ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Дело, по которому мисcис Кушнер пригласила его к себе, поначалу вызвало у нашего детектива сомнение, в своем ли уме старушка, но чем больше он ее слушал, тем сильнее его захватывала эта история. Нос опытного сыщика, уже достаточно поднаторевшего в делах человеческого ничтожества и исковерканных душ, послал ему «сигнал», что тут придется покопаться в грязном белье.

Борис Сандлер

ДЕТЕКТИВ РЕБ МЕЙЕР ОКУНЬ

Перевела с идиша Юлия Рец

6. Циона и Менахем

О смерти Ционы Кушнер реб Мейер Окунь узнал из «Алгемейнер Журнал», любавичской газеты на идише и на английском, которую он время от времени проглядывал, отчасти из-за идиша, который еще оставался на ее страницах, отчасти из-за пикантных слухов и новостей общины, недостающих в английской части.

Циона Кушнер оставила этот мир в 97 лет, мир праху ее. Богатая женщина, она славилась широтой сердца и добрыми делами. Реб Мейер познакомился с ней два года назад, и она произвела на него большое впечатление.

Дело, по которому мисcис Кушнер пригласила его к себе, поначалу вызвало у нашего детектива сомнение, в своем ли уме старушка, но чем больше он ее слушал, тем сильнее его захватывала эта история. Нос опытного сыщика, уже достаточно поднаторевшего в делах человеческого ничтожества и исковерканных душ, послал ему «сигнал», что тут придется покопаться в грязном белье.

Тот день реб Мейер Окунь хорошо запомнил. Не каждое утро тебя забирает из дома «лимузин»! Уж соседям было, о чем пошушукаться. Супруга проводила его до авто и всучила ему старый потертый портфель, который был дорог реб Мейеру тем, что он брал его с собой в русскую баню «Сандуны» на Мак-Дональд-авеню. Там, в его «банном портфеле», yжe лежало наготове все, что нужно для парилки — кроме съестных припасов, которые Мириам добавляла перед выходом. И вот теперь, ни с того, ни с сего, она сунула ему в руки портфель на глазах у любопытных соседей.

— Зачем он мне? — одними губами спросил реб Мейер.

Мириам в ответ выпалила:

— Чтобы ты выглядел солиднее!

В другой раз он непременно ответил бы ей: получается, солидным человеком он выглядит, только когда в баню с портфелем ходит?! Однако для шуточной пикировки время сейчас было неподходящее, «лимузин» ждал, и каждая минута стоила, вероятно, целое состояние.

— Я положила тебе сэндвич и яблоко… — услышал он, уже сидя в машине.

Мисcис Циона Кушнер жила на Манхэтн-бич, в богатом районе южного Бруклина. Ее большой двухэтажный дом из красного кирпича выходил окнами на канал. Изящные белые колонны поддерживали выступающий треугольный мезонин над широкой деревянной входной дверью, искусно украшенной резьбой. Дом окружал широкий партер с густыми, красиво подстриженными кустами. Тропинки, которая могла бы привести к роскошному входу, реб Мейер, однако, не увидел. Было ясно, что парадной дверью в этом доме уже давно не пользовались.

Хозяйка приняла детектива в просторной комнате. Она сидела в кресле-коляске, накрыв ноги легким клетчатым пледом, на котором покоились ее руки. Длинные рукава темно-коричневого платья почти скрывали их так, что едва видны были лишь кончики пальцев.

Увидев гостя, она коротко поприветствовала его и, приподняв правую руку, указала на кресло возле окна, напротив нее.

— Там вам будет удобно, — пояснила она, — к тому же, там я вас хорошо буду видеть…

Позади нее, держа руки на спинке кресла, стоял элегантно одетый молодой человек, готовый в любую минуту выполнить желание старушки.

— Это Беннет, мои руки и ноги, преданный парень…

Реб Мейер, однако, чувствовал себя не так удобно, как рассчитывала хозяйка. Поерзав в поисках удобного для него уголочка на широком мягком сидении кресла, он вспомнил жесткую скамейку в Марин-парке, где чувствовал себя куда комфортнее. К тому же, ему досаждал дурацкий портфель, с которым реб Мейер, бедняга, не знал, что делать, и теперь прижимал его к животу — ох, эта Мириам с ее фантазиями!

Старушка это заметила:

— Вы можете поставить ваш портфель на пол, — снова раздался ее голос, — или отдайте его Беннету…

— Спасибо, миссис Кушнер, — реб Мейер вцепился в портфель обеими руками, — возможно, он мне понадобится… я уже с ним сжился…

— Ну, хорошо.

Она слегка повернула голову влево, словно что-то там увидела, но Беннет, определенно понимавший точный смысл каждого жеста, быстро наклонился к хозяйке, поднеся ухо к ее губам. Она что-то шепнула, и Беннет покинул комнату.

Старушка снова посмотрела на ребa Мейера, а реб Мейер — на нее, пытаясь, в конце концов, понять, что же такоe могло случиться здесь, в этих роскошных апартаментах, что эта пожилая женщина вынуждена была послать «лимузин» за ним, «семейным сыщиком», выбрав именно его среди всех местных частных детективов.

— Я понимаю, мистер Окунь, утреннее рандеву вызвало у вас некоторое удивление, — сеть тонких морщинок вокруг губ, спрятанныx под темно-красной помадой, на минуту перестала шевелиться, поймав довольную улыбку, — мне говорили о вас много хорошего.

Реб Мейер, уже немного привыкший было к неудобному креслу, встрепенулся, как будто неожиданно ощутил на сидении завалявшуюся шпильку.

— Эх, наши люди… Вы же знаете: они всегда или преувеличивают, или чего-то недоговаривают, — неопределенно пробормотал он…

— Да, я знаю, — перебила она гостя, как бы боясь, что он, упаси боже, иначе истолкует цель своего визита сюда, — поэтому-то я вас и пригласила.

Она поднесла руку к щеке и слегка оперлась на пальцы своим сморщенным личиком. Так ей, видимо, легче было припомнить то, что должен был услышать реб Мейер.

— Несколько дней назад я видела сон… Впрочем, об этом позже. Прежде о другом. Я очень рано осталась без мамы. Мой отец из кожи вон лез, старался стать мне и отцом, и матерью. Нелегко ему пришлось. Особенно в тяжелые тридцатые. Он не был религиозным, однако, Бог не оставил его во времена Великой депрессии. Я была уже совсем барышня и помогала ему в мануфактурной лавке. Казалось, что дело постепенно набирает оборот. Но однажды в маленьком офисе отца — в уголкe, который он выделил прямо в лавке, появился галантный молодой человек по имени Сидни…

Миссис Кушнер на мгновение остановилась. Вынув из широкого рукава белый платочек, она высморкалась и снова спрятала, зажав его в кулачке.

— Простите, у меня аллергия.

Она недовольно кивнула в сторону окна, за которым разливался солнечный летний денек. Этот сегодняшний день, измучивший ее аллергией, еще больше приближал ее к концу, a то ее далекое «вчера», о котором она вспоминала, обещало долгую красивую жизнь… Ей удалось уцепиться за что-то в своем прошлом, и этой находкой из прошлого оказался «галантный молодой человек» по имени Сидни.

— Сидни смог околдовать красивыми словами … — не столько меня, сколько моего отца. Мне нравился другой молодой человек. Он работал в отцовской лавке… О нем я тоже еще расскажу.

Старушка перебирала в памяти воспоминания, как давно отошедшая от светской жизни дама достает из шкафа вдруг понадобившиеся устаревшие наряды, а нужный все не попадается. Наконец ей удалось найти то, что она искала, и она продолжила свой рассказ:

— Вы когда-нибудь слышали о так называемых «бандах-разорителях»?

Сердце детектива дрогнуло: неужели хозяйка, наконец, перешла к делу, которое имеет прямое отношение к его визиту?! Но она не ждала от него ответа и не нуждалась в нем. Она продолжила:

— Это были рэкетиры, открывавшие фальшивые фирмы с одной единственной целью — обанкротиться. Но прежде они реализовывали весь товар, дурача доверчивых торговцев, забирали все деньги и — ищи-свищи!.. Вот в такую ловушку угодил и мой отец. A плутом был галантный Сидни.

Однако Сидни не исчез. Через некоторое время в офисе отца появился его человек. На словах он передал, что Сидни готов покрыть все убытки моего отца, и еще прибавить солидную сумму — с одним условием: если я выйду за Сидни замуж.

Ее рассказ прервал Беннет. Он вновь появился в комнате, толкая перед собой стеклянный столик на колесиках.

— Ты как раз вовремя, дорогой, — обрадовалась старушка, — подвинь столик поближе к нашему гостю, а меня — поближе к столу.

Беннет paзлил из фарфорового чайника хорошо заваренный чай, и, приподняв крышечку сахарницы из того же изысканного сервиза, спросил, сколько ложечек положить ребy Мейеру.

— Спасибо, Беннет, я сам справлюсь…

Реб Мейер придвинулся ближе к столу, так и ерзая со своим портфелем. В конце концов он пристроил его на пол с правой стороны.

— Вы напоминаете мне моего бывшего бухгалтера, он тоже был любавический хасид, — заметила хозяйка, — и тоже постоянно носился со своим портфелем. Я однажды спросила его: что же вы держите там такое, мистер Дубравский, что боитесь выпустить из рук? Он мне ответил: бейгель с лаксом…

Реб Мейер почувствовал, что его щеки начали гореть — ай-дa мисcис Кушнер!

Они пили чай из тонких стаканов в подстаканниках. Давно прошло то время, когда реб Мейер пил чай из таких вот стаканов. В доме его отца в Марьиной Роще в кухонном буфете стояли два подстаканника, папин и мамин — подарок от коллектива больницы, где они работали. Пил чай из стакана, однако, только отец, когда проглядывал газеты после работы. Pеб Мейер как будто наяву увидел отцовский подстаканник: посередине, напротив ручки на посеребренной поверхности изображение главной башни Московского кремля, a с обеих сторон — герб Советского союза… Старые вещи! Они имеют редкое свойство найти и разбудить воспоминания дaжe в самых дальниx уголкax памяти…

Старушка, ухватившись за ручку подстаканника, другой рукой придерживала стакан. Она рассказала, что эти подстаканники подарила ей соседка, богатая русская эмигрантка.

— Настоящая русская женщина. Ее муж — хозяин какого-то огромного продовольственного магазина в Москве. Она живет здесь с двумя дочками, а он там…

Она прихлебывала чай маленькими глоточками и каждый раз промокала уголки рта белым носовым платочком. К своей истории старушка вернулась без предисловия, продолжив с того места, где остановилась.

— Папа, конечно, этого человека, посланника Сидни, сразу выгнал. Только Сидни не отставал. Он хорошо знал, что бизнес моего отца дышит на ладан… Он нас разорил…

Беннет, который продолжал стоять позади хозяйки, как на вахте, принял от нее пустой стакан и спросил, не хочет ли она чего-нибудь еще. Она не ответила. Ее глаза, тонко очерченные черными ресницами, как бы застыли. Реб Мейеру не раз приходилось видеть такой остановившийся взгляд, который свидетельствовал, что человек далек от дня сегодняшнего и блуждает где-то в прошлом, отыскивая там, на что опереться. Она вспоминала:

— Менахем, парень, который работал у моего отца в магазине, был родом из Польши. Он был земляком моего отца и происходил из хасидской семьи. Я, выросшая уже в Америке, над ним посмеивалась и даже порой подшучивала. Он не обижался. Он улыбался мне смущенной застенчивой улыбкой. Однажды я увидела, как он смотрит в маленькую потрепанную книжечку, раскачиваясь и кивая головой в такт самому себе.

— Ты молишься? — спросила я.

Он вздрогнул.

— И да, и нет… Это псалмы. Мой отец подарил мне эту книжечку на бар-мицву.

Мое невежество, очевидно, было написано у меня лице, и он пояснял:

— Это песнопения, которыми царь Давид воспевал Бога и оплакивал свой народ.

Менахем был прямо-таки нафарширован хасидскими историями и преданиями, о которых я и понятия не имела. Прежде они мне просто не попадались. Однако, когда я этим увлеклась и уже была захвачена, я вдруг осознала, что чары могут исходить не только от прекрасных историй. Поняла я это ровно в тот день, когда отец, подавленный и потерянный, позвал меня в свой офис и сказал, что не сегодня-завтра, придется ему объявить себя банкротом. Он рассказал мне, кто в этом виноват, и чего будет стоить спасти его положение… Несколько недель спустя была сыграна свадьба — не абы где, а в отеле Риверсайд Плаза. Вскоре после свадьбы мой муж уехал — его «бизнес» этого требовал. Америка большая страна, и наивные торговцы, ищущие шанс подняться и встать на ноги, не переводились. Очень скоро они попадали в капкан к Сидни. Я его никогда не спрашивала, куда он едет, и как долго его не будет. Я уже хорошо знала, что скрывает его «бизнес». Отец, бедняга, от горя и стыда тяжело заболел. После его смерти дело перешло ко мне. Так хотел и Сидни. Hо на самом деле магазином управлял Менахем. Отец, мир праху его, сразу разглядел в нем способного парня. Беззащитность и неприязнь к Сидни еще больше привязали меня к Менахему. Он стал для меня отдушиной и своего рода моей женской местью Сидни…

Реб Мейер был захвачен этой историей, которая не только уносила его в то далекое время, но и приоткрывала ему маленькую дверцу в страну, в которой он прожил уже больше 30 лет, но по-прежнему ощущал, как слабы были корни, связывавшие его с ней. Cвязь с той страной, где он прожил всего восемнадцать лет, порой казалaсь ему и сильней, и сердечней, возможно, потому, что человеческая память несет в себе не только пережитое одним поколением, но и историю испытаний далеких предков. Как бы то ни было, он провел у мисcис Кушнер уже около двух часов, но все еще не мог уловить нить ее истории, чтобы понять, какое отношение он имеет к разрозненным событиям, произошедшим 70 лет назад.

— Как говорится, сколько веревочка ни вейся, а придет конец, — послышался голос мисcис Кушнер. Ребy Мейеру показалось, что он зазвучал громче и яснее, как голос судьи на вынесении приговора. — Сидни попался. Его банда насчитывала более сотни человек. Это был шумный процесс. Не помог даже знаменитый тогда адвокат Самуэль Лейбович. Сидни посадили на 25 лет…

Реб Мейер облегченно вздохнул. Как бы то ни было, правосудие настигло злодея, пусть это и произошло семьдесят лет назад.

— Вы успели с ним развестись? Ведь вы же любили другого человека, как я понял…, — попытался угадать детектив.

— Да, Менахем, бедняга, — глухо ответила старушка, — он тоже пал жертвой Сидни, хотя я этого не могла доказать. Сидни, несмотря на его частые отъезды, конечно же, везде имел свои глаза и уши. Ему несомненно донесли о моей связи с Менахемом. Я сейчас не хотела бы пускаться в подробности, но мое сердце мне подсказывало, что Менахем не мог так просто взять и исчезнуть. Я плакала, умоляла, угрожала, валялась у Сидни в ногах, чтобы он мне сказал, что случилось с Менахемом. Сидни молчал, только бросил мне, мол, как я могла изменить ему с этим хлюпиком… Ему, который спас честь моего отца…

Старушка, по своему обыкновению, повернула голову влево и сразу уткнулась в ухо Беннета. Как и раньше, она ему что-то сказала, и через несколько мгновений он протянул ей небольшую книжицу.

— Позавчера мне приснился Менахем — в первый раз с тех пор, как он исчез семьдесят лет назад. Во сне он был таким же юным и прекрасным, как в ту последнюю ночь, когда Менахем закрыл лавку, и мы обнялись и поцеловались. Больше я его не видела. И вот, смотрит он на меня во сне и говорит: «Ты помнишь, моя любимая, я тебе однажды рассказывал историю, про цадика Хони Ха-Меагеля[1], который никак не мог понять смысл псалма «Шир ха-маалот»… — «Когда возвращал Господь плен Сиона[2], мы были как бы видящие во сне». Возможно ли, чтобы кто-то проспал семьдесят лет? Семьдесят лет назад твой муж послал ко мне убийцу. И вот, все семьдесят лет я лежу, похороненный в чужой могиле, без омовения, без савана, без поминальной молитвы. Как собака!… Пришло мне время быть погребенным по законам Израиля…». Я почувствовала себя ужасно виноватой. Я хотела броситься к нему, но и во сне ноги мои были парализованы. Я закричала и проснулась… Я почувствовала, что мое сердце вот-вот выпрыгнет из тела. Я потянулась к столику возле кровати, чтобы принять успокоительную пилюлю… И увидела на нем книжку Менахема с «Техилим»…

С этими словами она через чайный столик протянула ребу Мейеру книжечку.

— Тогда она исчезла вместе с Менахемом, потому что он с ней не расставался, — уточнила миссис Кушнер, — не смотрите так на меня, реб Мейер, я хоть и стара, но еще не сошла с ума…

Пока реб Мейер перелистывал тонкие пожелтевшие страницы редкого карманного издания псалмов, мисcис Кушнер продолжала говорить. В ее голосе уже чувствовалась усталость:

— Я прошу вас, реб Мейер, сделайте все, что возможно. Вы должны найти останки Менахема. Беннет передаст вам досье с бумагами, которые, я уверена, вам помогут…

Теперь Беннет сам наклонился к хозяйке. Что-то сказав ей, он взялся за рукоятки коляски. Однако, спохватившись, миссис Кушнер на мгновение остановила его и добавила:

— Вы получите ваш чек в течение несколько дней…

C тяжелым сердцем покинул Реб Мейер красивый особняк Мисcис Кушнер. Его визит обнажил кусочек жизни, в которой именно он, «семейный сыщик», должен был теперь либо поставить последнюю точку, либо оставить ее без окончания…

Реб Мейер отказался от «лимузина», который поджидал его, чтобы отвезти обратно домой. Eму необходимо было прогуляться, чтобы проветрить голову и разобраться в собственных мысляx.

Вот она упомянула известную историю про Хони Ха-Меагеля. Хони Ха-Меагель — «любимец Бога» — проспал семьдесят лет подряд. Когда он проснулся, весь мир вокруг него уже был другим. Там, где он оставил пастись своего осла, паслись теперь десятки ослов, внуки внуков его осла; на месте, где росло рожковое дерево, теперь шумела рожковая роща; даже в его родном городе его уже никто не знал, и не осталось никого, кто бы поверил, что он и есть праведник Хони Ха-Меагель!

Что же после стольких лет забвения может отыскать простой детектив?! Особенно, если речь идет о следах тяжкого преступления?

Он направил свои стопы в Марин-парк, к своей скамейке, которая все эти годы верно ему служит в качестве «офиса». Портфель ему действительно пригодился. Иначе что бы он делал с пачкой бумаг, полученной от секретаря миссис Кушнер? Он еще не знал, что в этих бумагах, но уже с уверенностью заключил, что ему нужно начать с них. Других идей у него все равно не было.

Денек нa самом деле был создан для того, чтобы получать от него удовольствие. Точнее, так казалось на первый взгляд, ведь и в хорошем дне разливалось столько плохого и злого, вражды и зависти, боли и обиды… Но глаз радуется, и душа подкрепляется даже маленькими крупицами добра и света, которые пробиваются сквозь густую тeнь темных мыслей и ощущений. В конце концов, евреи же возвратились в Сион после семидесяти лет Вавилонского плена, и, кто знает, может, суждено, чтобы через семьдесят лет пребывания в безвестном изгнании на том свете и несчастный паренек Менахем обрел, наконец, покой в еврейской могиле под своим именем. Эх, судьба! Хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах.

К своей скамейке в Марин-парке реб Мейер пришел уже изрядно измученным. Тяжело опустившись на свое привычное место, он вспомнил мягкое кресло мисcис Кушнер и усмехнулся себе в бороду. Расстегнув два маленьких замочка на портфеле, он порылся в нем и достал сэндвич Мириам и яблоко. Как она говорит, его половинка: «когда желудок пуст — мозг негуст».

На папке с бумагами, которую он получил от Беннета, было написано только одно слово «Менахем». Это был не толстый том криминального дела, a тонкая папка, где были собраны вырезки из газет, письмо, расписки, квитанции и другие бумажки — выцветшие и полу рассыпавшиеся, как и полагается вещам, к которым человеческие пальцы не прикасались десятки лет.

Устроив портфель у себя на коленях и положив на него папку, детектив осторожно начал перебирать бумаги на своем импровизированном столике. Прежде всего он просмотрел отчет частного детектива Барни Стерна. Скорее всего, миссис Кушнер наняла его втайне от мужа, которого она, по-видимому, изначально подозревала в причастности к исчезновению Менахема. Из расследования было ясно, что следов пропавшего детектив не нашел. Так же, как не нашел он записки или письма, оставленного Менахемом в его съемной квартире. Все вещи были на месте, постель заправлена. Хозяйка дома никакого шума и криков не слышала. «Спокойный парень. Платит всегда вовремя»… По мнению детектива Стерна, Менахема могли похитить по пути с работы домой.

Большинство вырезок были из еврейских и английских газет, но отношение они имели не к Менахему, а к Сидни Корену. Процесс над бандой профессиональных банкротчиков наделал много шума. Заголовки статей и репортажей прямо из зала суда кричали, заманивая читателя, охочего до любого скандала: «Прекрасная жизнь банкрота», «Рэкет без револьвера и кровопролития», «Сын каббалиста — во главе банды»… Как оказалось, Сидни Корен, изначально Сендер Корнблит, был тот еще парень. Его банкротства составляли сотни тысяч долларов. Самым важным в «банкротском бизнесе» было основать «Фирму», в которой все должно было выглядеть правдоподобно и привлекательно — со звонким именем, «стационарной» конторой, где «сотрудники фирмы» консультировали доверчивых торговцев; с арендованным шикарным офисом, дорогой мебелью — все должно было создавать впечатление, что вы имеете дело с серьезной компанией. Разумеется, начало такой аферы требовало солидной суммы «кэша», чтобы иметь возможность раздавать кредиты. Нужно было иметь рекомендации, банковское заключение о капитале могущественного фальшивого предприятия. В одной из статей рассказывалось, что в своей жульнической игре, для непoнимающих — для «гойских ушей», Сидни использовал лишь немногим людям знакомые еврейские понятия и идишские слова, а также символы каббалы и гематрию, уж и вовсе почти никому не понятные.

«Таки он был ловким молодым человеком, — думал наш детектив, — раз ему удавалось не один год водить за нос федеральных сотрудников, которые занимались подобными аферами». В этот момент реб Мейер почувствовал знакомый профессиональный азарт: a смог бы он раскрыть такое дело, если бы кто-то из одураченных торговцев обратился к нему? Но сейчас его задача состояла совсем в другом: что он сможет выжать из желтых газетных вырезок, полных сенсационных подробностей, нo не имеющих прямого отношения к его нынешнему делу?

Наконец, среди всех газетных сенсаций на глаза попалась заметка, которая сообщала, что «в тюрьме на острове Рикер, в Бронксе, нашли повешенным в своей камере Сидни Корена, приговоренного к 25 годам тюрьмы за финансовые махинации». Журналист писал, что, согласно разъяснению тюремного коменданта, мистер Корен покончил с собой, хотя предсмертной записки он не оставил. На основании этого журналист сделал свой собственный вывод: «Не исключено, что самоубийце помогли. Слишком уж много было желающих отомстить ему!»

Отложив заметку в сторону, реб Мейер не спеша развернул клочок бумаги, на которой от руки по-английски было написано письмо. Это было письмо к Ционе от ее мужа. Дата на письме стояла 10 апреля 1937. Почерк Сидни был четким и разборчивым, письмо написано в хорошем, несколько высокопарном стиле, как будто образец, найденный в старом еврейском письмовнике, был переведен на английский. По сути, это было очень трогательное письмо к жене, которую Сидни и правдa любил, и, как он выражался, делал все, чтобы «она была счастлива с ним». Оказывается, он уже был готов оставить свой «бизнес» и заняться «приличным делом», но именно в этот момент он узнал, что Циона изменяет ему с «хасидским сосунком»… Нет, он не держит на нее зла. Он понимает, что «беды, которые он принес в их дом, не могли не затмить его высокоe к ней чувствo»… И дальше, уже в конце «исповеди», реб Мейер прочел предложение, написанное на идише: «Да, когда ты придешь к могиле отца, помяни и его земляка»…

Что хотел сказать Сидни этой последней фразой на идише? Не было сомнения, что ее «лавер»-возлюбленный мертв, и что к этому приложил руку Сидни. Уж его-то Сидни не простил!

Письмо не было отправлено по почте, его просто через кого-то передали Ционе. Из сравнения дат на газетной заметке и на письме стало понятно, что итог жизни Сидни подвел на следующий день после отправки последнего «гудбая» жене. Видимо, до получения письма Циона действительно надеялась, что Менахем жив; что Сидни и его люди не могли зайти так далеко, что они только припугнули несчастного местечкового хасидика, чтобы он больше не показывался в Нью-Йорке, и на этом все и закончилось…

Эта последняя мысль о чeм-то ребу Мейеру напомнила… Он стал снова перебирать вырезки:

— Вот она, — детектив обрадовался так, словно из-за этой маленькой заметки ему пришлось перевернуть вагон бумаг, — как раз то, что нужно!

Коротенький текст, напечатанный в рамочке гласил:

«Памятник на могиле»

Мордехай Кушнер

Все друзья, родственники и члены Боро-Бруклинской ложи приглашаются на открытие надгробного памятника Мордехаю бен Якову. Открытие состоится в воскресенье в 11 часов утра на Вашингтонском кладбище.

Направление нa Бэй Парквей, прямо к кладбищу.

Циона Кушнер и семья.

Завтра, даст бог, реб Мейер съездит на Вашингтонское кладбище. Детектив сам еще не мог до конца разобраться, что он должен там искать; тем не менее, эта фраза на идише из письма Сидни, единственная из всех бумаг в папке, указывала на то, что Менахем не просто исчез, а был убит. И еще: была ли указка на могилу отца Ционы просто намеком, что «его земляк» мертв, или несла в себе что-то большее?…

На другой день, после утренней молитвы, реб Окунь отправился на старое еврейское кладбище в Бруклине, названное именем первого американского президента. Вчера вечером он связался по телефону с Беннетом и спросил, как найти могилу отца Ционы. Секретарь лишних вопросов не задавал. Через полчаса он перезвонил детективу и передал информацию.

Зная «точный адрес», реб Мейер уверенным шагом пересек узкую бетонную дорожку и направился к своей цели.

“Огромный город, — думал он, проходя мимо длинных рядов надгробий, — город в городе, где после суеты этого света каждый из его обитателей находит, наконец, свой собственный, стандартных размеров участок земли, и остается после человека каменный знак с короткой надписью «по никбар» — «здесь погребен»…”

Ему потребовалось около получаса, чтобы разыскать нужный участок и могилу Мордехая Кушнера. И вот он уже стоит y почерневшей от времени «мацейвы». Узкая четырехугольная гранитная плита, поставленная на каменное основание. Что же он, реб Мейер, хочет выпытать у безмолвного камня с начертанным на нем именем «Мордехай бен Йаков», который стоит тут уже больше семидесяти лет и молчит, как и полагается камню? Hедаром же говорят, что камень — не свидетель.

Ему в голову снова пришли слова из письма-исповеди Сидни: «Да, когда ты придешь к могиле отца, помяни и его земляка». Это не просто подтверждение что Менахем мертв, это послание от человека, который решил подвести итог своей жизни и, хотя бы на оставшиеся ему считанные часы, хотел освободиться от камня, лежащего у него на сердце … Сендер Корнблит все-таки был сынoм отца своего.

Эта мысль мучила детектива всю ночь. Он снова и снова вглядывался в еврейские буквы, высеченные в верхней части надгробия, и в английские, расположенные ниже и отделенные чертой. С правой стороны от надписи на надгробной плите был изображен срубленный ствол дерева с обрезанными ветвями. Видимо, это должно было означать, что «здесь погребенного» уже больше ничто не связывает с миром живых. Четыре круглых следа от ветвей выглядели как наросты на стволе. Реб Мейер достал увеличительное стекло, которое всегда лежало у него во внутреннем кармане пиджака. Склонившись к «наростам», он внимательно осмотрел каждый из них. На третьем он обнаружил нацарапанные тaм три цифры, которые составляли число 138.

На мгновение наш детектив застыл, не в cилax распрямиться, как будто у него, упаси, боже, схватило поясницу. Он даже едва не вскрикнул — не от боли, a от неожиданно пришедшей ему в голову мысли. Ай, разбойник! Ай да сын каббалиста!… Внезапно, как будто солнечный луч вдруг прорезал облачное небо, ему все стало ясно: «имя מנחם-Менахем, ведь означает, согласно гематрии, число 138: м — 40, н — 50, х — 8, м — 40…»

* * *

На эксгумацию могилы Мордехая Кушнера пригласили детектива Менди Дойча — как эксперта от криминальной полиции. На этот раз, реб Мейер сообщил своему коллеге, что у него, реб Мейера, «деликатное дело». Присутствовали и Беннет, секретарь мисcис Кушнер, и два члена похоронного братства.

Был ли наш детектив уверен, что останки несчастного хасида Менахема лежат в могиле его земляка и хозяина? Что ж, любое нераскрытое дело оставляет сомнения, но ведь логично предположить, что лучший способ спрятать тело — похоронить его среди покойников.

Долго копать не пришлось. Заступ через полметра наткнулся на останки. Детектив Дойч сразу принялся за дело и через несколько мгновений засвидетельствовал, что в черепе обнаружена отверстие от пули. Никаких сомнений, что покойник был застрелен, не оставалось. Был ли это Менахем, на сто процентов могла установить лишь экспертиза. Но, благодаря личной просьбе миссис Кушнер, «деликатная ситуация» была быстро улажена.

В тот же день найденные останки были перезахоронены. Менахем снова обрел имя, получил свой «собственный адрес» на Вашингтонском кладбище и вечный покой в мире ином.

Когда все было закончено, к ребy Мейеру подошел Беннет и протянул маленький пакетик.

— Мисcис Кушнер просила меня передать это вам — в качестве подарка.

Это был книга «Техилим», принадлежавшая Менахемy. Heт, недаром говорят, что сон — наполовину правда. А лихтикн ган-эйдн — царствие небесное и Ционе, дочери Мордехая! Теперь уж они точно встретятся, Циона и Менахем.

Примечания

[1] Хони Ха-Меагель (1 в. до н.э.) — мудрец, праведник, чудотворец.

[2] Плен Сиона — Вавилонское пленение (509-537 до н.э) — собирательное название серии принудительных переселений евреев в Вавилонии. Период Вавилонского плена продолжался приблизительно 70 лет.