С эмоциональным напряжением беру Литературную газету с публикацией подлинного первоначального текста «Бабьего Яра». Не отрываясь, читаю-переживаю перипетии, связанные с этой публикацией и последующей кампанией поношения. В этой же связи программка второго (и последнего) исполнения 13-ой симфонии Шостаковича в Большом зале Московской консерватории, где довелось быть в тот вечер. Незабываемый вечер…
Лазарь Фрейдгейм
МЕЖДУ ЗЕМЛЁЙ И НЕБЕСАМИ
Настоящее каждомоментно превращается в прошлое. На их связи стоят эволюция и история, летописцы и наша память. Букет гигантский и многообразный. Думается, что даже трудно себе представить флориста, которому было бы посильно составить такой букет. Рождается совсем особая «икебана», постоянно обогащающаяся и не обречённая на исчезновение. Нет первого ростка, нет последней веточки в эфемерном существовании.
Я пытаюсь смотреть на происходящее обобщённо. Но в каждом слове и в каждой предлагаемой ситуации есть своё эго. Когда-то в детстве — попробуйте представить, это было до начала ВОВ 1941 года — до моих шести лет, я жил в Москве на Зубовском бульваре вблизи Крымского моста (не чужого над Керченским проливом, а московского — через Москву-реку). Сколько бы ни прошло лет, попадая в эти места и даже проезжая мимо, я чувствовал близость — отклик этих родных мест.
Перед глазами красивая картинка с двумя мирами, разделёнными витиеватой чертой. Кому-то покажется, что это красная линия и при этом домыслятся образы несхожих миров. Мне видятся разные тональности каждого из этих миров. Светлые и тёмные, розовые и серые — мне трудно выбрать любой из этих вариантов. Палитра граничных миров варьируется во снах и мысленно прикрытых глазах в зависимости от тематики видений, глубины проникновения в прошлое и будущее. Есть устойчивое представление перехода, переноса центра тяжести, устойчивости состояния через таинственную линию.
А может, линия водораздела — это неспешно текущая Лета… В смелом рассуждении о действиях в пограничном состоянии начинаешь чувствовать Лету более материализованной. Чувствуешь себя пловцом в этой реке, имеющим возможность некоторой свободы действий. Это мало похоже на реальность, но кто может взять на себя смелость сблизить пограничность Леты и слабые потуги исчезающего мышления…
В этих размышлениях от первого лица на предельно эмоциональные темы нет документальности воспоминаний. Это и я, это и запомнившиеся мне ситуации моих близких и друзей. В них правда жизни и большой букет противоречий и трудноразрешимых проблем, которые возникали, возникают или могли возникать у нормальных людей.
Жизнь каждого из нас это до некоторой степени набор клипов, управление которыми не всегда доступно собственному сознанию. В них есть эфемерная составляющая, отображённая памятью и безжалостно стираемая порой наступающим с годами Альцгеймером. И есть моменты, фрагментарно отражённые некоторыми материальными артефактами.
Здесь у каждого могут возникнуть бесконечные градации. Что-то дорого тебе, что-то может быть дорого и тебе (личный след) и другим (объективная ценность). Скромное колечко, подаренное когда-то подружке, волей судеб ставшей потом женой… Обручальное кольцо в нынешних американских традициях, стоимость которого соизмеряется с размером дохода жениха… Всё очень различно в памятийной «шкатулке», тем более, человека преклонного возраста. Есть прошлое-прошлое, есть прошлое-настоящее… С соответствующими клеймами — было или есть.
Даже при переходе через границу жизни кажется проблематичной судьба некоторых следов прошедшей жизни. Здесь, вероятно, живёт эфемерный отклик о «неконце», о продолжении какого-то существования символов — взаимодействия с более живучими частями жизни. Теми самыми документами и отпечатками былых дней.
Параллельная жизнь памяти, чувств и их материальных отражений. Взаимосвязь и единство, когда эмоциональные всплески касаются хранящихся артефактов. Совсем не обязательно материально: прикосновением, просмотром. Не менее полноценно чувствовать тепло их наличия в «загашнике».
Телега жизненного скарба наполняется год от года. Памятные события, круг интересов, какие-то ценности, документы… С собой через реальную, но плохо представимую, границу ничего не перенесёшь. Твою персону неясная сила с той или иной степенью «осторожности» переправляет через таинственную границу. Но и оставляя кое-что. Это как внезапно пооткровенничать с неожиданным собеседником. Ведь порой лучше помолчать или промолчать. Эти два стыкующихся процесса находятся в некотором равновесии, требующем личного участия.
С позиций восприятия личных архивов «со стороны» их можно, пожалуй, подразделить на несколько категорий. Назовём их безусловными, условными и личными. Ясно, что никто из наследников не выбросит золотое украшение, сохраняемое как семейный реликт. Но при этом для хранителя это в хорошем случае не золото, не драгоценные камни, это часть жизни, память добрых моментов ушедших лет. Наиболее вероятно сохранят выпуск журнала с сообщением о завершении мировой войны. Но сохранят ли коллекцию марок с неизвестными им редкими образцами — уже вопрос. Ну а документальные следы личных вех — тут и вопросы не возникают. Именно эта сторона сегодня в моей голове — не как памятные свидетельства, а как частицы жизни. Частицы жизни после жизни…
Когда ты мысленно прикасаешься к подобным артефактам и как бы решаешь их судьбу — status quo или уход в никуда, это не прикосновение к личной истории, это вынесение приговора. Со всей возможной несправедливостью эмоционального подхода, предопределённостью действия и результата. Некоторый аналог «тройки“ — и собственная голова на плахе…
Я отметил, что эти рассуждения и заметки это не переписывание воспоминаний. Но смотря оценочно на личный архив, отмечаю, что это индикация становления человека. В голове звучит голос Левитана, его последние новостные сообщения и приказы верховного главнокомандующего. Как память тех лет сохранились письма отца на листочках со штампами «Просмотрено военной цензурой». Не развязывая соответствующую папочку, я «вижу» картинку на лицевой стороне и непритязательный стишок:
— Дай, хозяюшка, напиться!
— Пей, солдатик дорогой!
— Хороша у вас водица.
— Да и ты неплох герой!
У кого-то может возникнуть недоумение: что может запомниться в такой плакатной зарисовке? Давнее мгновенье, касаюсь, как к всегда ожидаемому письму от отца из армии.
Да, тогда были листки-заготовки для писем — с одной стороны была картинка и место для адреса, с другой — разлинованное поле для письма. Без конверта листок складывался вдвое, заклеивался смоченной полоской с нанесенным клеем и отправлялся. Такая форма создавала удобство для ещё одного немаловажного дела — военной цензуры. Письмо легко вскрывалось цензором.
«Там царь Кащей над златом чахнет…» В золоте есть объективная, более или менее совпадающая ценность для разных людей. Для другого человека могут не быть «златом» листки бумаги, какие-нибудь записки, полученные письма — вехи другой жизни. С личными отметинами, реальными следами таких отметин — дело другое. Каждый предмет такого архива-коллекции — это совсем не общеценностный след, это мгновение моей жизни с тем или иным послевкусием. Когда я вижу советские ордена и медали, они дополняют мою память о военных известиях и военных салютах. В такт им я слышу напевы Леонида Утёсова. С особой болью — отголоском другой войны — я слышу на любом расстоянии нынешние разрывы российских ракет и бомб на землях Украины.
Есть моя собственная история страны с заметными вехами, отображёнными подборками некогда однодневных источников. Булгаков застолбил аксиому: книги не горят. До некоторой степени не горят и газеты… «Злополучный» Марр, породивший языковеда Сталина, Лысенко прихоронивший на многие годы генетику… Буржуазный националист Михоэлс, события в Венгрии и Чехословакии, дело врачей как погребальный звон для Сталина… События, события, события… Связываю себя по рукам и ногам, чтобы не утонуть в ветхостях и не начать выкладывать фотографии этих материалов. Что-то организовано так, что казалось важным застолбить прославляемую некогда информацию о ложных, неправых событиях. В большинстве из упомянутых тем — бравурные зачины перед предстоящими поминками. Социалистический оркестр буйствует, у меня на душе кошки скребут…
С эмоциональным напряжением беру Литературную газету с публикацией подлинного первоначального текста «Бабьего Яра». Не отрываясь, читаю-переживаю перипетии, связанные с этой публикацией и последующей кампанией поношения. В этой же связи программка второго (и последнего) исполнения 13-ой симфонии Шостаковича в Большом зале Московской консерватории, где довелось быть в тот вечер. Незабываемый вечер…
Эта часть памяти прошедших лет, выборочно выделенная личным восприятием, до некоторой степени только обширная преамбула. Основная боль, раздумья и не определённые решения в другой части багажа памяти.
Бытовые вещи и письма — это совсем другие ипостаси. Они ведут по прошедшим годам. Как зачастую ни сумрачны подобные темы, но в них бытует жизнь в значительно большей степени, чем уход из неё. Положа руку на сердце, мы сознаём, что совсем другое существование появляется, когда все подобные варианты не возникают, когда «овощное» существование заменяет всё прожитое.
Мысленно прикасаешься к этим письмам былых лет. Ты же не счёл нужным говорить о них с теми, кто может потом увидеть их. Что же изменилось в этой разглашённости после твоего ухода? Твоё восприятие, значимость, потаённость, влияние на какого-то ещё? Вероятно, не изменилось ничего или почти ничего.
Так, может, самое естественное в это момент раздумий о предстоящем не по твоей воле надвинувшимся шаге помочь параллельно существующим частичкам сделать аналогичный переход в иной мир. Так сказать, нивелироваться, раскрошиться. Шредер готов к услугам. Но как совместить моменты. В твоих силах решить судьбу ухода свидетельств только пока у тебя есть сознание и сила для этого. Но это не твой конец. Ты остаёшься без частицы твоей жизни, столь дорогой для тебя на протяжении десятилетий, многих десятилетий. Вид эвтаназии. Готов ли ты на это?
Что-то было высокое в давних традициях захоронения человека с дорогими для него символами (не без перехлёста в таких понятиях).
Можно ли представить человека, который решил лишить себя руки, чтобы гарантировать, что она в дальнейшем не будет болеть? «„Абсурд“», —скажет каждый нормальный человек. В моём представлении, уничтожение дорогих для тебя символов из-за неясности их послежизненной судьбы из этой же области. Но проблема же может возникнуть: рука может заболеть, а сохранение личных архивов может оказаться критическим для мнения о тебе или связанных с тобой людей. В праве ли ты создавать ситуации таких уже неподконтрольных тебе возможностей? Для меня — нерешённый вопрос…
В этой связи уже много лет из головы не уходит история, некогда поведанная мне близким другом, потерявшим после тяжёлой и долгой болезни свою жену. Ушедшего в другой мир уже ничего не покоробит. Это были свидетельства эпизодов параллельной жизни. Но сохранившиеся отголоски былых событий (не буду вдаваться в оценку их и причин их природы) нокаутировали человека, который до последней секунды жизни своей жены не видел ничего более важного, чем помощь ей. Этот конверт на многие годы породил тяжёлые переживания и размышления.
Возникает дилемма о праве человека переносить какие-то проблемы из своей реальной жизни в послежитие. Тем более, если это касается не только его одного, но и круга близких (или некогда близких) людей. С некоторой степенью жёсткости, а может быть, саможестокости, подобные проблемы человек должен взять на себя. Пусть и слабеющей рукой, по простецки, говоря, подбить бабки, не дожидаясь критического часа, снять подобные вопросы. Старая ситуация, старые проблемы… Вспомнилась история незаурядной Фаины Раневской, уничтожившей в последний момент, определённый самой для себя, свои архивы. Трудно представить её состояние с пеплом дневников и писем… Это та боль, которая вряд ли заглушается до последнего мига. Я не могу представить продолжение жизни без хранимых документов и писем. Я не могу представить, что их содержание станет известно кому-либо после меня. Это моё, это часть меня.
Реальная жизнь порой обрушивает на человека неимоверные невзгоды. Пожары, взрывы, всёуничтожающие наводнения, смерчи, извержения вулканов… В мгновение уничтожается бесконтрольно всё. Человек обездолен, человек страдает в своём бессилии. Но находит силы выйти из такого обвала. В ситуации памяти, потенциально опасной для себя и близких людей, по-видимому, надо погрузить себя в такой смерч избирательного уничтожения, страдание, переживание и восстановление…
Даже придя к такому решению, остаётся временна́я проблема. Так хочется отодвинуть от себя тяжёлое событие. Кажется, ещё не наступил критический миг… И так легко его пропустить. Мощность неприятностей почти математически является функцией силы боли, помноженной на время действия.
Кому-то может показаться надуманными масштабы душевного неспокойствия от сохранности давних свидетельств событий жизни. Ведь вне зависимости от ощущаемости материальной они живут в мире эмоциональном. Так и не так. Мы помним в деталях любимые нами картины, но, приближаясь в музее к ним, мы погружаемся в другую ауру.
Как бы для самоуспокоения можно твёрдо сказать: я жив ещё! И не в рамках биологических процессов, а в осознании себя думающим и оценивающим индивидом.
В счёте прожитых лет особенно на их склоне есть особые таинства взаимодействия с малой предсказуемостью предстоящего и с многогранностью собственных эмоциональных суждений о перешагивании жизненного барьера. Нет весов, позволяющих порционно взвесить прожитые годы и события, а потом удовлетворённо снять их с чаши весов подобно рыночному товару. Трудно, невозможно найти эквивалент. Эквивалент, удовлетворяющий мечущийся мозг.
Прожитая жизнь мало похожа на авторский столп, увешанный незапечатанными конвертами. Это до некоторой степени — при взгляде со стороны — тайна за семью печатями. Эта тайность двухфакторно прикрывается сутью: интересны ли личные нюансы для других, и в праве ли сторонние пытаться озвучить ушедшие личные события не своей жизни…
Но в данный момент я смотрю на весь букет взаимосвязи не со стороны, а со своего минималистского холмика — что я могу, что я хочу… Годы насыщают опытом, позволяют на многое смотреть как на уже освоенное, свысока. Возможно, поэтому пожилые люди порой склонны к менторству, поучениям с высоты психологически достигнутого уровня. Иногда для этого есть основания. Но даже в этом случае совсем не часто собеседники готовы воспринимать подобные поучения.
В данном случае я пытаюсь делать выводы для самого себя. Полезно ли это — большой вопрос. Но совершенно определённо, это не может вызвать антагонизма. Для меня есть глубокая взаимосвязь вне зависимости от давности исходных событий между сохраняющимися «отголосками» былого и сегодняшнего мироощущения.
Эх, дороги…
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Снег ли, ветер, —
Вспомним, друзья!
Нам дороги эти
Позабыть нельзя.
Годы приносят немощь и хвори. От их восприятия трудно куда-либо укрыться. Но пока работает мозг (не дай бог, иного состояния), возникают и человеческие чувства, эмоции, проблемы. До некоторой степени это взгляд в не своё будущее, точней: в своё после последней точки, уже без тебя… Порой даже трудно самому не удивиться их мнимой реальности. Совсем не во снах…
А может,
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди…
Счёт дней конечен. Ни кусочек хлеба на рюмке водки, ни сочная эпитафия, ни поклонения дорогим мне артефактам… Доброе слово с улыбкой близких мне людей…
* * *
Вероятно, весь круг затронутых проблем очень условен и локален. Ведь приход в этот мир, жизнь и расставание каждого человека жизненно заметно только для очень ограниченного круга людей. А для других — в лучшем случае, повод для поздравления или сочувствия.
Кажется, это останется одной их нерешённых для меня личных проблем…
C’est la vie — Се ля ви…
