ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Вот что я вам скажу,
Правду взяв за основу:
Я к национальности принадлежу,
Ставшей в русской речи
почти нецензурным словом.

Михаил Хазин
НА ВЕРШИНЕ ЛЕТ

Формула Сахарова
У Андрея Дмитриевича под настольным стеклом всегда лежал листик с уравнением, написанным его рукой: «Корень Истины — равняется Любовь». А потом еще раз повторено и подчеркнуто: «Истина».

Парижская Олимпиада — 2024
Тысячелетия тому назад
Обычай славный в древней был Элладе:
Когда приходят дни Олимпиад,
Стихают войны, горькие разлады.

Любой атлет богами был храним,
Чтобы к победной красоте стремиться.
Спортивным торжеством сиял Олимп
И радовали греков олимпийцы.

А что нам дарит двадцать первый век?
Войну, что подползает к нам все ближе.
Переживает каждый человек,
Ведь олимпийцы все-таки в Париже.

Но нет такой страны, где не слышны
Гром, отзвуки далекой канонады.
Бушуют на планете две войны
И в радостные дни Олимпиады.

От Средиземноморья до Днепра —
Кровавый поединок тьмы и света,
Сраженье человечности, добра
С фашиствующей нечистью планеты.

Теряют сыновей и дочерей
И Украина, и Земля Святая
В боях с ордой жестоких дикарей,
Себя и мир от нелюди спасая.

Но верится, дни мирные придут,
Их путь уже вполне наглядно начат
В страну, где вишни сладкие цветут,
И в странную страну, где стены плачут.

* *  *
Слушайте, где здесь сходни?
Как я приплыл сюда?
Столько лет, как сегодня,
Мне не было никогда.

Не качнуть ситуацию.
Не трепещи, чудак.
В ней есть и отрада, и шансы,
И Холокост, и Гулаг.

Скопились познанья обноски,
И вывод, пожалуй, таков:
Жизнь — пароход философский,
Но также — корабль дураков.

Тут, брат, хоть плачь, хоть смейся,
Все же признай, не таи:
Да, в судьбоносном рейсе
Прелести были свои.

Что в резюме получим?
Итог и девиз пополам:
Мир сделать чуточку лучше,
Работе — тикун олам.
(Тикун олам — в переводе с иврита
Библейская формула — сделать Мир лучше)

* *  *
Когда тебе трижды тридцать,
Это особая в жизни страница.
Ты старше родителей стал под конец.

На этом участке дороги
Живешь, подводя итоги.
Попутно шевелится в мыслях иное:
Что бы еще совершить такое?
Такое, чтоб ты запомниться мог?
Ведь не страшен теперь и пожизненный срок,
Когда тебе трижды тридцать.
Когда тебе трижды тридцать,
Детство и молодость снится,
Страдалица-мать и погибший отец,

Но трогает нежно и зыбко
Подаренная улыбка
Девчонки, случайной прохожей,
На юность твою похожей.
И как еще сладостно дышится,
И как порой еще пишется,
Как много вокруг — прикольно,
Хоть чаще становится больно.

Когда держать равновесие
Без палки — уже не просто,
Чураюсь старческой спеси
(При уменьшении роста).
Расплывается мой горизонт,
Приумножается опыт.
Пытаюсь держать свой фронт
В осыпающемся окопе.
Нервы сдают. И сон.
А надо держать фасон,
Когда тебе трижды тридцать.

Когда тебе трижды тридцать,
Отчаиваться — не годится.
Тревожно тает земной твой век,
Мигает звездная вечность:
Ты понял, зачем на Земле человек?
Чтоб излучать человечность?
Тебе повезло — сквозь муть и жуть
Раздоров на белом свете
Скрасить свой жизненный путь
Подвигом долголетия.
Стало быть, унывать не годится
Ни в тридцать, ни в трижды тридцать.

* * *
Не был глух он к зовам высших сил,
С детства ощутил магнит призванья,
Колокол любви его будил
И томили токи без названья.

Зал читальный, книжек стеллажи
Были для него заменой храма.
Покоряя знанья этажи,
Чистой правды жаждал он упрямо.

Вне религиозной чепухи
Рос безбожник, флагман Первомая.
Как молитву, он твердил стихи,
Их строкой себя воспламеняя.

Как ни изощрялась бы тоска,
Как бы ни зашкаливала серость,
Меткой речи точная строка
Чудотворно омывала сердце.

Знали мы и труб победных медь.
Для чего же с горькой укоризной
Изводить себя и сожалеть,
Если все, что надо, было в жизни?

Все, что надо? Все-таки одно –
Как невосполнимая потеря.
Господи, прости меня за то,
Что был совком, не мог в тебя поверить.

90-летие
Я перешел в десятый. Выпускной.
Финальный мой десяток на планете.
Не кратким оказался путь земной
Меж войнами, скитаньями на свете.

Десятый мой десяток наступил.
Недалеко до выпускного бала.
А я ж не все дороги исходил,
И наша где еще не пропадала?

Быть может, следовало быть борзей?
Разбрасывался я. Был слабо хваток.
Все, что писал, признанья для друзей,
Так и добрался в выпускной десяток.

Хорошая старость
Говорят, жизнь только тогда становится жизнью,
когда ей угрожает небытие.

На плечах припаркована голова,
Порой еще держится гордо.
Производит мыслишки, произносит слова,
Велит брить морду.

За войнами на планете следит,
Даже не облысела, не раскололась.
Надеется, что добро победит.
Работает: еще производит волос.

Другу детства, Алику
Где бы мы ни оказались на свете,
Мы — Сорокской крепости дети.
Ее бастионы, зубцы и бойницы —
Нашего детства живые зарницы.
И пороховые ее погреба
Для наших утех сохранила судьба.
Облазили мы с тобой каждый ярус,
Каждый ее белокаменный парус,
От подземелий глубокой закладки
До поднебесной высокой зубчатки.
Да, сохранилось в Сороках преданье —
Что для особо опасных заданий
Проложен был тайный из крепости ход
Под руслом карпато-днестровских вод.
Таинственный выход, — подземный, подводный,
Для подвига жизни особо пригодный.
Мы тайного лаза искали следы,
Сорокского детства смешные труды.
Неужто с удачей в разладе мы, что ли?
Всегда ж где-то прячется выход на волю.
Выход из мути распутиц, невзгод
К радуге вечно прекрасных погод.
Усилия жизни — не промельк случайный
К раскрытию сути, окутанной тайной.
Подводим итоги свои на планете
Мы, Сорокской крепости дети.

На встрече с Расулом Гамзатовым
в СП Молдовы
Вот что я вам скажу,
Правду взяв за основу:
Я к национальности принадлежу,
Ставшей в русской речи
почти не цензурным словом.

По крайней мере, оно не из тех,
Что произносят охотно и зычно,
В родстве с которыми — гордость, успех,
Звучит оно смутно, почти неприлично.

Неприлично звучит — если мягко сказать.
А для иных и вовсе позорно.
«Все предатели, мать-перемать»,
ЖИД — красуется на заборе.

Да, не мешало бы мне быть мудрей и добрей,
А что делать, если в стране равноправных
Наций, народностей и людей
Род мой — самый последний из равных?

Об этом мне думалось в давний год
На встрече людей достойных и славных,
Где Гамзатов свой аварский народ
Предпоследним назвал среди равных.

* * *
Закатный свет. В очках густеет муть.
Топчу планету поздними шагами.
И все виднее тот извечный путь,
Что я пройду с закрытыми глазами.

Как сохранить усильем волевым,
Как уберечь от тайного внедрения
Сокрытый жар, что так необходим,
Как приговоренному прощение?

На вершине лет
На лице моем солнечный свет,
Книга жизни к закату стремится.
Восхожу на вершину лет
И держусь. Как слеза на реснице.

Как прожить подаренный день.
Чтобы мраком запятнанным не был?
И беру за ступенькой ступень
Ждущей каждого лестницы в небо.

Дом войны
У каждой войны есть свой дом,
Свой край и свои родители.
Война вызревает с трудом,
Глаза бы мои не видели.

Устав от потерь и сражений,
Растеряв свой парадный строй,
Вся в крови и в бинтах ранений,
Та война отступает домой.

Не затем, чтобы жить спокойно,
Или тлеть, как искра в золе,-
Домой возвращаются войны
Воевать на своей земле.

Праведники Холокоста
Словно небесные гости,
Словно посланцы вечности,
В кромешной ночи Холокоста
Искорки человечности.
Из гетто трудны побеги.
Безжалостны там запреты.
Полька в скрипящей телеге
Детей вывозит из гетто.
Кто помнит, что люди — братья?
Насилье бросает вызов.
Валенберг в консулате
Дает обреченным визу.
В крае, где смерть лютует,
Где беспощадна кара,
Своей головой рискует
Дипломат Сугихара.
Евреям, старым и малым,
Дарили порой изголовье
По чердакам и подвалам
В Транснистрии и в Молдове.
Жалели порой, ради Бога.
Прятали. Грели. Кормили.
Спасателей было немного.
Но были такие. Были.
Легко ли прожить на свете,
Сберечь человечьи качества,
Когда у больной планеты
Сердечная недостаточность?

У пальм, у кедров — праведников имя.
Их ветви левантийский бриз полощет.
Стеной защитной у Иерусалима
Мемориальных тех деревьев роща.
Словно небесные гости,
Словно посланцы вечности,
В кромешной ночи Холокоста
Искорки человечности.

Подольше будьте молоды
Где годы виднее?
В глазах, затаивших печали?
В чеканке обличья,
Которую сами куем?
По лицам друзей, которых мы повидали,
Свой истинный возраст
Точнее всего узнаем.

Далекие приятели и сверстники!
Сражаясь, отцветая, веселясь,
Не увядайте долго, вы бессмертники,
Незрима, но прочна меж нами связь.

И как бы жизнью ни были мы молоты,
Я вас прошу, волненья не тая:
— Друзья мои, подольше будьте молоды,
И вместе с вами молод буду я.

Человечность — чело века
Человек вершит по жизни бег,
Трудясь, сочетая напор и беспечность.
Порой забывая: челу нужен век,
А веку остро нужна человечность.

Без многого нам доводилось жить.
Без чего только не обходились?
Без корки хлеба, без чистого неба,
В лишениях мало что знали про милость.

Помню хлебные карточки, талон на бурду,
Рыданья, когда пришла похоронка.
Сиротскую участь и вдовью нужду,
Бомбежки, что рвали ушей перепонки.

Но голода круче и хуже нехваток
Была незаметная глазу ошибка:
Режима немыслимый недостаток –
Расчеловечивания пытка.

Гармонии волна неуловимая
Чаша упоенья
Слабеет зренье, но острей прозренье,
Атак внезапных множится букет,
Но не допитa чаша упоенья
На склоне лет, на склоне лет.

Есть прелесть дней и далеко за двадцать,
Способность увлекаться — не секрет.
Не надо моложавым притворяться
На склоне лет, на склоне лет.

В театре жизни зрителем и другом
Играем и влияем на сюжет,
Сопротивляясь бедам и недугам
На склоне лет, на склоне лет.

Былые страсти обретают нежность,
Когда включен уже прощальный свет.
К любви — острее наша принадлежность
На склоне лет, на склоне лет.

С годами скорость набирают годы,
Неудержима колесница лет.
Закаты есть прекрасней, чем восходы
На склоне лет, на склоне лет.

Слабеет зренье, но острей прозренье,
Атак внезапных множится букет,
Но не допито жизнью упоенье
На склоне лет, на склоне лет.

Романс
Что делать? Я уже не молодой,
И осень поступает к изголовью.
Мои года смеются надо мной,
Но я живу, поддержанный любовью.

Вокруг нас потрясения, огонь
На всех путях и перепутьях века.
Планета, словно норовистый конь,
Как будто хочет сбросить человека.

Что мне сказать насмешливым годам?
Не вы меня, а я судить вас буду.
Свою любовь забвенью не отдам,
И ран сердечных тоже не забуду.

Вы, годы, обступившие меня, —
Как на подбор, безжалостны и круты,
Послушайте, мы вроде бы родня,
Так что же вы спешите, как минуты?

Ты, здравый смысл, любви не прекословь
И не тверди про сердце и здоровье.
Быть может, я последнюю любовь
Возьму с собой в последнее зимовье
Вокруг нас потрясения, огонь
На всех путях и перепутьях века.
Планета, словно норовистый конь,
Как будто хочет сбросить человека.

Прощание под дождем
Золотые дворцов купола
Смотрят солнцу навстречу призывно.
Что им наши с тобою дела?
Не заметны, как слезы под ливнем.

Столько в мире трагедий стряслось,
Ни конца им, ни края не видно.
Что им в нашей любви перекос?
Не заметен, как слезы под ливнем…

Мы живем на планете больной,
То пожары на ней, то потопы,
То летит астероид шальной,
То разлад США и Европы.

То аресты, то ядерный взрыв,
Но маячит в душе непрерывно
Наш с тобой невозможный разрыв,
Не заметный, как слезы под ливнем.

Золотые дворцов купола
Смотрят солнцу навстречу призывно.
Что им наши с тобою дела?
Не заметны, как слезы под ливнем.

 Шансон
Шансон — мой дивный сон,
Ты — сердца упоенье,
И грусть, и вдохновенье,
И просветленный стон.
Шансон — мой дивный сон.

Подам, подам, подам
Я дружескую руку,
Развею грусть и муку,
И сердце вам отдам.
Подам, подам, подам.

Лети, лети, шансон,
От блеска карнавала
До мглы лесоповала,
Поклон тебе, поклон.
Лети, лети, шансон.

Подам, подам, подам
Я дружескую руку,
Развею грусть и муку,
И сердце вам отдам.
Подам, подам, подам.

Американская улыбка
Иду по улице к трамваю,
Я по Америке иду.
Меня улыбкой одаряет
Американка на ходу.

Улыбок рой летит, клубится,
Как вешней вишни лепестки,
Улыбки гнезда вьют, как птицы,
Порхают, словно мотыльки.

Тепло людское вас коснется
В толпе машин, отвесных стен,
Когда вам просто улыбнется
На перекрестке полисмен.

Но что за пустозвон отпетый,
Улыбка, про тебя сказал,
Что ты совсем не знак привета,
Что ты — ужимка и оскал?

Иду по улице к трамваю,
Я по Америке иду.
Меня улыбкой одаряет
Американка на ходу.

Сократ
Созвездиям, рассветному лучу,
Прохожему в изношенной хламиде,
Любой травинке я сказать хочу:
Заговори, чтоб я тебя увидел.

А мне, сказать по чести, повезло:
Со мною говорят земля и море,
Со мною говорит добро и зло,
Со мною радость говорит и горе.

Любовь моя, где заблудилась ты?
Не будь, родная, на меня в обиде.
Приди ко мне — из тайны, из мечты.
Заговори, чтоб я тебя увидел.

Созвездиям, рассветному лучу,
Прохожему в изношенной хламиде,
Любой травинке я сказать хочу:
Заговори, чтоб я тебя увидел.

Авиталь
Авиталь Щаранаской посвящается

Авиталь, Авиталь, слышу Библии голоса:
Ави — это Отец мой, таль — это неба роса.
В поединках с кривдой пламенна,
Вся витальности полна,
Ты — от алефа до ламеда —
И отважна, и нежна.

По характеру подвижница,
Жизни не жалела ты,
Чтоб единственного, ближнего
Друга вырвать из беды.

Бить челом в чертоги чертовы,
К встрече отыскать пути,
Из неволи, из Лефортово
Друга милого спасти.

Клетку камеры расплавила
Верная твоя любовь.
И столица предоставила
Вашей встрече вечный кров.

Авиталь, Авиталь, слышу Библии голоса:
Ави — это Отец мой, таль — это неба роса.

Бедные люди
(К постановке по одноименному
роману Достоевского)

Вся наша жизнь — словно Муромский лес.
Никто не подаст нам спасенье на блюде.
Рождаемся на смерть и мрем на воскрес,
Бедные люди, бедные люди.

Живем на суровой и трудной земле,
Нас милует жизнь, и швыряет, и судит.
Мерцает любовь нам звездою во мгле,
Бедные люди, бедные люди.

Мудрим и взрослеем, меняем страну.
На боль бытия натыкаемся всюду.
Я даже о самых счастливых вздохну.
Бедные люди, бедные люди.

Но кое-что есть и у нас за душой.
Надежда и верность, мы помним и любим.
Клубятся созвездия над головой.
Бедные люди, бедные люди.