ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Здесь все соткано из противоположностей: старое и новое. Многоэтажное современное здание, в котором банк, почта и несколько магазинов, соседствует с лачужкой времен Османской империи. По вывескам хоть составляй справочник ведущих западных брендов, а рядом с магазином модной одежды киоск с пряжками, кепками, шнурками и войлочными тапочками, сработанными как будто в подпольных цехах бакинского бизнеса.

Борис Неплох

ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ ЕСТЬ ГОРОД ЗОЛОТОЙ

Иерусалимские дома в белых кителях  похожи  на моряков в южных широтах. Солнце льет своё золото день напролет. Такое ощущение радости от «червонного на белом» вызывала у меня в детстве обертка шоколада «Золотой якорь». И ведь, если вдуматься, золотой якорь – это груз прошлого, наших воспоминаний, но это и опора.

 Небо в Иерусалиме – низкое, как будто, рукой до него можно дотянуться и цвета ангельского:  нежно-голубого.  Из окна гостиницы был виден кусок небесной лазури  и белые дома, спускающиеся с горы …

24 марта 1991-го года спецрейс израильской компании «Эль-Аль» из Варшавы  доставил нас в аэропорт имени Бен-Гуриона. От волнений и дорожного сумбура забыли, что это день нашей свадьбы – седьмая, «медная» годовщина!

Мы спускались по трапу. Жена несла в пеленках нашу девятимесячную дочь, я вел за руку шестилетнего сына.

По поводу особой прочности баулов, приобретенных в Доме быта возле синагоги: лямки  порвались еще на Варшавском вокзале. Пришлось их перевязать кое-как. На сдаче багажа баулы снабдили специальными бирками  и унесли в какие-то дальние закрома. Получить их со склада в Тель-Авиве удалось лишь через полгода. А пока надо было обходиться тем, что взяли с собой  в самолет: немного детских вещей и кое-какие необходимые на первое время мелочи.

В Иерусалиме бурно цвели олеандры, волосатые пальмы растопырили свои ветви-лапы, как будто удивлялись: из зимнего Ленинграда и сразу в тропическое лето!

Гостиница «Шалом». Она и сегодня на том же месте, в квартале Бейт Ваган:  отель четыре звездочки,  мраморный холл, «супер»,  а в 1991 году это был Центр абсорбции – общежитие для вновь прибывших, с общей для каждого этажа кухней.

Наш номер на пятом этаже: кровати, застеленные синими покрывалами, белый, вроде кухонного,  стол, казенные стулья.

Изредка появлялся тараканий царь. Он был размером с детскую ладошку, радужно светился, шелестел усами. Жена и дети вскрикивали, а мне приходилось свершать над ним мученическую казнь: я накрывал его обрывком русской газеты и пытался ухватить за жесткие бока. Царь не давался, выползал из-под газеты на руку, вызывая неприятные мурашки: «Стоять, сопротивление бесполезно!»

То и дело громыхал  лифт. По субботам он перемещался самостоятельно «вверх-вниз», распахивая двери на каждом этаже, как в итальянском неореалистическом кино. Дочь, едва научившись ходить,   норовила заскочить в кабину лифта. Глаз да глаз за ребенком!

Гора Герцля –  ее изрезанное морщинами  каменистое лицо, иссушенное солнцем и слезами, ее священные могилы, но ведь какое ликование в природе – зелень листвы, строгость камня, пение птиц. Смотри на небо, вдыхай запах иерусалимской сосны и ливанского кедра, пей клубничную воду на сиропе Святой Земли.

От нашей гостиницы до Стены Плача час пешком. Западная стена Храма, пульсирующая неземными биотоками.  Церковь Гроба Господня – космический корабль, устремленный в небо. Дуга на руинах синагоги Рамбама как мост из прошлого в наше столетие. Иерусалим – основа мирозданья.  Прав Иоанн Златоуст: три кита лежат здесь, а на них — земля.

В югославскую пишущую машинку апельсинового цвета  вставил лист бумаги и напечатал:

УВИДЕТЬ ИЕРУСАЛИМ  ВПЕРВЫЕ

«Здесь нет привычной архитектурной геометрии – Монферран и Росси не расчерчивали циркулями этот город, не возводили в нем каменных палаццо, не прорубали регулярных парков. И мосты не отражаются здесь в свинцовой воде. И золотые шпили не прорезают небо. Конных памятников вовсе нет, фигур в распахнутых пальто из бронзы, подавно. Улицы в Иерусалиме текут свободно. То сливаются в один поток, то делятся на ручейки-переулки. Улица Яффо впадает в Старый город, как Волга в Каспийское море. Течет неспешно, меняя временами русло. Автовокзал – оживленная пристань на ее берегах.

Вот, сделав плавный изгиб, подходит двухъярусный экспресс «Иерусалим-Тель-Авив»: езда и аттракцион одновременно. К автобусу тянется очередь, а в ней полное смешение стилей: хасиды в бобровых шапках купеческой вольницы и в белых полотняных чулках как тореадоры; супружеские пары из промышленно-развитых государств; монахи, как будто сошедшие со страниц Лескова или Рабле; новоприезжие в шортах и футболках с благотворительных складов; мальчики в хаки, таскающие маслянисто-черные «узи» своих подруг в знак сердечной привязанности, и сами подруги: пилотка под погоном, серьги-висюльки, макияж, а также просто граждане Израиля всех возрастов.

Утром и днем на автовокзале деловое оживление, бойкая торговля фалафелями и прохладительными напитками, а по вечерам лотошник предлагает вареную кукурузу с солью, как в каком-нибудь зауряд-Черноморске.

Про улицу Яффо писала еще Сельма Лагерлеф, в своем романе «Иерусалим». Сюжет заводил сюда время от времени главную героиню. Было в романе описание улицы с невиданными домами, и, кажется, что-то говорилось о ее предназначении соединять Иерусалим с портовой Яффой.

Здесь все соткано из противоположностей: старое и новое. Многоэтажное современное здание, в котором банк, почта и несколько магазинов, соседствует с лачужкой времен Османской империи. По вывескам хоть составляй справочник ведущих западных брендов, а рядом с магазином модной одежды киоск с пряжками, кепками, шнурками и войлочными тапочками, сработанными как будто в подпольных цехах бакинского бизнеса.

Оформление витрин – особый разговор. Вот в окне магазина игрушек вертится на трапеции сутки напролет тряпичный клоун: о таких говорят: заводной! Британские королевские гвардейцы в красных мундирах и медвежьих шапках – деталь рекламы магазина мужской одежды. А  вот вспорхнула на уровень второго этажа невеста, сюда бы еще жениха, корову и витебский домик с трубой – и было б как на картине Шагала, но это только свадебное ателье. Для новых жителей скидка.

Идем мимо маленьких магазинчиков, где продается всё — от дамской галантереи до полицейских наручников (24 шекеля за пару), мимо бюро путешествий: «А вы бывали на Канарских островах?», мимо гостиницы «Цезарь» — на фронтоне римский профиль в лавровом венке, своеобразная дань прошлому, мимо столярных,  слесарных, переплетных и прочих мастерских – туда вниз, где шумит иерусалимский рынок Махане-Иегуда – молочные реки, кисельные берега.

Утро. Гремят запоры и взлетают стальные жалюзи. Автобусы сдерживают свой вираж. Тендеры, пикапы, фуры – посланцы далеких и ближних кибуцев, груженные плотно, неторопливым линейным строем выходят на главный базарный проспект и замирают возле фруктово-овощных пакгаузов.

Дары Ближнего Востока, источающие солнце: янтарно-желтые с подпалинами бананы, клубника, что рубин. В садках плещется жемчужная рыба. Торгуют одни мужчины, громко выкрикивают названия и цену. Когда несколько человек одновременно что-то орут на напевном наречии, создается впечатление итальянской комической оперы: непонятно, но красиво.

По утрам на рынке нередки монахини из окрестных монастырей. Ходят парами: мать-келарница ( она деньги достает из бисерного мешочка), а с ней помощница. Кармелитки  — молчуньи: глаза в землю, четки перебирают. А русские монахини словоохотливы. С удовольствием похвалят товар и продавцу еще поклон отвесят.

– Чеснок, матушка, 24 шекеля! – изумляется черница.

И правда. Чеснок – этот главный компонент еврейской кухни в изгнании – поднялся в цене до оглушительных высот.

Часам к двенадцати рынок уж полон, но без сутолоки. Жарко. Мухи летают. Хорошо возле холодильников. Там, где сыры с рокфоровой паутиной или куры в гинекологических позах. А рыбам плохо – взор поблек, губы в трубочку, агонизируют прямо в садках.

Идем дальше. Мимо фаланги фарфоровых зайцев и ковра «Олень на водопое». Изображенный олень, видимо, ранен. За ним другой плетется – там вдали, по плюшевому полю. Тут же, где ковер, висят хоругвями платья, юбки, кофты, рассчитанные на мощные предплечья. А на прилавке рядом мужской ассортимент. В Израиле обновлять гардероб на рынке  — судьба бедных или неприхотливых – тех, кто махнул на себя рукой. Неделя-две и выцветет, поползет, разорвется по швам. Обманут, в общем!

Торговец авокадо с глазами Иосифа-плотника с картин амстердамской кисти отвешивает свой товар.

О, темно-бурые вишни в начале мая! Трепетная нота фруктово-ягодной гаммы! «Си бемоль» в лунную ночь, сыгранная на гобое. Пройти мимо и не остановиться – ни за что!

Преступлений против личности на базаре почти не бывает. Карманники редки. Но могут стянуть сумки с продуктами. Занимаются этим чаще дамы из бедных предместий. Пойманные за руку говорят одно и то же: «Ошибка»!

С приходом темноты есть риск столкнуться с настойчивым эксгибиционистом. У этих несчастных только и забот, что потереться о чье-то тело. Обернётесь, ускользнет, паршивец, как мыло в бане. Можно лягнуть его побольнее, не оборачиваясь. Можно позвать на помощь: «Миштора»! «Полиция»!

Если на рынке звучит песня, значит, дело идет к вечеру. Продавцы еще громче кричат. Цены падают. Надо пользоваться…»

***

Я поставил многоточие и пошел отправить материал факсом в газету. На следующий день стучит в дверь переполошенная администраторша:

– Там внизу, на регистрации, вам звонят из Тель-Авива, сказали срочно позвать.

Бегу вниз.

– Здравствуйте, это газета «Время», – раздался  чей-то тревожный женский голос. – Факс сожрал кусок вашего текста, я направляю к вам  курьера, он приедет, примерно, через час. Передайте материал ему.

Был май 1991-го… Докомпьютерный, доинтернетный век!