ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Когда же время замедляет бег,
Бессилен всемогущий человек,
И для того есть множество причин.
А счёт на дни идёт – три, два, один…

[Дебют] Галина Каган

О, ЭТО ВРЕМЯ

***
Как взвесить время? День, неделя, год –
Порою тяжелы они, как бремя,
Порой на крыльях направляет нас в полёт
Мелькающих минут таинственное племя.
Как взвесить время? Мерою какой?
И на каких весах? Как взвесить час разлуки?
А час любви? А тишины ночной
Волшебные чарующие звуки?

И груз веков, хотим мы или нет,
Ложится человечеству на плечи,
И до сих пор трещит его хребет
От тех колымских непосильных лет,
И гнут к земле освенцимские печи.

Ушедший год – какой тяжёлый год!
А для кого-то – радостный и лёгкий!
И стрелка на весах качнётся и замрёт.
О, это время, кто его поймёт?
Моё – со мной родится и умрёт,
И звездочёт за ним закроет скобки.

Ну а пока мой верный, старый конь,
Впряжённый в лет тяжёлую карету,
Ещё бежит, ещё в глазах огонь,
С трудом уже, но тянет на подъём,
Не думая, что где-то ждёт Харон
И серпантин дорог впадает в Лету…

***
Куда уходит время? В никуда,
Как будто в землю талая вода
Летит назад, толкая нас вперёд,
А, может быть, всё и наоборот.

Когда же время замедляет бег,
Бессилен всемогущий человек,
И для того есть множество причин.
А счёт на дни идёт – три, два, один…

Остановилось время – срок истёк,
А ты от этой мысли так далёк,
Ещё хотел бы повернуть всё вспять,
Хотя б на миг в руке его зажать …
Но нет, оно уходит навсегда.
Но нет, оно уходит в никуда.
Ну что же, помаши ему рукой –
До встречи на орбите неземной.

Разговор о счастье

Поговорим о счастье. Вы не против?
Могу нарисовать его портрет
Ещё один из множества полотен,
А вы мне скажете – понравился иль нет.

Должна признаться вам – я не художник,
Я просто женщина, и в этом весь секрет.
Я личный враг всех истин непреложных,
Давным-давно исчез их ложный след.

Смешаю краски, подготовлю кисти,
Мольберт поставлю где-нибудь в лесу,
Почувствую, как исчезают мысли,
Рука бесстрашно тянется к холсту…

И кисть сама, по щучьему велению,
Уже глаза рисует без ресниц,
Рот приоткрыт, как будто в изумленье,
И перья шляпы в отблеске зарниц.

Но все черты размыты и нерезки,
Изменчивы, как фрески облаков
По голубой небесной занавеске,
Нас отделившей от иных миров.

Портрет готов … Смеётся! Что за бестия!
А может быть, как Сент-Экзюпери
Нарисовать коробочку с отверстием?
И счастье там, лишь дверцу отвори!

И опять

Ох, уж эти евреи! Виноваты во всём!
Их казнят и сжигают, воскресают – Христом …

И опять их устами глаголет истина,
И опять в их продолговатых глазах
Загорается огонь надежды,
И опять их удлинённые пальцы
Исторгают из струн божественные звуки,
Оставляют на белых полотнах таинственные краски,
А в ученических тетрадях –
оттиски внезапных озарений мысли и чувства.

И тогда Природа – истинная женщина,
Будто испугавшись, что с неё будут сняты
И брошены под ноги оголтелой толпе
Последние одежды, скрывающие её тайны,
И она предстанет перед этой толпой
В своей беззащитной наготе
И будет зацелована до смерти
Ещё не насытившимися устами
И разорвана на части алчущими руками.

И тогда она, чтобы спастись,
Опять, в который раз
Бросала под ноги толпе тех,
Кто услаждал её слух и зрение,
Кто понимал её с полуслова,
Кто внимал ей в тишине.
И опять шёл на плаху этот народ …

И когда дым костров
Укрывал её серым покрывалом безразличия
и коростой злобы,
Когда она начинала задыхаться
И сердце в исступленье замирало –
Едва заметным жестом она останавливала толпу,
И опять взывала к мудрым и печальным глазам,
И просила простить, понять и помочь.

И тогда всё начиналось сначала…
И опять вспухшие и искусанные до крови губы
Начинали вещать забытые истины,
И опять все было прощено и забыто,
И опять в выкатившихся от ужаса и пыток глазах
Загорался слабый огонек надежды.
И опять эта надежда была обманута,
И опять … и опять… и опять …

***
Пересаживать старые деревья?  Но это же глупо,
И кому могла прийти в голову эта нелепая мысль?
Какому-то старому еврею, туманным утром,
Когда мысли в голове так перепутались,
Будто между клубками ниток побегала мышь?
Но мышь убежала, а мысль осталась.
И вопреки логике и смыслу вещей
Пересаживают старые деревья – какая жалость,

А ещё все твердили, что нет евреев мудрей.
И ведь давно всем известно, что старые корни
на новой, самой мягкой, святой земле,
Как их ни лелей, будут старую помнить,
Хоть та была твёрже и холодней.
И ведь давно всем известно, даже не самым мудрым,
Как долго пересаженное дерево будет болеть,
И как больно будет весною и трудно
Почкам прорезаться и прозреть.

Пересаживать старые деревья?
Поверьте, не так уж глупо!
Кого-то же осенила эта прекрасная мысль!
И вот уже их пересаживают поодиночке и группами,
И что самое странное – многие прижились!
И что самое странное – цветёт, плодоносит,
Благоухает весной Гефсиманский сад
И под сенью старых деревьев молодая поросль
Тянет к солнцу свой любопытный взгляд.
В вечность уходит время, растворяется во вселенной,
Но светит всё то же солнце, та же блестит луна,
И бесценный изумруд Мёртвого моря
Притягивает, словно омут, словно сладкий глоток вина.

И может быть, в этом-то всё и дело?
И если листать историю нашей страны назад,
Когда-то пересаживали деревья из этой
нам Богом данной.
Значит пора возвращаться и свечи зажечь в Шабат.

Пересаживают старые деревья.

***
Я из тридцать седьмого,
Того гиблого, злого,
Года пыток, расстрелов и чёрных машин,
Подъезжающих к дому,
Моему и другому,
С силуэтами в окнах поседевших мужчин.

Я из тридцать седьмого,
Из немого, слепого
Года ужаса в душах матерей и отцов.
Их уводят от спящих,
От зовущих, кричащих
Ангелочков, летящих на родительский зов.

Я из тридцать седьмого,
Листопада живого,
Дождь и слёзы смешались в сентябрьской пыли.
Я ещё не рождённой,
К двери прислонённой,
Всё молилась: «О, Господи!».
Мимо прошли …

Я из тридцать седьмого,
Где гноили за слово,
Убивали за песни, за веру и честь.
Но слова Мандельштама,
Как молитвы из храма,
Будто птицы по небу продолжают лететь.

И я слышу их, слышу,
Но всё тише и тише.
Удаляются души, исчезают вдали
Из того рокового,
Из тридцать седьмого,
Где за мамой и папой пришли, не прошли.

Баллада о стакане

Жил на полке стакан, он казался мне странным,
С виду круглый, наощупь он был многогранным.
Эти грани решилась я пересчитать,
Прикасаюсь к ним нежно –
Раз, два, три …   двадцать три … тридцать пять …

Сколько их? Неужели со счёта я сбилась?
Или истины тайна на миг мне открылась
И шепнула на ушко: «Вы могли б догадаться –
Всё зависит от чуткости ваших пальцев.
Инструмент, как известно, не вполне совершенный,
Есть, конечно, точней для таких измерений,
Но стакану важнее не точное знание,
А волшебное, нежное ваше касание».

Да не просто касанье – я ищу их, шлифую,
Я хочу проявить красоту их немую,
Ювелир и огранщик, я пальцы стираю,
вот последнюю, сотую, грань я считаю.
А что дальше, за гранью последней – не знаю,

Может, время пришло в воду мне превратиться
И в стакан этот струйкой прозрачной пролиться,
Чтобы стать словно он серебристо-стогранной
И остаться навеки красотой безымянной!?

Из такого стакана не просто напиться…

Может, лучше бы круглым стаканом родиться?

***
Природе незнакомо слово вдруг,
Неспешно лето переходит в осень,
И не спеша раскрашивает круг,
И ветром метки жёлтые разносит.

И изморозь, предвестник холодов,
Пронизывает утренние листья
И серебрит полозья проводов,
И ждут зимы рябиновые кисти.

И лишь потом, тревогу объявив,
Зима завьюжит снежные метели,
Пуховой шалью головы прикрыв,
Из-под ресниц сурово смотрят ели.

Но постепенно удлиняя день,
Небрежно солнца луч скользит по крыше
И незаметно укорачивая тень,
Прелюдию весны капелью пишет.

И собирая капельки росы,
И пеной волн любуясь и играя,
И вслушиваясь в грозные басы,
Родится ливень середины мая.

И лишь Любовь приходит вдруг –
Случайный взгляд… Случайный звук…
Случайный голос, сердца стук,
Случайное касанье рук…
А может быть – не вдруг, не вдруг,
И вовсе не случайно,
Из расстояний и разлук
Любви восходит тайна…

Следы на песке

Легко следы оставить на песке
И на тропинке, занесённой снегом,
Когда идёшь куда-то налегке
С единственною мыслью о ночлеге.

Хранит следы тропа после дождя,
Грязь, глина и примятая росою
Трава и память глупая моя –
Вздыхают словно тесто под рукою.

Да толку что – мчит к берегу волна,
Мгновение – и нет следа в помине,
Был снег, осталась талая вода,
Лишь солнце в ней, как золото в витрине.

Как-будто бы и не было меня,
Шагающей по маленькой планете,
Меня уносит ветер бытия…
Мой след исчез, растаял на рассвете…
лишь тайны слов рассыпались во мгле,
и голос – россыпью по утренней земле.

Ночной Иерусалим

Спят дети. Ночь. Иерусалим,
Многострадальный старый город.
Он ночью странно нелюдим,
Только по крышам бродит Воланд,
Эй, кто-нибудь, поговорим?
Но все молчат, давно известно –
С ним говорить нельзя, ведь бес он,
А притворится – херувим!
Так пусть исчезнет в поднебесье,
Как едкий дым!
Спят дети, спит Иерусалим…
Лишь сны по улицам летают,
Ещё не скоро рассветает…
На узкой улочке окошко
Чуть светится, ведёт дорожка
К дверям открытого кафе.
Веками стёртые ступени,
И манят запахи и тени,
Там Эвридику ждёт Орфей
В обнимку с арфою своей.
У стойки двое и молчанье,
И еле слышное дыханье
Гитарных струн – любви союз,
И гитарист играет блюз …

Тель-Авив

 Я брожу по Тель-Авиву,
Слушаю экскурсовода,
Предо мной неторопливо
Проплывают годы, годы …
Я ступаю осторожно
По следам в песчаных дюнах,
Плыли тут по бездорожью
Корабли поэтов юных.
Белый парус, алый парус
Жаркий ветер подгонял,
Крыльями волны касаясь,
Стих взошёл на пьедестал.
Был наград не удостоен,
Но витает где-то здесь,
Время победивший воин
С рифмами наперевес.

***

Мне снился сон – сам Бог меня спросил:
«Кем хочешь быть ты – скульптором иль глиной?»
Моя душа, собрав остатки сил,
Пролепетала: «Быть хочу Галиной».

Наверное, ошиблась – просто  звук
Отчаянья ворвался в слово глина.
Не скульптор я, нет твёрдости у рук,
И не гожусь для лепки, я – суглинок.

А этот звук, случайный, словно вздох,
Звучит во мне от самого рожденья.
Так и живу, и правит мною слог
По своему, не моему веленью.

Иду за ним – куда он заведёт?
В каком краю ему ответит эхо,
В каком лесу спасение придёт
Увиденной зарубкой дровосека?

И кажется – вот руку протяну,
И на ладонь, подставленную ветру,
Вдруг сядет бабочка, мой проводник в страну
Безмолвия, а может быть, бессмертья…

И просыпаюсь. В сумраке ночном
Ещё кружатся призрачные тени…
Но близится рассвет … и солнечным лучом
Стирает образы и тайны сновидений.

Сыну Саше

Нам сорок лет, нам сорок бед
На долю выпало нести,
И каждый день встречать рассвет,
Как в трудный бой вдвоём идти.

Нам сорок лет, нам сорок бед!
Быть может, ещё будет случай
И нам поможет пистолет
И самурайский меч могучий,

И враг невидимый падёт,
И майский гром по поднебесью
При блеске молний нам споёт
Свою приветственную песню.

Нам сорок лет, нам сорок бед,
Но день встречаем мы с улыбкой.
Луч Солнца, возвестив рассвет,
смычком провёл по синей скрипке…

***
Я прислушиваюсь к дождю,
К его вечно тревожному звуку.
Так индейцы внимали вождю –
Не дай бог пропустить ни звука.

Как таинственно льётся речь
В этом древнем и мудром племени,
То смычок посылая, то меч,
Чтоб пробиться сквозь толщу времени.

И, смущая душевный покой,
Бьётся в окна дождя морзянка.
Я к нему прикасаюсь рукой –
Жду божественного подарка.

***
Я по радуге, я по радуге,
Я по радуге поднимусь,
По ступенечкам лёгким веничком
До вершины её пройдусь.

Высь манит меня белым облаком,
Ветер сбросить вниз норовит,
А вверху надо мною сполохом,
Алым сполохом небо кровит.

На вершине, как на скамеечке,
Посижу в тишине – помолчу.
Свистну, кто-нибудь, брось копеечку,
Решка выпадет – полечу.

Надо мною звёздное крошево,
Голос твой не даёт уснуть.
Над скамеечкой той заброшенной
Даже ветру не ведом путь…

***
Всего и нужно – капелька дождя –
И по воде уже пошли круги,
Кружась и растекаясь, и дрожа,
Они дошли до берега реки.
И принял жёлтый ласковый песок
Невнятный след трепещущей волны.
Ему-то совершенно невдомёк,
Что виновата капелька дождя.

Синяя птица

 Что-то мне сны перестали сниться,
Что-то мечты перестали мечтаться,
Но почему-то Синяя Птица
Села на ветку мою распеваться.
Лапки расставила, спинка прогнулась,
До, ми, фа, соль … и педали коснулась,
Пёрышки чистит, смотрит в окошко,
Переступает с ножки на ножку.
Я подпеваю нежно и грустно.
Дождь за окошком. Кружится люстра.
Память бесстыжая слёзы смахнула,
Птица крылом своим синим взмахнула
И улетела в дальние страны.
Странно….
Годы проходят, дожди за окошком …
Листья ковром устилают дорожку,
Синяя Птица часто мне снится.
Что ты хотела сказать мне, синица?

***
Наливается небо дождём,
Но до края никак не нальётся
И на землю никак не прольётся
Перевёрнутый вниз водоём.

Наливается сердце тоской,
Но до края никак не нальётся
И слезами никак не прольётся,
И никак не прольётся строкой.

Но однажды до края дойдёт,
Переполнится чаша терпения,
И низвергнется ливень с высот
И родится стихотворение.