с нескрываемой иронией.
— А 300 долларов за 100 милилитров не хотите? Незаменимо для ухода за волосами и против кожных болезней.
— Может, на меня хоть капелька прольется? Из ваших рук? — и он игриво подмигнул Майе.
Она улыбнулась и в том же тоне отвечала:
— Ну, сделаете нам успешную рекламу — отблагодарим. Из моих ли рук, или каких других, но в долгу не останемся.
Через десять минут они уже сидели в уютном зале «Мензы» у одного из больших окон, выходящих на улицу.
— Добрый вечер! Что будем заказывать? — по-русски обратилась к ним официантка.
— Что бы вы хотели? — спросил он у Майи и сам же предложил: — Есть тут оригинальное блюдо: телячьи щёчки. Как вы на это смотрите?
Майя подняла на него глаза, и ему снова почудился тот же странный, непонятный взгляд, который преследовал его во время массажа. После паузы женщина утвердительно кивнула головой.
— Что-нибудь выпьем? — как бы между делом поинтересовался он.
— Можно. Но по чуть-чуть. Я ведь за рулем.
— За рулем?
— Ну да, а то как же нам с Лиичкой передвигаться? В автобусе затопчут. А так купили Хонду со скидкой, и довольны.
Принесли еду и бокалы с красным вином. Они чокнулись: «Лехаим!» и выпили. Никто не хотел первым начинать есть. Майя едва прикоснулась к мясу. Он удивился:
— Не нравится?
— Нет, вполне съедобно, но… Название, понимаете ли… Когда-то один человек говорил мне: «Я полюбил тебя за румяные щёчки!».
— А вы его за что? — шутливым тоном спросил он.
— Да Бог его знает! За телячьи нежности что ли… Был красив, элегантен, внимателен. Пытался угадывать мои желания и даже исполнять их. Водил меня на концерты, в рестораны. И никакого насилия: ни в быту, ни в постели. Словом, идеальный муж!
— Ваш муж?
Майя посмотрела на него с печальной улыбкой:
— Потом оказалось, что у него есть семья: жена и двое девочек. Живут в центре абсорбции в Беэр-Шеве, а он мечтает переселиться в Иерусалим — насовсем. Вот и приехал обустраиваться в столице, пока на временной работе в компьютерной фирме, а дальше как получится. И надо же, тут я ему под руку подвернулась: молодая, симпатичная, начитанная. Были, видимо, и другие достоинства, мне самой неведомые. Впрочем, и я влюбилась в него по уши. Ну и сошлись, как водится, не без этого. На скорую руку. А через два месяца он мне сообщает, что так мол и так, существует законная супруга, правда, давно уже собирался разводиться, и вот теперь есть с кем связать свою дальнейшую жизнь, то есть ему со мной: душевная близость, физическая совместимость и мощные перспективы на будущее. Но… Привык слушаться маму, которая живет в хостеле в Писгат Зеэв. Предложил познакомиться. И мы поехали. За материнским благословением, так сказать. А у меня уже ребёночек шевелится под сердцем. И было плохое предчувствие, что добром вся эта история не кончится. Хотя у каждого своё представление о добре. И о зле тоже. Сидели в холле, ждали, пока мама закончит завтракать. Вышла женщина с холёным лицом, завернутая в шерстяной платок, хотя на улице было жарко. Слушала сына вполуха, на меня только изредка посматривала. Когда речь зашла о разводе, встрепенулась, и с такой ненавистью посмотрела в мою сторону, что впору было ужаснуться. Что и произошло. Я почувствовала, что заболеваю и уговаривала себя беречься хотя бы ради будущего ребёночка. На обратном пути мы зашли с моим несостоявшимся мужем в парк на Мифлецет и, глядя на огненные языки, тянущиеся из жерла «Чудовища» я прошептала:
Как живется вам — здоровится —
Можется? Поётся — как?
С язвою бессмертной совести
Как справляетесь, бедняк?
И тут Майя запнулась, как если бы что-то попало в горло и перехватило дыхание:
— Вы не сердитесь, что я такая психованная? Всегда стараюсь держать себя в руках, а с вами что-то разволновалась… Так вот, — уже более спокойно продолжила она свой рассказ, — это была Цветаева, вы, наверное, догадались. Ведь я кончала красностенный Киевский университет. Специалист по Серебряному веку. Диплом о Цветаевой писала. Надо же: про разрыв — объявила ее стихами. Несостоявшийся муж что-то мямлил, вроде, может, мама еще передумает, или дальше видно будет, и что-то подобное, но меня уже было не остановить: «Исчезни!» — в исступлении почти кричала я, — «Изыди!» И он исчез, испарился, первое время ещё позвонил пару раз, как будто ошибся номером, и всё: завис где-то в невесомости, на периферии моей памяти.
А потом у меня родился ребеночек. Девочка. Красивенькая. Со светленькими волосиками. Кто-то из медсестёр умилился: «Надо же — Дюймовочка!» Так и пошло. Где бы мы ни появлялись, всюду ее принимали за героиню андерсеновской сказки. Мне это не очень нравилось. Я — филолог, дотошная. Так вот, покопалась в библиотеке и выяснила, что прототипом сказочной Дюймовочки была вполне реальная девушка — Генриетта Вульф. По свидетельствам современников, маленького роста, практически карлица. Очень любила Андерсена. На всех портретах у нее печальные глаза, как предчувствие беды. Правда, погибла не от болезни, а во время кораблекрушения…
Тем не менее обделённая супружеским союзом, я, всем ветрам назло, радовалась своей маленькой семье: ты да я, да мы с тобой. Но, видимо, кто-то сглазил мое маленькое счастье. Когда доченьке исполнилось шесть лет, я обнаружила, что она перестала расти. Как была к тому моменту 83 сантиметра, так и оставалась. Лицо менялось, грубело, кожа истончалась, становилась по-старчески иссушенной, голос тоже приобретал совсем другие — хрипловатые оттенки, а росту не прибавлялось…
Но самое ужасное, что буквально на глазах менялся характер. Чем зловещее становилась внешность моей девочки, тем большую нетерпимость выказывала она окружающим. Из нежной и всеми любимой Дюймовочки постепенно превращалась в злобного тирана, который ненавидит весь мир. Иногда появлялось странное ощущение, что она, ростом меньше окружающих, смотрит на них как бы свысока. Она не желала приспосабливаться к обстоятельствам, а хотела, чтобы они приспосабливались к ней. Постоянно пребывала в депрессии. Плохо училась в школе. Не захотела поступать в университет. А потом вдруг вбила себе в голову открыть косметический салон парфюмерии…
— А вы?
— А что я… Не сдавать же ее в сиротский приют. Какая ни есть, а кровиночка моя. Всё для неё делала. Могла бы больше — делала бы больше.
Когда узнала о доченькиной болезни, снова открыла сказку Андерсена и, знаете, что прочитала там на последней странице? До сих пор помню дословно: «Тебя больше не будут звать Дюймовочкой, — сказал невесте эльф. — Это некрасивое имя, а ты такая хорошенькая! Тебя будут звать Майей.» Воистину, все смешалось в королевстве Датском… И в моей жизни тоже…
— Лиичка отбивала любого, кто посмотрел на меня, — продолжала Майя. — И то правда: мой крест — мне одной его и нести. Первоначально жили на социальное пособие, а потом, когда появился наш салон, постепенно завелись деньжата. У меня, филологини, неожиданно обнаружилась деловая хватка. Взяли ссуду на развитие бизнеса и относительно скоро погасили ее. А главное: Лиичка — в работе. Пускай командует, лишь бы не вешала нос от постоянной депрессии…
Он слушал её не отрываясь. И всё смотрел на лицо, в одно мгновение ставшее ему дорогим, очень дорогим.
— Ну, пора идти, Лиичка уже, наверное, проснулась, — с еле заметной грустью в голосе сказала Майя.
За окном начал накрапывать мелкий дождик. Только они сделали несколько шагов по улице, как припустил ливень. Он снял пиджак, укрыл им себя и свою спутницу и так они добежали до ближайшей парковки, где стояло раскидистое дерево. Он подумал, что под его кроной можно переждать непогоду.
Тут ударил гром и Майя инстинктивно прижалась к нему. Их губы оказались почти рядом…
Но почти сразу лицо Майи приняло озабоченное выражение.
— Лиичка! Моя девочка! — прошептала женщина. — Пойдёмте скорее, пойдёмте!
И она потянула его за руку под потоки воды и раскаты грома.
Вернулись в салон, на цыпочках вошли в «предбанник», прошли мимо бутылочки с аргановым маслом и остановились у двери в основное помещение. Майя заглянула туда и выдохнула с облегчением: «Еще спит…». Он тоже посмотрел. В какое-то мгновение ему показалось, что веко карлицы дрогнуло, но он не придал этому значения: мало ли что может привидится при неверном свете одной лампы.
Майя задышала ему в ухо:
— Завтра в десять вечера. Лиичка ляжет спать, а я вернусь сюда. Приходи!
И у него забилось сердце от этого внезапного возникшего «ты», хотя оно и не было прямо произнесено.
День спустя была ясная погода, по-иерусалимски глубокое небо с ярко выступавшими звёздами, воздух, пропитанный неизвестными ему ароматами.
Не шёл — летел к своему счастью. Белая дверь отворилась будто сама, как только он подошел к ней. Переступив порог, сразу попал в объятия Майи: — Боже, какое счастье! Мне кажется, я ждала тебя всю жизнь, а ты пришел только сейчас!..
— Мы просто жили в параллельных мирах, — тихо отвечал он, — пока наши пути волею судьбы не пересеклись!
— Судьбы? — испуганно переспросила она. — Но она может дать и точно так же забрать.
— А мы не позволим ей этого сделать, — уверенно произнес он. В полутёмной комнате от Майи, казалось, исходили лучи света, превращая в богиню, неведомо как здесь оказавшуюся.
— Подожди! — сказала Майя и выбежала в «предбанник». Через мгновение вернулась оттуда со знакомой ему бутылочкой. Стала открывать крышку. Он попытался остановить её:
— Майя, прекрати! Это слишком дорогое удовольствие! Нет нужды: у меня волосы на голове ещё растут, и кожа вроде чистая!
— Я не сказала тебе вчера главного, — быстро заговорила она, продолжая отвинчивать крышечку. —
— Это масло, оно ещё и для влюбленных. Оно придаёт им силу…
Майя, наконец-то, справилась с крышкой, капнула жидкость на кончик указательного пальца и притронулась к мочке сначала одного его уха, потом другого. Повторила те же действия со своими ушами. После чего аккуратно поставила бутылочку на середину кресла с подушками, обернулась к нему и широко раскинула гибкие, почти лебединые руки.
Он подхватил Майю и легко оторвал от земли…
Ночью он проснулся от тихого плача. Майя сидела на старом диване рядом с косметической кушеткой, раскачиваясь из стороны в сторону. Он нежно погладил её по волосам, но Майя не отреагировала. И после тревожной паузы почти шепотом произнесла:
— Девочка этого не перенесет. У нее редкая генетическая болезнь, при которой живут максимум до 27 лет. Но кому-то везет и дольше… А ей недавно исполнилось 25. И как я посмотрю себе в глаза, если случится непоправимое! Нет, надо понять: не быть нам вместе!
Он помог Майе подняться с дивана, набросил на неё лёгкий халатик и сам стал одеваться. Майя, не отрываясь, смотрела на него в ожидании каких-то слов. Но он молчал. Просто погладил Майю по щеке и пошел к выходу.
Проходя через «предбанник», отметил, что бутылочки с маслом на месте нет. «Ну и не надо», подумалось ему.
Вышел на лестничную площадку. Оставалось подняться на восемь ступеней, которые вели к дверям парадного. И в это время откуда-то сверху послышался лающий старческий смех. Он поднял голову и увидел летящую вниз бутылочку, которая упала прямо у него под ногами и разбилась вдребезги. Он заскользил как по льду, ноги перестали ему подчиняться, и падение было неизбежным. В коленной чашечке правой ноги что-то неприятно хрустнуло. Вторая нога, вывернутая как бы наизнанку, нестерпимо ныла. Лежал, боясь пошевелиться. По запаху сразу узнал аргановое масло.
И тут его осенила догадка:
— Лия! — отчаянно закричал он в пустоту парадного. — Лилит!
И потерял сознание.
— Какой чёрт вас попутал? — спросила Нора, медсестра ортопедического отделения больницы Адасса.
— Не чёрт, а Демон женского рода. По имени Лилит, — ответил он.
— Да бросьте! Где вы нашли такую жестокую женщину?
— Я и не искал. Лилит в еврейской мифологии это соблазнительница спящих мужчин (как и душительница новорождённых). А в моем случае просто несчастная карлица…
В этот момент в дверь постучали. Первой в палату вступила Лия в неизменном шерстяном платке, а вслед за ней зашла Майя.
Он смотрел поверх карлицы на Майю. Это была уже не та красавица, от которой у него ещё недавно голова шла кругом. Что-то погасло в ней, какая-то внутренняя лампочка перегорела. Обычная еврейская женщина «золотого возраста» с интеллигентным лицом, каких в Иерусалиме немало.
— Вы нас извините, — обратилась женщина к нему. — Вышло нехорошо. Из-за недисциплинированности Лиички. Должна была спать. А вместо этого, только я вышла из дому, оделась, заказала такси и поехала в салон. Просидела всю ночь в парадном. Зачем-то взяла бутылочку масла и случайно разлила её. Вы уж извините, она больше так не будет.
Теперь он посмотрел на Лию. Веко правого глаза у неё подрагивало, хотя она и не думала притворяться спящей. Но выражение лица говорило о том, что никаких сожалений о случившемся нет.
— Зачем вы так поступили, зачем? — раздражённо спросил он.
Минуту-другую карлица помолчала. Потом себе под нос, но так, чтобы все слышали, проговорила:
— Что я, не человек, что ли!
Развернулась и вышла из палаты. Майя хотела было идти за ней, но задержалась у кровати и нагнулась к нему:
— Можно я тебя… вас поцелую? Вы были единственным, другого такого не будет.
Он закрыл глаза и ощутил на своих губах ее поцелуй — такой же жаркий, как в ночь их свидания.
Нора всё это время стояла, глядя в окно. Когда комната опустела, снова повернулась к нему:
— Мне кажется, вы этой женщине небезразличны.
Он вынул из кармана больничного халата маленькое зеркальце в медной оправе и посмотрел в него.
Чужое лицо.
