Мне показалось, я стал понимать, зачем меня пригласили. В газетах нередко появляются статьи, в которых бичуются отказники, поливается грязью «сионистский Израиль». Мерзопакостность ситуации была в том, что под многими из таких статеек, стояли подписи евреев, занимавших более или менее ответственные посты. Никакие, дескать, мы не антисемиты. Есть у нас и «хорошие» евреи, ведущие борьбу с «сионистским врагом». Неужели и мне решили подложить свинью?
[Дебют] Александр Лейдерман
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
«TU QUOQUE, BRUTE!»
Юлий Цезарь
Выжженная солнцем земля. Песок и камни. Гордая крепость Масада. Свыше двух тысяч лет назад здесь сражались со всемогущим Римом последние свободные иудеи.
Я был в этой крепости, видел себя среди отчаянных ее защитников, для которых высшее благо — не жизнь, а свобода. Проживал жизнь каждого.
…Штурм озверевших римлян начался до восхода солнца. Грохотали баллисты, летели тучи копий и стрел, лилась кровь. Силы повстанцев на исходе. Помощи ждать неоткуда. Исход трехлетних кровавых сражений предрешен. Командующий X-м Римским легионом Флавий Сильва радостно потирал руки. Сегодня иудеи будут окончательно измотаны, а завтра… Завтра его когорты с победным кличем ворвутся в крепость! Так и произошло — ворвались, но клич застрял у них в горле. Легионеры в оцепенении стали пятиться назад. Уникальнейший случай в истории Древнего Рима. Но все это завтра. А в тот день, до захода солнца, яростный бой продолжался. Еще удар по врагу, еще! Последний!
Последний удар по клавише моей верной «Эрики», последняя точка — и внезапно ворвавшийся резкий, пронзительный звук. Другой, третий… Я ничего не понял — едва возвращался оттуда.
— Папа!
Я быстро обернулся. Любаша, в одной руке кукла, другой протягивает телефонную трубку. Глазки озорно поблескивают.
— Дядя эрудит…
Забавная у меня дочурка. Моих друзей, которые с удовольствием с ней играют, балуют гостинцами, она называет не по имени, а по их ремеслу — Дядя режиссер, Дядя композитор, Дядя художник, Дядя биолог, Тетя журналистка… Так ей, капризуле, нравится.
«Дядя эрудит». Мы его так называли потому что, кажется, не существует ничего в мире, чего бы он не знал. Ответ на любой вопрос вылетал у него мгновенно. Особой его страстью были театр и кино. А еще одной его особенностью было то, что людей он определял по их отношению к Советской власти. Если «антисоветчик», стало быть, хороший человек. Когда в ходу был садистский закон, предписывающий уезжающим в Израиль евреям с высшим образованием платить за дипломы, он подарил большую сумму денег одному из своих коллег, которому не хватило расплатиться за себя и жену. Об этом поступке знали многие..
В трубке рокотал высокий голос моего друга.
— Привет, старик! Все в порядке? Слушай, счастье привалило. Сироткина из «Общества по распространению» собирает лекторскую группу для поездки по республике — пропагандировать, понимаешь, невиданные достижения Молдавского киноискусства. Грозит неплохим заработком. Так вот, я с ней хорошо поговорил, и она согласилась включить тебя в список. Не возражаешь?
— Какие могут быть возражения? Я рад за тебя. Езжай на здоровье.
— Спасибо, старик, ты настоящий друг! Кстати, есть у тебя что-нибудь новенькое?
— Кое-что есть.
— Покажешь?
— Если не тебе, то кому? Приедешь покажу.
— Уже предвкушаю…
— Ладно. Счастливого пути.
Странный разговор, не правда ли? Меня включают в «бродячую» лекторскую группу, у меня появляется шанс проехаться по вкусным молдавским городкам и селам (чего-чего, а принимать гостей в Молдавии умеют!), немного заработать а едет почему-то он. Я всего лишь желаю ему счастливого пути и жду его приезда. Странности для непосвященных. Мы, его друзья, знаем, где собака зарыта.
Дело было года три назад. В Молдавской столице случилось ординарное для страны Советов явление. Арестовали талантливого художника, посмевшего в чем-то дерзко возразить власть придержавшим. Разумеется, в милицейском протоколе причиной ареста была указана не дерзость, а наркотики, о которых художник понятия не имел, ибо «искусствоведами в штатском» были тайно подложены в его чемоданчике — дипломате.
Для деятелей культуры, научных работников в семидесятые и восьмидесятые годы прошлого века становилось модным реагировать в таких случаях письмами протеста, которые рассылались в редакции газет и журналов, а так же в партийные и советские органы. Эффект нулевой, разве что деятели облегчали себе этим души. Правда, если такое письмо попадало заграницу и озвучивалось различными «голосами», то эффект мог бы и быть. Подписантов «профилактировали», то есть, промывали мозги, а наиболее активных запугивали и ущемляли по работе. Что же до арестованных или заточенных в психушках, то после бесчисленных протестов в странах Запада их иногда попросту выдворяли из страны. Впрочем, кто из людей того поколения этого не помнит?
В данном случае, молдавские интеллектуалы тоже сочинили нечто подобное. Так уж получилось, что среди подписантов оказался и «Дядя эрудит». Правда, это письмо никакой роли не сыграло. Дальше начальственных кабинетов оно не пошло. Подписанты отделались легким испугом, но с моим другом все оказалось иначе. Начать с того, что в их компании он был единственным «лицом определенной национальности», а чего-чего, но простить такое было для властей совершенно невозможно. С работы выгнали. Жил на скромную зарплату жены, и никакого просвета. Иногда, правда, жалостливая Сироткина включала его в свою лекторскую группу, но … под чужим именем. Сейчас, к примеру, он будет выступать под моей личиной. Когда группа вернется, я схожу в то самое Общество, распишусь в ведомости на зарплату, где значится моя фамилия, получу деньги и отдам их ему, честно заработавшему. «Предвкушаю…» Мне импонировал его неподдельный интерес к моим вещам.
Положив трубку, почувствовал усталость. Пойду, поброжу по улицам, взбодрюсь немного.
Вечер выдался холодный и влажный. Прохожих мало. На троллейбусной остановке заметил одинокую, в старомодном пальто фигуру. Что-то знакомое… Ба! Да это же Иосиф Моисеевич, профессор, мой университетский преподаватель по античной истории. Сто лет не виделись.
— Иосиф Моисеевич, здравствуйте! Узнаете?
Иосиф Моисеевич сощурил глаза.
— Припоминаю…
И через минуту
— Как же, отлично помню, вы любили мой предмет.
Не только я, хотя события, происходившие тысячелетия назад, действительно увлекали меня очень. «История древнего мира». Предмет этот, был менее заидеологизирован, к тому же Иосиф Моисеевич читал свои лекции увлекательно и нестандартно. В СНО (Студенческом Научном Обществе) я под его началом бился над загадкой семи царей Древнего Рима. Он мне ее зачислил как курсовую. Мы любили его. Известен был случай, когда на Ученом совете он сцепился с преподавателем кафедры марксизма-ленинизма, ярым черносотенцем, который через раз заваливал на экзаменах чем-то пришедшего ему «не по ндраву» студента «определенной национальности». Кто-то тихо радовался, кто-то злобствовал…
Сейчас, «сто лет спустя», я снова взглянул на профессора. Заметно сдал. Какие-то вмятины появились на широком лице.
— Знаете, Иосиф Моисеевич, я до сих пор храню свою курсовую работу с вашим отзывом.
Я не обманывал. Так и лежит в моем архиве тетрадка с моими скромными изысканиями и положительным отзывом, под которым стоит размашистая, со многими завитушками подпись научного руководителя, Иосифа Моисеевича.
Неожиданно пронеслась шальная мысль.
— Знаете, сам Всевышний сделал так, чтобы мы встретились…
Иосиф Моисеевич удивленно уставился на меня.
— …да, да, именно так. Дело в том, что две минуты назад я закончил писать киносценарий. Время действия I век новой эры. Мне было бы чрезвычайно важно знать ваше мнение историка, специалиста по тому периоду, о моем опусе. Разумеется, если вас не затруднит.
— Что вы, что вы… С удовольствием. Признаюсь, мне никогда не доводилось читать киносценарии, фильмы иногда смотрю, а сценарии мне никогда не попадались, но ваш опус обязательно прочитаю и скажу свое мнение. Я ведь на пенсии. Времени предостаточно. Запишите мой адрес и телефон.
— Одно непременное условие, Иосиф Моисеевич. Об этом никто, кроме нас двоих не должен знать. Знаете, почему? Место действия — Иудея. Писать такие сценарии в нашей стране после Шестидневной войны… Сами понимаете, чревато…
— Конечно, конечно. Израильские агрессоры… — он усмехнулся, — теперь мне интересно вдвойне. Что до остального — можете не беспокоиться.
Вечером следующего дня я с коробкой шоколадных конфет и бутылкой марочного «Каберне» позвонил в дверь его квартиры. Открыл сам хозяин и широким жестом пригласил в гостиную. Обмен любезностями, затем откупорили бутылку. Чокнулись. Он едва пригубил вино.
— Астма, понимаете, да еще сердце стало пошаливать. Одним словом, полный букет. Благодаря вам, я хоть на время отвлекусь от своего состояния.
Я положил на стол сценарий. Посидели еще немного, профессор поинтересовался моей семьей («как бежит время!»), поговорили о том, о сем, и я стал прощаться.
— Позвоните мне через две недели.
Эти две недели тянулись для меня долго, но все-таки выдержал еще три дня. Две с половиной недели — и я набрал его номер.
— О, это вы! Очень хорошо. Приезжайте ко мне в любое время. Даже сейчас, если можете.
— О чем разговор! Могу, конечно.
Через час я с тем же «джентльменским набором» позвонил в знакомую мне дверь. Открыла жена. Иосиф Моисеевич неважно себя чувствовал, полулежал в кресле.
— Рад вас видеть, — он улыбнулся, — так вот, молодой человек, («ну, конечно,— подумал я про себя, — зубки режутся») скажу откровенно, мне было интересно читать ваш сценарий. Я все видел! По-моему, вы проникли в эпоху. Герои мне понравились, очень даже. Но это все комплиментарная часть. Есть у меня и серьезные критические замечания.
Я весь напрягся.
— Вы писали свой сценарий с антимарксистких позиций, да… («ну и поворот!»). Вы практически игнорируете классовую борьбу, которая несомненно была в тогдашней Иудее. Вы положили в основу сценария исключительно национальную идею. Разве так можно?
— Думаю, можно. Право автора — стать на позицию любой идеи. И потом… Иосиф Моисеевич, мы здесь одни, скажите, вы в самом деле считаете марксистскую идею единственно верной в этом мире?
— Видите ли, я с молодых лет примкнул к коммунистическому подполью. Среди прочего боролся с сионистами, хотя… хотя должен признать, что среди них были весьма достойные ребята. Я марксист и интернационалист. Скажу больше, меня всегда возмущали и возмущают юдофобские выходки, от кого бы они не исходили, но менять своих убеждений не собираюсь.
И после паузы
— Скажите, чего это вас вдруг угораздило взяться за этот сюжет?
* * *
В самом деле, чего вдруг? Однажды мне стало скучно в моем рабочем кабинете, и от нечего делать подошел к книжному шкафу, к которому никогда не прикасался, потому как там пылилось наследие моего предшественника — журналы «Коммунист», «Коммунист Молдавии», «Политическое самообразование», «Агитатор». Идейный был товарищ! Среди этой рвотной смеси вдруг узрел яркую обложку. Журнал «Вокруг света», стоящий как бы в стороне от «великих идей», и потому популярный. Номер чуть ли не десятилетней давности, что ж, тем и интересен. Расположившись в кресле у журнального столика (обязательный уголок в начальственных кабинетах), я стал медленно его перелистывать. В рубрике «Ото всюду обо всем» наткнулся на любопытную информацию. Израильскими археологами ведутся интенсивные раскопки в древней крепости Масада, что на берегу Мертвого моря. По свидетельству историка Иосифа Флавия, тысяча иудейских повстанцев, мужчин и женщин, овладели этой крепостью и еще три года после падения Иерусалима оказывали упорное сопротивление всемогущему Риму. Перед лицом неминуемого поражения они приняли решение. Чтобы не быть плененными, не подвергнуться глумлению защитники крепости по жребию убивали друг друга, а последний оставшийся в живых воин воткнул меч в землю, бросился на меч и погиб. Когда римляне ворвались в крепость, их встретила груда мертвых тел. Было названо имя руководителя крепости — Элеазар.
Я оторвался от журнала. Невероятно! И тут же подумал — как бы все это выглядело на экране. Не покажешь же, в самом деле, «открытым текстом», как тысяча человек убивают друг друга. И я увидел!
…Они стоят на крепостной стене и с презрением глядят вниз на римские когорты. А римляне идут, озверевшие от злобы, жажды, зноя и пыли. Они заполняют все подступы к крепости и идут, идут, идут… Повстанцы спокойны. И тут… На глазах врага Элеазар и его соратники превращаются в каменные изваяния. Идея фильма — героев Масады уничтожили, но не победили. Такой вот финал! Все время стоял перед глазами. В то же время в голове вертелась мысль — пусть я не силен в иудаизме, но точно знаю, что в этой вере самоубийство — совершенно недопустимый грех. А ведь Масаду удерживали именно религиозные фанатики. Какую же силу вложил Элеазар в свои слова, каким убийственным аргументом он заставил своих соратников совершить то, что совершили. С большим трудом проник я в Госхран Республиканской библиотеки, где находилась «Иудейская война» Иосифа Флавия. В ней совсем небольшая глава о Масаде. Сведений мало. В основном рассказ о том, что когда римляне вступили в крепость их встретила мертвая тишина и трупы. трупы… Из какой-то щели выползли две обезумевшие от страха женщины и пятеро детей. Они сбивчиво рассказали все, что произошло. С их слов Флавий и записал последнюю речь Элеазара. Вождь повстанцев призвал защитников крепости предпочесть смерть пленению и рабству. Но позвольте! Разве рабство было нечто исключительное в древнем мире? Разве иудеи не были рабами в Египте, Вавилоне, Ассирии? И разве рабство дает право отменить один из строжайших запретов иудаизма? Значит, в словах Элеазара должно было прозвучать и нечто такое, что оказалось для повстанцев сильнее, убедительнее догматов веры. Снова вернулся к эпизоду с этими двумя женщинами. Подумал — может, пройдя через кровавое месиво, они не все расслышали и пропустили самое важное в том, что говорил Элеазар. Но что конкретно? Ответа я не находил. Однако не писать я уже не мог. И возникла моя Масада и мои герои.
Мой Элеазар — молодой человек, пылкий, образованный, беззаветно преданный стране и народу. Мой Барух, священник первой череды порушенного Иерусалимского Храма, один из столпов веры. Остальные действующие лица — тоже мои. Сюжетная линия Элеазар — Барух стержень сценария. Каждый по-своему, они мучительно ищут разгадку — в каких бездонных провалах времени сокрыты истоки вечного проклятия их племени. Как могло случиться, что оно оказалось чужим в этом мире. Как могло случиться, что соседние страны, безмерно страдавшие от римлян, отказались помочь иудеям, даже в тех случаях, когда эта помощь было в их же интересах. Маленький отрывок из диалога главных героев
«Барух: Неся по воле Всевышнего в мир слово Его, мы побудили, погрязших в насилии и блуде, потомков Измаила и Эсава заглянуть в глубины своей души, и там они увидели такое, от чего содрогнулись. Они нам это никогда не простят.
Элеазар: Но есть и другая правда, как бы горька она ни была. Веками мы жили в своей избранности, беды и чаяния соседей нас не трогали, потому и мстят нам теперь, кто злорадством, а кто равнодушием.»
Две грани одной проблемы, которая, кажется, не утратила своей значимости и поныне. Калейдоскоп событий — Масада, Иерусалим, Рим, Набатея, Александрия, снова Масада.
…Любовь. Она вспыхнула в осажденной Масаде между Элеазаром и юной Лиат. Их любовь, осененная аурой «Песни песней» проходит через весь сценарий.
Лиат, как и Элеазар до начала Иудейской войны училась в Риме, а увидели и полюбили друг друга в осажденной Масаде. В Риме ею увлекся юный патриций Валерий, патриот и юдофоб. Его увлечение переросло в любовь. Безответную, И ожесточилась его душа. Он устремляется в Иудею, вступает в Десятый легион. Мстить! Мстить проклятым иудеям! В одном из сражений он лицом к лицу сталкивается с Элезаром. Бились насмерть, и лишь счастливая случайность предотвратила кровавый исход. В сущности, прекрасные молодые люди, но бушующий злой рок извратил их судьбы, превратил в непримиримых врагов. Не дотянулась ли эта непримиримость, когда явно, когда тайно и до наших дней…
Первый век новой эры — время раннего христианства. В ретроспективном плане, появляются Иешуа и Каиафа, первосвященник Иерусалимского Храма. Почему не отойти от устоявшихся представлений об этих личностях? Почему не допустить, что не так уж невероятно, что этих двух людей связывала тайная дружба и общие идеалы в борьбе против римлян и что лишь по трагическому повороту судьбы их разделила бездна? Замечу в скобках, что существует научная гипотеза о причастности Иешуа к еврейскому сопротивлению Риму.
…Последняя встреча бывших соратников. Завтра Синедрион вынесет свой приговор.
«Иешуа: Скажи, Каиафа, если распятый я приму на себя грехи потомков Измаила, Эсава и Якова — это примирит их?
Каиафа: Ради их примирения ты примешь смерть, а я проклятье, но достаточно ли этих двух жертв для всепрощения? Знает только Всевышний…»
…А мир мстит. В Римском сенате, да и во всей империи не сомневаются, что причина всех бед — иудеи. Не откликнулись на зов о помощи и богатые евреи из Египетской Александрии. Защитники крепости остались одни.
Все это, и многое другое, составили киносценарий под названием «Масада». При этом, тайна гибели защитников крепости так и осталась для меня тайной, и не давала мне покоя.
И в одну из ночей до меня донеся чуть хриплый голос Эдеазара: «Мы останемся в этой земле как вечные свидетели того, что эта земля наша.» Меня пронзило — вот слова, подвигшие героев Масады совершить то, что совершили. В моем киносценарии была поставлена последняя точка. Я мысленно посвятил «Масаду» моему отцу — ЕВРЕЮ СОЛДАТУ.
* * *
Дядя эрудит вернулся домой бодрым и посвежевшим. Поездка пошла ему на пользу. Я получил деньги, принес их ему домой, и сейчас утопаю в мягком, глубоком кресле недавно приобретенного им дорогого югославского гарнитура. Глотнули виски, поговорили, и я начал раскладывать листки своего сценария. Хочу пояснить. Гарнитур — подарок богатого одинокого родственника жены, который очень любит своих племянников. Виски, напиток, которым в Союзе баловались номенклатурные чины, презент одного его приятеля, часто выезжающего в заграничные командировки по какой-то научной части. При всем, что произошло с моим приятелем, он не лишен некоторой везучести.
Читаю и немного волнуюсь. Что ни говори — передо мной Дядя эрудит! Закончил. Долгое молчание. Наконец, он изрек
— Впечатляет. Да, по-настоящему впечатляет. Не везде, правда, все гладко. Если бы этот фильм ставил я, то некоторые диалоги перевел бы в действие, а то ты чересчур многословен и эмоционален. Но, черт возьми, впечатляет! Хотел бы почитать глазами. Оставишь на пару дней?
— С удовольствием.
Через неделю, возвращая сценарий, он спросил
— Я укрепился в своем мнении. Хороший сценарий. Только, что с ним делать?
— Пусть лежит в столе. Чего мне бояться? Кроме тебя и Иосифа Моисеевича (помнишь?) никто о нем не знает.
— Как же не помнить? И что он сказал по поводу сценария?
— Вещь, говорит, ему понравилась, огорчило лишь, что она, как бы идейно не выдержана.
Мой друг расхохотался
— Прекрасно! Впрочем, что с него взять? Как личность, он формировался в сталинскую эпоху. Поздно ему себя переделывать. Ладно, еще раз тебя поздравляю. Сделаешь что-нибудь новое, покажи.
Конечно, покажу, когда сделаю.
* * *
Стояло теплое солнечное утро. Сижу в своем рабочем кабинете и перебираю почту. Сосредотачиваюсь с трудом, ибо телефон взбесился сегодня. Звонки шли беспрерывно. Горисполком, Райком — все требовали отчеты о проведенных в прошлом квартале мероприятиях. Так прошло полдня. Надоело. Пойду, перекушу. Только переступил порог кабинета — звонок. Вернуться, взять трубку? Я мог, ведь, уйти минуту назад и не слышать звонка. Вернулся.
— Здравствуйте, с вами говорит капитан КГБ … (он назвал фамилию).
Я чуть не поперхнулся.
— Простите, кто?
— Капитан Комитета Государственной Безопасности … (он снова назвал фамилию)
— Слушаю.
— Вы приглашаетесь к нам на 2-30. Пропуск на проходной.
— Могу узнать по какому поводу?
— Ничего особенного, хотим кое о чем посоветоваться с вами.
Как вам нравится, им вдруг понадобились мои советы — нарочно не придумаешь! С другой стороны, чего мне бояться? В акциях протеста не участвовал, подпольные ульпаны не посещал, антисоветскую пропаганду не проводил. Свои «крамольные» произведения не распространял, откуда им знать о них? Нет, мне решительно нечего опасаться. Аппетит, однако, пропал.
В назначенное время я был на проходной КГБ, длинного, на три четверти квартала четырехэтажного здания. Ходили слухи, что еще четыре этажа уходят под землю. Встретил меня высокий, плотный мужчина в штатском. Белесые волосы, белесые ресницы, небольшие белесые усики. Улыбается. Приветливо здоровается за руку.
— Пройдемте.
Заводит в какую-то комнату, усаживает на стул напротив небольшого письменного стола.
— Я на минуточку, — и выходит.
Прошли пять, десять, двадцать минуточек, а его все нет. Прошло полчаса, еще пятнадцать минуточек — нет его. Препротивнейшее ощущение. Наконец, явился. В руках толстенная папка. Сел за стол, открыл папку, листает бумаги. Поднял на меня глаза.
— Так. Здесь все про вас. Год рождения, национальность, семейное положение, место работы. Есть еще кое-что… Но сначала вопрос — пишете?
— Пишу
— Что именно?
— Разное — театральные и кинорецензии, обзорные статьи, творческие портреты…
Мне показалось, я стал понимать, зачем меня пригласили. В газетах нередко появляются статьи, в которых бичуются отказники, поливается грязью «сионистский Израиль». Мерзопакостность ситуации была в том, что под многими из таких статеек, стояли подписи евреев, занимавших более или менее ответственные посты. Никакие, дескать, мы не антисемиты. Есть у нас и «хорошие» евреи, ведущие борьбу с «сионистским врагом». Неужели и мне решили подложить свинью? Поэтому на всякий случай, как бы застраховался фразой
— Моя сфера — исключительно искусство.
— Знаем, знаем. Но пишете ли вы что-нибудь исключительно для себя, для души, так сказать?
Екнуло сердце. Неужели знает? Да быть такого не может. Я старался выглядеть спокойно. Попробую его заговорить.
— Знаете, я не служу ни в газете, ни в журнале, поэтому все, что пишу — это для души. Мне, к примеру, журнал «Кодры» заказал статью — творческий портрет Людмилы Ерофеевой. Она хорошая оперная вокалистка, но мне больше по душе Мария Биешу. Поэтому не стал писать о Ерофеевой. Написал о Биешу. Кстати, статья эта появилась и в московской «Культуре и жизни». Не скрою, мне это приятно.
— Знаем, читали. И все-таки, что-то для себя, для души, так сказать, чтобы никто-никто не знал, ну почти никто… Есть у вас такие произведения?
Нет, здесь серьезнее. Загоняет, как зверя в ловушку. Попробую еще раз выкрутиться.
— Есть. Конечно есть. Вам скажу. Надеюсь, в этих стенах умеют хранить секреты, — рискнул пошутить я, — так вот мы с композитором Виктором Симоновым сделали балет по мотивам «Золотого теленка». Называется «Командор танцует танго». О нем знают всего два-три человека. Сфера искусств, сами понимаете, это еще и интриги, всякие там недоброжелатели… Короче, решили раньше времени не обнародовать.
— Очень даже интересно. Но это оставим. Объясните, как понять такое… — он достал из папки вырванный из школьной тетрадки листок и начал читать, — «Ко мне обратился мой бывший студент (фамилия имя) с просьбой высказать мое мнение по поводу написанного им киносценария «Масада». Прочитав, я убедился, что сценарий написан с антимарксистских позиций, о чем, считаю своим долгом…» ну и так далее.
Неужели небо упало на землю? Я потерял себя — ощущение транса.
Как из преисподней донесся до меня голос моего визави
— Почему «не может быть», — он, видимо, ответил на вырвавшийся у меня возглас, — пожалуйста, взгляните.
Он протянул мне исписанный листок. Внизу стояла размашистая, со многими завитушками, подпись Иосифа Моисеевича. Такая знакомая… Я еще раз пробежал текст. «С антимарксистских позиций…». Его формулировочка. Так и предстало перед глазами мясистое со вмятинами лицо. Подонок!
— Ну, а теперь, что скажете?
— Профессор за меня сказал…
— Мы на днях посадили двух отказников, да… Сейчас поедем к вам домой, дадите мне сценарий. Согласны?
Не согласен! Но если откажусь, они сами приедут с обыском. Из двух зол, говорят…
— Поедем
Повез он меня на своей машине
Дома, слава Б-гу, никого. Жена на работе. Сын в школе. Дочь в садике.
— Где ваша сокровищница?
Я подошел к письменному столу. Мой, пусть не конвоир, но что-то вроде этого, стал рядом. Выдвигаю ящик. Достаю сценарий. Передаю ему. Принял, не глядя, то есть, не глядя на сценарий, ибо читал уже другое — балетное либретто «Сильнее смерти».
— Это что такое? Дайте взглянуть.
— Это по Куприну, по его повести «Суламифь», по «Песнь песней». Это общечеловеческая культура.
— Посмотрим. Так… Балетное либретто в семи картинах. Действующие лица — Соломон, царь Иудеи и Израиля, Суламифь, девушка из виноградника в предместье Иерусалима… Это общечеловеческая? Сионизм! Возьму. Почитаем. Не будем терять время. Напишите прямо сейчас объяснительную на имя Председателя КГБ, как вы дошли до жизни такой.
Руки у меня слегка дрожали, но мне хотелось, чтобы он поскорее убрался и, я стал торопливо «объяснять». «Масада» — всего лишь проба пера в киносценарном жанре. О крепости Масада я вычитал в советском журнале «Вокруг света», стало быть, это не запрещенная тема. Кроме того, из лекций самого Иосифа Мойсеевича я знаю, что Иудейская война была справедливой войной со стороны Иудеи, так как она подорвала устои рабовладельческого Рима. Если сейчас концепция изменилась, то мне сие неизвестно. «Сильнее смерти» написал, потому что посчитал интересным воплощение сюжета повести Куприна в балетном жанре.
Я отдал написанное своему «гостю». Прочитав и поколебавшись немного, он сказал
— Допишите, что вы отдаете мне все это добровольно. Помогает. И еще. Надеюсь, вы не станете выяснять отношения с Иосифом Моисеевичем, так ведь?
«Гость» вложил лист в свою папку, обещал снова пригласить меня и попрощался за руку. Наконец-то я запер за ним дверь. На два запора и цепочку. Успокоение, однако, не пришло. Совсем наоборот. В голове всплыли передаваемые слухи о зловещих подвалах КГБ, психушках, куда сажали инакомыслящих, ссылках… Об этом вещали и разные «голоса». Что делать?! Что делать?!
Прошел час-другой, и мне стало стыдно за себя. Пусть не герой я. Не дано. Но достойно ли человека паниковать, терять себя, чтобы там ни случилось?
С работы вернулась жена. Я быстро ей все рассказал. Она всплеснула руками.
— Какой ужас! С детьми-то, что будет?
— Успокойся. Во-первых, как видишь, меня еще не забрали. В любом случае дети останутся с тобой. Ты чиста — в мои дела не вмешивалась, о чем я писал не знаешь, и вообще, собираешься со мной разводиться.
— Какой ты умный… Чувствовала я, что добром не кончится.
Я позвонил Дяде эрудиту
— Надо повидаться. Нет, прямо сейчас. Нет, не дома. Выйди к магазину.
Встретились. Слушал он меня с огромным интересом.
— Что я могу тебе посоветовать? Посмотрим, как все повернется. В разговоре с ними не упрямься ни в чем. Они этого не любят.
* * *
И пришла ночь. И громыхали под окнами танки. Неподалеку располагалась военная часть. Время от времени ее поднимают на учения. Подняли и сегодня. Надо же, именно сегодня. Какое зловещее совпадение! Бдит армия. Бдит КГБ. Геронтологическое Политбюро может спать спокойно. Бессонная ночь обеспечена мне.
А завтра снова на работу. Смотрю на телефон, как на злейшего врага. Каждый звонок мне мерещится — от него, белобрысого. Он напомнил о себе лишь через три недели. Позвонил домой. Спросил, все ли у меня в порядке, и снова изъявил желание со мной встретиться. В 2-30, в стенах его родного учреждения. Он и впредь звонил мне домой, и Любаша очень скоро по голосу безошибочно узнавала нового абонента — «дядю КГБшника». В назначенное время я снова сидел в уже знакомом кабинете.
— Должен вас огорчить. Руководитель нашего отдела недоволен вашей объяснительной. Уж очень она поверхностна.
— Но я писал на имя Председателя Комитета.
— Верно, но она проходит через наш отдел.
— Могу я спросить, что за отдел такой?
Глаза его сузились.
— Объясняю популярно. Отдел, который занимается обезвреживанием идеологических диверсантов сионистского толка.
О, я возведен в сан «идеологического диверсанта»? Оказывается, деньги советских налогоплательщиков идут так же на «священную борьбу» с такими, как я? Странно, но эта мысль меня позабавила. Неужели мне только показалось, что по лицу Дяди КГБшника промелькнула ироническая усмешка. Напряжение медленно отпускало меня.
— Короче, объяснительную надо будет переписать. Мы хотим больше знать об истоках ваших просионистских настроений.
Он протянул мне бумагу и ручку. Ничего нового, однако, я не написал. Добавил лишь немного «воды».
— Пожалуйста. Ничего больше сказать не могу.
— Мы послали ваш сценарий в Москву на экспертизу, она все высветит. Это — он протянул мне либретто «Сильнее смерти» — можете забрать. Здесь нет криминала.
Здорово! Хоть одна вещь изъята из моего «диверсантского» арсенала. Бедные Соломон и Суламифь! Интересно, предвидел ли в свое время мудрый царь, постигший тайны мироздания, что когда-нибудь с ним случится экзотическое приключение — проведет три недели со своей возлюбленной в стенах советской тайной полиции.
— А теперь ответьте на очень серьезный вопрос. Кто еще читал ваш сценарий?
— Кроме Иосифа Моисеевича — никто.
— А если правду?
— Никто.
— Так уж никто?
— Никто.
— Ваше упрямство не пойдет вам на пользу. Посидите и постарайтесь вспомнить.
Он выходит, а я сижу. Час, другой, третий… Сижу и не знаю — вернусь отсюда домой, или отправят в тюрьму. Уж как получится, но выдавать Дядю эрудита не буду. А если они станут меня избивать, пытать — выдержу ли?
Наконец, является.
— Вспомнили?
— Мне нечего вспоминать. Я никому ничего не давал читать. Хочу пить.
Он наливает мне стакан воды из кувшина.
— Я сейчас подпишу пропуск. Имейте в виду — вы вредите самому себе.
Как приятно покинуть этот каземат, окунуться в свежий воздух. И либретто со мной! Погуляв немного, звоню из уличного таксофона Дяде эрудиту.
— Надо встретиться.
На скамейке в уютном скверике, я рассказываю ему все.
— Старик, я же тебя предупреждал — не упрямься. Можешь смело назвать меня.
— Но они же потянут тебя за недоносительство. Только этого тебе не хватало.
— Ерунда. Они мне уже сделали все, что могли. А если потянут, смогу тебе помочь.
— Чем, интересно?
— Скажу, что нахожу твой опус совершенно бездарным, что он не стоит того, чтобы на него тратились слова и что поэтому к тебе как автору нельзя относиться всерьез. Короче, я тебя так облажаю, что у них, возможно, остынет интерес к тебе. Мне же… Хуже, чем сейчас, мне не будет.
Вызов в «компетентные органы» не заставил себя ждать. Через три дня я снова на допросе.
— Вспомнили, кому давали читать?
Я назвал имя Дяди эрудита — как нырнул в прорубь.
КГБшник взвился.
— Он?! Мерзавец! Ничто не может его научить! Три года ходит без работы, походит еще.
Поистине, если знать, где упадешь…
* * *
Шли дни, недели. Тихо. Месяц, другой. Тихо. Неужели «там» забыли про меня? Не надо было подумать об этом. Дядя КГБшник явно подслушал мои мысли — зазвонил телефон, и раздался «родной» голос. Приглашает на очередное рандеву завтра в 10-00. Совпадение, конечно, я подумал — он позвонил. Но земля полнится слухами, что в системе КГБ имеется целый штат экстрасенсов, всяких там телепатов, и даже колдунов. Черная магия на службе социализма — прекрасное дополнение к марксистской философии!
Вечером вернулась с работы жена. Сходу начала рассказывать.
— Знаешь, у кого я сегодня была на вызове? У твоего профессора. Такой жестокий приступ астмы — еле откачала.
Подонок! Предатель! Да чтоб его… И вдруг — нет! Ни в коем случае! Я подошел к жене
— Умоляю, береги его, — она широко открыла глаза, — да, да, береги его, как только можешь. Я хочу, чтобы он дожил до того момента, когда я сам, своими руками, произведу над ним расправу. Будет слишком несправедливо, если такое не случится.
— Спасать его я просто обязана. Давала клятву Гиппократа, как же, — она горько усмехнулась. — Все остальное выбрось из головы. Пустые фантазии.
Спазмы сжимали мне горло. Я должен все вынести. Вынести и уцелеть. Не только потому, что на мне дети. Я должен воздать подонку за все.
На следующее утро, в точно назначенное время, вхожу в кабинет своего «ведущего». Сидит, довольный до чертиков. Сияет.
— Прибыла рецензия на ваш сценарий. Хотите послушать?
— Хочу.
Я не кривил душой. Мне действительно было интересно. Столичные авторитеты — вдруг услышу что-нибудь путное.
Он начал читать. «Масада» — просионистский сценарий от начала до конца. Льет воду на мельницу израильских агрессоров. Идет вразрез с национальной и внешнеполитической линией партии. Приводились цитаты из сценария, и в каждой из них неизвестный мне рецензент (имя его, несмотря на мою просьбу, не было названо) находил «национализм» и «антисоветчину», чуть ли не вызов всему «прогрессивному человечеству». Одни словом, самая что ни есть идеологическая диверсия.
— Чудовищно! — вырвалось у меня.
Ощущение, будто облили помоями. Меня трясло. Какая это, к черту, рецензия? Самое, что ни есть обвинительное заключение, замешанное на чудовищной лжи.
— Вы согласны с выводами рецензентов?
Я посмотрел ему в глаза.
— Я — нет, а вы?
Мы молча сидели друг перед другом. Заговорил он. Медленно. Небольшие паузы между предложениями.
— Я не буду шить вам статью. Хотя тянет лет на пять. Но мы учитываем, что вы хорошо характеризуетесь на работе, и главное, не распространяли свое произведение в народ, не занимались антисоветской пропагандой. Но так просто я ваше дело закрыть не могу. Вам снова придется кое-что написать. А именно. Ознакомившись с заключениями рецензента, вы признаете его правоту, глубоко сожалеете, что создали просионистское произведение и никогда впредь подобного делать не будете. Напишите так же о своем отце, который прошел всю войну и проливал кровь за Советскую родину. Просите, чтобы вам дали возможность честным трудом искупить свою вину перед партией и народом.
Какая вина? Что за бред? Гадость! Но я вынужден пройти и через это, если хочу своими руками совершить возмездие. Я писал, писал так, как мне было сказано, а в голове стучало: «Нет, сволочи! Не выйдет по-вашему. Буду изо дня в день, как молитву, повторять свою «Масаду» . Пока я жив, мои герои будут со мной».
КГБшник не стал подписывать пропуск — проводил до проходной и мы вместе вышли на улицу.
— Пройдусь немного — такая чудесная погода. Все нормально. Дело, считайте закрыто, уголовное преследование вам не грозит. Хотя… мало ли что еще может произойти, но все не так страшно..
— Что еще может произойти?
— Мало ли… Главное — вашей свободе ничто не угрожает.
«Да черт с ним, — подумал я, — случится, так случится. Устал я безумно».
По улице сновали люди. У магазинов — хронические очереди. Городской транспорт переполнен. Из соседнего кафе дружинники выволакивали двух парней и девушку. Согласно указанию нового генсека Андропова, устраивались облавы на тех, кто в рабочее время покидал свои рабочие места, чтобы сбегать в кино, посидеть в кафе, сходить в баню… Таким образом укреплялась «трудовая дисциплина». Кстати, и об Андропове что-то меньше слышно стало. Страна, как оказалось, вступила в период, который позже был остроумно наречен «Пятилетка «Три-П», то есть, «Пятилетка Почетных Похорон», когда Генсеки один за другим с небольшим интервалом покидали «лучший» из миров, а именно мир «развитого социализма».
— У меня такое чувство, — сказал я, — что на меня опустилась тьма.
— Когда-то я прочитал книгу, — ответил он, — от которой в памяти осталось лишь название — «Тьма сгущается перед рассветом». Хотите, я еще кое-что скажу. Строго между нами. Герои Масады были правы в своей борьбе.
Я вздрогнул. Провокация? Я поднял голову, но его и след простыл.
* * *
И, все-таки, что еще может произойти? Произошло. В городской газете появился материал за моей подписью. Чья-то умелая рука переделала мое «покаяние» в статью, где бичевался Израиль и некоторые отказники, о которых я понятия не имел. Что было делать? Покончить с собой? Нет, сволочи! Пусть отвернутся от меня многие из моих друзей, но я буду жить, и доживу до того момента, когда открыто смогу рассказать правду. Кстати, единственный, кто утешал меня в эти дни был Дядя эрудит.
В один из дней вызывает меня к себе мой начальник. Седой, грузный. Ерзает в кресле.
— Плохие новости. У нас предстоят сокращения по работе. Для тебя будет лучше написать заявление «по собственному…».
Написал без лишних вопросов. Дома, прежде чем «порадовать» жену, спросил
— Как поживает твой пациент?
— Неважно. Все чаще вызывает «Скорую». Знаешь, он так ко мне привык, что когда он или его жена делают вызов, то просят, чтобы прислали только меня.
— Очень хорошо. Они же не знают, чья ты жена. Пока не знают. Береги его.
Рассказываю ей последние новости.
— Успокойся, найдешь себе работу, — что другое могла сказать?
И нашел. По объявлению в газете: «Требуются страховые агенты». Пошел в агенты. Честное слово, работа мне понравилась. Постоянное общение с людьми. Сколько интересных историй, сколько исповедей я выслушал от людей, которые, поверив мне, страховали у меня свои жизни, детей, имущество. Кое-что из услышанного я впоследствии использовал в некоторых своих рассказах. Да и заработки приличные. Недоумевающим — как я очутился на такой работе — отвечал: «Погнался за длинным рублем». Еще согревала меня мысль, что скоро будет поставлен наш с Симоновым балет.
Дело было на мази. В Филармонии состоялся ежегодный концерт — творческий отчет членов Союза композиторов Молдавии. Там впервые в оркестровом исполнении прозвучали фрагменты из балета «Командор танцует танго». В газете «Вечерний Кишинев» появилась статья известного в республике музыковеда Зиновия Столяра «Встречи на творческом экваторе». В ней, среди прочего, говорилось: «Замысел балета «Командор танцует танго» (композитор В. Симонов, либретто А. Лейдермана по мотивам знаменитого романа И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой теленок») возник неожиданно. Теперь, когда партитура готова, мы, слушая музыку, убеждаемся в том, что сценическая реализация балета могла бы дать весьма интересные результаты». И дальше: «Спектакль — в этом нет сомнений — может получиться интересным и зрелищным».
Клавир, партитура и либретто находились у нового Главного дирижера Театра оперы и балета, молодого, талантливого, ищущего. Последнее слово его — быть или не быть.
После газетной публикации последовало приглашение к Главному. Принял он нас с Симоновым исключительно тепло.
— Мне все очень понравилось. Давно пора разнообразить наш балетный репертуар. Нужен хороший кассовый спектакль. Ваша вещь — стопроцентное попадание. Сделаем так. Мы дадим вам лучшего концертмейстера Ларису Долгополову. Затем созовем совместное заседание Реперткома и Худсовета, прослушаем весь балет и официально примем его к постановке.
…И настал день, вернее, вечер прослушивания. Огромный репетиционный зал театра забит до отказа. Пришла почти вся балетная труппа. Среди приглашенных — заведующие Отделами культуры республиканских газет, в их числе «Тетя — журналистка», композиторы.
Ко мне подошел расстроенный Симонов.
— Ничего не могу понять. Встретил в коридоре Главного, злой такой, едва поздоровался, руки не подал.
Нехороший симптом… Хотя, всякое бывает. С женой, может, повздорил.
Заседание, наконец, открывается. После оглашения цели сегодняшнего прослушивания, Главный передает микрофон мне. Я читаю содержание первой картины, и Лариса тут же ее проигрывает. Играла, надо сказать, великолепно. Рядом с ней композитор — переворачивает страницы клавира. Читаю содержание второй картины, опять музыка, и так до конца. По реакции зала чувствую, что принимают хорошо. Особенно оживленно реагируют балеруны и балерины.
Прослушивание закончено. После перерыва — обсуждение. Первым выступает балетмейстер Марат Газиев. Он краток. Балет сделан интересно. Должен быть принят к постановке.
Прима-балерина Розита Потехина. Слушала и примеривала на себя партию Зоси. Исполнит с удовольствием.
Слово берет главный режиссер Оперного театра, в прошлом несостоявшийся драматический актеришка. Музыка хорошая. Все претензии к либретто. Сюжетные линии не дотянуты. Много интересных эпизодов романа не нашли здесь своего воплощения.
Я подскакиваю в своем кресле.
— Нельзя ли более конкретно о «недотянутости»?
Режиссер несет о «неубедительности мотиваций, с одной стороны, и редуцировании(?) игровых ситуаций с другой стороны», вконец запутывается и говорит, что ему следует прочитать либретто глазами, и тогда выскажется более определенно. Я задаю следующий вопрос
— Не потрудитесь ли перевести свое выступление на более понятный простым смертным язык, а то уж больно заумная шарада получилась, кроме того, представляете ли вы себе жанровую разницу балетного либретто и романа?
Главный прерывает. Вопрос не по существу. Дальше.
Дальше были другие выступления. В основном хвалили. Были замечания композитору — хотелось бы больше гротеска в музыке. Все, однако, сходились в главном, — балет должен быть включен в репертуар.
Слово берет Заведующая Отделом культуры центральной республиканской газеты «Советская Молдавия» «Тетя — журналистка.» Я облегченно вздохнул. Уж она не подведет. Мы с ней старые друзья. Охотно меня печатала. Муж у нее еврей. Когда я приходил к ней в редакцию, непременно обменивались свежими еврейскими анекдотами.
— Я слушала и возмущалась. Нет, не музыкой. Музыка интересная. Либретто ужасное. Полнейшее искажение любимого народом романа. Нет, балет с таким либретто ставить нельзя.
Я снова подскочил в кресле.
— Нельзя ли более конкретно об «ужасах» либретто?
— Ни одно слово в нем не на месте. Если разбирать, до утра времени не хватит.
— Как же можно создать хорошую музыкальную драматургию на плохое либретто?
Снова окрик Главного
— Вопрос не по существу.
Все, кто хотел уже высказались. По тому, как ведет себя Главный, могу заранее предсказать финал.
— В свете сегодняшнего обсуждения, — начал он свое заключительное выступление, — ясно, что балет «Командор танцует танго» в таком виде принимать нельзя. Есть предложение вернуться к этому вопросу в следующем сезоне.
Называется, приехали! «Вернуться в следующем сезоне», в переводе с театрального жаргона, означает — не вернуться никогда. Через год, когда страсти улягутся, выяснится, что балетный репертуар «предельно уплотнен», к тому же «вещь потеряла свою актуальность» и тому подобная мура. Одним словом, «искусствоведы в штатском» надежно курируют творческие союзы. Станут ли служители муз, даже если и держат фигу в кармане, ломать себе карьеру из-за какого-то неблагонадежного либреттиста.
Мы с Витей шли домой вместе. На нем лица не было. Он всю дорогу повторял
– Ничего не понимаю, ничего не понимаю…
Зато я все хорошо понимал. Мне было больно и горько. Не за себя — за него. Я-то, ладно, без пяти минут «враг народа», но он, он же ни в чем не виноват. Но ведь и я не виноват — мы начали делать балет еще до моей эпопеи с КГБ. И все-таки меня грызло — из-за меня, из-за меня, из-за меня… Что я могу для него сделать?
— Знаешь что, Витя, предложи этот балет какому-нибудь театру в России. Главное, сними мою фамилию.
— Ты что?
— Очень прошу — сделай это.
Он отрицательно помотал головой.
— Подумай.
— И не подумаю думать об этом.
— Что-то с памятью моей стало. Витя, не помнишь из какой библейской притчи этот диалог: «— Сторож, сколько ночи? Сторож, сколько ночи? — Скоро рассвет, но еще ночь».
— Впервые слышу. Диалог потрясающий.
(Витя Симонов вскоре уехал в Москву, а через год вышел очередной том Музыкальной энциклопедии. В разделе «Балеты» есть и такая строчка — «Командор танцует танго». Балет в трех действиях. Музыка В. Симонова по мотивам романа Ильфа и Петрова «Золотой теленок». И больше ни одной фамилии…)
** *
Вначале был Горбачев. Потом было слово, и слово было «перестройка».
«Империя зла» осела и рассыпалась. Суверенная Молдова на одном из первых заседаний парламента уравняла в правах языки национальных меньшинств. В Кишиневе и других городах республики возникли Общества Еврейской культуры. Я был выбран в Правление Кишиневского ОЕК. Открылась еврейская школа. Был налажен выпуск еврейской газеты на русском языке «Наш голос».
Мне позвонили с прежней работы. Предложили вернуться — освободилась престижная должность. Не без волнения вернулся в родные пенаты. Встретили приветливо. Однако, главным для меня было другое.
Чудо свершилось! Сейчас я смогу рассчитаться с предателем. Нет, не стану ни стрелять в него, ни душить. Я сел за стол и стал писать.
«Открытое письмо». Приведу несколько фрагментов.
«…Предательство старо, как мир. К сожалению, и здесь мой народ может оспаривать печальный приоритет. Когда Моисей в гневе убил египтянина, издевавшегося над евреем-рабом, другой еврей-раб донес об этом властям, «честно» заработав лишний кусок хлеба и шмат мяса. Да и Иуда из Кариота тоже, вроде, нашего роду-племени.
…Предательство имеет тысячу лиц — и сведение счетов, и жадность, и зависть, и подлость, и низость, и карьеризм, и желание спасти шкуру. Предают под пытками, наконец.
В моем случае теряюсь в догадках. Вы почетный пенсионер, ни в чем не нуждались. Если предположить, что вы возмутились, испугались моих «антимарксистских позиций», то как порядочный человек могли предложить мне самому пойти «куда следует» и покаяться. И если бы я не послушался, то мог бы, нет, не оправдать, но как-то объяснить вашу низость. Этого, однако, не произошло, что дает мне повод думать, что испытали вы не возмущение и не страх, а радость, гаденькую, липкую радость раба, которому выпало «проявить» себя («вот я какой!») и который бывает счастлив, когда хозяин позволяет ему лизнуть кончик шпыняющего его сапога. А может, все было проще, и в вас, вскормленного сталинщиной, проснулся садистский, палаческий инстинкт. В конце концов, вы знали, что я отец двоих детей, но и это вас не остановило. Вы в таком возрасте, когда уже можно поводить итоги. Итак, скольких «врагов народа» вы отправили на плаху за свою долгую жизнь? Сколько искореженных судеб на вашей совести? У меня, однако, особый счет к вам. Предав меня, вы предали героев Масады, своих единокровных братьев, надругались над их подвигом, надругались над памятью, отчего ваше деяние предстает еще более кощунственным. И если вам удастся избежать возмездия земного, знайте — «Есть Высший судия. Он ждет…» И там, в непостижимых для нас измерениях будет и суд, и расплата. За бессонные, мучительные ночи ваших жертв. За сжимающиеся сердца при общении с «компетентными товарищами». За отчаянную безысходность, куда вы загоняли доверившихся вам людей. Я распространю это письмо по миру, и мир узнает, как спустя две тысячи лет после того, как Иуда из Кариота предал своего учителя, некий Иосиф из Кишинева предал своего ученика. И вы навсегда войдете в реестр позора. Масада больше не падет!».
Я подозвал жену. Прочитал, прорыдал ей это письмо.
— А теперь, прямо сейчас, поеду в «Наш голос». Оно должно быть напечатано там.
Жена стала передо мной.
— Ты этого не сделаешь.
— Еще как сделаю.
— Это же убьет его.
— Предателям во все времена, у всех народов — одна кара.
— Он очень болен. Ему уже немного осталось. Дай ему умереть спокойно, прошу тебя, не бери грех на душу.
— Гиппократова клятва, да? А представляешь, что могло быть со мной, со всеми нами, если бы меня посадили, сослали, мало ли что могли сделать? Да и без этого сколько пришлось вынести. Тебе ли не знать?
— Знаю, знаю, но не надо этого делать. Прояви великодушие. Он так мучается… Я как вспомню его глаза… Я много раз ездила к нему — такая благородная семья… Умоляю, оставь его в покое.
— О каком благородстве ты говоришь? Семья предателя! «Его глаза…», — передразнил я ее, — постой, постой, ты случайно не увлеклась им? А что? Я где-то читал, что иногда молодые женщины влюбляются в старческие морщины, есть такой вид сексуальной патологии.
— Ты сошел с ума! Как ты можешь говорить такое? Я не хочу, чтобы ты убил беспомощного старика.
— Предателя! Дай пройти.
— Опомнись!
Я с силой оттолкнул ее и выбежал из дому.
В редакционной комнате кроме редактора было еще несколько человек, нештатных сотрудников. Я бросил письмо на стол.
— Я хочу, чтобы оно пошло на первую полосу. Во-о-т такими буквами!
Письмо тут же все прочли и ужаснулись.
— Иосиф Моисеевич? Быть такого не может.
— Может. Еще как может.
— Ты уверен? — спросил редактор
— Более чем. Своими глазами видел его донос, написанный и подписанный его рукой.
Редактор посуровел.
— А как умело притворялся. Все мы верили ему. Дадим! Пойдет в ближайшую пятницу.
Какая-то дьявольская сила не давала мне усидеть на месте. Я выскочил на улицу, несся, как угорелый. В пятницу! В ближайшую пятницу!
Дома у меня была холодная война. Жена со мной почти не разговаривала. Перед сном, она брала подушечку, доставала из шкафа какое — то покрывало, уходила в другую комнату, ложилась там на диванчик. Я к ней не подходил. Как-то застал ее за телефонным разговором. Давала кому — то медицинские советы. Ничего особенного, знакомые часто обращались к ней за помощью, но тут, завидя меня, торопливо свернула разговор. Меня передернуло — неужели говорила с ним? Ладно, смолчу пока. Главное — дожить до пятницы.
Понедельник … вторник… среда… Как тягуче проходят дни! И что-то жжет меня постоянно.
* * *
Четверг. Подзапустил я, однако, свои дела на работе, пришлось задержаться попозже. Теплый апрельский вечер подкрался незаметно. Домой не хотелось. Пройдусь.
Прошел два квартала и, опять это «вдруг» — навстречу мне идет улыбающийся… Дядя КГБшник. Обрадовался, как родному. Обнял. Предложил пойти куда-нибудь, посидеть.
— С удовольствием, — говорю. — Зайдем ко мне. В моем служебном кабинете достаточно уютно, да и в холодильничке кое-что найти можно…
И вот мы сидим, смакуем коньяк с кофе, говорим о всякой всячине. Сейчас, после того, как русские из «освободителей» и «старших братьев» превратились в «оккупантов», его, мягко говоря, выпроводили из тайной полиции. Работает сейчас в каком-то кооперативе.
— Я надеюсь… надеюсь, вы не в обиде на меня. Это была моя работа. Можете думать, что угодно, но ваше счастье, что ваше дело вел я, а не какой-нибудь мясник.
— Знаю, знаю… Пожалуйста, купите завтра газету «Наш голос». Вы прочитаете о вашем бывшем осведомителе Иосифе Моисеевиче. Повторяю, к вам у меня нет претензий. Но предатель должен быть наказан.
— Самое интересное, что профессор никогда не был осведомителем, и здесь он абсолютно не причём.
— Вам, видимо, коньяк ударил в голову.
— Нисколько. Могу выпить бутылку, и ни в одном глазу. Но Иосиф Моисеевич ни в чем не виноват.
— Скажите, письмо, которое вы мне показали, написано им?
— Им.
— Подпись его?
— Его
— Значит, он меня предал?
— Нет, не он.
— Но я же своими глазами читал это письмо, там даже обороты речи его.
— Верно. Он писал, он подписывал, но не он вас предал.
— Ничего не могу понять…
— Вы не знаете специфики нашей работы. Мы несем уголовную ответственность, если разглашаем имена наших осведомителей. Так что, если я вам показал его письмо, значит вас предал не он.
— И сейчас не могу врубиться.
— Все очень просто. Вас предал другой. От того, другого, мы узнали, что вы показали свой сценарий Иосифу Моисеевичу. Я отправился к нему. Вынул удостоверение капитана КГБ. Старик, понятное дело, испугался. Я спросил, верно ли, что он читал ваш сценарий. Он не стал отпираться. Тогда я попросил его написать все, как было, что он и сделал. Весь фокус.
Я метнулся к телефону. К счастью, редактор оказался на месте.
— Немедленно сними мой материал! Профессор ни в чем не виноват. Потом объясню. Что? Газета уже печатается? Останови машину! Все расходы на мне. Останови машину, иначе случится трагедия!
Не могу передать, какими словами крыл меня редактор — ни одна бумага не выдержит.
Я упал в кресло.
— Кто, кто меня предал? — спросил, и тут же почувствовал нелепость этого вопроса
Дядя КГБшник встал, и молча вышел.
Есть Б-г на свете! Я уверовал. Дома я всю ночь молился — «Спасибо, Господи, что не дал мне совершить смертный грех». Не спала в эту ночь и жена.
«Наш голос» не вышел в пятницу, как было потом объявлено, «по техническим причинам». Газета появилась лишь во вторник. На первой полосе красовался большой материал о Переце Маркише.
Редактор ходил с просветленным лицом.
— Хотя намучился я из-за тебя, такого-сякого, но какое счастье, пусть в последнюю минуту, удалось избежать кошмара. Кстати, кто еще читал твой сценарий?
— Еще один человек.
— Кто?
Я не ответил, и редактор не переспросил.
Через несколько месяцев Иосифа Моисеевича не стало.
* * *
Во времена Храма евреи совершали жертвоприношения — духовное очищение и благодарность Всевышнему за чудесное избавление от бед и напастей, которые подстерегают человека в обыденной жизни.
И говорил Б-г Моше, говоря: «А огонь на жертвеннике пусть горит, не угасая…»
Две тысячи лет, как порушен Храм, а огонь все горит. И я кладу на алтарь свою жертву — свою неистовую жажду мести.
Даже имени Дяди эрудита не назову. Великолепную подсказку подарила мне моя Любаша. Умничка!
