На банкете в честь Победы 24 мая 1945 года И. Сталин провозгласил установочный тост «за русский народ», особо выделив русский народ из числа других народов СССР как «руководящую силу Советского Союза». С этого момента начинается нарастание официально поддерживаемой волны великорусского шовинизма, сопровождавшегося антисемитизмом.
ВЕХИ НАШЕЙ ЖИЗНИ
(продолжение. Начало в № 7/2024 и сл.)
Часть 3. Судьбоносные 50-е
Наверняка, я родился под счастливой звездой. Не имея твердой точки зрения на выбор профессии и специальности, и в течение всего этого ставшего для меня судьбоносным «лета тревоги нашей» суетливо изменяя свой выбор под влиянием случайных причин, я, в силу сложившихся помимо моего желания обстоятельств, совершенно случайно попал на стезю, которая предоставила мне возможность занять достойное как профессионала место в жизни.
Повествование, как и полагается в таком жанре, ведётся от первого лица, от лица человека, находящегося в состоянии, когда, по свидетельству выживших перед глазами проходят картины прошедшей жизни, извлекаемые из подкорки сознания, в форме рассказа об увиденном и транслируемом видимым только ему слушателям.
Итак, человечество, разумеется, и я, в том числе, вступило во вторую половину 50-х годов.
Данная часть воспоминаний охватывает период 1950-1954 годов. В жизни взрослого человека с уже устоявшимся бытовым и прочим укладом такой промежуток часто проходит почти незаметно, иногда не оставляя сколь-нибудь значительных следов. Но для подростка в возрасте от 13 до 17 лет эти четыре года являются решающими в формировании его характера, мировоззрения и познания окружающего мира, причем не в формате ребенка «от двух до пяти», когда это познание происходит на уровне образования условных рефлексов, методом проб и ошибок, а с помощью более совершенных механизмов, когда познание истины происходит путём осмысления жизненных коллизий.
Итак, начнём… Я — ученик шестого класса, и, по-прежнему в числе отличников.
Но судьба — злодейка продолжает испытывать меня на прочность.
Папа, который после возвращения из армии, не смог, по состоянию здоровья, вернуться к своей рабочей профессии столяра-краснодеревщика, был востребован на административно-хозяйственную работу в системе горздравотдела, и в 1950 году работал в детском противотуберкулезном санатории на 5-й линии в Пуще-Водице. В одном из служебных помещений ему была выделена небольшая комната, и школьные каникулы я проводил там: летом — пруд, где был прокат лодок и, следовательно, плавание и гребля на шлюпках; зимою — лыжные маршруты в лесу с обязательным посещением лыжных горок.
Это — необходимое вступление к описанию событий в конце января. Зимние каникулы уже завершились, но на выходные я продолжал выезжать в Пуще-Водицу. Вернувшись домой вечером в последнее воскресенье января, я почувствовал небольшую боль в левой стороне живота, и поскорее лёг спать. За ночь боли усилились, утром я не пошел в школу, а мама вызвала врача.
Наш участковый врач жила на втором этаже в нашем же доме и поэтому она приходила к нам поздно вечером, уже после окончания рабочего дня. Врач была очень пожилая женщина (так, по крайней мере, мне, подростку 13 лет, казалось), с большим врачебным опытом, пользовалась у пациентов доверием и имела хорошую репутацию. Но все эти, казалось бы, положительные качества, в отношении меня сыграли злую шутку, которая вполне могла завершиться летальным исходом, или, пользуясь лексиконом Аркадия Райкина в одном из его скетчей: «Я выражаюсь по-научному, вам не понять, «экзитус леталис».
Не знаю, в чем причина, то ли в усталости после трудного рабочего дня, то ли в рядовой врачебной халатности, но в течение шести дней моей болезни, а она была у нас трижды за это время по нашим вызовам, врач упорно ставила один и тот же диагноз: грипп с обострением на ЖКТ, т.е. желудочно-кишечный тракт. Шесть дней я провел в постели с температурой, тошнотой и рвотой; сильными, различной интенсивности болями в животе; с непроходимостью: перестали отходить газы и испражнения. Живот принял конусообразную форму, а врач всё твердила, как попугай: «Кишечный грипп».
На исходе шестых суток мама, в отчаянии, вызвала «скорую». Врач, совсем молодая женщина, только взглянув на мой живот, сказала: « Немедленно в больницу!» Из приемного покоя Октябрьской больницы, куда меня привезла «скорая», я был тут же отправлен в хирургическое отделение. Врачи спрашивали, откуда меня привезли, из какой глухомани.
Узнав, что я живу в центре города, удивлялись:
«Пациенты в таком состоянии к нам попадают из мест в сотнях километров от железной дороги».
После операции хирург сказал, что если бы меня привезли на пару часов позже, исход был бы плачевным. Спасло меня лишь то, что сигмовидная кишка была у меня нестандартной длины: собственно из-за этого она и завернулась, но чрезмерная ее длина и помогла избежать разрыва, ибо за шесть дней вместить такое количество переваренной, но никуда не уходящей пищи было под силу только ей, сверхдлинной.
Разумеется, часть омертвевшей кишки — 28 см — пришлось удалить.
В общем и второе посещение этой больницы за последние пять лет завершилось удачно, несмотря на трагические обстоятельства, которые явились причиной моих попаданий туда.
Так как день операции совпал с днем моего рождения, а исполнилось мне 13 лет, что по еврейским обычаям является достижением совершеннолетия, на семейном совете было принято решение считать этот день вторым днем моего истинного рождения.
В больницу пришло много родственников с подарками. А какие подарки считались приоритетными для школьника, слывшего заядлым книгочеем, да ещё в то не сосем простое для основной массы населения время?
Конечно, книги! И не просто книги, а с соответствующими дарственными подписями, типа, будущему историку, будущему филологу, да бог еще знает кому. У меня хватило ума воспринимать эти поздравления и пожелания как проявление радости по поводу моего исцеления, а не как авансы, которые мне предстояло бы отрабатывать в будущем.
В палате было четыре человека: кроме меня, трое взрослых. Одному из них я чем-то не понравился.
Вернее сказать, его раздражали эти многочисленные поздравления и подарки от родственников.
И он начал вести длинные речи о том, что таким образом детей портят, способствуют появлению у них синдрома Клима Самгина, (я, правда, не совсем понимал, почему он приплел сюда литературного героя Горького: хотя я и прочитал тогда ещё не до конца понятную для меня, ученика 6-го класса, горьковскую «Жизнь Клима Самгина», но всё-таки уразумел, что сосед имел в виду самомнение Клима). В пример же он ставил себя, что он добился всего сам, без помощи кого-либо.
Поначалу я не очень обращал внимание на его брюзжание, но, когда он начал рассказывать одесские анекдоты про евреев, а я уже успел к тому времени уяснить особенность этих анекдотов: будучи добродушно-юмористичны, когда их рассказывает еврей, эти же анекдоты становятся злой сатирой, если их рассказывают люди другой национальности, к тому же усердно подражающие стилистике и лексике одесского диалекта.
Потому я сразу насторожился, ибо в его речи явно зазвучали нотки антисемитизма. И мучительно старался придумать, как осадить этого потерявшего чувство меры человека. Вспомнив два более или менее подходящих анекдота, я попросил дать мне слово для озвучивания пары анекдотов, сделав такое вступление:
«Как я понял, в рассказанных уже анекдотах высмеивается хитрость евреев, но ведь это можно рассматривать и как стремление найти выход из безнадежного положения, тем более, что помощи ни откуда ждать не приходится, и надеяться можно только на свои силы. И обязательно, любой ценой добиться поставленной цели. Разве это плохо?»
Анекдот первый:
«Доктор ставит нескольким больным пациентам одинаковый безнадежный диагноз. Русский напивается «в дым», американец (или европеец) идет к нотариусу составлять завещание, а еврей идет-таки к другому доктору!»
Анекдот второй:
«Русский, украинец и еврей завалили вступительные экзамены в институт и сообщили об этом своим семьям. В ответ получили телеграммы следующего содержания: русский — «Борис, вернись!»; украинец — «Опанас, вертайсь до нас!»; еврей — «Хаим, понимаем, собираем, высылаем!».
Реакция двух других соседей по палате была однозначной: «А малец тебя знатно уел!» Сказитель анекдотов умолк и обиженно повернулся лицом к стене.
Описывать этапы и стадии лечения нет нужды, через неделю мне сняли швы, и ещё через два дня выписали из больницы с наказом определенное время соблюдать постельный режим. В школу я пошел, пропустив больше месяца занятий.
Несколько дней — февраль 1950 г в Киеве был на удивление солнечным и бесснежным — я провел в прогулках по Крещатику, наблюдая за идущим полным ходом его восстановлением.
Хочу уделить немного времени этому процессу. Ближняя к Софиевской улице сторона Крещатика, т.е. с четными номерами домов, там, где в эту магистраль встраиваются улицы Прорезная, Ленина, бульвар Шевченко, Думская площадь, была разрушена очень не одинаково: кварталы от ул. Ленина до Думской площади были разрушены абсолютно, кроме монументального здания Горунивермага, а кварталы между ул. Ленина и бульваром Шевченко, а также между площадями Думской и Сталина остались практически не тронутыми. Повторюсь: речь идет о стороне с чётными номерами.
Поскольку восстановление разрушенного города, а в Киеве разрушение только жилого фонда составило почти 40% — дело не одного года и далеко не очень уж подъемное для страны после такой разрушительной войны, то процесс этот растянулся на годы и, естественно, состоял из ряда этапов.
Сначала улицы были расчищены от разрушенных зданий: были вывезены многие сотни тысяч, если не миллионы кубометров разбитого кирпича и строительного мусора,
(Здесь очень уместным будет небольшое отступление от основной темы: на расчистку Крещатика постоянно привлекалась масса народа под флагом добровольных субботников и воскресников, участие в подобных кампаниях считалось проявлением патриотического долга и всячески поощрялось. Я до сих пор помню призыв в стихотворной форме, правда, запамятовал, чьему перу он принадлежит:
«Мила сестричка, любий братику,
Попрацюемо на Хрещатику.»)
а на месте развалин после разравнивания площадей было уложено асфальтовое покрытие и разбиты многочисленные скверы, дабы городской пейзаж приобрёл хоть какую-то эстетическую окраску. Благодаря этому «ноу-хау» Киев того времени у местных шутников получил почетное наименование «Скверный город» от словосочетания — город скверов.
Правда, в то же время уже не шутники, а совсем другая категория — сатирики — нарекла его гораздо менее почетным званием «Хабаровск-на-Днепре», потому что на украинский язык слово взятка переводится как «хабар».
Фактов в местной прессе того времени было более чем достаточно: в 40-е годы на Украине был арестован 51 работник юстиции за взятки; в частности, в самом Киеве, в одном 1948 году — 29 судейских чинов, в том числе, председатель Киевского областного суда Федоров, заведующий сектором судебно-прокурорских органов Киевского обкома партии Черненко, народные судьи Алексеев, Фесенко, Васильева, адвокаты Зеленский, Соколов, Томбак и другие.
Например, Черненко, пользуясь своим положением, оказывал влияние на прохождение и разрешение отдельных судебных дел, за что получал взятки.
Прогулки по Крещатику запомнились еще и потому, что стены разрушенных зданий второго плана — снесены были развалины только на линии застройки самого Крещатика — были закрыты как декорации «Потёмкинской деревни», огромными рекламными щитами. На одном из них, как раз в пятне застройки будущего здания Киевского горисполкома, рядом с уцелевшим зданием Киевского ГУМа, был просто гениальный призыв в стихотворной форме покупать икру (правда, не уточняя, слава богу, паюсную или зернистую)
«К «Зубровке», водке горькой, русской,
Икра — отличная закуска».
Впрочем, если подумать хорошо, то в этой, казалось бы, бессмысленной рекламе была своя сермяжная правда, а именно: социальное положение народа было таково, что его покупательная способность, выражаясь высоким эпистолярным стилем, не предоставляла ему возможность массовыми покупками сделать икру предметом дефицита, а именно к этому и призывала реклама.
Но в этой рекламе имелась хоть какая-то логика, которая напрочь отсутствовала в появившейся на этом же месте спустя несколько лет другой рекламе: «Летайте самолётами Аэрофлота!», как будто в СССР были какие-то другие альтернативные авиакомпании.
Я вспомнил о рекламе икры, чтобы подчеркнуть, что даже спустя 5 лет после окончания войны и спустя три года после отмены карточек материальное положение народа было далеко не блестящим. Не была исключением и наша семья: мы постоянно испытывали материальные трудности, преодолевать которые приходилось с большим напряжением.
Приведу пример. В столичном Киеве часто проводились различного рода республиканские совещания и это при и так не очень большом количестве гостиничных мест; поэтому даже не рядовым работникам, командированным в различные министерства, далеко не всегда удавалось добыть место в гостинице. В силу этого соответствующие отделы министерств охотно сотрудничали с частным сектором, где была возможность организовать ночлег.
Наша семья тоже была вынуждена заниматься подобным промыслом. В таких случаях для гостя освобождалась спальня, обычно в ней спали мама с папой и я в своей еще подростковой кровати — и это на жилой площади в семь квадратов!, — а мы все перебирались в столовую: я с папой спали на полу, а мама переходила на диван, где обычно спала старшая сестра и уплотняла её спальное место. Ничего не поделаешь: нужда заставляла.
Обычно мы «сотрудничали» с Министерством рыбной промышленности, в частности, у нас часто останавливались командировочные из Мариупольского и Одесского рыбных главков.
В эти годы из Одессы ежегодно к берегам Антарктиды отправлялась китобойная флотилия «Слава» во главе с поистине легендарной личностью того времени — генеральным капитан — директором А.Н. Соляником, и, благодаря нашим «контактам» с Одесским главком удалось договориться, чтобы моя сестра и её близкая подруга прошли преддипломную практику в Одессе, и объектом их дипломных работ было экономическое обоснование эффективности производственных объединений, наподобие китобойной флотилии «Слава».
И летом 1950г они уехали на практику в Одессу для сбора материалов, и, забегая вперед, скажу, что со своей задачей они справились успешно, и получили положительные отзывы от производственников, но всё это произошло уже в 1951 году.
В этом месте мне хочется сделать небольшое отступление от основной темы с целью довольно необычной: показать влияние деятельности «Славы» не только на китобойный промысел — а добыла она за все годы своей работы почти 60 тыс. китов, — но и на развитие музыкального искусства в Советском Союзе.
Очевидно, её не совсем обычный производственный профиль и романтика дальних морских походов вдохновляла многих творческих деятелей на воспевание профессии китобоев в музыке. К наиболее удачным произведениям на эту тему можно отнести оперетту Дунаевского «Белая акация», либретто Масса и Червинского, — её премьера состоялась в Москве 15.11.1955, — ставшую в Одессе настолько популярной, что начальные аккорды центральной арии оперетты стали позывными Одесского радио. Здесь все понятно, и, как говорится, комментарии излишни!
Но не все так однозначно было с другим произведением, посвященным китобоям — это песня композитора Ильи Львовича Френкеля на слова Модеста Ефимовича Табачникова «Одесский порт в ночи простёрт.» из спектакля «Тридцать лет спустя», поставленном в 1956 году.
У этой незамысловатого содержания песенки, что, впрочем, не помешало ей стать музыкальным шлягером, правда, на не очень продолжительный срок, но всё-таки песня была на слуху гораздо больше времени, чем сам спектакль.
О том, насколько была популярна эта песенка, говорят и мои собственные воспоминания.
В 1958 году я проходил путейскую практику в ПМС — 71 (путевая машинная станция), дислоцированной на станции Уша между Минском и Молодечно. Эта ПМС занималась укладкой бесстыкового пути.
Мы, студенты-практиканты, сочинили своеобразный гимн нашей практики, используя терминологию путейского лексикона (ПЧ-начальник дистанции пути, ПДБ — бригадир путейских рабочих) на мелодию этой чудо-песенки:
Я — не ПЧ, не замПЧ,
ПДБ — заявляю заранее,
Мне бить костыль, сдавать в утиль
Всё, что под руку мне попадается.
Песня-то (конечно, имеется в виду оригинал) была популярной, но судьба у неё была сложная.
Когда песня обрела самостоятельность, на неё сразу же обратили внимание идеологические органы и стали критиковать её за безыдейное содержание. В этом нет ничего удивительного: богу— богово, кесарю кесарево.
Гораздо больший интерес вызывала позиция Леонида Утесова: когда ему предложили включить эту песню в свой репертуар, певец заявил:
«Прежде всего — убрать Яшу к такой-то матери! Четыре еврея на одну песню —это перебор!»
Поясню: Утёсов имел в виду композитора, поэта, исполнителя и одного из героев песни — в оригинальном тексте диспетчером значился Яшка.
Посыпались возражения:
«А что такое, почему нельзя ставить Яшу? Есть ведь и Яши — не евреи! Да, Яша — это ведь не обязательно еврей!»
(И опять в памяти всплывает подобный случай. Уже гораздо позднее, во времена, когда киевское «Динамо» единолично царствовало на футбольном Олимпе, на базе динамовцев в Конче-Заспа, один из руководителей клуба, в прошлом известный футболист этой же команды Михаил Коман, принимал делегацию спортивных журналистов. Компания была целиком мужская, все друг друга давно знали, поэтому ничего удивительного не было в том, что Коман позвал официантку и попросил её принести рюмки и графин с коньяком. Официантка выполнила просьбу, и, поставив поднос на столик в углу кабинета, внимательно посмотрела на журналистов, затем наклонилась к Коману и что-то тихо спросила.
Коман, широко улыбнувшись, ответил: «Да, Оксаночка, бывают.» Когда же Оксана вышла, Коман объяснил своим гостям, что она спросила, бывают ли журналисты не евреи.
Наверное, прав был Жванецкий, когда в одном из своих юмористических монологов, сказал: «Вообще-то нас, евреев мало, но куда не придёшь, нас везде много.»
Однако эта самоирония, которая выручает обычно в случаях с проявлениями бытового антисемитизма, оказывается бессильной перед тяжелой поступью государственного антисемитизма, ну, прямо как был бессилен Дон-Хуан перед ожившей каменной статуей Командора в «Маленьких трагедиях» Пушкина.)
После этой затянувшейся ремарки возвращаемся к эпизоду с Утёсовым.
И тут Утёсов, не повышая голоса, жёстко отчеканил:
«И вам бы хотелось, чтобы я каждый раз объяснял всё это (что Яша-это не обязательно еврей!) публике?»
На том прения прекратились, а в тексте песни место сомнительного Яшки-диспетчера занял вполне себе приличный Васька.
И тут же вспоминается появившийся спустя почти полвека анекдот: «В концерте конферансье объявляет:
Композитор Ян Френкель, слова Инны Гофф, исполняет Иосиф Кобзон. Песня «Русское поле».
Четвёртый еврей — песенный герой, слава богу, отсутствовал: в этой исконно русской по духу песне, созданной, кстати, евреями, его присутствие было бы неуместным по определению.
Мы же возвращаемся в 1950-й год.
Запомнился один забавный случай. Как всегда, и до и после этого года, военные парады и демонстрации трудящихся происходили на центральной городской магистрали Крещатике, но правительственная трибуна, как и гостевая, в то время устраивались возле здания Гума, на углу улиц Ленина и Крещатика. Уже гораздо позже эти трибуны перенесли в район пл. Калинина.
Нам, пацанам, удавалось смотреть на эти торжества с развалин на пл. Калинина. Но в том году мне повезло.
Мама моих друзей по двору, братьев-погодков, работающая на какой-то технической должности в аппарате ЦК КП(б) Украины, получила пригласительный билет на гостевую трибуну, расположенную напротив правительственной трибуны у здания Гума, и друзья, с разрешения их мамы, пригласили меня пойти с ними. Я, конечно же, с радостью и благодарностью принял это приглашение.
И вот утром Первого Мая, преодолевая с помощью пропуска множество милицейских кордонов по пути следования, мы добрались до места назначения и заняли свои, хоть и стоячие, но зато у самого тротуарного бордюра, места с отличным обзором.
Ровно в 10 часов утра генерал— полковник Гречко (я почему-то все время путал его фамилию с фамилией бессменного на протяжении 15 лет Председателя Президиума ВС УССР Гречухи) верхом на вороном коне в сопровождении адъютанта, который, разумеется, был тоже верхом, объезжает войска и приветствует их. Все идет, вроде, по регламенту.
И вдруг… грандиозный конфуз. Закончив этот торжественный ритуал, генерал подъехал к правительственной трибуне, чтобы занять там подобающее ему место, спешился с коня, но шпора его сапога запуталась в стременах, и он упал боком на мостовую. Адъютант, который спешился ещё раньше, с целью поддержать своего командира, стоял рядом, но так растерялся, что не сумел ему своевременно помочь, и лишь запоздало бросился освобождать генеральскую ногу от стремени. Всё это продолжалось считанные секунды, но мы-то, стоящие в дюжине метров от этого места, всё отлично видели. Генерал, освободившись от связывающих его пут, быстро вскочил на ноги, — а было ему в ту пору больше 45 лет — быстро пошёл к трибуне, наградив своего подчиненного испепеляющим взглядом. На этом инцидент был исчерпан, но что было, то было, и из песни слов не выкинешь.
Летние каникулы начались в начале июня, и я приехал в Пуще-Водицу: пруд, плавание, лодки; по вечерам — киносеансы в расположенном в парке на той же 5-й линии летнем кинотеатре, где демонстрировались, главным образом, старые советские и трофейные, в основном, приключенческие, пользующиеся огромным успехом у подростков фильмы. Запомнились некоторые названия: «Мститель из Эльдорадо«, «Таинственный знак», «Индийская гробница» и др.
Кроме того, в пределах шагового доступа, на соседних линиях были санатории и дома отдыха, где по вечерам устраивались концерты, интересные лекции и прочие зрелищные представления. Словам, гуляй — не хочу!
Но 25 июня папа пришёл с работы в мрачном настроении, с сообщением о начале войны в Корее.
Страна и народ ещё по-настоящему не оправились от недавней войны, да и проходящая здесь и сейчас «холодная» война не позволяла расслабиться, а тут новое испытание.
Я достаточно отчётливо помню все подробности событий того времени, и потому у меня нет необходимости заглядывать сейчас в Википедию с целью обновить информацию о событиях того времени.
Прежде всего, удивляла форма протеста высшего политического советского руководства против, якобы, незаконных действий западных стран.
Спрашивается: ну, зачем надо было становиться в позу негодующей добродетели и продолжать объявленный ещё в январе 1950 года бойкот Совету Безопасности ООН из-за отказа других членов Совбеза заменить представителя гоминдановского Китая на представителя КНР, которая провозгласила свою независимость 1октября 1949 года; причём продолжать бойкот перед решающим заседанием созванного по требованию США Совбеза через два дня после начала войны и принявшего резолюцию, объявляющую КНДР агрессором и легализовавшую коллективный отпор, т.е. вступление в войну на стороне Южной Кореи не только стран НАТО, но и многих других, если у СССР как у одного из пяти постоянных членов Совета было право наложения «вето» на эту резолюцию?
Игнорирование решающего заседания Совбеза — это, объективно, огромный провал не только советской дипломатии, в частности, но и всей советской внешней политики в целом. Мы с папой не могли сначала найти ответ на этот вопрос, но спустя всего пару недель ответ появился.
Дело в том, что поначалу войска Севера так стремительно наступали, что уже на третий день войны был захвачен Сеул — столица Южной Кореи, а 20 июля под Таджаном войска КНДР наголову разбили американскую 24-ю дивизию. Я отлично помню содержание публикуемых в газете «Известия» победных реляций — ежедневно, идя утром на пруд, читал висящую под стеклом на трамвайной остановке эту газету — с театра военных действий, которые писал сотрудник политуправления северокорейской армии. В одной из них он сообщал: «Следующее сообщение я напишу из Пусана», т.е. из самого южного города Южной Кореи, что фактически означало бы конец войны.
Не удивительно, что эйфория, охватившая сторонников КНДР, ощущение очень скорой победы в результате почти молниеносного блицкрига, мешали реально оценить ход военных действий и мотивировали не размениваться на такие «мелочи» как юридическое соблюдение международного права и прочих атрибутов «буржуазной демократии». Зачем эти мелочи, когда на практике осуществлялся призыв: «Даёшь Пусан!»
А вот когда молниеносное взятие Пусана застопорилось, и 16 сентября войска ООН начали там контрнаступление, а сутками раньше американцы высадили морской десант в Чемульпо, да — да, в том самом Чемульпо, где в 1904 году японцы потопили российский крейсер «Варяг», а расположен этот порт у самой 38-й параллели, т.е. у границы между двумя государствами, и этот десант перекрыл все коммуникации снабжения северокорейцев, да и вообще вся армия КНДР очутилась в гигантской мышеловке (даже мне, подростку, была понятна гениальность этой операции, которая носила стратегический характер, изменившая в одночасье весь ход войны; операции, достойной изучения её, наряду с битвой Ганнибала с Римом при Каннах, в военных академиях мира), из которой удалось срочно эвакуировать только советских военных инструкторов, тогда наступило если не горькое похмелье, то, во всяком случае, отрезвление.
Путь на незащищённый Пхеньян был открыт, и он был захвачен войсками союзников 19 октября. Правда, перешедшие 13 октября пограничную между Китаем и Северной Кореей реку Ялуцзян подразделения китайских «добровольцев» 6 декабря освободили столицу КНДР, а в войне также вынуждены были принять участие и советские авиадивизии, но со строгим ограничением не пересекать линию фронта.
Война приняла затяжной характер, и завершилась только через три года ничейным результатом. Оценивая её итоги, можно сказать, что её инициаторы просчитались в своих планах, и единственным стратегическим итогом можно считать, что эта война знаменовала собою тот факт, что человечество вступило в эпоху войн с неоправданно большим количеством жертв среди мирного населения: если Первая мировая война имела соотношение жертв среди мирного населения и военных потерь как 1:10, Вторая мировая — 1:1, то война в Корее и последовавшая спустя десять лет война во Вьетнаме уже дали обратный результат 10 к 1.
…Снова возвращаемся к основной теме.
В том же году друг сестры завершил двухлетний курс обучения в Киевском артиллерийском училище, где он учился после окончания артиллерийской спецшколы: он был выпущен лейтенантом Советской Армии, и молодые зарегистрировали свой брак, но сестре предстояло еще год учиться в институте, поэтому поехать в гарнизон с мужем она не могла.
Распределения зятя мы все ожидали с большим волнением, хотя сами выпускники, новоиспеченные офицеры. храбрились: «дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут».
Особым приоритетом у выпускников пользовалась Группа Советских войск в Германии: все вакансии были заполнены отличниками и «блатными». Что же касается нашего зятя, он-таки получил под свою команду взвод управления артиллерийской батареи, но не на Кушке, а на таком максимальном удалении к северо-востоку от неё, какое было только возможно в формате 1/6 земной суши: на Камчатку, притом не в областной центр, а в Корякский национальный округ. На местном жаргоне это называлось «поехать в Коряки».
Свадьба состоялась в октябре 1950 года в комнатах соседей нашей квартиры: у них комнаты были большего размера, чем наши. Нам с братом и остальным несовершеннолетним накрыли стол в нашей комнате: мы не были в претензии, т.к. были избавлены от тесноты за столами у взрослых.
Теперь же немного о настроениях того времени в обществе.
В предыдущих главах воспоминаний мы обещали более подробно остановиться на роли Жданова как идеологической дубинки сталинского режима. И хотя Жданов умер в 1948 году, его «дело не только жило» и процветало в последующие годы, оно получило второе дыхание в начале 50-х годов. Для объяснения живучести ждановской идеологии совершим небольшой исторический экскурс.
Послевоенная ситуация определила акцент на национальную сторону большевизма, потому что помимо внешнеполитических обстоятельств были и существенные внутренние причины, связанные с взаимодействием «групп интересов» в партийно-государственной иерархии.
На банкете в честь Победы 24 мая 1945 года И. Сталин провозгласил установочный тост «за русский народ», особо выделив русский народ из числа других народов СССР как «руководящую силу Советского Союза». С этого момента начинается нарастание официально поддерживаемой волны великорусского шовинизма, сопровождавшегося антисемитизмом.
Мы уже рассказывали о том, как на Украине, местные власти препятствовали в возвращении евреям их квартир и в устройстве на работу.
На этот же период пришёлся пик бытового антисемитизма, поскольку в период голода и неурожая 1946 года зарубежные еврейские благотворительные организации начали присылать советским евреям посылки с про-довольствием и одеждой, что порождало далеко не дружелюбное отношение окружающих.
А.А. Жданов; отвечавший в Политбюро ЦК ВКП(б) за идеологическую работу, был заинтересован в том, чтобы его направлению уделялось соответствующее внимание со стороны высшего политического руководства страны, и потому он превратил свое ведомство по сути в штаб по чрезвычайному положению в идеологии. И он-таки добивается принятия ряда партийных постановлений, укрепляющих его положение.
В августе 1946 г. ЦК ВКП(б) принял постановление «О журналах «Звезда» и «Ленинград,» а в сентябре на собрании ленинградских писателей им были произнесены «исторические слова»:
«Нам ли низкопоклонствовать перед иностранщиной или занимать пассивно-оборонительную позицию?»
Постановления ЦК ВКП(б) «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению (26 августа 1946 г.), «О кинофильме «Большая жизнь» (4 сентября 1946 г.) расширили фронт борьбы за партийность советской культуры, создав необходимую атмосферу для последующей антикосмополитической кампании.
Программа новой газеты «Культура и жизнь» (орган Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), главный редактор Г.Ф. Александров) была изначально ориентирована на критику и разоблачение. Уже в первом выпуске газеты 28 июня 1946 года прозвучали обвинения в догматическом отношении к искусству, в субъективизме и безыдейности литературных критиков К. Зелинского, 3. Кедриной, Г. Бровмана, А. Гурвича (набор фамилий, надо полагать не случайный). С этого времени идеологические разборки уже не прекращались.
Но генеральным сигналом — аналогом флотского «Свистать всех наверх!» — для антиеврейской кампании послужила редакционная статья «Правды» «Об одной антипатриотической группе театральных критиков» (28 января 1949 года, уже после смерти Жданова), отредактированная лично Сталиным.
«Антипатриотическая группа» состояла из евреев, которые были названы поименно, с раскрытием псевдонимов; вообще раскрытие псевдонимов, требование которого содержалось в статье (необходимо подчеркнуть двуличие Сталина: я отлично помню, как возмущался он в одной из опубликованной своих бесед с деятелями искусства существующей практикой раскрытия псевдонимов, но при этом попутно, как бы невзначай, сам раскрыл. несколько псевдонимов), вылилось в особую кампанию.
Я уже писал, что самоирония, юмор, добродушное подтрунивание над самим собой — это защитная реакция самого существа еврейской души. В подтверждение этого факта я хочу привести найденное в Интернате стихотворение неизвестного, по крайней мере, для меня, автора (ни на мгновение не сомневаюсь в том что это — еврей), о псевдонимах, которые выбирали для себя еврейские деятели в области искусства. Правда, по набору фамилий ясно, что эти люди жили гораздо позднее кампании против космополитов, им, конечно же, не угрожали репрессии в том формате, которые применялись против космополитов, но для творческого деятеля просто лишение возможности общаться со зрителем — смерти подобно. А чем занимался — не к ночи будь помянутым!— руководитель союзного Гостелерадио Лапин:
Не грузины, не армяне
И, конечно, не славяне —
Юдофобами гонимы,
Лишь евреи псевдонимы
Стали дружно принимать
И фамилии менять.
Танич — бывший Танкелевич,
Броневой был Факторович,
Гердт Зиновий — Храпинович
А Михоэлс — тот и вовсе
Переделался из Вовси.
(Что сменилось для еврея? —
Хрен, ведь, редьки не вкуснее).
Инин — раньше был Гуревич,
Стал Утёсовым Вайсбейн,
Лебенбаум — Воробей,
А, потомственный еврей
Сёма Альтов был, ребята.
Аж, Альтшуллером когда-то.
Карцев — Кац, Бернес — Неймàн
Долина, та — Кугельман,
Водяной был Вассерман.
Исключенье — Мулерман,
Потому, что у Вадима
Просто нету псевдонима.
Никакого нет резону
Псевдоним иметь Кобзону.
Хоть стреляй из томогавка —
Не сломаешь Валю Гафта.
И, скажите мне на милость,
Мастерство их изменилось?
Не заставить молодцов
Отказаться от отцов!
Ладно, Троцкий был Бронштейн —
По-другому он не мог,
Но, ведь, Горин был Офштейн!
А Арканов был Штейнбок.
И апофеоз стихотворения, под которым я подписываюсь двумя руками, опираясь на разговор Ленина с Троцким при образовании первого советского правительства — Совнаркома. Ленин, которому антисемитизм был чужд органически, и, имея в виду решающую роль Троцкого, который, будучи председателем Военно-Революционного Комитета, сыграл в успехе переворота 25 октября 1917 года., предложил ему возглавить Совнарком, на что Троцкий, будучи очень трезвым политиком, ответил, что такую страну как Россия, еврей априори не может возглавлять.
Они за это — не в ответе
И их судить я не берусь, —
Так повелось на этом свете,
В стране, что звать Святая Русь!
Вот такая грустная сага о необходимости иметь еврею псевдоним «в стране, что звать Святая Русь!»
Отступление от основной темы завершилось, и возвращаемся к кампании борьбы с космополитами.
Последовавшая затем «чистка» сопровождалась вытеснением евреев со всех сколько-нибудь заметных должностей. Жертвами кампании стали в частности крупнейшие филологи Б. Эйхенбаум, В. Жирмунский, М. Азадовский, Г. Бялый, Г. Гуковский (были уволены с работы, а Гуковский арестован и умер в тюрьме); кинорежиссёры Л. Трауберг, С. Юткевич, сценаристы Е. Габрилович, М. Блейман; но особенно пострадали евреи — театральные и литературные критики.
Но не прошло и двух недель, как прозвучал залп из орудий главного калибра: 8 февраля 1949 года Сталин подписал постановление Политбюро о роспуске объединений еврейских советских писателей в Москве, Киеве и Минске (подготовлено по данным, предоставленным генеральным секретарем Союза советских писателей А.А. Фадеевым), после чего были арестованы многие еврейские писатели.
Вот такие массированные масштабы приняла борьба с «безродными космополитами.
Когда же выяснилось, что возникший не без активного участия Советского Союза Израиль не намерен следовать советской политике и стремится лавировать между СССР и США, и что война Израиля за независимость вызвала всплеск произраильских настроений среди советских евреев, ярким проявлением которых явился энтузиазм, с которым московские евреи принимали в начале октября 1948 года посла Израиля Голду Меир — всё это послужило фактором, вызвавшим новый виток политики государственного антисемитизма.
И я хорошо помню сцену того времени у нас на кухне коммунальной квартиры, когда домохозяйки активно обсуждали итоги голосования по вопросу признания полномочий в ООН недавно образованной КНР вместо гоминдановской республики, которое завершилось, как и следовало ожидать, убедительной, а не с разницей в один голос, победой западного блока, доморощенные «пикейные жилеты» всячески подчеркивали, что Израиль тоже был на стороне врагов СССР, косясь при этом в сторону представителей двух еврейских семей, видя в них, как видно, агентов международного сионизма.
Ну, чем не современный аналог «агентов иностранного влияния»? История повторяется…
А вот ещё одно свидетельство завинчивания гаек на ниве антисемитизма: действительно, события нарастали со скоростью снежной лавины.
Буквально через полтора месяца, 20 ноября 1948 года Политбюро и Совет министров приняли решение «О Еврейском антифашистском комитете»: МГБ поручалось «немедленно распустить Еврейский антифашистский комитет (ЕАК), так как «факты свидетельствуют, что этот комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки».
Это была «благодарность» Сталина за ту титаническую работу, которую провел образованный 07.04.1942 при Совинформбюро этот комитет для пропаганды за рубежом идей солидарности с Советским Союзом в это трагическое для страны время.
И другую сторону деятельности ЕАК тоже нельзя сбрасывать со счетов: мобилизация финансовой помощи для нужд Красной Армии. В США, Канаде, Англии, Мексике и Палестине было собрано около $50 млн, что в современных ценах составляет $3,3 млрд.
Впрочем, понятие благодарность было вообще не знакомо сталинскому режиму. Достаточно вспомнить судьбу бывшего наркома танковой промышленности, Героя Социалистического Труда Исаака Зальцмана: в 1946 году он был исключён из партии и с огромным трудом смог устроиться на работу рядовым инженером на одном из ленинградских заводов.
Были закрыты еврейские издательства и газеты, Так, из редакции газеты «Труд» было уволено. 40 евреев, из ТАСС — 60. В течение осени 1948 и января 1949 года арестованы многие члены ЕАК и многие представители еврейской интеллигенции (арестованные члены ЕАК, кроме Лины Штерн, были расстреляны по приговору суда в 1952 году, но впоследствии реабилитированы).
В целом евреи были скрыты под кодовым обозначением «космополитов», но подразумеваемый антисемитизм прорывался наружу.
В моей памяти до сих пор прочно сидит популярная частушка тех дней:
Чтоб не прослыть антисемитом,
Зови жида космополитом.
И анекдот того времени, основанный на том чисто формальном факте, что антисемитизма в стране нет, и что проявления его преследуются по закону.
Итак, анекдот: несчастный, замордованный пенитенциарной системой Минюста страны антисемит, выпущенный из тюрьмы после отбытия наказания, настолько опасается повторного наказания за подобное преступление, что на вопрос приятеля, почему он тут стоит, вместо того, чтобы ответить: «ПодЖИДаю трамвай», подстраховываясь, на всякий случай, говорит: «ПодЕВРЕИваю трамвай.»
К этой теме мы ещё вернемся: право же, причин будет более чем достаточно, а пока «приземлимся» к личным проблемам.
В 1951 году моя старшая сестра закончила финансово-экономический институт и как жена военнослужащего получила т.н. свободный диплом, дающий право избежать обязательного распределения и искать работу самостоятельно.
Я затрагиваю этот вопрос, потому что был он некоторое время очень востребованным среди сокурсников сестры, со многими из которых я был очень хорошо знаком на протяжении почти четырех лет учебы в институте, и потому в свою очередь, тоже им сопереживал.
Все выпускники, как чёрт ладана, боялись распределения, и завидовали сестре, получившей свободный диплом. Мне тогда, под влиянием их разговоров, процедура распределения тоже казалась чуть ли не карой небесной.
Но ведь если разобраться в существе вопроса… Конечно же, понимание этого пришло гораздо позже.
Да, конечно, с одной стороны, работа по распределению — это мера принуждения со стороны государства, это обязанность выпускника отработать три года после окончания учебного заведения в месте, которое государство считает востребованным.
Но, с другой стороны, для выпускника — это бесценная возможность приобрести производственный опыт, ибо государство же гарантирует трёхлетний период работы для не имеющего никакого опыта работника без права у работодателя уволить молодого специалиста за это время. Пользуйся же этой возможностью, набирайся опыта!
Так нет же, начинается скулёж. Как в популярной частушке того времени на мелодию польской «тиха вода»:
По Союзу в разные края
Едут после вуза Костины друзья.
Только Костя выпуску не рад,
Ни за что не хочет бросить город Ленинград.
А вот помыкались бы они после получения не то что степени бакалавра, но и степени магистра, сразу после окончания вуза в поисках работы, не имея производственного стажа: без опыта работы они просто никому не нужны, и никакой работодатель их учить не собирается. Ему нужны работники, которые с первого дня работы способны давать соответствующую отдачу!
…Итак, закончив институт, моя сестра отбыла к месту прохождения военной службы своего мужа, на Камчатку. Свободный диплом, этот предмет воздыханий многих выпускников, дающий право на свободное трудоустройство, в условиях военного городка, где из всех финансовых и экономических учреждений в наличии была только полностью укомплектованная, без, даже в перспективе, свободных вакансий, финчасть воинской части, лишний раз доказал ущербность наличия свободы выбора без возможности ею воспользоваться.
Забегая вперед, скажу, что после двухлетней безработицы, сестра, всерьёз опасаясь потери профессии, в первый же отпуск мужа, прибыла с ним в Киев с твердым намерением устроиться на работу. Муж её, по окончании отпуска, вернулся к месту службы, а сестра начала свои поиски работы, которые практически превратились в «хождения по мукам».
А устроиться на работу было очень непросто, даже не по причине отсутствия производственного стажа.
Вот как обычно протекала процедура такой попытки.
Соискатель на право устройства на работу приходит в отдел кадров учреждения, объясняет ситуацию: два года после окончания вуза; по семейным обстоятельствам отсутствует стаж работы и, следовательно, нет даже трудовой книжки; вот диплом, где, кстати, реквизиты, т.е. фамилия, имя, отчество не дают оснований подозревать в принадлежности к «пятой графе». Реакция кадровика положительная:
«Нам нужны специалисты, опыт приобретёте на рабочем месте, заполняйте анкету».
Но при знакомстве с паспортными данными вместо конкретного приглашения к выходу на работу следует неопределённое:
«Позвоните нам через пару дней, т.к. необходимо кое-что уточнить.»
Ответ на звонок:
«К сожалению, обстоятельства изменились: в настоящее время свободные вакансии отсутствуют.»
Таков типичный финал попытки трудоустроиться.
И только через несколько месяцев безрезультатных поисков, они завершились успехом: получение места контролёра сберкассы. Несмотря на громкий титул «контролер», де-факто — это означало — обычный кассир сберкассы — самая низкая должность в финансовой иерархии, а «контроль» сводился к тщательному пересчитыванию денег, выдаваемых клиентам.
Центральное же событие 1952 года — открытие в октябре 19 съезда ВКП(б), сменившей на этом съезде своё название на КПСС. Съезд состоялся спустя более чем 13 лет после предыдущего, 18-го съезда.
Обойдусь без комментариев, выскажу только личное отношение.
Вопреки всеобщим ожиданиям, с «Отчетным докладом съезду» выступил не И.В. Сталин, а Г.М. Маленков, что дало всем основание считать, что эпоха Сталина завершается, и что назван его преемник. В действительности это оказалось очередным маневром вождя: он и не собирался уходить из большой политики.
Касаясь конкретно Отчетного доклада, следует выделить тот тезис, который был адресован творческой интеллигенции, которую идентифицировали как подручных партии, с призывом способствовать критике недостатков:
«Нам нужны советские Гоголи и Щедрины!»
А мне почему-то вспомнилось в связи с этим вычитанное накануне в одном из томов сочинений Сталина, как он ещё в 20-е годы ругал Демьяна Бедного за то, что тот уж слишком жёстко вскрывал недостатки в стране, тем самым как бы позоря страну в глазах международного сообщества, но, по сути дела, упрекая поэта в том, что он выносит сор из избы, т.е. в отсутствии патриотизма.
И подумалось мне, что чрезмерно уж подобострастные, не в меру ретивые и стремящиеся выслужиться подручные партии многим рискуют, решив заглотить наживку в формате призыва следовать практике названных классиков. Но практика показала, что таких наивных обличителей не было: всё под контролем!
Заметки на полях
А вот китайские братья по перу оказались наивнее и простодушнее советской интеллигенции. Несколько лет спустя китайские власти опубликовали подобное обращение к своим деятелям культуры под лозунгом:
«Пусть расцветают все цветы!»
Когда же, поверив этому призыву, журналисты и писатели принялись за критику существующей реальности, на них обрушился град репрессий, в оправдание которых устами китайского вождя Мао было продекларировано, что имелись в виду именно нормальные цветы, а не ядовитые, и, уж конечно, не сорняки.
Это было началом пресловутой «культурной революции».
Но… вернёмся к нашим реалиям.
Здесь очень много не прозрачного и не ясного, на первый взгляд. Попытаемся разобраться, насколько хватит нам умения и знаний.
Ключевое слово при упоминании знаменитых классиков в Отчетном докладе, как оказалось — это слово «советские».
Обратимся к истории. 7 апреля 1952 года в «Правде» была напечатана редакционная статья «Преодолеть отставание драматургии», в которой были подвергнуты критике такие явления в искусстве, как «теория бесконфликтности» и «лакировка действительности». И в этой связи появился призыв: «Нам Гоголи и Щедрины нужны!»
Ведь что такое теория бесконфликтности? Это возможность конфликта только хорошего с лучшим, что сформулировал впервые Жданов достаточно четко:
«Основные задачи социализма в России решены. Основные проблемы строительства социализма можно считать исчерпанными. Сегодня мы должны описывать общество победившей справедливости».
А это означает, что в советском обществе классовых врагов практически не существует. Знаменитый тезис о том, что по мере построения социализма классовая борьба усиливается, был отброшен. Одержана главная победа, но есть отдельные, по сути своей, второстепенные недостатки, для критики которых и нужны именно «советские Гоголи и Щедрины».
И отсюда же вытекала новая трактовка понятия «типичность»:
«Типично не то, чего много, а то, что наиболее полно выражает черты эпохи.»
Поэтому многочисленные огрехи современной реальности получали индульгенцию, как не типичное для нашей действительности явление. Хитро закручено?!
И модификация этих «советских Гоголей и Щедринов» действовала чересчур элегантно, потому что уже спустя всего месяц после смерти вождя в журнале «Крокодил» (№12, апрель 1953г) появился отклик сатирика Юрия Благого под интригующим заголовком «Осторожный критик», высмеивающий таких «акул пера»:
«Мы за смех! Но нам нужны
Подобрее Щедрины и такие Гоголи,
Чтобы нас не трогали»
Далее… А что меня удивило на личном уровне?
Речь Сталина на заключительном заседании Съезда (его единственное выступление на съезде), посвященная деградации лозунгов свободы, равенства и братства в буржуазном обществе, стараниями киевского партийного руководства оказалась полностью, буквально дословно, переписана на огромном рекламном щите и выставлена, правда, далеко не в многолюдном месте, а в мало посещаемом: если идти вдоль стадиона «Динамо» и одноименного ресторана по направлению к Чёртову мосту, то сразу за поворотом на Парковую дорогу направо к ресторану и танцплощадке «Кукушка» и определили этому стенду место жительства.
Если учесть, что этот гигантский стенд появился в ноябре, когда и ресторан и танцплощадка уже не работали, а людным это место и в другое время не назовёшь, то выбор места для экспозиции особо удачным не назовешь.
В целом же 1953 год оказался очень богатым на события как в моей личной жизни, так и в жизни нашего общества.
Начало года ознаменовалось «Делом врачей» Не стану озвучивать общеизвестные факты, коснусь только последствий его для нашей семьи.
Евреи в системе здравоохранения стали настолько не желательны, что даже папа, проработавший все послевоенные годы в этой системе на не имеющих никакого отношения к чисто врачебной деятельности административно-хозяйственных должностях, вынужден был покинуть эту систему.
Вопрос был поставлен почти драматически: куда идти, куда податься? Пришлось вернуться в ряды рабочего класса, несмотря на плохое состояние здоровья. Мои попытки перейти в вечернюю школу и начать работать, были отвергнуты с порога: «Ты должен получить высшее образование.»
Помыкавшись некоторое время в поисках работы, папа принял приглашение своего сослуживца с ещё довоенного времени пойти работать в руководимую им бригаду маляров художественно — реставрационных мастерских.
После нескольких месяцев работы папу ввиду проявленных им способностей в организации труда избрали бригадиром по предложению самого бригадира. Я тоже иногда принимал участие в работе бригады в качестве подсобного рабочего, чтобы иметь деньги на карманные расходы, а не выпрашивать их у родителей.
Забегая вперед, отмечу, что на этой работе папа проработал до самого выхода на пенсию. А я, заполняя различного рода анкеты в графе «Социальное происхождение» имел все основания писать: «из семьи рабочего».
Продолжим хронику событий 1953 года.
«Дело врачей» усугубило ситуацию с антисемитизмом, даже в нашей поликлинике стала остро ощущаться нехватка медперсонала: много врачей-евреев вынуждены были увольняться. А средства массовой информации неиствовали. До сих пор а моей памяти чётко зафиксированы основные тезисы опубликованной в «Известиях» статьи Ольги Чечёткиной «Орден Лидии Тимашук».
Да, много карьеристов, аферистов и просто проходимцев погрели руки на этом грязном деле.
А тут еще мой дружок по двору и одноклассник, сын нашей дворничихи, исправно поставлял мне информацию, ссылаясь на сведения от нашего участкового, о якобы готовящейся тотальной высылке евреев в восточные районы страны. Нужно сказать, что эти слухи казались мне настолько неправдоподобными и фантастическими, что я просто в них не верил.
Возможно, это была просто защитная реакция организма: он их просто отвергал, руководствуясь, правда, не очень-то убедительным принципом, изложенным в чеховском «Письме к учёному соседу»: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда.» Других аргументов просто не было.
Кто знает, оправдан ли был мой оптимизм того времени: до сих пор ведь нет достоверной информации, т.к. не все архивы открыты до сих пор. Между прочим, только спустя 7 лет, в 1960 году, я второй раз в жизни услышал о подготовке в Киеве к таким мероприятиям.
Но время шло, наступил март 1953 года, и смерть вождя. Хочу передать ощущение подростка 16 лет тех времен.
С первых проявлений сознательной жизни, буквально с пеленок, дети нашей страны были уже уведомлены о том, что существует божество, живущее в Кремле, подобно богам на Олимпе, которому подвластно абсолютно всё, который заботится о всех и вся. И в детском саду и в школе вера в вечность этого высшего существа всячески подпитывалась и укреплялась: вот уже почти 30 лет этот человек заботится о нас, живёт и трудится для нас и мы обязаны ему всем, что у нас есть.
Да мы просто не представляли себе, что без этого человека вообще возможна жизнь, если не на всей Земле, то на 1/6 земной суши обязательно.
Небольшое отступление. Я внимательно просматривал в газете «Известия» соболезнования по случаю смерти И.В. Сталина в адрес советского руководства, поступившие буквально из всех стран мира, одновременно проверяя свои познания в географии, и обратил внимание, что только в послании из США были слова о «формальном» соболезновании. Остальные соболезнования были гораздо более красноречивы, что свидетельствовало, в первую очередь, только о дипломатическом этикете, не более того; на этом фоне американское соболезнование выделялось своей искренностью.
Уже гораздо позже, в годы перестройки, когда были рассекречены многие «тайны мадридского двора», я прочитал вырезку из газеты «Правда» от 23 декабря 1939 года, в которой была напечатана следующая телеграмма:
«Господину Иосифу Сталину. Ко дню вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые искренние поздравления… Канцлер Германии Адольф Гитлер.»
По мне, искренняя сдержанность выглядит гораздо предпочтительней помпезного, но ханжеского банального лицемерия.
И вдруг обнаруживается, что даже Он подвержен смерти. Для детского сознания, для сознания подростка это было равносильно концу света. Вот приблизительно в таком состоянии мы переживали это событие. Но в то же время подсознательно мозг буравила мысль:
«Если Он такой заботливый и всемогущий, почему в нашей жизни происходит так много нехороших вещей? Значит он не такой уж всемогущий, или не такой уж заботливый…»
Вот такие противоречивые мысли будоражили наше сознание. Правда, вера в добрую волю вождя была настолько сильна, что многие всерьёз считали, что «нехорошие вещи» происходили оттого, что Сталин об этом «не знал».
Внешняя сторона процедуры прощания с вождём, тем не менее, поражала своей помпезностью.
Описываю лишь то, свидетелем чего был сам.
В Киеве в назначенный день и час сотни тысяч людей с траурными повязками на рукаве вышли на улицы. Все были сосредоточены и угрюмы. Когда раздались тысячи заводских и паровозных гудков, возвещающих минуту прощания, все одномоментно обнажили головы.
Затем из уличных громкоговорителей прозвучали выступления накануне получивших новые полномочия членов Президиума ЦК КПСС, и прозвучал репортаж с Красной площади о процедуре захоронения умершего в ленинском Мавзолее. Все это было выслушано без комментариев в толпе. Каждый опасался, что любое его слово может быть превратно истолковано и привести к нежелательным последствиям. Все молча так же и разошлись, без всяких происшествий.
Небольшое отступление. И слава богу, что Киев миновала московская «Ходынка», произошедшая в дни прощания со Сталиным.
Сколько же человек всё-таки погибло при прощании со Сталиным?
Если число жертв первой Ходынки известно точно: 1389 погибших и 1301 пострадавший, то советские власти свою Ходынку просто скрыли. Никакого расследования не проводилось, количество погибших и травмированных неизвестно даже приблизительно. Разные источники называют цифры от 100 человек до двух тысяч.
Сопоставляя эту безмолвную траурную толпу с другой толпой, спустя, примерно, месяц, которая собралась стихийно на площади Калинина, без всяких призывов властей, только из-за слухов о приезде нового Председателя Совмина Маленкова в Киев; толпой, которая весело балагурила, шутила по поводу ожидаемого приезда: один шутник вдруг закричал, указывая на карету «Скорой помощи»: «Вот они, едут!», я подумал, что случись нечто подобное в той, траурной толпе, несомненно, имел бы место суд Линча, самосуд.
И подумалось тогда мне:
«Времена меняются, и, кажется, радикально».
Да, мы вступали в эпоху, где уже никогда не будет того почитания народом своих руководителей, ибо весь запас почестей был израсходован на много поколений вперёд.
Из всего арсенала чувств по отношению к властям остался только цинизм… и, обозначенный в написанном в те же годы Василием Гроссманом романе «Жизнь и судьба» социальном явлении под названием Госстрах: это сокращение писатель расшифровывает не привычным «государственное страхование», а зловещим «государственный страх».
И первые ласточки в изменении этого отношения не замедлили появиться очень скоро.
Старшая сестра рассказывала, что у них в сберкассе во время обеденного перерыва, когда все сотрудники обычно собираются за одним столом, одна женщина, рассматривая в газете портрет Г.М. Маленкова, высказалась вслух: «Что-то мне этот тип не очень нравится..»
А так как свет не без «добрых людей», а советское общество всегда славилось обилием добровольных «стукачей», эту гражданку буквально через два дня «пригласили» на беседу в Серый Дом на ул. Владимирской, резиденцию МГБ.
(Когда я был в Киеве последний раз в августе 2019 года и проходил мимо этого дома, то обнаружил, что внутреннее содержание его осталось прежним: вывеска гласила, что тут размещается Министерство державнои безпеки, а вот наружный вид полностью изменился: здание приобрело белоснежную окраску. И вспомнил я народную пословицу, часто цитируемую любителем фольклора Никитой Хрущёвым: «Чёрного кобеля не отмоешь добела».)
Женщина оправдывалась тем, что она имела ввиду «тип мужчины», что именно так она и сказала, и что доносчик исказил её слова, на что ей было заявлено, что у неё нет ни морального, ни тем более юридического права оценивать государственных деятелей с точки зрения совокупности биологических данных, характеризующих их эстетическую привлекательность. В конечном счёте, её отпустили с миром, но в назидание добавили, что ей повезло: если бы эта беседа состоялась двумя месяцами раньше, последствия были бы иными.
Наступило лето этого же 1953 года. Это было последнее беззаботное школьное лето, ибо следующее лето должно было быть целиком посвящено процедуре поступления в институт.
Закончил я учебный год успешно, можно сказать, по инерции, получив свою последнюю «Похвальную грамоту». Последнюю, т.к. в 10-м классе счёт уже шел на медали, цена которых была очень высока: и золотая медаль, выдаваемая при наличии в «Аттестате зрелости» оценок «отлично» по всем предметам», и серебряная, которая допускала получение либо одной «четверки» по русскому языку, либо трёх «четверок» по другим предметам. Как мы видим, примат русского языка ценился очень высоко.
Учебный год ожидался не простым, напряженным, поэтому летом нужно было хорошо отдохнуть, главным образом, разгрузиться психологически, снять нервное напряжение. А лучшим средством для этого было, конечно же, не бездумное качание в гамаке, а физическая нагрузка, но обязательно на лоне природы.
Нужно сказать, что после хирургической операции в 1950 году у меня сложились очень не простые отношения с занятиями физкультурой и спортом, Право же, не знаю, какой умник при выписке из больницы сказал маме, что при физических нагрузках нужно соблюдать осторожность, чтобы избежать опасности если не расхождения швов, то возникновения спаек.
И вот под этим флагом мама с настойчивостью, достойной лучшего применения, изгоняла меня из спортивных секций, куда я записывался.
В то время в Киеве был очень популярен чемпион города по борьбе самбо мастер спорта Ялтырьян, благодаря чему многие подростки стали заниматься этой борьбой в спортивных секциях. Не избежал этого и я, а для компании уговорил своего двоюродного брата, семья которого к тому времени переехала в Киев на ПМЖ из Винницкой области, тоже заниматься самбо. Я тщательно скрывал от мамы свой тайный «грех», а свое отсутствие в определённые часы дома объяснял занятиями в судомодельном кружке во Дворце пионеров, Но однажды брат проговорился, и самбо для меня на этом закончилось.
Но это было ещё в восьмом классе, а сейчас было последнее школьное лето, и я был настроен решительно. И выбор для меня вида спорта был подсказан летним отдыхом в Пуще-Водице на протяжении последних лет, когда я часто брал напрокат лодку.
Поэтому я направился на водную станцию «Динамо», расположенную на Трухановом острове, который с западной стороны омывается Днепром, а с восточной — Матвеевским заливом. С юга примыкала водная станция спортобщества «Трудовые резервы».
Ширина острова не очень большая, поэтому у водной станции эллинги для лодок и вёсел, а также основные причалы были на Днепре, а дополнительный причал располагался на берегу Матвеевского залива.
В динамовской секции культивировались гребля на каноэ, байдарках и так называемая народная гребля — на двухвесельных шлюпках. Гребцы каноисты и байдарочники считались аристократами, ведь это были олимпийские виды спорта, об «академиках» — гребцах на академических лодках — одиночках, двойках, четверках и восьмерках — я вообще молчу: это были не просто аристократы, а патриции королевских кровей. А на самом низу этой иерархической лестницы были «народники» — гребцы на шлюпках. Соревнования по народной гребле были исключены из олимпийских видов спорта, и этот вид гребли был в опале, от него старались избавляться в спортобществах, соревнования по этому виду рангом выше первенства города, по-моему, уже не проводились.
Вот на этот вид гребли я и нацелился. Но меня ждало разочарование. Директор спортбазы сообщил мне, что тренеры секции с ведущими гребцами (разумеется, речь шла о каноистах и байдарочниках) разъехались по соревнованиям, приёма новичков до осени не будет, а что касается «народников», то пара — тройка пацанов тут болтается, но с ними никто не занимается, они предоставлены сами себе, и делают, что хотят: с утра уплывают, и только вечером появляются. И разговор на этом завершился.
Информация о работе секции народной гребли меня очень впечатлила. Это было именно то, что мне было нужно: максимум свободы при минимуме контроля. И я направился на стадион «Динамо», в администрацию отделения «Юного динамовца», но не с пустыми руками, а с вырезкой передовицы из газеты «Правда» под заголовком «Пионерское лето», в которой подчеркнул красным карандашом строчки о необходимости создать такие условия, чтобы каждый учащийся мог найти себе спортивное занятие по желанию.
В приёмной секретарь сказала, чтобы я подождал, пока директор освободится, и я вышел в коридор. Моё внимание привлекла стенгазета, в которой был отчёт о поездке актива спортобщества в подшефный детский дом, которым руководит воспитанник А.И. Макаренко, прототип образа Карабанова в «Педагогической поэме».
С творчеством знаменитого Макаренко я был хорошо знаком: «Педагогическая поэма» и «Флаги на башнях» были читаны — перечитаны. И судя по заметке, директор был большим поклонником известного воспитателя молодежи и исповедовал его методы трудового воспитания.
Так оно и вышло. Выслушав о моей неудачной попытке попасть в секцию гребли, и несколько сказанных мною слов о новаторстве Макаренко в воспитательном процессе, а также похвалив за то, что я руководствуюсь указаниями партийной прессы, директор на деле показал свою приверженность методам Макаренко.
Он дал мне записку к руководителю спортбазы с указанием зачислить в секцию, но… с предварительным трехдневным использованием меня на уборке территории спортбазы.
После отбытия трехдневной трудовой повинности я, наконец-то, получил долгожданные вёсла, и, выбрав приличную на вид шлюпку, отправился покорять днепровские воды.
До этого в канцелярии я получил членский билет общества «Динамо» и пропуск на динамовский катер, который перевозил спортсменов на водную станцию от небольшого причала на правом берегу, приблизительно на траверзе склепа Аскольдовой могилы, расположенной высоко на днепровских кручах, на Парковой дороге, ведущей от комплекса ресторана и танцплощадки «Кукушка».
В то лето 1953 года я ознакомился со множеством днепровских окрестностей в районе Киева. Одно их перечисление займет много места: Деснянка (Черторой), Русановка, Никольская и Предмостная Слободки. Это сейчас там торжествует урбанизация, а раньше это были совершенно не тронутые цивилизацией места. Даже спустя почти 10 лет, в 1962году,когда мы с женой вместе приехали в отпуск в Киев, и, взяв на прокат лодку, я повез жену по старому маршруту по Деснянке, места эти казались такими же не тронутыми цивилизацией.
Но много времени я посвятил и плаванию по Днепру. Тогда еще не было Пешеходного моста на Центральный пляж Труханова острова, и народ попадал туда на неуклюжих суденышках, получивших прозвище «утюги». Более элегантные, имевшие обтекаемую форму «речные трамваи» ходили по дальним маршрутам на Слободки и Русановку, так что движение по Днепру было довольно напряженным, поэтому гребцам на шлюпках нужно было быть все время начеку в пределах городской черты.
В то время песенным шлягером в Союзе была кубинская песня «Голубка» в исполнении Клавдии Шульженко. И вот представьте себе: непрерывной чередой идут по своим маршрутам прогулочные теплоходы, соблюдая, разумеется, необходимые интервалы, согласно «Правилам плавания по внутренним водным путям», и в радиорубках буквально всех судов крутят эту «Голубку». От этого можно было сойти с ума! Любой шедевр возненавидишь!
Но удивляться приходилось вещам похлеще этому. На водной станции с днепровской стороны был открытый плавательный бассейн и по периметру его, были расположены очень большого, примерно, 1,5 х 2,0 м — размера изображения членов Президиума ЦК КПСС.
Придя на обычную тренировку рано утром 26 июня, я буквально остолбенел от неожиданности:
каркас одного из портретов зиял пустотой: холст был аккуратно вырезан. Но надпись внизу сохранилась: Лаврентий Павлович Берия с перечислением всех его должностей. Ни у кого невозможно было хоть что-нибудь узнать, и в полном неведении мы отправились в свои обычные ежедневные многочасовые походы по днепровским окрестностям.
Лишь в конце дня, уже вернувшись домой, я узнал подробности. Что же это были за «подробности»?
В правительственном сообщении указывалось, что начало преступной изменнической деятельности Берия Л.П. и установление им тайных связей с иностранными разведками относится еще ко времени гражданской войны, когда в 1919 году он, находясь в Баку, совершил предательство, поступив на секретно-агентурную должность в разведку контрреволюционного мусаватистского правительства в Азербайджане, действовавшую под контролем английских разведывательных органов. В 1920 году Берия Л.П., уже в Грузии, вновь совершил предательство, установив тайную связь с охранкой грузинского меньшевистского правительства, также являвшейся филиалом английской разведки. В последующие годы, вплоть до своего ареста, Берия поддерживал и расширял тайные связи с иностранными разведками. На протяжении многих лет Берия Л.П. и его подельники тщательно скрывали и маскировали свою вражескую деятельность.
Папа сразу сказал, что всё написанное — просто чушь, и это просто борьба за власть, а в своём стремлении навесить на Берия максимум грехов, обвиняющая сторона явно перегнула палку.
Вообще перегибать палку в поисках дополнительных аргументов при защите своей точки зрения — это опасное занятие, т.к. обычно достигается обратный результат. Расскажу один случай, о котором я прочитал приблизительно в то же время в журнале «Огонёк» под заголовком «Бутылка коньяка»:
Однажды за дружеским ужином известный адвокат Федор Плевако, который прославился способностью выигрывать даже самые сложные и запутанные дела, рассказал своим соседям за столом фабриканту Савве Морозову и Максиму Горькому о судебном процессе, в котором он будет защищать проворовавшегося служителя культа: Синод отказался рассматривать судебное дело своего подопечного и отдал его под юрисдикцию гражданского суда. На вопрос, каковы шансы на успех, адвокат ответил, что в успехе он не сомневается, хотя улики достаточно не опровержимы, и при всём при этом, для оправдания подозреваемого ему будет достаточно сказать всего несколько слов. Собеседники выразили сомнение в таком прогнозе, и тогда Плевако предложил заключить пари на бутылку коньяка. Сказано — сделано: ударили по рукам.
На судебном процессе адвокат вёл себя не совсем обычно: всегда активный, задающий каверзные вопросы свидетелям, умело использующий малейшие неувязки и неточности в речи обвинителя, на этот раз Плевако откровенно демонстрировал свою незаинтересованность в показаниях свидетелей, не задавал им никаких вопросов. Чувствуя готовящийся сюрприз от защиты, прокурор в своей обвинительной речи значительно усилил линию обвинения, он страстно обличал преступления служителя культа, приписывая ему уже не только совершенные проступки, но и, используя даже сослагательное наклонение глагола: например, если бы у подозреваемого была возможность, он украл бы даже алтарь Исаакиевского собора.
И всем присутствующим в судебном заседании, в том числе, и присяжным, стало ясно, что обвинитель перегнул палку — я использую это определение уже в третий раз и потому считаю необходимым дать пояснение: это означает впасть в излишнюю крайность при осуществлении чего-либо, — словом, Плевако добился ожидаемого эффекта, и поэтому его речь при защите свелась всего к нескольким словам, обращенным к присяжным:
«Люди! Этот человек всю жизнь отпускал вам грехи. Простите же вы его хоть один раз!»
Вердикт присяжных последовал незамедлительно: «Не виновен!»
На следующий день адвокат получил выигранную в пари бутылку коньяка.
Поэтому и информация о преступлениях Берия выглядела не достоверной: все понимали, что он не шпион, не агент иностранных разведок, а просто менее удачливый соперник в борьбе за власть.
И, наконец, завершающий учебный год (1953-1954) в школе. За лето я хорошо отдохнул, и приступил к школьным занятиям в охотку. Особенно вспоминать нечего, пришлось, конечно, потрудиться изрядно. В итоге серебряная медаль: по геометрии и тригонометрии получил по «четвёрке», т.к. не упростил конечный результат. Как говорится, без обид: по Сеньке и шапка.
Но всё-таки один исторический эпизод в начале 1954 года нельзя не упомянуть — это празднования трёхсотлетия Переяславской рады, на которой 18 января 1654 года было принято решение о вхождении Украины, в то время получившей наименование Малороссии, в состав России. Эта дата отмечалась в Киеве очень торжественно: я помню многолюдную демонстрацию, на которой несли большие портреты Ленина, Сталина и… Богдана Хмельницкого.
Был выпущен и юбилейный значок довольно солидного размера, посвящённый этой дате. Кто-то пустил слух, что в этом значке есть какие — то граммы драгметалла, и по этой причине хулиганы буквально устроили охоту за ними, безжалостно срывая значки с прохожих в толпе.
Партийная номенклатура, руководствуясь идеями ленинской дружбы народов, произвела ряд изменений в политико-административном делении страны: Измаильская и Крымская области были переданы из состава России в состав Украины, причём процедура была проделана с элегантностью поведения слона в посудной лавке.
Дело в том, что город Севастополь, который обладал статусом города федерального подчинения и не входил в состав Крымской области, был тоже заодно передан Украине, что явилось миной замедленного действия в будущих отношениях Украины и России.
Что запомнилось ещё, уже на личном уровне? На одном из многочисленных концертов, посвящённых этому юбилею, выступали поэты со своими произведениями на эту тему. Михаил Исаковский не придумал ничего более умного, как свести свое выступление к чтению стихотворения «Летят перелётные птицы…», хотя написано оно было ещё в 1948 году и в том же году Матвей Блантер написал музыку к нему, и песня эта пользовалась широкой популярностью в народе. Вот так новинка!
Продолжаем вспоминать…
Процесс поступления в институт необходимо осветить подробнее. Дело в том, что в 1954 году выпускникам средних школ аттестаты зрелости выдали, уж не ведаю, по какой причине, с задержкой, примерно на неделю. Не могу утверждать, было ли это явление в масштабе всего города, или только отдельно взятого района.
Конечно, это больно ударило по интересам, прежде всего, медалистов, т.к. приём документов в вузы от них принимали только в количестве не более существующей квоты, дающей право на зачисление без вступительных экзаменов. Вернее сказать, принимали — то документы от них без ограничения, но право на зачисление без экзаменов было ограничено размерами квоты: медалисты вне квоты должны были сдавать экзамены на общих основаниях. Поэтому главное — успеть сдать документы до закрытия квоты. И при таком прессинге гороно или районо задерживает выдачу аттестатов?!
Наконец — то долгожданные документы получены. Их можно было уже относить в вуз.
Вопрос: в какой именно?
В те времена даже не существовало такого понятия, как профориентация. Конечно, у меня были любимые школьные предметы: история и русская литература. Но в то же время были и красные линии, которые я категорически не желал пересекать: это нежелание получить профессии учителя и врача. Причем, отбрасывая с порога вероятность учебы в пединституте: даже поступление в университет на избранный факультет не давало никакой гарантии, что после его окончания не получишь распределение в школу, и даже в сельскую.
Значит, оставалась одна дорога: инженерное дело. Конечно, и здесь не было ясного видения будущей профессии. Уж не помню, из каких соображений, но рассматривая перечень факультетов самого солидного в городе инженерного вуза, Киевского политехнического института (КПИ), я остановил свой выбор на теплотехническом факультете, специальность паросиловые установки и турбины.
Итак, получив в свои руки долгожданный аттестат зрелости, его следовало незамедлительно сдать в приёмную комиссию и пройти собеседование. А заранее сходив в разведку — в ожидании аттестата времени было предостаточно, — я увидел огромные очереди в приемные комиссии разных факультетов, причём вызывали туда по спискам, которые составляли сами абитуриенты.
Идея родилась сразу: взять эту процедуру в свои руки. Сказано — сделано!
Моя тетя, та самая, которая несколько лет назад, переехала жить в Киев из Винницкой области, проживала на ул. 4-я Дачная, минутах в двадцати ходьбы от КПИ. У неё я переночевал. и уже в половине шестого утра, вооружившись тетрадью и карандашом, стоял у ещё закрытого входа в главный корпус.
Вскоре потянулись абитуриенты, появились инициаторы составления списков записи и на другие факультеты. Цель моей инициативы была достигнута: я был в списке первым.
В 9 часов утра двери отворились, и все разбежались по своим факультетам. В приёмной комиссии сообщили, что документы медалистов в соседней комнате принимает сам декан факультета, и он же проводит собеседование.
Я вошел в комнату и приблизился к столу. Помня о собеседовании, удивился отсутствию второго стула. Но стул и не понадобился, т.к. «собеседование» свелось к единственному вопросу. Декан — фамилию его не помню: всё-таки минуло 70 лет, помню только, что перед фамилией на табличке на дверях было указано его звание «Заслуженный деятель науки и техники УССР» — просмотрел документы, и взглянув на меня, задал единственный вопрос: «Еврей»?
Я, ожидавший любой, но не этот вопрос — ведь перед ним лежала моя анкета — буквально оторопел, и выдавил из себя: «Еврей…» Он ещё раз посмотрел на меня и сказал: «Через два дня будут вывешены списки зачисленных».
Долго выходил я из шокового состояния. Через два дня, не найдя своей фамилии в списках, я забрал в канцелярии документы, и, не выясняя ничего: нельзя было терять дорогое время, бросился обходить другие институты в поисках более удачного исхода.
Я не знаю истинных причин такого жесткого прессинга в быстрым заполнении квот на зачисление медалистов без вступительных экзаменов в 1954 году: то ли слишком «урожайным» на медали оказался этот год, то ли с прошлых лет остался большой задел неудовлетворенных соискателей с медалями, но положение складывалось поистине казусное, т.е. слишком сложное, запутанное: приходилось бегать по городу в поисках хоть чего-либо подходящего.
Безрезультатно посетив институт киноинженеров — там была только одна очень узкая специальность: звукозапись, — гидромелиоративный и ещё пару вузов, я убедился, что в Киеве мне поступить в институт без сдачи вступительных экзаменов не удастся. А сдавать экзамены я не хотел принципиально: было очень обидно, получив восемь «Похвальных грамот» и медаль, не иметь возможность воспользоваться законными льготами. Обида прямо-таки придавала мне силы идти до конца.
И потому на семейном совете было решено принести в жертву возможность учиться в Киеве и попытать счастье в других городах. Но куда именно податься, в каких городах и вузах ещё не до конца заполнены эти чёртовы квоты?
В то время получить такую информацию рядовому обывателю было почти невозможно…
Почти… Значит, нужно искать пути, и делать это в ускоренном режиме.
Папин знакомый работал в Управлении Юго-Западной железной дороги, в отделе ВО-СО (Военные сообщения), у которого по ВЧ была прямая связь с коллегами из других Управлений железных дорог, которые расположены далеко не в каждом областном центре, причём получить у них информацию можно было только о положении в железнодорожных вузах. Ввиду отсутствия возможности доступа к бОльшему объёму информации, пришлось ограничиться этими жесткими рамками.
Получив сведения, что такие вакансии до сих пор открыты в Днепропетровске и Гомеле, я начал с Днепропетровского института инженеров транспорта. Но, прибыв в институт, я был ошарашен сообщением, что уже вчера квота была полностью закрыта: последним был парень, которому ещё не исполнилось 17 лет, и насчет его был послан запрос в ГУУЗ МПС. Мне предложили ждать оттуда ответ. Я отказался, т.к. ответ мог быть не только отрицательным, но и положительным, а время-то идёт: кроме того, строить свой успех на неудаче другого мне представлялось унизительным.
Отказался я и от записи на прием к начальнику института по причине, конечно, смешной: на табличке на дверях его кабинета я увидел уже знакомые мне слова: «Заслуженный деятель науки и техники УССР» Это уже был явный перебор! Наступить ещё раз на те же грабли?
Конечно, истинной причиной было опасение потерять столь драгоценное время при абсолютно не гарантированной вероятности получения положительного ответа, и потому я рванулся к вокзалу.
Только приехав в Гомель, я смог свободно вздохнуть. Город небольшой, около двухсот тысяч населения, нет той спешки, которая присуща жителям городов — миллионников. Вуз — БИИЖТ — Белорусский институт инженеров железнодорожного транспорта образован только год назад на базе Московского транспортного вуза, и размещается он в здании бывшего Управления Гомельской железной дороги, которая год назад в формате укрупнения железных дорог была объединена с Белорусской железной дорогой в с Управлением Минске.
В вузе три факультета: механический (специальности: паровозы, вагоны), строительный (специальность — строительство железных дорог) и эксплуатационный (специальность — организация движения поездов).
Обо всём этом я узнал из проспектов на столе в вестибюле института, куда я пришёл прямо с вокзала ранним утром, ещё до начала рабочего дня.
В заявлении я указал о своем желании поступить на механический факультет. Почему?
Понятия не имею: я уже говорил о полном отсутствии профориентации.
Документы у меня свободно приняли, без всяких вопросов и отправили в железнодорожную поликлинику проходить медицинскую комиссию (оказывается, транспортные вузы были в то время полувоенизированными организациями, и поступление в вуз проходило по определённому регламенту).
Комиссию я прошёл вроде без особых замечаний, но с заключением комиссии абитуриентов не знакомили, и сказали, что все документы передаются в приемную комиссию вуза, куда мне и надлежит явиться. После некоторого ожидания мне предложили зайти к начальнику института.
И тут меня ждал ещё один сюрприз: войдя в приёмную, я увидел на дверях кабинета начальника ставшую уже знакомой табличку с надписью: «Заслуженный деятель науки и техники(но уже не УССР, а УзССР)» Сердце ёкнуло, и уже не ожидая ничего хорошего, я шагнул в кабинет, повторяя про себя подходящее для данной ситуации латинское изречение в устах гладиатора: «Qui adit ad mortem te salutat, Caesar», что по-русски звучит как «Идущий на смерть приветствует тебя, кесарь!»
Конечно, я излишне драматизировал ситуацию, которая до смертельной явно не дотягивала. Оказывается, студенты — механики после третьего курса проходят обязательную практику в качестве помощника паровозного машиниста, и по каким-то критериям я не соответствую: то ли по зрению, то ли по голосу, и поэтому мне было предложено переписать заявление с просьбой зачислить меня на строительный факультет.
И хотя ни в одном варианте ранее составленного перечня устраиваемых меня специальностей профессия инженера-строителя не значилась, я настолько выдохся в этой многодневной гонке за все время ускользающей от меня желанной Жар-Птицы, что предложи мне сейчас учиться даже на акушера, я бы согласился. (конечно, это шутка-с!)
Переписав заявление, я получил справку о зачислении в студенты и вечером того же дня отбыл в Киев со смешанным чувством: с одной стороны, удовлетворение от того, что цель всё-таки достигнута; с другой же стороны, не было полной уверенности в том, что мой выбор специальности, да и профессии в целом, а ведь это выбор на всю жизнь, сделан правильно.
Заметки на полях. Забегая вперёд, скажу:
«Наверняка, я родился под счастливой звездой. Не имея твердой точки зрения на выбор профессии и специальности, и в течение всего этого ставшего для меня судьбоносным «лета тревоги нашей» суетливо изменяя свой выбор под влиянием случайных причин, я, в силу сложившихся помимо моего желания обстоятельств, совершенно случайно попал на стезю, которая предоставила мне возможность занять достойное как профессионала место в жизни.»
Поясню эту заумную формулировку. Есть масса хороших профессий, об этом еще в 1928 году Владимир Маяковский написал стихотворение «Кем быть?», которое заканчивается словами:
«…намотай себе на ус — все работы хороши, выбирай на вкус!»
Так-то оно так, но есть специальности узкого профиля, привязывающие человека к определенному месту и виду работы, например, та же специальность: локомотивы и вагоны, а есть и профессия транспортного строителя по специальности инженер-путеец. Это инженерная специальность ведёт свою родословную уже свыше 215лет: в 1809 году был открыт в Петербурге Корпус инженеров путей сообщения, который при советской власти носил наименование ЛИИЖТ.
Я закончил такой же путейский факультет в БИИЖТе, и в экзаменационной ведомости — приложении к диплому — значится около двух десятков инженерных дисциплин, по которым мы сдавали экзамены.
В инженерской среде издавна велась дискуссия, как лучше всего готовить специалистов: чтобы они знали обо всех направлениях понемножку, или только одно, но глубоко. И было признано наиболее целесообразным готовить специалистов широкого профиля, а это предполагает приемлемое знание нескольких дисциплин в сочетании с глубоким познанием профилирующего предмета, которым в арсенале путейского инженера является «путь и путевое хозяйство».
Благодаря знанию широкого спектра инженерных дисциплин инженеры — путейцы во все времена справедливо считались в России наиболее подготовленными специалистами, потому что, имея прочный фундамент универсального инженерного образования им проще было углубить до нужного уровня знание требуемой дисциплины. Это я испытал на себе, ибо много лет, занимаясь авторским надзором за строительством по проектам нашего института, мне приходилось оперативно решать выявленные в ходе строительства неувязки в различных частях проекта.
После такого длительного отступления от основной темы повествования, всё — таки надо соблюдать хронологию событий.
Итак, я вернулся домой, наконец–то, «со щитом», а не «на щите». Папа одобрил мой выбор более позитивно, чем другие члены семьи. Учитывая, что жить на стипендию — 220 руб. в ценах до денежной реформы 1961 г. — задача не совсем реальная, тем более, что вопрос о предоставлении общежития оставался открытым: это зависело от сроков окончания его строительства; поэтому не исключалась вероятность снятия, как говаривали в те времена, не жилья, да-да, не комнаты, а «угла», что означало дополнительные расходы — в силу всех перечисленных причин я решил в оставшееся до занятий время пойти поработать в бригаду отца.
Здесь произошел один интересный случай. Помнится, объектом ремонта был учебный корпус Киевского судостроительного техникума. Это учебное заведение готовило, в основном, кадры для Киевского судостроительного завода «Ленинская кузница».
Звено, в котором я занимался подсобными работами, работало в одном из учебных классов. Не плотно закрытая дверца одного из шкафов открылась, и несколько папок с чертежами вывалились на пол, а из одной папки кальки с чертежами рассыпались по полу. Я начал складывать их, и взгляд мой задержался на чертеже корпуса сухогруза типа «река-море»
А нужно сказать, что некоторое время, уж не помню, в каком классе, я занимался в кружке морского моделирования при Киевском Дворце пионеров и был немного знаком с конструкцией подобных судов, а потому рассматривал чертеж с интересом. В это время в класс заглянул какой — то мужчина и, увидев, что я рассматриваю чертеж, а часть их лежит на полу, направился ко мне, как видно, с намерением устроить скандал. Приблизившись, он изменил свое намерение и спросил меня, что же я понял из чертежа.
Я объяснил, что вижу на чертеже, применяя профессиональную терминологию.
— А где ты учишься?
— Я в этом году окончил школу.
— А что в аттестате?
— У меня медаль.
— Так давай к нам в техникум. Считай, что собеседование ты уже прошёл. Я — зав учебной частью.
— Спасибо. Но я уже определился с выбором.
На этом разговор завершился.
В последних числах августа я выехал в Гомель Мама поехала со мной, так как предстояли поиски комнаты для проживания, а я был настолько неопытен в вопросах устройства быта, что, забегая немного вперед, скажу, что когда я, уже проживая самостоятельно, впервые пришел на Рогачёвский рынок что — то покупать, то не придумал ничего более умного, как спросить продавца: «Продаете?» И это на базаре!
Мне сняли комнатушку недалеко от института в еврейской семье на ул. им. Первой Конармии, а имя-отчество главы семьи было Семён Михайлович, правда, фамилия его — Левин — была далека от Будённого. Оплата составила 110 рублей, т.е. половина стипендии. К тому же, хозяйка сказала, что подселит ещё кого-нибудь. Оставалось надеяться, что с будущим квартирантом у меня не будет проблем.
Вопрос этот решился совершенно неожиданно. Накануне начала занятий было организационное собрание нашей группы С-14. И тут ко мне обращается один из новых однокашников, который узнал меня: он, оказывается, записывался у меня в очередь на сдачу документов в КПИ. По всем статьям — мой товарищ по несчастью: серебряный медалист, получил отказ в КПИ, еврей. Правда, сразу направился в Гомель, а не метался по городам. Снял угол для проживания за ту же плату, но далековато от института, так что он с радостью согласился на моё предложение и в тот же день переехал ко мне.
Итак, начинался совершенно новый этап моей жизни, самостоятельной жизни, и. как пелось в песне в одном из фильмов 50-х годов: «Шёл парнишке в ту пору восемнадцатый год».
(продолжение следует)
