Правда и ложь – любое произведение искусства содержит в себе эти основополагающие элементы. И если художнику удалось добиться, чтобы художественный вымысел казался правдой, а реальность не выглядела ложью, то он создал настоящее произведение.
РАССКАЗЫ О ДЕТЕКТИВЕ РЕБ МЕЙЕРЕ ОКУНE
Перевела с идиша Юлия Рец
№8. «Хад-Гадья» с острова Кюрaсао
1
Мобильный телефон разбудил его коротким звонком, как щелчком по носу. Коби, все еще не открывая глаз, потянулся к тряпичной сумке, лежавшей с правой стороны на втором шезлонге, и придвинул ее поближе. Не иначе, как шеф-редактор опять прислал ему сообщение. Он уже забросал его сообщениями. Поднеся мобильник к лицу, Коби быстро пробежал глазами короткие строчки. Так и есть – это шеф. Как будто не знает, что Коби взял неделю, точнее всего-то шесть дней, чтобы сделать передышку в работе. В конце концов, он не Агата Кристи, и не Жорж Сименон, и даже не Майкл Шейбон… Он тот, кто он есть – Арпаткан, и еженедельно поставляет свои детективные истории журналу «Пик-Ап».
Ясное дело, «Арпаткан» – это его литературный псевдоним. Настоящая его фамилия Шварц, Коби Шварц. Когда он только начинал писать свои детективные истории, почти десять лет назад, его коллега, один матерый журналист, как говорится, мужик с яйцами – полушутя-полусерьезно сказал: «Ну вот! Еще один Шварц-Черный! Вся пресса уже зачернела». Тогда юный Шварц этот антисемитский выпад проглотил, не желая связываться со старым придурком, и только тихо пробормотал в ответ: «Будьте осторожны в тёмной комнате!»
Тем не менее, уже начав регулярно печатать свои еженедельные детективные истории, Коби стал подписываться псевдонимом «Арпаткан», что означало на иврите – «искатель приключений», «авантюрист». Это прозвище Коби получил много лет назад в Израиле, еще когда учился в средней школе. Приятели прозвали его так за особый талант постоянно попадать в истории. Причем, Коби не только сам впутывался, но и тащил за собой других, да так в этом преуспел, что ему верили и покорно шли за ним. Так, однажды, он выдумал историю, будто огромный кратер рядом с южным городком Мицпе-Рамон был когда-то посадочной площадкой для инопланетных кораблей космических пришельцев. «До сих пор еще находят здесь следы тех далеких гостей!» – Коби буквально захватил нескольких друзей своим рассказом. Доказывая, что это не вымысел, он показывал им серебристую потертую штуковину, похожую на паука, которую он якобы купил у одного бедуина, уроженца тех мест. Вся история с поиском следов пришельцев в Мицпе-Рамоне закончилась сама собой, когда Коби и парочка его друзей, из самых преданных, были задержаны при попытке залезть в кратер, и их продержали целый день в полиции, пока родители не приехали за ними.
Быть писателем в криминальном жанре было его призванием, хотя он и работал над докторатом под названием: «Родственные элементы еврейской Агады и христианских легенд». Три года заняли у Коби поиски этих «родственных элементов», пока не понял, что прежде, чем он их найдет, эти самые «элементы» похоронят его в библиотеке среди толстых потертых книг и свитков, как в склепе.
Он уже понемногу печатался в дешевых журнальчиках, чуть ли не бесплатно, пока один его знакомый, служивший редактором в популярном толстом журнале «Пик-Aп», не предложил ему прислать рассказ в редакцию. И представьте себе, это сработало. С ним было заключено соглашение, по которому он был обязан еженедельно поставлять детективную историю объемом в четыре тысячи слов. Так и повелось. «Арпаткан» обрел популярность.
Коби поднялся с шезлонга и окинул взглядом роскошную панораму побережья. Этакий райский уголок, а он должен оторваться от всего этого и идти писать про убийства и кровь, и про умного реб Мейера Окуня, Любавического хасида и частного детектива. Коби придумал своего героя, вдохновившись образом честертоновского отца Брауна. Почему бы и нет? Священник может иметь талант детектива, а хасид – нет? Как бы то ни было, читатели «Пик-Aпа» на это клюнули, и реб Мейер Окунь пользовался успехом, ведя свои головоломные расследования из номера в номер.
Коби изрядно злился на редактора; ведь он перед отъездом положил ему на стол новенький, только что с пылу, с жару рассказ «Отравленная неделя» – шефу, видите ли, не нравится, что все дела происходят летом, и новый номер был посвящен двойному празднику «ханука-рождество» – американский образец религиозной политкорректности. И он, Арпаткан, который приносит изданию тысячи читателей, должен соответствовать «сезонной тематике журнала». «Аз ох ун вэй!» – так наверняка сказал бы реб Мейер Окунь.
Но, по правде говоря, все было сложнее. Коби сам чувствовал, что последние несколько месяцев дались Арпаткану тяжело; что его реб Мейер стал допускать досадные ошибки в работе, несколько раз прозевал важные детали, все чаще прикладывался к стаканчику водки, и даже несколько раз подумывал о том, чтобы оставить ремесло частного детектива… Словом, ему необходим был отдых. В конце концов, почему он, простой человек, должен жертвовать собой ради спасения целого мира? «Сколько преступников он переловил за свою жизнь, а они не перестают плодиться, чтоб их нечистый побрал!».
Тогда Коби решил все-таки вырваться на время из сотворенного им творческого ада и проветрить голову cебе и его герою, реб Мейеру Окуню. Приехать именно сюда, на остров Кюрaсао, ему посоветовала новая подруга Эмма. Они были вместе уже полгода. Коби познакомился с ней в редакции «Пик-Aпа». Она писала об эротических фантазиях, и шеф попросил его почитать ее рассказы и высказать свое мнение. «Что-то в ней есть, – заметил шеф, усмехнувшись, – и не только в ее рассказах…».
Коби не нравилась роль рецензента, но отказывать начальству не хотелось. В тот же день он встретился с писательницей, и тут до него дошел смысл последних слов шефа. Реб Мейер Окунь сказал бы про нее, что «она не большая красавица, но молодость делает ее красивой». Когда тебе за сорок, а ей нет еще тридцати, на женщину смотришь другими глазами. У Эммы было немало достоинств помимо того, что она описывала эротические фантазии, и они имели у популярного автора детектива куда больший успех.
Он глубоко вдохнул теплый воздух, будто хотел им напитать каждую клеточку мозга и тела. Узкое пространство искусно оформленного пляжа, начиналось у заднего крыльца отеля «Ренессанс», где они с Эммой остановились. Архитектура удачно вписалась в ландшафт: большие деревянные зонты от солнца, густо покрытые сухими пальмовыми ветками, чередовались с живыми стройными финиковыми пальмами; бассейн, огражденный с двух сторон известняковой оградой, казалось, парил в воздухе между небом и игривым Карибским морем. До сих пор Коби о таких «пейзажных бассейнах» только слышал, да еще видел на рекламных проспектах в сaбвее. Они манили своими цветастыми яркими красками, приглашая на богатые теплые курорты. Правда и ложь – любое произведение искусства содержит в себе эти основополагающие элементы. И если художнику удалось добиться, чтобы художественный вымысел казался правдой, а реальность не выглядела ложью, то он создал настоящее произведение.
Коби уже был готов направиться в бассейн, чтобы освежиться, когда его мобильник снова просигналил – пришло новое сообщение. «Сколько ж это будет продолжаться?! Этот нудник меня уже замучил!», – но все же он достал из сумки недавно купленный смартфон и прочел короткое сообщение: «Уважаемый мистер Шварц! Для нашей общины было бы большой честью познакомиться с Вами. Мы приглашаем вас на зажигание четвертой ханукальной свечи сегодня в семь вечера, в синагогу «Миква Исраэль-Эмануэль». Беньямин Коэнцедик, председатель общины».
Как раз в эту минуту появилась Эмма. Она держала в руках бумажный стаканчик с зеленой фирменной эмблемой «Старбакса».
– Я тебе капучино купила, – протянула она ему стаканчик. Увидев встревоженное лицо Коби, Эмма осторожно спросила:
– Что-то случилось?
– Ты не поверишь, – заикаясь пробормотал Коби, – меня пригласили на зажигание ханукальной свечи в местную синагогу.
– Я и не знала, что здесь есть синагога, – удивленно сказала Эмма и добавила: – Ты уверен, что это не розыгрыш твоих друзей?
– Да нет… Никто, кроме шефа, не знает, что я сюда поехал. Странно другое: откуда этот Коэнцедик знает, что я здесь, и чего вдруг он приглашает меня, законченного безбожника, в синагогу? Разве что ему не хватает для миньяна десятого еврея на этом острове?
2
Они вышли из отеля без четверти шесть, предполагая прогуляться и выпить по чашечке кофе. Теплый и влажный вечер спускался на столицу острова Виллемстад, и трудно было поверить, что сейчас середина декабря и все вокруг уже готовы встречать долгожданного гостя – старика Санта-Клауса. Вдоль канала по обеим сторонам искрились и играли огни; широкие витрины магазинов известных фирм были залиты светом, и искусственные рождественские елки, увешанные прекрасными белыми шарами, звездами, цветами, сказочными птицами и животными, блестели под яркими лучами. Венки из синтетических еловых веток, увитые красными ленточками, украшали чуть ли не каждое дерево или дверь.
Синагога «Миква Исраэль-Эмануэль» находилась на другом берегу канала. Коби и Эмма взошли на понтонный мост, который был перекинут через канал и увит лианами, вдоль которых тянулись шнуры проводов с разноцветными маленькими лампочками. Было похоже, что люди идут сквозь длинную аркаду, которая ведет их в сказочный мир.
Днем, когда по каналу должен был проплыть корабль, один конец понтонного моста откреплялся от берега и медленно перемещался по воде к другому берегу. Сейчас, когда Коби и Эмма переходили мост, он слегка покачивался под их ногами на волнах, вызывая ощущение тревоги. Эмма даже ухватилась за Коби обеими руками и придвинулась к нему поближе. Но, в конце концов, они оказались на твердой земле.
За столиками, расставленными возле воды, уже сидели первые вечерние посетители, смакуя холодные напитки в ожидании, пока им принесут изысканные экзотические морские блюда. Голода парочка пока что не ощущала, однако дразнящие запахи, доносившиеся из широко открытых дверей и окон, где эта еда готовилась, обещала вкусный ужин в ресторане «Винный погребок», в котором Коби уже заказал столик на девять вечера.
Недалеко от улицы Hanchi di Snoa, где находилась синагога, они зашли в кафешку. Усевшись за столик, Коби заказал два кофе и несколько пончиков, густо посыпанных сахарной пудрой.
– Моя мама всегда на Хануку жарила латкес, – сказал Коби.
– A что такое латкес? – спросила Эмма.
Коби вовсе не был удивлен ее вопросу: откуда ей было знать? В ее советском детстве ничего не знали о Хануке.
– Обычно блюдa на Хануку готовят на растительном масле, потому что в масле – все чудо Хануки.
На этом ханукальная тема иссякла. Уже выходя из кафе, Эмма тихо спросила:
– Ты не будешь против, если я тебя здесь подожду?
Коби на мгновение растерялся, хотя за то время, что они были вместе, он уже сжился со странностями Эммы.
– По правде говоря, – поторопилась она оправдаться, прежде чем он успел ей ответить, – они ведь пригласили только тебя.
Коби выдержал паузу.
– Хорошо, раз ты так решила… но только будь здесь… Я думаю, долго это не продлится.
По пути в синагогу он припоминал краткую информацию, почерпнутую из интернета: «Старейшая синагога в обеих Америках, была основана в 1730 году сефардскими евреями, прибывшими из Испании, Португалии и Голландии… Песочный пол делает ее похожей на «Португальскую синагогу» в Амстердаме».
Коби лет семь назад посетил эту синагогу и был потрясен ее монументальностью и красотой. Свод «Португальской синагоги» подпирали шесть гигантских колонн, названных в честь великих патриархов. Его тогда поразили тысячи сказочных светильников и их естественный свет, роскошная бима [1] посреди синагоги и арон-а-кодеш [2], стоящий напротив, детали интерьера из специально завезенного в Амстердам из Португалии дерева… Местная синагога, в которую тем временем Коби входил через ворота, ведущие во двор, с 1964 года стала реформистской.
Коби пришел вовремя. Как сказал бы реб Мейер Окунь: «На праздники и на похороны лучше не опаздывать». Едва он переступил порог, как его ноги увязли в мягком песке пола, – старая традиция, перенятая у голландцев. Первые мгновения это его беспокоило, но он уже был захвачен тем, что видел вокруг, и, углубляясь мало-помалу в пространство, останавливал взгляд то на органе, то на резной мебели, отделанной медью. Потолок Кюрaсайской синагоги держался только на четырех белых колоннах, каждая из которых носила имя одной из четырех праматерей: Сары, Ривки, Рахели и Леи. «Феминисткам бы понравилось», – подумал Коби.
Скромная серебряная ханукия с тремя горящими свечами и «свечой-служкой», стояла на столике между бимой и арон-а-кодешем. Человек двадцать гостей, и среди них несколько женщин, следили за церемонией, которую вел пожилой человек, глубоко за семьдесят, но все еще статный, с густой седой шевелюрой и вязаной кипой на голове. Его темное лицо было обрамлено бородой и усами, тоже седыми и аккуратно подстриженными. Он был одет в легкий костюм, белую рубашку и темно-красный галстук, так что его вполне можно было принять за сеньора Педро из какой-то мексиканской мыльной оперы. Однако это и был Беньямин Коэнцeдик, тот самый председатель местной общины, пригласивший Коби на эту церемонию.
Он не стал делать длинное вступление, лишь поприветствовал гостей на английском и кратко изложил историю синагоги «Миква Исраэль-Эмануэль». Затем, обведя глазами немногих собравшихся, сказал уже как конферансье: «Зажечь эту четвертую свечу я имею честь пригласить нашего гостя из Нью-Йорка, известного писателя Якова Шварца».
Последние слова отозвались легким уколом в сердце: Яков Шварц – это ведь он, то есть, честь зажечь свечу предоставлена ему. Коби поднялся со скамейки и уверенно подойдя к старику, протянул ему руку.
Он поднес горящую свечу-служку к четвертой свече и вдруг, неожиданно для себя, громко запел слова молитвы – так, как делал это в далеком детстве, когда еще была жива мама. Они тогда жили в Холоне. Отец, горячий поклонник рабочей партии МАПАЙ, смеялся над женой за ее «галутные штучки». Она приехала в Израиль из Румынии в конце сороковых и тяжело привыкала к новой жизни. Вернее, она не могла забыть той старой жизни, разрушенной и исчезнувшeй вместе с ее семьей. Мама зажигала субботние свечи, соблюдала кашрут в доме и нередко втайне от отца заходила в «маленькую синагогу к ребе», находившуюся неподалеку от их улицы. С мамой Коби говорил на идише, который отец ей не мог простить, хотя сам, будучи чуть ли не саброй (родители привезли его из Польши в двадцатых, когда ему было десять месяцев), все же говорил с ней дома «на жаргоне»; но на улице – «только иврит!». От мамы Коби унаследовал также несколько идишских песен, и была среди них ханукальная песенка: «Горите, огоньки, горите, и свет свой чистый в мир несите…».
После традиционной ханукальной песни «Mаоз цур», к которой собравшиеся с энтузиазмом присоединились, председатель всех поблагодарил и пригласил прийти также и завтра на зажигание пятой свечи. К Коби он подошел уже как к старому знакомому.
– Большое вам спасибо, мистер Шварц, – пожал он руку гостю, – для всех нас это была большая честь.
Он подвел его к чернокожему юноше, похожему на местного жителя, который носил точно такую же кипу как председатель, и представил его:
– Это мой сын Эмануэль, моя правая рука, мое утешение. Три года назад мы здесь справляли его бар-мицву.
Они вышли из синагоги. Коби почувствовал на своем плече сквозь тонкую рубашку горячую ладонь старика. «Да он еще полон жизни», – подумал Коби и повернулся к гостеприимному хозяину. Их взгляды встретились.
– Вы, вероятно, хотите знать, – спросил старик, – откуда я знаю, что вы на Кюрaсао?
– Ну да…
– Мой нью-йоркский племянник со мной поделился, – удовлетворил старик любопытство Коби, – он и переслал мне ваш электронный адрес. Вы хорошо его знаете, это Майк Гуревич, сын моей сестры.
Коби рассмеялся. Ну конечно, Майк!.. Он же с ним разговаривал по телефону как раз накануне отъезда, совсем вылетело из головы.
– Почему же он не сказал, что у него есть здесь дядя?
– Видимо, к слову не пришлось. Вы ведь знаете, адвокаты всегда заняты чужими делами.
Коби посмотрел на часы. Пришло время покинуть этот гостеприимный еврейский островок и отправиться на большой христианский остров. Эмма ждет. Однако он почувствовал, что старик мягко подталкивает его в сторону от ворот к одноэтажному зданию с вывеской «Администрация конгрегации».
– Там мое бюро, – пояснил Коэнцeдик, – и я приглашаю вас отведать наших местных пончиков.
Коби попытался сказать, что ему надо возвращаться в отель, где его якобы ждет неотложная работа, что частично было правдой, поскольку к завтрашнему дню он должен был отправить в журнал новый рассказ. Однако главной причиной, разумеется, была Эмма. Она ждала его в кафе на углу. Старик, однако, настаивал:
– Я уверен, что короткий визит в мое бюро принесет пользу нам обоим, – и он препроводил Коби в маленькую комнату, которая напоминала контору среднестатистического клерка. Указав ему на единственный стул возле стола, председатель общины сам сел с другой стороны, напротив Коби. Однако прежде он достал из старомодного железного сейфа какую-то свернутую вещь.
Обхватив ee обеими руками, как будто желая разломить на двe части, он аккуратно ее раздвинул и извлек из кожаного тубуса свернутые в трубочку страницы. Когда старик осторожно развернул их и разложил на столе, Коби увидел четыре отдельных листа. Он почувствовал, как кровь застучала у него в висках. Его, казалось, уже навсегда уснувшее чутье исследователя встрепенулось. Не было никакого сомнения: Коэнцeдик только что распростер перед ним на столе настоящее сокровище. Вглядевшись в первые строки искусно написанных четырехугольных букв, Коби сразу узнал текст пасхальной песенки «Хад-Гадья». Кроме текста на странице с каждой стороны располагались цветные картинки, иллюстрации к сюжету. Цвета сохранили удивительную сочность и свежесть.
– Я вижу, вы не разочарованы, – отметил старик довольно.
Коби едва мог оторвать взгляд от страниц, и с минуту неподвижно смотрел в горящиe глаза человека, который только что стал свидетелем его изумления. Голос звучал совершенно спокойно, как если бы он рассказывал сказку на ночь:
– Эта рукопись, как вы понимаете, – а в том, что вы это понимаете, я только что убедился, – это сокровище принадлежит семейству Мендес. Из поколения в поколение, уже более трехсот лет, передается эта рукопись через старших дочерей. Так она попала к моей жене, Стеле Мендес, которую я потерял в прошлом году. Наша единственная дочь, Маргарет, погибла еще в детстве, а других детей господь нам не дал. Мы с женой усыновили Беньямина шестнадцать лет назад; теперь он моя единственная радость и опора.
Мгновение он молчал, будто хотел отделить предисловие от дальнейшего рассказа.
– Если вы взглянете повнимательнее и прочитаете эту «Хад-Гадью», мистер Шварц, вы наверняка заметите, что здесь нет конца, который все знают. И вовсе не потому, что фрагмент, Боже упаси, был утрачен. Старый Соломон Мендес, заказавший эту «Хад-Гадью» для своей старшей дочери, намеренно изменил окончание истории. Возможно, не желая пугать ребенка Ангелом смерти, а возможно… Возможно, он был не согласен с таким окончанием.
Тут он прервал свой рассказ, тяжело поднялся с места и приблизился к Коби. Неловкость его движений обнажала его возраст, который до этого момента скрывала стройная осанка. Положив руку на плечо Коби, как бы опершись на него, старик наклонился к его уху и совсем тихо прошептал, перейдя вдруг на иврит:
– В последнее время у меня появились опасения, что кто-то хочет украсть у меня этот свиток…
Внезапный поворот хода рассказа, выглядел странно, как будто что-то отключилось в мозгу старика; он и сам это, очевидно, понял и сказал:
– Нет, я еще не выжил из ума. Поверьте, у меня есть все основания так думать… Я даже знаю, кто стоит за всем этим. Как вы понимаете, мистер Шварц, сокровище стоит огромных денег.
Разумеется, Коби это отлично понимал, как бывший исследователь. Однако, как писатель криминальных рассказов, он почувствовал, что этот неожиданный поворот в истории старика может стать отличным сюжетом для его нового рассказа.
Беньямин Коэнцедик немного успокоился и вернулся на свое председательское место.
– Я решил, мистер Шварц, – теперь его голос звучал твердо и уверенно, – не рисковать и переправить семейную реликвию в Нью-Йорк, к моему племяннику Майку. Хорошая мысль, как вы считаете?
Коби снова бросил взгляд на старинные листы, которые и в самом деле были настоящим сокровищем, однако теперь он уже глядел на них как «центральный объект криминального дела», как сказал бы реб Мейер Окунь. Вслух он произнёс:
– Да, отличная мысль. У Майка рукопись будет в безопасности, как в Федеральном резервном банке, – и прибавил к словам улыбку, из тех, которые дарят на прощание.
Однако гостеприимный хозяин еще не закончил.
– Раз так, – продолжил он развивать свой план, – я буду вам очень признателен, если вы сможете передать это сокровище Майку, так сказать, из рук в руки…
Новый поворот никак не вписывался в литературный сюжет, нарисованный писательской фантазией Коби. И хотя он ничего еще не ответил, запутавшись в сомнениях, он уже понял, что старик не отступится.
– Когда вы возвращаетесь? – спросил старик коротко.
– Послезавтра…
– Замечательно. Как раз достаточно времени. Мне нужно еще уладить несколько формальностей.
Реб Мейер Окунь наверняка сказал бы: «И праведника подстерегает грех».
3
Коби покинул синагогу «Миква Исраэль-Эмануэль» воодушевленным. Теперь он знал, о чем будет его новая детективная история. Одна малость – ее надо было еще написать. Эта ночь у него точно будет бессонной. Он устал, его визит явно затянулся, но оно того стоило. Эмма, конечно, его отругает, и будет права. С другой стороны, она ведь сама нашла причину не ходить с ним в синагогу. Что ж, Коби мог ее понять. Она выросла в ассимилированной еврейской семье эмигрантов из Coветского союза, откуда возьмется у нее связь с еврейством? Окружающая иллюминация рождественского праздника, со всей его карнавальной шумихой ей больше по сердцу, чем несколько ханукальных свечей в старой синагоге на полутемной улице.
Он, сабра, тоже вырос между двух миров – между постоянной тоской матери по старому дому и сионистским нигилизмом отца, который призывал освободиться от «галутных штучек» и строить новый Израиль. Сегодня, зажигая ханукальную свечу, и позже, глядя в строки средневекового манускрипта, Коби внезапно почувствовал связь своей собственной истории с историей его народа.
Дрожащий огонек ханукального чуда и наивная мудрость «Хад-Гадьи» слились для него воедино. Они прошли путь, полный несчастий и гонений, и только чудом не погибли в грандиозном костре христианской ненависти. Да, рождественские огни ослепляют глаза своим искусственным сиянием, а огоньки его мамы согревают душу…
И снова встал вопрос: где же граница между правдой искусства и ложью действительности?
Коби вошел в кафе со словами извинений на губах. Он устремил взгляд прямо к столику, за которым он ожидал увидеть Эмму, но на ее месте сидел незнакомый человек из местных и курил толстую сигару. Человек будто поджидал Коби, потому что, когда их взгляды встретились, на его круглом лице с жирным носом разлилась широкая довольная ухмылка. Он даже вынул изо рта сигару, чтобы она не мешала Коби разглядеть его белоснежные зубы. Он уперся локтем в столик, и подозвал Коби ладонью, как хозяин подзывает к себе провинившегося служащего, чтобы его отчитать.
Коби в своих рассказах уже не раз описывал таких типов, и каждый раз, когда он это делал, едва сдерживался, чтобы не хватить через край. Он сел на край стула, желая тем самым показать, что он не настроен сейчас вести долгие разговоры. Его визави, напротив, вовсе не торопился. Откинувшись на спинку, как бы говорил: жизнь коротка, надо наслаждаться каждой минутой. Вслух он сказал:
– Твое имя мне известно, а мое – тебе лучше не знать, потому что в любом случае скоро тебе его придется забыть.
Он выпустил дым в лицо Коби, как будто пытаясь затуманить ему мозг:
– Ты, конечно, ожидал увидеть здесь твою подругу? – услышал Коби.
Он почувствовал, что если сейчас же не обопрется обо что-нибудь, то стул выскользнет из-под него.
– Что вы хотите этим сказать? Где она?!
– Она где надо, и с ее головы не упадет ни один волос, если ты… – он переложил сигару из одного угла рта в другой, и придвинулся к Коби, – если ты будешь делать, что я велю.
Этот тип мог бы и не произносить всех этих слов, поскольку их можно найти в сотнях детективных романов. Сам «Арпаткан» каждый раз их избегал, но они все равно пролезали в тексты, как потревоженные муравьи. Очевидно, дальнейший текст будет тоже состоять из таких клише:
– Что я должен делать?
– Ну вот! Совсем другое дело! – довольно заметил тип.
Его тон изменился. Прежняя злобная игривость исчезла и сменилась жесткими требованиями. С «я» он перешел на «мы», явно намекая на то, что он не один, и за ним стоят некие люди, опасная сила.
– Мы знаем, зачем старик Коэнцeдик встречался с тобой. Он хочет использовать тебя как почтового голубя, чтобы переслать «письмецо» в Америку. Это «письмецо», как ты знаешь, очень дорогое… Поэтому ты его передашь нам, и тогда мы вернем тебе твою красавицу.
Как раз в эти судьбоносные минуты, понимая трезвым умом, что выбора у него нет, Коби услышал другой голос, реб Меира Окуня, который спокойно рассуждал: «Старый Соломон Мендес хотел придумать новый конец для пасхальной сказки, и тем самым дать людям еще один шанс стать лучше, прервать кровавую цепь убийств. Увы, в реальной жизни это невозможно… Ты должен будешь сказать “да”, oстальное предоставь мне…».
Коби просидел у компьютера всю ночь, пока, наконец, не закончил писать и не нажал кнопку «отправить». «Теперь, – подумал он, – мой шеф-редактор может посылать свои сообщения хоть Всевышнему… Я иду спать!». Он дотащился до кровати, повалился на нее и как убитый уснул.
Эмма проснулась от храпа Коби. Вчера, после их возвращения из ресторана «Винный погребок», он засел за работу. Еще за ужином она поняла, что в его голове что-то творится. Точнее, даже раньше, когда он появился в кафе, где она его ждала. Коби выглядел разгоряченным, как будто не он зажигал ханукальную свечу, а наоборот, ханукальный огонек зажег его. Он заказал бутылку вина и быстро опьянел. Рассказывал ей о каком-то старом манускрипте, который может оказаться только частью Пасхальной Агады. И что если он его не спасет, то не исключено, что реликвия попадет в руки местной мафии… Потом он упрекал Эмму в том, что она оторвана от своих корней и что, когда они вернуться в Нью-Йорк, он непременно примется за ее еврейское воспитание. В его голове уже играли не только вино, но и писательская фантазия.
Накинув на себя халатик, Эмма подошла к компьютеру, который быстро вспыхнул от ее легкого прикосновения. Текст рассказа Коби висел на голубом фоне экрана. Она начала читать: «Первая страница местной ежедневной газеты «Экспресс» была посвящена главной сенсации столицы Виллемстада и всего острова Кюрaсао: «Минувшей ночью в собственном доме был убит Биньямин Коэнцeдик, председатель Еврейской конгрегации. По предварительным данным следствия, его убийство не связано с национальной или религиозными причинами. В соответствии с требованием семьи покойного из Нью-Йорка в Виллемстад вылетел знаменитый детектив реб Мейер Окунь…».
Было уже часов пять вечера, когда телефон на столике возле кровати, где спал Коби, начал трезвонить. Коби нащупал рукой аппарат и взял трубку. Незнакомый голос на ломаном английском сообщил, что в холле его ожидают двое гостей. То, что это могут быть Беньямин Коэнцeдик и его сын Эмануэль, до него дошло только когда он спустился в лифте и увидел их сидящими в глубоких креслах возле круглого стеклянного столика.
– Простите, что заставил ждать, – стал оправдываться Коби. Старик быстро его перебил:
– Напротив, это вы нас извините. Мне надо было сначала вам позвонить, но я не знал точно, когда покончу со всеми формальностями.
Коби опустился в кресло напротив. Теперь он обратил внимание, что на коленях у юного Коэнцeдика лежит коричневый кейс, к которому и потянулся темпераментный старик.
– Здесь есть все что нужно… Майк встретит вас прямо в аэропорту, чтобы не было никаких проблем, – и он передал кейс Коби.
Встреча, казалoсь, уже подошла к концу, когда в холл вошла Эмма. Она вернулась с прогулки по магазинам, где покупала сувениры для друзей. Завтра рано утром они уже должны быть в аэропорту.
– Это Эмма, – представил ее Коби и назвал имена гостей.
Он не мог не заметить, что в глазах старика промелькнуло мужское любопытство, которое выразилось в словах:
– Теперь я понимаю, мистер Шварц, почему вы так торопились в отель… – и добавил, обращаясь теперь уже к Эмме: – Он так спешил, даже не попробовал наших фирменных пончиков».
– Видимо, в другой раз, – ответила Эмма.
– Вы должны нам пообещать, – сказал старик уже не только от своего имени, но и от имени своего сына, а может, и всей еврейской общины острова Кюрaсао, – что остановитесь у нас.
Уже в самолете Эмма спросила Коби, зачем это ему понадобилось убивать Беньямина Коэнцeдика?
– Такой славный старичок, в нем столько жизни.
– Это не я, это – Арпаткан.
– Ты хочешь сказать, что это Арпаткан отдал меня в лапы карибских мафиози?!
Коби только пожал плечами. Эмма продолжала:
– Я смотрю, в твоей компании единственный приличный человек – это реб Мейер Окунь.
Коби сидел, откинувшись в кресле, как на пасхальном седере, закрыв глаза. Казалось, монотонный шум самолета его усыпил. В какой-то момент, как во сне, он сказал:
– Знаешь, Эмма, пришло время вернуться к моему докторату.
– Ты оставишь твоего реб Мейера без работы?
Коби повернулся к Эмме и, глядя ей в глаза, произнес:
– Ничего. За все эти годы он заслужил длинный отпуск… К тому же, он всегда мечтал посетить былые хасидские местечки.
Примечания
[1] Бима — место для публичного чтения Торы во время богослужения.
[2] Арон-a-кодеш — специальное хранилище для свитков Торы.
