ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

К началу 20-го века западная интеллигенция решительно отвергала общество, какое образовалось «у всех», все они были социалисты, все были убеждены, что «так жить нельзя». Не будем разбирать подробно, почему, иначе до Нового Года не управимся, остановимся только на двух основных моментах: социальной структуре и национальном государстве.

Элла Грайфер

ХАННА АРЕНДТ И СИОНИЗМ^*

В официальной израильской историографии эта дама — персона нон грата, а антисионисты, соответственно, вовсю ее используют. Неприязнь взаимная, явная и старая. Откуда она взялась?

Ведь, вроде бы, во время Холокоста она в Йешув приехала, организовывала молодежную алию, боролась за право евреев сражаться под своим флагом. Впрочем, это вполне укладывается в то, что она написала когда-то Ясперсу: «Когда на тебя нападают как на еврея, как еврей ты и защищаться должен» — просто солидарность, поиск убежища для себя и других, ради сиюминутного спасения. Но ведь все-таки происходившее в Йешуве не было ей безразлично: она явно разделяла и поддерживала воззрения первого президента Еврейского университета Иегуды Мангеса, очень одобрительно относилась к киббуцам, только вот государство… чем оно не понравилось ей?

Вряд ли можно считать основной причиной, что первую скрипку там играли евреи, как тогда в Германии говорили, «восточные», теперь это называется «понаехавшие» из империи Российской. Все эти «местечковые», не умеющие себя вести, в гешефтах нередко чересчур нахрапистые, нечистоплотные, полуграмотные — половина с образованием из каких-то местечковых йешив, а уж в йешивах-то известно, чему учат. Эти настроения легко прочитываются между строк в «Истоках тоталитаризма» в главе о деле Дрейфуса, в «Эйхмане в Иерусалиме» — упреки организаторам процесса в юридической несостоятельности, плохом владении немецким… Это тянет разве что на некий эмоциональный довесок.

Разумеется, ей изначально была ясна вся утопичность концепции государства-убежища, о котором тогда мечтали многие, да и сейчас еще продолжают мечтать, хотя на самом деле ничего такого никогда не могло предоставить своим гражданам ни одно государство. Максимум — возможности для самозащиты: армия, полиция, законы, дипломатия наконец, а там уж — как повезет. В общем, как у всех — так у нас. Да, вот именно — как у всех, в этом-то все и дело.

К началу 20-го века западная интеллигенция решительно отвергала общество, какое образовалось «у всех», все они были социалисты, все были убеждены, что «так жить нельзя». Не будем разбирать подробно, почему, иначе до Нового Года не управимся, остановимся только на двух основных моментах: социальной структуре и национальном государстве.

Исчезновение деревенских общин, «огни большого города» превратили общество в аморфную массу, где, по Высоцкому:

Бродят толпы людей, на людей непохожих,
Равнодушных, слепых, —
Я заглядывал в черные лица прохожих —
Ни своих, ни чужих.

В «Истоках тоталитаризма» и «Банальности зла» Ханна Арендт точно описала механизм неизбежного впадения такого общества в тоталитарное озверение, а в других работах («О революции», «О деятельной жизни») прямо призывала найти путь к возрождению общинности. Потому-то и нравились ей киббуцы, устроенные в соответствии с ну истинно еврейским учением князя Кропоткина и графа Толстого.

Экономическая несостоятельность киббуцев выявилась не сразу, поначалу они были действительно лучшим вариантом для людей, толком не знающих, каким концом плуг в землю втыкать, да еще с учетом военного положения, но уже через пару десятилетий выживали либо на госдотациях, либо удачно вписавшись в свободный рынок и нанимая рабочую силу со стороны. Зато необходимость национального государства, вызванная арабским нападением, проявилась драматически и сразу.

Все национальные государства Нового времени рождались в муках войны и резни, вспомним европейские революции 17 — 19 веков, но в 20 веке образованные граждане об этом начисто забыли и были неприятно удивлены, когда точно также с таким же количеством жертв и беженцев национальные государства стали образовываться при распаде Австрийской, Турецкой и Российской империй, и границы устанавливаются точно также по принципу: «Кто первый встал — того и тапочки». А господа гуманисты-то полагали, что надо только убрать препятствия, мешающие простым людям договориться между собой, и выяснится, что на самом-то деле все они хотят одного и того же, а границы только мешают и вообще ни к чему.

Так вот — «Еврейский национальный очаг» (например, в виде самоуправляющейся территории в рамках сперва Турецкой, потом Британской империи) представлялся им (как евреям, так и сочувствующим) возможностью воплотить в жизнь их смелые мечты, тем более, что в какой-то мере это пересекалось с извечными еврейскими претензиями на роль «света народам»… А тут выходит та же самая некрасивая грызня, что и в Европе, и арбитраж Лиги Наций, позже и ООН, не поможет, тому, кто сам себе не поможет. Ханна Арендт уловила это очень быстро:

Даже если евреи выиграют войну, она окончится разрушением неповторимых возможностей и достижений сионизма в Палестине. В результате возникнет страна, не отвечающая чаяниям мирового еврейства, сионистов или нет — все равно. «Победоносные» евреи, окруженные совершенно враждебным арабским населением, замкнутые в постоянно подверженных угрозе границах, будут настолько поглощены отстаиванием своего физического выживания, что их сил просто не хватит ни на какие другие интересы или занятия. Рост еврейской культуры уже не будет делом всего народа, непозволительной роскошью окажутся и социологические эксперименты, политическая мысль сконцентрируется на вопросах военной стратегии, военной необходимостью будет диктоваться и направление экономического развития. <…> Причем, останутся очень малым народом, сильно уступающим в численности враждебным соседям.

Если вместо авангарда на пути в светлое будущее, социологических и экономических экспериментов, роста общенародной еврейской культуры (что бы сие ни означало) и интернационального братства с арабами окажется сплошная борьба за физическое выживание, то… овчинка выделки не стоит. Стоит ли ради этого самого «очага» жертвовать тем, ради чего предполагалось его создавать? Да, но… а для чего, собственно, предполагалось?

Неужели же Ханна Арендт не подозревала, что кроме социалистических идеалов была у сионистов и другая, пожалуй, главная цель: покончить с рассеянием, избавиться от столь проникновенно описанного ею в «Истоках тоталитаризма» выбора статуса еврея в Европе: либо пария, либо парвеню? Похоже, она надеялась, что будущий социализм с кибуцеобразными общинами, дружбой народов, без государств и границ наверняка разрешит и эту проблему, а все, что отвлекает от его создания, только наводит тень и смущает умы. Она честно соглашалась, на государство не претендовать и до самого пришествия социализма (как харедим до пришествия мессии) терпеть неизбежное в рассеянии существование парии/парвеню, не исключающее и новых холокостов.

Их, впрочем, как показывает опыт, не исключает и социализм как советского, так и современного западного образца. И потому вполне логично при столь же полном понимании перспектив войны и мира в Палестине сделать выбор иной. Как сделал, например, Владимир Жаботинский:

Покуда есть у арабов хоть искра надежды избавиться от нас, они этой надежды не продадут ни за какие сладкие слова и ни за какие питательные бутерброды, именно потому, что они не сброд, а народ, хотя бы и отсталый, но живой.

Живой народ идет на уступки в таких огромных, фатальных вопросах только тогда, когда никакой надежды не осталось, когда в железной стене не видно больше ни одной лазейки.

Только тогда крайние группы, лозунг которых «ни за что», теряют свое обаяние, и влияние переходит к группам умеренным. Только тогда придут эти умеренные к нам с предложением взаимных уступок; только тогда станут они с нами честно торговаться по практическим вопросам, как гарантия против вытеснения, или равноправие, или национальная самобытность; и верю, и надеюсь, что тогда мы сумеем дать им такие гарантии, которые их успокоят, и оба народа смогут жить бок о бок мирно и прилично. Но единственный путь к такому соглашению есть железная стена, т.е. укрепление в Палестине власти, недоступной никаким арабским влияниям, т.е. именно то, против чего арабы борются.

Приходится, значит, жертвовать либо социалистическим идеалом и статусом первопроходцев человечества, либо — выходом из рассеяния и созданием собственного «национального очага». И брать на себя всю ответственность за последствия своего решения. Так вот, беда Израиля в том, что Отцы-основатели этот выбор сделать не посмели. Не смею упрекать их, ведь эта неспособность додумать до конца была очевидно свойственна подавляющему большинству их избирателей в стране и «группе поддержки» в рассеянии.

И в результате действия их (по крайней мере на первом этапе) шли по линии Жаботинского, а настроения — по линии Арендт, и ни тому, ни другой не могли они простить цельности, готовности открыто высказать то, в чем не смели признаться даже самим себе. В фундамент Израиля оказался заложен когнитивный диссонанс.

Вот как описывает его Амос Оз:

«— Значит, так, — сказал Эфраим, — это очень просто: если не здесь, то где же она, наша земля, земля еврейского народа? В пучине морской? На луне? Или только еврейскому народу из всех народов мира не полагается даже маленького кусочка родины?

— А что же мы отобрали у них?

— Ну, ты, вероятно, забыл, что они попытались в тысяча девятьсот сорок восьмом всех нас уничтожить? Стало быть, в сорок восьмом была страшная война, и они, по сути, поставили вопрос так: или мы, или они. И мы победили, и отобрали у них. Гордиться тут нечем! Но если бы они победили нас в сорок восьмом, то поводов для гордости было бы еще меньше: они бы не оставили в живых ни одного еврея. И вправду, на их территории не живет сейчас ни один еврей. Но в том-то и все дело: поскольку в сорок восьмом мы отобрали у них то, что отобрали, то теперь и у нас кое-что есть. Поскольку и у нас уже есть, то теперь нам нельзя ничего у них брать. С этим покончено. В этом — вся разница между мной и твоим господином Бегиным: если в один прекрасный день мы отберем у них еще и еще, именно теперь, когда у нас уже есть, это будет большим грехом.

— А если через секунду появятся здесь федаюны? (пояснение от меня — это те, кого мы сегодня зовем террористами)

— Если появятся, — вздохнул Эфраим, — то нам придется плюхнуться в грязь, прямо там, где стоим, и стрелять. И мы очень-очень постараемся стрелять лучше и быстрее их. Но не потому, что они — народ убийц, мы будем стрелять в них, а по той простой причине, что и мы вправе стрелять, и еще по той простой причине, что и мы вправе иметь свою землю. Не только они».

Воевать с теми, кто на нас нападает, значит, можно, но побеждать их — смертный грех.

Действовали — как надо, достижениями — гордились, и в то же время… чувствовали себя виноватыми, не соответствующими тому, чего от них ожидали, да хуже того — чего ожидали сами от себя. В школах и университетах, газетах и книгах наперебой выражали арабам полное уважение и понимание, надежду на скорейшее примирение. Извинялись, что посмели воевать, но уж коль скоро посмели — делали это, как утверждали, наигуманнейшими методами. В 80-х годах «Новые историки» полностью разоблачили это вранье — воевали, как все другие армии, но, кажется, никто из них кроме Бенни Морриса не оговорился, что это вполне нормально и осуждать нам себя не за что. Наоборот, некоторые, вроде Илана Паппе, даже довесочки изобретать стали, присочиняя «военные преступления», каких в природе не бывало.

Послушайте, что сегодня говорит Яаков Шарет, сын Моше Шарета, чья подпись стоит под нашей «Декларацией Независимости»: ««Государство Израиль и сионистское предприятие родились во грехе», — говорит человек, который был бойцом ПАЛМАХа, во время Второй мировой войны вступил добровольцем в Еврейскую бригаду в составе британской армии, был одним из основателей кибуца в Негеве, служил в ШАБАКе и «Нативе» — Бюро по связям с евреями Восточной Европы». Такой вот, понимаете, деятель, согласный жить только и исключительно в государстве, рожденном от непорочного зачатья.

Такие как он, вроде бы, за армию, но в то же время ради «гуманности» готовы жертвовать жизнями солдат, издавая предписания типа: прежде чем огонь открывать, предъявите юридические доказательства, что враг вас убивать пришел, а не просто погулять вышел. Нормальные военные действия допустить миролюбцы наши соглашаются разве что в порядке исключения, перед собой и другими оправдываются, как щит выставляя Холокост… как будто право на самозащиту не есть естественное право всех и каждого, а надо непременно, чтоб вас сперва миллионами вырезали без реального сопротивления. Настоящая война для них допустима лишь в плохо представимых исключительных случаях, которые остались в прошлом и (ну, конечно же!) никогда не наступят в будущем.

Несколько лет назад на семинаре в «Яд Вашем» (если кто не знает — это музей и центр изучения Холокоста в Иерусалиме) не раз и не два задавала я вопрос насчет опасностей, угрожающих нам сегодня, а его старательно пропускали мимо ушей. Как-то по умолчанию принималось, что «это не должно повториться», что происшедшее есть какой-то необъяснимый и непредсказуемый взрыв инфернального зла. В отличие от той же Ханны Арендт, по поводу Холокоста меланхолически отметившей: «Что раз произошло — и другой произойти может».

Иллюзия «пролетарской солидарности», что должна непременно пробудиться в арабах, жила в нашем обществе долгие годы, а в диаспоре продолжает жить и по сей день вкупе с надеждой на исчезновение европейского антисемитизма из-за полевения властей и верой, что Холокост не может повториться. Ей в немалой степени обязаны мы катастрофой Осло, выходом из Ливана и «размежеванием» с Газой, которые теперь приходится снова завоевывать ценой большой крови. Правда, в стране иллюзию эту в значительной мере нокаутировала резня 7 октября, остается надеяться, что она не воспрянет снова. Возможно, это потребовало бы меньше времени и жертв, если бы наша элита имела смелость, как Владимир Жаботинский или Ханна Арендт, додумывать до конца и делать выбор.

Примечание

^* В основу статьи лег доклад на Международном ганноверском семинаре «Еврейская история и культура».